Минуем первую полосу чащи, видим любопытную картину: у края небольшой поляны на толстой валежине сидит Гурьяныч, лениво жует сухарь. На мокром от пота лице все то же спокойствие, А рядом, метрах в двадцати от него, лежит самка.
   Услышав шорох приближающихся шагов, она вся напряглась, встала, рванулась напролом по снежной целине, уже не видя куда, наскакивая, как пьяная, на деревья. И вдруг повернулась к нам, шагнула вперед, готовая сопротивляться, а ноги не устояли, подломились, и самка безвольно свалилась на податливый снег. По вечереющему лесу тревожным гулом расползся ее протяжный стон. И тут же послышался торжествующий крик чубатой кукши. Хищная птица будто тайно следила за нашим поединком и, увидев упавшую маралуху, видимо, решила, что тут будет пожива: стала созывать на пир подружек.
   Они уже услышали и подают свои голоса, Гурьяныч взглянул на солнце, перестал жевать.
   -- Теперь можно и поторопиться, -- сказал он, вставая на лыжи и направляясь к самке.
   Та поднимается, с трудом удерживаясь на ногах. Из раскрытого рта вместе с горячим паром вырывается угрожающий звук.
   -- Дуреха, перестань, тебе же будет лучше, -- говорит задушевным тоном Гурьяныч и, протянув вперед руки, осторожно шагает к ней.
   Самка фыркает, бросается на старика, пытается ударить его передними ногами и со стоном падает на снег.
   Мы все трое наваливаемся на нее. Я крепко прижимаю ее шею к земле -- в таком положении она не может подняться. А сам не свожу глаз с Гурьяныча. Тут есть на что посмотреть и даже позавидовать, Как ловко и привычно он управляется со зверем!
   Самка отчаянно сопротивляется, бьется головою, ногами, но через двадцать минут уже лежит связанная, обессилевшая и как будто уже ко всему безразличная, А в горячих, негаснущих глазах бушует звериный протест.
   -- Успокойся, милая, -- говорит старик, приглаживая узловатыми пальцами шерсть на голове пленницы. -- В обиде не будешь, а с тайгою прощайся.
   Я смотрю на измученную погоней, спеленатую веревками маралуху, и думаю, что не гулять ей больше по лесным просторам, не бродить по хребтам, не видеть с вершин закатов, не отдыхать в прохладе горных цирков. Ее жизнь будет отгорожена от всего этого высокой изгородью. Ненужными станут приспособленность, инстинкт, чутье, слух -- все будет приглушено неволей.
   Гурьяныч, точно угадав мои мысли, говорит Пашке:
   -- Не было бы браконьерства, тут бы по всей тайге маральнику быть, чего лучше. Мы неволим зверя, в загородках держим, а лес пустовать будет, На что годится.
   Старик сделал, из веревок узду, надел на голову самки и крепко подтянул к ногам.
   -- Иначе снега нахватается -- пропадет, да и голову может в кровь разбить... Чего доброго, ослепнет, -- говорит он назидательно, по-прежнему обращаясь к внуку.
   -- Дедушка, а для чего овчинкой ноги обмотал? -- спрашивает тот.
   -- Чтобы их не порезать веревками. Говорю, зверю тоже больно бывает. Надо с любовью, с заботой...
   Мы расстелили шерстью вниз сохатиную шкуру, что нес Пашка, уложили на нее маралуху и только теперь почувствовали, как устали, как хочется есть.
   Красное солнце у горизонта. Снег в багровых подтеках. В лесной тиши печаль уходящего дня.
   -- Пашка, ты на выдумки горазд, како имя дадим маралухе? -- спрашивает старик, отрезая нам по ломтю хлеба.
   -- Кедровка. Лань. А той, -- парнишка кивает в сторону телки, -- Дочка.
   -- Вы за како имя? -- обращается ко мне Гурьяныч.
   -- Лань -- не плохо, да и Дочка -- тоже.
   -- А быка назовем Непокоренный, -- говорит Пашка.
   -- Это почему же Непокоренный?
   -- Его нам теперь не догнать -- ушел.
   -- Уйти ему некуда, внучек, -- спокойно возражает старик.
