Страница:
Вильям Брайент брюзжит и на Мартина: "Ты, наверное, полагаешь, что ты лучше нас остальных, потому что играешь на флейте с этим жирным казначеем, - говорит он однажды, сильно напившись. - Тебя и Мэри голландцы пошлют ко всем чертям, если узнают, кто вы такие. Уверяю тебя, что они не захотят с вами общаться".
"Почему тебе не нравится, что твоей жене и детям хорошо и что с ними обращаются как с приличными людьми? - спрашивает Мартин. - И чем смущает тебя то, что я играю на флейте с Росетом? Ты бы лучше чуть поменьше пил, Вил, чтобы не причинить всем нам неприятности!"
Пьяный Вильям отвечает басом: "Ты можешь не верить, но я заметил, что молодой потрошитель трупов мечтает забраться в постель к Мэри. Поэтому она и не хочет уезжать из этой проклятой дыры".
"Иди выспись, Вил, и больше не лезь с глупыми придирками".
Однажды вечером, ровно через два месяца и три дня после прибытия в Купанг, доктор Ройтен приводит Мэри и двух детей в дом, где расквартированы беглецы. Пьяный Вильям появляется, шатаясь, на веранде и набрасывается на молодого врача с руганью за то, что он "бегает за Мэри". Ройтен улыбается Мэри, сердечно прощается с детьми и исчезает в темноте ночи. Вильям следует за ним, и все остальные ничего не слышат о нем до следующего утра, когда его приводят два солдата и унтер-офицер, который просит Джеймса Кокса немедленно явиться к губернатору.
В конторе Ваньона находятся также доктор Ройтен и казначей Росет.
Губернатор принимает Джеймса любезно, подает ему руку и просит садиться. "Да, я пригласил вас по прискорбному случаю", - говорит он. Джеймс сразу замечает, что любезный минхер вне себя. "Но теперь я знаю, что вашего товарища на самом деле зовут Вильям Брайент и он беглый каторжник из Ботани-Бея. Он рассказал все о побеге своей жены, детей и их товарищей. Поэтому я прошу ответить начистоту: как вас зовут?"
"Джеймс Кокс, ваше превосходительство".
"И за что вас наказали, Кокс?"
"Я был гранильщиком алмазов и пытался украсть бриллиант. Но это обнаружилось, как понимаете, ваше превосходительство". Джеймс произнес это сдержанно, несколько небрежным тоном.
Ваньон улыбается: "Значит, поэтому вы так хорошо говорите по-голландски?"
"Да, ваша милость. Я работал два года в чудесном городе Амстердаме. Я хотел бы поселиться там опять". Он любезно кланяется губернатору. "Но теперь для этого потребуется какое-то время".
"Наверняка, Кокс".
Слуга-малаец входит с можжевеловой водкой и рюмками. Ваньон медленно разливает всем, включая и Джеймса, и, довольно дружелюбно улыбаясь, пьет с ними. Немного погодя он говорит: "Я обсуждал дело здесь с моими друзьями, и вам надо понять, Кокс, что я, очевидно, обязан арестовать вас и вашу компанию. Это мой долг как губернатора. Однако вы много перенесли, я прежде всего имею в виду Мэри и детей, так что мы сделаем тюремное заключение возможно более мягким. Вы должны сегодня днем позаботиться о том, чтобы переселиться в три комнаты, которые я предоставляю в ваше распоряжение в крепости. За ее пределы вы можете свободно выходить, куда хотите, но только по двое, и каждый вечер перед заходом солнца вы должны быть в своей квартире. Мэри и дети могут передвигаться свободно".
"Спасибо, ваше превосходительство, - говорит Джеймс, - но позвольте мне задать вопрос, который имеет для нас наибольшее значение. Что с нами будет? Кому вы нас выдадите?"
"Об этом мы тоже говорили, - отвечает Ваньон, - и если бы вы постоянно делали вид, что вы потерпевшие крушение с американского китобойного судна, мы бы выполнили обещание, данное вам, но ваш сердитый приятель разоблачил вас вчера вечером. Если сверх всяких ожиданий на Тимор вдруг зайдет американский корабль, мы попытаемся отправить вас на его борт, закрыв глаза на то, что знаем о вас. Но учитывая сведения, сообщенные Брайентом, я вынужден как губернатор выдать вас британскому военному кораблю, если он первый зайдет на Тимор".
"С первым кораблем, который придет в Купанг, мы должны, следовательно, уехать, ваше превосходительство?"
"Да, с первым же кораблем. Ничего иного я не могу поделать, - говорит Ваньон. - Я и так полагаю, что зашел слишком далеко".
"От имени моих товарищей я глубоко благодарю вас, ваше превосходительство, и наша благодарность относится также к другим господам. Что бы с нами ни произошло, мы никогда не забудем время, которое провели здесь, на Тиморе".
"Какое наказание ожидает вас, если вас выдадут англичанам?" спрашивает казначей Росет.
"Смертная казнь, минхер, через повешение на одной из мачт корабля".
"Но надо надеяться, что американское китобойное судно собьется с курса и зайдет на Тимор", - завершает беседу Ваньон.
В тот же день "ботаники" перебираются в крепость. Вильям продолжает пить [50].
3
Почти точно на два года ранее этих событий лейтенант Вильям Блай с частью команды, которая осталась преданной ему после восстания на королевском корабле "Баунти", добрался до Купанга в почти таком же жалком состоянии, как беглецы из Ботани-Бея, и был отправлен из Батавии в Англию. Адмиралтейство немедленно снарядило корабль "Пандора", фрегат с 24 пушками и командой из 160 человек, и направило его в определенную часть Тихого океана, чтобы найти "Баунти", захватить его и привезти обратно мятежников, чтобы они предстали перед судом. Командование "Пандорой" было вверено капитану Эдварду Эдвардсу, в то время, наверное, самому ретивому поборнику жесточайшей дисциплины на судах военно-морского флота, известному своей надменностью и презрением к каждому, имевшему более низкий чин, чем у него. Он отплыл из Спитхеда, напутствуемый пророчеством Блая, который неоднократно говорил своему родственнику, пастору Джеймсу Блаю: "Эдвардс никогда не вернется, потому что не знает условий навигации в проливе Индевор".
