– Опять пил и не закусывал? – неодобрительно сказала она.
   – Не могу я больше эту проклятую икру есть, – взмолился Верещагин, отталкивая миску. – Надоело! Хлебца бы!..
   – Ешь, тебе говорят! – приказала Настасья и, зачерпнув полную ложку икры, поднесла ему ко рту.
   Верещагин капризно помотал головой, но жена настояла, и он, морщась, проглотил икру. А Настасья затараторила:
   – Ой, нынче страху-то в Педженте! Из дома никто носа не кажет… Этот рыжий, что к нам приходил, самого Абдуллу будто поймал…
   Верещагин, услышав это сообщение, на какое-то время перестал жевать, заинтересовался.
   – Ну и заварил он кашу!.. – продолжала Настасья, зачерпывая очередную ложку икры. – Господи, ты хоть не задирайся, не встревай! Будет с тебя – свое отвоевал…
   Верещагин неприязненно взглянул на жену, с отвращением проглотив еще порцию икры. Он любил свое военное прошлое, как самые счастливые дни жизни, и упоминание о том, что он свое отвоевал, всегда его злило.
 
   Петруха, обняв винтовку, сидел у двери зиндана. Абдулла вел себя тихо. Из темницы не доносилось ни звука.
   Через двор музея к колодцу прошла Гюльчатай, из-под паранджи улыбаясь Петрухе.
   Он вскочил на ноги, окликнул ее – девушка охотно остановилась.
   – Гюльчатай, открой личико, – попросил он, подойдя поближе. – Ну, открой…
   Она заколебалась, взялась за край паранджи. За углом раздался непонятный шум.
   – Вроде крадется кто… – встревожился Петруха, прислушиваясь.
   Из-за поворота галереи второго этажа доносились какие-то звуки.
   – Последи за дверью, – попросил парень. – Я мигом…
   Он добежал до арки и свернул за угол здания.
   Гюльчатай поставила кувшин на землю, проводив взглядом Петруху.
   – Гюльчатай, – внезапно услышала она свое имя; голос, произнесший его, заставил ее задрожать. – Подойди к двери.
   Как только Петруха убежал и Гюльчатай осталась во дворе одна, наблюдавший за ними Абдулла понял, что наступил тот самый, может быть, единственный момент, которого он все время ждал. Сухов, говоря Рахимову, что «Восток – дело тонкое», оказывается, и сам еще не до конца понял, насколько оно «тонкое». Он допустил промашку, не оценив, а, вернее, не зная всей силы безропотного подчинения гаремной жены своему хозяину.
   Гюльчатай, как загипнотизированная, подошла к двери зиндана. В зарешеченном оконце она увидела Абдуллу.
   – Открой лицо! – приказал он, пронзительно глядя на свою жену. – И отодвинь засов!
   Как во сне она безропотно выполнила все.
   – Подойди сюда!
   Гюльчатай вошла в темницу – она шла, как кролик к удаву, не смея отвести взгляда от страшных глаз своего мужа.
   Абдулла, сорвав с нее чадру и обхватив пальцами ее тонкую шею, привлек к себе.
   – Скажи – почему ты так и не полюбила меня? – с тоской в голосе спросил он.
   – Я боялась тебя, господин, – прошептала Гюльчатай.
   Абдулла вспомнил слова умирающей Сашеньки и горько усмехнулся.
   – Ты мне нравилась всегда, – сказал он, и это были последние слова, которые слышала Гюльчатай в этом мире.
   Абдулла стиснул своими железными пальцами ее горло, и она, затрепетав, медленно осела на пол…
   На галерее второго этажа Петруха увидел Лебедева, который складывал какие-то картины и посуду в нишу, сделанную в полу; рядом лежали плиты, которыми он собирался ее прикрыть.
   – А, это вы, – облегченно сказал Петруха. – Что это вы делаете?
   – Прошу вас, ни звука, – поднес палец к губам Лебедев. – Здесь тайник. Я пытаюсь сохранить наиболее ценные экспонаты.
   Петруха повернулся и побежал обратно, на свой пост. Он бросил взгляд на дверь зиндана – та была заперта на задвижку.
   Гюльчатай сидела у двери, укрытая чадрой.
   Петруха подбежал к ней, присел на корточки рядом.
   – Гюльчатай, ну открой личико, ты же обещала… – попросил он.
   Чадра откинулась – суровое лицо Абдуллы открылось под ней. Петруха отпрянул, попытался вскочить, но сильный удар ребром ладони в шею помутил его рассудок, и он повалился навзничь.
   В следующее мгновенье Петруха был убит штыком винтовки, которую Абдулла снял с его плеча. Перевернув винтовку, он с размаха всадил штык в сердце парня.
   Затем Абдулла мягко, как тигр, метнулся к воротам, оставив убитого с торчащей в груди винтовкой, штык которой ушел в землю.
 
