Эйби Шэна. Столетнее проклятие

   Авалон хотела продолжить трапезу, не обращая внимания на Маркуса, но это оказалось невозможно, хотя он и молчал. Его глаза так пристально следили за каждым ее движением, что Авалон в который раз почудилось, будто Маркус стремится прочитать ее самые сокровенные мысли.
   — Тебе что-то нужно от меня, милорд? — спросила Авалон, со вздохом отложив еду.
   Глаза Маркуса чуть заметно потемнели, губы дрогнули.
   — Нужно, — подтвердил он вполголоса.
   Намек был чересчур прозрачный. Авалон поспешно опустила голову, чтобы скрыть покрасневшее лицо.
   — Что же ты, Авалон, будешь делать теперь с остальной своей одеждой? — В тихом голосе Маркуса все так же явственно звучали чувственные нотки. — Станешь носить ее вместо тартана?
   Об этом Авалон еще не думала. Когда она сказала посланникам, что не хочет носить все время один только тартан, это была лишь уловка, призванная послужить ее тайной цели. И только теперь Авалон поняла: то, что она захотела получить назад свою прежнюю одежду, могут счесть желанием отвергнуть клан Кинкардинов. А уж этого она ни в коем случае не хотела.
   Вот еще, глупости какие! С чего бы это ей станут указывать, как одеваться? Не рабыня же она, в конце концов!
   — Забери все наряды, — неожиданно для себя сказала вслух Авалон. — Забери и продай. За них дадут хорошую цену.
   Маркус изогнул бровь, выпрямился, обхватив руками колени.
   — Как бы мне ни хотелось увидеть тебя вовсе без одежды, продавать ее я не стану.
   Авалон крепко сжала губы, притворяясь, что услышала только половину сказанного.
   — Отчего же нет? У меня есть что надеть.
   — Во-первых, это не так уж необходимо. Ты отдала нам много рубинов и жемчуга.
   Авалон пожала плечами и перевела взгляд на речку, извилисто струившуюся к непроглядно черному озеру.
   — Значит, вот почему ты послала за своими сундуками?
   — Разумеется! — отрезала она. — Не могла же я впрямую просить Брайса, чтобы он вернул мне мои драгоценности.
   Маркус помолчал, свыкаясь с этой мыслью, но так и не отвел взгляда от лица Авалон. В конце концов ей стало не по себе. Она встала, отряхнула с подола хлебные крошки и отошла к обрушенному окну. За спиной ее прозвучал голос Маркуса:
   — Итак, теперь мне нужно ломать голову, что еще придумает моя нареченная. Ты что же, полагаешь, что спасла клан? Ты хотела обойти и проклятие, и легенду. Ты решила, что, отдав драгоценности, исполнишь все свои обязательства перед Савером.
   Примерно так Авалон и считала, только почему-то сейчас эта идея уже не казалась ей такой замечательной. Да кто он такой, чтобы умалять ее поступки? Как смеет он говорить так насмешливо, если все, чего хотела Авалон, — помочь ему и его сородичам?
   — Но ведь ты же не станешь спорить, что теперь вам будет легче пережить зиму? — отозвалась она. — И весной у вас будет зерно для посева, будет скот. Не понимаю, зачем еще я тебе нужна.
   — В самом деле не понимаешь? Не думаю.
   Авалон прикусила губу, осознав свою ошибку, но Маркус, словно и не заметив этого, продолжал:
   — Мне кажется, Авалон, что ты прекрасно все понимаешь — и как ты нужна всем нам, и как нужна мне.
   Девушка порывисто обернулась к нему:
   — Я понимаю только одно: теперь вы сможете пережить зиму, а если не будете расточительны, то скоро разбогатеете. Таков мой подарок, и на твоем месте я бы не стала от него отказываться.
   Маркус стремительно, одним гибким движением встал — и оказался чересчур близко.
   — Я и не говорил, что отказываюсь.
   — Превосходно. Значит, нам больше не о чем спорить.
   В глазах Маркуса стоял все тот же зимний холод.
