Федоров Павел Ильич. Агафон с большой Волги

   – А я уж давно мечтаю, как бы нам поскорее сбыть нашу толстушку.
   – Почему же меня нужно сбывать? – обиженно спросила Даша.
   – Думала, что никто не возьмет такую.
   – Скажите пожалуйста! По-твоему, я совсем коротышка, да?
   – Ну, не совсем, если нашелся женишок. Такая будет несравненная пара…
   – А ты не очень смейся, – всерьез проговорила Даша. – Скажи, согласна или нет?
   – Да с полным удовольствием, хоть завтра!
   Даша бурно расцеловала мать и, схватив полотенце, убежала на речку.
   Обеспокоенно поразмыслив, Анна Сергеевна почуяла во всем поведении дочери что-то новое и необычное. Особенно это ощутилось в последних словах, когда она не шутя испрашивала согласия. Не выдержала, бросив распластанное на кухонном столе тесто, пошла в горницу, где сидел у радиоприемника Михаил, сказала полушутя-полусерьезно:
   – Ты знаешь, отец, наша Дарья замуж собирается.
   – Еще что за новости? Нашла время шутить. Я тут последние известия… – Михаил Лукьянович приглушил звук и махнул жене рукой: иди, мол, и не мешай с такими глупостями.
   – Вовсе не шучу! У меня самые свежие новости.
   Анна Сергеевна подробно передала разговор с дочерью и неловко спрятала под передник выпачканные в муке руки.
   – А ну-ка, позови ее сюда. Я ей, вертушке, покажу, что такое замуж, неделю чесаться будет. Взяла моду до полуночи шляться. – Соколов выключил радио и накинул на плечи пеструю, похожую на матрац, пижаму.
   – Ты, может, еще и драться начнешь? Не забывай, что ей почти восемнадцать, – напомнила Анна Сергеевна.
   – Пора! Куда там! Ты первая потатчица! Не только замахнуться, но и крикнуть не даешь! – возмущался Михаил Лукьянович.
   – Ну, положим, кричать-то ты мастер…
   Начались взаимные упреки, кто больше балует детей и портит их характер. Пререкались не менее получаса, разошлись обескураженными и взаимно не примиренными.
   Михаил Лукьянович оделся, взволнованно битый час топтался меж огородными грядками, с остервенением пугая наседавших на малинник воробьев; надергал пучок ярко-красных редисок и, подходя к веранде, столкнулся лицом к лицу с Федькой.
   – Заходи, жених, – огорошил он смутившегося парня с первых же слов. – Значит, с законным браком?
   – Вот мы, я и Даша… – По лицу Феди катились капельки пота. Рыжие вихры сникли после воды и золотистыми струйками сползали на конопатый лоб; светлые чистые глаза сконфуженно и виновато опустились вниз.
   – Так вы на самом деле не шутите? – плюхаясь на стул, спросил Михаил Лукьянович.
   – А как же, дядя Миша! – как нечто само собой разумеющееся, ответил Федя. – Все уж порешили.
   – Порешили?! – Соколов всплеснул длинными руками и, оглядев жениха с ног до всклокоченной головы, грозно добавил: – Ах ты, стервец рыжий! Я к тебе вот с таких лет относился, как к родному сыну. А ты без поры, без времени начал девчонку совращать, тихоня чертов! Марш отсюдова, чтобы духу твоего тут не было! Она, дурак, еще только десятый класс кончила! А он своим жениховством морочит голову.
   – Да мы же, да я… – растерянно бормотал Федя.
   – Ступай вон!
   Соколов встал с заскрипевшего стула и отвернулся к стеклянной раме.
   Сжимая в руках полотенце, Федька сбежал с крыльца и, не останавливаясь на окрик Анны Сергеевны, исчез за каменным забором.
   – Ты не мог с ним полегче? – накинулась она на рассвирепевшего мужа.
   – Спасибо скажи, что ремнем не вытянул.
   – Только этого и недоставало от героя и партийного секретаря! – крикнула через окно Анна Сергеевна.