   Мы быстро съедаем по куску хлеба с маслом, набрасываем котомки, возвращаемся с Гурьянычем к телке.
   -- Дедушка, у нас остается одна шкура под быка, а как же Дочку потащим? -- спрашивает Пашка.
   -- Что-нибудь придумаем.
   Подойдя к телке, Гурьяныч сошел с лыж, сбросил котомку. Его доброе лицо осенила какая-то радостная мысль. Он внимательно осмотрел бьющуюся в припадке гнева самочку, ощупал бока, как бы проверяя дыхание, и улыбнулся во весь рот:
   -- Тебе бы, Дочка, радоваться, а ты ишь что делаешь! Подержите-ка ее, -просит он.
   Гурьяныч быстро развязывает телке ноги, и та вскакивает, отбросив нас всех в сторону, выбегает на свой след, скачет по снежному полю, затем переходит на шаг; не оглядываясь, не останавливаясь, обиженной, одинокой уходит к кромке леса.
   У Пашки опускаются руки, глаза и рот широко раскрыты от удивления.
   -- Дедушка, зачем же отпустил? -- возмущается Пашка.
   Да и мне это непонятно.
   А Гурьяныч как будто не слышит внука, стаскивает с головы шапку, машет ею в сторону удаляющейся Дочки, ласковыми глазами провожает счастливицу.
   -- Выходит, зря связывали телку, -- обиженно продолжает Пашка.
   -- Нечего, внучек, жадничать, всего не заберешь. Нам и двоих хватит, управиться бы!.. А связывали не зря: снегу сгоряча нахваталась бы -- и хана ей. Понял? А теперь, отдохнувши, ничего ей не страшно. Жить будет... Да и на приплод надо оставлять, иначе как можно! Подумай-ка об этом...
   Мы видим, как за верхним краем кедрачей скрывается Дочка. Да, ей повезло, она попала в руки Гурьяныча.
   -- Счастливого пути! -- кричит ей вслед парнишка.
   Через несколько минут мы уже тащим на сохатиной шкуре связанную маралуху вниз по логу.
   Метров через двести от борозды, проложенной еще в полдень зверями, бык свернул влево, мерным шагом ушел в боковой распадок.
   -- Надо до темноты управиться и с ним, -- говорит Гурьяныч, сбрасывая с плеч лямку.
   Мы оставили самку у сворота, а сами, набирая скорость, тронулись по следу быка.
   От лога марал поднялся на выступ, окруженный с трех сторон отвесными скалами и соединенный с отрогом узким перешейком. Там он, видимо считая себя вне опасности, лег под старым кедром.
   Услышав шаги, зверь вскочил, рванулся к проходу, но наткнулся на нас, осадил назад и стал грудью весь на виду -- могучий, непримиримый. Его большие, круглые глазка, в которых отражался отблеск закатного солнца, были полны звериного гнева. Из раскрасневшихся ноздрей вырывались клубы горячего пара. В этот решающий момент поединка он, как никогда, был собран, уверен в себе.
   -- Смиришься, неправда!.. -- говорит Гурьяныч, не отрывая взгляда от марала.
   Он подает нам знак идти вперед. Осторожно все выходим к выступу, окончательно захватываем пути отступления зверя. Тот, кажется, понимает, что попал в западню, на какую-то долю минуты замирает и вдруг в стремительном броске вперед налетает на кедр, за которым едва успевает скрыться Гурьяныч.
   Рог от удара о ствол лопается, кровь брызжет на снег тугими струями, заливает морду.
   Бык отступает, пятясь задом, и мы видим, как он снова наливается силой.
   -- Этого не взять! -- думаю я вслух.
   -- Надо поаккуратнее: зверь в опасности во много раз сильнее, -- говорит Гурьяныч, не отрывая взгляда от быка.
   А Пашка ни жив ни мертв, прижавшись к березе, пугливо выглядывает из-за ствола.
   Гурьяныч, не торопясь и все время с опасением следя за быком, достает волосяной аркан, набирает его большими кругами в руку. Выходит из-за кедра. Человек и зверь стоят в пяти метрах друг против друга. Я с замиранием сердца, с какой-то боязнью за Гурьяныча, слежу за этим немым поединком.
