Страница:
– Неприятности на службе?
– Несущественные. Всё управление наше захворало: и надзиратели, и приставы поголовно. Одному за всех вчера работать пришлось, сидел допоздна, глаза устали.
Ивенский-старший вгляделся в лицо сына внимательнее, заметил под носом не до конца смытые следы подсохшей крови.
– Да ты сам здоров ли, милый мой?
– Здоров и весел, как двуглавый конь Македонского Бицефал![4] – заверил сын бодро. – Но знаешь, я теперь отправлюсь к себе, и обед мне пусть подадут в постель, – в боку неприятно кололо, и он начинал сомневаться, не сломал ли при падении ребро.
Весь оставшийся день он пролежал на старом своём старом сафьяновом диване со сборником путевых заметок о странах Передней Азии в руках. Но чтение отвлекало плохо. Тревога не давала покоя Роману Григорьевичу, он ждал беды и на чём свет бранил себя, зачем ему, превратившемуся в магнит для несчастий, пришло в голову заявиться в родительский дом. Бежать надо было, скрыться подальше от людей, чтобы никто от близости к нему не пострадал… Но за окном выл ледяной бесснежный ноябрь, и бежать было некуда. Тем более, что ничего рокового больше не случилось, только у дивана подломилась задняя ножка, и прислуга, подавая обед, едва не обварила его высокоблагородие супом – Роман Григорьевич уже и расстраиваться не стал. Ему пришло в голову: а нет ли таинственной связи между чередой его невезений и следственными действиями в доме убиенного мага? Почему-то эта мысль его успокоила, и он задремал.
Вот так бездарно провёл выходные господин второй сыскной пристав.
Для нового его помощника день сложился много удачнее. Пробудился Тит Ардалионович в прекрасном настроении. Воспоминания о первом дне службы приятно будоражили душу, то, что пугало вчера, сегодня представлялось чрезвычайно увлекательным. Правда, к удовольствию примешивалась досада на собственные нервические реакции, казавшиеся теперь совершенно неоправданными. Желая загладить мнимую вину, юный Удальцев решил пренебречь отдыхом и посвятить праздничный день службе. В блокноте его было выписано десятка три имён с адресами последних клиентов покойного, коих надлежало опросить по делу. Имена были самыми простыми, из мещан и мелких купцов. Роман Григорьевич решил, что с допросом лиц столь незначительных в состоянии справиться даже неопытный младший надзиратель. Только одно имя в этой череде стояло особняком: графиня Золина Е. К., адрес деликатно не указан.
– Можно подумать, это такой большой секрет! – отчего-то рассердился вчера Ивенский, да так, что даже бледные щёки порозовели. – Особняк на Моховской, тот, что с кариатидами и львами, знаете его?
– Так точно, ваше высокоблагородие, хорошо знаю, – подтвердил Удальцев, в который уже раз позабыв, что Роман Григорьевич велел обращаться без чинов.
– Вот и прекрасно, – одобрил тот. – В понедельник поутру отправляйтесь на Моховскую, постарайтесь разузнать, что сможете. А моей ноги в том доме больше не будет никогда! – и, помолчав, добавил непонятно. – Я рассчитываю на вашу скромность.
Чем графиня Золина Е.К. так насолила господину второму приставу, для Удальцева осталось тайной, притом интригующей, поэтому понедельника он дожидаться не стал.
…У дверей особняка его встретил швейцар очень необычного вида: в невероятно старомодной ливрее с золотым шитьём – Тит Ардалионович даже не представлял, что этакая древность где-то ещё может быть в ходу. Пожалуй, он смотрелся бы комично, когда бы не был так неприступен и мрачен.
– Младший надзиратель сыскного управления Удальцев, по делу об убиении мага Понурова, желаю видеть графиню Золину, – с излишней суровостью в тоне отрекомендовался Удальцев, ему было очень неуютно под снисходительным взглядом важного слуги.
– Сыскных не велено принимать, – надменно бросил швейцар.
– Ступай и доложи! – ледяным голосом, невольно копируя интонации нового начальника, приказал юный инспектор. – Дело государственной важности, отлагательства не терпит! – и, набравшись наглости, – да долго ли ты будешь меня на пороге держать? Не лето на дворе!
Щвейцар нехотя пропустил визитёра в переднюю. Спустя минуту до него стали долетать обрывки фраз.
– … из сыскного? – едва ли не испуганный женский голос. – Ни в коем случае… дома нету… больны…
– …совсем другой… государственной важности… убийство… – бас швейцара.
– Убийство? Ну, тогда проси… кабинет Михаила Борисовича…
Обстановка в кабинете хозяина дома, куда был препровождён Тит Ардалионович, удивляла своим аскетизмом. Право, даже холодная передняя в этом доме выглядела богаче, по крайней мере, в ней имелась большая фарфоровая ваза на кованой треноге, расписанная цветами и драконами. Прибежище же графа вовсе не имело никаких украшений, разве что старый учениический глобус с глубокой царапиной по нулевому меридиану, а ложе его было застелено клетчатым британским пледом такой скучно-серой расцветки, что Удальцев сначала принял его за солдатское одеяло.
Графиня Золина Елена Карповна оказалась женщиной лет тридцати семи – сорока, с лицом красивым, но глуповатым: слишком уж кукольными казались огромные голубые глаза, лет двадцать тому назад делавшие её, вероятно, совершенно неотразимой. Впрочем, и теперь многие продолжали восхищаться ею, ведь к счастью, есть на свете мужчины и старше осьмнадцати лет.
Одета она была по-домашнему скромно, в жемчужно-серое платье свободного покроя, плечи прикрывала пушистая шаль. Вид у графини отчего-то был испуганный.
– Чем могу быть полезна следствию? – сухо осведомилась она.
Тит Ардалионович постарался не стушеваться.
– Для следствия представляет интерес, что связывает вас с магом Понуровым, найденным вчера зарезанным в собственно доме?
Большие глаза Золиной сделались огромными.
– Как?! Убит Понуров? Маг? Разве такое возможно?
– Отчего же нет? Все люди смертны, – наиграно-равнодушно пожал плечами Удальцев. – Ваше имя значилось в его старых записях, и на среду вам назначена была новая встреча. Не могли бы вы прояснить, какова была её цель?
– Молодой человек, вам не кажется, что это слишком деликатный и личный вопрос? – Елена Карповна отчего-то вспыхнула, как маков цвет, и Удальцев на миг вообразил, уж не любовной ли была эта связь? Хотя, вряд ли маг стал бы заносить имена тайных любовниц в клиентские списки.
