Фаст Говард. Мои прославленные братья

   - А лучше всего отправляйся сам, - сказал я.
   - Нет, нет, Лентулл Силан! Я старик, и я знаю только Иудею и евреев. Что мне делать в Риме? Да я там буду выглядеть, как неотесанный сельский увалень.
   И как я ни убеждал его отправиться в Рим самому, мне не удалось его уговорить. Но он согласился отправить послов, которые будут представлять его в Риме.
   На этом я заканчиваю свой отчет и все мои рекомендации и представляю их вниманию благородного Сената.
   Да продлятся ваши дни и да умножатся ваши богатства!
   Я приветствую вас.
   Лентулл Силан, легат
   ЭПИЛОГ,
   В КОТОРОМ Я, ШИМЪОН, РАССКАЗЫВАЮ О ТОМ, ЧТО ВИДЕЛ ВО СНЕ
   Итак, Лентулл Силан уехал, и с ним отправились двое евреев, которым надлежало предстать перед римским Сенатом. Но в душе моей не было мира, и на сердце было неспокойно, как никогда прежде. Над нашей землей сияло золотое солнце, как святое благословение. Когда я накинул еврейский полосатый плащ и пошел через холмы и долины в Модиин, вся земля была, как цветущий сад, благословенный и мирный, подобный благоухающему подношению Господу Богу, да пребудет Он вечно, да святится имя Его!
   Никогда за все то время, что существует Израиль, не была столь счастливой наша земля, ибо дети играли, не ведая страха, они, смеясь, бегали взапуски в высокой траве и плескались в чистых ручьях. На склонах холмов белые ягнята звали своих матерей, и между скал пестрели белые и розовые цветы. Сплошными рядами, без просветов, тянулись террасы. Одна впритык к другой, слой за слоем, ступень за ступенью, поднимались они по зеленым склонам, и взошедший на них обильный урожай радовал глаз. Да разве возможно увидеть нашу землю и не поверить, что это воистину край, текущий молоком и медом, благословенный, трижды благословенный ?
   И все же тяжко было у меня на сердце.
   Со всех сторон доносились приятные запахи: свежего хлеба, сушеного сыра, молодого вина. Цыплят начиняли и отправляли в печь, и пахло оливковым маслом, и дыхание свежего ветра приносило с вершин холмов чудесный аромат сосновой хвои. Да есть ли на свете место прекраснее и драгоценнее, чем то, за которое люди отдавали свою жизнь, где брат умирал за брата?
   Но я не радовался, и тяжело было у меня на душе.
   Я проходил через деревни, и везде люди узнавали меня и воздавали мне почести ради моих прославленных братьев. Мне подносили самые вкусные угощения, меня потчевали и тем и этим, чтобы я все отведал, ибо щедра и плодоносна наша земля. И люди повсюду говорили:
   - Шалом, Шимъон Маккавей!
   - И вам мир! - отвечал я на это.
   Но покой, которого я жаждал, не нисходил на меня. И пришел я в Модиин, где отчий дом, дом Мататьягу, стоял пустым. И я думал, что, может быть, в уже притупившейся боли вчерашнего дня обрету я забвение. Я взобрался на холм, на который когда-то, давным-давно, я так часто взбирался сначала мальчишкой, потом юношей со своими овцами, а потом мужчиной вместе с девушкой.
   Там лег я на мягкую траву и смотрел в небо, прохладное, голубое небо Иудеи. Я лежал и смотрел, как курчавые, словно руно, облака, которые ветер пригоняет со Средиземного моря, медленно-медленно проплывают по небу, как будто им жаль слишком быстро покинуть эту маленькую и священную землю. И я немного успокоился, ибо кто не ощутит душевного покоя в таком месте, где ходили его отцы и деды? И все же даже там, в древней и вечно юной оливковой роще, меня томили беспокойство и тревога, и сердце мое глубоко пронизывала сверлящая, острая боль.
   Как мало изменяется мир! В Модиине снова был я Шимъоном бен Мататьягу, и когда я шел по своей родной деревне, примостившейся на дне долины, я был дома. Я пошел вместе с крестьянами в синагогу на вечернюю молитву, и я стоял среди них, накрыв голову плащом, ибо в Израиле даже этнарх и первосвященник - такой же человек, как все остальные евреи.