Плаванию "Пандоры" суждено было стать в этом отношении столь же трагическим, что и экспедиции на "Баунти". На Таити, куда корабль добрался без трудностей, были задержаны как мятежники, так и те, кто не по своей воле оказался замешанным в бунте; всех их заковали в кандалы. Эти моряки оставались на Таити, поскольку не хотели оторваться от сладкой жизни с островитянками-вахинами. Поскольку Эдвардс опасался, что арестованные мятежники могут заразить его команду крамольными мыслями, он построил на юте деревянный загон овальной формы, размером 3,5 на 5,5 метра. В этой клетке, которая получила название "шкатулка Пандоры" [51], четырнадцать человек постоянно находились под жарким солнцем, они должны были там есть, пить, спать и отправлять естественные потребности. Один из заключенных, боцман Моррисон, оставил дневник этого ужасного путешествия. О "шкатулке Пандоры" он писал, что "в тихую погоду там было так жарко, что пот лил градом и быстро развивались разные паразиты; койки были очень грязные, так как, ложась на них, мы наполняли их паразитами, и этого можно было избежать, только если мы укладывались нагишом на голые доски, что было единственным спасением. Бывало и хуже, потому что, когда несчастные беспокойно вертелись в наручниках и кандалах томительно жаркой тихоокеанской ночью и одному из них (Мак-Интошу) удалось освободить ногу из кандалов, вахтенный офицер это заметил, и было проведено обследование, после которого цепи были сделаны уже, чтобы сидеть неподвижно, и первый лейтенант мистер Ларкин испытывал наручники, ставя ногу на наши груди и стаскивая наручники с наших рук изо всей силы. У некоторых была содрана кожа, и всем, у кого наручники стаскивались, были сделаны меньшие наручники, которые закрывались так плотно, что не было никакой возможности повернуть в них руки, и, так как наши руки отекли, он сказал, что и не предполагалось, что наручники должны подходить как перчатки".
В течение четырех месяцев суровый капитан бесцельно курсировал по Тихому океану, но не нашел никаких следов исчезнувшего "Баунти" и находившейся на нем основной группы мятежников. Он не следовал какому-то методическому плану. В то время как он двигался на запад, как раз противоположно направлению убежища оставшихся на воле мятежников на острове Питкэрн, 13 августа 1791 года он заметил гористый остров, покрытый лесом, на северо-западе. Но к этому времени Эдвардс утомился и не проявил никакого интереса. "Мы весьма отчетливо видели дым, - отмечал он в вахтенном журнале, - поэтому можно предполагать, что остров обитаем". На этот раз он не попытался обследовать эти признаки, которые несколькими месяцами раньше пробудили бы у него глубочайшее подозрение. А в это время на его уходящий корабль были устремлены взгляды, преисполненные отчаяния: столбы дыма были сигналами потерпевших бедствие. На берегу острова лежал разбитый корпус французского фрегата "Буссоль", а на большой глубине вне видимости с моря корпус "Астролябии", двух французских судов, которые капитан Филлип встретил в заливе Ботани, когда прибыл туда с первой флотилией. Там же, на берегу острова, находились останки экспедиции Лаперуза.
Эдвард Эдвардс теперь направлялся на родину. 28 августа "Пандора" подошла к Большому Барьерному рифу. Лишенный воображения, Эдвардс повел корабль прямо на этот неведомый риф в полной темноте. Раздался скрипучий треск, фрегат медленно развернулся под полным парусом и попал прямо в прибой. Затем внезапно он быстро накренился, и несчастные люди, которые лежали закованные в цепи в "шкатулке Пандоры", ожидали, что судно вот-вот перевернется. Они отчаянно пытались освободиться от своих оков, что, разумеется, было невозможно. Через четверть часа трюм наполнился водой на два с половиной метра, и только риф удерживал корабль на поверхности.
Находившийся на борту врач Гамильтон и закованный в цепи арестант Моррисон (который не был причастен к мятежу) оба описали создавшееся положение. "В этой критической ситуации, - читаем у Гамильтона, - задул очень сильный ветер и корабль так сильно накренился в сторону скал, что мы ожидали, что каждую минуту он разобьется в щепки. Была невероятно темная бурная ночь, и страх смерти преследовал нас всюду, так как мы были со всех сторон окружены скалами, отмелями и бурлящей водой". В дневнике Моррисона описывается раскачивающийся ад в "шкатулке Пандоры", где лежали закованные в оковы в полной темноте при грохоте пушек, которые сорвались со своих мест и раскатывались по палубе, и гремящего звука обрушивающихся мачт и стропил. Эдвардс, должно быть, знал, что по крайней мере некоторые из них вовсе не были мятежниками, но это ему было безразлично. Кое-кому из них ценой отчаянных усилий все же удалось освободиться от кандалов. "Но к нам подвели больше стражников с приказанием стрелять, если мы будем шевелиться, и караульный начальник сказал, что капитан распорядился застрелить или повесить любого, кто еще попытается снять цепи. Мы отдались тогда на волю божью, улеглись и на время забыли наше жалкое положение; мы могли бы слышать, как офицеры хлопотливо руководили погрузкой своих вещей в шлюпки, которые были спущены на воду за кормой, и слышали, как некоторые матросы на палубе говорили: "Черт меня возьми, если они не собираются отправляться без нас". Это заставило некоторых из нас вздрогнуть, и, когда железо зазвенело, караульный начальник сказал: "Стреляйте в этих собак". Так как он как раз прицелился через окно бойницы, я сказал ему: "Ради бога, не стреляйте. В чем дело? Никто здесь не двигается".
В утренние часы "вода быстрее подступала к пушечным лафетам, чем насосы могли ее откачивать, - писал Гамильтон. - Теперь корабль очень сильно накренился, настолько, что почти лежал на одном боку". В этой ужасной тюрьме лежали мятежники и невиновные, и тогда стражникам удалось освободить некоторых из них от кандалов и взять их в одну из шлюпок, когда корабль затонул. Они постоянно носили наручники, и трудно представить себе, как им удалось преодолеть бурное море на одной шлюпке.
Далее последовало страшное путешествие на четырех шлюпках от Большого Барьерного рифа через Торресов пролив и Арафурское море в надежде добраться до Тимора в Ост-Индии - такое же путешествие, которое проделал Блай и после него "ботаники".
