Федоров Евгений. Демидовы (Каменный пояс, Книга 1)

   - Ага, попался. Сокол, - обрадовался Демидов. - Стерял руку, а теперь плачь по башке.
   Сокол, опустив на грудь голову, молчал.
   Пленных при возвратившемся войске не было. Никита удивился:
   - Неужто ты, воевода, всех перевешал?
   - По домам распустил, опасно народишко ноне забижать.
   - Эх, жалость-то какая! - сердито сказал Демидов. - Ты подумай только, сколь рабочих рук отпустил.
   Воевода на это ничего не ответил.
   15
   Невьянск все еще находился в осаде. Акинфий Демидов отсиживался за деревянными стенами. От бати не было слухов. Наступила затяжная уральская весна; надо было сплавлять по Чусовой воинские припасы, а по лесам углежоги - приписные крестьяне, - побросав работу, поразбежались по деревням.
   Никита Демидов, не глядя на распутицу, добрался до Белебея, а дальше дорогу преградили незамиренные башкиры. Демидов томился в безделье.
   По указу царя разрешено было собраться вольнице, которая за добычу прошла бы огнем и мечом непокорные места.
   Стольник Иван Бахметьев выбыл в калмыцкие улусы, подкупил одного из водителей калмыков, тайшу Аюку, поднять их и идти на усмирение Башкирии. Узнав от перебежчиков, что уфимские башкирские батыри помышляют о соединении с казахами, Бахметьев с калмыцкой конницей немедля перешел реку Яик и устремился в неспокойные деревни.
   Установилась весна, дороги подсохли, восставшие башкирские отряды укрывались в лесистых местах, среди гор и болот.
   Калмыки настигали непокорных, рубили. Деревни пылали; за калмыцкой конницей гнали табуны пленных коней, стада захваченного скота; скрипели обозы с отобранным по деревням скарбом. Под Уфой Бахметьев взял в плен сына восставшего муллы Измаила.
   Видя, что сопротивление бесполезно, сам мулла Измаил и батыри приехали с повинной к Бахметьеву и клялись утихомирить народ. Мулла со слезами на глазах целовал коран и просил замирения...
   Никита Демидов вслед за калмыцкой конницей торопился в Невьянск...
   На сибирской дороге он заночевал в глухом умете [постоялом дворе]. В грязной избе на лавке и на полатях, а то просто на полу отдыхало много народу. Бородатые люди недружелюбно поглядывали на Демидова.
   Стояла темная, беззвездная ночь. В горнице потрескивала лучина; перед ней сидел старик и ковырял лапоть. Два молодых мужика свесили с полатей лохматые головы, внимательно слушая деда. Раздавался храп усталых, измученных дальней дорогой людей. Заводчик покосился на спящих.
   "Осподи, твоя воля, должно быть все беглые да каторжные, - с опаской подумал он. - Ноне все заворуи разбеглись по дорогам..."
   Никита скинул простой мужицкий армяк и полез на полати.
   - Подвиньтесь, братцы, дайте местечко дорожному человеку.
   - Да ты кто такой, цыган? - поднял лохматую голову мужик. - Отколь тебя черт несет?
   Демидов поскреб плешь, пожаловался:
   - Утекаю из-под Казани, а чего - сам знаешь...
   Ночлежники потеснились, дали Никите место. Демидов покряхтел. "Эх бы, в баньку!" - тоскливо подумал он и попробовал уснуть.
   Старик говорил ровным голосом; заводчик невольно прислушался к его мерной речи.
   - Есть-таки молитовки, да известны они только удальцам одним...
   Лохматый мужик откликнулся густым басом:
   - Э, дед, нет такой молитовки. Не развернешь каменны стены!
   Старик жарко перебил:
   - Ой, мил-друг, есть такой наговор-молитовка. Удалец-то наш, Сокол, таку молитовку знат. Ты чуешь?
   - Чую...
   Демидов закашлялся, повернулся на бок, навострил уши. Дед продолжал:
   - На Нейве-реке свирепы и кровожадны Демиды-заводчики. Слышь-ко, сотни людей засекли до смерти. Одного и боялись Сеньку Сокола, помету за народ он вел [мстил], а поймать нельзя. Слово наговорное да заветное он имел. Раз, слышь-ко, его в лесу накрыли, заковали в железа да в каменный подвал кинули.