   Сухов и Саид возвращались в музей. Саид сидел на коне, а Сухов, отдав ему пулемет и держась за седло, бежал налегке рядом. Они разминулись с Абдуллой на какие-то секунды.
   Вбежав в ворота, Сухов окликнул Петруху – ответа не последовало. Озадаченный этим, он пробежал через внутренний двор и увидел пригвожденное к земле тело Петрухи. И словно его самого пронзил штык, причинив страшную боль…
   Сухов заставил себя отодвинуть засов на двери и вошел в темницу. Он бережно вынес на свет тело Гюльчатай и уложил его рядом с Петрухой – их лица были обращены друг к другу.
   Неслышно подошел Саид, положил пулемет к ногам Сухова.
   – А теперь уходи скорее, – сказал он. – Одному нельзя оставаться.
   – Не могу, – ответил Сухов. – Абдулла убьет женщин.
   – Абдулла убьет тебя… У него много людей и много оружия. – Упрямство русского было непонятно Саиду. – Это его жены, – привел он неотразимый, с его точки зрения, довод. – Сейчас он будет здесь.
   – Я рассчитывал на тебя, Саид, – с сожалением сказал Сухов.
   – Если меня убьют, кто отомстит Джевдету? – спро сил Саид. – Я должен его убить, исполнить свой обет. Только для этого я сейчас живу.
   – Я рассчитывал на тебя, – повторил Сухов, вздыхая.
   Из-за угла дворца появился Лебедев. Шаркая чарыками, подошел к ним. Саид, коснувшись плеча Сухова, как бы простившись, пошел к коню. Он понял всю тщетность дальнейшего разговора с русским.
   Лебедев отшатнулся, увидев заколотого Петруху и бездыханную девушку рядом, укоризненно посмотрел на Сухова, взволнованно заговорил:
   – Я понимаю, вам наплевать на имущество музея, но поймите меня… Ведь здесь все погибнет, если вы не уйдете отсюда. Они из-за вас сожгут, уничтожат все экспонаты. Вы же не можете один противостоять Абдулле и его людям! Умоляю, уведите женщин отсюда!..
   – Поздно, – вздохнул Сухов, глядя вслед уходящему Саиду. – И некуда… Где я в пустыне их спрячу. Ничего не поделаешь, Лебедев. Придется ждать Абдуллу здесь.
   Между тем из внутренних покоев дворца на галерею высыпали женщины. Неотрывно глядя на убитых Гюльчатай и Петруху, они начали тоненько подвывать.
   Сухов вскинул голову и сердито приказал им немедленно убраться, если они хотят остаться целыми. Испуганные женщины послушно покинули галерею. Сухов поднял с земли пулемет и двинулся к дверям музея-дворца. Лебедев упрямо следовал за ним.
   Внезапно дверь открылась, и на крыльцо выскочила Джамиля. В руках у нее была большая гардина, сорванная с окна. Молча подбежав к телам Петрухи и Гюльчатай, она укрыла их и также молча побежала обратно.
   Сухов, приподняв палец, остановил ее.
   – Джамиля?
   – Да, господин, – тихо донеслось из-под чадры.
   – Скажи подружкам, что бояться не надо, но чтоб в окнах не показывались.
   – Да, господин, – ответила Джамиля и убежала во дворец.
   Сухов и Лебедев поднялись по каменным ступеням вслед за ней.
   Через минуту Сухов снова взобрался на крышу, где провел ночь. Оглядев поселок и окрестности, он увидел вдали Саида, которого конь уносил в пустыню… Вот они взобрались на вершину барханной гряды и через секунду-другую скрылись.
