Фарр Диана. Неприступная красавица

   — Да, угадали. — Синтия гордо вздернула подбородок. — И я говорила вам об этом уже не раз.
   — А тогда почему она до сих пор ничего не заметила? — спросил он. — Неужели она так плохо вас знает? Я с другого конца комнаты могу угадать, в каком вы настроении.
   — Вы единственный человек, кто это видит, — тихо ответила она и как-то странно на него посмотрела. — Разве вы этого не понимаете? Про меня все говорят, что по моему лицу нельзя определить, что я чувствую.
   Дерек удивленно поднял брови. Он было хотел отмести это заявление как нелепое и сказать ей, что на самом деле она прозрачна, как стекло, но вспомнил, какой она пользовалась репутацией в свете. Из очень многих источников до него доходили слухи, что несравненная леди Синтия Фицуильям холодна как рыба. Он слышал шутки по этому поводу и даже иногда про себя повторял их.
   — Черт возьми! — пробурчал он. — Вы правы.
   С минуту он молча переваривал это открытие. Оно показалось ему еще одним доказательством, в котором он в общем-то и не нуждался, того, что он и Синтия предназначены друг для друга.
   — Что мне действительно кажется странным, — задумчиво сказала Синтия, — так это то, что она больше не говорила мне, что не доверяет вам. Хотя и смотрит на вас с явным подозрением. — Она не удержалась от иронии. — Но я не заметила, чтобы она относилась к вам с большей враждебностью, чем у другим мужчинам, которые попадаются на моем пут.
   — Неужели она не заметила, что я вами увлечен? Несомненно, потому, что считает, что так и должно быть. Разве вы не чувствуете, любовь моя, что в настоящий момент я предмет зависти каждого мужчины в этом зале?
   Синтия еле заметно нахмурилась.
   — Смешно.
   — Вовсе нет. Нас не удалось вычислить по двум причинам. Во-первых, глядя на вас, никто не может сказать, что вы на самом деле чувствуете, а во-вторых, мое восхищение совершенно не выделяется в этом зале, где все тоже восхищены вами. То, что я сейчас выбрал вас, тоже ни о чем не говорит, миледи, потому что очень многие мужчины смотрят на вас открыв рты.
   Синтии его высказывание совсем не понравилось.
   — В лучшем случае это преувеличение, а в худшем — совершеннейшая чепуха. Я всегда стараюсь не привлекать к себе внимания.
   Удивительно. Неужели она и вправду верит в то, что если она будет вести себя сдержанно и осмотрительно, например, никогда громко не засмеется, то люди перестанут се замечать? Неужели она не понимает, что ей достаточно просто войти в комнату, чтобы вызвать сенсацию? Однако, если задуматься, то, как она ведет себя на светских приемах — отстраненно и с непроницаемым лицом, — говорит о том, что она, возможно, слишком уходит в себя и действительно не замечает ничьих взглядов.
   Тогда почему она реагирует моментально, когда он на нее смотрит?
   Он опять посмотрел на ее ангельское личико, но она о т вернулась: не хотела, чтобы он ее рассматривал.
   — Вы всегда чувствуете, когда я на вас смотрю, — тихо сказал он. — Все это время я считал, что вы необыкновенно впечатлительны. Замечаете каждую пару глаз, смотрящих на вас.
   — Я ощущаю только ваш взгляд, — уверила она, но неожиданно покраснела. — Я вообще перестала себя понимать! — удивленно воскликнула она. — В последнее время я стала вести себя странно: могу выпалить не подумав все, что приходит мне в голову.
   — Да-а, нелегкие настали для вас времена, прямо скажем, — посочувствовал он ей, но его глаза смеялись. — Трудновато гнаться за деньгами, если сердце ведет вас в совершенно другом направлении.
   Она, должно быть, поняла, что он над ней насмехается, и посмотрела на него с возмущением.
   — Вы все обращаете в шутку?