   - И что же? - не утерпел Никита, поднял голову, глаза его сверкали.
   - А то ж, наутро, слышь-ко, нашли в узилище кандалы да шапку, а решетка в окне выворочена.
   - Их ты! - засиял мужик. - А молитовка при чем? Тут - сила!
   Над избой ударил и раскатился гром; стены задрожали. Демидов сердито крикнул старику:
   - Брешешь, дед; не могло этого быть!
   - А ты, цыган, слушай, да помалкивай. - Мужик присел на полатях; был он жилист и широкоплеч, лицо скуластое. - Говори дале, дед.
   Бычий пузырь в окне позеленел: на дворе полыхнула молния; опять ударил и раскатился гром. По крыше зачастил дождь...
   - Гроза! Ох, господи! - Старик перекрестился. - Ну, слушай дале. Сокол храбер и пригож, он молодую бабу у Демида уволок. Слюбились...
   У Никиты заклокотало на сердце. Еле удержал себя.
   - Ну и залютовал тут Демид, - продолжал дед, - не приведи бог, народу тыщи согнал, облаву на Сокола затеял. Две недели шарили по лесам да по горам, народишко изголодался, не спали ночей. Хозяин с лица спал, одичал. Волосье на голове повылезло, вроде как у тебя, цыган, а в бороде побелело снегом.
   - Ну и что ж? - не утерпев, спросил Демидов.
   - А то: опять не нашли. На завод вернулись ни с чем, а там пожар: головешки да дымок. Вон как!
   Никита сухо кашлянул и, сдерживая дрожь в голосе, сказал:
   - Лих был молодец, да попал ноне.
   Старик присвистнул, отложил лапоть:
   - Их, мил-друг, вспомнил-вспохватился! Да Соколик-то наш убег!
   - Не может того быть! - В горле Никиты пересохло.
   - А ты погоди, не заскакивай, цыган, - перебил мужик. - Досказывай, дед.
   Старик оправил лучину.
   - А что досказывать? Вот еще что случилось. Предали-то тарханы Сеньку да Султанку, дружка его. Слышь-ко, поймали да в каменный мешок посадили. Тутко и окошечка вовсе не было. Он ослабел и попросил напиться, и подают ему ковш с водой. Сокол перекрестился, нырнул в воду и - поминай как звали. А вынырнул он, слышь-ко, уже версты на три ниже завода из речки да скрылся в горах. Вон как!
   - Молодец! - тряхнул головой мужик. - Гоже! Так и не поймали?
   - Поймай! Воевода войско стребовал. Стража три дня по лесу плутала, ночью их, слышь-ко, леший напугал... Так и не нашли...
   Дед замолчал; сердце Демидова тревожно билось. Над уметом гремела гроза, шумел ливень...
   Никита уткнулся носом в армяк, сделал вид, что уснул. А мысли тревожили.
   "Сказку дед баил, сказку, - утешал он себя. - Тому не сбыться, чтобы человек из каменного мешка сбежал..."
   Но тут же из глубины души поднялось сомнение. Разве не он, Демидов, кинул Сеньку в потайной подвал? Разве не он приковал Сеньку к чугунному столбу, а что было?
   Лукавый голос нашептывал Никите:
   "А ежели и не сбег Сенька, то не все ли равно? Вон сколька Сенек! Может, сейчас на умете среди этого беглого народа не один Сенька Сокол укрывается".
   - Ох, горе! - тихо вздохнул Никита.
   Всю ночь гремела гроза. Демидов не спал: досаждали тревожные думы.
   Еще затемно он тихо слез с полатей и уехал с умета.
   В июне на знакомой дороге Демидов издали заметил дымки завода и облегченно вздохнул. Навстречу хозяину в гору поднимался обоз: везли невьянское литье к Чусовой. Впереди обоза ехал сам Акинфий. Завидев батю, сынок соскочил с коня и подошел к возку:
   - Батюшка...
   Демидов сидел, как коршун. Блеснув глазами, батька вместо приветствия крикнул:
   - Ну, как завод? Идет?