   Бык, не трогаясь с места, чуточку приседает и, горбя спину, уже готов обрушиться всей своей силой на врага, но в воздухе слышится свист аркана, Старик ловким броском заарканивает его и конец захлестывает за ствол кедра.
   Марал вздыбился, рванулся вправо, влево, до хрипоты затянул на шее петлю и замер, упершись всеми четырьмя ногами в землю. Он взглянул на нас обезумевшими глазами, в которых не осталось и капельки страха, и бросился в пропасть. Аркан лопнул -- и бык исчез за скалой.
   Снизу донесся грохот камней и треск сломанных деревьев.
   Пашка так и остался стоять, еще сильнее прижавшись к березке. На лице Гурьяныча и отчаяние, и виноватость, Я не могу прийти в себя от случившегося. Инстинкт жизни -- самый могучий инстинкт -- в последний момент толкнул зверя искать спасения в смертельном прыжке...
   Мы подходим к краю обрыва, заглядываем вниз, но из-за карнизов не видно основания скал, куда упал бык.
   День угасает на лохматых вершинах старых кедрачей, в морозном румянце заката. Дали прячутся в тумане. Неумолимая темень сползает с гор, окутывает дремучее царство хвойных лесов...
   На душе тяжелое чувство вины.
   Спускаемся под утес.
   Зверь лежит шершистым комком, заваленный сучьями и снегом. В его помутневшем взгляде теперь нет ни гнева, ни беспокойства. Он умирает. Его дыхание становится все реже, глаза перестают закрываться, и мы видим, как угасает в них жизнь.
   -- Не покорился!.. -- говорит с болью Гурьяныч и начинает снимать с шеи зверя обрывок аркана. Потом
   поворачивается к внуку, долго молчит и пристально смотрит ему в глаза. -- Уважать надо такое! Не смотри, что зверь, а геройски погиб за волю.
   Пашка утвердительно кивает головой.
   Еще с минуту мы стоим молча, охваченные чувством гордости за зверя.
   -- Пашка, айда на стоянку! Пусть Василий Николаевич запрягает Кудряшку и едет навстречу, а мы потихоньку потащим маралуху. Поторопись, внучек!
   -- Я, дедушка, вмиг добегу! -- кричит Пашка, и в кедраче смолкает шорох его лыж.
   Месяц огненным бубном виснет над темными кудрями сосен. Чуть посветлело в лесу.
   Вот и закончился долгий и трудный день. Отбивает поздний час дятел. Настывает снежная корка. Только высоко в небе чуть заметный отблеск давно скрывшегося солнца.
   В одиннадцать часов, уставшие, измученные, мы наконец добрались с живым грузом до палатки. Гурьяныч и Василий Николаевич еще долго возились возле маралухи: надо было сменить на ногах мокрые веревки, овчину и подостлать под бок побольше хвои.
   В палатке жарко от накалившейся печки. В тепле еще больше обнаруживается усталость. Ужинать не захотели. Выпили по кружке чая -- и спать. Сон был единственной наградой за дневные дела.
   В печке гаснет пламя. Над полотняной крышей ночь, И засыпая, я думаю о том, какая разная судьба у этих трех маралов... Потом вспоминаю Пашку: ему повезло. Сколько впечатлений, сколько свежих мыслей, загадок! Все, что парнишка видел сегодня в природе, что пережил, несомненно осядет добрым слоем в его еще детской душе, Природа не терпит фальши, она воспитывает смелых, честных, сильных духом людей. Ее благотворное влияние на человека безгранично, и очень жаль, что мы порой недооцениваем этого.
   С этим я засыпаю, но слышу рядом шорох и шепот:
   -- Дедушка, почему он прыгнул в пропасть?
   -- Говорю, страх перед неволей у него сильнее смерти.
   -- А-а... -- и парнишка отползает, еще долго ворочается, вздыхает, не спит.
   Гурьяныч поднимает нас рано, торопит в путь. Слышно, как стонет маралуха. Выхожу из палатки. Над заиндевевшими кедрачами голубеет ласковое небо, политое нежным светом наступающего утра.
   Занимается светлая зорька. За темным краем леса встают гранитные утесы, слитые воедино с кедрами.
