Федерико Гарсиа Лорка. Стихотворения. Проза. Театр (сборник)

Девушка им ни слова.
 
 
Три молодых матадора
с горного шли перевала,
шелк отливал апельсином,
сталь серебром отливала.
«Едем, красотка, в Севилью!»
Девушка им ни слова.
 
 
Когда опустился вечер,
лиловою мглой омытый,
юноша вынес из сада
розы и лунные мирты.
«Радость, идем в Гранаду!»
И снова в ответ ни слова.
 
 
Осталась девушка в поле
срывать оливки в тумане,
и ветер серые руки
сомкнул на девичьем стане.
 
 
Де́ревце, деревцо́,
к засухе зацвело.
 

Желтая баллада
Перевод И. Тыняновой

 
На горе, на горе высокой
деревцо стоит зеленое.
 
 
Пастух проходит
своей дорогой…
 
 
Протянулись оливы сонные
далеко в поля раскаленные.
 
 
Пастух проходит
своей дорогой…
 
 
У него – ни собак, ни стада,
и ни посоха, и ни друга.
 
 
Пастух проходит…
 
 
Он растаял, тень золотая,
без следа исчез в поле дальнем.
 
 
Своей дорогой.
 

Дерево песен
А. Гелескула

   Ане Марии Дали

 
Все дрожит еще голос,
одинокая ветка
от минувшего горя
и вчерашнего ветра.
 
 
Ночью девушка в поле
тосковала и пела
и ловила ту ветку,
но поймать не успела.
 
 
Ах, то солнце, то месяц!
А поймать не успела.
Триста серых соцветий
Оплели ее тело.
 
 
И сама она стала,
как певучая ветка,
дрожью давнего горя
и вчерашнего ветра.
 

* * *
Перевод М. Кудинова

 
В глубинах зеленого неба
зеленой звезды мерцанье.
Как быть, чтоб любовь не погибла?
И что с нею станет?
 
 
С холодным туманом
высокие башни слиты.
Как нам друг друга увидеть?
Окно закрыто.
 
 
Сто звезд зеленых
плывут над зеленым небом,
не видя сто белых башен,
покрытых снегом.
 
 
И чтобы моя тревога
казалась живой и страстной,
я должен ее украсить
улыбкой красной.
 

Улица немых
Перевод И. Тыняновой

 
За стеклом окошек неподвижных
девушки улыбками играют.
 
 
(На струнах пустых роялей
пауки-акробаты.)
 
 
Назначают девушки свиданья,
встряхивая косами тугими.
 
 
(Язык вееров,
платочков и взглядов.)
 
 
Кавалеры отвечают им, цветисто
взмахивая черными плащами.
 

Серенада
А. Гелескула

   Посвящается Лопе де Вега

 
Умывается ночь росою,
затуманив речные плесы,
а на белой груди Лолиты
от любви умирают розы.
 
 
От любви умирают розы.
 
 
Ночь поет и поет нагая,
ночь над мартовскими мостками.
Омывает вода Лолиту
горькой солью и лепестками.
 
 
От любви умирают розы.
 
 
Серебром и анисом полночь
озаряется по карнизам.
Родников серебром зеркальным.
Белых бедер твоих анисом.
 
 
От любви умирают розы.
 

* * *
Перевод Н. Ванханен

 
Пошла любимая к морю
погладить волны рукою,
да встретилась, как на горе,
с севильской звонкой рекою.
 
 
Пять лодок на ней качалось,
и колокол бил высоко.
Распущен по ветру парус,
а вёсла – в плеске потока.
 
 
Прильнувший к башенным стрехам,
что слышишь в бронзовом гуле?
Округлым, как кольца, эхом
там пять голосов вспорхнули.
 
 
Взлетая в стремя потока,
несется небо стремниной,
звенят колечки далёко —
все пять над гулкой долиной.
 

Вечер
А. Якобсона

 
В реке босые
ноги Лусии.
 
 
Три тополя-исполина,
звезда над семьей тополиной.
 
 
Покусывают лягушки
упругую тьму молчанья, —
по ней зеленым горошком
рассыпано их верещанье.
 
 
Сухое дерево тонет
ветрами в речном затоне
и в воде расцветает
кругами, рябью пернатой.
 
 
А я у реки вспоминаю
девочку из Гранады.
 

Песня о ноябре и апреле
Перевод Н. Ванханен

 
Белый туман надо мною —
полнится взгляд белизною.
 