   - Идет! - Акинфий поклонился отцу.
   Никита поторопил сына:
   - Езжай, езжай, чего стал? Царь-то пушки давненько поджидает.
   Скрипя под тяжелой кладью, мимо проплыл бесконечный обоз. Подводчики, завидев хозяина, издали снимали шапки, угрюмо кланялись в пояс.
   - То-то, - удовлетворенно вздыхал Никита, - победокурили, пора и честь знать. Эй, гони коней к заводу! - крикнул он ямщику.
   Кони побежали резво; под дугой распевали веселые погремки-бубенцы.
   Однако на душе Демидова было неспокойно.
   "Побили, разогнали смутьянов, - горько думал он. - А на сердце отчего тревога?"
   Из-за шихана вырастали заплоты и башни Невьянска...
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   1
   Утихло башкирское волнение; на демидовских заводах снова закипела работа: дымили домны, стучали молоты. Демидов выплавлял сотни тысяч пудов знатного железа; поставлял в казну боевые припасы: пушки, ружья, ядра. Несказанно богатели Демидовы, входили в большую силу.
   Настроил Демидов на волжских и камских берегах пристани и амбары для склада железа да на Москве завел торговые дворы.
   Старел Никита Демидов, но ум и жадность крепли. Хитрил старик: никто толком не знал, сколько работного люда обретается на его заводах и откуда взялся этот народ. Ходили темные слухи, что среди него немало беглых и клейменых каторжников. Но кто это узнает: не так ли? Никто еще не подсчитал, сколько металла выплавлено Демидовым, сколько продано.
   Жили Демидовы далеко, скупо и замкнуто. Вот и узнай тут!
   Однако и до них дотянулись цепкие руки прибыльщиков. Постучалась к Демидовым беда.
   Война со шведами продолжалась и требовала больших средств, а казна опустела. С недавней поры царь Петр Алексеевич учредил по всем краям и уездам "око государево" - прибыльщиков. Должны были они радеть о приумножении государственного достояния, тайно и явно разузнавать о кражах казны, утайках и злодеяниях казенных и вольных лиц, а равно не упускать прибыли от торговых и промышленных людей. Не было заводчикам печали, так прибавилось!
   Демидов думал сердито: "У семи нянек дите без глазу".
   И без прибыльщиков туго приходилось Демидову от крапивного семени да поборов. Горными делами ведал Рудный приказ, но на месте во все вмешивались воеводы. Каждый борзописец да приказный лез в глаза Демидову, докучал волокитством, ждал кормежки.
   - Осподи, - сокрушался Никита. - Чистый разор! Как комарье и гнида, к телу льнут. Ох, ты!
   Заводчики платили в казну немалые сборы и пошлины. По сговору с царем при отдаче Невьянского завода взялся Демидов сдавать в доход казны десятую часть чугуна и железа. Кроме этого, платили Демидовы таможенные пошлины, перекупные, весовые, мостовщину, причальные и отчальные, а ныне еще прибыльщики завелись, вынюхивают, чем оплошал заводчик, да норовят в денежную кису залезть.
   - Ох, беда! - вздыхал с сокрушением Никита.
   В злую осеннюю непогодь добирался он до Москвы. От студеных надоедливых ветров и беспрестанной мокроты ныли натруженные кости. Сидел Никита в телеге на ворохе соломы, укрыв ноги полстью. Крепко сжав челюсти, он утомленно глядел на проселок. Дорога шла ухабистая, заплыла грязью, колеса по ступицу уходили в топь; кони с трудом вытаскивали копыта из вязкой глины. Часто лопались постромки; ямщик нехотя слезал в грязь и, чертыхаясь, ладил ремни; от потных, усталых коней валил пар.
   Не доезжая полсотни верст до Москвы, на околице одного сельца старое колесо застряло в колдобине, не выдержало и обломилось. Демидова легонько знобило, посинели губы; он, проклиная злую непогодь, слез с телеги.
   Держась за изгородь, Никита старался обойти стороной непролазную грязь. Сельские избенки низко сгорбились; серыми и бесприютными казались они под осенними тучами. У кузницы лежала перевернутая и заляпанная грязью двуколка; кузнец и ямщик топтались по грязи, разглядывая сломанную ось.