   После завтрака общими усилиями поворачиваем Лань на другой бок, и она успокаивается. Гурьяныч с Василием Николаевичем опять перевязывают ей ноги: старик боится, как бы они не затекли у нее. Затем вливают ей в горло несколько кружек теплой воды и начинают делать из хвои настил на санях.
   Я свертываю палатку, постели, а Пашка занялся печкой. Он высыпает из нее на снег красные грудки жара.
   -- Гляньте, трава! -- кричит парнишка, показывая на оттаявшую под печкой землю, покрытую густой щетиной яркой зелени.
   -- Ишь, какое нетерпение! -- удивился я.
   -- Значит, пора, -- говорит Гурьяныч, склоняясь над зеленой лункой в снегу. -- Мне вон сколько лет, а весну жду, как исцеления. Все на твоих глазах народится, встанет, запоет, и ты помолодеешь. Весна, что и говорить, -- не шуточное дело, начало жизни! От нее и год начинается.
   Как-то странно смотреть на зеленое пятно, глубоко вдавленное в снег. На наших глазах гибкие ростки травы опушаются изморозью, никнут и, припадая к земле, умирают, обманутые случайным теплом.
   Вот и солнце. Горы уж не в силах заслонить его. Лучи ярким светом бьют в лесные просветы, гонят прочь остатки ночи. Слышатся птичьи переклички. А там, куда лежит наш путь, серебрится рыжий туман.
   ОХОТНИК ЗА ПАУТИНОЙ
   Вот и пришла весна, дружная, звонкая, многоголосая. Потекла чернота по увалам. Зазеленели холмы на равнинах. Лес забурел. С каждым днем становилось светлее. Выйдешь на улицу и пьянеешь от свежего воздуха.
   Наконец-то настал и для нас с Василием Николаевичем долгожданный отъезд. Теперь, казалось, уж ничто нас не задержит.
   Машина загружена. Через два часа самолет высадит нас за сотни километров от населенных мест.
   Прощаемся с провожающими. В последний момент, когда мы уж сели в самолет и оставалось только захлопнуть дверь, увидели бегущего к нам Пашку. Он размахивал руками, что-то кричал. Я вспомнил, что не попрощался с ним, спустился на землю.
   -- Вас вызывают на радиостанцию! -- выпалил он запыхавшись.
   -- Зачем?
   -- Не знаю. Меня за вами радист послал. Пришлось отложить на час вылет и поехать в штаб. Захожу в аппаратную.
   -- В подразделении инженера Макаровой какая-то неприятность. Начальник партии ждет у микрофона, -- встречает меня радист.
   -- Алло, алло, здравствуйте, Владимир Афанасьевич! Что у вас случилось?
   -- Позавчера приехал к Евдокии Ивановне Макаровой. Она стоит лагерем на вершине Усмунского гольца. Неприятность у нее получилась: нити паутиновые провисли в большом теодолите, пришлось приостановить работу. Запасная паутина оказалась некачественной, видимо старая. Третий день бригада охотится за пауком-крестовиком. Всю тайгу обшарили -- ни одного не нашли.
   -- Напрасный труд, -- перебиваю его. -- Ведь для инструмента нужна паутина от кокона крестовика. Попробуйте подогреть электролампой провисшие нити в инструменте; если они не натянутся, тогда организуйте более энергичные поиски кокона. Используйте эвенков-проводников. Другого выхода пока я не вижу. Обещать же вам помощь в ближайшие дни затрудняюсь. А что вы предлагаете?
   -- Никто из нас не знает, где прячет самка паука свой кокон. Тайга большая -- разве найдешь. А проводники у нас молодежь, еще не опытные, Сейчас попробуем подогреть нити, может, натянутся.
   Вдруг в трубку врывается возбужденный женский голос:
   -- Паутину нам не найти. Здесь на горах еще снег. Неужели не поможете?!
   -- Здравствуйте, Евдокия Ивановна! Я понимаю вашу тревогу, но как помочь, не знаю. У нас нет запасной паутины, ее раздали наблюдателям, а их сейчас в тайге и днем с огнем не разыщешь. Да и как доставить ее? Не попутным же ветром? В районе нет ни одной посадочной площадки.