   Я поужинал у Шмуэля бен Ноя, винодела, жившего в доме, который мне не так уж был незнаком. Шмуэль бен Ной поставил на стол четыре сорта вина, его дети слушали, разинув рты, как мы с ним толковали об искусстве виноделия, о чем так часто говорят евреи. А потом появились соседи, и беседа оживилась непринужденная, бесхитростная беседа, какую нередко можно услышать в селениях вроде Модиина.
   Здесь я был дома, здесь я был не Маккавеем, не этнархом, а сыном Мататьягу.
   Наконец я пожелал им всем доброй ночи и отправился ночевать в старый свой дом, где улегся на соломенном тюфяке; но уснуть не мог...
   Когда на следующий день я возвращался обратно а город, я нагнал маленького, сухонького старика Аарона бен Леви, погонщика верблюдов, который недавно был проводником у римлянина, и мы пошли дальше вместе. Я спросил его, как случилось, что он возвратился в Иудею.
   - Мне осточертели нохри, Шимъон Маккавей, и до смерти мне осточертел один римлянин. Странствия - это для молодых, а мои старые кости болят. Когда я ложусь спать, я никогда не бываю уверен, что ангел смерти не разбудит меня до зари. Сам я из Гумада, там жил мой отец, а раньше - дед, а мой отец был левитом...
   Он усмехнулся полусмущенно, полувызывающе -и добавил:
   - А теперь я иду в Иерусалим: авось, меня там возьмут привратником в Храм?
   - Почему бы и нет?
   - А еще я умею рассказывать сказки. Я ещё не решил, чем мне заняться.
   - Всем, чем угодно, только бы не работать?
   - В том, что ты сказал, Шимъон Маккавей, как и во всем на свете, есть крупица правды. Но мне ли стыдиться своего прошлого? Только вот из-за этой раны на руке - он закатал рукав и обнажил глубокий шрам, - вот из-за этой раны я не был с вами в ту последнюю битву на равнине, когда лишь ты да Ионатан остались в живых.
   Так раз уж мне довелось- еще немного пожить на свете милостью Всевышнего, да святится имя Его, неужели же этот короткий срок, что мне еще отпущен, я должен гнуть спину в поле?
   - А я думал, что римлянин заплатил тебе достаточно щедро, чтобы ты мог еще долго ничего не делать.
   - А вот тут ты ошибаешься, Шимъон Маккавей. Этот римлянин - скряга и себе на уме, и он трижды взвесит на ладони каждый шекель прежде, чем с ним расстаться.
   - Он тебе не понравился?
   - Я терпеть его не мог, Шимъон Маккавей. Я бы, наверно, убил его, не будь он иноземец в Израиле.
   - Почему? - спросил я с интересом. - Почему, Аарон бен Леви?
   - Потому что в нем - зло. Я улыбнулся и покачал головой.
   - Три месяца он жил у меня в доме. Он просто ведет себя, как все нохри, только и всего. Он суров и скрытен, но таким его воспитали,
   - Ты действительно уверен в этом, Шимъон Маккавей? - ехидно спросил погонщик.
   Я кивнул, но ничего не сказал, размышляя, о чем думает этот маленький старик, который идет рядом со мной по дороге и задумчиво поглаживает бороду. Несколько раз он открывал было рот и снова закрывал его, как-будто хотел что-то сказать, но не решался. Наконец, он робко промолвил:
   - Кто я такой, чтобы давать советы Маккавею?
   - Насколько я помню, - сказал я. - прежде ты никогда не раздумывал слишком долго, чтобы дать совет.
   - Это верно, что я бедняк, - сказал он задумчиво, - но, как бы то ни было, еврей - это еврей.
   - Если ты хочешь сказать что-нибудь, Аарон бен Леви, говори.
   - Лентулл Силан ненавидел тебя, но он ненавидел тебя не как человек, а как римлянин; и не может быть согласия между евреем и римлянином. Это тебе говорит глупый старик, так что ты можешь, Шимъон Маккавей, принять мои слова или бросить их в пыль, по которой ты ступаешь.
   И после того мы шли молча, ибо он боялся, что обидел меня, и не хотел больше ничего говорить...
   И в ту ночь в Иерусалиме я видел сон, и я проснулся в смятении и страхе. Мне снилось, что римские легионы пришли в Иудею. Ни разу в жизни не видел я римских легионов, но я столько слышал о них, что мне нетрудно было представить себе огромные, тяжелые деревянные щиты, тяжелые железные и деревянные копья, тяжелые металлические шлемы, сомкнутые ряды воинов.