Но графиня и сама поняла, что ответ её прозвучал двусмысленно, и отчего-то сочла нужным оправдаться перед мальчишкой-сыскным.
– Хорошо, в интересах следствия я расскажу вам… но могу ли я рассчитывать на вашу скромность?
– Не сомневайтесь! – отчеканил Удальцев. Где-то он уже слышал похожую фразу?
– Видите ли, у меня есть дочь, совсем ещё юная девушка, – начала рассказ графиня. – А какая мать не желает дочери добра? Так вот, прежде мы жили в Северной Пальмире, но некоторое время назад перебрались в Москов-град, и тут моя Лизанька чрезвычайно увлеклась одним молодым человеком, весьма привлекательным внешне, и, безусловно, достойным и порядочным по натуре… Но положение его нам с мужем показалось слишком скромным, ввели в заблуждение род его занятий и невысокая должность… Ах! – Елена Карповна не смогла подавить вздох сожаления. – Мы внушали дочери, что он ей не пара, но Лизанька и слушать ничего не желала, дело определённо шло к свадьбе. Тогда мы решили прибегнуть к услугам мага. Отворотное зелье, знаете ли, очень помогает в таких случаях. Лизанька наша Ро… молодого человека забыла совершенно – не узнавала в лицо, не желала видеть… Да. И буквально через неделю, от одного общего знакомого мы узнали об истинном положении вещей. Оказалось, отвергнутый нами юноша принадлежит к роду весьма известному, и средствами отнюдь не обделён… Во всех отношениях блестящий молодой человек, и с большим будущим…Разумеется, нам захотелось исправить ошибку, и мы вновь обратились к Аскольду Аскольдовичу за помощью, он назначил нам приём на среду… Но теперь… – она беспомощно вскинула на Удальцева девственно-голубые глупые глаза, – раз Аскольд Аскольдович мёртв, наверное, уже ничего нельзя изменить?
– Наверное, нельзя, – согласился инспектор мстительно. Он обладал богатым воображением, и очень живо представил себе, что должен был чувствовать бедный «молодой человек», когда невеста внезапно перестала узнавать его в лицо.
– Ах, как же несправедливо устроен наш мир! – выдала графиня, заставив Удальцева поперхнуться: ей ли пристало рассуждать о справедливости? Уж чья бы корова мычала, как говорят в народе. – Как бы мы с супругом хотели повернуть всё вспять! А как была бы счастлива Лизанька, если… – тут дама всхлипнула в кружевной платочек.
– Это всё? – прокашлявшись, уточнил Тит Ардалионович, стараясь, чтобы голос звучал ещё строже. – Больше вы ничего не имеете сказать по данному делу? Как долго и как хорошо вы знали покойного, обращались ли к нему прежде, или этот… гм… эпизод был единственным? Имеете ли общих знакомых? Не слышали ли сторонних разговоров о нём, не было ли у него врагов?
Увы-увы, ничего существенного Елена Карповна поведать не смогла. Понурова ей рекомендовала подруга, Аглая Дементьевна Ярская-Кносс, которой тот очень удачно помог разыскать сбежавшую левретку. Ничего больше графиня о нем не знала.
– Что ж, честь имею кланяться, – поднялся с кресла Удальцев… и замер на месте.
Чудесное видение возникло на пороге кабинета. И надо вам сказать, что глаза у видения были огромными и небесно голубыми, точь-в-точь как у маменьки, однако сражённому в самое сердце Титу Ардалионовичу они отчего-то вовсе не показались глупыми. Видение же мелькнуло, и исчезло.
– Рекомендую, моя дочь Лизанька, – запоздало представила графиня. – Бедняжка сделалась такой нервной с… с того дня… А вы, юноша, ведь в Сыскном отделении служите? Скажите, не известно ли вам имя некоего Ивенского?
– Известно, как же, – подтвердил Удальцев жестоко. – Роман Григорьевич – мой непосредственный начальник. Право, замечательный человек, каких поискать! А что, вам он тоже знаком?
Такой вот разговор состоялся у них. И всю дорогу до Кузнецкого, где проживал следующий свидетель, Удальцев гадал, как ему теперь поступить. С одной стороны, он сам заверил графиню, что будет молчать. Елена Карповна, конечно, дура, иначе не назовёшь, но это, к сожалению, не освобождает его от уже данного обещания. С другой стороны, зачем бы ей так откровенничать с человеком незнакомым и совершенно для неё незначительным, если бы она не рассчитывала, что тот передаст слова сожаления отвергнутому жениху? А он вот возьмёт, и не передаст! Назло!.. Да. И окончательно разрушит счастье Романа Григорьевича. Несомненно, тот сразу догадался о причине странного поведения своей невесты, как только увидел имя её матери в списке клиентов убиенного Понурова, понял, отчего и по чьей воле она так переменилась к нему. Но может быть, не всё ещё потеряно? Ведь бедная девушка ни в чём не виновата, её просто околдовали против воли! Роман Григорьевич не должен её строго судить… Да. Определёно, он передаст ему этот разговор. В конце концов, это его служебная обязанность – докладывать начальству всё… ну, или почти всё. О «скромном положении и невысокой должности» можно будет не упоминать, как-нибудь обойти. Остальное же надо передать, а там уж пусть сам решает, как ему быть.
Приняв это решение, разволновавшийся юноша отчасти успокоился. Почему только отчасти? Да потому что не шло из головы чудесное видение, возникшее на пороге графского кабинета, как ни гнал он мысли о нём, сколько ни твердил себе с горечью: уж если такой блестящий молодой человек, как пристав Ивенский, пришёлся Золиным не ко двору, на что надеяться простому сыскному инспектору, чиновнику четырнадцатого класса? Графиня, конечно, большая дура, но в одном она права: несправедливо устроен этот мир!
Чтобы забыться, отвлечься от нахлынувшей душевной тоски, Удальцев до самого вечера опрашивал свидетелей из списка, сначала ходил по адресам пешком, из экономии, потом так утомился, что нанял извозчика, и потратил на него последний рубль, в надежде, что назавтра ему возместят расход из кассы. За день он успел опросить множество народу, были среди них чиновники, подрядчики, купцы богатые и средней руки, и жёны их. Были портные и белошвейки, учителя из гимназии, воспитатели из приюта, две актрисы из театра и один музыкант. Каждый шёл к магу Понурову со своей печалью, но всех объединяло одно: о частной жизни его не было известно никому… Или кто-то не пожелал сказать правду?