   Демидов вошел в ямскую избу. Направо, в огромной черной пасти печи, пылало яркое пламя; костлявая стряпуха с испитым лицом гремела ухватами. Прямо за широким столом сидели бородатые широкоплечие мужики, ели кашу. Над мисками дымился пар; в горнице пахло дегтем, капустой и острым потом. Мордастый меднобородый ямской староста, облапив жбан, пил из него кислый квас.
   - Хлеб да соль! - поклонился Никита, огладил мокрую бороду и скинул шапку.
   Черномазый румяный ямщик приветливо кивнул Демидову:
   - Садись с нами, проезжий!
   - Спасибо на том, - сдержанно отозвался Демидов. - Мне коняг надо.
   Староста оставил жбан, крякнул, утер руками рыжую бороду.
   - Надулся-таки! - сказал он. - Ты, милай, не стесняйся! Мы заезжие, купецкие товары везем.
   - Где хозяин яма?
   - На полатях отлеживается, старый! Кони ямские в разгоне, да и погодка-то.
   Ямщики дружно работали деревянными ложками, чавкали. Делать нечего; Демидов сбросил дорожный кафтан, попросил стряпуху:
   - Посуши, хозяюшка...
   Он присел, пригляделся к народу. Ямщики были на подбор крепкие люди.
   Стряпуха подала запеченную рыбу. У старосты от сытости сонно слипались глаза, но от рыбы не отступился. За ним потянулись ямщики; они брали ее руками, жирные пальцы обсасывали.
   От печки шло тепло. Демидов подставил спину.
   - Колесо стерял, вот какая грязища, - пожаловался он ямщикам.
   Бородатый ямщик отложил ложку в сторону, разворошил бороду:
   - Ох, борода-бородушка, тридцать рублев в год за тебя плачу в царскую казну.
   - А ты сничтожь ее, - ухмыльнулся Демидов, - легче будет.
   Ямщик угрюмо поглядел на черную бороду Никиты, рассердился:
   - Я-то тридцать рублев плачу, а борода помене твоей. Где тут толк, братцы, все бороды в одной цене ходят. - Ямщик положил руку на стол и стал загибать пальцы: - Сам суди: рази все едино? Скажем, есть борода клином, а то лопатой, а вот борода козлиная, а то борода мочальная; все-то по тридцати рублев ходят. Я вот с тебя, купец-молодец, и все сто целковых сгреб бы...
   Демидов прибеднился:
   - Кабы я в купцы вышел, все бы два сот отвалил, а то приказчик, да самый маленький.
   - По наряду как бы и приказчик, - крутнул головой ямщик, - а по роже купцу быть...
   Никита не откликнулся: закинув за плечи руку, он почесал пригретую спину.
   Староста утер рукавом жирные губы:
   - А что я вам, братцы, расскажу, что наделал Александра Данилыч Меншиков с воронежскими купцами. Ох, и что было!..
   Ямщики, дожевывая пищу, насторожили уши. Стряпуха развесила мокрый кафтан Демидова перед печью; от кафтана поднимался пар. Староста, выждав, пока возросло нетерпение, начал рассказ:
   - Красное яичко ко Христову дню преподнес ловкий Александра Данилыч батюшке-царю Петру Ляксеичу. На святой неделе наехал на Воронеж царь, а Меншиков надумал: "Дай угожу, да отменно, его царской милости". Вот!
   Ямщик перевел дух, помолчал; на него зыкнули:
   - Не тяни, начал байку, досказывай!
   - Вишь, братцы, созвал Александра Данилыч всех портных в Воронеже да наказал им сшить новое платье и все такое, даже рубашки, по иноземщине. Мы стояли тогда обозом: решили на святой-то хоть ден двое выстоять. Подошла страстная суббота, и вот перед самой заутреней кличет Меншиков всех именитых воронежских купцов да и говорит им: "А что, господа купцы, каково живете-поживаете да плутуете? Вот неправдами беду на себя и накликали. Примчался ко мне гонец с именным указом его царского величества от Петра Ляксеича, и наказ тот строг, и выбирайте сами, что вам выгодней да сподручнее..."