   -- Но ведь если в ближайшее время не закончим наблюдений, сорвем проектирование.
   -- Учитываю. Потерпите немного, Я сейчас соберу людей, будем решать, что делать.
   -- Когда нам явиться на связь?
   -- Через два часа...
   Так сегодня и не сбылась мечта улететь в тайгу. Задержка в работе инженера Макаровой, которая ведет геодезические работы в районе крупного рудного месторождения, действительно чревата неприятными последствиями. Проектировщики давно ждут карту, и мы не должны подвести их.
   -- Что это за паутина в инструменте? Неужели без нее нельзя обойтись? -интересуется радист.
   -- Ты когда-нибудь смотрел в трубу обычного теодолита? Видел в нем перпендикулярно пересекающиеся нити? -- спрашиваю я.
   -- Видел.
   -- Так вот, в обычном теодолите эти линии нарезаются на стекле, а в высокоточном, скажем, в двухсекундном, как у Макаровой, с большим оптическим увеличением, нарезать нельзя -- будет слишком грубо. Линии заменяют паутиной, натянутой на специальную рамку. Паутину же берут из кокона, в котором паук-крестовик откладывает яйца. Всего-то для инструмента и надо дециметра два паутины.
   -- А разве шелковая нитка не годится?
   -- Она лохматая, не дает четкой линии. Нужна именно паутина.
   Скрепя сердце отдаю распоряжение разгрузить самолет и послать его выполнять другое задание.
   Придется заняться паутиной.
   Прежде всего надо организовать поиски в поселке. Обычно крестовики обитают на чердаках, в кладовых, под соломенными крышами и под тяжелой мебелью в квартирах. Но никто не знает, где самка прячет свой кокон.
   Тут же возникает вопрос: предположим, нам повезет с паутиной, но как ее доставить Макаровой на голец, чуть ли не за двести километров от поселка, да еще в кратчайший срок?
   Вечером мы снова связались с начальником партии. Он сообщил, что нити в теодолите после нагрева их электролампами не натянулись и что нет никакой надежды отыскать там паутиновый кокон.
   Наши попытки найти в поселке паутину тоже безуспешны, хотя этим делом и занимался большой отряд пионеров. Они добросовестно обшарили нежилые помещения, чердаки, каждый у себя дома просмотрел все закоулки. И чем меньше оставалось надежды помочь Макаровой, тем больше росла тревога за наши обязательства перед проектировщиками.
   В тот же день, как бы в подтверждение срочности дела, мы получили письмо от проектной организации с напоминанием о том, что материал должен быть сдан нами вовремя.
   Поздно вечером пришел я домой.
   Только разделся, как раздался стук в дверь.
   -- Заходите!
   Дверь тихо скрипнула, и в образовавшуюся щель просунулась нога, обутая в унт. Затем я увидел двух косачей, заткнутых за пояс головами, и сразу догадался: пришел Пашка.
   -- Проходи, чего остановился!
   -- За гвоздь, однако, зацепился, -- послышался за стеной ломкий мальчишеский голос, но сам Пашка не показывается, а лишь трясет косачами -явно дразнит.
   Я хотел было втащить его, но парень, опередив меня, уже стоял на пороге в позе гордого охотника: дескать, взгляни, на что я способен, неужто не позавидуешь?!
   -- Где же это тебя угораздило, да еще двух? -- сказал я, с напускной завистью рассматривая птиц.
   Пашка доволен, улыбается во весь рот. Стащив с головы ушанку, растирает ею грязный пот на лице.
   -- Из дедушкиной шомполки стрелял. Там же, по Ясненскому, где коз гоняли. Поедете? Страсть как играют! Иной такие фигуры выписывать начнет! -И, склонив набок голову, растопырив руки, он задергал плечами, пытаясь изобразить разыгравшегося на току косача. -- Как зачуфыкают да закурлыкают, аж дух замирает. Другие обзарятся -- по-кошачьему кричат... Эх, и хорошо сейчас в тайге!
   -- Не соблазняй. Дела, Пашка, не пускают. Не до косачей.
   Парнишка помрачнел. Неловко переступая с ноги на ногу, он выдернул из-за пояса косачей и равнодушно бросил их к порогу.