   Теперь Сухов остро ощутил свое полное одиночество. Лебедев как воин в расчет не шел. Как и всегда в трудные минуты, а теперь, может быть, и последние минуты жизни, перед глазами Сухова возникла Катя. Но думал он о ней сейчас как-то легко – как в церкви во время молитвы.
   Поглядывая в сторону берега, Сухов отложил в сторону пулемет и поднял валявшийся здесь «сидор». Вынул из мешка чистые рубаху и портянки. Не суетясь, переоделся и переобулся, точно так же, как это делали испокон веков на Руси воины перед решающим смертельным сражением…
   Перед тем, как сунуть за пояс револьвер, он еще раз проверил его, прокрутив барабан – все семь патронов были на месте.
   Потом он достал из мешка осколок зеркала, чтобы побриться, и не столько для того, чтобы предстать перед Всевышним таким уж очень опрятным, а для того, чтобы как-то сократить минуты томительного ожидания. Едва он намылился, как из люка, одна задругой, выбрались на крышу женщины – они испуганно сгрудились у парапета. Сухов как можно беспечней улыбнулся им. Увидев, что он бреется, женщины успокоились. Тут в люке появился Лебедев. Думая только о своем, он скользнул неприязненным взглядом по гарему и оглядел Сухова. Увидев на нем чистую рубаху, Лебедев понял все и сердито сказал:
   – Та-ак. Значит, решили умереть здесь, Сухов?
   – Так уж сразу и умереть!.. – усмехнулся тот, не отрываясь от зеркальца. – Мы еще повоюем.
   – Черт с вами, Сухов!.. – еще больше рассердился хранитель. – Если вы с женщинами уберетесь отсюда я вам открою важный секрет.
   – Ну-ну… – терзал бритвой густую щетину Сухов.
   – Из дворца есть подземный ход. О нем знает только Алимхан – он приказал расстрелять всех, кто его строил. Я его обнаружил совершенно случайно…
   Сухов, перестав бриться, смотрел на Лебедева, обдумывая новость.
   – Подземный ход, говоришь… И куда же он ведет?
   – За пределы поселка. Туда, где станция и нефтяные баки.
   – Братская могила – твой подземный ход… Выйду наружу – далеко я с ними пешком уйду? – Сухов взглянул на женщин. – Нет, Лебедев, здесь мне способней… – Внезапно он вздрогнул, выпрямился, словно его подтолкнуло что-то. Пристально посмотрел на Лебедева и сказал: – Баки, говоришь?..
   Десятка четыре всадников, впереди которых мчался почерневший от злости Абдулла, ворвались в Педжент – крича и паля в воздух. Затем половина из них рассыпалась по улочкам и дворам поселка. Остальные неслись к зданию дворца. Несколько пулеметных очередей ударили по его окнам, стенам – посыпались куски штукатурки, зазвенели осколки стекла.
   Нукеры, спрыгнув с коней, высадили двери и вбежали во дворец. Рассыпавшись по этажам, они прочесывали комнату за комнатой в поисках Сухова и женщин.
   Двое рванули дверь женского общежития – там было пусто, лишь стояли кровати с именами женщин на табличках у изголовья да валялось кое-что из одежды. Четверо залезли на крышу – там тоже никого не обнаружили.
   – Никого нет, ага! – вскоре доложили Абдулле, который ждал во дворе, нетерпеливо поигрывая камчой и посматривая на плиты двора, словно пересчитывая их. – Как в землю провалились!..
   – Искать! – гневно крикнул Абдулла. – Все перевернуть, но найти!
 