   — Теперь ты собираешься подыскать для себя подходящий монастырь?
   Этого Авалон как раз и не хотела делать. Едва Маркус произнес слово «монастырь», как она отчетливо поняла, что монашеская жизнь ее пугает. Бесконечные унылые дни, наполненные повседневными делами, затворничество, одиночество — и так до конца жизни. Раньше эта участь казалась Авалон вполне сносной, особенно после суматошной и суетной жизни в Лондоне.
   Но то было раньше. Теперь же, когда перед ней стоял этот человек — такой сильный и уверенный в себе, такой невозможно красивый, что она боялась посмотреть ему в лицо, — одна мысль о монашестве казалась Авалон невыносимой. И все же ничего другого ей не остается.
   — Меня ничто не остановит, — сказала она, стараясь, чтобы ее слова прозвучали достаточно веско для них обоих. — В монастыре меня ждет душевный мир и покой.
   — А я думал, что мы уже достаточно поговорили об этом, — вкрадчиво отозвался Маркус.
   Ему оказалось так легко притянуть ее к себе и поцеловать. Довольно было лишь протянуть руку, а ей и отступать-то было некуда. Поцелуй Маркуса был нежным и в то же время властным. Авалон прерывисто вздохнула, переводя дыхание. Он крепче стиснул ее в объятьях, жадно впился в ее мягкие, чуть приоткрытые губы.
   Страсть обожгла ее, точно молния. Она сама не заметила, как обвила руками его шею, теснее прильнула к нему, всей плотью ощущая жар его сильного тела. И снова мир исчез, ничего больше не было, кроме этих горячих, безжалостных поцелуев.
   — Авалон, — прошептал Маркус, не отрываясь от ее губ, — Авалон, я не хочу спорить с тобой…
   Ему и не нужно с ней спорить, поняла вдруг Авалон, потому что он победил, потому что она не в силах остановить его, оторваться от пьянящей сладости его губ…
   — Уходи! — выдохнула она, из последних сил борясь с искушением.
   — Не могу, — беззвучно прошептал Маркус. — Не могу…
   И он вдруг опустился на траву, не размыкая объятий, увлекая Авалон за собой, и небо закружилось над ними, словно хмельное.
   Запрокинув голову, Авалон смотрела в его потемневшие глаза, задыхалась от сладкой тяжести его властного тела. Стало ясно, что она не может, не хочет больше сопротивляться неизбежному.
   — Останься, — прошептал Маркус, горячим дыханием касаясь ее приоткрытых, податливых губ. — Останься со мною… суженая.
   «Я люблю тебя», — услышала Авалон и не знала, были то его мысли или же жаркий шепот химеры.
   И вдруг все кончилось. Маркус замер, словно прислушиваясь к далекому голосу, и лицо его заледенело. Разжав объятья, он медленно выпрямился. Авалон села в траве, не зная, что ей делать с подступившими к горлу рыданиями.
   Маркус посмотрел на нее, и в глазах его мелькнула странная боль.
   — Пора ужинать, — сказал он тихо и помог ей подняться, но больше уже не смотрел на нее. — Пойдем.

10.

   Масло в лампе почти иссякло. Огонек фитиля так шипел и плевался, что Авалон никак не могла разобрать корявую запись в счетной книге.
   — Семь чистокровок от… ангела? — вслух прочла она.
   — Думаю, миледи, что там написано «от Ангуса».
   Элен наклонилась над плечом Авалон и, сдвинув брови, перечитала выцветшую строчку.
   — Само собой, — торопливо добавила она, — я могу ошибаться.
   — Нет, ты, конечно, права. — Авалон откинулась на спинку кресла и смежила глаза, не в силах больше выносить тускло-желтый свет.
   Авалон сама выбрала Элен, чтобы подготовить ее на роль управительницы Савера. Элен была жена одного из солдат Маркуса. После того представления, которое Авалон устроила в замковом дворе, никто не посмел оспорить ее выбор на эту желанную для каждого должность.