   -- Еще и не здоровался, а уж обиделся. Раздевайся, -- предложил я ему.
   -- Значит, зря я вам скрадки налаживал на токах, -- буркнул он, отворачивая голову. -- Думал, поедете, заночевали бы у костра, похлебку сварили из косача. Ну и вкусна же!
   В кухне зашумел самовар, и Акимовна загремела посудой.
   -- Пить охота, -- сказал Пашка. -- Я только нынче со своей кружкой пришел. У вас чашечки маленькие, из них не напьешься.
   Он достал из кармана эмалированную кружку и уселся за стол.
   -- Ты где пропадал, Пашка, все эти дни?
   -- Каждый день после школы бегал в Медвежий лог на смолокурку, помогал дедушке. Мы с ним пни корчевали, а бабушка их на Кудряшке возила. Позавчера только управились. Школу кончу и будем смолу гнать: дедушке одному не управиться.
   -- Когда же ты уроки учил?
   -- Вечерами да рано утром, до школы... Я хочу у вас что-то спросить... Только дедушке не сказывайте, рассердится, а мне обижать его неохота. Можно мне в экспедицию поступить работать? -- И, не дожидаясь ответа, продолжал: -Я в тайге не хуже большого -- любую птицу поймаю. А рыбу -- на обманку, за мое почтенье! Петли на зайцев умею ставить. В прошлое воскресенье водил в тайгу городских ребят. Смешно: они, как телята, след глухариный с беличьим путают, ель от пихты отличить не могут. А я даже на днях дедушку пикулькой подманил вместо рябчика, Ох, уж он обиделся! Говорит: "Ежели ты, Пашка, кому-нибудь об этом расскажешь, портки спущу и по-настоящему высеку!"
   -- Ну, это уж привираешь... Как же ты мог дедушку-таежника обмануть? -вызываю его на откровенность.
   -- Вам расскажу, только чтоб дедушке ни слова, -- сказал он серьезно, подвигаясь ко мне и опасливо косясь на дверь. -- Вчера прибежал ночевать в зимовье к дедушке, да запоздал. Ушел он в лес, косачей караулить. Ну, и я туда же, его следом. Места знакомые. Подхожу к перелеску, где ток косачиный, и думаю: дай-ка подшучу над дедушкой. Подкрался незаметно к валежине, достал пикульку и пропел рябчиком, а сам выглядываю. Ухо у дедушки острое, далеко берег. Вижу: он выползает из шалаша, шомполку в мою сторону налаживает, торопится, в рот свою пикульку засовывает и поет: тии-ти-ти-тии. Я ему в ответ потихоньку: тии-ти-ти-тии... Он припал на снег, подкрадывается ко мне, а сам ружье-то, ружье толкает вперед, глаза варежкой протирает, смотрит вверх. Это он на ветках рябчика ищет. Я опять: тии-ти-ти-тии. Метров на двадцать подполз он ко мне и вдруг ружье приподнял да как бухнет по сучку. Я и рассмеялся. Вот уж он осерчал, с лица сменился; думал, выдерет. "Для этого, говорит, я тебя, негодник, учил пикать, чтобы ты деда обманывал?" И пошел, и пошел... Так что возьмите в экспедицию... -- вдруг взмолился Пашка, меняя тон.
   -- Хорошо, что ты любишь природу, но, чтобы стать путешественником, нужно учиться и учиться. А у тебя с математикой нелады...
   У Пашки сразу на лбу выступил пот. Парень отвернулся и торопливо допил чай.
   -- Что же ты молчишь? Или неправда?
   -- Вчера с дедушкой вместе решали задачу насчет автомашин с хлебом. Он говорит: "Умом я тут не соображу, мне нужно натурально, а пальцев-то на руках не хватает для счета -- машин много". Он спички разложил и гоняет их по столу взад-вперед. Вспотел даже, разгорячился. Бабушка и говорит ему: "Ты бы, Гурьяныч, огурешного рассольцу хлебнул, может, легше будет, к автомашинам же ты непривыкший". Даже богу стала молиться, чтобы задача у нас с дедушкой сошлась.
   -- Ну что же, решил он?