   В этот же день, не глядя на протест и горькие слезы Даши, ее посадили в машину и отвезли в далекую приуральскую станицу к бабушке, у которой она гостила каждое лето.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Наступил июль, на Урале стояла на редкость хорошая погода, позволившая вовремя управиться с сенокосом. Желтели стеной стоявшие хлеба, а усатый ячмень уже побелел и почти совсем созрел для уборки.
   В этом году Чебаклинский совхоз вместо оставленного в Сибири комбайна получил новый, с ростовского завода.
   Посоветовавшись с главным инженером, Молодцов решил назначить комбайнером Глафиру Соколову, но не было для нее хорошего штурвального. Сначала думали о Мартьяне Голубенкове, но потом порешили прикрепить его к Соколову. Иван Михайлович считал их друзьями и думал, что они будут отличными напарниками. Соколов в то время находился в отпуске и только вчера возвратился с курорта. Перед его приездом сбежала от бабки Даша и решительно отказалась возвращаться обратно. В доме Соколовых из-за этого шла легкая перепалка. Приходила Агафья Нестеровна и поведала, что видела их с Федькой за кузней, сидевших в обнимку. Они даже и не заметили, как она прошла мимо, разыскивая сбежавшего телка.
 
   Вечером Мартьян встретил Глафиру в клубе и пошел с ней вместе мимо огородов.
   – Получаешь новую машину? – спросил Мартьян.
   – Ты ведь знаешь, а зачем-то спрашиваешь, – проговорила Глаша. – Может быть, сердишься, что не тебе отдали? Так я могу и отказаться.
   – Ну как тебе не стыдно, Глафира. Я рад и даже хотел проситься к тебе штурвальным.
   – Я была бы тоже рада, только из этого ничего не выйдет, – ответила Глаша. – Об этом и думать не стоит.
   – Мне и думать запрещено?
   Мартьян долго готовился к такому разговору, но с первых же слов почувствовал в ее тоне решительный отказ.
   – Ты можешь думать одно, а люди – другое.
   – Какие люди? – настраиваясь все более воинственно, спросил он.
   – Будто не знаешь? – Глаше очень трудно было отказать ему в просьбе, тем более что комбайн в Сибири оставил Мартьян, вернулся с Почетной грамотой за отличную уборку, и все механизаторы полагали, что новую машину получит он.
   – А что я должен знать?
   – Если мы станем вместе работать, то Варя и Агафья Нестеровна ощиплют меня наголо, да и тебя тоже, – проговорила наконец Глафира и, словно испугавшись своих слов, убыстрила шаг.
   – Ах, вот оно что? Ну, мне на это наплевать.
   – А мне нет. Извини, Мартьян, я тороплюсь домой.
   – Не спеши. Я тоже туда, к вам иду, главного соколика хочу потрепать, пощипать у него перышки, – с задором сказал Мартьян.
   Увидев его вместе со снохой, Соколов еще больше помрачнел. Он только что воевал с Дашей и заступившейся за дочь Анной Сергеевной и проиграл сражение. Михаил Лукьянович не знал еще, что руководство совхоза, не спросив даже его мнения, лишило его такого отличного штурвального, как Глафира. Сейчас он сидел на веранде и выправлял велосипедное колесо, кем-то опять искривленное.
   Расспросив, как он отдыхал и лечился, Мартьян сообщил о новых наметках дирекции.
   – Придется тебе, Миша, с Глафирой расстаться, – сказал Мартьян.
   – Переманил, что ли? – с издевкой спросил Соколов.
   – Не думал.
   – Мне все твои думки известны. Пока я жив, этого не будет, – сумрачно и глухо проговорил Михаил Лукьянович.
   – Плохо, я смотрю, тебя там подлечили, совсем нервный стад, – подзадоривал его Мартьян. – Куражишься, друг?
   – Не куражусь, а над тобой, дурачком, потешаюсь. – Соколов все больше и больше распалялся.
   – Валяй! Иванушки-дурачки народ снисходительный. Меня, помню, в детстве спрашивали: «Кем ты хочешь, Мартьянушка, быть – летчиком или инженером?» А я им отвечал, бывало, на полном серьезе: «Иванушкой-дурачком». Почему? Да потому, что Иванушки всегда побеждали и на принцессах женились.
   Вспомнив об этом, Мартьян усмехнулся горько и закурил сигарету.