   Элен была умна, сообразительна и с охотой взялась за новое для нее дело. Обладая хорошим чутьем, она все схватывала на лету, а кроме того, как оказалось, без труда складывала и вычитала в уме большие числа. Никто другой не годился в управительницы больше, чем она. Когда Авалон объявила Маркусу свой выбор, тот лишь согласно кивнул, заявив, что, по его мнению, Авалон знает, что делает.
   Семь чистокровок от ангела!.. Видел бы ее сейчас Маркус, скрюченную над грудой бумаг, с покрасневшими глазами и головной болью…
   — Иди спать, — сказала Авалон своей ученице, и та подняла от счетной книги удивленный взгляд.
   — Спать? Но, миледи, у нас ведь еще столько дел…
   — За эти два дня мы уже, я считаю, переделали их немало. Элен, ты разве не заметила, какая стоит тишина? Все в замке уже давно спят.
   Элен встрепенулась, оглядела тонущий в сумраке кабинет, догорающую лампу.
   — Ох ты, господи! — воскликнула она, подскочив. — Натан!
   — Ступай, — сказала Авалон. — Твой муж давно уже ждет тебя.
   В этом она не сомневалась. Натан всем сердцем обожал жену и был отчаянно горд тем, что Авалон из множества добровольцев выбрала в управительницы именно ее. Дело дошло до того, что сегодня вечером он самолично принес заработавшимся женщинам ужин. Это было несколько часов назад.
   Элен присела перед ней в реверансе и торопливо пожелала доброй ночи. Авалон махнула ей рукой и улыбнулась, глядя, как добрая женщина сломя голову ринулась к двери.
   А поскольку Авалон не нужно было никуда спешить, она позволила себе расслабиться и, подперев голову руками, снова закрыла глаза.
   Всего лишь пять дней минуло с тех пор, как Маркус отыскал ее в развалинах кордегардии. Всего лишь пять дней назад взгляды Авалон на мир и на себя самое изменились бесповоротно — и все из-за него, Маркуса. Именно тогда Авалон поняла, что ее плоть может иногда оказаться сильнее разума и лэрд Кинкардин это знает и не замедлит этим воспользоваться.
   Как же это было унизительно и ошеломляюще сладко — покориться его объятиям, властной тяжести его сильного тела, предать всю себя его нетерпеливым рукам… Тогда, пять дней назад, Маркус вдруг остановился, не дойдя до самого конца, но Авалон знала, что в следующий раз все будет иначе.
   Если только она ему это позволит.
   Если только она этого захочет.
   Фитилек лампы вспыхнул в последний раз, зашипел, погас, и в комнате воцарилась тьма. Теперь помещение озаряло лишь призрачное сияние луны. Впрочем, Авалон так даже больше нравилось.
   — Ах, да иди же ты спать! — сказала она себе, сладко потягиваясь.
   Крохотная комнатка, еще недавно бывшая для нее темницей, давно потеряла для Авалон всякую привлекательность, и вовсе не потому, что там было неуютно. Передвинув постель к окну, Авалон кое-как избавлялась от давнего страха перед темнотой. К тому же она неизменно оставляла гореть на ночь хотя бы одну лампу. И все-таки даже этого оказывалось недостаточно.
   В замке не хватало жилых комнат, и Авалон понимала, как ей повезло, что у нее отдельная спальня. Но в последнее время мысли ее неизменно обращались к совсем другой комнате в жилом крыле замка, той, где Авалон еще ни разу не была.
   Интересно, как выглядит спальня Маркуса? Что видно из ее окон? Какого цвета одеяла у него на постели?
   Авалон резко встала, недовольная собой. Что за безумные мысли лезут ей в голову? С какой стати ее Должна интересовать подобная чушь?
   Раздраженная, она слишком резко повернулась от стола — и рукавом платья смахнула стопку бумаг, «спорхнув, как живые, они с шорохом разлетелись по ковру.
   — Превосходно, — пробормотала Авалон и наклонилась, чтобы собрать бумаги.
   Обеими руками она сгребла их в кучку и оставила лежать на полу. Очень уж неохота было сейчас разбирать их. Затем подобрала листки, которые разлетелись по углам. Последний листок упал чуть ли не в самый очаг. Хорошо еще, что огонь давно погас.