 
Пусть мне о жизни и лете
скажет гроздь желтых
соцветий.
 
 
Тщетно, и что ты ни делай —
взгляд помертвелый и белый.
 
 
(А за плечами, взлетая,
плещет душа золотая.)
 
 
Небо апрельского мига —
взгляд ослепляет индиго.
 
 
Синему душу даруя,
белую розу беру я.
 
 
Глаз моих роза не тронет,
белое в синем потонет.
 
 
(Слепнет душа от бессилья —
плещутся мертвые крылья.)
 

Глупая песня
Перевод А. Якобсона

 
– Мама,
сделай меня ледяным!
– Ты замерзнешь тогда,
сынок.
– Мама, сделай меня слюдяным!
– Не согреет слюда,
сынок.
– Мама,
вышей меня на подушке!
– Это можно,
сейчас, сынок.
 

Немой мальчик
Перевод М. Самаева

 
Мальчик искал свой голос,
спрятанный принцем-кузнечиком.
Мальчик искал свой голос
в росных цветочных венчиках.
 
 
– Сделал бы я из голоса
колечко необычайное,
мог бы я в это колечко
спрятать свое молчание.
 
 
Мальчик искал свой голос
в росных цветочных венчиках.
 
 
(А голос звенел вдалеке
в зеленой одежде кузнечика.)
 

Морская раковина
Перевод М. Самаева

 
Мне ее дали.
 
 
Море с глобуса
в ней запело.
Сердце наполнили
брызги и пена,
сумрак и рыбы
из света и тени.
Мне ее дали.
 

Китайская песня в Европе
Перевод А. Гелескула

 
Веер из шелка,
мостик из шелка,
входит на мостик
девушка с челкой.
 
 
Люди во фраках
сизого цвета
смотрят на мостик
без парапета.
 
 
Шелковый веер,
белая стужа,
девушка с челкой
в поисках мужа.
 
 
Люди во фраках
льнут к белоплечим,
к белым красотам,
белым наречьям.
 
 
Запад цикады
залили звоном.
 
 
(Девушка с челкой
тонет в зеленом.)
 
 
Бисером звона
искрится веер.
 
 
(Люди во фраках
смотрят на север.)
 

Два моряка на берегу
Перевод М. Самаева

I

 
Он из Китайского моря
привез в своем сердце рыбку.
 
 
Порою она бороздит
глубины его зрачков.
 
 
Моряк, он теперь забывает
о дальних, дальних тавернах.
 
 
Он смотрит в воду.
 

II

 
Он когда-то о многом поведать мог.
Да теперь растерялись слова. Он умолк.
 
 
Мир полновесный. Кудрявое море.
Звезды и в небе и за кормою.
 
 
Он видел двух пап в облачениях белых
и антильянок бронзовотелых.
 
 
Он смотрит в воду.
 

Карусель
Перевод И. Тыняновой

 
Праздничный день мчится
на колесах веселья,
вперед и назад вертится
на карусели.
 
 
Синяя пасха.
Белый сочельник.
 
 
Будние дни меняют
кожу, как змеи,
но праздники не поспевают,
не умеют.
 
 
Праздники ведь, признаться,
очень стары,
любят в шелка одеваться
и в муары.
 
 
Синяя пасха.
Белый сочельник.
 
 
Мы карусель привяжем
меж звезд хрустальных,
это тюльпан, скажем,
из стран дальных.
 
 
Пятнистые наши лошадки
на пантер похожи.
 
 
Как апельсины сладки —
луна в желтой коже!
 
 
Завидуешь, Марко Поло?
На лошадках дети
умчатся в земли, которых
не знают на свете.
 
 
Синяя пасха.
Белый сочельник.
 

Клоун
 
Перевод Н. Ванханен

 
Грудь, словно солнце, красна,
грудь – голубая луна.
 
 
Он из рыжих огней,
серебра и теней.
 

Севильская песенка
 
Перевод Н. Ванханен

 
Брызжет свет веселый
в апельсинный сад.
Золотые пчелы
за медом спешат.
 
 
Где он,
сладкий клад?
 
 
Он затаился
в лазури цветка.
Чаша цветка
для пчелы
глубока.
 
 
(Стульчик из лавра —
только для мавра.
 
 
А из сосны —
для его жены.)
 
 
Ветви апельсина
рассвета полны.
 