Утром понедельника Ивенский с Удальцевым столкнулись нос к носу у дверей: Роман Григорьевич снова явился на службу раньше обычного, на этот раз потому, что до места его доставил отцовский крытый экипаж. При этом лошадь умудрилась не понести, карета ни разу не перевернулась, и даже колесо отскакивать не стало. Тяжёлые предметы на голову тоже больше не падали, из чего Роман Григорьевич заключил, что чёрная полоса осталась позади, и воспрянул духом. На подступах к дверям управления было безлюдно до умиления. Ещё с вечера субботы господин второй пристав предупредил, что приёма не будет, и велел гнать от ворот всех – и жалобщиков, и доносчиков. Дежурному так понравилось это занятие, что он и их благородиям отворил не сразу, сначала орал из-за двери «пошли прочь!», а отворив, долго и униженно извинялся, что «через штатскую одёжу не сразу признал» – по случаю следственных действий Роман Григорьевич был одет в партикулярное: короткое пальто, новомодный пиджак и тёмно-серые брюки. Костюм сидел на нём достаточно изящно, но чем-то неуловимо напоминал армейский мундир. Или дело было не в самом костюме, а в выправке его обладателя?
Зайдя в свой кабинет, Роман Григорьевич, вместо того, чтобы занять место за столом, уселся на край столешницы и принялся качать ногой, немного шокировав своего подчинённого.
– Ну-с, на чём мы с вами остановились, Удальцев… вы ведь не будете в обиде, если я стану звать вас по фамилии? Имя ваше, Тит Ардалионович, очень красиво, но согласитесь, немного длинновато для служебных разговоров.
Юноша от души согласился. Имя своё он терпеть не мог, точнее, его первую, короткую часть. Вот отцово имя Удальцеву-младшему нравилось, как ни произноси: можно раскатисто: Ар-р-р-далион, можно коротко и лихо: Ардальон. Так и так хорошо звучит. А своё – не нравилось категорически. Угораздило же маменьку измыслить этого «Титушку»! Ладно, звали бы Титом кого-то из славных предков – не так обидно было бы пострадать за родовую честь! Но нет! В романе вычитала и нарекла первенца! А его, бедного, аж передёргивало всего, когда младшие дети бегали по дому и звали брата: «Титя, Титя! Где Титя?» Пуще огня боялся он, что эту «титю» однажды услышит кто-то из товарищей по гимназии – тогда хоть руки на себя накладывай. Ничего, обошлось, но неприятный осадок остался на всю жизнь.
– Итак, мы составили списки свидетелей. Поедем по адресам, начнём опрашивать?
– А ведь я, Роман Григорьевич, по двадцати трём адресам успел вчера! – не без гордости доложил инспектор.
– Неужели? Какой же вы молодец! – похвалил пристав от души, но вдруг помрачнел и напрягся. – Скажите. У Золиных вы тоже побывали?
– Побывал, – подтвердил Удальцев потупившись. Трудный момент наступил.
– И каким же вышел ваш разговор? – Роман Григорьевич старался казаться равнодушным – качал ногой, смотрел в окно – но лицо его заметно побледнело, выдавая волнение.
Тщательно подбирая слова, и делая вид, будто он сам даже не догадывается, о ком идёт речь, Удальцев изложил начальнику суть вчерашней истории. Тот слушал не перебивая, чуть не до крови кусал губу. Потом, помолчав, уточнил.
– Итак, речь шла об отворотном зелье… Скажите, а о сглазе, или там, порче упоминаний не было?
– Ни единого! – заверил инспектор с излишней в его положении «несведущего» горячностью. Ивенский коротко взглянул на него, чуть улыбнулся и пробормотал, обращаясь скорее к самому себе, нежели к собеседнику.
– Понятно. Значит всё дело в шкафу… Скажите, Удальцев. С вами вчера ничего необычного и, скажем так, неприятного не происходило?
– Никак нет, ваше высокоблагородие! – от удивления тот снова перешёл на уставное обращение. – Простите, насчёт шкафа я не совсем…
Но Ивенский ничего объяснять не стал, отмахнулся:
– Ах, это неважно! Возьмите побольше чернил, пора за работу. Сегодня мы с вами будем разъезжать по городу как цари. У моего папеньки лучшие лошади во всей столице, а карета трофейная, прежде принадлежала османскому паше. Ход чудесный – такой кареты и у великих князей нет! Только прежде заедем к вам, переоденетесь – напрасно вы сегодня по форме. Проживаете где?
– На Капищах, – покраснел Удальцев. Ивенский и глазом не моргнул:
– Заедем на Капища.
«Работа» шла медленно, на каждый «адрес» уходило едва не по часу. А всё потому, что объезжали они самые известные и богатые дома из списка. И в каждом из них Романа Григорьевича приветствовали как старого знакомого. Начинались бесконечные вежливые расспросы о здоровье присутствующих и третьих лиц, упрёки, что редко бывает в свете, обмен любезностями, и пока-а доходило до сути, бедный Тит Ардалионович успевал прокиснуть со скуки. Уж ничто не радовало его: ни красота и роскошь окружающей обстановки, ни то, что Роман Григорьевич представлял его, как равного, хозяевам таких домов, куда простого чиновника четырнадцатого класса иначе и на порог не пустили бы… Одного ему хотелось – лечь где-нибудь в уголке на коврик и заснуть.
Очевидно, сам Роман Григорьевич его настроение разделял, потому что настал счастливый момент, когда тот объявил.
– Всё! Сил моих больше нет! Если меня ещё раз спросят о здоровье тётушки Аграфены Романовны, или отчего я пропустил бал у Меркалиных, я просто застрелюсь из служебного револьвера! Не знаю, как вы это выносите, Удальцев, а с меня «высшего света» на сегодня довольно, я к нему не привык.
Ах, как же Удальцев был благодарен ему за такие слова!
А пристав продолжал:
– К тому же, пользы от наших визитов – чуть. Мы лишь убедились, что покойный подвизался на поприще любовной магии, спиритизма и розыска пропавших вещей. Дело от этого яснее не стало. Давайте-ка зайдём с другой стороны: отправимся в Оккультное Собрание, возможно, там мы сможем узнать больше… если только господа маги с нами захотят разговаривать.