   Авалон посмотрела на этот листок, вырванный, как видно, из счетной книги, смахнула с него пепел и отошла к окну, из которого лился лунный свет. В серебристом сиянии луны стали различимы косые размашистые строки. Почерк Хэнока, теперь Авалон хорошо его знала. И стиль Хэнока.
   «Кит Макфарленд устроил встречу. Макфарленд передал плату, объявил, что больше ничего не знает. Вожака пиктов звали Керр. Цена — один золотой шиллинг за голову. Пятьдесят шиллингов за барона. Двадцать за девочку. Плата по окончании дела. Монеты французские. Де Фаруш все выплатил сполна Эльфрику, сыну Керра».
   Авалон раз за разом перечитывала записку, пока до нее конца не дошел смысл написанного.
   Хэнок отыскал того, кто подкупил пиктов. Хэнок все знал. Он нашел и допросил неведомого Кита Макфарленда — и вот перед ней наконец доказательство того, что Брайс убил ее отца. Доказательство!
   — Не спится, леди?
   Вздрогнув, Авалон прижала к груди бесценный листок и, развернувшись, взмахнула кулаком, готовясь либо нападать, либо защищаться. Бальтазар, стоявший у нее за спиной, вскинул руки и поспешно попятился.
   — Успокойся, леди, тебе ничего не грозит.
   Авалон оторопело смотрела на него, одной рукой все еще прижимая к груди записку Хэнока. Сердце у нее ухало, как кузнечный молот.
   — Умоляю, не убивай меня, — смиренно попросил маг, отвесив ей низкий поклон. — Я нижайше прошу прощения за то, что появился так неожиданно.
   Он, конечно, говорил так нарочно, чтобы поддразнить ее. Это, как ни странно, подействовало. Авалон разжала кулак и медленно опустила руку.
   — Ты меня напугал, — сердито бросила она.
   — Увы и ах! Я знаю, что недостоин твоего прощения, о бесценная…
   — Крадешься, точно кот! — проворчала Авалон.
   — Жалкий, бродячий, ободранный кот припадает к твоим ногам, миледи…
   — Прекрати! — Авалон отошла к столу и, повернувшись спиной к магу, сунула записку Хэнока в складки тартана. Потом обернулась. Бальтазар недвижно стоял посреди комнаты, не сводя с нее глаз, словно призрак, залитый лунным светом.
   — Ты и вправду ходишь чересчур тихо, монах, — сказала она.
   — Прошу прощения, леди, но я не монах. Девушка озадаченно взглянула на него.
   — Но ведь ты же именно так назвался тогда посланцам папы!
   — О кладезь мудрости, я молю тебя получше припомнить, как все было. Я сказал только, что вступил в монастырь Святого Симеона…
   — Чтобы стать монахом, — закончила за него Авалон.
   — Да, но еще в Святой Земле я отрекся от своих обетов.
   Авалон невольно прыснула.
   — Восхитительно! Ты мог бы тогда солгать им, но сказал чистую правду и предоставил самим сделать выводы.
   Бальтазар сомкнул укрытые широкими рукавами руки и молчал, глядя на Авалон. В глазах его искрился смех.
   — Ты носишь на себе знак распятия, однако отрекся от своих обетов…
   Авалон осеклась, осознав вдруг, что это не смешно. Всякому человеку, если он не записной лгун, нелегко отречься от своего слова. Каково же слуге божьему отречься от своих обетов, покинуть свой орден? Теперь Авалон поняла, что маг сделал это отнюдь не с легким сердцем и причиной его поступка было нечто ужасное.
   — Извини, — пристыженно пробормотала она, — мне не стоило говорить так. Надеюсь, ты…
   — Тс-с-с! — прервал ее маг, приложив палец к губам. — Слушай, леди! Слышишь?
   Авалон замерла, затаив дыхание, но услышала только пение сверчков да шорох ветра за окном. И еще едва слышное шипение углей в очаге.