   Сухов, разгребая руками песок, вылез на свет Божий из почти засыпанного у выхода подземного туннеля. По очереди выволок женщин… В ложбине перед ним стояли два огромных нефтяных бака. Покрытые ржавчиной, в выпуклых заклепках и потеках, они инородно возвышались среди песков. Немного в стороне, на занесенных песком рельсах, стояла платформа с небольшой, когда-то выбеленной, а теперь также покрытой грязными пятнами, цистерной.
   Сухов, оглядев баки, подбежал к тому, что стоял подальше, и почти в упор дал по нему очередь из пулемета. Ржавчина красным дымком отлетела от железа, и на нем осталась череда совсем небольших сверкающих вмятинок. Сплющенные комочки свинца упали на песок. Сухов удовлетворенно осклабился и махнул рукой женщинам. Те, увязая в песке, гурьбой, как козы, бросились к нему.
 
   Абдулла нервно расхаживал по плитам двора. По одному, по двое появлялись и вновь исчезали нукеры, но никто из них не обнаружил никаких следов Сухова и женщин.
   Хмурясь, Абдулла присел на широкую ступень каменного крыльца. Из дворца вышел еще один его нукер в халате и тюбетейке и, склонившись, протянул ему большой с длинным стволом пистолет.
   – Это твой маузер, ага. Ты забыл его в комнате женщин.
   Не знал несчастный нукер, что эта услуга окажется роковой для него.
   Абдулла поморщился, вспомнив, как он «забыл» свой маузер, но принял его от нукера, чуть склонив голову. Обоймы в пистолете не было – предусмотрительный Сухов вынул ее, и теперь маузер можно было употреблять только в качестве молотка. Абдулла усмехнулся и достал из верхнего кармана френча запасную обойму с пулями. Вогнал ее ударом ладони. Маузер был любимым оружием Абдуллы. Тяжелый пистолет удобно покоился в его большой сильной ладони, что называется – был по руке. Кроме того, деревянный футляр маузера являлся также и его прикладом, что намного повышало меткость стрельбы вдаль. Этот футляр Абдулла сохранил, твердо надеясь забрать у Сухова маузер назад. Федор маузером не воспользовался, поскольку, как нам уже известно, считал самым надежным оружием револьвер.
   Один за другим во дворе появились всадники, которые прочесывали поселок. Они тоже нигде не обнаружили беглецов.
   К Абдулле подошел Аристарх. Он был единственным, кого Абдулла выделял среди других, уважал и с кем был почти на дружеской ноге.
   Аристарх тихо сказал ему на ухо:
   – Надо уходить, Абдулла. Рахимов вот-вот появится. Абдулла и сам понимал это, но никак не хотел смириться с поражением.
   Рядом раздался возмущенный, срывающийся на фальцет голос:
   – Как вы смеете? Сейчас же отпустите меня!
   Абдулла повернул голову. К нему подтащили отчаянно упирающегося Лебедева, который обеими руками прижимал к себе икону.
   – Пусти его, Ахмед, – сказал Абдулла и внимательно посмотрел в глаза хранителю. – Лебедев, где они? Ты должен знать.
   Лебедев на миг отвел взгляд, и Абдулла понял, что русскому известна тайна исчезновения женщин.
   – Где они? – повторил Абдулла.
   – Абдулла, немедленно прекрати разбой и оставь дворец! – нервничая, снова повысил голос Лебедев. – Ни каких женщин здесь нет!.. Я вынужден буду сообщить Алимхану…
   – Алимхан далеко, ты же знаешь, – усмехнулся Абдулла.
   – Но он твой хозяин, а этот дворец принадлежит ему.
   Абдулла, не глядя на Лебедева, чуть приподнял маузер и выстрелил; хранитель, не выпустив из рук иконы, которую прошила пуля, повалился на землю. Абдулла повернулся к Аристарху.
   – Ты прав. Уходим… Командуй – всем на баркас, а я задержусь на минуту.
   Аристарх отдал команду – джигиты, расталкивая друг друга, бросились к коням, а те, кто был в седлах, не медля ни секунды поскакали за ворота.
 