Захотели, надо же! В тот день Удальцев первый раз задался вопросом: отчего так получается? Всего-то пять лет разделяет их с Романом Григорьевичем. Для сверстников это много, но для людей пожилых – ничто, оба – юнцы. При этом он, Тит, прикладывает большие усилия, чтобы выглядеть старше и значительнее, Роман Григорьевич же для этого ровным счётом ничего не предпринимает. Он носит бакенбарды – Ивенский бреет до самых висков, он пытается отпустить усы (правда, вырастает ерунда какая-то) – Ивенский не пытается (интересно, что бы у него вырастало?),[5] он старается ходить степенно и чинно – его высокоблагородие на бульваре, поленившись обойти кругом, перелезли через кованую ограду, попавшуюся на пути. Посмотрели, правда, нет ли знакомых поблизости, и то как-то небрежно – и перемахнули по-мальчишески, а бедному подчиненному пришлось лезть следом – не отставать же от начальства? Он старается говорить скупо и глубокомысленно – Роман Григорьевич хоть и не особенно разговорчив, но в выражениях не стесняется, что думает, то и выкладывает прямо. Но вот что удивительно. Все окружающие, от людей в больших чинах до простых швейцаров или дворников смотрят на него, Тита Ардалионовича, как на мальчишку. А на Романа Григорьевича попробовали бы они неуважительно взглянуть! Он сам умеет так посмотреть своими холодными серыми глазами, что любой становится во фрунт, берёт под козырёк, и «рад стараться»! Как он это делает? Сначала Тит думал, дело в чинах: четырнадцатый класс и седьмой – большая разница. Но нет: если оба в партикулярном – на лбу у них не написано, кто в каком чине, и представлялся Ивенский часто только по имени, без регалий. Но к нему окружающие относились с большим почтением. На Удальцева не хотели смотреть. Должно быть, Роман Григорьевич обладает особым магнетизмом, умеет скрыто влиять на людей, решил Тит Ардалионович, и ещё больше зауважал нового начальника.
Но вернёмся в Оккультное Собрание.
Размещалось оно в Земляном городе, в Сухаревой башне, где в петровские времена практиковал прославленный Иоахим Брюс, выращивал своих безобразных гомункулусов, что и по сей день живут на цепи в подвалах кунсткамеры. Но теперь от лаборатории его и следа не осталось, здание было полностью перестроено изнутри. Тайными изысканиями современные маги занимались в академических стенах или в домашних кабинетах, Собрание было для них присутственным местом, не более того. О том, что помещение занимают не обычные люди, но маги, говорили лишь картины на стенах. На них были запечатлены портреты выдающихся магов и колдунов прошлого, интерьеры знаменитых лабораторий (Иоахима Брюса в том числе – посреди тёмного сводчатого зала стоит огромный стеклянный куб, а в нём извивается что-то гадкое, отдалённо напоминающее человечка-карлика), исторические моменты проявления чар. Вот Вещий Олег посуху как по морю ведёт корабли на Царьград, вот тает лёд на вскипевшем Чудском озере, вот скачут колдуны-охотники Малюты Скуратова, приторочив к сёдлам оборотневы головы, и метла у каждого: сел – полетел… Интересные картины, есть на что посмотреть.
… Кнупперс Стефан Теодорович, ответственный секретарь Оккультного собрания. С кем имею честь, и чем могу быть полезен, господа? – скучный, скрипучий голос, раздавшийся за спиной, заставил Тита Ардалионовича отвлечься от созерцания живописных полотен.
Это было неопределённого возраста маленькое, сухонькое существо, больше похожее на безбородого альпийского гнома, чем на русского человека. Одето было в приличествующую магическому сословию мантию мышиного цвета, розовую лысинку его прикрывала профессорская шапочка европейского образца, кисточка болталась перед носом. На пальце правой руки красовался примечательный перстень червонного золота, в виде дракона, свернувшегося кольцом и уцепившего зубами собственный хвост («Обратили внимание, господа? Да, он того заслуживает. Вещица уникальная, принадлежала некогда самому Иоахиму Брюсу, учителю моему. Второй такой нет во всём свете!») Взгляд у существа был цепкий и злой, а глаза – жёлтые, как у ночного зверя. «Видно, колдун сильнейший» – подумал Удальцев с уважением.
Представились. Изложили цель визита.
– Так значит, вас, господа, интересует персона покойного Аскольда Аскольдовича? Что же я могу вам рассказать? – Стефан Теодорович в задумчивости пожевал тонкими губами. – Разве, то, что господин Понуров был магом не из последних, далеко-о не из последних. В ученичестве он подавал большие, не побоюсь этого слова, огро-омные надежды… – господин Кнупперс имел привычку повторяться и неприятно растягивать слова. – Верите ли, он даже освоил азы левитации, а ведь эта наука, как правило, даётся лишь азиатам… Хотя, в каком русском не найдётся частицы татарина, верно?…
– Разве татары способны левитировать? – по-детски удивившись, перебил Удальцев. – Никогда о том не слышал!
– Юноша, – снисходительно возразил маг, – ведь я не о хазангских или, там, крымских, а об ордынских татарах толкую… Так о чём, бишь мы? – он потерял нить рассуждения.
– О том, что господин Понуров подавал надежды, – терпеливо напомнил Ивенский.
– Подавал, да, подава-ал. Думаю, Понуров мог бы сделаться первым, перве-ейшим магом в стране, ограничься он академической деятельностью. Но нет! Он завёл частную практику и стал расточать талант по мелочам, выступать в роли ярмарочного колдуна: отворот-приворот, порча-сглаз, гаданье на кофейной гуще… – голос Кнупперса сделался раздражённым. – Прибыльно, спору нет. Но разве всё этом мире измеряется деньгами?
– Нет, не всё! – поспешил ответить испуганный Тит Ардалионович, ему показалось, что сердитый вопрос был адресован именно ему.
Собеседник удовлетворённо кивнул.
– Вот именно! Не всё! Есть вещи поважнее презренного металла! Жаль, не все это понимают, не все-е! А зря! Это не доводит их до добра, и Аскольд Аскольдович тому живейший… или правильнее сказать, мертвейший пример? – тут он хихикнул, да так злорадно, что мороз по коже.
– У господина Понурова были враги? Я имею в виду, не из числа клиентуры, а из магического сословия, – уточнил Ивенский. – Соперники, может быть?
– Враги? Соперники? – маг на минуту задумался, будто что-то припоминая. – Думаю, нет, до последнего времени. В нашем магическом сообществе его давно перестали воспринимать всерьёз. Он слишком расходовал себя, разыскивая сбежавших собачек и отваживая неугодных женихов, – при этих его словах оба слушателя невольно вздрогнули. – Звучит парадоксально, но сил на эти пустяки уходит не меньше, чем на гм… неважно. Нет, Понурова у нас давно, давнее-е-енько списали со счетов… А напрасно! – жёлтые глаза хищно блеснули. – Как оказалось, тактика его имела свои преимущества. В результате своей, с позволения сказать, деятельности, Аскольд Аскольдыч сделался, простите за каламбур, большим любимцем светских дам. А у дам, как известно, частенько бывают мужья. Теперь вы понимаете? – он обвёл слушателей торжествующим взглядом.