   -- Нет, умаялся, да так за столом и уснул. А бабушка поутру баню истопила, говорит: "Еще, чего доброго, от твоих задач дед захворает, всю ночь бредил машинами".
   -- Это уж ты выдумываешь.
   -- Не верите? -- И Пашка рассмеялся.
   -- А сам-то ты решил?
   -- Решил... Только неверно...
   -- Слушай, Пашка, ты сегодня не ходил с отрядом пионеров паутину искать?
   -- Нет. А зачем она вам?
   Я подробно объяснил Пашке, в чем дело.
   -- Надо искать в тайге, там уж наверняка крестовик живет. Надежда на тебя, выручай!
   -- А какой он, крестовик?
   -- У него по спине две темных полосы, напоминающие крест.
   -- А если я паука не найду, тогда совсем приостановится работа? -- вдруг спросил он.
   -- Да, работы остановятся, но до этого допускать нельзя, -- ответил я. -Так уж ты не подводи меня, постарайся...
   Пашка вдруг весь загорелся, точно обожгла его какая-то мысль. Он вскочил, схватил шапку и, застегивая на ходу телогрейку, выбежал во двор.
   -- Косачей, косачей возьми!
   -- Я к дедушке побежал в зимовье, -- крикнул он в окно и скрылся в сумраке...
   ...Прошел в бесполезных поисках и следующий день, Не было надежды и на Пашку, Что делать?..
   В штабе уже заканчивался рабочий день. Вдруг слышу, кто-то ломится в помещение, не обращая внимания на окрик вахтера. Широко раскрывается дверь -на пороге кабинета появляется Гурьяныч с Пашкой. Оба раскрасневшиеся от быстрой ходьбы, возбужденные.
   -- Здравствуйте! К вам с удачей! -- говорит старик и поворачивается к Пашке. -- Выкладывай!
   Пашка запускает обе руки в карманы телогрейки, достает спичечные коробки, а сам не сводит с меня сияющих глаз.
   -- Вот в этих коробочках по три кокона, -- объявляет Гурьяныч.
   -- Куда столько!
   -- Это еще не все: принесли и живых крестовиков. -- И Пашка достает из-за пазухи несколько коробок, перевязанных цветными лоскутками. -- Все, как один, крупные. Вот этот -- из дупла лиственницы, этот -- из дровяника, этого поймал в остатке стога сена. Всех рассадил по разным коробкам, может, не одинаковая у них паутина.
   -- Молодец, Пашка, прямо скажу -- не ожидал!
   -- Прыткий он у нас, на все руки! -- И Гурьяныч, распахнув однорядку, присаживается в угол на пол.
   Парнишка пристраивается рядом.
   -- Спасибо, Пашка, выручил. Паутины этой хватит на тысячу инструментов. Как рассчитываться будем с тобой?
   Старик с душевной снисходительностью смотрит на внука, потом спрашивает с улыбкой:
   -- Разбогатеешь, чего покупать будешь?
   -- Ружье, Ты же говорил, как деньги будут, непременно купим.
   Старик не отвечает, поворачивается ко мне.
   -- С паутиной что собираетесь делать, да и с пауками?
   -- Пауков выпустим, а паутину надо срочно доставить в тайгу.
   -- Это куда же?
   -- На Усмунский хребет.
   -- Не бывал там. Видать, далеко... Как же вы ее туда доставите?
   -- Будем искать проводника.
   -- Туда проводника в поселке не найти. Километров за сто я хаживал, не дальше, а другие и того меньше. Нет ли у вас карты -- взглянуть, где он. Усмун, какие там речки?.. Может, советом помогу. -- И старик встает, подходит к столу.
   Пашка точно прилип к нему, вижу, у него созрел какой-то план.
   Я разворачиваю перед Гурьянычем фотосхему местности, показываю расположение на ней поселка и линию хребта. Старик достает из внутреннего кармана очки, внимательно смотрит сквозь стекла на схему, водит по ней загрубевшим пальцем. Обращается к внуку:
   -- Кака это речка, читай!
   -- Порожная.
   -- Так-так... А эта как зовется?
   -- Кедровый ключ.
   -- Знаю, левый приток Порожной. Бывал там, но
   давненько.
   -- Скажите, Гурьяныч, как легче добраться до Кедрового ключа?