Страница:
— Маленький Волк! — воскликнул Уинт.
Старый вождь медленно опустил руки. Улыбка на его лице, темном, как земля, была полна не то грусти, не то жалости. Обнаженный по пояс, безоружный, он сидел на лошади, олицетворяя собой спокойную мудрость веков. Точно два столетия ожесточенной, кровавой борьбы между индейскими племенами и белыми людьми нашли свое воплощение в этих двух стоящих друг против друга людях — капитане Мюррее в пропыленном синем мундире и старом полуобнаженном шайенском вожде.
Но единственным ощущением, которое испытывал Мюррей, был гнев, угрюмый гнев на самого себя, на Маленького Волка, на солдат и на все те действующие силы, которые принудили его к двухдневному жестокому преследованию.
— Спроси, что ему надо, — сказал Мюррей Стиву Джески.
Маленький Волк заговорил медленно, покачивая головой в такт словам. Было трудно поверить, что это дикарь, говорящий на языке нецивилизованного народа. Речь его казалась речью умудренного жизнью старика, говорящего с пылким юношей. Солдаты напряженно слушали, что он говорит, хотя не понимали ни слова.
— Он не хочет войны, — сказал Джески.
— Очень хорошо, — кивнул Мюррей. — Скажи ему, чтобы он привел сюда своих людей, и мы арестуем их. С ними будут хорошо обращаться. А завтра придут фургоны с продовольствием и одеждой.
— Он этого не хочет, — сказал Джески. — Они не вернутся, они поедут на север, и если надо будет, он поведет их через канадскую границу.
— Это бесполезно, — утомленно сказал Мюррей. — Скажи ему, что мы собираемся атаковать их и вернуть обратно его племя, хотя бы нам пришлось перебить всех его людей. Скажи, что завтра придут войска из Додж-Сити и еще солдаты приедут по железной дороге из Санта-Фе. Ни за что на свете не добраться ему до Канады или даже до Вайоминга.
Маленький Волк опять улыбнулся и протянул руку Мюррею, но тот не взял ее. Джески пробормотал:
— Он говорит, что будет делать то, что он должен, а вы делайте то, что вы должны. Иногда для людей лучше смерть, чем рабство.
Тогда Мюррей крикнул:
— Скажи ему, чтобы он убирался отсюда ко всем чертям, пока я не приказал пристрелить его!
Теперь уже весь склон холма погрузился в глубокую тень, и на гребне не было никого. Половина солнечного диска лежала на нем, как глазированный апельсин на торте.
Маленький Волк повернул свою лошадку и рысью поехал к погруженному в тень склону, но тут же вернулся, точно желал продолжить разговор с Мюрреем.
Мюррей дал волю своему бешенству и досаде. Он выхватил револьвер и выстрелил в вождя шайенов. Маленький Волк не шевельнулся. Не сводя глаз с дымящегося револьвера, Мюррей бросил Фриленду:
— Трубить атаку!
Маленький Волк повернул пони и ускакал. Звуки трубы резко разорвали тишину, и, гулко вторя им, застучали копыта, словно барабаны неведомого оркестра. Солдаты пустили коней во весь опор.
Уинт поднял руку, указывая на вершину холма, где внезапно, четко вырисовываясь на фоне пылающего неба, появилась длинная цепь всадников. Их было более восьмидесяти, все мужчины племени — глубокие старики, зрелые воины и почти мальчики.
Оба кавалерийских эскадрона рванулись вперед, и неистовый топот почти тысячи копыт заглушил звуки трубы. Сабли сверкнули и померкли, когда эскадроны поскакали вверх по склону холма, погруженного в тень, но силуэты людей на вершине все еще оставались неподвижными.
Вдруг шайены перемахнули через гребень холма, и их боевой клич дополнил хаос нестройных звуков. Они мчались навстречу коннице, яростно атакующей их, готовой принять их на вытянутые вперед остро отточенные сабли. И вот, внезапно разделившись надвое и рассыпавшись, точно стеклышки калейдоскопа, когда его встряхнут, шайенские воины, как бы танцуя на своих выносливых пони, так что темные перья их головных уборов развевались, охватили отряд и понеслись мимо него и через него.
Горнист протрубил отбой, и эскадроны. «А» и «Б», придерживая измученных лошадей, повернули и перестроили свои ряды. Сделав поворот на погруженном в темноту склоне холма, они увидели внизу разрозненные группы индейцев, мчавшихся к реке. И единственным объектом для их атаки был шайен, лежавший на спине с раскроенной головой и милосердно укрытый сумерками.
Мюррей, дважды разрядивший свой револьвер и все еще державший его в судорожно сжатой влажной руке, сделал знак капитану Уинту и крикнул ему, чтобы он, взяв свой эскадрон, зажал индейцев у реки.
Отряд разделился, и часть его помчалась вниз. Солдаты, хрипло крича, опять выхватили сабли. Рядовые Гардинг и Дефрей плелись позади. У одного было прострелено плечо, у другого ударом томагавка перебита рука.
Когда отряд спустился к реке, шайены уже перебрались на другой берег. Лошади эскадронов мгновенно измолотили копытами кусты, но песчаное дно замедляло продвижение отряда. Утомленные долгим дневным переходом, кони могли идти только медленной рысью, и многие из них скользили, пытаясь выкарабкаться на противоположный берег. А в это время индейцы, давшие перед атакой своим выносливым лошадкам отдохнуть, произвели несколько выстрелов по отряду и, проскакав вверх по течению, снова перешли реку, оставив покрытых грязью, павших духом и измученных кавалеристов на противоположном берегу.
Почти совсем стемнело, но бледное небо все еще розовело над холмом. Солдаты спешились и, стоя около тяжело дышащих лошадей, наблюдали, как шайены гуськом возвращаются к тому месту, где они оставили своих женщин и детей.
Уинт растерянно улыбался. Он шепнул Мюррею:
— Мне однажды пришлось наблюдать, как лисица отводила охотников от своей норы, в которой находились лисята…
— Нам надо было ворваться в их лагерь. Они сейчас же вернулись бы, если бы мы захватили их женщин и детей. В другой раз я учту это.
— Их лошади были еле живы, еще когда они выехали из Дарлингтона, и все-таки они перегнали нас.
— Никакой гонки больше не будет! — сказал Мюррей.
Напоив лошадей, отряд Мюррея вновь переправился через реку и расположился в полумиле от холма вниз по реке. Ранено было шесть человек, но не очень серьезно, и все они могли сидеть в седле.