   Староста потянулся к жбану с квасом; посудина была пуста.
   - Хозяюшка, налей еще, - попросил староста.
   Ямщики закричали:
   - Не томи, остуда! Дале что?
   Демидов погладил бороду; байка про Меншикова задела его за живое. "Молодец Ляксандра Данилыч, и что такое наделал с купцами?" - подумал он, но сдержался и не спросил.
   Ямщик продолжал:
   - "А наказ царев таков, чтобы немедля обрили бороды да оделись бы в новое платье, а кто не хочет - готовься в чужедальнюю сторонушку, в Сибирь, а вот на то и подводы готовы, да никто отсель не пойдет проститься с женками да с детками. Выбирайте, купчики-голубчики, любое: либо бороду долой да в новое платье, либо дорожка дальняя на Сибирь".
   Купцы бухнулись в ноги Меншикову, поднялся плач да рыдание. "Батюшка ты наш, милостивец, - купцы хватали Ляксандру Данилыча за ноги и лобызали его ручки. - Заступись ты за нас, сирых, перед царем-государем. Легче нам головы стерять, нежели растлить на себе образ божий".
   Меншиков ни в какую; видят купцы, не выходит дело, заплакали, да и говорят: "Веди нас в заточение, такая, видно, у нас судьбина, а бород терять не будем..." И тут подходит обоз...
   - В Сибирь отправили купцов? - закричали ямщики.
   Демидов наморщил лоб. Староста усмехнулся.
   - Не отправили, баба попутала.
   - Неужто Ляксандра Данилыч на купчиху какую польстился?
   - Осподи, какие вы непутевые. Да не Ляксандра Данилыч, а купец помоложе, любя молодую женочку, смалодушествовал. "Буде воля божия", сказал он, перекрестился и отдал свою браду на растление брадобрею.
   Что тут делать? Купцы дрогнули, и один за другим обрили бороды. К заутрене обрядили их в новое платье. Тут царь Петр Ляксеич в церковь подоспел, глянул на купцов и диву дался: "Данилыч, что это за народ?" "Да это, ваша светлость, царь-государь, купчишки наши, чтобы порадовать вас, рыло свое оскоблили". - "Ох и молодцы же! - обрадовался царь и пошел с купцами христосоваться..."
   - Гей, лешие, чьи кони? - закричали вдруг со двора. - Убери, дай дорогу...
   Ямщицкая байка нежданно оборвалась.
   Ямской староста мигом выскочил в сени, но быстро вернулся, красный, перепуганный, выпучив глаза.
   - Сбирайся, артель, живо! Сам фискал-прибыльщик, господин Нестеров, пожаловал... Эй, мил-человек, приказчик-доглядчик, - моргнул он Демидову, - коль бережешь кису, сматывай удочки!
   Никиту встревожила весть, но он не шелохнулся:
   - Пустое, я человек бедный.
   Он опустил голову.
   "Недобра встреча с прибыльщиком", - недовольно подумал Демидов. Подозревал он, что к его следу принюхивается крапивное семя.
   Ямщики наспех опоясались, похватали шапки, скоро выбрались, из горницы. Изба опустела.
   Дверь распахнулась; в горницу ворвался ветер с дождем. Вместе с непогодою в избу ввалился человек в суконном кафтане, в треуголке, с краев ее ручьем сбегала вода. Человек был мокр и зол.
   - Ямской! - закричал он, скинув треуголку.
   Стряпуха проворно подбирала со стола остатки пищи. Она смиренно подняла глаза на проезжего:
   - Батюшка, хозяин ямской-то на полатях почивает.
   Проезжий прошел вперед, сбросил кафтан; перед Демидовым предстал плотный угловатый дядька с бритым подбородком и рачьими глазами.
   Не глядя на Демидова, гость крикнул хозяину:
   - Эй, леший, будет дрыхнуть! Коней!
   Полати заскрипели, с них свесилась плешивая голова ямского. Старик был сед, борода невелика и курчевата.
   - Гляди, никак тут Микола-святитель за ямского. Слезай, угодник! пошутил приезжий фискал.