   — Что? — прошептала она, не двигаясь с места. — Я ничего не слышу…
   — Сон, миледи. Он здесь, с нами.
   — Сон?
   Бальтазар широко развел руки, и его просторные одеяния всплеснулись в темноте, словно крылья летучей мыши.
   — Да, ему снятся сны. Слышишь?
   Страх охватил Авалон с новой силой, жаркая кровь бросилась ей в лицо.
   — Но как я могу…
   — Слушай! — велел маг, и крылья летучей мыши раскинулись еще шире, заполнив всю комнату, с головой накрыв Авалон.
   Ей было жарко, чудовищно жарко, и безумно хотелось пить. Убийственная жажда терзала все ее существо. Жажда — отвратительная тварь, рядом с которой блекла даже химера. Жажда объяла ее, лилась с неба жгучими лучами пустынного солнца, иссушала ее горло. Пересохший язык прилип к гортани, в легких шуршал песок, песок струился по жилам вместо крови.
   С каждым вдохом в грудь ее проникал только сухой горячий воздух, и чудовище по имени жажда лишь росло и крепло. Не было ничего, кроме этой изнуряющей муки, когда при одной мысли о воде чудовищная тварь в ней выла, рычала, терзала когтями ее иссохшую плоть.
   Боже милосердный, да что же это с ней такое? Авалон поднесла руку к глазам, чтобы укрыть их от палящего солнца… но ведь это же нелепо, снаружи ночь и светит луна. И все же солнечный жар опалил ее незащищенное запястье. Авалон поспешно отдернула руку, протянула ее перед собой, пытаясь нашарить стол с бумагами…
   Стола не было.
   «Слушай» — крикнули одновременно маг и химера.
   И теперь Авалон услышала, как ярится снаружи песчаная буря, молотит по стенам, засыпает комнату песком, иссушая и без того пересохшее горло.
   Шатаясь, Авалон сделала шаг вперед — бежать, бежать отсюда, поскорей найти воду…
   Но куда бежать? В кухню? Там наверняка есть вода. Нет, кухня слишком далеко, лучше пойти в свою комнату. Там на столике оставлен для нее кувшин воды.
   Авалон пошатнулась, припала к стене коридора. Снаружи все громче бесновалась песчаная буря. А Авалон ничего не могла разглядеть и вынуждена была ощупью пробираться вдоль стены. Камень обжигал, да и не мог он быть холодным. Здесь всегда палит солнце, все сжигает дотла, даже камни. Вся вода в этом мире от жары давно уже испарилась, не осталось ни капли.
   Авалон закрыла лицо руками, не замечая боли в обожженных запястьях. Бежать, укрыться… где? Если нет воды, что ее спасет? Почему она не может умереть? Почему ее просто не убьют?
   Авалон отняла руки от лица и увидела, что она в совершенно незнакомом месте, в тесной комнатке. На полу лежал слой песка. К большому столу был привязан человек, весь покрытый шрамами, свежей и засохшей до черноты кровью. Его израненные губы были сожжены жаждой. Даже кровь на них превратилась в черную пыль, волосы его были спутаны и грязны.
   Авалон не могла шевельнуться, веревки туго придавили ее к столу, и у нее больше не было сил бороться. Почему же ее просто не убьют? Зачем заставляют страдать?
   Смерть казалась ей желанным, недостижимым раем.
   Капля упала на ее губы, стекла на язык и впиталась в иссохшую плоть.
   — Еще? — спросил ласковый голос на чужом, непонятном языке, но Авалон знала, что означает это слово. Вода.
   «Да, да, да!» — хотела она крикнуть, но с пересохших губ не сорвалось ни крика, ни стона. Привязанная к столу, она не могла даже повернуть голову. Окровавленные веревки все туже врезались в тело.
   — Да, да, да! — громко выкрикнул Маркус, метавшийся на широкой кровати, среди смятых шкур и одеял.
   Сквозь трещины в белых стенах сочился песок. Тонкий слой песка запорошил темное дерево распятия, висевшего над столом, затуманил терновый венец на голове Христа.