Две вечерние луны
 
Перевод М. Самаева

I

 
Луна мертва, мертва луна,
но воскресит ее весна.
 
 
И тополя чело
овеет ветер с юга.
 
 
И сердца закрома
наполнит жатва вздохов.
 
 
И травяные шапки
покроют черепицу.
 
 
Луна мертва, мертва луна,
но воскресит ее весна.
 

II

 
Напевает вечер синий
колыбельную апельсинам.
 
 
И сестренка моя поет:
– Стала земля апельсином. —
Хнычет луна: – И мне
хочется стать апельсином.
 
 
– Как бы ты ни алела,
как бы ни сокрушалась,
не быть тебе даже лимоном.
Вот жалость!
 

Стоит ящерок и плачет
 
Перевод М. Самаева

 
Стоит ящерок и плачет.
И плачет его подруга.
 
 
Оба в передничках белых,
скорбно глядят друг на друга.
 
 
Они кольцо потеряли,
что их связало навечно.
 
 
Ах ты, колечко из меди!
Ах, медненькое колечко!
 
 
Птицами небо узорит
свой шар, огромный и ясный.
 
 
На Солнце, начальнике толстом,
сияет жилет атласный.
 
 
Как они стареньки оба,
ящерок и его подруга!
 
 
Как они плачут-горюют,
глядючи друг на друга.
 

Охотник
 
И. Тыняновой

 
Лес высок!
Четыре голубки летят на восток.
 
 
Четыре голубки
летели, вернулись.
Четыре их тени
упали, метнулись.
 
 
Лес высок?
Четыре голубки легли на песок.
 

Срубили три дерева
Перевод Б. Загорского

 
Их было три
(День пришел с топорами).
Их стало два
(Два поникших крыла).
Осталось одно.
И – ни одного.
И воды остались нагие.
 

Пейзаж
Перевод А. Гелескула

 
Студят вечернюю тишь
Дни-ветрогоны.
Дети глядят из темниц
в мир заоконный,
где превращаются в птиц
желтые клены.
Вечеру в зябкой воде
что-то не спится.
Яблочный отсвет зардел
на черепице.
 

Люди шли за летом
Перевод Б. Дубина

 
Люди шли за летом,
осень – следом.
 
 
Люди шли
зелеными лугами.
Шли с гитарами
и петухами.
По владеньям
ливней и лучей.
 
 
Медлила река,
звенел ручей.
Сердце,
бейся горячей!
 
 
Люди шли
зелеными лугами.
 
 
Осень шла
с лимонною звездой,
птичьим плачем,
вздрогнувшей водой.
Свесясь на манишку
головою.
Тише,
сердце восковое!
 
 
Люди шли за летом,
осень – следом.
 

Верлен
Перевод М. Самаева

 
Песня,
которую я не спою,
спит у меня на губах.
Песня,
которую я не спою.
 
 
Светлячком зажглась
жимолость в ночи,
и клюют росу
лунные лучи.
 
 
Я уснул и услышал мою
песню,
которую я не спою.
 
 
В ней – движенья губ
и речной воды.
 
 
В ней – часов, во тьму
канувших, следы.
 
 
Над извечным днем
свет живой звезды.
 

Дебюсси
М. Самаева

 
Тень моя скользит в реке,
молчаливая, сырая.
 
 
Из нее лягушки звезды,
как из сети, выбирают.
 
 
Тень мне дарит отражений
неподвижные предметы.
 
 
Как комар идет – огромный,
фиолетового цвета.
 
 
Тростниковый свет сверчки
позолотой покрывают,
 
 
и, рекою отраженный,
он в груди моей всплывает.
 

Песенка первой мечты
Перевод Н. Ванханен

 
Утром зеленым
быть только сердцем
влюбленным.
 
 
Вечером спелым
стать соловьиным
звоном.
 
 
(Душа,
ты любовью согрета.
Любовь —
апельсинного цвета.)
 
 
Остаться утренней ранью —
собою,
сердцем влюбленным.
 
 
Под вечер – певчей гортанью
звенеть,
соловьиным звоном.
 
 
Душа,
ты любовью согрета!
Любовь —
апельсинного цвета!
 

Дурачок
Перевод Н. Ванханен

 
«Вечер», – твердил я.
Поздно.
Вечер – совсем другое:
то, что уже ушло.
(Гаснущий луч под вечер
зябко кутает плечи.)
 
