Страница:
Внутренние ножницы не являются, конечно, последней инстанцией. Существует другая, более высокая: это ножницы внутренних и мировых цен. Они измеряют производительность труда в советском хозяйстве сравнительно с производительностью труда мирового капиталистического рынка. От прошлого мы получили в этой области, как и в других, ужасающее наследство отсталости. Практически задача в отношении ближайшего ряда лет состоит не в том, чтобы смаху "догнать и перегнать" -- до этого, к сожалению, еще очень далеко! -- а в том, чтобы планомерно сжимать ножницы внутренних цен и мировых, что достижимо только при условии систематического приближения производительности труда внутри СССР к производительности труда передовых капиталистических стран. Это требует, в свою очередь, не статистически-максимальных, а экономически-оптимальных планов. Чем чаще бюрократы повторяют размашистую формулу "догнать и перегнать", тем упорнее они игнорируют проблему точных сравнительных коэффициентов социалистической и капиталистической промышленности, или, иначе, проблему ножниц внутренних и мировых цен. И об этом вопросе в докладе Сталина ни слова.
Проблема внутренних ножниц могла бы счесться ликвидированной лишь при условии действительной ликвидации рынка, проблема внешних ножниц -- при ликвидации мирового капитализма. Сталин, как мы знаем, совсем было собрался в период своего аграрного доклада послать нэп "к черту", но за протекшие после того полгода одумался. Как это всегда с ним бывает, он неосуществившееся свое намерение ликвидировать нэп подкидывает в съездовском докладе "троцкистам". Белые и желтые нитки этой операции так нескромно торчат наружу, что отчет в этой части доклада не решается отметить ни одного аплодисмента.
Со Сталиным произошло в отношении нэпа и рынка то, что обычно бывает с эмпириками. Крутой поворот, совершившийся в его собственной голове под влиянием внешних толчков, он принял за радикальное изменение всей обстановки. Раз бюрократия вместо пассивного приспособления к рынку и к кулаку решила вступить с ними в последний бой,
следовательно, статистика и экономика могут уже считать их как бы несуществующими. Эмпиризм чаще всего служит предпосылкой субъективизма, а если это эмпиризм бюрократический, то он неизбежно становится предпосылкой периодических "перегибов". Искусство "генерального" руководства состоит в таком случае в размене перегибов на пе-регибчики и в уравнительном их распределении среди илотов, именуемых исполнителями. Если в довершение генеральный перегиб подкинуть "троцкизму", то задача решена. Но дело не в этом. Суть нэпа, несмотря на резкое изменение "сути" сталинских мыслей о нэпе, состоит по-прежнему в рыночном определении хозяйственных взаимоотношений города и деревни. Если нэп остается, то и ножницы промышленных и сельскохозяйственных цен остаются важнейшим критерием всей хозяйственной политики.
Мы слышали, однако, что Сталин теорию ножниц еще за полгода до съезда назвал "буржуазным предрассудком". Это самый простой выход из положения. Если вы деревенскому знахарю скажете, что кривая температуры является одним из важнейших показателей благополучия или неблагополучия организма, то знахарь вряд ли поверит вам. Если же он нахватался ученых слов и научился, в довершение беды, свое знахарство выдавать за "пролетарскую медицину", то он наверняка ответит вам, что термометр есть буржуазный предрассудок. Если у этого знахаря в руках власть, то он, во избежание соблазна, разобьет термометр о камень, или, еще хуже, о чью-нибудь голову.
В 1925 году дифференциация советского крестьянства была объявлена предрассудком паникеров. Яковлев был направлен в Центральное статистическое управление и отобрал там все марксистские термометры на предмет разрушения. Но беда в том, что изменения температуры не прекращаются в отсутствие термометра. Зато проявления скрытого органического процесса застигают целителей и исцеляемых врасплох. Так было с хлебной забастовкой кулака, который неожиданно оказался руководящей фигурой в деревне и заставил Сталина произвести 15 февраля 1928 года (см. "Правду" от этого числа) поворот на 180 градусов.
Термометр цен имеет не меньшее значение, чем термометр дифференциации крестьянства. После XII съезда партии, где ножницы впервые получили свое наименование и свое истолкование, значение их начало входить во всеобщее понимание. В течение следующих трех лет ножницы неизменно демонстрировались на пленумах ЦК, на конференциях и съездах именно как основная кривая хозяйственной температуры страны. Но затем они постоянно стали исчезать из обихода, и наконец на исходе 1929 года Сталин объявил их "буржуазным предрассудком". Так как термометр оказался своевременно разбит, то у Сталина не было ника
кого повода представлять XVI съезду партии кривую хозяйственной температуры.
Марксистская теория есть орудие мысли, служащее для уяснения того, что есть, что становится и что предстоит, и для определения того, что надо делать. Сталинская теория есть служанка бюрократии. Она служит для оправдания зигзагов задним числом, для сокрытия вчерашних ошибок и, следовательно, для подготовки завтрашних. Умолчание о ножницах есть центральное место сталинского доклада. Это может показаться парадоксом, ибо умолчание есть пустое место. Но это тем не менее так: в центре сталинского доклада стоит сознательно и преднамеренно просверленная дыра.
Консулы, бдите, дабы от этой самой дыры не было диктатуре ущерба!
II. ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА,
ИЛИ СТАЛИН УГЛУБЛЯЕТ ЭНГЕЛЬСА И
МАРКСА
В начале своей борьбы с "генеральным секретарем" Бухарин заявил как-то, что главной амбицией Сталина является заставить признать себя "теоретиком". Бухарин достаточно хорошо знает Сталина, с одной стороны, азбуку коммунизма, с другой, чтобы понимать всю трагикомичность этой претензии. В качестве теоретика Сталин выступал на конференции аграрников-марксистов. В числе многого другого не поздоровилось при этом земельной ренте.