Рядовой Темпор, бородатый человек средних лет, про. служивший санитаром всю войну Севера с Югом, перевязал раны как умел.
Пока солдаты подкреплялись пищей, Мюррей с Уинтом поехали по направлению к холму. Костры шайенов были скрыты гребнем, но розовый отблеск, поднимаясь веером вокруг вершины, придавал ей фантастический вид маленького действующего вулкана.
— Они, кажется, не очень-то встревожены, — сказал Уинт.
— Запасов продовольствия у них не может быть, — заметил Мюррей. — Майлс, видимо, просто морил их голодом.
— Дело не в продовольствии, а в воде. Пищей им могут служить и лошади.
— О нет! Индейцы ведь не едят лошадей.
— Разве? Ну, шайены будут. Они нарушат любое табу, только бы не сдаться.
— Неприятное дело… — сказал Уинт. — Мы будем атаковать их сегодня ночью?
— Хотелось бы. Не думаю, чтобы у них имелось много оружия — несколько пистолетов, может быть один-два карабина. Когда их переселили на Территорию, у них было всего несколько сот патронов. С таким запасом долго не постреляешь.
— Может быть, они и не будут стрелять. Тот старик не дурак.
— Мне не следовало стрелять в него, — сказал Мюррей. — Я потерял самообладание.
— Я имел в виду не это.
— Можете иметь в виду все, что вам угодно…
— Хорошо. Но я действительно имел в виду не это. Я понимаю, что можно потерять самообладание с таким народом.
— А вы никогда не теряете самообладания?
— О нет, иногда теряю… Вам выспаться надо. Если бы я спал так мало, как вы…
— Замолчите! — крикнул Мюррей.
Они поехали дальше молча. Губы Уинта были поджаты. Наконец Мюррей сказал:
— Прошу извинить меня, Уинт.
— Все в порядке. Забудьте об этом.
Они поехали обратно к лагерю. Уинт спешился и пошел прочь, ничего не сказав. Мюррей бросился наземь возле костра и принялся набивать свою трубку.
Подошел лейтенант Фриленд:
— Сэр?..
— Что такое? — спросил Мюррей.
— Какие распоряжения будут на ночь?
— Будем спать, — ответил Мюррей. — Это всё. Выставьте караулы возле лошадей, и пусть пикеты объезжают этот холм. Сменять каждые два часа. Если кто-нибудь попытается подойти к воде — стрелять. Всё.
Лейтенант кивнул, но не уходил.
— Это всё, — повторил Мюррей. — Постарайтесь поспать и вы.
Капитан лег на спину. Он ничего не ел — у него не было аппетита. Он лежал и смотрел, как на черном фоне скользят отблески костров. Чего ему очень хотелось сейчас — это выпить… В конце концов Мюррей заснул. Это был первый настоящий сон за все три ночи.
Проснулся он от холодных капель дождя на своем лице. Взглянув вверх, он увидел низкое, свинцовое небо. Ночью кто-то прикрыл его одеялом. Он скинул его и с трудом поднялся. Его ноги в сапогах распухли и затекли, поэтому первые несколько шагов были настоящим мучением. Взглянув на часы, он увидел, что до пяти остается несколько минут. Солдаты лежали вокруг потухших костров, закутавшись в одеяла. Со стороны холма, где были пикеты, слышалось легкое постукивание копыт.
Мюррей, ковыляя, пошел отыскивать Уинта. Кое-кто из солдат проснулся от дождя; они с трудом вставали и вытягивались перед ним. Мюррей нашел Уинта и принялся трясти его, чтобы разбудить.
— Вставайте, — сказал он. — Я хочу попасть туда до рассвета.
Уинт поднялся на ноги и стал руками приглаживать волосы. Он оброс бородой, лицо было осунувшееся и измученное.
— Куда? — хрипло спросил он.
Мюррей кивком головы указал на холм. Он надеялся, что Уинт поддержит его. Ему было страшно, но он думал, что будет не так страшно, если он сможет опереться на Уинта.
Уинт продолжал приглаживать волосы:
— Подойдет пехота из Додж-Сити. Мы сможем до нее задержать индейцев.
— Мне хотелось бы покончить с этим, — ответил Мюррей.
— Вы были вчера другого мнения.
— А сегодня я смотрю на дело именно так, — заявил Мюррей.
Дождь усиливался. Уинт надел свое мокрое кепи и сказал.
— Ваши распоряжения?
Мюррей пожал плечами:
— Прикажите людям вставать. Пойдем в пешем строю — так будет легче.
— Не люблю пеших кавалеристов.
— А я не люблю убитых.
Мюррей ушел. Он отыскал Келли, который пытался разжечь погасший костер.
— Ну, как обстоят дела там, наверху, сержант? — спросил он, кивая на холм.
— Все спокойно!
— Мы пойдем в пешем строю. Будите людей и верните пикеты.
— Слушаю, сэр!
— И никаких бесполезных убийств, — добавил Мюррей. — Скажите всем. Там у них полно скво и детей.
— Мне кажется, они вырыли траншеи, сэр.
— О том, что вам кажется, сержант, я спрошу, когда мне это будет нужно.
Два спешенных кавалерийских эскадрона, разбившись редкой стрелковой цепью, начали медленно наступать под дождем. Они построились полукругом у подножия холма, но даже когда они начали карабкаться вверх, из лагеря индейцев не донеслось ни звука, ни движения. Серый рассвет сменился пасмурным утром, и когда они были на полпути к вершине холма, у Мюррея появилась надежда, что они войдут в лагерь индейцев, не подвергаясь обстрелу.
Затем он увидел, что шайены действительно вырыли траншеи. Один индеец поднялся во весь рост, и капитану показалось, что это Маленький Волк.
Вдруг залп из шайенских траншей разорвал ряды эскадронов «А» и «Б». Очевидно, у индейцев было мало патронов, так как они выстрелили только раз, но солдаты отхлынули к подножию холма, оставив за собой в траве несколько синих неподвижных бугорков. Отступая, они отстреливались, а Мюррей кричал и бранился, пытаясь навести порядок в расстроенных рядах. Но позади них, на вершине холма, не было видно индейцев, кроме одного — он сидел на краю траншеи и спокойно курил трубку.
Солдаты лежали в мокрой траве у подножия холма, а Мюррей, пробираясь среди них, пытался определить свои потери. Уинт не был ранен. Он не сводил глаз с Мюррея и только раз взглянул на склон холма, где все еще лежали в траве скорченные синие фигуры.
— Фриленд там, — сказал он Мюррею.