   — Очень многое. Но не все. Такое, например, никогда Но согласитесь, что лучше смеяться, чем плакать.
   Темп музыки несколько замедлился. Это означало, что танец подходит к концу. Дерек был вынужден выпустить руку Синтии, повернуться к ней лицом и поклониться.
   Синтия сделала реверанс, но выражение ее лица все еще было негодующим. Он сразу же предложил ей руку, чтобы отвести ее на место, но она проигнорировала его жест и отвернулась. Ему пришлось просто идти с ней рядом.
   — Я опять вас рассердил. Извините меня.
   Она бросила на него мимолетный взгляд и как будто не много смягчилась.
   — В последние дни я и впрямь стала слишком уязвимой, призналась она. — Видимо, для меня действительно настали трудные времена.
   — Вы думали, что я шутил? Ничего подобного.
   — Не важно. — Она говорила тихо, но уже не сердилась Они почти подошли к своим знакомым: леди Баллимер, леди Эллсуорт и леди Графтон сидели на хрупких стульях, а лорд Графтон и сэр Питер стояли рядом. Мистера Эллсуорта, Ханны и лорда Малкома среди них не было.
   — Остановитесь на минутку. — Дерек дотронулся до рукава Синтии, и она неохотно обернулась. — Подарите мне еще один танец, — шепнул он умоляющим тоном. — Пожалуйста.
   Синтия покачала головой.
   — Я не могу, чтобы все увидели, что я отдаю предпочтение вам, а не мистеру Эллсуорту.
   — Если я сделаю так, что мистер Эллсуорт снова пригласит вас, вы уделите мне такое же время?
   В ее лице что-то дрогнуло — возможно, она подавила улыбку.
   — Придется. Мама сказала мне, что я должна танцевать только с мужчинами из нашей компании. Это означает, что я могу танцевать и с вами.
   Она повернулась, чтобы уйти, но он опять ее остановил.
   — Синтия, не выходите замуж за человека, который не может понять, что вы чувствуете. Поверьте мне, это рецепт на вечные мучения.
   — Как раз наоборот. — В ее взгляде был вызов. — Это рецепт на личную жизнь. А я научилась ценить это больше всего на свете, мистер Уиттакер.

Глава 13

   Синтия начинала понимать, почему, когда человек сердится, его иногда называют сумасшедшим. Чем больше Синтия возмущалась матерью, тем больше теряла контроль над собственными мыслями.
   Смутное чувство, что ее обожаемая семья бессовестно ее использует, постепенно превращалось в твердое и непоколебимое убеждение. И это несмотря на отчаянные попытки его подавить. За ее спокойной внешностью кипел бунт, растущее давление которого грозило сорвать крышку с ее размеренной, освященной долгом жизни. Слава Богу, сегодняшний вечер у нее занят — она танцует, улыбается и ведет вежливые пустые разговоры. Но если бы она осталась одна хотя бы на пять минут, то непременно бросилась бы прочь отсюда, несмотря на ночь.
   Однако она подавила бунтарские чувства и заставила себя еще раз принять приглашение мистера Эллсуорта. Во время этого второго танца она решительно настроилась на то, чтобы очаровать его. Она ему улыбалась. Она ему льстила. Она даже пошла дальше — заставила его говорить о самом себе, что было невероятно трудно.
   Боже, какой же он был нудный! Это был скучный маленький человек, который вел неприметную жизнь, и в течение тех десяти минут, что длился танец, у них не нашлось ни одной темы для мало-мальски живого разговора. У них не было ни пересекающихся интересов, ни общего жизненного опыта, ни сближающих впечатлений. Она не почувствовала в нем ни единой искры интереса к себе.
   И вдруг, по счастливой случайности, Синтия упомянула Ханну. Глаза мистера Эллсуорта сразу заблестели, и он просиял.
   — О, моя старая няня-шотландка назвала бы Ханну благородной девушкой. В ней нет ни капли эгоизма.