С мятежниками обращались хуже, чем с собаками; хотя они должны были принимать участие в гребле, но получали меньше пищи и воды, чем офицеры и команда. "В то время как я греб и разговаривал с Мак-Интошем, - писал Моррисон, - капитан Эдвардс вызвал меня на корму и без всякого повода распорядился отхлестать меня веревкой, привязав ко дну шлюпки, и Эллисон, который лежал и спал на дне шлюпки, получил такое же наказание. Я попытался спросить, что я совершил, отчего со мной обошлись так жестоко, но в ответ я только получил: "Успокойся, ты, бандит, разве ты не арестант? Ты пиратская собака, как ты можешь рассчитывать на лучшее обращение?" Тогда я сказал ему, что позорно для капитана британского военного корабля обращаться с арестованными так бесчеловечно, отчего он пришел в буйное бешенство, схватил пистолет, лежавший на банке, и угрожал пристрелить меня. Я еще пытался что-то сказать, на что он ответил: "Видит бог, если ты произнесешь еще хоть одно слово, я вздерну тебя на лаглине". Я понял, что он не хочет ничего слышать. У меня во рту все пересохло, так что я едва мог ворочать языком. Мне пришлось замолчать и уйти в себя. После этого меня связали так, что я не мог пошевельнуться".
4
15 сентября четыре открытые шлюпки, забрызганные пятнами морской соли, прибывают в Купанг, и капитана Эдварда Эдвардса принимает любезный губернатор Тимотеус Ваньон, который считает необходимым сообщить об одиннадцати англичанах, находящихся в крепости.
Эдвардс не тратит много времени на поиск "ботаников". Его сопровождают четыре морских пехотинца и два унтер-офицера.
"Встать!" - ревет один из унтер-офицеров, когда Эдвардс входит в то помещение в крепости, которое предоставили беглецам.
"Я знаю, кто вы такие, - говорит низкорослый напыщенный капитан, - и побег вам дорого обойдется. Я считаю, что вы знаете, как наказывают за побег из тюрем его величества. Вас надо рассматривать как дезертиров. Вы, мужчины, будете повешены сразу же, как только я получу командование на корабле. Арестантка с детьми будет при первой возможности отправлена обратно в Ботани-Бей".
"Мы имеем право предстать перед судом в Англии, прежде чем нас осудят", - говорит Джеймс Кокс.
"Унтер-канонир! Заткни глотку проклятому ворюге!" - кричит Эдвардс.
Один из унтер-офицеров подбегает и наотмашь бьет Джеймса Кокса по лицу.
Капитан Эдвард Эдвардс заключает договор с губернатором Ваньоном, что он без предварительного осмотра фрахтует голландское судно "Рембанг", прибытие которого ожидается в Купанге в скором времени. Для бывшего шефа "Пандоры" необходимо как можно быстрее отправить в Англию своих офицеров и команду, а также мятежников с "Баунти" и каторжников из Ботани-Бея.
Через два дня бриг "Рембанг" стоит на рейде Купанга. Это судно, грузоподъемностью несколько сотен тонн, оборудовано средней палубой на две трети длины судна, но без иллюминаторов или других отверстий, которые могут обеспечить доступ свежего воздуха и вентиляцию, кроме обычного люка, который с палубы ведет вниз в это продолговатое темное помещение, находящееся поблизости от зловонного трюма. Здесь в воде выводятся малярийные комары, здесь очаг дизентерии, которая через несколько дней распространяется среди мятежников и каторжников, которых пригоняют сюда вниз, скованных вместе так называемым бильбоэ - кривыми железными цепями, которыми наказывают сбежавших невольников; не только руки скованы короткой цепью, но между выступами на лодыжках прилажен примерно полуметровой длины железный штырь, из-за которого узник лишен возможности передвигаться. Орудия пытки дополняются железным штырем между ногами и руками, так что несчастный должен сидеть все время с согнутой спиной.
Голландский капитан Дальберг позволяет себе переспросить коллегу капитана Эдвардса, нельзя ли создать иные условия содержания в пути для молодой английской женщины, путешествующей с двумя маленькими детьми, на что Эдвардс грубо ответил: "Они бежали на одном баркасе, пусть все они будут вместе и на этом корабле".
Дальберг высказывает также сомнения в том, может ли "Рембанг" захватить достаточный запас пресной воды для стольких людей, но Эдвардс снова отделывается от него. "Послушайте, мой добрый капитан, - говорит он, - моя команда и офицеры предвидят судьбу мятежников и каторжников. Что касается последних, то пусть они едят впроголодь или умрут от жажды. Ведь большинство из них ожидает "веревка палача"".
Более месяца "ботаники" лежат закованные вместе в этой чумной дыре, прежде чем "Рембанг" отправляется в плавание, зафрахтованный британским адмиралтейством на имя капитана Эдварда Эдвардса. Лишь то обстоятельство, что Эдвардс не имеет судебных полномочий на борту этого голландского корабля, спасает жизнь многих заключенных, во всяком случае на некоторое время.
После передачи на "Рембанг" Ваньон, Росет и доктор Ройтен не могли связаться с узниками. Но в последний день, когда они были на суше, Мартину удалось передать губернатору дневник, который он вел во время плавания от Порт-Джексона до Тимора [52].
7 ноября 1791 года "Рембанг" бросил якорь на рейде Батавии после трудного плавания, во время которого судно попало в сильный шторм у берега острова Флорес. Узники на средней палубе выглядели как живые скелеты, все они переболели дизентерией и страдали от малярии.
Глава 14
Батавия в 1791 году, чумная яма. - Вильям Брайент умирает на тюремном судне. - Джеймс Кокс готовится к побегу. - Эмануэль умирает в госпитале в Батавии. - Сэм Бёрд и Морж умирают от малярии на пути в Капстад. - Джеймс Кокс прыгает за борт и доплывает до берега. - Мэри снова встречает капитана Тенча. - Шарлотта умирает.
1
Батавия (современное название Джакарта) была главным городом голландской колониальной империи в Ост-Индии, и среди городов мира она считалась одним из наименее благоприятных для жизни людей. Голландцы построили этот город на прибрежной низменности по образцу Амстердама; вдоль каждой большой улицы был проложен канал. Однако то, что было целесообразно в условиях прохладного северного климата Амстердама, производило совершенно иной эффект в удушливом влажном воздухе тропиков. Голландская опрятность здесь имела мало возможностей для проявления: каналы были невероятно загрязнены, в них плавали трупы собак и кошек, они были переполнены всеми видами нечистот и отбросов, а сама вода стояла практически неподвижно и была идеальной средой для размножения комаров, переносчиков малярии, и рассадником многих тропических болезней. Помимо малярии, много человеческих жизней уносила дизентерия. Джозеф Бэнкс утверждает, что из каждых ста человек, прибывших из Голландии нести гарнизонную службу, в первый же год умирала половина и еще двадцать пять человек оказывались в больнице с тяжелыми заболеваниями; в итоге только десять человек могли нести гарнизонную службу. Такие огромные потери кажутся невероятными, но сам Кук поддерживает это мнение: когда он покинул Батавию, голландские капитаны сказали ему, что он счастливо отделался, поскольку не умерла половина его экипажа. Доктор Джордж Гамильтон, прибывший в Батавию вместе с капитаном Эдвардсом, мятежниками с "Баунти" (которые не сбежали на остров Питкэрн) и одиннадцатью несчастными "ботаниками", писал, что "таково было предубеждение голландцев, что голландец даже под жарким солнцем не может существовать, не вдыхая запах застойной воды", и, по мнению Гамильтона, именно застойная вода была причиной высокой смертности. Однако сам он ничего не предпринял, чтобы создать более сносные условия существования ни для мятежников с "Баунти", ни для "ботаников", среди которых была женщина с двумя маленькими детьми. Он мог бы, например, разрешить перевести их в городской госпиталь; ведь он так образно описывал как "чашевидную могилу, эту Голгофу, которая обрекает население всей колонии на вечный покой каждый пятый год". Гамильтон был остроумный хроникер, светлая голова, образованный человек, типичный для своего времени и своей среды, где твоим ближним мог быть только человек из твоего же сословия, имеющий такое же образование.