 
«Вечер». Пустое слово!
Месяц застыл свинцово.
Вечер ушел навеки —
не возвратится снова.
(Приходит отсвет зари
играть с дурачком в «замри!».)
 
 
Вечер был как ребенок,
лакомился гранатом.
 
 
Хмурая ночь огромна,
сумрачна, необъятна.
Вечеру нет возврата?
(Уносит луч в облака
тень мальчика-дурачка.)
 

Дружочек
Перевод Н. Ванханен

 
Друг-дружок,
оставь меня:
много дыма без огня.
 
 
Как ни лови ты случай,
запру я дверь на ключик
 
 
посеребренный, новый,
на ленточке шелко́вой.
 
 
При ключике записка:
«Душа моя неблизко».
 
 
Забудь ко мне дорогу,
не обивай порога!
 
 
Друг-дружок,
оставь меня:
много дыма без огня!
 

Аделина на прогулке
Перевод Е. Кассировой

 
Нету в море апельсинов,
и любви в Севилье нет.
Слишком ярок этот свет.
Дай твой зонтик, я остыну.
 
 
А под зонтиком зеленым
сам я выгляжу лимоном,
 
 
и за мною – тут как тут —
рыбки слов твоих плывут.
 
 
Нету в море апельсинов.
Слишком ярок этот свет!
А любви в Севилье нет!
 

Незамужняя на мессе
Перевод А. Якобсона

 
Ты Моисея видишь сквозь ладан,
он в забытье поверг тебя взглядом.
 
 
Под наставленным бычьим оком
четки твои полились потоком.
 
 
Дева в шелке тяжелом,
застынь на месте.
Темные дыни грудей
подставь рокочущей мессе.
 

На ушко девушке
Перевод Б. Дубина

 
Ни слова бы,
ни слова не ответил.
 
 
В глаза не загляни я:
плясали в них
два деревца шальные.
 
 
Смех, золото и ветер.
 
 
Ни слова бы,
ни слова не ответил.
 

Маленький мадригал
Перевод А. Гелескула

 
Четыре граната
в салу под балконом.
 
 
(Сорви мое сердце
зеленым.)
 
 
Четыре лимона
уснут под листвою.
 
 
(И сердце мое
восковое.)
 
 
Проходят и зной и прохлада,
Пройдут —
и ни сердца,
ни сада.
 

Это правда
Перевод В. Столбова

 
Трудно, ах, как это трудно —
любить тебя и не плакать!
Мне боль причиняет воздух,
сердце
и даже шляпа.
Кому бы продать на базаре
ленточку, и гребешок,
и белую нить печали,
чтобы соткать платок?
Трудно, ах, как это трудно —
любить тебя и не плакать!
 

Сцена
Перевод А. Гелескула

 
Высокие стены.
Широкие реки.
 

Фея

 
Пришла я с кольцом обручальным,
которое деды носили.
Сто рук погребенных
о нем тосковали в могиле.
 

Я

 
В руке моей призрак колечка —
и я прикасаюсь смятенно
к соцветьям бесчисленных пальцев.
Кольца не надену.
 
 
Широкие реки.
Высокие стены.
 

Обручение
Перевод А. Гелескула

 
Оставьте кольцо
в затоне.
(Дремучая ночь на плечи
уже мне кладет ладони.)
 
 
Сто лет я живу на свете.
Оставьте. Напрасны речи!
 
 
Не спрашивайте без проку.
Закиньте кольцо
в затоку.
 

Он умер на рассвете
Перевод М. Самаева

 
У ночи четыре луны,
а дерево – только одно,
и тень у него одна,
и птица в листве ночной.
 
 
Следы поцелуев твоих
ищу на теле.
А речка целует ветер,
касаясь еле.
 
 
В ладони несу твое «нет»,
которое ты дала мне,
как восковой лимон
с тяжестью камня.
 
 
У ночи четыре луны,
а дерево – только одно.
Как бабочка, сердце иглой
к памяти пригвождено.
 

Нарцисс
Перевод М. Самаева

 
Нарцисс.
Твой аромат.
И дно реки.
 
 
Хочу с тобой побыть.
Цветок любви.
Нарцисс.
 
 
Твои глаза белы —
в них отсвет волн и рыб.
В моих – узор японский
из бабочек и птиц.
 
 
Ты мал, а я велик.
Цветок любви.
Нарцисс.
 