   Синтия искренне поддержала его в этом мнении. Слава Богу, что он смог распознать в Ханне эту черту.
   — Ханна очень скромна и никогда не важничает. Вообще, на мой взгляд, она себя недооценивает.
   — Да, черт возьми, это правда. Она никогда не кичится, это точно. Но именно это в ней восхищает и привлекает. Она спокойная, тихая и скромная, поистине благородная девушка.
   Синтия не вполне понимала, что он имеет в виду, называя Ханну благородной девушкой, но она была счастлива, что о ее подруге отзываются так тепло. Оставшиеся минуты танца были посвящены пересказу эпизодов из жизни Ханны, свидетельствовавших о ее доброте и скромности. Когда танец кончился, они оказались в гораздо более дружеских отношениях, чем Синтия могла предположить полчаса назад. На какое-то время у нее даже улучшилось настроение.
   А потом она увидела Ханну. Девушка стояла неподвижно в дверях зала и смотрела на свою подругу с таким ошеломленным, почти трагическим выражением лица, что у Синтии похолодела спина. Еще никогда она не видела Ханну такой растерянной, но сразу поняла, что та наконец догадалась об истинных намерениях Синтии и почувствовала себя оскорбленной и преданной. Прежде чем Синтия успела что-либо сказать, Ханна опрометью кинулась бежать.
   Что-то в душе Синтии оборвалось. Расстроенное лицо Ханны было первым, что она с горечью увидела за весь вечер. А возможно, и за все годы жизни вообще. Боль в глазах Ханны, которую причинили подруге ее действия, глупые, бессердечные, необдуманные, была для Синтии откровением. Но разве она не этого боялась? И правильно делала. Нельзя было повиноваться матери. Вот к чему привело слепое послушание — она потеряла способность рассуждать здраво.
   Однако винить она должна только себя. Ведь это не мама флиртовала с мистером Эллсуортом. Это она вела себя недостойно, и ответственность за это лежит на ней. На нее словно снизошло озарение: Синтия Фицуильям, тебе давно пора повзрослеть, сказала она себе.
   Она забыла о долге. О внешних приличиях. О том, где находится, с кем она сюда приехала и что должна делать. Все это не имело никакого значения. Важна была только Ханна и непреодолимое желание стереть с лица подруги это выражение боли. Не говоря ни слова ничего не подозревающему мистеру Эллсуорту, не закончив даже фразы, Синтия бросилась бежать из зала.
   Краем глаза она смутно увидела изумление мистера Эллсуорта, воскликнувшего уже за ее спиной: «Боже мой!» Провожаемая любопытными взглядами — удивленными, осуждающими — людей, мимо которых она пробегала, она кричала в отчаянии:
   — Ханна!
   Уже в фойе она остановилась, озираясь по сторонам. Но Ханны нигде не было.
   Неизвестно откуда вдруг появился Дерек.
   — Что случилось? — озабоченно спросил он, но его голос был тверд. — Могу я чем-нибудь помочь?
   Она подняла глаза, и се самообладание рухнуло окончательно. Неужели и насчет Дерека она тоже ошибалась? Но с этим она разберется потом. Сейчас главное — Ханна. Дерек Уиттакер был именно тем человеком, к которому обращаются при непредвиденных обстоятельствах. Инстинктивно она схватила его за руку.
   — Ханна выбежала в эту дверь, — дрожащим голосом сказала она. — Но я не знаю, где она.
   Он не стал задавать вопросов. Он просто сделал то, что должен был сделать: он ей помог.
   — Мы найдем ее. Пойдемте.
   Взяв ее за руку, он повел Синтию к лестнице, ведущей в мезонин.
   Его уверенность была бальзамом для ее истерзанных чувств.
   — Спасибо, — с искренней благодарностью прошептала она, стараясь поспеть за ним. Они начали подниматься по лестнице. — Вы видели, куда она пошла?
   — Нет, но в этом здании всего несколько мест, куда можно пойти.
   — Откуда вы знаете?