Мюррей покачал головой и двинулся дальше. Не было и Келли и еще пятерых солдат. Не менее тридцати человек было ранено. Следопыт Стив Джески получил пулю в голову. Его тело в одежде из оленьей кожи было почти незаметно в высокой траве. У арапаха, по прозванию Призрак, зияла огромная рана на груди, но он делал попытки сползти к подножию холма. Лейтенант Гатлоу подбежал к нему и помог спуститься. И вот арапах лежал под дождем и тянул однообразную, заунывную похоронную песнь, которой никто не понимал. Спустя некоторое время он умер.
Мюррей стоял рядом с Уинтом и шептал:
— Не вините меня за Фриленда!
— Все мы виноваты, — мягко сказал Уинт.
— Они хотели уйти к себе на родину. Черт побери, только этого они ведь и хотели! — отозвался Мюррей.
— Знаю. Но что же вы теперь думаете делать?
— Опять будем атаковать холм, — утомленно сказал Мюррей.
Раненым помогли перебраться в лагерь, оставшиеся солдаты снова рассыпались редкой цепью. На этот раз они поползли по мокрой траве, однако им удалось добраться лишь до половины склона. Они залегли здесь, стреляя, едва из траншей поднималась голова индейца. Но шайены не открывали огня, пока солдаты не делали попыток продвинуться дальше.
Так тянулось это утро. К полудню моросящий дождь прекратился, и жаркое, цвета серы солнце выглянуло между туч. От травы шел пар, а поднявшаяся почти на фут река напоминала медленно и лениво ползущую красную змею.
Мюррей дал солдатам приказ отступить. Солдаты доели последние остатки своего неприкосновенного запаса и улеглись в траве обсыхать на солнце. Мюррей тоже растянулся, положив голову на седло и прикрыв глаза носовым платком. Так ему было удобно, и на короткое время ему удалось отогнать от себя все мысли, — он ощущал только солнечное тепло и касание прохладного ветра, веявшего над прериями. Птицы, щебеча, вылетали из прибрежных кустов, и их тени точно плясали по земле. От пробежавшего в траве койота потянулся длинный волнистый след.
Рядом с Мюрреем опустился Уинт.
— Опять на холм полезем, капитан? — спросил он.
Мюррей долго молчал, затем сел, сложил платок и, как-то странно поглядев на Уинта, сказал:
— Не знаю.
— Вместе с фургонами придет и гаубица, — заметил Уинт.
Мюррей пожал плечами:
— Я считал, что так будет лучше.
— Это не важно, — сказал Уинт. — Тех, наверху, можно считать уже мертвыми.
— Думаю, они сами этого хотели.
— Поэтому я и говорю: то, что произошло, не имеет значения.
— А я все вспоминаю Фриленда, — сказал Мюррей. — Подождем гаубицу. Подойдут войска и из Додж-Сити.
Но ни фургоны, ни пушка не подошли. Мюррей, прождав до шести часов, послал сержанта Гити и солдата Хеннеси разузнать, не заблудился ли обоз где-нибудь между Медисин-Лодж-Ривер и Дарлингтоном. Он также передал сержанту рапорт для полковника Мизнера и приказал отправить его с Хеннеси, как только они встретятся с обозом. Сам Гити должен был вернуться обратно.
Подумав, Мюррей добавил:
— Если нас уже не будет здесь, погрузите раненых в фургоны и отправляйтесь в Колдуотер. Там, кажется, есть врач.
— Если вас уже не будет? — переспросил Гити.
— А теперь, сержант, отправляйтесь, — сказал Мюррей.
Он посмотрел, как два кавалериста перебирались через поднявшуюся реку, и вернулся к своим эскадронам. После отдыха солдаты и лошади были в лучшей форме; уныние солдат, вызванное утренним поражением, рассеялось. Однако уже три дня солдаты получали сокращенный паек, а потери убитыми и ранеными ослабили отряд. Пикеты стерегли холм, но шайены пока не показывались. над траншеями и не делали попыток убежать.
Мюррей вспомнил рассказы о прошлом, об Орегонском тракте и о первых караванах, проходивших через прерии. В те дни обстановка была совершенно иной, и все же он сомневался, был ли хоть один караван поселенцев в столь отчаянном и безнадежном положении, в каком оказались Маленький Волк и его народ. Они были уже зажаты в тиски войсками, почти вдвое превышавшими их численностью, а отряд, посланный из Додж-Сити, полностью блокировал их путь на север; у них не оставалось ни одного шанса, что хоть кто-нибудь сможет прорваться. Если у них даже и были скудные запасы продовольствия, они наверняка уже израсходованы. Рано или поздно воины расстреляют свои последние патроны, а непрерывное бегство вконец измотает и всадников и лошадей. Он слышал, что шайенские мальчики и девочки ездят верхом уже с четырех лет. Накануне он был свидетелем такого наезднического искусства, какое даже трудно было себе представить, но он знал также, что ни один человек не в состоянии час за часом, день за днем скакать верхом беспрерывно. Они свалятся, даже если им и удастся убежать, хотя он не верил в это.
— Пусть люди спокойно отдыхают, — сказал он Уинту. — Отряд из Доджа придет сюда завтра утром.
— Индейцы могут ночью скрыться.
— Да, могут, — согласился Мюррей. — Я оставлю пикеты на всю ночь.
— Хорошо было бы доставить раненых к доктору. Им дьявольски тяжело при такой жаре.
— Фургоны придут сюда утром, — повторил Мюррей.
— Надеюсь.
Мюррей спал и эту ночь. Странно, он успокоился с той минуты, как понял, что шайены обречены, точно и его судьба была неразрывно и страшно сплетена с судьбой этого маленького индейского племени. Шайены являлись для него символом свободы, а он сам — символом рабства. Но он уже перестал бороться, да и не искал борьбы. Ведь он — наемник, которому дали оружие, чтобы разрушать, и вот он сам разрушит то единственное, что было олицетворением его смутных надежд и стремлений. Он не мог сказать, в чем он не прав и в чем правы они, эти полуголые индейцы, не имеющие понятия о том, что белый человек считает законом, порядком, приличием. Но Мюррей твердо знал, что, уничтожая их, он заглушит последние остатки своей совести и сможет тогда сказать, как говорил покойный сержант Келли: «За это хорошо платят, а человеку приходится делать вещи и похуже».
Поэтому он спал хорошо больше половины ночи, пока треск ружейных выстрелов со стороны пикетов не разбудил его. Он проснулся в самый разгар суматохи; солдаты бросились седлать лошадей, и вот он уже слышит величественную симфонию — топот тысячи лошадиных копыт.