   Это мне снилось. Мне снилось, что римские легионы пришли в Иудею, и мы сокрушили их в наших тесных ущельях. Но они приходили снова и снова, пока трупы римлян не наполнили зловонием всю нашу землю. И все-таки они приходили и приходили, приходили снова, и снова, и снова. И каждый раз мы сражались с ними и разбивали их, но не было им конца. И близился конец, мы погибали один за другим, пока во всей Иудее не осталось ни одного еврея - только пустая земля. А потом мне снилось, что Иудею охватила глубокая и страшная тишина, и в этот миг я проснулся, застонал от ужаса и скорби.
   Эстер тоже проснулась и, положив мне на лоб свою теплую руку, сказала:
   - Шимъон, Шимъон, что тревожит тебя?
   - Мне снился сон...
   - Всем снятся сны, но что такое сны? Это ничто и тень от ничего.
   - Мне снилось, что наша земля пуста и безлюдна и безжизненна...
   - Это был глупый сон, Шимъон; ведь там, где земля благодатная, всегда живут люди, они снимают урожаи, и мелют зерно, и пекут хлеб - всегда, Шимъон, всегда.
   - Нет. То, что мне снилось, - правда.
   - То, что тебе снилось, - это только сон. Шимъон, дитя мое, мое странное, глупое дитя, это только сон.
   - На всей земле не было ни одного еврея. Я как будто стоял на высоком утесе, обозревая всю землю, и куда бы ни бросал я взгляд, нигде не было ни одного еврея, и я слышал лишь шепот, как будто бесчисленные голоса шептали: "Мы избавились от них, избавились от них".
   - Шимъон, да были ли когда-нибудь времена, когда нохри не говорили: "Мы должны избавиться от них"? Ну, что ты, Шимъон!
   - Но я все еще слышу эти голоса.
   - Разве в силах они это сделать, Шимъон, когда мы - словно старый дуб, мы пустили в землю такие глубокие корни?
   Мужчины никогда не могут избавиться от сомнений и страха, но женщина знает правду, Шимъон.
   - И где-то, - сказал я, - где-то надо всем этим был римлянин. И на его гладком, смуглом лице кривилась понимающая улыбка, такая, какой он всегда улыбался, слегка разжимая тонкие, бледные губы. В нем - зло...
   - Ну, что ты, Шимъон! Лентулл Силан - человек, как все другие люди.
   - Нет, нет!
   - Успокойся, муж мой, отдохни, приди в себя. Ты слишком много пережил, тебя давит прошлое. Успокойся...
   Она ласкала меня, успокаивала, и это было мне нужно, и я опять погрузился в забытье между сном и явью, вспоминая про все добро и почет, которые я знал в жизни, вспоминая, как много людей любили меня, хотя сам я любил столь немногих.
   И я думал с своих братьях: воистину, только старый дуб мог породить такие могучие ветви, как Иегуда Маккавей, Эльазар, Иоханан, Ионатан.
   Да будут благословенны они, и да почиют в мире, в покое и мире! Жизнь это краткий день и не более, по жизнь так же вечна! Скоро, уже скоро я, Шимъон, последний из Маккавеев, уйду тем путем, которым ушли они, но не так скоро забудется в земле Израиля - и среди нохри тоже, - что было когда-то пятеро сыновей у старого адона Мататьягу.
   КОНЕЦ
   Дополнение (ldn-knigi.narod.ru)
   Из книги :
   ОЧЕРКИ ПО
   ИСТОРИИ ЕВРЕЙСКОГО НАРОДА
   Под редакцией проф. С. Эттингера.
   М. ШТЕРН
   Часть вторая
   ПЕРИОД ВТОРОГО ХРАМА
   Глава третья
   ГОНЕНИЯ АНТИОХА IV ЭПИФАНА И ОСНОВАНИЕ ХАСМОНЕЙСКОГО ГОСУДАРСТВА
   {124} "До прихода к власти Антиоха IV Эпифана влияние эллинизма являлось результатом общественного процесса, происходившего без вмешательства со стороны властей. Во время царствования Антиоха IV произошло исключительное в истории древнего мира явление: чужеземные властелины пытаются наложить запрет на национальную религию подвластного народа и принудить население страны к подчинению государственному религиозному культу.
   Антиох III (223-187 гг. до н. э.), отец Антиоха Эпифана, не внес изменений в социальный строй и жизненный уклад {125} Иудеи эпохи Птолемеев, освященных вековой традицией Иерусалима. Положение это продолжалось и при его наследнике Селевке IV до тех пор, пока политические и экономические кризисы не заставили Селевкидов произвести перемены во внутренней политике их государства. В результате поражения, нанесенного Антиоху III римлянами в сражении у Магнезии (190 г. до н.э.), на побежденное царство была наложена контрибуция.