   Он опешил:
   — Я… э… Скажем так: я инстинктивно это чувствую.
   Ответ показался ей загадочным, но она ему доверяла и не колеблясь стала подниматься вслед за ним. На верхней площадке она огляделась. Слева был большой балкон, нависавший над бальным залом. Краем глаза она увидела музыкантов, сидевших в просторной нише.
   Ее сердце вдруг упало: она услышала приглушенные рыдания, однако не сразу поняла, откуда они доносились. Но Дерек уверенно подошел к узкой двери на противоположной стороне лестничной площадки и осторожно постучался.
   Рыдания прекратились. Дерек прислонил ухо к двери и прислушался.
   — Леди Ханна? Это вы?
   Наступила пауза. Тот, кто находился по ту сторону двери, видимо, раздумывал, как поступить. Наконец из-за двери раздался женский голос:
   — Кто там?
   — Дерек Уиттакер.
   Снова наступила пауза, и Дерек добавил:
   — И ваша подруга леди Синтия.
   Следующая пауза показалась Синтии зловещей. Она больше не могла ждать. Подойдя к двери, она стала дергать ручку.
   Дверь неожиданно легко распахнулась. В мгновение ока Синтия очутилась в комнате и обняла Ханну, которая тут же снова разразилась слезами.
   Комната была небольшой и темной. Слабый свет проникал лишь через стеклянную дверь, выходившую на крошечный балкон. В помещении не было даже стула, так что Ханна, рыдая, вынуждена была ходить взад-вперед по комнате. Казалось странным, что в кладовке — а это, по всей видимости, была именно кладовая — была стеклянная дверь и балкон, но они скорее всего служили оформлением фасада, чем имели какое-либо практическое назначение. У одной стены были нагромождены изящные стулья — такие же, как в бальном зале; все остальное было покрыто чехлами из сурового полотна.
   Синтия смутно помнила, что Дерек закрыл дверь, чтобы никто не мог их услышать. Все ее внимание было поглощено несчастной подругой.
   — Ах, Ханна, как ты могла подумать, что я сыграю с тобой такую злую шутку?
   — Прости меня. Но все выглядело так… выглядело так, как будто вы…
   Синтию снова захлестнула волна вины: она вдруг поняла, что ее вопрос, хотя он и шел от сердца, все же мог ввести Ханну в заблуждение.
   — Да, наверно, так и было, — сказала Синтия в порыве откровенности. — Все выглядело так, как было на самом деле. Ах, Ханна, мне так жаль! Прости меня. Больше это не повторится, клянусь тебе.
   Лицо Ханны снова сморщилось.
   — Я не могу соперничать с тобой, Синтия. Ты такая красавица, а я такая простушка…
   — Ты не простушка! — в гневе воскликнула Синтия.
   Дерек тактично кашлянул.
   — Я подожду за дверью, ладно?
   Ханна вздрогнула. Она, по-видимому, не заметила Дерека и решила, что они с Синтией одни.
   — Да, прошу вас, мистер Уиттакер.
   Синтия бросила на него благодарный взгляд, и Дерек вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Между тем Ханна немного успокоилась. Достав откуда-то носовой платок, она начала промокать им лицо.
   — Прости меня за то, что я такой ребенок.
   — Ты не ребенок. Это все моя вина, — горячо ответила Синтия. — Я вела себя бездумно и подло.
   — Что ты, Синтия. Не говори так!
   — Не защищай меня, Ханна! Я никогда себя не прощу, и ты даже не пытайся заставить меня не раскаиваться в том, что я сделала. Я больше не буду вести себя так, как вела до сих пор. Я поняла, что мне надо совершенно изменить свое поведение.
   Слабая улыбка озарила лицо Ханны.
   — Зачем? Ты мне кажешься идеалом.
   — Я слишком идеальна, — горько заметила Синтия. — Слишком послушна. — Сказав это, она вдруг усомнилась и покачала головой. — Разве это возможно? Возможно быть слишком послушной? Слишком покорной?