— Трубач! — крикнул он. — Трубач!
Но незачем было трубить сигнал. Солдаты уже вскакивали на коней, и молодые лейтенанты отрывисто подавали команду.
Со всех сторон мчались с донесениями пикеты:
— Все время горели костры, сэр, и эти язычники распевали свои проклятые песни. Все случилось так внезапно, как гром среди ясного неба.
— Темпор! — крикнул Мюррей. — Возьми еще солдата и оставайся с ранеными. Гити заберет вас завтра… Капитан Уинт, вперед!
Они поскакали в темноту, вслед утихавшему топоту индейских лошадей. Шайены бежали, воспользовавшись холмом как прикрытием, и когда Уинт со своими солдатами обогнул его по узкой полоске прибрежной земли, глухой и слабый шум почти замер вдалеке.
Внезапно Уинт скомандовал отряду остановиться.
Мюррей проехал вдоль тесных рядов ржущих и встающих на дыбы лошадей, и когда он добрался до головы колонны, то увидел, что Уинт уже спешился и нагнулся над чем-то лежащим на земле.
— Что такое? — спросил Мюррей.
Уинт выпрямился. Он держал на руках индейского ребенка. Мальчику было не более пяти лет, и он был мертв: пуля попала ему в шею. У него было круглое скуластое личико, черные глаза широко раскрыты.
Гордон, один из бывших в пикете солдат, протиснулся вперед и жалобно сказал:
— Это, верно, моя работа, сэр: я несколько раз стрелял по ним. Но я ничего не мог разглядеть в темноте, кроме плотной массы, и несколько раз выстрелил наугад.
— И правильно сделал, — равнодушно сказал Уинт.
— Он мертв, — заметил Мюррей.
— Я думаю, нам следовало бы похоронить его.
— Наши убитые остались позади, их не похоронили.
— Нам следовало бы похоронить его, — повторил Уинт.
Мюррей взглянул на него, затем медленно кивнул головой. Несколько солдат спешились и молча принялись ножами рыть могилу. Неглубоко — около двух футов. Кто-то бросил им свое одеяло. Уинт завернул в него маленького индейца и положил в неглубокую яму.
— Все равно зря, — сказал один из солдат, — койоты найдут.
— Они найдут, хоть закопай на десять футов, — добавил другой.
Могилу завалили сырой землей и утоптали ногами. Чей-то голос из темноты насмешливо протянул:
— Может быть, и молитву прочитаете над ним, капитан?
— Заткни глотку, или я ее сам заткну! — крикнул Мюррей.
Солдаты снова сели на лошадей. Топот копыт уже давно затих в ночи, поэтому спешить было бесполезно, и отряд медленно двинулся на север.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Старый вождь медленно опустил руки. Улыбка на его лице, темном, как земля, была полна не то грусти, не то жалости. Обнаженный по пояс, безоружный, он сидел на лошади, олицетворяя собой спокойную мудрость веков. Точно два столетия ожесточенной, кровавой борьбы между индейскими племенами и белыми людьми нашли свое воплощение в этих двух стоящих друг против друга людях — капитане Мюррее в пропыленном синем мундире и старом полуобнаженном шайенском вожде.
Но единственным ощущением, которое испытывал Мюррей, был гнев, угрюмый гнев на самого себя, на Маленького Волка, на солдат и на все те действующие силы, которые принудили его к двухдневному жестокому преследованию.
— Спроси, что ему надо, — сказал Мюррей Стиву Джески.
Маленький Волк заговорил медленно, покачивая головой в такт словам. Было трудно поверить, что это дикарь, говорящий на языке нецивилизованного народа. Речь его казалась речью умудренного жизнью старика, говорящего с пылким юношей. Солдаты напряженно слушали, что он говорит, хотя не понимали ни слова.
— Он не хочет войны, — сказал Джески.
— Очень хорошо, — кивнул Мюррей. — Скажи ему, чтобы он привел сюда своих людей, и мы арестуем их. С ними будут хорошо обращаться. А завтра придут фургоны с продовольствием и одеждой.
— Он этого не хочет, — сказал Джески. — Они не вернутся, они поедут на север, и если надо будет, он поведет их через канадскую границу.
— Это бесполезно, — утомленно сказал Мюррей. — Скажи ему, что мы собираемся атаковать их и вернуть обратно его племя, хотя бы нам пришлось перебить всех его людей. Скажи, что завтра придут войска из Додж-Сити и еще солдаты приедут по железной дороге из Санта-Фе. Ни за что на свете не добраться ему до Канады или даже до Вайоминга.
Маленький Волк опять улыбнулся и протянул руку Мюррею, но тот не взял ее. Джески пробормотал:
— Он говорит, что будет делать то, что он должен, а вы делайте то, что вы должны. Иногда для людей лучше смерть, чем рабство.
Тогда Мюррей крикнул:
— Скажи ему, чтобы он убирался отсюда ко всем чертям, пока я не приказал пристрелить его!
Теперь уже весь склон холма погрузился в глубокую тень, и на гребне не было никого. Половина солнечного диска лежала на нем, как глазированный апельсин на торте.
Маленький Волк повернул свою лошадку и рысью поехал к погруженному в тень склону, но тут же вернулся, точно желал продолжить разговор с Мюрреем.
Мюррей дал волю своему бешенству и досаде. Он выхватил револьвер и выстрелил в вождя шайенов. Маленький Волк не шевельнулся. Не сводя глаз с дымящегося револьвера, Мюррей бросил Фриленду:
— Трубить атаку!
Маленький Волк повернул пони и ускакал. Звуки трубы резко разорвали тишину, и, гулко вторя им, застучали копыта, словно барабаны неведомого оркестра. Солдаты пустили коней во весь опор.
Уинт поднял руку, указывая на вершину холма, где внезапно, четко вырисовываясь на фоне пылающего неба, появилась длинная цепь всадников. Их было более восьмидесяти, все мужчины племени — глубокие старики, зрелые воины и почти мальчики.
Оба кавалерийских эскадрона рванулись вперед, и неистовый топот почти тысячи копыт заглушил звуки трубы. Сабли сверкнули и померкли, когда эскадроны поскакали вверх по склону холма, погруженного в тень, но силуэты людей на вершине все еще оставались неподвижными.