   – Наша Глафира тоже, полагаешь, вроде твоей сказочной принцессы? – язвительно спросил Соколов.
   – Возможно, – глубоко затягиваясь сигаретой и пожимая плечами, ответил Мартьян.
   – Конечно, кусок лакомый, да только не к твоему столу, принц Голубенков. Ты вон и Варвару проворонил. Я ведь все знаю и вижу…
   – У тебя золотая звездочка… А с высоты всегда дальше видно, Михаил Лукьянович, – сказал Мартьян.
   – По-твоему, я звезду незаслуженно отхватил? – окончательно вскипел Соколов.
   – Не спорю, комбайнер ты один из лучших. Давай же говорить откровенно, мы ведь друзья?
   – Ишь куда гнешь? Хочешь ко мне в штурвальные, так и скажи.
   – Не напрашиваюсь. Но вот к Глафире сейчас просился, не скрою…
   – В полюбовники, что ли? – с оттенком злорадного удовольствия спросил Соколов. Неурядица с дочерью сделала его слишком сердитым и легко возбудимым. Да и печень все еще пошаливала.
   За окном веранды, заросшей зеленой вязью разноцветных вьюнков, наплывал летний вечер, окрашивая притихший сад неярким розовым светом.
   – Я смотрю, Михаил, курорт совсем тебя испортил. Начинаешь необдуманные слова произносить, – после неловкого молчания проговорил Мартьян.
   – Это не там, а тут мне начали портить кровь… Едва расчухались с твоей Варварой и Чертыковцевым… Ну, как он без меня, опять шумел?
   – Он не шумливый, а правильный парень. Кстати, они тут с Яном Альфредовичем нашу чайную расшуровали. Жуликов разоблачили и под суд отдали. Варвару краешком пристегнули, выговором отделалась. Какие-то накладные не глядя подписала… Чайной теперь не узнать, что твой «Метрополь», десятки блюд готовят. И я там столуюсь.
   – Ишь, бобыли! А у меня вон Даша за вашего Федьку замуж собралась. От бабки сбежала…
   – Да, я знаю, – засмеялся Мартьян. – Ну, а что это тебя так тревожит?
   – Отец я аль нет? Колька тоже вон от птичниц не вылазит, какую-то им механизацию мастерит.
   – Ну и что?
   – А то, что внучонки-то не в инкубаторе выводятся.
   – Не устережешь, Миша. Ты, честное слово, завел какой-то свой соколовский домострой. Всех опекаешь, всеми недоволен. Меня тоже лакомым куском упрекнул. Ну ладно, я тебе тоже ломтик отрежу по-братски. Глафира твоя тю-тю!..
   – Ты меня брось разыгрывать! – Михаил Лукьянович даже вскочил.
   – Да не бойся! Замуж не выходит. Получила новый комбайн, а я попросился к ней штурвальным. Не берет!
   – Очень даже правильно делает. Говоришь, новый комбайн? – с тревожной растерянностью спросил он. Сухощавое лицо его угрюмо сморщилось.
   Сумерки сгущались. На веранду с лейкой в руках вошла Глаша и начала поливать цветы. Мартьян поднялся и направился к двери.
   – Ты куда? Оставайся ужинать. У меня гостинец, винцо кавказское.
   – Спасибо. В жару не пью.
   Мартьян сухо простился и вышел. Михаил и Глафира остались одни и напряженно молчали. Через раскрытое окно она частично слышала их разговор и решила поговорить с деверем откровенно. Его постоянная опека начинала угнетать Глашу.
   – Тебя, выходит, поздравить надо, а ты помалкиваешь? – барабаня по стеклу пальцами, спросил Михаил.
   – Не успела сказать.
   – Подкусываешь ты меня очень крепко.
   – Почему же, Михаил Лукьянович? – Глаша поставила в угол лейку и присела на стул.
   – А потому. Мне нового человека приучать надо, а я только приехал, и уборка на носу… Я понимаю, и ты хочешь самостоятельности. Все это верно. В другое время я бы и возражать не стал. А сейчас ты меня сажаешь в калошу, да и сама…
   – Договаривайте, коли начали.