   Когда двор опустел, Абдулла подвел оставленного при себе нукера, того самого, который нашел его маузер, к восточной стене дворца. Здесь, отсчитав несколько плит, он приказал нукеру отвалить одну из них. Нукер поддел обточенный камень кинжалом и отодвинул его. Открылась глубокая яма, на дне которой покоились небольшой окованный сундук и толстой кожи баул. Абдулла указал на сундук, и нукер, прыгнув в яму, с большим трудом поднял сундук над головой. Абдулла принял его. Нукер протянул вверх руку, чтобы Абдулла помог ему вылезти из ямы и… увидел направленное на него дуло маузера. Это было последнее, что увидел он в своей жизни – раздался выстрел.
   Абдулла подтащил сундук к коню нукера, приторочил к седлу. Сам уселся на своего коня и, держа повод второго, помчался к берегу.
   Скрюченный смотритель в обнимку с иконой остался лежать у входа в свой музей. Одинокий человек, никогда не имевший семьи, Лебедев знал одну страсть – он любил лишь музеи и архитектурные памятники. Он целиком посвятил себя этому, живя в царстве фантомов, смотрящих на него с древних портретов, в царстве теней, обитающих во дворцах и старинных усадьбах.
   Педжентский дворец поразил его своей тонкой орнаментацией стен и гобеленов; а резьба по ганчу – алебастру – до того восхитила Лебедева, что он как-то признался Алимхану:
   – Я бы хотел умереть именно здесь, среди этого великолепия!
   Теперь мечта его исполнилась так нелепо и так трагически.
 
   Перейдя в иной мир, Лебедев наконец избавился от своего вечного одиночества: Исфандияр и Искендер приняли его в свою компанию. Лебедев оказался неплохим игроком в шахматы.
 
   Абдулла, подскакав к берегу, приказал нукерам погрузить на баркас его сундук, а сам, оставаясь в седле, трепал по холке коня, прощаясь с ним. Ему жаль было бросать своего любимца.
   Вдоль берега, неся корзину с рыбой, шла Настасья, жена Верещагина. Поравнявшись с Абдуллой, она поздоровалась с ним.
   – Никак отчаливаешь, Абдулла? – поинтересовалась женщина, с давних пор знавшая телохранителя Алимхана.
   – Да, надоело… Что здесь еще делать?.. Другие люди – другие порядки, – ответил Абдулла.
   – А твой гарем? – спросила Настасья, разглядывая баркас. – Что-то не вижу я твоих жен на палубе… В трюме их держишь, что ли?
   Задетый ее тоном, Абдулла сдвинул брови, сказал сдержанно:
   – Ступай, женщина. Тебя дома ждут.
   Настасья, усмехнувшись, пошла своей дорогой. Абдулла, поглядев ей вслед, бросил сквозь зубы:
   – Чертова баба!
   Он отвернулся, но что-то задело его внимание, что-то неясно промелькнуло в голове. Повернувшись, он снова посмотрел на удаляющуюся Настасью, затем на белевшую поодаль таможню, в направлении которой шла женщина – картина была обычной и ничего ему не говорила. Абдулла прочертил взглядом пространство от таможни до первых домиков Педжента: двухэтажное каменное здание мастерских с выбитыми окнами стояло на окраине поселка, а неподалеку от него, ближе к берегу, чернели нефтяные баки. Все было давно привычным для взгляда, и поэтому только сейчас Абдуллу осенила догадка. Он даже выругался про себя. Ему, тысячу раз видевшему эти баки еще пять лет назад, стало стыдно.
   Он должен был сразу понять, где мог этот русский укрыться с его женами.
   Абдулла привстал на стременах и, повернувшись к баркасу, прокричал:
   – Аристарх, баки!.. Нужно проверить баки!
   Аристарх хотел что-то сказать, но увидев, что Абдулла уже вздернул коня на дыбы, махнул рукой всем, кто успел погрузиться, и они побежали с баркаса на берег, топоча по пружинящим сходням.
 