Мэри и ее двух детей перевели в женское отделение голландского тюремного судна, которое стояло на якоре у одного из смрадных каналов; мужчины-"ботаники" и мятежники с "Баунти" были размещены палубой ниже на том же судне. Это, разумеется, привело к тому, что наименее выносливые заключенные довольно быстро заболевали и умирали. Вильям Брайент сломался первым. На родине, в Англии, на тюремном судне "Дюнкерк" он был Контрабандистом Биллом, который отдавал приказания надсмотрщикам и которого полюбила Мэри. В Сиднее ему удалось получить лучшую работу, но из-за вероломства Джозефа Пейджета его осудили за проступок, которого он не совершал; после этого Вильям резко изменился и стал пить, однако во время побега он снова нашел применение своим способностям. Впервые в Купанге на Тиморе он более или менее ясно понял, что не сможет обеспечить Мэри и детям то существование, которого она так горячо желала, и это усугубило его падение. У него снова начался запой, и в пьяном виде он проговорился, что одиннадцать потерпевших кораблекрушение были беглыми каторжниками. В этой вонючей дыре на тюремном судне от него оставалась лишь тень прежнего Билла Контрабандиста. Кстати сказать, его семилетний срок каторги истек и, если бы он оставался в Сиднее, он был бы теперь свободным человеком.
Лихорадка сотрясает тело Вильяма Брайента. У него самые страшные приступы озноба, он едва поднимается, обливается потом и снова впадает в забытье. Однажды утром он чувствует себя так плохо, что Джеймс Кокс просит голландского стражника позвать судового врача.
"У нас нет судового врача, - отвечает стражник. - Ты ведь не на судне, друг, а в тюрьме".
У Кокса осталось еще несколько серебряных монет. Он держит одну из них прямо перед носом стражника. "Это английский шиллинг", - говорит он.
"Мне известно, черт возьми, что такое английский шиллинг".
"Ты его получишь, если пригласишь сюда врача".
Через два дня, когда Вил почти без сознания, долговязый костлявый доктор Гамильтон ощупью спускается в полутьме, держа надушенный платок перед носом.
Он очень быстро осматривает Вила и щупает пульс. "Речь идет о небольшом недомогании, - говорит он Коксу и стражнику. - Заключенный, может, даже немного симулирует".
Кокс кричит через вонючую лужу: "Разве вы не видите, доктор, что он при смерти? Ведь ваши слова звучат как кощунство над вашей благородной профессией!"
Гамильтон поворачивается, удивленный, к нему: "Кто вы такой, чтобы говорить со мной столь нахальным тоном?"
Но Джеймс Кокс рассержен. "Кто я, может быть, безразлично в данный момент, когда дело касается спасения человеческой жизни. У него жена и дети. Вы должны перевести его на сушу в госпиталь, где ему будет оказана помощь. Сэр, я умоляю вас".
Гамильтон отворачивается от больного и Кокса и ощупью пробирается к выходу. В интересном отчете о путешествии на "Пандоре", кораблекрушении и возвращении в Англию на других судах он ни слова не упоминает об этом инциденте.
Когда врач ушел, солдат-стражник говорит по-голландски Коксу: "Я не уловил все, что ты сказал ему по-английски, но, насколько смог понять, ты дал ему основательный урок. Ты, должно быть, арестант с определенным влиянием".
"Прими это четко во внимание, - отвечает Кокс. - Ты станешь богатым человеком, если будешь достаточно сообразителен и выслушаешь мои слова. Да, я хочу сказать, что ты мог бы выбраться из этого омерзительного места, если проникнешься доверием ко мне".
Солдат презрительно усмехается: "Доверие! Почему я должен проникнуться доверием к тебе, жалкий арестант, которого скоро ушлют отсюда? Ведь ты наверняка не кто иной, как карманный вор из Лондона?"
Джеймс Кокс не отвечает.
"Тогда ответь все же на вежливый вопрос. За что тебя наказали?"
"Хорошо! Ты слышишь, я говорю по-голландски. Я работал в Амстердаме по ювелирному делу. Я гранильщик алмазов. Меня схватили за то, что я украл один бриллиант, который должен был доставить из Амстердама в Лондон. Поэтому и оказался в Ботани-Бее. Они обнаружили один алмаз, но никогда не найдут шесть других, которые я спрятал".
Внезапный хрип с койки Вильяма Брайента заставил обоих мужчин прекратить беседу. Когда они стоят у его ложа, он шепчет имя Мэри и умирает. Это произошло 1 декабря 1791 года.
2
В женском отделении голландского тюремного судна Мэри быстро понимает, что оба ребенка умрут, если ей не удастся упросить перевести их в госпиталь на суше. Хотя она много перенесла в самое последнее время, она все еще привлекательная молодая женщина, и обычное сочувствие к молодой матери, вероятно, было причиной того, что "заключенную Мэри Брайент с двумя маленькими детьми" переводят в морской госпиталь на суше в первые дни декабря.
Голландский врач оказывается более человечным, чем его английский коллега Джордж Гамильтон. Он спрашивает, может ли он чем-то помочь ей и ее детям. Он получил письмо от доктора Ройтена из Купанга, в котором молодой врач рассказал о судьбе Мэри и ее товарищей.
"Я, конечно, хочу знать, что с моим мужем, - говорит Мэри. - Он был нездоров, когда я видела его в последний раз, когда нас переводили с "Рембанга" на борт тюремного судна".