   – Тут и договаривать нечего. Нового агрегата ты почти не знаешь, можешь сорваться. Видела, какой нынче урожай? Пшеница стеной стоит. Такого хлеба даже старики не видывали.
   – Машину я уже опробовала. Работает сказочно!
   – Кто ж у тебя будет штурвальным?
   – Директор еще не решил.
   – Интересно все ж получается! Меня не дождались… Может, и мне штурвального наметили? – спросил Соколов.
   – Да, был разговор. Вы вдвоем с Мартьяном можете гору свернуть, лучшего вам не найти, – сказала Глаша.
   – А чего ж ты его к себе не взяла? Он ведь просился…
   Глаша вспыхнула и закусила губу, словно испугавшись, что выскажет не то, что следует. Михаил Лукьянович был рассержен на сноху, и ему трудно было сдерживаться. Пытливо поглядывая на ее покрасневшее лицо, переспросил:
   – Почему ж сама не взяла?
   – Могла бы, конечно…
   – Так в чем же дело?
   – Как будто ты не знаешь… Одна тетка Агафья чего стоит, – в замешательстве, не зная, что ответить, невольно призналась Глаша. Отвернувшись, посмотрела в открытое окно на дремлющую зелень сада, где вечерний прохладный воздух густо наполнялся запахом зрелой клубники.
   – Я-то кое-что знаю, да помалкиваю… – Соколов стряхнул с папиросы пепел в цветочную плошку, размышляя о том, как продолжить этот щекотливый и неприятный для обоих разговор. – Вот курить надо бы бросить, да разве тут бросишь…
   – Вы что-то хотели мне сказать, Михаил Лукьянович? – осторожно спросила она.
   – Сразу, сношенька, не скажешь. Ломаю голову, кого б тебе в помощники определить. Раз решилась стать самостоятельной – не хочу, чтобы ты сорвалась. – Соколов говорил совсем не то, что ему хотелось сказать.
   – Я думаю с нашим Колей попробовать, – неуверенно проговорила Глаша.
   – Мальчишку за штурвал? Тоже нашла механизатора! – Голос Соколова прозвучал вызывающе громко и насмешливо.
   – Он же хорошо знает и любит машину, да и практика у него есть, – возразила Глаша.
   – Практика! Вы, может, нас с Мартьяном на соревнование вызовете?
   – Возможно. А почему бы и нет? – Тон деверя не только сердил ее, но и до крайности изумлял. Раньше она как-то привыкла и мирилась с его непререкаемостью, а сейчас это уже было слишком.
   – Валяйте! Мы вам вместо переходящего знамени Колькину портянку на агрегат пришпилим. Так и в условиях запишем.
   – Ну и пожалуйста! – задетая его оскорбительной насмешкой, кратко ответила она.
   – Нашла работягу! Он без меня, говорят, каждый день в футбол гонял да вон с птичницами на ферме цыплят выводил.
   – Он там всю электропроводку сменил. А в прошлом году, когда я болела, разве не он меня заменил? Надо, отец, быть справедливым, а вы…
   – Да, я отец, лучше знаю своего сына и с наждачком его продраю. Не защищай. Вон Дашка замуж собралась! Это что ж такое?
   Соколов вскочил, потом снова сел и достал из пачки вторую сигарету.
   – Но ведь должно же это когда-нибудь случиться, – сказала спокойно Глаша, мысленно посмеиваясь над вспышкой деверя, припоминая непоколебимую Дашину настойчивость, с которой она вот уже длительное время отстаивала свою любовь к Феде Сушкину и воевала с родителями. Откуда что взялось. Глаша даже немножко гордилась племянницей.
   – Не хочу, чтоб такое случилось, как у Мартьяна с Варварой. Он из угла в угол мечется и тебе проходу не дает. Не хотелось мне о том говорить, но приходится…
   – И не следовало, Михаил Лукьянович. – Глафира поднялась со стула и направилась к двери.
   – А я желаю поговорить. Это всей нашей семьи касается.
   – Это касается только меня одной, – твердо проговорила Глаша и, схватив лейку, выбежала в сад.
   – Это, папаша, уже невыносимо! – раздался из горницы голос Николая. Он ловко выпрыгнул через окно из комнаты на веранду и остановился против отца, взбудораженный и рассерженный. – Я протестую, старик!