– Несущественные. Всё управление наше захворало: и надзиратели, и приставы поголовно. Одному за всех вчера работать пришлось, сидел допоздна, глаза устали.
Ивенский-старший вгляделся в лицо сына внимательнее, заметил под носом не до конца смытые следы подсохшей крови.
– Да ты сам здоров ли, милый мой?
– Здоров и весел, как двуглавый конь Македонского Бицефал![4] – заверил сын бодро. – Но знаешь, я теперь отправлюсь к себе, и обед мне пусть подадут в постель, – в боку неприятно кололо, и он начинал сомневаться, не сломал ли при падении ребро.
Весь оставшийся день он пролежал на старом своём старом сафьяновом диване со сборником путевых заметок о странах Передней Азии в руках. Но чтение отвлекало плохо. Тревога не давала покоя Роману Григорьевичу, он ждал беды и на чём свет бранил себя, зачем ему, превратившемуся в магнит для несчастий, пришло в голову заявиться в родительский дом. Бежать надо было, скрыться подальше от людей, чтобы никто от близости к нему не пострадал… Но за окном выл ледяной бесснежный ноябрь, и бежать было некуда. Тем более, что ничего рокового больше не случилось, только у дивана подломилась задняя ножка, и прислуга, подавая обед, едва не обварила его высокоблагородие супом – Роман Григорьевич уже и расстраиваться не стал. Ему пришло в голову: а нет ли таинственной связи между чередой его невезений и следственными действиями в доме убиенного мага? Почему-то эта мысль его успокоила, и он задремал.
Вот так бездарно провёл выходные господин второй сыскной пристав.
Для нового его помощника день сложился много удачнее. Пробудился Тит Ардалионович в прекрасном настроении. Воспоминания о первом дне службы приятно будоражили душу, то, что пугало вчера, сегодня представлялось чрезвычайно увлекательным. Правда, к удовольствию примешивалась досада на собственные нервические реакции, казавшиеся теперь совершенно неоправданными. Желая загладить мнимую вину, юный Удальцев решил пренебречь отдыхом и посвятить праздничный день службе. В блокноте его было выписано десятка три имён с адресами последних клиентов покойного, коих надлежало опросить по делу. Имена были самыми простыми, из мещан и мелких купцов. Роман Григорьевич решил, что с допросом лиц столь незначительных в состоянии справиться даже неопытный младший надзиратель. Только одно имя в этой череде стояло особняком: графиня Золина Е. К., адрес деликатно не указан.
– Можно подумать, это такой большой секрет! – отчего-то рассердился вчера Ивенский, да так, что даже бледные щёки порозовели. – Особняк на Моховской, тот, что с кариатидами и львами, знаете его?
– Так точно, ваше высокоблагородие, хорошо знаю, – подтвердил Удальцев, в который уже раз позабыв, что Роман Григорьевич велел обращаться без чинов.
– Вот и прекрасно, – одобрил тот. – В понедельник поутру отправляйтесь на Моховскую, постарайтесь разузнать, что сможете. А моей ноги в том доме больше не будет никогда! – и, помолчав, добавил непонятно. – Я рассчитываю на вашу скромность.
Чем графиня Золина Е.К. так насолила господину второму приставу, для Удальцева осталось тайной, притом интригующей, поэтому понедельника он дожидаться не стал.
…У дверей особняка его встретил швейцар очень необычного вида: в невероятно старомодной ливрее с золотым шитьём – Тит Ардалионович даже не представлял, что этакая древность где-то ещё может быть в ходу. Пожалуй, он смотрелся бы комично, когда бы не был так неприступен и мрачен.
– Младший надзиратель сыскного управления Удальцев, по делу об убиении мага Понурова, желаю видеть графиню Золину, – с излишней суровостью в тоне отрекомендовался Удальцев, ему было очень неуютно под снисходительным взглядом важного слуги.
– Сыскных не велено принимать, – надменно бросил швейцар.
– Ступай и доложи! – ледяным голосом, невольно копируя интонации нового начальника, приказал юный инспектор. – Дело государственной важности, отлагательства не терпит! – и, набравшись наглости, – да долго ли ты будешь меня на пороге держать? Не лето на дворе!
Щвейцар нехотя пропустил визитёра в переднюю. Спустя минуту до него стали долетать обрывки фраз.
– … из сыскного? – едва ли не испуганный женский голос. – Ни в коем случае… дома нету… больны…
– …совсем другой… государственной важности… убийство… – бас швейцара.
– Убийство? Ну, тогда проси… кабинет Михаила Борисовича…
Обстановка в кабинете хозяина дома, куда был препровождён Тит Ардалионович, удивляла своим аскетизмом. Право, даже холодная передняя в этом доме выглядела богаче, по крайней мере, в ней имелась большая фарфоровая ваза на кованой треноге, расписанная цветами и драконами. Прибежище же графа вовсе не имело никаких украшений, разве что старый учениический глобус с глубокой царапиной по нулевому меридиану, а ложе его было застелено клетчатым британским пледом такой скучно-серой расцветки, что Удальцев сначала принял его за солдатское одеяло.
Графиня Золина Елена Карповна оказалась женщиной лет тридцати семи – сорока, с лицом красивым, но глуповатым: слишком уж кукольными казались огромные голубые глаза, лет двадцать тому назад делавшие её, вероятно, совершенно неотразимой. Впрочем, и теперь многие продолжали восхищаться ею, ведь к счастью, есть на свете мужчины и старше осьмнадцати лет.
Одета она была по-домашнему скромно, в жемчужно-серое платье свободного покроя, плечи прикрывала пушистая шаль. Вид у графини отчего-то был испуганный.
– Чем могу быть полезна следствию? – сухо осведомилась она.
Тит Ардалионович постарался не стушеваться.
– Для следствия представляет интерес, что связывает вас с магом Понуровым, найденным вчера зарезанным в собственно доме?
Большие глаза Золиной сделались огромными.
– Как?! Убит Понуров? Маг? Разве такое возможно?
– Отчего же нет? Все люди смертны, – наиграно-равнодушно пожал плечами Удальцев. – Ваше имя значилось в его старых записях, и на среду вам назначена была новая встреча. Не могли бы вы прояснить, какова была её цель?
– Молодой человек, вам не кажется, что это слишком деликатный и личный вопрос? – Елена Карповна отчего-то вспыхнула, как маков цвет, и Удальцев на миг вообразил, уж не любовной ли была эта связь? Хотя, вряд ли маг стал бы заносить имена тайных любовниц в клиентские списки.
Но графиня и сама поняла, что ответ её прозвучал двусмысленно, и отчего-то сочла нужным оправдаться перед мальчишкой-сыскным.