   Ханна на минуту задумалась, а потом, шмыгнув носом, кивнула:
   — Думаю, что любая добродетель, доведенная до крайности, становится пороком. Я слышала, как кто-то сказал, что, если любовь заходит слишком далеко, она превращается в идолопоклонство. А излишняя скромность в конце концов оборачивается ханжеством. А чем, интересно, становится послушание, как ты думаешь?
   Синтии никогда раньше не приходил в голову этот вопрос. Обхватив себя руками, она задумалась.
   — Может быть, ленью, — мрачно сказала она. — Душевной ленью. И конечно, ленью ума. Мне сейчас трудно сказать. Надо как следует подумать. — Синтия нахмурилась, подбирая нужные слова. — Мое послушание сделало меня пассивной. Подчиняясь воле других людей, я подавляла в себе собственное мнение. Я все чаще и чаще старалась вообще не думать. А ведь это не правильно, разве не так?
   Она не ждала ответа на свой вопрос, а просто шагала взад и вперед по комнатушке, изливая свои путаные мысли Ханне, которая слушала ее с большим сочувствием. Возбуждение вес росло в душе Синтии, и она чувствовала, что находится на грани очень важного открытия.
   — Конечно же, не правильно! Именно моя глупая приверженность долгу привела меня к тому, что я причинила боль своей лучшей подруге. И что ужасно — я это знала с самого начала! Но я предпочла подчиниться матери, а не прислушаться к голосу сердца.
   Ханна была явно поражена откровенностью Синтии.
   — Ты хочешь сказать, что это твоя мать, а вовсе не ты хотела, чтобы ты…
   — Да, именно так. — Синтия махнула рукой, отметая догадку Ханны как несущественную. — Неужели тебя это удивляет, Ханна? Разве ты не замечала, что я всегда подчинялась воле мамы? Хотя, признаться, я делала это все с большей неохотой. Но я всегда считала, что послушание само по себе — добродетель. Поэтому-то даже вопреки здравому смыслу я всегда старалась быть покорной. Теперь я думаю, что это детская добродетель. А как взрослый человек, я должна иметь собственное мнение и сама принимать решения.
   — Ты права, — горячо поддержала ее Ханна. — Почему чье-то мнение должно быть более веским, чем твое?
   Синтия засмеялась. Ей вдруг стало легко. Даже немного кружилась голова.
   — Как это похоже на тебя! Ты всегда соглашаешься со мной, какие бы сумасшедшие идеи у меня ни возникали. Но я могла бы назвать несколько причин, по которым мое мнение не так уж и убедительно. Прежде всего я так редко следовала собственному мнению, что могу ошибиться, если вдруг начну на него полагаться.
   Ханна улыбнулась. Она явно уже чувствовала себя лучше.
   — Возможно, ты немного и отстала от жизни, — согласилась она. — Тебе надо начинать постепенно, с малого. Но не думаю, что это должно тебя останавливать, Синтия. Тебе надо учиться думать своей головой. Нам всем это не помешало бы.
   — Я так и сделаю, — пообещала Синтия. — Я буду сама принимать решения. Я постараюсь противостоять маме. — Ее уже начали одолевать первые сомнения. Она сурово их подавляла, понимая, что впервые в жизни она преодолевает свою робость, а вовсе не бунтарство. Интересный поворот!
   Она глубоко вздохнула и улыбнулась Ханне. — Я совершенно уверена в одном. Я не имею никаких видов на твоего мистера Эллсуорта.
   Даже в полутемной комнате Синтия заметила, как Ханна смутилась и покраснела.
   — Он не мой мистер Эллсуорт.
   — Даже если это сейчас и не так, — твердо заявила Синтия, — в один прекрасный день он может стать твоим мистером Эллсуортом. И у меня не было никакого права вмешиваться в ваши отношения, зная о твоих чувствах к нему. — В приступе раскаяния она подошла к подруге и взяла ее за руки. — Что за размазня я была! Нет мне никакого оправдания, Ханна, никакого! Я лишь могу умолять тебя о прощении.