   – Ты откуда взялся? – удивленно и немного растерянно заговорил Михаил Лукьянович.
   – На ракете, из космоса! – выпалил Николай.
   – Как ты с отцом разговариваешь?
   – А как ты со снохой калякал? Знатный комбайнер! Сила! Наверное, на Марсе было слышно… Как тебе, батя… ай-яй-яй!
   – Замолчи!
   – Не намерен больше молчать! – петушился перед отцом Николай, широкоплечий и длинный. – Портянкой грозишься, а мы вот рванем с Глашей и тебе на самую трубу мешковину повесим, так и знай!
   – Тебя вон тянет гонять в футбол и в дурачка, сынок, играть. А ты в механизаторы лезешь, – поддразнивал его отец.
   – Смотри, как бы ты сам не остался с последним козыришком. Зазнался ты, батя, вот что я тебе скажу.
   – Колька! – рявкнул Соколов.
   – Чего вы на весь дом раскричались? – спросила вошедшая Анна Сергеевна.
   – А ты спроси его, мама, до чего он тетю Глашу довел. Она убежала вся в слезах, – сказал Николай.
   – Ну что с тобой, Миша! Не успел приехать, кидаешься на всех…
   – Он, как наш покойный дед, Никифор Иванович, скоро начнет на каждого палкой махать. «Метода воспитания» называется… – не унимался Николай.
   – Замолчишь ты или нет, школяр? – разворчался родитель.
   – Я не школяр, папа. Мне уже осенью в армию. И ты на меня не шуми, штурвалить все равно буду, – упрямо проговорил сын.
   – Анна, уйми его, а то я за себя не ручаюсь…
   – Ну, остынь, отец, и скажи, что у вас тут произошло? – спросила Анна Сергеевна. Ей очень неприятен был этот содом, начавшийся в доме с приездом мужа и возвращением Даши.
   Сейчас русая голова дочери с накрученными в волосах бумажными завитушками все время мелькала в открытом окне; Даша с любопытством выглядывала из-за косяка: она явно подслушивала и была в курсе всей перепалки.
   – Глафира получает новую машину и уходит от меня. А этого молодца, – кивая на сына, говорил Соколов, – берет к себе в помощники.
   – Ну и что тут такого? – спросила Анна Сергеевна.
   – Она-то хочет иметь персональную славу! А он, видишь, начал пестренькие галстучки носить, ботиночки остроносенькие, об офицерском училище мечтает, с Раисой Спиглазовой сценки репетируют… Куда ж ему за штурвал, такому артисту! У него после первого же загона рубашонка от пота развалится, если работать так, как это делает его отец.
   – Ну, погоди же, папаха! – Шагая по веранде, Николай все время закидывал за уши длинные светлые пряди волос. Он на самом деле похож был на артиста, разучивающего плохо усвоенную роль. – Погоди, знаменитый, мы тебя так обставим! Мы тебе покажем работенку!
   – И правда, чего ты ерепенишься, отец. Он же убирал с тобой в прошлом году, не хуже других работал, – возразила Анна Сергеевна.
   – То еще была не работа, а детская забава. Через каждый гон к бочке с водой бегал… Нынешний год штурвальному некогда будет водичкой прохлаждаться! Хлеб-то вон какой вымахал!
   – Ну что, мама, с ним спорить? Я все равно к Ивану Михайловичу пойду, – нетерпеливо проговорил Николай.
   – Сходи, сходи, жалобу на отца напиши…
   Михаил Лукьянович поднялся, повертел в руках велосипедное колесо и, откатив его в угол, вышел.
   Закат празднично освещал деревья в саду и слепил через стекла веранды уставшие за день глаза Анны Сергеевны. Сутулая широкая спина мужа в полосатой пижаме скрылась за углом. Она понимала, что он пошел в беседку проверять стойкость своего упрямства. День выдался для него нелегкий.
   – Ты, Коля, отца не больно дразни, – тихо сказала она сыну.
   – Сама слышала: он третирует меня, как мальчишку!
   – Ему с Глафирой трудно расстаться, ты что, не знаешь?