   Селевкидская монархия оказалась в затруднительном положении. Она лишилась своего преобладающего политического влияния и с тех пор была постоянно подвержена финансовым кризисам. Ее правители были вынуждены всеми способами добывать денежные средства и не преминули наложить руку на богатые сокровищницы древних храмов, находившихся в пределах их царства. Антиох III был убит в Элимаиде при попытке ограбления местного храма Бела, а Селевк IV попытался захватить сокровища Иерусалимского храма.
   Это мероприятие не было направлено против иудейской религии, оно было продиктовано соображениями фискального характера. Однако оно ознаменовало первое столкновение между евреями и династией Селевкидов. Появились первые признаки сопротивления властям, которое в этот период не имело своей целью достижение государственной независимости, а лишь защиту национальной автономии.
   В селах и городах Иудеи происходили иногда столкновения между местными жителями и представителями власти. Эти столкновения вызывались в большинстве случаев сопротивлением крестьян, страдавших под тяжелым бременем поборов чужеземной администрации, пытавшейся вмешиваться во все области общественной и хозяйственной жизни. Заселение евреями примыкавших к Иудее районов Палестины и естественное стремление еврейских жителей этих районов объединиться с Иудеей повлекли за собой постоянные трения также с соседними автономными провинциями, в особенности с Самарией и Идумеей. В то же время многие евреи надеялись, что Израиль обретет свое былое величие. Еще свежа была память о том, что вся Палестина - страна отцов - законное достояние еврейского народа.
   {126} Период правления Антиоха Эпифана, ставший поворотным пунктом в истории еврейской нации, отличался лихорадочной деятельностью как в политической, так и в военной сфере. Антиох пытался укрепить положение своего государства, расшатанного после поражения его отца в войне с Римом, при помощи ускорения процесса эллинизации подвластных ему стран. Ни в какую другую эпоху, кроме периода основания Селевкидского государства, не возникло так много городов-полисов, как в правление Антиоха Эпифана, хотя на деле это не были новые, а издревле существовавшие города, укладу и характеру которых Антиох придал новые внешние формы.
   Уже с самого начала своего правления Антиох стал вмешиваться во внутренние дела Иерусалима. По его приказу был смещен первосвященник Хоньо III и на этот пост назначен его брат Ясон, обещавший царю увеличить размер подати, вносившейся Иудеей. С согласия Антиоха Ясон ввел существенные изменения в политический и общественный строй Иерусалима. Как видно, целью этих перемен было превратить Иерусалим в полис и назвать его Антиохией. Образование нового полиса было связано с внедрением эллинистических, государственных и культурных учреждений в традиционные формы быта и режима этого древнего города. Из новых учреждений наиболее ярко выраженным по своему характеру была гимназия отличительный признак греческого города и центр его общественной жизни. Вся окружавшая "гимназию" атмосфера, проникнутая культом богов Гермеса и Геракла, глубоко оскорбляла чувства широких кругов еврейского населения, верных заветам иудаизма. Нет оснований предполагать, что Ясон и его партия непосредственно содействовали внедрению культа языческих богов в Иерусалиме, но многие из обрядов, связанных с этим культом, были, несомненно, переняты и иерусалимской "гимназией", которой предназначалось унаследовать роль храма как центра общественной жизни.
   Деятельность Ясона в качестве первосвященника и главы еврейского руководства была непродолжительной. Вскоре на его пост был назначен Менелай, который много {127} лет старался занять это место, несмотря на то, что он не принадлежал к династии первосвященников. Такого рода личность на посту первосвященника была весьма желательна Антиоху. Менелай находился в полной зависимости от престола, и его верность Антиоху была обеспечена. Немалую роль в этом назначении сыграла крупная сумма денег, уплаченная Менелаем в царскую казну.
   Тем временем вспыхнула война между Антиохом IV и Египтом Птолемеев, и в 168 г. до н. э. войска Антиоха стали угрожать самому существованию Птолемеевского государства. Лишь благодаря вмешательству Рима, Египет избежал участи превратиться в часть царства Селевкидов. Антиох был вынужден вернуться в Сирию.