"Я посмотрю, что можно сделать, - говорит голландский врач. - Но не могу ничего обещать. Ваш муж хотя и на голландском судне, но под надзором капитана Эдвардса".
"Почему тебе не нравится, что твоей жене и детям хорошо и что с ними обращаются как с приличными людьми? - спрашивает Мартин. - И чем смущает тебя то, что я играю на флейте с Росетом? Ты бы лучше чуть поменьше пил, Вил, чтобы не причинить всем нам неприятности!"
Пьяный Вильям отвечает басом: "Ты можешь не верить, но я заметил, что молодой потрошитель трупов мечтает забраться в постель к Мэри. Поэтому она и не хочет уезжать из этой проклятой дыры".
"Иди выспись, Вил, и больше не лезь с глупыми придирками".
Однажды вечером, ровно через два месяца и три дня после прибытия в Купанг, доктор Ройтен приводит Мэри и двух детей в дом, где расквартированы беглецы. Пьяный Вильям появляется, шатаясь, на веранде и набрасывается на молодого врача с руганью за то, что он "бегает за Мэри". Ройтен улыбается Мэри, сердечно прощается с детьми и исчезает в темноте ночи. Вильям следует за ним, и все остальные ничего не слышат о нем до следующего утра, когда его приводят два солдата и унтер-офицер, который просит Джеймса Кокса немедленно явиться к губернатору.
В конторе Ваньона находятся также доктор Ройтен и казначей Росет.
Губернатор принимает Джеймса любезно, подает ему руку и просит садиться. "Да, я пригласил вас по прискорбному случаю", - говорит он. Джеймс сразу замечает, что любезный минхер вне себя. "Но теперь я знаю, что вашего товарища на самом деле зовут Вильям Брайент и он беглый каторжник из Ботани-Бея. Он рассказал все о побеге своей жены, детей и их товарищей. Поэтому я прошу ответить начистоту: как вас зовут?"
"Джеймс Кокс, ваше превосходительство".
"И за что вас наказали, Кокс?"
"Я был гранильщиком алмазов и пытался украсть бриллиант. Но это обнаружилось, как понимаете, ваше превосходительство". Джеймс произнес это сдержанно, несколько небрежным тоном.
Ваньон улыбается: "Значит, поэтому вы так хорошо говорите по-голландски?"
"Да, ваша милость. Я работал два года в чудесном городе Амстердаме. Я хотел бы поселиться там опять". Он любезно кланяется губернатору. "Но теперь для этого потребуется какое-то время".
"Наверняка, Кокс".
Слуга-малаец входит с можжевеловой водкой и рюмками. Ваньон медленно разливает всем, включая и Джеймса, и, довольно дружелюбно улыбаясь, пьет с ними. Немного погодя он говорит: "Я обсуждал дело здесь с моими друзьями, и вам надо понять, Кокс, что я, очевидно, обязан арестовать вас и вашу компанию. Это мой долг как губернатора. Однако вы много перенесли, я прежде всего имею в виду Мэри и детей, так что мы сделаем тюремное заключение возможно более мягким. Вы должны сегодня днем позаботиться о том, чтобы переселиться в три комнаты, которые я предоставляю в ваше распоряжение в крепости. За ее пределы вы можете свободно выходить, куда хотите, но только по двое, и каждый вечер перед заходом солнца вы должны быть в своей квартире. Мэри и дети могут передвигаться свободно".
"Спасибо, ваше превосходительство, - говорит Джеймс, - но позвольте мне задать вопрос, который имеет для нас наибольшее значение. Что с нами будет? Кому вы нас выдадите?"
"Об этом мы тоже говорили, - отвечает Ваньон, - и если бы вы постоянно делали вид, что вы потерпевшие крушение с американского китобойного судна, мы бы выполнили обещание, данное вам, но ваш сердитый приятель разоблачил вас вчера вечером. Если сверх всяких ожиданий на Тимор вдруг зайдет американский корабль, мы попытаемся отправить вас на его борт, закрыв глаза на то, что знаем о вас. Но учитывая сведения, сообщенные Брайентом, я вынужден как губернатор выдать вас британскому военному кораблю, если он первый зайдет на Тимор".
"С первым кораблем, который придет в Купанг, мы должны, следовательно, уехать, ваше превосходительство?"
"Да, с первым же кораблем. Ничего иного я не могу поделать, - говорит Ваньон. - Я и так полагаю, что зашел слишком далеко".
"От имени моих товарищей я глубоко благодарю вас, ваше превосходительство, и наша благодарность относится также к другим господам. Что бы с нами ни произошло, мы никогда не забудем время, которое провели здесь, на Тиморе".
"Какое наказание ожидает вас, если вас выдадут англичанам?" спрашивает казначей Росет.
"Смертная казнь, минхер, через повешение на одной из мачт корабля".
"Но надо надеяться, что американское китобойное судно собьется с курса и зайдет на Тимор", - завершает беседу Ваньон.
В тот же день "ботаники" перебираются в крепость. Вильям продолжает пить [50].
3
Почти точно на два года ранее этих событий лейтенант Вильям Блай с частью команды, которая осталась преданной ему после восстания на королевском корабле "Баунти", добрался до Купанга в почти таком же жалком состоянии, как беглецы из Ботани-Бея, и был отправлен из Батавии в Англию. Адмиралтейство немедленно снарядило корабль "Пандора", фрегат с 24 пушками и командой из 160 человек, и направило его в определенную часть Тихого океана, чтобы найти "Баунти", захватить его и привезти обратно мятежников, чтобы они предстали перед судом. Командование "Пандорой" было вверено капитану Эдварду Эдвардсу, в то время, наверное, самому ретивому поборнику жесточайшей дисциплины на судах военно-морского флота, известному своей надменностью и презрением к каждому, имевшему более низкий чин, чем у него. Он отплыл из Спитхеда, напутствуемый пророчеством Блая, который неоднократно говорил своему родственнику, пастору Джеймсу Блаю: "Эдвардс никогда не вернется, потому что не знает условий навигации в проливе Индевор".