   — Отрекись, — промолвил на своем языке все тот же чужой и ласковый голос, и если б только Авалон могла шевельнуть омертвевшим от жажды языком, она выкрикнула бы: «Да, да, отрекусь, все, что хочешь, только дай мне еще воды…»
   Маркус раскинул руки и застонал во сне. Лунный луч упал на его лицо, искаженное гримасой, но чистое, без следа крови. И песка в этой комнате не было.
   Авалон снова огляделась — ни песка, ни солнца, ни распятия. Чужой ласковый голос смолк. Ночь. Она в Савере, а это, должно быть, спальня лэрда.
   — Боже мой, боже! — прошептал во сне Маркус и выгнулся, мучимый призрачными демонами кошмара.
   Авалон оперлась рукой о стену. Камень был хо-лодный, ни следа прежнего жара. Она хватала ртом воздух, пытаясь понять, как она здесь очутилась.
   На столе, в дальнем углу комнаты стоял кувшин. Там должна быть вода.
   Авалон оттолкнулась от стены, бросилась к столу и едва не закричала от счастья, увидев, что в глубине кувшина плывет луна, отраженная — хвала богу — в воде.
   Дрожащими руками Авалон плеснула воды в кружку. О, чудеснейший в мире звук — журчание текущей влаги!.. Отставив кувшин, девушка одним глотком осушила кружку. Струйки воды текли по ее лицу.
   Потом она снова наполнила кружку до краев, взяла в другую руку кувшин и, подойдя к Маркусу, опустилась на колени у его изголовья.
   Маркус обливался потом, скомканные одеяла были липки и влажны. Все его тело дышало нестерпимым жаром жажды.
   Маркус отпрянул от нее, широко раскинув руки, словно они были привязаны к кровати.
   Авалон подняла повыше кружку, но он не смотрел в ее сторону, а когда она коснулась его лица, он лишь дернулся, но не повернул головы.
   — Вода, — прошептала Авалон, и Маркус снова застонал, но не пошевелился.
   Тогда она обмакнула пальцы в прохладную влагу и провела ими по его губам. Маркус мгновенно слизал с губ живительные капли и слепо потянулся за ее рукой.
   — Вода, — повторила Авалон и свободной рукой поддержала его голову.
   — Боже! — вскрикнул он срывающимся голосом, и Авалон подумала: «Теперь я знаю, как кричит безумная надежда».
   Она поднесла кружку к губам Маркуса.
   — Вода. Пей. Это для тебя.
   Одним глотком Маркус осушил кружку, и Авалон опять наполнила ее. На сей раз он пил медленнее, так и не проснувшись. Жар, терзавший его тело, понемногу ослабевал.
   Авалон бережно опустила его голову на подушку, отвела со лба влажные от пота пряди.
   — Спасибо тебе, боже, — вздохнул Маркус, уронив руки вдоль тела, и лицо его, искаженное мукой, разгладилось и просветлело.
   Кошмар исчез.
   Авалон опустилась на пол и медленно перевела дыхание. Лицо ее было мокрым, но не от воды. Слезы. Она даже не заметила, когда они полились из глаз. Она плакала, покуда длился этот кошмар. Плакала и молила о смерти.
   Только это была не ее смерть. Это Маркуса терзали призрачные демоны кошмара.
   В тусклом свете луны Авалон различила, что одеяла на его кровати неяркого цвета — то ли синего, то ли зеленого. К чему ей это? Ей здесь не место. Пора уходить.
   И все же она медлила, умиротворенно любуясь тем, как спокойно лежит теперь Маркус, как легко и ровно дышит. Спящий ангел. Нет, не ангел — просто человек, уязвимый, прекрасный, измученный тяжкими снами.
   Авалон обмакнула в кувшин край своего тартана и влажной тканью отерла его лицо, бережно касаясь разгоряченного лба, сомкнутых век, чеканных твердых скул. Маркус даже не пошевелился. Человек или падший ангел, но он нуждался в ее помощи.
   В этот миг Маркус открыл глаза, и Авалон, склонившаяся над ним, замерла.