   — Не говори глупостей. Ты просто поступила так, как считала нужным.
   После того как дружеские отношения были восстановлены, Ханна заявила, что она готова вернуться в бальный зал. Она обещала танец своему дяде Малкому, и он, возможно, уже ее разыскивает. Синтия убедила Ханну выйти из комнаты первой, потому что хотела немного побыть одна, чтобы собраться с мыслями и с силами. Что-то ждет ее впереди? Заметила ли мать ее долгое отсутствие? И как отреагирует?
   Она редко оставалась одна. Несмотря на то что в голове царил хаос, Синтия восприняла одиночество как нечто замечательное. Она подошла к стеклянной двери и открыла ее. Свежий воздух хлынул в душную комнату. Она вздохнула полной грудью, упиваясь прохладой. Музыка, приглушенно доносившаяся из зала, звучала особенно волнующе в тишине ночи. Она прислонилась головой к косяку и задумчиво глядела на звездное небо. А подумать было о чем.
   Но очень скоро она услышала слабый скрип двери. Ей не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто вошел.
   — Здесь холодно, — сказал Дерек.
   — Мне нравится. — Она не двинулась, не повернула головы, а продолжала смотреть на звезды. За спиной раздались тихие шаги, а воздух словно наполнился электричеством.
   — Ты, конечно, понимаешь, что я кое-что слышал из того, что произошло между тобой и леди Ханной. Кажется, она добилась того, чего не смог я. — Его тихий голос прозвучал над самым ее ухом.
   Синтия обернулась и посмотрела на него. Его лицо было совсем близко. Серебристый свет луны, лившийся в открытую дверь, обволакивал их слабым сиянием. Их взгляды встретились, и сердце Синтии затрепетало.
   — Что ты имеешь в виду? — прошептала она потерянно.
   Голос Дерека тоже был тихим и взволнованным.
   — Если я правильно понял, ты согласилась больше не заманивать в свои сети Джона Эллсуорта.
   — Ax, это.
   — Так я правильно понял?
   Его близость и настойчивость сделали свое дело.
   — Да, — призналась она, потупившись, — Я поступила плохо. Теперь я это понимаю. Я надеюсь, — она искоса взглянула на него и тут же опустила глаза, — я надеюсь, что ты не обиделся. На то, что Ханне удалось убедить меня, а тебе — нет.
   — Обиделся? Да я в восторге.
   Но его оптимизм был преждевременным.
   — Ну и зря. Новости не такие приятные, как ты, возможно, рассчитываешь.
   — Я тебя не понимаю, Синтия. Это же все меняет.
   — Мне жаль тебя разочаровывать. Ты себе не представляешь, как мне жаль. Но для нас с тобой это ничего не меняет. По крайней мере… — Ее голос оборвался. Он молча ждал, пока она найдет нужные слова, чтобы продолжить. — По правде говоря, я пока и сама не знаю. Мне надо все хорошенько обдумать. Мне надо разобраться, и очень тщательно, в том, что изменилось, а что — нет. — Она вздохнула. — Безусловно лишь то, что я не стану больше пытаться заполучить Джона Эллсуорта. Это мое решение окончательно.
   Дерек был явно сбит с толку.
   — Знаешь, Синтия, я терпеливый человек. — Он очень осторожно подбирал слова, как будто его хваленая выдержка висела на тончайшем волоске. — Но даже у святого лопнуло бы терпение. Я-то думал, что ты наконец образумилась, но, видимо, ошибся. Помилуй, Синтия, если уж ты решила не делать меня самым счастливым человеком на свете, зачем ты хочешь позволить сорваться с крючка Эллсуорту? — Ответ, очевидно, тут же пришел ему в голову. — Это имеет какое-то отношение к леди Ханне?