– Хорошо, в интересах следствия я расскажу вам… но могу ли я рассчитывать на вашу скромность?
– Не сомневайтесь! – отчеканил Удальцев. Где-то он уже слышал похожую фразу?
– Видите ли, у меня есть дочь, совсем ещё юная девушка, – начала рассказ графиня. – А какая мать не желает дочери добра? Так вот, прежде мы жили в Северной Пальмире, но некоторое время назад перебрались в Москов-град, и тут моя Лизанька чрезвычайно увлеклась одним молодым человеком, весьма привлекательным внешне, и, безусловно, достойным и порядочным по натуре… Но положение его нам с мужем показалось слишком скромным, ввели в заблуждение род его занятий и невысокая должность… Ах! – Елена Карповна не смогла подавить вздох сожаления. – Мы внушали дочери, что он ей не пара, но Лизанька и слушать ничего не желала, дело определённо шло к свадьбе. Тогда мы решили прибегнуть к услугам мага. Отворотное зелье, знаете ли, очень помогает в таких случаях. Лизанька наша Ро… молодого человека забыла совершенно – не узнавала в лицо, не желала видеть… Да. И буквально через неделю, от одного общего знакомого мы узнали об истинном положении вещей. Оказалось, отвергнутый нами юноша принадлежит к роду весьма известному, и средствами отнюдь не обделён… Во всех отношениях блестящий молодой человек, и с большим будущим…Разумеется, нам захотелось исправить ошибку, и мы вновь обратились к Аскольду Аскольдовичу за помощью, он назначил нам приём на среду… Но теперь… – она беспомощно вскинула на Удальцева девственно-голубые глупые глаза, – раз Аскольд Аскольдович мёртв, наверное, уже ничего нельзя изменить?
– Наверное, нельзя, – согласился инспектор мстительно. Он обладал богатым воображением, и очень живо представил себе, что должен был чувствовать бедный «молодой человек», когда невеста внезапно перестала узнавать его в лицо.
– Ах, как же несправедливо устроен наш мир! – выдала графиня, заставив Удальцева поперхнуться: ей ли пристало рассуждать о справедливости? Уж чья бы корова мычала, как говорят в народе. – Как бы мы с супругом хотели повернуть всё вспять! А как была бы счастлива Лизанька, если… – тут дама всхлипнула в кружевной платочек.
– Это всё? – прокашлявшись, уточнил Тит Ардалионович, стараясь, чтобы голос звучал ещё строже. – Больше вы ничего не имеете сказать по данному делу? Как долго и как хорошо вы знали покойного, обращались ли к нему прежде, или этот… гм… эпизод был единственным? Имеете ли общих знакомых? Не слышали ли сторонних разговоров о нём, не было ли у него врагов?
Увы-увы, ничего существенного Елена Карповна поведать не смогла. Понурова ей рекомендовала подруга, Аглая Дементьевна Ярская-Кносс, которой тот очень удачно помог разыскать сбежавшую левретку. Ничего больше графиня о нем не знала.
– Что ж, честь имею кланяться, – поднялся с кресла Удальцев… и замер на месте.
Чудесное видение возникло на пороге кабинета. И надо вам сказать, что глаза у видения были огромными и небесно голубыми, точь-в-точь как у маменьки, однако сражённому в самое сердце Титу Ардалионовичу они отчего-то вовсе не показались глупыми. Видение же мелькнуло, и исчезло.
– Рекомендую, моя дочь Лизанька, – запоздало представила графиня. – Бедняжка сделалась такой нервной с… с того дня… А вы, юноша, ведь в Сыскном отделении служите? Скажите, не известно ли вам имя некоего Ивенского?
– Известно, как же, – подтвердил Удальцев жестоко. – Роман Григорьевич – мой непосредственный начальник. Право, замечательный человек, каких поискать! А что, вам он тоже знаком?
Такой вот разговор состоялся у них. И всю дорогу до Кузнецкого, где проживал следующий свидетель, Удальцев гадал, как ему теперь поступить. С одной стороны, он сам заверил графиню, что будет молчать. Елена Карповна, конечно, дура, иначе не назовёшь, но это, к сожалению, не освобождает его от уже данного обещания. С другой стороны, зачем бы ей так откровенничать с человеком незнакомым и совершенно для неё незначительным, если бы она не рассчитывала, что тот передаст слова сожаления отвергнутому жениху? А он вот возьмёт, и не передаст! Назло!.. Да. И окончательно разрушит счастье Романа Григорьевича. Несомненно, тот сразу догадался о причине странного поведения своей невесты, как только увидел имя её матери в списке клиентов убиенного Понурова, понял, отчего и по чьей воле она так переменилась к нему. Но может быть, не всё ещё потеряно? Ведь бедная девушка ни в чём не виновата, её просто околдовали против воли! Роман Григорьевич не должен её строго судить… Да. Определёно, он передаст ему этот разговор. В конце концов, это его служебная обязанность – докладывать начальству всё… ну, или почти всё. О «скромном положении и невысокой должности» можно будет не упоминать, как-нибудь обойти. Остальное же надо передать, а там уж пусть сам решает, как ему быть.
Приняв это решение, разволновавшийся юноша отчасти успокоился. Почему только отчасти? Да потому что не шло из головы чудесное видение, возникшее на пороге графского кабинета, как ни гнал он мысли о нём, сколько ни твердил себе с горечью: уж если такой блестящий молодой человек, как пристав Ивенский, пришёлся Золиным не ко двору, на что надеяться простому сыскному инспектору, чиновнику четырнадцатого класса? Графиня, конечно, большая дура, но в одном она права: несправедливо устроен этот мир!
Чтобы забыться, отвлечься от нахлынувшей душевной тоски, Удальцев до самого вечера опрашивал свидетелей из списка, сначала ходил по адресам пешком, из экономии, потом так утомился, что нанял извозчика, и потратил на него последний рубль, в надежде, что назавтра ему возместят расход из кассы. За день он успел опросить множество народу, были среди них чиновники, подрядчики, купцы богатые и средней руки, и жёны их. Были портные и белошвейки, учителя из гимназии, воспитатели из приюта, две актрисы из театра и один музыкант. Каждый шёл к магу Понурову со своей печалью, но всех объединяло одно: о частной жизни его не было известно никому… Или кто-то не пожелал сказать правду?