Вдруг шайены перемахнули через гребень холма, и их боевой клич дополнил хаос нестройных звуков. Они мчались навстречу коннице, яростно атакующей их, готовой принять их на вытянутые вперед остро отточенные сабли. И вот, внезапно разделившись надвое и рассыпавшись, точно стеклышки калейдоскопа, когда его встряхнут, шайенские воины, как бы танцуя на своих выносливых пони, так что темные перья их головных уборов развевались, охватили отряд и понеслись мимо него и через него.
Горнист протрубил отбой, и эскадроны. «А» и «Б», придерживая измученных лошадей, повернули и перестроили свои ряды. Сделав поворот на погруженном в темноту склоне холма, они увидели внизу разрозненные группы индейцев, мчавшихся к реке. И единственным объектом для их атаки был шайен, лежавший на спине с раскроенной головой и милосердно укрытый сумерками.
Мюррей, дважды разрядивший свой револьвер и все еще державший его в судорожно сжатой влажной руке, сделал знак капитану Уинту и крикнул ему, чтобы он, взяв свой эскадрон, зажал индейцев у реки.
Отряд разделился, и часть его помчалась вниз. Солдаты, хрипло крича, опять выхватили сабли. Рядовые Гардинг и Дефрей плелись позади. У одного было прострелено плечо, у другого ударом томагавка перебита рука.
Когда отряд спустился к реке, шайены уже перебрались на другой берег. Лошади эскадронов мгновенно измолотили копытами кусты, но песчаное дно замедляло продвижение отряда. Утомленные долгим дневным переходом, кони могли идти только медленной рысью, и многие из них скользили, пытаясь выкарабкаться на противоположный берег. А в это время индейцы, давшие перед атакой своим выносливым лошадкам отдохнуть, произвели несколько выстрелов по отряду и, проскакав вверх по течению, снова перешли реку, оставив покрытых грязью, павших духом и измученных кавалеристов на противоположном берегу.
Почти совсем стемнело, но бледное небо все еще розовело над холмом. Солдаты спешились и, стоя около тяжело дышащих лошадей, наблюдали, как шайены гуськом возвращаются к тому месту, где они оставили своих женщин и детей.
Уинт растерянно улыбался. Он шепнул Мюррею:
— Мне однажды пришлось наблюдать, как лисица отводила охотников от своей норы, в которой находились лисята…
— Нам надо было ворваться в их лагерь. Они сейчас же вернулись бы, если бы мы захватили их женщин и детей. В другой раз я учту это.
— Их лошади были еле живы, еще когда они выехали из Дарлингтона, и все-таки они перегнали нас.
— Никакой гонки больше не будет! — сказал Мюррей.
Напоив лошадей, отряд Мюррея вновь переправился через реку и расположился в полумиле от холма вниз по реке. Ранено было шесть человек, но не очень серьезно, и все они могли сидеть в седле.
Рядовой Темпор, бородатый человек средних лет, про. служивший санитаром всю войну Севера с Югом, перевязал раны как умел.
Пока солдаты подкреплялись пищей, Мюррей с Уинтом поехали по направлению к холму. Костры шайенов были скрыты гребнем, но розовый отблеск, поднимаясь веером вокруг вершины, придавал ей фантастический вид маленького действующего вулкана.
— Они, кажется, не очень-то встревожены, — сказал Уинт.
— Запасов продовольствия у них не может быть, — заметил Мюррей. — Майлс, видимо, просто морил их голодом.
— Дело не в продовольствии, а в воде. Пищей им могут служить и лошади.
— О нет! Индейцы ведь не едят лошадей.
— Разве? Ну, шайены будут. Они нарушат любое табу, только бы не сдаться.
— Неприятное дело… — сказал Уинт. — Мы будем атаковать их сегодня ночью?
— Хотелось бы. Не думаю, чтобы у них имелось много оружия — несколько пистолетов, может быть один-два карабина. Когда их переселили на Территорию, у них было всего несколько сот патронов. С таким запасом долго не постреляешь.
— Может быть, они и не будут стрелять. Тот старик не дурак.
— Мне не следовало стрелять в него, — сказал Мюррей. — Я потерял самообладание.
— Я имел в виду не это.
— Можете иметь в виду все, что вам угодно…
— Хорошо. Но я действительно имел в виду не это. Я понимаю, что можно потерять самообладание с таким народом.
— А вы никогда не теряете самообладания?
— О нет, иногда теряю… Вам выспаться надо. Если бы я спал так мало, как вы…
— Замолчите! — крикнул Мюррей.
Они поехали дальше молча. Губы Уинта были поджаты. Наконец Мюррей сказал:
— Прошу извинить меня, Уинт.
— Все в порядке. Забудьте об этом.
Они поехали обратно к лагерю. Уинт спешился и пошел прочь, ничего не сказав. Мюррей бросился наземь возле костра и принялся набивать свою трубку.
Подошел лейтенант Фриленд:
— Сэр?..
— Что такое? — спросил Мюррей.
— Какие распоряжения будут на ночь?
— Будем спать, — ответил Мюррей. — Это всё. Выставьте караулы возле лошадей, и пусть пикеты объезжают этот холм. Сменять каждые два часа. Если кто-нибудь попытается подойти к воде — стрелять. Всё.
Лейтенант кивнул, но не уходил.
— Это всё, — повторил Мюррей. — Постарайтесь поспать и вы.
Капитан лег на спину. Он ничего не ел — у него не было аппетита. Он лежал и смотрел, как на черном фоне скользят отблески костров. Чего ему очень хотелось сейчас — это выпить… В конце концов Мюррей заснул. Это был первый настоящий сон за все три ночи.
Проснулся он от холодных капель дождя на своем лице. Взглянув вверх, он увидел низкое, свинцовое небо. Ночью кто-то прикрыл его одеялом. Он скинул его и с трудом поднялся. Его ноги в сапогах распухли и затекли, поэтому первые несколько шагов были настоящим мучением. Взглянув на часы, он увидел, что до пяти остается несколько минут. Солдаты лежали вокруг потухших костров, закутавшись в одеяла. Со стороны холма, где были пикеты, слышалось легкое постукивание копыт.
Мюррей, ковыляя, пошел отыскивать Уинта. Кое-кто из солдат проснулся от дождя; они с трудом вставали и вытягивались перед ним. Мюррей нашел Уинта и принялся трясти его, чтобы разбудить.
— Вставайте, — сказал он. — Я хочу попасть туда до рассвета.
Уинт поднялся на ноги и стал руками приглаживать волосы. Он оброс бородой, лицо было осунувшееся и измученное.
— Куда? — хрипло спросил он.
Мюррей кивком головы указал на холм. Он надеялся, что Уинт поддержит его. Ему было страшно, но он думал, что будет не так страшно, если он сможет опереться на Уинта.