   Ямской на самом деле походил на иконописного чудотворца. Он, кряхтя, полез с полатей. Прибыльщик круто повернулся к Демидову, поглядел на него строго:
   - Ты кто?
   - Приказчик, проездом. - Никита скромно опустил глаза.
   - Уж не демидовский ли?
   - Нет, сосед демидовским, - отрекся от себя Демидов.
   - Хозяйка, перекусить! А ты проворней, хрыч, слазь да коней - живо!
   Ямской слез с полатей, засеменил босыми ногами.
   - Да коньков, батюшка, всех поразогнали, до утра не будет...
   Фискал насмешливо оглядел старика; ямской был дряхл.
   - Неужто молодого не подыскали за ямского?
   - Молодого на войну царь-батюшка позвал... А ты, баба, спроворь гостьку чего; небось, оголодал... А коньки в полуночь придут, отдохнут да и тебя повезут.
   Речь ямского текла мерно; Демидов в бороде скрывал плутовскую улыбку. Прибыльщик подсел к столу:
   - Отколь едешь?
   Демидов поднял жгучие глаза:
   - Во многих местах побывал.
   - Может, конокрад?
   Демидова подмывали озорство и дерзость, хотелось проучить назойливого фискала. Однако на спрос прибыльщика он откликнулся спокойно:
   - Был квас, да осталась ноне квасина. Мы - деревенщина, живем в лесу, молимся колесу...
   - Знать, краснобай?
   - Куда мне! - откликнулся заводчик.
   Хозяйка подала на стол горячие щи, прибыльщик принялся за них, в горнице начало темнеть, пузыри в окнах заволокло мглой. Демидов вышел из ямской. На дворе возились ямщики: примащивались на ночлег. У ворот понуро стояла лошадь, демидовский холоп проталкивал телегу во двор. Хозяин подошел к нему:
   - Ты, мил-друг, никому не сказывай, что Демидов едет. Был, да весь вышел. Едет приказчик, а боле не знаю, не ведаю. Понял?
   Ямщик кивнул головой:
   - Аль нам не знать?
   А сам подумал: "Задурил хозяин. Ладно, пусть потешится!"
   - К утру колесо сыщи, да затемно тронемся, - сказал Демидов ямщику и вернулся в избу.
   За столом прибыльщик, обжигаясь, ел кашу. Глаза его остановились на Демидове:
   - Сказывал, что ты сосед демидовский; как живется купцу?
   - Демидов-то богато живет; он - друг самому царю Петру Ляксеичу. Никита сел на скамью против прибыльщика, облокотился и пожаловался: Купцам-то что? Неплохо живется! Богатеют и не скучают.
   Прибыльщик утер полотенцем усы; лицо было строгое. Пригрозил:
   - Отошла коту масленая, давненько добирался до Демидова: укрывает, пес, беглых да металлы беспошлинно сбывает, а теперь вот в Тулу нагряну - пиши пропало. Я, брат, такой!
   - Но-о! - покачал головой Никита. - Ишь ты! Выходит, и на Демидова власть есть. Это добро! - Заводчик поежился, ухмыльнулся в бороду. Ямской сидел в сторонке на скамье и поддакивал гостю:
   - Так, так, батюшка...
   Демидов снизил голос, моргнул прибыльщику:
   - Только добро-то прибыльщики из-под самых рук упустили. Едешь ты, скажем, в Тулу, а из Тулы Демидовы все поубрали. Ежели хочешь, то скажу, где припрятал Демидов добро-то. Налетишь да накроешь. Во как!
   Прибыльщик перестал есть, отодвинул миску с кашей:
   - А ты не врешь?
   - Зачем врать-то? Вот истин бог. - Никита положил уставной крест. - Я Демидовым первый ворог и скажу, где они таят беспошлинное железо. Слухай!..
   - Погоди! - Прибыльщик поднялся из-за стола, подошел к ямскому. - Ты, Микола-угодничек, шасть на полати, пока мы тут обмозгуем. Ну-ну, лезь!
   Ямской недовольно буркнул:
   - То с полатей, то на полати. Нигде старому и покою нетути...
   Однако старик полез на полати; крикнул оттуда:
   - Кони утром придут, а поколь я сосну!