   Сухов и женщины сгрудились на дне бака. С каждой минутой все нестерпимей становилась жара и духота внутри железной коробки – беспощадное солнце нагревало ее. Женщины, сорвавшие с себя чадры, тяжело дышали. Все они были перепачканы нефтью, руки и лица их лоснились в тусклом свете, который еле пробивался сверху в щель задраенной крышки люка.
   Сухов старался как можно беспечней улыбаться, чтобы приободрить несчастных красавиц, а сам все прислушивался, все ждал, когда сработает его ловушка и взорвется заминированный им с Петрухой баркас… Вместо этого он внезапно услышал звук шагов над головой, и бак загудел от оглушительных ударов по железной крышке.
 
   Абдулла и все его люди, кто на коне, кто спешившись, сгрудились возле бака. Минутой раньше они осмотрели первый бак и, убедившись, что он пуст, окружили теперь второй, люк которого был закрыт.
   Двое нукеров, взобравшись по отвесной металлической лесенке наверх, изо всех сил старались открыть крышку люка, но это им никак не удавалось. Они сломали кинжал, пытаясь поддеть крышку, разбили приклад карабина, колотя по ней…
   Абдулла достал маузер и дал несколько выстрелов по баку почти в упор – пули плющились и отскакивали, оставляя на металле кружочки неглубоких вмятин.
   Тогда Абдулла постучал по железу рукояткой маузера.
   – Эй! – позвал он. – Выходи… Я знаю, что ты здесь.
   Ответа не последовало.
   – Мужчина должен встречать смерть достойно, – сказал Абдулла, раскуривая сигару.
   Бак молчал.
   Абдулла снова поднял маузер и выстрелил еще несколько раз. Железо гудело, резонируя. Вслед за ним все остальные начали палить по баку из карабинов и револьверов.
 
   В баке женщины, зажав головы руками, почти теряли сознание от невыносимого грохота. Сухов жестами успокаивал их.
 
   Когда шквал огня прекратился, из бака раздался громкий смех и голос Сухова:
   – Оставь хоть один патрон, Абдулла!.. А то нечем будет застрелиться!
   Абдулла потемнел лицом. Оглянувшись на нукеров, понял, что они тоже слышали эти слова русского; мнением нукеров он в известной степени дорожил.
   – Гранат бы, – посоветовал Ахмед, стоящий ближе всех к Абдулле.
   «Уходить надо, – подумал Абдулла и вновь покосился на нукеров. – А что подумают они?.. Впрочем, какая разница, что они подумают. Я дал слово посетить могилу отца и до сих пор этого не сделали. Торчу здесь и сражаюсь с этим сумасшедшим русским…» Он вспомнил разговор со своим отцом Исфандияром незадолго до смерти старого воина.
   Отец тогда вернулся с одного из митингов, которые с утра до вечера устраивали наводнившие Бухару новые люди, прибывшие из России, – на взгляд восточного человека слишком несдержанные и крикливые.
   Исфандияр сказал в тот день:
   – Послушал этих русских… Им трудно понимать людей Востока, так же, как и нам их.
   – Почему? – спросил Абдулла.
   Исфандияр, на старости лет склонный к философскому осмыслению происходящего, ответил не сразу.
   – Понимаешь… – начал он. – Мы с тобой, люди Востока, не можем жить, не думая о своих предках, как ближних, так и дальних…
   – Конечно, – согласился Абдулла. – А как можно жить иначе?
   – Мы, люди Востока, – продолжал старик, – знаем, что все в жизни совершили наши предки, а мы, живущие сейчас, только немного добавляем к тому, что они сделали.
   – А как может быть иначе? – снова спросил Абдулла.
   – Может, – вздохнул Исфандияр. – Эти русские не думают о своем прошлом, о тех, кто был до них. Они считают главным то, что совершили в жизни сами… А теперь и вовсе сошли с ума: объявили, что вся их жизнь начинается с тысяча девятьсот семнадцатого года… Скажи, как с такими людьми иметь дело?..
   Абдулла по Петербургу знал других русских, а этих, о которых говорил его отец Исфандияр, тоже не понимал. Вот и сейчас для него было большой загадкой, почему этот Сухов, о котором он слышал как об отважном и опытном воине, в чем недавно убедился и сам, сидит в этом баке с совершенно чужими для него восточными женщинами. Почему этот воин так глупо рискует жизнью, защищая чужих жен от него, Абдуллы, – их мужа и хозяина.
   Абдулла захотел получить хоть какой-то ответ на этот вопрос.
   Дав знак нукерам удалиться, он вплотную подошел к баку, стукнул пару раз по металлу рукояткой маузера и спросил:
   – Зачем ты защищаешь этих женщин, иноверец? Они же не принадлежат тебе.
   – Ты хочешь их убить. Поэтому я их защищаю, – прозвучал ответ Сухова.
   – Кто тебе сказал, что я хочу убить их?
   – Я сам видел.
   – Но это мои женщины. Что я хочу, то с ними и сделаю.
   – Теперь они не твои. Теперь они освобожденные женщины Востока.
   «Слова-то какие придумали, – усмехнулся про себя Абдулла. – «Освобожденные женщины Востока»… Как будто женщине нужна свобода!.. Женщине нужна любовь, красивая одежда и вкусная еда».
   – К черту все, – прошептал он. – Надо отчаливать.
   Абдулла повернулся к своим людям. Они стояли в ожидании приказа и все смотрели на него… Смотрели, как на воина, как на мужчину, наконец. Они верили, что кто-кто, а уж он-то найдет выход из глупого положения, в которое они попали. Самолюбивый Абдулла, глядя на них, почувствовал стыд за минутную слабость и, разозлившись на себя, сердито крикнул:
   – Семен!
   Подпоручик подскакал к нему, взял под козырек.
   – Семен, скачи к Верещагину. Возьми у него гранат, – приказал Абдулла.
   Семен, развернув коня, умчался, предварительно подав знак одному из нукеров следовать за ним.
 