Уинт продолжал приглаживать волосы:
— Подойдет пехота из Додж-Сити. Мы сможем до нее задержать индейцев.
— Мне хотелось бы покончить с этим, — ответил Мюррей.
— Вы были вчера другого мнения.
— А сегодня я смотрю на дело именно так, — заявил Мюррей.
Дождь усиливался. Уинт надел свое мокрое кепи и сказал.
— Ваши распоряжения?
Мюррей пожал плечами:
— Прикажите людям вставать. Пойдем в пешем строю — так будет легче.
— Не люблю пеших кавалеристов.
— А я не люблю убитых.
Мюррей ушел. Он отыскал Келли, который пытался разжечь погасший костер.
— Ну, как обстоят дела там, наверху, сержант? — спросил он, кивая на холм.
— Все спокойно!
— Мы пойдем в пешем строю. Будите людей и верните пикеты.
— Слушаю, сэр!
— И никаких бесполезных убийств, — добавил Мюррей. — Скажите всем. Там у них полно скво и детей.
— Мне кажется, они вырыли траншеи, сэр.
— О том, что вам кажется, сержант, я спрошу, когда мне это будет нужно.
Два спешенных кавалерийских эскадрона, разбившись редкой стрелковой цепью, начали медленно наступать под дождем. Они построились полукругом у подножия холма, но даже когда они начали карабкаться вверх, из лагеря индейцев не донеслось ни звука, ни движения. Серый рассвет сменился пасмурным утром, и когда они были на полпути к вершине холма, у Мюррея появилась надежда, что они войдут в лагерь индейцев, не подвергаясь обстрелу.
Затем он увидел, что шайены действительно вырыли траншеи. Один индеец поднялся во весь рост, и капитану показалось, что это Маленький Волк.
Вдруг залп из шайенских траншей разорвал ряды эскадронов «А» и «Б». Очевидно, у индейцев было мало патронов, так как они выстрелили только раз, но солдаты отхлынули к подножию холма, оставив за собой в траве несколько синих неподвижных бугорков. Отступая, они отстреливались, а Мюррей кричал и бранился, пытаясь навести порядок в расстроенных рядах. Но позади них, на вершине холма, не было видно индейцев, кроме одного — он сидел на краю траншеи и спокойно курил трубку.
Солдаты лежали в мокрой траве у подножия холма, а Мюррей, пробираясь среди них, пытался определить свои потери. Уинт не был ранен. Он не сводил глаз с Мюррея и только раз взглянул на склон холма, где все еще лежали в траве скорченные синие фигуры.
— Фриленд там, — сказал он Мюррею.
Мюррей покачал головой и двинулся дальше. Не было и Келли и еще пятерых солдат. Не менее тридцати человек было ранено. Следопыт Стив Джески получил пулю в голову. Его тело в одежде из оленьей кожи было почти незаметно в высокой траве. У арапаха, по прозванию Призрак, зияла огромная рана на груди, но он делал попытки сползти к подножию холма. Лейтенант Гатлоу подбежал к нему и помог спуститься. И вот арапах лежал под дождем и тянул однообразную, заунывную похоронную песнь, которой никто не понимал. Спустя некоторое время он умер.
Мюррей стоял рядом с Уинтом и шептал:
— Не вините меня за Фриленда!
— Все мы виноваты, — мягко сказал Уинт.
— Они хотели уйти к себе на родину. Черт побери, только этого они ведь и хотели! — отозвался Мюррей.
— Знаю. Но что же вы теперь думаете делать?
— Опять будем атаковать холм, — утомленно сказал Мюррей.
Раненым помогли перебраться в лагерь, оставшиеся солдаты снова рассыпались редкой цепью. На этот раз они поползли по мокрой траве, однако им удалось добраться лишь до половины склона. Они залегли здесь, стреляя, едва из траншей поднималась голова индейца. Но шайены не открывали огня, пока солдаты не делали попыток продвинуться дальше.
Так тянулось это утро. К полудню моросящий дождь прекратился, и жаркое, цвета серы солнце выглянуло между туч. От травы шел пар, а поднявшаяся почти на фут река напоминала медленно и лениво ползущую красную змею.
Мюррей дал солдатам приказ отступить. Солдаты доели последние остатки своего неприкосновенного запаса и улеглись в траве обсыхать на солнце. Мюррей тоже растянулся, положив голову на седло и прикрыв глаза носовым платком. Так ему было удобно, и на короткое время ему удалось отогнать от себя все мысли, — он ощущал только солнечное тепло и касание прохладного ветра, веявшего над прериями. Птицы, щебеча, вылетали из прибрежных кустов, и их тени точно плясали по земле. От пробежавшего в траве койота потянулся длинный волнистый след.
Рядом с Мюрреем опустился Уинт.
— Опять на холм полезем, капитан? — спросил он.
Мюррей долго молчал, затем сел, сложил платок и, как-то странно поглядев на Уинта, сказал:
— Не знаю.
— Вместе с фургонами придет и гаубица, — заметил Уинт.
Мюррей пожал плечами:
— Я считал, что так будет лучше.
— Это не важно, — сказал Уинт. — Тех, наверху, можно считать уже мертвыми.
— Думаю, они сами этого хотели.
— Поэтому я и говорю: то, что произошло, не имеет значения.
— А я все вспоминаю Фриленда, — сказал Мюррей. — Подождем гаубицу. Подойдут войска и из Додж-Сити.
Но ни фургоны, ни пушка не подошли. Мюррей, прождав до шести часов, послал сержанта Гити и солдата Хеннеси разузнать, не заблудился ли обоз где-нибудь между Медисин-Лодж-Ривер и Дарлингтоном. Он также передал сержанту рапорт для полковника Мизнера и приказал отправить его с Хеннеси, как только они встретятся с обозом. Сам Гити должен был вернуться обратно.
Подумав, Мюррей добавил:
— Если нас уже не будет здесь, погрузите раненых в фургоны и отправляйтесь в Колдуотер. Там, кажется, есть врач.
— Если вас уже не будет? — переспросил Гити.
— А теперь, сержант, отправляйтесь, — сказал Мюррей.
Он посмотрел, как два кавалериста перебирались через поднявшуюся реку, и вернулся к своим эскадронам. После отдыха солдаты и лошади были в лучшей форме; уныние солдат, вызванное утренним поражением, рассеялось. Однако уже три дня солдаты получали сокращенный паек, а потери убитыми и ранеными ослабили отряд. Пикеты стерегли холм, но шайены пока не показывались. над траншеями и не делали попыток убежать.