Утром понедельника Ивенский с Удальцевым столкнулись нос к носу у дверей: Роман Григорьевич снова явился на службу раньше обычного, на этот раз потому, что до места его доставил отцовский крытый экипаж. При этом лошадь умудрилась не понести, карета ни разу не перевернулась, и даже колесо отскакивать не стало. Тяжёлые предметы на голову тоже больше не падали, из чего Роман Григорьевич заключил, что чёрная полоса осталась позади, и воспрянул духом. На подступах к дверям управления было безлюдно до умиления. Ещё с вечера субботы господин второй пристав предупредил, что приёма не будет, и велел гнать от ворот всех – и жалобщиков, и доносчиков. Дежурному так понравилось это занятие, что он и их благородиям отворил не сразу, сначала орал из-за двери «пошли прочь!», а отворив, долго и униженно извинялся, что «через штатскую одёжу не сразу признал» – по случаю следственных действий Роман Григорьевич был одет в партикулярное: короткое пальто, новомодный пиджак и тёмно-серые брюки. Костюм сидел на нём достаточно изящно, но чем-то неуловимо напоминал армейский мундир. Или дело было не в самом костюме, а в выправке его обладателя?
Зайдя в свой кабинет, Роман Григорьевич, вместо того, чтобы занять место за столом, уселся на край столешницы и принялся качать ногой, немного шокировав своего подчинённого.
– Ну-с, на чём мы с вами остановились, Удальцев… вы ведь не будете в обиде, если я стану звать вас по фамилии? Имя ваше, Тит Ардалионович, очень красиво, но согласитесь, немного длинновато для служебных разговоров.
Юноша от души согласился. Имя своё он терпеть не мог, точнее, его первую, короткую часть. Вот отцово имя Удальцеву-младшему нравилось, как ни произноси: можно раскатисто: Ар-р-р-далион, можно коротко и лихо: Ардальон. Так и так хорошо звучит. А своё – не нравилось категорически. Угораздило же маменьку измыслить этого «Титушку»! Ладно, звали бы Титом кого-то из славных предков – не так обидно было бы пострадать за родовую честь! Но нет! В романе вычитала и нарекла первенца! А его, бедного, аж передёргивало всего, когда младшие дети бегали по дому и звали брата: «Титя, Титя! Где Титя?» Пуще огня боялся он, что эту «титю» однажды услышит кто-то из товарищей по гимназии – тогда хоть руки на себя накладывай. Ничего, обошлось, но неприятный осадок остался на всю жизнь.
– Итак, мы составили списки свидетелей. Поедем по адресам, начнём опрашивать?
– А ведь я, Роман Григорьевич, по двадцати трём адресам успел вчера! – не без гордости доложил инспектор.
– Неужели? Какой же вы молодец! – похвалил пристав от души, но вдруг помрачнел и напрягся. – Скажите. У Золиных вы тоже побывали?
– Побывал, – подтвердил Удальцев потупившись. Трудный момент наступил.
– И каким же вышел ваш разговор? – Роман Григорьевич старался казаться равнодушным – качал ногой, смотрел в окно – но лицо его заметно побледнело, выдавая волнение.
Тщательно подбирая слова, и делая вид, будто он сам даже не догадывается, о ком идёт речь, Удальцев изложил начальнику суть вчерашней истории. Тот слушал не перебивая, чуть не до крови кусал губу. Потом, помолчав, уточнил.
– Итак, речь шла об отворотном зелье… Скажите, а о сглазе, или там, порче упоминаний не было?
– Ни единого! – заверил инспектор с излишней в его положении «несведущего» горячностью. Ивенский коротко взглянул на него, чуть улыбнулся и пробормотал, обращаясь скорее к самому себе, нежели к собеседнику.
– Понятно. Значит всё дело в шкафу… Скажите, Удальцев. С вами вчера ничего необычного и, скажем так, неприятного не происходило?
– Никак нет, ваше высокоблагородие! – от удивления тот снова перешёл на уставное обращение. – Простите, насчёт шкафа я не совсем…
Но Ивенский ничего объяснять не стал, отмахнулся:
– Ах, это неважно! Возьмите побольше чернил, пора за работу. Сегодня мы с вами будем разъезжать по городу как цари. У моего папеньки лучшие лошади во всей столице, а карета трофейная, прежде принадлежала османскому паше. Ход чудесный – такой кареты и у великих князей нет! Только прежде заедем к вам, переоденетесь – напрасно вы сегодня по форме. Проживаете где?
– На Капищах, – покраснел Удальцев. Ивенский и глазом не моргнул:
– Заедем на Капища.
«Работа» шла медленно, на каждый «адрес» уходило едва не по часу. А всё потому, что объезжали они самые известные и богатые дома из списка. И в каждом из них Романа Григорьевича приветствовали как старого знакомого. Начинались бесконечные вежливые расспросы о здоровье присутствующих и третьих лиц, упрёки, что редко бывает в свете, обмен любезностями, и пока-а доходило до сути, бедный Тит Ардалионович успевал прокиснуть со скуки. Уж ничто не радовало его: ни красота и роскошь окружающей обстановки, ни то, что Роман Григорьевич представлял его, как равного, хозяевам таких домов, куда простого чиновника четырнадцатого класса иначе и на порог не пустили бы… Одного ему хотелось – лечь где-нибудь в уголке на коврик и заснуть.
Очевидно, сам Роман Григорьевич его настроение разделял, потому что настал счастливый момент, когда тот объявил.
– Всё! Сил моих больше нет! Если меня ещё раз спросят о здоровье тётушки Аграфены Романовны, или отчего я пропустил бал у Меркалиных, я просто застрелюсь из служебного револьвера! Не знаю, как вы это выносите, Удальцев, а с меня «высшего света» на сегодня довольно, я к нему не привык.
Ах, как же Удальцев был благодарен ему за такие слова!
А пристав продолжал:
– К тому же, пользы от наших визитов – чуть. Мы лишь убедились, что покойный подвизался на поприще любовной магии, спиритизма и розыска пропавших вещей. Дело от этого яснее не стало. Давайте-ка зайдём с другой стороны: отправимся в Оккультное Собрание, возможно, там мы сможем узнать больше… если только господа маги с нами захотят разговаривать.