   Войны Антиоха в Египте тесно связаны с событиями В Иудее. При содействии Менелая Антиох ограбил Иерусалимский храм, вызвав этим возмущение в народе. В 168 г., во время последнего египетского похода Антиоха, распространились слухи о смерти царя. Они послужили сигналом к восстанию в некоторых городах на юге царства, в том числе и в Иерусалиме. Антиох послал свои войска против Иерусалима, овладел городом и в наказание за мятеж поселил в городской крепости привезенных им чужеземцев. Этим мероприятием Антиох пытался обеспечить свою власть в Иерусалиме и в будущем. Хотя еврейская религия в этот период еще не подвергалась преследованиям, поселение в столице языческих элементов само по себе в значительной степени изменило традиционный облик священного для евреев города.
   Иноплеменные поселенцы ввели свои языческие культы, не встретив сопротивления со стороны Менелая и его единомышленников, крайних приверженцев эллинизма. Однако многие евреи противились новой деспотической власти и, питая отвращение к распространившимся в Иерусалиме языческим культам, покидали родной город и направлялись в пустынные области к востоку и к юго-востоку от него или в села и города, расположенные на северозападе.
   Гонения на иудейскую религию начались в 167 г. В Иудее был наложен запрет на выполнение религиозных {128} предписаний, и каждому еврею, который нарушал этот запрет, совершая обряд обрезания или соблюдая субботний отдых, грозила смертная казнь. Более того, власти начали силой навязывать еврейскому населению языческий культ и противные еврейской религии обычаи. Они заставляли евреев есть свинину, запрещенную по закону для еды. Иерусалимский храм был осквернен и наречен святилищем олимпийского Зевса.
   Политеизм, по существу, всегда отличался терпимостью к другим верованиям. Антиох IV не оказывал в религиозном отношении никакого давления на подвластные ему нации, кроме иудейской. Жрецы Вавилонии и других народов продолжали и в этот период блюсти свои культовые обряды и поклоняться своим богам, и лишь иудейская религия была подвержена яростному преследованию со стороны царя.
   Постоянная напряженность в Иудее, по-видимому, привела Антиоха к заключению, что сопротивление евреев его политическому режиму черпает свою силу, главным образом, из их особенной веры. Придя к этому заключению, Антиох стал рассматривать иудаизм, как своего смертельного врага. К репрессиям против еврейской религии побудили Антиоха, в первую очередь, вероятно, соображения политического и военного характера - в особенности забота о спокойствии в пограничных областях государства, но, несомненно, и чувство боязни и неприязни по отношению к иудейскому монотеизму. Сторонниками Антиоха среди евреев были Менелай и крайние приверженцы эллинизации. Эти круги были готовы сотрудничать с властями. Пропасть между ними и еврейскими массами возникла уже до мероприятий Антиоха.
   Вслед за деспотическими декретами начались гонения, подобных которым еврейская история до тех пор не знала. Эти гонения привели в конце концов к воспламенению национальных чувств и к восстанию, в результате которого была достигнута религиозная и политическая свобода.
   Вопреки ожиданию царя, большинство народа осталось верным своим религиозным заветам, и люди из всех слоев {129} населения готовы были пожертвовать жизнью, но не выполняли царских указов. Впервые в истории человечества народные массы проявили готовность к самопожертвованию во имя идеи, и поведение "хасидеев", т. е. ревностных приверженцев традиционного благочестия, и мучеников, преданных заветам предков, в годы гонения Антиоха, послужило последующим поколениям - как евреям, так и неевреям - примером самоотверженности и мужества.
   Многим удалось спастись бегством в Иудейскую пустыню и примкнуть к партизанским группам, действовавшим там со времени начала преследований Антиоха. Некоторые сельские области на севере Иудеи и на юге Самарии тоже стали очагами сопротивления. Присоединение к восстанию священника Маттатии из городка Модиин и его сыновей воодушевило широкие массы. Маттатия и его сыновья - из рода Хасмонеев - возглавили единое командование повстанческими отрядами во всей Иудее и Южной Самарии. С этого момента и на протяжении свыше ста двадцати лет род Хасмонеев занимает центральное место в еврейской истории.
   Никогда еще существованию еврейского народа не угрожала такая большая опасность, как во время гонений Антиоха IV Эпифана. Большинство нации находилось в эти годы под властью Селевкидов, как в Палестине, так и вне ее. Хотя многие евреи уже проживали и вне пределов Селевкидской державы, они едва ли обладали достаточными духовными и материальными ресурсами, чтобы обеспечить национальное существование еврейского народа, если бы евреев Палестины постигла катастрофа и если бы погибла их национальная культура.