 
Лягушки так хитры —
разбили гладь воды,
куда в полубреду
глядим мы – я и ты.
 
 
И боль моя.
Все та же боль.
Нарцисс.
 

Обманчивое зеркало
Перевод М. Самаева

 
Птицей не встревожена
ветка молодая.
 
 
Жалуется эхо
без слез, без страданья.
Человек и Чаща.
 
 
Плачу
у пучины горькой,
А в моих зрачках
два поющих моря.
 

Весы
Перевод А. Гелескула

 
День пролетает мимо.
Ночь непоколебима.
 
 
День умирает рано.
Ночь – за его крылами.
 
 
День посреди бурана.
Ночь перед зеркалами.
 

Гранада и 1850
Перевод А. Гелескула

 
Слышу, как источник
искрится струей.
 
 
В пальцах винограда
луч – как острие,
и готов он сердце
отыскать мое.
 
 
И не наяву ли,
глядя в облака,
я себе приснился
струйкой родника.
 

Песня всадника

   1860

 
Под луною черной
подпевает шпорам
ремешок наборный…
 
 
Вороной бывалый,
не дождаться мертвому привала!
 
 
…Словно плач заводят.
Молодой разбойник
уронил поводья.
 
 
Вороной мой ладный,
о как горько пахнет лепесток булатный!
 
 
Под луною черной
заплывает кровью
край дороги горной.
 
 
Вороной бывалый,
не дождаться мертвому привала!
 
 
На тропе отвесной
ночь вонзила звезды
в черный круп небесный.
 
 
Вороной мой ладный,
о как горько пахнет лепесток булатный!
 
 
Под луною черной
дальний крик горючий,
рог костра крученый…
 
 
Вороной бывалый,
не дождаться мертвому привала!
 

На иной лад
Перевод А. Гелескула

 
Костер долину вечера венчает
рогами разъяренного оленя.
Равнины улеглись. И только ветер
по ним еще гарцует в отдаленье.
 
 
Кошачьим глазом, желтым и печальным,
тускнеет воздух, дымно стекленея.
Иду сквозь ветви следом за рекою,
и стаи веток тянутся за нею.
 
 
Все ожило припевами припевов,
все так едино, памятно и дико…
И на границе тростника и ночи
так странно, что зовусь я Федерико.
 

Ноктюрны из окна
Перевод А. Гелескула

I

 
Лунная вершина,
ветер по долинам.
 
 
(К ней тянусь я взглядом
медленным и длинным.)
 
 
Лунная дорожка,
ветер над луною.
 
 
(Мимолетный взгляд мой
уронил на дно я.)
 
 
Голоса двух женщин.
И воздушной бездной
от луны озерной
я иду к небесной.
 

II

 
В окно постучала полночь,
и стук ее был беззвучен.
 
 
На смуглой руке блестели
браслеты речных излучин.
 
 
Рекою душа играла
под синей ночною кровлей.
 
 
А время на циферблатах
уже истекало кровью.
 

III

 
Открою ли окна,
вгляжусь в очертанья
и лезвие бриза
скользнет по гортани.
 
 
С его гильотины
покатятся разом
слепые надежды
обрубком безглазым.
 
 
И миг остановится,
горький, как цедра,
над креповой кистью
расцветшего ветра.
 

IV

 
Возле пруда, где вишня
к самой воде клонится,
мертвая прикорнула
девушка-водяница.
 
 
Бьется над нею рыбка,
манит ее на плесы.
«Девочка», – плачет ветер,
но безответны слезы.
 
 
Косы струятся в ряске,
в шорохах приглушенных.
Серый сосок от ветра
вздрогнул, как лягушонок.
 
 
Молим, мадонна моря, —
воле вручи всевышней
мертвую водяницу
на берегу под вишней.
 
 
В путь я кладу ей тыквы,
пару пустых долбленок,
чтоб на волнах качалась —
ай, на волнах соленых!
 

Песня уходящего дня
В. Парнаха

 
Сколько труда мне стоит,
день, отпустить тебя!
Уйдешь ты, полный мною,
придешь, меня не зная.
Сколько труда мне стоит
в груди твоей оставить
возможные блаженства
мгновений невозможных!
 
 
По вечерам Персей
с себя срывает цепи,
и ты несешься в горы,
себе изранив ноги.
Тебя не зачаруют
ни плоть моя, ни стон мой,
ни реки, где ты дремлешь
в покое золотистом.
 