Мюррей вспомнил рассказы о прошлом, об Орегонском тракте и о первых караванах, проходивших через прерии. В те дни обстановка была совершенно иной, и все же он сомневался, был ли хоть один караван поселенцев в столь отчаянном и безнадежном положении, в каком оказались Маленький Волк и его народ. Они были уже зажаты в тиски войсками, почти вдвое превышавшими их численностью, а отряд, посланный из Додж-Сити, полностью блокировал их путь на север; у них не оставалось ни одного шанса, что хоть кто-нибудь сможет прорваться. Если у них даже и были скудные запасы продовольствия, они наверняка уже израсходованы. Рано или поздно воины расстреляют свои последние патроны, а непрерывное бегство вконец измотает и всадников и лошадей. Он слышал, что шайенские мальчики и девочки ездят верхом уже с четырех лет. Накануне он был свидетелем такого наезднического искусства, какое даже трудно было себе представить, но он знал также, что ни один человек не в состоянии час за часом, день за днем скакать верхом беспрерывно. Они свалятся, даже если им и удастся убежать, хотя он не верил в это.
— Пусть люди спокойно отдыхают, — сказал он Уинту. — Отряд из Доджа придет сюда завтра утром.
— Индейцы могут ночью скрыться.
— Да, могут, — согласился Мюррей. — Я оставлю пикеты на всю ночь.
— Хорошо было бы доставить раненых к доктору. Им дьявольски тяжело при такой жаре.
— Фургоны придут сюда утром, — повторил Мюррей.
— Надеюсь.
Мюррей спал и эту ночь. Странно, он успокоился с той минуты, как понял, что шайены обречены, точно и его судьба была неразрывно и страшно сплетена с судьбой этого маленького индейского племени. Шайены являлись для него символом свободы, а он сам — символом рабства. Но он уже перестал бороться, да и не искал борьбы. Ведь он — наемник, которому дали оружие, чтобы разрушать, и вот он сам разрушит то единственное, что было олицетворением его смутных надежд и стремлений. Он не мог сказать, в чем он не прав и в чем правы они, эти полуголые индейцы, не имеющие понятия о том, что белый человек считает законом, порядком, приличием. Но Мюррей твердо знал, что, уничтожая их, он заглушит последние остатки своей совести и сможет тогда сказать, как говорил покойный сержант Келли: «За это хорошо платят, а человеку приходится делать вещи и похуже».
Поэтому он спал хорошо больше половины ночи, пока треск ружейных выстрелов со стороны пикетов не разбудил его. Он проснулся в самый разгар суматохи; солдаты бросились седлать лошадей, и вот он уже слышит величественную симфонию — топот тысячи лошадиных копыт.
— Трубач! — крикнул он. — Трубач!
Но незачем было трубить сигнал. Солдаты уже вскакивали на коней, и молодые лейтенанты отрывисто подавали команду.
Со всех сторон мчались с донесениями пикеты:
— Все время горели костры, сэр, и эти язычники распевали свои проклятые песни. Все случилось так внезапно, как гром среди ясного неба.
— Темпор! — крикнул Мюррей. — Возьми еще солдата и оставайся с ранеными. Гити заберет вас завтра… Капитан Уинт, вперед!
Они поскакали в темноту, вслед утихавшему топоту индейских лошадей. Шайены бежали, воспользовавшись холмом как прикрытием, и когда Уинт со своими солдатами обогнул его по узкой полоске прибрежной земли, глухой и слабый шум почти замер вдалеке.
Внезапно Уинт скомандовал отряду остановиться.
Мюррей проехал вдоль тесных рядов ржущих и встающих на дыбы лошадей, и когда он добрался до головы колонны, то увидел, что Уинт уже спешился и нагнулся над чем-то лежащим на земле.
— Что такое? — спросил Мюррей.
Уинт выпрямился. Он держал на руках индейского ребенка. Мальчику было не более пяти лет, и он был мертв: пуля попала ему в шею. У него было круглое скуластое личико, черные глаза широко раскрыты.
Гордон, один из бывших в пикете солдат, протиснулся вперед и жалобно сказал:
— Это, верно, моя работа, сэр: я несколько раз стрелял по ним. Но я ничего не мог разглядеть в темноте, кроме плотной массы, и несколько раз выстрелил наугад.
— И правильно сделал, — равнодушно сказал Уинт.
— Он мертв, — заметил Мюррей.
— Я думаю, нам следовало бы похоронить его.
— Наши убитые остались позади, их не похоронили.
— Нам следовало бы похоронить его, — повторил Уинт.
Мюррей взглянул на него, затем медленно кивнул головой. Несколько солдат спешились и молча принялись ножами рыть могилу. Неглубоко — около двух футов. Кто-то бросил им свое одеяло. Уинт завернул в него маленького индейца и положил в неглубокую яму.
— Все равно зря, — сказал один из солдат, — койоты найдут.
— Они найдут, хоть закопай на десять футов, — добавил другой.
Могилу завалили сырой землей и утоптали ногами. Чей-то голос из темноты насмешливо протянул:
— Может быть, и молитву прочитаете над ним, капитан?
— Заткни глотку, или я ее сам заткну! — крикнул Мюррей.
Солдаты снова сели на лошадей. Топот копыт уже давно затих в ночи, поэтому спешить было бесполезно, и отряд медленно двинулся на север.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Сентябрь 1878 года
ВАШИНГТОН ВМЕШИВАЕТСЯ
Тем временем Мизнер послал по телеграфу подробный рапорт военному министерству в Вашингтон. Агент Майлс, со своей стороны, послал доклад в индейское ведомство. Уильям Николсон, уполномоченный управления по делам индейцев в Лоуренсе, штат Канзас, отправил довольно обстоятельное донесение в министерство внутренних дел. Он предупредил также агента Майлса, чтобы тот не делал никаких заявлений репортерам.
Рапорт полковника Мизнера, снабженный множеством дополнений и несколькими примечаниями, достиг своего конечного назначения — подвала в доке, принадлежащем Уильяму Текумсе Шерману[8].