   Прибыльщик насупился и, глядя в черные глаза Никиты, сказал:
   - Глаз-то у тебя воровской. Не из цыган ли?
   Демидов от гнева сжал зубы, но пересилил себя, сдержался.
   - Я у матки не спрашивал, кто мой батя, - сердито отозвался он на вопрос прибыльщика. - А коли хочешь Демидову хвост прищемить, так вертай сейчас в другую сторону. На Москве-реке, ниже села Бронниц, на винокуренном заводе Данилки Евстафьева скрытно сложено демидовское железо! Удумал Демидов его тайно, беспошлинно сбыть!
   - Ты тише, лешай! А еще что? - Прибыльщик схватил Демидова за руку. Ты что горяч больно?
   - Это со зла на Демидовых, - вздохнул Никита. Он отошел от прибыльщика и сел в темный угол. Огонь в печке погас; стряпуха сгребла угольки в загнеток. На дворе стихло; на полатях посвистывал носом уснувший ямской; в светце потрескивала лучина. Стряпуха поклонилась гостям:
   - Вы бы на скамьях прилегли бы. У нас полати да скамьи, вот и все тут...
   Никита подошел к развешанному кафтану, стащил его и кинул на скамью:
   - Пожалуй, баба правду гуторит; не прилечь ли? Утро вечера мудренее. На зорьке, глядишь, кони будут...
   Он вытянулся на скамье; прошла минута, в избе раздался богатырский храп. Баба ненавидяще поглядела в сторону Демидова:
   - Ишь жадный какой, и щей не похлебал. Скаредничает!
   Ворча, она проворно полезла к ямскому на полати.
   Прибыльщик прилег в красном углу; радостные мысли отгоняли сон:
   "Вот нанес господь дурака, все и рассказал. Теперь жди, Демидовы, гостя!"
   За стеной ржали кони; баба на полатях о чем-то шепотом упрашивала ямского. Прибыльщик лежал с открытыми глазами и глядел, как в загнетке один за другим подергивались сизым пеплом раскаленные угли...
   В осенней тьме все еще спало, когда Никита Демидов выбрался из сельца. Ямщик раздобыл дубовое колесо; ехали по стылой дороге медленно. Дождь перестал хлестать, дул пронзительный сиверко, слегка подмораживало. Над полями стояла мгла.
   Демидов зорко вглядывался в нее и посмеивался в бороду. Знал он, что Прибыльщик не упустит случая показать свою ретивость, донесет обо всем сенату...
   Все так и вышло, как ожидал Демидов. Через день он добрался до Москвы, немедленно снарядил доверенного человека в Тулу. Слал хозяин строгий наказ: наскоро развести беглых людей по заимкам и попрятать их от прибыльщиков, а металлы укрыть по амбарам под замки, чтобы чужой глаз не доглядел, сколько у Демидовых добра...
   Прибыльщик Нестеров тоже не зевал; он выслал на Москву-реку доглядчика к селу Бронницы. Проныра приказный напал на демидовские струги; на них он высмотрел сибирское железо и, не мешкая, помчался к Нестерову.
   Спустя два дня, третьего ноября, сенат получил от государственного фискала Нестерова челобитную, в ней он обвинял Демидова, что тот тайно сложил привезенное на стругах по Москве-реке сибирское железо на винокуренном заводе своего знакомца Данилы Евстафьева; завод тот стоит пониже села Бронницы, а железа сибирского припрятано двадцать тысяч пудов, и скрыто оно для беспошлинной продажи. Фискал просил сенат на то железо наложить арест, а Демидова допросить.
   В сенате всполошились. Знали сенаторы, что Никита Демидов приласкан государем, состоит в большом доверии у царя, но, с другой стороны, думали сенаторы: если дознается Петр Алексеевич об утайке заворуйского дела, не сдобровать и сенаторам. Демидова призвали в сенат. За широким столом, крытым зеленым сукном, сидели важные и надутые сенаторы в пышных париках.
   "Вырядились, как павлины", - с усмешкой подумал Никита.
   Первоприсутствующий был проворен в движениях и остер на язык.
   "Молод, а умница", - сразу определил Никита.