   Подскакав к белому домику бывшей таможни, подпоручик приказал сопровождающему его нукеру обождать перед домом.
   Из окон дома доносились звуки гитары – Верещагин пел:
 
– «Ваше благородие, госпожа разлука…»
 
   – Ты с ним поосторожней, – посоветовал нукер.
   Семен снисходительно усмехнулся, бросил ему поводья своего коня и решительно поднявшись по лестнице, ведущей на второй этаж дома, громко постучал рукоятью плетки в деревянную ставню. Отклика не последовало. Он толкнул дверь.
   В затененной комнате стоял сильный запах спиртного. Верещагин был пьян и пел, лежа поперек ковра на полу. Увидев на пороге подпоручика, он, перебирая струны гитары, которая покоилась на его животе, продолжал петь:
 
– «Мне с тобою холодно, вот какая штука…»
 
   – Все поешь? – спросил подпоручик, нервно зыркая по углам, стараясь определить, где у хозяина арсенал.
   Верещагин подпоручику не ответил, пьяно смотря сквозь него – такие люди ему никогда не нравились.
   – «Письмецо в конверте погоди – не рви…»
   – Я от Абдуллы. У нас нет гранат, а у тебя, мы знаем, запас, – сказал Семен строго.
   Когда-то имя Верещагина и на него наводило трепет, но сейчас, глядя на тучного, потного и пьяного человека, распростертого у его ног, он решил, что имеет право на высокомерный тон.
   Верещагин продолжал петь, кривя в пьяной усмешке губы:
 
– «Не везет мне в смерти, повезет в любви…»
 
   – Ты должен передать нам все, чем располагаешь, – категорически отчеканил Семен и вдруг взорвался: – И встать, когда с тобой разговаривает подпоручик!
   Верещагин на мгновение замолк, удивившись… затем допел куплет, аккуратно положил рядом с собой гитару и начал подниматься…
   Нукер, скучавший в ожидании, услышал сначала, как смолкло пение в доме, затем – после короткой тишины – громкий треск и звон стекла. Подняв голову, он увидел, как подпоручик, выбив собственным телом раму, вылетел в окно. Нукер остолбенел.