 
С Восхода до Заката
несу твой свет округлый.
Твой свет великий держит
меня в томленье жгучем.
Сколько труда мне стоит
с Восхода до Заката
нести тебя, мой день,
и птиц твоих, и ветер!
 

Песня сухого апельсинного дерева
В. Парнаха

 
Отруби поскорей
тень мою, дровосек,
чтоб своей наготы
мне не видеть вовек!
 
 
Я томлюсь меж зеркал:
день мне облик удвоил,
ночь меня повторяет
в небе каждой звездою.
 
 
О, не видеть себя!
И тогда мне приснится:
муравьи и пушинки —
мои листья и птицы.
 
 
Отруби поскорей
тень мою, дровосек,
чтоб своей наготы
мне не видеть вовек!
 

Отголосок
А. Гелескула

 
Уже распустился
подснежник зари.
 
 
(Помнишь сумерки
полночи летней?)
 
 
Разливает луна
свой нектар ледяной.
 
 
(Помнишь августа
взгляд последний?)
 

Сад в марте
Перевод И. Тыняновой

 
Яблоня!
В ветвях твоих – птицы и тени.
 
 
Мчится моя мечта,
к ветру летит с луны.
 
 
Яблоня!
Твои руки оделись в зелень.
 
 
Седые виски января
в марте еще видны.
 
 
Яблоня…
(потухший ветер).
 
 
Яблоня…
(большое небо).
 

* * *
Перевод А. Гелескула

 
Август.
Персик зарей подсвечен,
и сквозят леденцы стрекоз.
Входит солнце в янтарный вечер,
словно косточка в абрикос.
 
 
Крепкозубый, налит початок
смехом желтым, как летний зной.
 
 
Снова август.
И детям сладок
смуглый хлеб со спелой луной.
 

Цветок
Перевод А. Гелескула

 
Ива дождя,
плакучая, легла.
 
 
О лунный свет
Над белыми ветвями!
 

Прощание
Перевод А. Гелескула

 
Если умру я,
Не закрывайте окна.
 
 
Дети ли рвут орехи.
(Я из окна увижу.)
 
 
Жницы ли жнут пшеницу.
(Я из окна услышу.)
 
 
Если умру я,
Не закрывайте окна.
 

Прелюдия
Перевод А. Гелескула

 
И тополя уходят —
но след их озерный светел.
 
 
И тополя уходят —
но нам оставляют ветер.
 
 
И ветер умолкнет ночью,
обряженный черным крепом.
 
 
Но ветер оставит эхо,
плывущее вниз по рекам.
 
 
А мир светляков нахлынет —
и прошлое в нем потонет.
 
 
И крохотное сердечко
раскроется на ладони.
 

Колыбельные песни
Перевод Н. Малиновской (проза), А. Гелескула (стихи)

   Дамы и господа!
   Этой лекцией, в отличие от иных, я хочу не осветить, а высветить, не обрисовать, а заразить. Одушевить в подлинном смысле слова. Растревожить сонных птиц и туда, где темно, бросить отсвет далекого облака. А сеньоритам, соизволившим прийти, подарить по карманному зеркальцу.
   Я ухожу в речные камыши. К пожелтелой черепице крыш. За край селения, где тигры глотают малых деток. Никакой я сейчас не поэт и больше не смотрю на часы и не силюсь повергнуть монумент, укротить мечту, одолеть анатомию. Я сбежал от друзей и бреду с тем мальчишкой, что грызет кислое яблоко и смотрит, как муравьи пожирают раздавленную колесами птицу.
   Я на заветных улицах наших селений, в немолчном воздухе и ясных отсветах мелодий, которые Родриго Каро назвал «досточтимыми матерями всех наших песен». Я там, где розовое мальчишечье ухо и беленькое ушко девочки вздрагивают, когда игла готовится проколоть дырочку для сережки.
   Я много ездил по Испании и слегка устал от соборов, немых камней и задушевной старины; устав от мертвого, я стал искать частицы живого, в которых время не застыло, а трепещет настоящим. Из великого их множества мне полюбились две: песни и сласти. Если собор так намертво сросся со своим веком, что неизменно старит даже изменчивую окрестность, то песня перелетает из этой старины в сегодня одним прыжком, пульсируя, как живой лягушонок, приходясь ко двору, как свежий побег, и раздувая дыханием мелодии неугасший жар былого.