   – Понятно!.. Глафира не хуже его комбайн знает, курсы механизаторов с отличием закончила. Он теперь нас боится, вот и все! – заключил Николай.
   – Ну, положим, его запугать не так просто. Ты не очень фырчи на отца. Прошу тебя, не зли его. Тут вон еще и Дарья… Беда с вами, – вздохнула Анна Сергеевна.
   – А я-то что? При чем тут я? – Поправляя на висках бумажные рогульки, Даша высунула голову из окна. – Думаете, что я все еще малышка, да?
   – Подслушиваешь? – Николай обернулся и встретился с гневно прищуренными глазами сестры.
   – Очень мне нужно подслушивать! – Даша вызывающе тряхнула нелепо торчащими в волосах бумажками. – Вы так кричите, что на всю улицу слышно…
   – Значит, прихорашиваешься, под венец собираешься?.. Так, так… – Николай подмигнул матери и лукаво улыбнулся.
   – А тебе-то что? – Даша вспыхнула, лениво передернула круглыми плечиками и отвернулась.
   – Ну и затеяла… Ох, невеста, – вздохнул Николай и покачал головой.
   – Отстань! – крикнула Даша.
   – Не трогай ты ее, ради бога! – вмешалась Анна Сергеевна. – С ума меня сведете. Вон к нам, кажется, гости идут.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

   Николай посмотрел в открытую дверь. В калитку входили Молодцов и Спиглазов.
   – Иди зови отца, – сказала Анна Сергеевна Николаю и пошла гостям навстречу. Приветливо поздоровавшись, она рассадила гостей на плетеные стулья и побежала ставить самовар.
   – Ну, как дела, курортник? – когда вошел Соколов, спросил Иван Михайлович.
   – Отдохнул малость, – мрачно смотря себе под ноги, ответил Михаил Лукьянович. Он был сердит на директора и главного инженера за то, что не дождались его и решили вопрос о закреплении комбайнеров самостоятельно.
   Молодцов это понимал, потому и пришел. Разговор поначалу вертелся на мелких хозяйственных делах и явно не клеился.
   – Комбайн новый получили? – спросил Соколов.
   – Да. Отличная машина! – сказал директор.
   – Слыхал, и решение приняли, – искоса поглядывая на Спиглазова, проговорил Михаил Лукьянович.
   – Предварительная наметка пока, – сказал Спиглазов. – Если ты не согласен, можно и пересмотреть.
   – Пересматривать поздно. Ячмень уже косить надо. – Молодцов насупил клочковатые брови. – Ты что, против своей снохи? – спросил он, обращаясь к Соколову.
   – В принципе нет, а вот что мой Колька будет у нее штурвальным, тут уж извиняйте… – Соколов встал и, взяв со стола сигареты, снова присел.
   – Она сама попросила, ну, мы уважили, – нерешительно сказал Спиглазов. Он не хотел спорить с Соколовым и готов был пойти на любые уступки, тем более что речь шла не о ком-либо, а о сыне секретаря партийной организации. Он отец, ему и решать…
   Директор совхоза, наоборот, придерживался совсем иного мнения. Ему хотелось, чтобы на новом агрегате работала молодежь. Соколов-младший ему очень нравился.
   – Дело тут не только в уважении, – возразил Молодцов.
   – А в чем же? – спросил Михаил Лукьянович.
   – Сколько твоему Николаю лет?
   – Предположим, девятнадцать. Что из этого?
   – Он у тебя что? Маменькин сынок? – не скрывая насмешки, напирал директор.
   – Просто еще мальчишка, и доверять такому новый агрегат…
   Соколов шумно выдохнул табачный дым и сплюнул в открытое окно.
   – Мы тут без тебя хотели Чертыковцева принять в члены партии. Он, по-твоему, тоже мальчишка?
   – Сравнял! – не то осуждая, не то возмущаясь, ответил Соколов.
   – Правильно было бы, если бы приняли, как ты считаешь, секретарь партийной организации? – настаивал Иван Михайлович.
   – Думаю, поторопились бы… – не очень уверенно проговорил Соколов.
   – Я тоже так считаю, – вставил Спиглазов.