Плаванию "Пандоры" суждено было стать в этом отношении столь же трагическим, что и экспедиции на "Баунти". На Таити, куда корабль добрался без трудностей, были задержаны как мятежники, так и те, кто не по своей воле оказался замешанным в бунте; всех их заковали в кандалы. Эти моряки оставались на Таити, поскольку не хотели оторваться от сладкой жизни с островитянками-вахинами. Поскольку Эдвардс опасался, что арестованные мятежники могут заразить его команду крамольными мыслями, он построил на юте деревянный загон овальной формы, размером 3,5 на 5,5 метра. В этой клетке, которая получила название "шкатулка Пандоры" [51], четырнадцать человек постоянно находились под жарким солнцем, они должны были там есть, пить, спать и отправлять естественные потребности. Один из заключенных, боцман Моррисон, оставил дневник этого ужасного путешествия. О "шкатулке Пандоры" он писал, что "в тихую погоду там было так жарко, что пот лил градом и быстро развивались разные паразиты; койки были очень грязные, так как, ложась на них, мы наполняли их паразитами, и этого можно было избежать, только если мы укладывались нагишом на голые доски, что было единственным спасением. Бывало и хуже, потому что, когда несчастные беспокойно вертелись в наручниках и кандалах томительно жаркой тихоокеанской ночью и одному из них (Мак-Интошу) удалось освободить ногу из кандалов, вахтенный офицер это заметил, и было проведено обследование, после которого цепи были сделаны уже, чтобы сидеть неподвижно, и первый лейтенант мистер Ларкин испытывал наручники, ставя ногу на наши груди и стаскивая наручники с наших рук изо всей силы. У некоторых была содрана кожа, и всем, у кого наручники стаскивались, были сделаны меньшие наручники, которые закрывались так плотно, что не было никакой возможности повернуть в них руки, и, так как наши руки отекли, он сказал, что и не предполагалось, что наручники должны подходить как перчатки".
В течение четырех месяцев суровый капитан бесцельно курсировал по Тихому океану, но не нашел никаких следов исчезнувшего "Баунти" и находившейся на нем основной группы мятежников. Он не следовал какому-то методическому плану. В то время как он двигался на запад, как раз противоположно направлению убежища оставшихся на воле мятежников на острове Питкэрн, 13 августа 1791 года он заметил гористый остров, покрытый лесом, на северо-западе. Но к этому времени Эдвардс утомился и не проявил никакого интереса. "Мы весьма отчетливо видели дым, - отмечал он в вахтенном журнале, - поэтому можно предполагать, что остров обитаем". На этот раз он не попытался обследовать эти признаки, которые несколькими месяцами раньше пробудили бы у него глубочайшее подозрение. А в это время на его уходящий корабль были устремлены взгляды, преисполненные отчаяния: столбы дыма были сигналами потерпевших бедствие. На берегу острова лежал разбитый корпус французского фрегата "Буссоль", а на большой глубине вне видимости с моря корпус "Астролябии", двух французских судов, которые капитан Филлип встретил в заливе Ботани, когда прибыл туда с первой флотилией. Там же, на берегу острова, находились останки экспедиции Лаперуза.
Эдвард Эдвардс теперь направлялся на родину. 28 августа "Пандора" подошла к Большому Барьерному рифу. Лишенный воображения, Эдвардс повел корабль прямо на этот неведомый риф в полной темноте. Раздался скрипучий треск, фрегат медленно развернулся под полным парусом и попал прямо в прибой. Затем внезапно он быстро накренился, и несчастные люди, которые лежали закованные в цепи в "шкатулке Пандоры", ожидали, что судно вот-вот перевернется. Они отчаянно пытались освободиться от своих оков, что, разумеется, было невозможно. Через четверть часа трюм наполнился водой на два с половиной метра, и только риф удерживал корабль на поверхности.
Находившийся на борту врач Гамильтон и закованный в цепи арестант Моррисон (который не был причастен к мятежу) оба описали создавшееся положение. "В этой критической ситуации, - читаем у Гамильтона, - задул очень сильный ветер и корабль так сильно накренился в сторону скал, что мы ожидали, что каждую минуту он разобьется в щепки. Была невероятно темная бурная ночь, и страх смерти преследовал нас всюду, так как мы были со всех сторон окружены скалами, отмелями и бурлящей водой". В дневнике Моррисона описывается раскачивающийся ад в "шкатулке Пандоры", где лежали закованные в оковы в полной темноте при грохоте пушек, которые сорвались со своих мест и раскатывались по палубе, и гремящего звука обрушивающихся мачт и стропил. Эдвардс, должно быть, знал, что по крайней мере некоторые из них вовсе не были мятежниками, но это ему было безразлично. Кое-кому из них ценой отчаянных усилий все же удалось освободиться от кандалов. "Но к нам подвели больше стражников с приказанием стрелять, если мы будем шевелиться, и караульный начальник сказал, что капитан распорядился застрелить или повесить любого, кто еще попытается снять цепи. Мы отдались тогда на волю божью, улеглись и на время забыли наше жалкое положение; мы могли бы слышать, как офицеры хлопотливо руководили погрузкой своих вещей в шлюпки, которые были спущены на воду за кормой, и слышали, как некоторые матросы на палубе говорили: "Черт меня возьми, если они не собираются отправляться без нас". Это заставило некоторых из нас вздрогнуть, и, когда железо зазвенело, караульный начальник сказал: "Стреляйте в этих собак". Так как он как раз прицелился через окно бойницы, я сказал ему: "Ради бога, не стреляйте. В чем дело? Никто здесь не двигается".
В утренние часы "вода быстрее подступала к пушечным лафетам, чем насосы могли ее откачивать, - писал Гамильтон. - Теперь корабль очень сильно накренился, настолько, что почти лежал на одном боку". В этой ужасной тюрьме лежали мятежники и невиновные, и тогда стражникам удалось освободить некоторых из них от кандалов и взять их в одну из шлюпок, когда корабль затонул. Они постоянно носили наручники, и трудно представить себе, как им удалось преодолеть бурное море на одной шлюпке.
Далее последовало страшное путешествие на четырех шлюпках от Большого Барьерного рифа через Торресов пролив и Арафурское море в надежде добраться до Тимора в Ост-Индии - такое же путешествие, которое проделал Блай и после него "ботаники".
С мятежниками обращались хуже, чем с собаками; хотя они должны были принимать участие в гребле, но получали меньше пищи и воды, чем офицеры и команда. "В то время как я греб и разговаривал с Мак-Интошем, - писал Моррисон, - капитан Эдвардс вызвал меня на корму и без всякого повода распорядился отхлестать меня веревкой, привязав ко дну шлюпки, и Эллисон, который лежал и спал на дне шлюпки, получил такое же наказание. Я попытался спросить, что я совершил, отчего со мной обошлись так жестоко, но в ответ я только получил: "Успокойся, ты, бандит, разве ты не арестант? Ты пиратская собака, как ты можешь рассчитывать на лучшее обращение?" Тогда я сказал ему, что позорно для капитана британского военного корабля обращаться с арестованными так бесчеловечно, отчего он пришел в буйное бешенство, схватил пистолет, лежавший на банке, и угрожал пристрелить меня. Я еще пытался что-то сказать, на что он ответил: "Видит бог, если ты произнесешь еще хоть одно слово, я вздерну тебя на лаглине". Я понял, что он не хочет ничего слышать. У меня во рту все пересохло, так что я едва мог ворочать языком. Мне пришлось замолчать и уйти в себя. После этого меня связали так, что я не мог пошевельнуться".