   Синтия не сомневалась, что Дерек догадается о том, что Ханна влюблена в мистера Эллсуорта. Но по крайней мере не она сказала ему об этом. Улыбнувшись, она покачала головой.
   — Я не могу обмануть доверие.
   — Не можешь, и не надо. И слепому видно, что происходит. — Немного подумав, он нахмурился. — В целом я одобряю твое решение. Значит, у тебя более мягкое сердце, чем тебе приписывает молва. Однако, если ты жертвуешь своими амбициями ради счастья подруги, это означает лишь то, что ты согласилась отказаться только от Эллсуорта. Насколько я понимаю, твое намерение выйти замуж за очень богатого человека не изменилось.
   — Правильно. И поэтому тебе, увы, не на что надеяться.
   На его лице было написано отвращение.
   — Ты откровенна.
   — А зачем кривить душой? Бесполезно. Ты заслуживаешь того, чтобы знать, как обстоят дела.
   — Да, это самое малое, что ты можешь для меня сделать, — холодно улыбнулся он и отошел прочь.
   Ну и что? Разве не об этом она его все время просила? В который раз ей некого было винить, кроме себя. Она решила стоять на своем, хотя уже не была уверена, правильно ли она поступает.
   Синтия была в полной растерянности. Что реально, а что нет? Она сказала ему, что должна выйти замуж за человека с большими деньгами. Она даже уточнила, что хочет этого.
   Первое соответствовало действительности, а вот второе…
   Если она позволит ему поверить в свою алчность, будет ли это нечестно или просто убережет его от несбыточных надежд? До какой степени она должна быть с ним откровенной? А если она скажет ему правду, не станет ли все намного хуже? Еще час назад она именно так и думала. Но теперь, когда она хочет сама принимать решения, стоит ли подвергать сомнению их правильность?
   Лицо Дерека было непроницаемо. Хотя все же было видно, что ему больно и он сердится. И виной этому она. Она терпеть не могла, когда на нее сердились. Ей страшно хотелось извиниться перед ним и как-то успокоить, но новая Синтия не доверяла этому внезапному импульсу. Она поняла, что ее отвращение к конфликтам было неотъемлемой частью ее нездоровой покорности, той робости, которую она решила преодолеть. Она не должна менять свой патологический страх перед недовольством матери на болезненный страх перед недовольством Дерека. Это заведет ее в тупик на пути взросления.
   Что же ей делать? Еще мгновение, и решать будет поздно. Он уже отошел от нее и поклонился.
   — Очевидно, в моем дальнейшем присутствии нет никакого смысла, — бесцветным тоном произнес он. — Желаю вам приятного вечера, миледи.
   Он уже был почти у двери, когда она наконец очнулась.
   — Дерек, — хриплым от напряжения голосом окликнула она. — Подожди.
   Он остановился, но обернулся не сразу. Ему пришлось сделать над собой усилие. Благодарность захлестнула ее сердце, и на глазах выступили слезы.
   — Спасибо. — Она моргнула, чтобы смахнуть слезы. — Я не могу… Я не могу тебя отпустить… До тех пор, пока не скажу тебе что-то важное.
   Он не двинулся с места, но спросил:
   — Что же это?
   Времени на обдумывание не было. Придется руководствоваться интуицией. Она прислушалась к своему сердцу и выбрала честность.
   — Я тебе солгала.
   У него был такой вид, будто она его ударила. Испугавшись, она зажала рот ладонью. Несказанного не воротишь.
   Под натиском долго сдерживаемой правды плотина прорвалась, и она уже не могла сдержать поток слов.
   — Я знала, что это глупо и трусливо. Я знала это с той самой минуты, как… Я больше не хочу и никогда не буду тебе врать. Я надеюсь, что ты сможешь мен" простить. — Она запнулась, проглотила комок в горле и вздернула подбородок. — Я сказала тебе, что хочу быть богатой. Это ложь. Моя семья хочет, чтобы я стала богатой, потому что нуждается в деньгах.