   – Ну, ты-то, понятно, «против» голосовал бы, а тебе, Михаил Лукьянович, непростительно, – сказал Молодцов. – Парень понял вас и забрал заявление.
   – Выходит, я не могу иметь своего собственного мнения? – норовисто спросил Соколов. – Вон у меня Дашка еще в куклы играть не перестала, а уж замуж за Федьку Сушкина собралась, – совсем неожиданно прорвалось у Михаила Лукьяновича.
   – Вот это колобок! – восхищенно крикнул Иван Михайлович и звучно расхохотался.
   – Ничего смешного! – нахмурился Соколов.
   – А что? Чем Федя не жених? Парень хоть куда!
   – Сурьезный вы человек, Иван Михайлович, а тоже говорите глупости, чушь. – Михаил Лукьянович от волнения смял в пальцах окурок и швырнул его в кусты, спугнув сидевшего на ветке воробья.
   – Почему же чушь?
   – А потому… У них у обоих молоко еще на губах не обсохло, – ответил Соколов.
   – Смотрю я на тебя и думаю: рано ты, брат, стареть начал, трещинку, Миша, дал… – с сожалением проговорил Молодцов. – А может быть, печенка шалит опять? Советую бросить курить. Я вот перестал глотать этот яд и сразу себя молодым почувствовал. Сознаюсь вам по секрету, даже на агрономшу Ульяну поглядываю… Ну до чего же хороша девушка! Жаль, младший женат, лучшей снохи не сыскать!
   – Ты всех переженить хочешь, – заметил Соколов.
   – Хочу! Люблю на свадьбах песни петь. А ты вот захирел, а может быть, мы все тут зачванились? Да, да! Ты погоди, не ерзай на стуле, а послушай, что я сказать хочу. Начну с тебя, Михаил Лукьянович. Ты знаменитый на всю область комбайнер и к тому же исполняешь обязанности секретаря партийной организации. Почет, слава и должность ко многому обязывают. Не кажется ли тебе, что ты на людей стал смотреть не с площадки комбайна, а с Уральского хребта?
   – С чего ж это ты взял, директор? – напряженно спросил Соколов.
   – Это ерунда, Иван Михайлович, – крутя светловолосой головой, вставил Спиглазов.
   – Ты, Роман, помолчи чуть-чуть, – продолжал Молодцов. – Тебя тоже надо немножко пригладить… Все мы только и способны гнуть вашу молодежь и не хотим доверить ей больших дел. Соколов не доверяет уже своим детям. Сыну, дочери. Ему даже для снохи новый комбайн жалко… Он хоть и молчит, но я его мысли чую… Не оправдывайся, Михаил Лукьянович, все равно не поверю. Ну хорошо, дочка преждевременно замуж собралась… Тут дело семейное, щекотливое. У каждого родителя, как говорится, свой нрав. Но зачем же выгонять парня и орать на дочь так, что у нас в доме слышно? Почему нельзя спокойно, без крика, объяснить молодым людям, что любовь и брак – дело не шуточное. К чему эта отцовская спесь? Неужели вы не чувствуете, что наступают совсем иные времена и приказным порядком великих дел не свершишь? Теперь каждый чумазый мальчишка и даже напомаженная девица в кокетливых штанцах требуют не хворостины, а добротных, убедительных слов. Сколько я писал приказов о варварском использовании транспорта и техники, наказывал, а что было толку? Стоило появиться заметке в газете, в полсотни строк, и мы взбунтовались, а хвостики все-таки поджали: бензину за последние месяцы сожгли вдвое меньше. Теперь уже не каждый хватает «персональный грузовик», а с оглядкой: то с попутной доедет, а то и на коне пузо протрясет… Правда, вы с Романом, оберегая свою честь, решили создать на молодого коммуниста Чертыковцева «персоналку», но в конце концов сами же и опозорились. Вы еще и сейчас занимаете позу обиженных. Но имейте в виду – говорю вам не как директор, а как старый коммунист, – если станете продолжать «позировать», вытащу вас на открытое партийное собрание и той же самой молодежи пособлю отхлестать вас пастушечьими кнутами, да пусть мне самому достанется на орехи… Ведь мы все знали, что Пальцев откармливает своих хряков за счет фермы, и помалкивали?