Захотели, надо же! В тот день Удальцев первый раз задался вопросом: отчего так получается? Всего-то пять лет разделяет их с Романом Григорьевичем. Для сверстников это много, но для людей пожилых – ничто, оба – юнцы. При этом он, Тит, прикладывает большие усилия, чтобы выглядеть старше и значительнее, Роман Григорьевич же для этого ровным счётом ничего не предпринимает. Он носит бакенбарды – Ивенский бреет до самых висков, он пытается отпустить усы (правда, вырастает ерунда какая-то) – Ивенский не пытается (интересно, что бы у него вырастало?),[5] он старается ходить степенно и чинно – его высокоблагородие на бульваре, поленившись обойти кругом, перелезли через кованую ограду, попавшуюся на пути. Посмотрели, правда, нет ли знакомых поблизости, и то как-то небрежно – и перемахнули по-мальчишески, а бедному подчиненному пришлось лезть следом – не отставать же от начальства? Он старается говорить скупо и глубокомысленно – Роман Григорьевич хоть и не особенно разговорчив, но в выражениях не стесняется, что думает, то и выкладывает прямо. Но вот что удивительно. Все окружающие, от людей в больших чинах до простых швейцаров или дворников смотрят на него, Тита Ардалионовича, как на мальчишку. А на Романа Григорьевича попробовали бы они неуважительно взглянуть! Он сам умеет так посмотреть своими холодными серыми глазами, что любой становится во фрунт, берёт под козырёк, и «рад стараться»! Как он это делает? Сначала Тит думал, дело в чинах: четырнадцатый класс и седьмой – большая разница. Но нет: если оба в партикулярном – на лбу у них не написано, кто в каком чине, и представлялся Ивенский часто только по имени, без регалий. Но к нему окружающие относились с большим почтением. На Удальцева не хотели смотреть. Должно быть, Роман Григорьевич обладает особым магнетизмом, умеет скрыто влиять на людей, решил Тит Ардалионович, и ещё больше зауважал нового начальника.
Но вернёмся в Оккультное Собрание.
Размещалось оно в Земляном городе, в Сухаревой башне, где в петровские времена практиковал прославленный Иоахим Брюс, выращивал своих безобразных гомункулусов, что и по сей день живут на цепи в подвалах кунсткамеры. Но теперь от лаборатории его и следа не осталось, здание было полностью перестроено изнутри. Тайными изысканиями современные маги занимались в академических стенах или в домашних кабинетах, Собрание было для них присутственным местом, не более того. О том, что помещение занимают не обычные люди, но маги, говорили лишь картины на стенах. На них были запечатлены портреты выдающихся магов и колдунов прошлого, интерьеры знаменитых лабораторий (Иоахима Брюса в том числе – посреди тёмного сводчатого зала стоит огромный стеклянный куб, а в нём извивается что-то гадкое, отдалённо напоминающее человечка-карлика), исторические моменты проявления чар. Вот Вещий Олег посуху как по морю ведёт корабли на Царьград, вот тает лёд на вскипевшем Чудском озере, вот скачут колдуны-охотники Малюты Скуратова, приторочив к сёдлам оборотневы головы, и метла у каждого: сел – полетел… Интересные картины, есть на что посмотреть.
… Кнупперс Стефан Теодорович, ответственный секретарь Оккультного собрания. С кем имею честь, и чем могу быть полезен, господа? – скучный, скрипучий голос, раздавшийся за спиной, заставил Тита Ардалионовича отвлечься от созерцания живописных полотен.
Это было неопределённого возраста маленькое, сухонькое существо, больше похожее на безбородого альпийского гнома, чем на русского человека. Одето было в приличествующую магическому сословию мантию мышиного цвета, розовую лысинку его прикрывала профессорская шапочка европейского образца, кисточка болталась перед носом. На пальце правой руки красовался примечательный перстень червонного золота, в виде дракона, свернувшегося кольцом и уцепившего зубами собственный хвост («Обратили внимание, господа? Да, он того заслуживает. Вещица уникальная, принадлежала некогда самому Иоахиму Брюсу, учителю моему. Второй такой нет во всём свете!») Взгляд у существа был цепкий и злой, а глаза – жёлтые, как у ночного зверя. «Видно, колдун сильнейший» – подумал Удальцев с уважением.
Представились. Изложили цель визита.
– Так значит, вас, господа, интересует персона покойного Аскольда Аскольдовича? Что же я могу вам рассказать? – Стефан Теодорович в задумчивости пожевал тонкими губами. – Разве, то, что господин Понуров был магом не из последних, далеко-о не из последних. В ученичестве он подавал большие, не побоюсь этого слова, огро-омные надежды… – господин Кнупперс имел привычку повторяться и неприятно растягивать слова. – Верите ли, он даже освоил азы левитации, а ведь эта наука, как правило, даётся лишь азиатам… Хотя, в каком русском не найдётся частицы татарина, верно?…
– Разве татары способны левитировать? – по-детски удивившись, перебил Удальцев. – Никогда о том не слышал!
– Юноша, – снисходительно возразил маг, – ведь я не о хазангских или, там, крымских, а об ордынских татарах толкую… Так о чём, бишь мы? – он потерял нить рассуждения.
– О том, что господин Понуров подавал надежды, – терпеливо напомнил Ивенский.
– Подавал, да, подава-ал. Думаю, Понуров мог бы сделаться первым, перве-ейшим магом в стране, ограничься он академической деятельностью. Но нет! Он завёл частную практику и стал расточать талант по мелочам, выступать в роли ярмарочного колдуна: отворот-приворот, порча-сглаз, гаданье на кофейной гуще… – голос Кнупперса сделался раздражённым. – Прибыльно, спору нет. Но разве всё этом мире измеряется деньгами?
– Нет, не всё! – поспешил ответить испуганный Тит Ардалионович, ему показалось, что сердитый вопрос был адресован именно ему.
Собеседник удовлетворённо кивнул.
– Вот именно! Не всё! Есть вещи поважнее презренного металла! Жаль, не все это понимают, не все-е! А зря! Это не доводит их до добра, и Аскольд Аскольдович тому живейший… или правильнее сказать, мертвейший пример? – тут он хихикнул, да так злорадно, что мороз по коже.
– У господина Понурова были враги? Я имею в виду, не из числа клиентуры, а из магического сословия, – уточнил Ивенский. – Соперники, может быть?
– Враги? Соперники? – маг на минуту задумался, будто что-то припоминая. – Думаю, нет, до последнего времени. В нашем магическом сообществе его давно перестали воспринимать всерьёз. Он слишком расходовал себя, разыскивая сбежавших собачек и отваживая неугодных женихов, – при этих его словах оба слушателя невольно вздрогнули. – Звучит парадоксально, но сил на эти пустяки уходит не меньше, чем на гм… неважно. Нет, Понурова у нас давно, давнее-е-енько списали со счетов… А напрасно! – жёлтые глаза хищно блеснули. – Как оказалось, тактика его имела свои преимущества. В результате своей, с позволения сказать, деятельности, Аскольд Аскольдыч сделался, простите за каламбур, большим любимцем светских дам. А у дам, как известно, частенько бывают мужья. Теперь вы понимаете? – он обвёл слушателей торжествующим взглядом.