   Что он подумает, если обнаружит ее ночью в своей спальне?
   Глаза Маркуса сияли отраженным лунным светом, и он смотрел на нее безмятежно, без тени удивления.
   — Ангел, — проговорил он, словно услышав мысли Авалон. — Значит, я мертв?
   Авалон, не двигаясь, осторожно облизала губы.
   — Нет.
   Маркус снова закрыл глаза.
   — Я так хотел… — пробормотал он и, перевернувшись на бок, уткнулся лицом в подушки. — Я так хотел умерть…
   Авалон отстранилась, убрала руку и встала. Маркус спал.
   Кувшин кружка стояли на полу у ее ног. Авалон опять наполнила кружку водой и поставила ее на столике у кровати, затем вернулась и поставила туда же кувшин. Бросив последний взгляд на спящего, она пошла к двери.
   Хотя Авалон не помнила, как оказалась в покоях лэрда, ей скоро удалось найти знакомый коридор, а оттуда уже добраться до своей комнаты. Вот только заснуть она смогла очень и очень не скоро.
 
   Авалон спала, и ее серебристые волосы рассыпались по подушке, мерцая и переливаясь в неясном свете наступающего дня. Маркус подумал, что мог бы вечно смотреть на ее тонкие темные брови, длинные пушистые ресницы, покойно лежавшие на бледных щеках, на эти по-детски приоткрытые губы. Ему отчаянно не хотелось будить ее. Лучше просто повернуться и на цыпочках выйти, бережно сохранив этот образ, чтобы потом воскрешать его в памяти в самые нелегкие и одинокие часы.
   Однако скоро взойдет солнце, а то, что он задумал, требует раннего пробуждения.
   — Авалон, — негромко позвал он и коснулся ладонью ее плеча.
   Девушка чуть заметно насупилась, вздохнула — и все.
   — Авалон, — чуть громче повторил Маркус.
   И тут она тигрицей взметнулась из постели, схватила его руку и вывернула с такой силой, что он едва удержался на ногах.
   — Авалон!
   Сейчас ее серебристые волосы разметались, словно языки пламени. Она в упор, исподлобья взглянула на Маркуса. Глаза ее широко раскрылись, словно она лишь сейчас осознала, что происходит. Выпустив его руку, девушка отступила к изножью постели и с вызовом глянула на него.
   — Никогда больше не смей меня так будить! — Голос у нее был еще хрипловатый, сонный.
   — Ни за что на свете, — согласился Маркус, потирая руку.
   Авалон озадаченно огляделась по сторонам и снова устремила взгляд на него.
   — Что ты здесь делаешь?
   — Пришел за тобой, — ответил Маркус.
   Глаза ее округлились.
   — Это не то, что ты думаешь, — поспешно заверил он. — Я хотел пригласить тебя на рыбалку.
   — На рыбалку? — Авалон вновь насупилась, ее воинственность уступила место легкой растерянности. Она с силой потерла ладонью глаза. — Прямо сейчас?
   — Ну да.
   — Нет уж, спасибо. Я слишком устала. Прошлой ночью я почти не спала.
   — Ну же, миледи, не прибедняйся. Разве может тебя подкосить такой пустяк, как бессонница?
   Авалон с отвращением глянула на него.
   — Убирайся.
   — День будет замечательный, солнце вот-вот взойдет. Наилучшее время для рыбалки.
   — Милорд, я терпеть не могу рыбачить. И хочу сейчас только одного — выспаться.
   — Что ж, ладно. — Маркус отступил на шаг, успокаивающе вскинул руки. — Не хотел я к этому прибегать, но ты меня вынуждаешь.
   Авалон мгновенно обрела прежний воинственный вид и замерла, пристально следя за каждым его движением. С виду она казалась совершенно безобидной, хрупкой, точно сказочная фея, но Маркус прекрасно знал, как обманчива эта хрупкость.
   — Ты у меня в долгу, — сказал он вслух. — А посему я прошу тебя, пойдем со мной на рыбалку.
   — Что?! Я тебе ничего не должна!