Главнокомандующий вооруженных сил Соединенных Штатов любил свою семью. Он так сильно любил ее, что по всей стране его имя стало нарицательным для обозначения снисходительного и нежного отца. Всякий раз, когда репортеру приходилось, миновав апартаменты Шермана, посещать заваленную бумагами комнату в подвальном помещении, служившую генералу канцелярией и кабинетом, он получал интереснейший материал для заметки. Не раз репортер находил здесь одного-двух ребят, мешавших главнокомандующему работать. Репортер говорил себе: «Боже мой, неужели это тот самый человек, который прошел путь славы (и разрушения) через всю Джорджию!» А это было великолепно, как была великолепна простая дощечка над лестницей в подвал с лаконичной надписью: «Приемная генерала Шермана». Все это доказывало, что даже самая громкая слава не дает возможности узнать истинную сущность человека до тех пор, пока не представится случай понаблюдать его дома, в кругу семьи.
Именно здесь, в этом подвале, в бодрое теплое утро ранней осени генерал Шерман прочел рапорт полковника Мизнера. Рапорт был доставлен вместе с другими бумагами о передвижении войск в прериях. В них говорилось, что среди апачей происходят волнения, команчи[9] на юге совершили два набега; пьяный индеец из племени Проколотых Носов убил белого человека, и на поимку убийцы послан кавалерийский эскадрон. Шерман с досадой покачал головой: целый кавалерийский эскадрон в погоне за одним пьяным индейцем! Майор Джемс Т. Фредрикс доносил о шайке торговцев виски, контрабандой доставлявших его в Панхендл тысячами галлонов[10].
Как может армия, спрашивает он, поддерживать хоть какую-нибудь законность и порядок, если эти негодяи имеют возможность продавать свой подслащенный спирт свободно и открыто!
Все это была какая-то сплошная путаница. К управлению прериями были привлечены военные власти, индейское ведомство, министерство внутренних дел, общество квакеров, министерство юстиции, полиция, местная милиция и еще, и еще…
Шерман написал гневную резолюцию, порвал ее и, составив новую, более сдержанную, направил заявление Фредрикса в индейское ведомство.
Индейцы сиу перешли границу Канады. «Мы возьмемся как-нибудь за Канаду и наведем там порядок», — сказал себе Шерман. Как и многие военные, генерал был того мнения, что все это следовало осуществить сейчас же после войны между штатами, когда в распоряжении федерального правительства находились сотни тысяч закаленных солдат. Марш на север, два быстрых удара по Монреалю и Квебеку, и в результате — государство, простирающееся от Северного полюса до Рио-Гранде. Что ж, и теперь еще не поздно сделать так, и это будет сделано.
И генерал, сидя в своем подвале, где было и тепло и прохладно, погрузился в мечты о новых походах и кампаниях, не замечая мух, которые жужжали вокруг его головы и бороды и, не смущаясь, расхаживали на негнущихся ножках по его бумагам.
«Стачка в Чикаго… отправлены два отряда для поддержания порядка…» Генерал дважды перечел донесение. Он ненавидел забастовки; в них таилась какая-то смутная угроза, от которой закипала бессильная ярость. Невозможно бороться с ними так, как следовало бы. И даже не уловишь, какие зловещие семена для будущего они несут в себе. Ясно одно — они представляют собой угрозу, и ясно, что существуют люди, насмехающиеся над мундиром, который он носит.
Рапорт полковника Мизнера, снабженный множеством дополнений и несколькими примечаниями, достиг своего конечного назначения — подвала в доке, принадлежащем Уильяму Текумсе Шерману[8].
Главнокомандующий вооруженных сил Соединенных Штатов любил свою семью. Он так сильно любил ее, что по всей стране его имя стало нарицательным для обозначения снисходительного и нежного отца. Всякий раз, когда репортеру приходилось, миновав апартаменты Шермана, посещать заваленную бумагами комнату в подвальном помещении, служившую генералу канцелярией и кабинетом, он получал интереснейший материал для заметки. Не раз репортер находил здесь одного-двух ребят, мешавших главнокомандующему работать. Репортер говорил себе: «Боже мой, неужели это тот самый человек, который прошел путь славы (и разрушения) через всю Джорджию!» А это было великолепно, как была великолепна простая дощечка над лестницей в подвал с лаконичной надписью: «Приемная генерала Шермана». Все это доказывало, что даже самая громкая слава не дает возможности узнать истинную сущность человека до тех пор, пока не представится случай понаблюдать его дома, в кругу семьи.
Именно здесь, в этом подвале, в бодрое теплое утро ранней осени генерал Шерман прочел рапорт полковника Мизнера. Рапорт был доставлен вместе с другими бумагами о передвижении войск в прериях. В них говорилось, что среди апачей происходят волнения, команчи[9] на юге совершили два набега; пьяный индеец из племени Проколотых Носов убил белого человека, и на поимку убийцы послан кавалерийский эскадрон. Шерман с досадой покачал головой: целый кавалерийский эскадрон в погоне за одним пьяным индейцем! Майор Джемс Т. Фредрикс доносил о шайке торговцев виски, контрабандой доставлявших его в Панхендл тысячами галлонов[10].
Как может армия, спрашивает он, поддерживать хоть какую-нибудь законность и порядок, если эти негодяи имеют возможность продавать свой подслащенный спирт свободно и открыто!
Все это была какая-то сплошная путаница. К управлению прериями были привлечены военные власти, индейское ведомство, министерство внутренних дел, общество квакеров, министерство юстиции, полиция, местная милиция и еще, и еще…
Шерман написал гневную резолюцию, порвал ее и, составив новую, более сдержанную, направил заявление Фредрикса в индейское ведомство.
Индейцы сиу перешли границу Канады. «Мы возьмемся как-нибудь за Канаду и наведем там порядок», — сказал себе Шерман. Как и многие военные, генерал был того мнения, что все это следовало осуществить сейчас же после войны между штатами, когда в распоряжении федерального правительства находились сотни тысяч закаленных солдат. Марш на север, два быстрых удара по Монреалю и Квебеку, и в результате — государство, простирающееся от Северного полюса до Рио-Гранде. Что ж, и теперь еще не поздно сделать так, и это будет сделано.
И генерал, сидя в своем подвале, где было и тепло и прохладно, погрузился в мечты о новых походах и кампаниях, не замечая мух, которые жужжали вокруг его головы и бороды и, не смущаясь, расхаживали на негнущихся ножках по его бумагам.
«Стачка в Чикаго… отправлены два отряда для поддержания порядка…» Генерал дважды перечел донесение. Он ненавидел забастовки; в них таилась какая-то смутная угроза, от которой закипала бессильная ярость. Невозможно бороться с ними так, как следовало бы. И даже не уловишь, какие зловещие семена для будущего они несут в себе. Ясно одно — они представляют собой угрозу, и ясно, что существуют люди, насмехающиеся над мундиром, который он носит.