4
15 сентября четыре открытые шлюпки, забрызганные пятнами морской соли, прибывают в Купанг, и капитана Эдварда Эдвардса принимает любезный губернатор Тимотеус Ваньон, который считает необходимым сообщить об одиннадцати англичанах, находящихся в крепости.
Эдвардс не тратит много времени на поиск "ботаников". Его сопровождают четыре морских пехотинца и два унтер-офицера.
"Встать!" - ревет один из унтер-офицеров, когда Эдвардс входит в то помещение в крепости, которое предоставили беглецам.
"Я знаю, кто вы такие, - говорит низкорослый напыщенный капитан, - и побег вам дорого обойдется. Я считаю, что вы знаете, как наказывают за побег из тюрем его величества. Вас надо рассматривать как дезертиров. Вы, мужчины, будете повешены сразу же, как только я получу командование на корабле. Арестантка с детьми будет при первой возможности отправлена обратно в Ботани-Бей".
"Мы имеем право предстать перед судом в Англии, прежде чем нас осудят", - говорит Джеймс Кокс.
"Унтер-канонир! Заткни глотку проклятому ворюге!" - кричит Эдвардс.
Один из унтер-офицеров подбегает и наотмашь бьет Джеймса Кокса по лицу.
Капитан Эдвард Эдвардс заключает договор с губернатором Ваньоном, что он без предварительного осмотра фрахтует голландское судно "Рембанг", прибытие которого ожидается в Купанге в скором времени. Для бывшего шефа "Пандоры" необходимо как можно быстрее отправить в Англию своих офицеров и команду, а также мятежников с "Баунти" и каторжников из Ботани-Бея.
Через два дня бриг "Рембанг" стоит на рейде Купанга. Это судно, грузоподъемностью несколько сотен тонн, оборудовано средней палубой на две трети длины судна, но без иллюминаторов или других отверстий, которые могут обеспечить доступ свежего воздуха и вентиляцию, кроме обычного люка, который с палубы ведет вниз в это продолговатое темное помещение, находящееся поблизости от зловонного трюма. Здесь в воде выводятся малярийные комары, здесь очаг дизентерии, которая через несколько дней распространяется среди мятежников и каторжников, которых пригоняют сюда вниз, скованных вместе так называемым бильбоэ - кривыми железными цепями, которыми наказывают сбежавших невольников; не только руки скованы короткой цепью, но между выступами на лодыжках прилажен примерно полуметровой длины железный штырь, из-за которого узник лишен возможности передвигаться. Орудия пытки дополняются железным штырем между ногами и руками, так что несчастный должен сидеть все время с согнутой спиной.
Голландский капитан Дальберг позволяет себе переспросить коллегу капитана Эдвардса, нельзя ли создать иные условия содержания в пути для молодой английской женщины, путешествующей с двумя маленькими детьми, на что Эдвардс грубо ответил: "Они бежали на одном баркасе, пусть все они будут вместе и на этом корабле".
Дальберг высказывает также сомнения в том, может ли "Рембанг" захватить достаточный запас пресной воды для стольких людей, но Эдвардс снова отделывается от него. "Послушайте, мой добрый капитан, - говорит он, - моя команда и офицеры предвидят судьбу мятежников и каторжников. Что касается последних, то пусть они едят впроголодь или умрут от жажды. Ведь большинство из них ожидает "веревка палача"".
Более месяца "ботаники" лежат закованные вместе в этой чумной дыре, прежде чем "Рембанг" отправляется в плавание, зафрахтованный британским адмиралтейством на имя капитана Эдварда Эдвардса. Лишь то обстоятельство, что Эдвардс не имеет судебных полномочий на борту этого голландского корабля, спасает жизнь многих заключенных, во всяком случае на некоторое время.
После передачи на "Рембанг" Ваньон, Росет и доктор Ройтен не могли связаться с узниками. Но в последний день, когда они были на суше, Мартину удалось передать губернатору дневник, который он вел во время плавания от Порт-Джексона до Тимора [52].
7 ноября 1791 года "Рембанг" бросил якорь на рейде Батавии после трудного плавания, во время которого судно попало в сильный шторм у берега острова Флорес. Узники на средней палубе выглядели как живые скелеты, все они переболели дизентерией и страдали от малярии.
Глава 14
Батавия в 1791 году, чумная яма. - Вильям Брайент умирает на тюремном судне. - Джеймс Кокс готовится к побегу. - Эмануэль умирает в госпитале в Батавии. - Сэм Бёрд и Морж умирают от малярии на пути в Капстад. - Джеймс Кокс прыгает за борт и доплывает до берега. - Мэри снова встречает капитана Тенча. - Шарлотта умирает.
1
Батавия (современное название Джакарта) была главным городом голландской колониальной империи в Ост-Индии, и среди городов мира она считалась одним из наименее благоприятных для жизни людей. Голландцы построили этот город на прибрежной низменности по образцу Амстердама; вдоль каждой большой улицы был проложен канал. Однако то, что было целесообразно в условиях прохладного северного климата Амстердама, производило совершенно иной эффект в удушливом влажном воздухе тропиков. Голландская опрятность здесь имела мало возможностей для проявления: каналы были невероятно загрязнены, в них плавали трупы собак и кошек, они были переполнены всеми видами нечистот и отбросов, а сама вода стояла практически неподвижно и была идеальной средой для размножения комаров, переносчиков малярии, и рассадником многих тропических болезней. Помимо малярии, много человеческих жизней уносила дизентерия. Джозеф Бэнкс утверждает, что из каждых ста человек, прибывших из Голландии нести гарнизонную службу, в первый же год умирала половина и еще двадцать пять человек оказывались в больнице с тяжелыми заболеваниями; в итоге только десять человек могли нести гарнизонную службу. Такие огромные потери кажутся невероятными, но сам Кук поддерживает это мнение: когда он покинул Батавию, голландские капитаны сказали ему, что он счастливо отделался, поскольку не умерла половина его экипажа. Доктор Джордж Гамильтон, прибывший в Батавию вместе с капитаном Эдвардсом, мятежниками с "Баунти" (которые не сбежали на остров Питкэрн) и одиннадцатью несчастными "ботаниками", писал, что "таково было предубеждение голландцев, что голландец даже под жарким солнцем не может существовать, не вдыхая запах застойной воды", и, по мнению Гамильтона, именно застойная вода была причиной высокой смертности. Однако сам он ничего не предпринял, чтобы создать более сносные условия существования ни для мятежников с "Баунти", ни для "ботаников", среди которых была женщина с двумя маленькими детьми. Он мог бы, например, разрешить перевести их в городской госпиталь; ведь он так образно описывал как "чашевидную могилу, эту Голгофу, которая обрекает население всей колонии на вечный покой каждый пятый год". Гамильтон был остроумный хроникер, светлая голова, образованный человек, типичный для своего времени и своей среды, где твоим ближним мог быть только человек из твоего же сословия, имеющий такое же образование.