   Первое столкновение между Хасмонеями и ставленниками Антиоха произошло, когда посланцы царя явились в Модиин с тем, чтобы принудить его жителей к идолопоклонству. Глава рода Хасмонеев Маттатия реагировал на предъявленное требование немедленно и решительно. Он и его семья не только категорически отказались изменить вере своих предков, но Маттатия собственными руками убил еврея, согласившегося, по настоянию царских чиновников, принести жертву на воздвигнутом в {130} Модиине языческом, алтаре.
   После этого Маттатия со своей семьей бежал в горы и вскоре стал общепризнанным вождем всех повстанцев в Иудее. Деятельность Маттатии была направлена главным образом на то, чтобы организовывать военные отряды, подрывать авторитет Селевкидов в провинциальных городах и преследовать тех евреев, которые сотрудничали с властями вне Иерусалима. Под его предводительством борьба носила еще партизанский характер, но, по существу, она привела к ограничению власти Селевкидов и над самим Иерусалимом, так как Иерусалим с крепостью "Акра" и стоявшим в ней гарнизоном оказался отрезанным от военных баз и от других административных центров страны.
   После смерти Маттатии (167-166 до н.э.) руководство восстанием перешло к его сыну Иуде, известному под именем Маккавея ("Маккаби"). Иуда стал одним из величайших вождей в истории еврейского народа. Военные действия повстанцев стали угрожать даже Иерусалиму, и власти были вынуждены принять энергичные меры. Задание сломить сопротивление евреев и возобновить связь с иерусалимским гарнизоном было возложено на наместника Самарии Аполлония.
   Аполлоний попытался прорваться в Иудею с севера, но его попытка потерпела неудачу, а он сам был убит. Это было первой знаменательной победой Иуды над регулярными царскими войсками. Другой селевкидский военачальник Серон задался целью исправить неудачу Аполлония, но и он потерпел поражение в бою в ущелье Бет-Хорон на северо-западе Иудеи. Тогда выяснилось, что в распоряжении Иуды Маккавея имеются значительные военные силы, с которыми второстепенные военачальники Селевкидов не могли справиться. Птолемей, сын Доримена, наместник Келисирии, один из наиболее рьяных исполнителей антииудейской политики Антиоха IV, отправил в Иудею двух самых видных своих командиров во главе большой армии. По плану они должны были наступать на Иерусалим с запада, через Эммаус. Победа царской армии представлялась настолько обеспеченной, что в походе принимали участие работорговцы, надеявшиеся купить множество {131} иудейских пленников, которые должны были, по их расчетам, попасть в руки греческих полководцев.
   Но посредством смелой военной операции Иуде удалось застигнуть неприятеля врасплох и разгромить его. В результате этой победы Маккавеев, наместнику Антиоха в областях к западу от Евфрата, Лисию, стало ясно, что положение в Палестине является серьезной угрозой для безопасности всего государства. Лисий решил возглавить новое вторжение в Иудею. С этой целью было собрано большой войско и решено наступить с юга: отправным пунктом была область, населенная враждебными евреям идумеями. В вооруженном столкновении у Бет-Цура, самом южном пункте Иудеи того времени, Иуде вновь - в четвертый раз - удалось расстроить вражеский план подавления восстания, наиболее опасный из всех предыдущих планов. Теперь перед ним открылась возможность предпринять попытку к овладению самим Иерусалимом.
   Таким образом, политика Антиоха, направленная на подавление еврейской религии в Иудее, потерпела полный крах. Новая попытка сломить сопротивление была заранее обречена на неудачу, принимая во внимание, что в тот момент селевкидское государство обладало очень ограниченными военными силами. Лисий решил сделать некоторые шаги к примирению с евреями.
   Он обнародовал манифест, обещавший амнистию всем повстанцам, которые возвратятся в определенный срок в свои города и села, и предоставлявший евреям свободу вероисповедания. Однако проведение этой новой политики было возложено на первосвященника Менелая. Иуду и руководство повстанцев власти все еще не признавали и не намеревались вступать с ними в официальные переговоры.
   Иуда Маккавей не удовольствовался уступками Лисия. Он решил использовать свое военное превосходство и овладеть Иерусалимом. Эта цель была достигнута в месяце кислеве (декабре) 164 г. до н. э., вскоре после смерти Антиоха Эпифана. Иерусалим был освобожден и только в крепости "Акра" еще держался царский гарнизон; Освобождение Иерусалима увенчало успех восстания.