Мэри и ее двух детей перевели в женское отделение голландского тюремного судна, которое стояло на якоре у одного из смрадных каналов; мужчины-"ботаники" и мятежники с "Баунти" были размещены палубой ниже на том же судне. Это, разумеется, привело к тому, что наименее выносливые заключенные довольно быстро заболевали и умирали. Вильям Брайент сломался первым. На родине, в Англии, на тюремном судне "Дюнкерк" он был Контрабандистом Биллом, который отдавал приказания надсмотрщикам и которого полюбила Мэри. В Сиднее ему удалось получить лучшую работу, но из-за вероломства Джозефа Пейджета его осудили за проступок, которого он не совершал; после этого Вильям резко изменился и стал пить, однако во время побега он снова нашел применение своим способностям. Впервые в Купанге на Тиморе он более или менее ясно понял, что не сможет обеспечить Мэри и детям то существование, которого она так горячо желала, и это усугубило его падение. У него снова начался запой, и в пьяном виде он проговорился, что одиннадцать потерпевших кораблекрушение были беглыми каторжниками. В этой вонючей дыре на тюремном судне от него оставалась лишь тень прежнего Билла Контрабандиста. Кстати сказать, его семилетний срок каторги истек и, если бы он оставался в Сиднее, он был бы теперь свободным человеком.
Лихорадка сотрясает тело Вильяма Брайента. У него самые страшные приступы озноба, он едва поднимается, обливается потом и снова впадает в забытье. Однажды утром он чувствует себя так плохо, что Джеймс Кокс просит голландского стражника позвать судового врача.
"У нас нет судового врача, - отвечает стражник. - Ты ведь не на судне, друг, а в тюрьме".
У Кокса осталось еще несколько серебряных монет. Он держит одну из них прямо перед носом стражника. "Это английский шиллинг", - говорит он.
"Мне известно, черт возьми, что такое английский шиллинг".
"Ты его получишь, если пригласишь сюда врача".
Через два дня, когда Вил почти без сознания, долговязый костлявый доктор Гамильтон ощупью спускается в полутьме, держа надушенный платок перед носом.
Он очень быстро осматривает Вила и щупает пульс. "Речь идет о небольшом недомогании, - говорит он Коксу и стражнику. - Заключенный, может, даже немного симулирует".
Кокс кричит через вонючую лужу: "Разве вы не видите, доктор, что он при смерти? Ведь ваши слова звучат как кощунство над вашей благородной профессией!"
Гамильтон поворачивается, удивленный, к нему: "Кто вы такой, чтобы говорить со мной столь нахальным тоном?"
Но Джеймс Кокс рассержен. "Кто я, может быть, безразлично в данный момент, когда дело касается спасения человеческой жизни. У него жена и дети. Вы должны перевести его на сушу в госпиталь, где ему будет оказана помощь. Сэр, я умоляю вас".
Гамильтон отворачивается от больного и Кокса и ощупью пробирается к выходу. В интересном отчете о путешествии на "Пандоре", кораблекрушении и возвращении в Англию на других судах он ни слова не упоминает об этом инциденте.
Когда врач ушел, солдат-стражник говорит по-голландски Коксу: "Я не уловил все, что ты сказал ему по-английски, но, насколько смог понять, ты дал ему основательный урок. Ты, должно быть, арестант с определенным влиянием".
"Прими это четко во внимание, - отвечает Кокс. - Ты станешь богатым человеком, если будешь достаточно сообразителен и выслушаешь мои слова. Да, я хочу сказать, что ты мог бы выбраться из этого омерзительного места, если проникнешься доверием ко мне".
Солдат презрительно усмехается: "Доверие! Почему я должен проникнуться доверием к тебе, жалкий арестант, которого скоро ушлют отсюда? Ведь ты наверняка не кто иной, как карманный вор из Лондона?"
Джеймс Кокс не отвечает.
"Тогда ответь все же на вежливый вопрос. За что тебя наказали?"
"Хорошо! Ты слышишь, я говорю по-голландски. Я работал в Амстердаме по ювелирному делу. Я гранильщик алмазов. Меня схватили за то, что я украл один бриллиант, который должен был доставить из Амстердама в Лондон. Поэтому и оказался в Ботани-Бее. Они обнаружили один алмаз, но никогда не найдут шесть других, которые я спрятал".
Внезапный хрип с койки Вильяма Брайента заставил обоих мужчин прекратить беседу. Когда они стоят у его ложа, он шепчет имя Мэри и умирает. Это произошло 1 декабря 1791 года.
2
В женском отделении голландского тюремного судна Мэри быстро понимает, что оба ребенка умрут, если ей не удастся упросить перевести их в госпиталь на суше. Хотя она много перенесла в самое последнее время, она все еще привлекательная молодая женщина, и обычное сочувствие к молодой матери, вероятно, было причиной того, что "заключенную Мэри Брайент с двумя маленькими детьми" переводят в морской госпиталь на суше в первые дни декабря.
Голландский врач оказывается более человечным, чем его английский коллега Джордж Гамильтон. Он спрашивает, может ли он чем-то помочь ей и ее детям. Он получил письмо от доктора Ройтена из Купанга, в котором молодой врач рассказал о судьбе Мэри и ее товарищей.
"Я, конечно, хочу знать, что с моим мужем, - говорит Мэри. - Он был нездоров, когда я видела его в последний раз, когда нас переводили с "Рембанга" на борт тюремного судна".
"Я посмотрю, что можно сделать, - говорит голландский врач. - Но не могу ничего обещать. Ваш муж хотя и на голландском судне, но под надзором капитана Эдвардса".