Еще совсем недавно (1925 г.) Сталин подводил дело к укреплению крестьянских участков на десятки лет, т. е. фактической и юридической ликвидации национализации земли. Наркомзем Грузии, не без ведома Сталина, разумеется, внес в то время законопроект о прямой отмене национализации. В том же духе работал и российский комиссариат земледелия. Оппозиция забила тревогу. В своей платформе она написала:
"Партия должна дать сокрушительный отпор всем тенденциям, направленным к упразднению или подрыву национализации земли, одного из устоев диктатуры пролетариата".
Подобно тому, как в 1922 году Сталин отказался от своих покушений на монополию внешней торговли, он в 1926 году отказался от покушений на национализацию земли, объявив, что его "не так поняли".
После провозглашения левого курса Сталин стал не только защитником национализации земли, но и немедленно же обвинил оппозицию в непонимании всего значения этого института. Вчерашний нигилизм по отношению к на
ционализации оказался сразу заменен ее фетишизмом. Марксова теория земельной ренты получила новое административное задание: оправдать сталинскую сплошную коллективизацию.
Здесь необходима маленькая справка с теорией. В своем незаконченном анализе земельной ренты Маркс делит ее на абсолютную и дифференциальную. Поскольку один и тот же человеческий труд в приложении к разным участкам земли дает разные результаты, избыточный результат более плодородного участка будет, естественно, присвоен собственником земли. Это и есть дифференциальная рента. Но ни один из собственников не предоставит арендатору бесплатно даже и худший участок, раз на этот последний есть спрос. Другими словами, из частной собственности на землю вытекает с необходимостью некоторый минимум земельной ренты, независимо от качества участка. Это и есть так называемая абсолютная рента. Реальная арендная плата на землю теоретически сводится, таким образом, к сумме абсолютной и дифференциальной ренты. В соответствии с этой теорией ликвидация частной собственности на землю ведет к ликвидации абсолютной земельной ренты. Остается только та рента, которая определяется качествами самой земли, или, вернее сказать, приложением человеческого труда на участках разного качества. Незачем пояснять, что дифференциальная рента не является каким-либо неподвижным свойством земельных участков, а изменяется вместе с методами эксплуатации земли. Эти краткие напоминания необходимы нам для того, чтобы вскрыть всю плачевность сталинской экскурсии в область теории национализации земли. Сталин начинает с того, что поправляет и углубляет Энгельса. Это с ним уже не в первый раз. В 1926 году Сталин разъяснил нам, что Энгельсу, как и Марксу, неизвестен был азбучный закон неравномерности капиталистического развития и что именно поэтому оба они отвергали теорию социализма в отдельной стране, которую в противовес им защищал Г. Фольмар, теоретический предтеча Сталина.
К вопросу о национализации земли, вернее, к недостаточному пониманию стариком Энгельсом этой проблемы, Сталин подходит с внешней стороны несколько осторожнее. Но по существу -- с той же развязностью. Он приводит из работы Энгельса о крестьянском вопросе известные слова о том, что мы отнюдь не будем насиловать волю мелкого крестьянина, наоборот, будем всячески содействовать ему, "...чтобы облегчить ему переход к товариществу", т. е. к коллективному земледелию.
"Мы постараемся предоставить ему возможно больше времени подумать об этом на своем клочке".
Эти превосходные слова, известные каждому грамотному марксисту, дают ясную и простую формулу отношения диктатуры пролетариата к крестьянству.
Стоя перед необходимостью оправдать сплошную коллективизацию в пожарном порядке, Сталин подчеркивает чрезвычайную, даже
"с первого взгляда преувеличенную осмотрительность Энгельса"
по отношению к переводу мелких крестьян на путь социалистического сельского хозяйства. Чем руководствовался Энгельс в этой своей "преувеличенной" осмотрительности? Сталин отвечает на это так:
"Очевидно, что он исходил из наличия частной собственности на землю, из того факта, что у крестьянина имеется "свой клочок" земли, с которым ему, крестьянину, трудно будет расстаться... Таково крестьянство в капиталистических странах, где существует частная собственность на землю. Понятно, что тут (?) нужна большая осмотрительность. Можно ли сказать, что у нас в СССР имеется такое же положение? Нет, нельзя этого сказать. Нельзя, так как у нас нет частной собственности на землю, приковывающей крестьянина к его индивидуальному хозяйству".
Таково рассуждение Сталина. Можно ли сказать, что в этом рассуждении есть хоть крупица смысла? Нет, этого сказать нельзя. Энгельсу, оказывается, нужна была "осмотрительность" потому, что в буржуазных странах существует частная собственность на землю. А Сталину никакой осмотрительности не нужно, потому что у нас установлена национализация земли. Но разве в буржуазной России не существовало частной собственности на землю наряду с более архаической общинной собственностью? Ведь национализацию земли мы не застали в готовом виде, а ввели ее после завоевания власти. Энгельс же говорит о той политике, которую пролетарская партия будет проводить именно после завоевания власти. Какой же смысл имеет сталинское снисходительное объяснение нерешительности Энгельса: старику-де приходилось действовать в буржуазных странах, где существует частная собственность на землю, тогда как мы вот догадались частную собственность отменить. Но ведь Энгельс рекомендует осмотрительность именно после завоевания власти пролетариатом, следовательно, после отмены частной собственности на средства производства.
Противопоставляя советскую крестьянскую политику советам Энгельса, Сталин самым нелепым образом запутывает вопрос. Энгельс обещал дать мелкому крестьянину время подумать на своем участке, прежде чем тот решится
вступить в коллектив. На этот переходный период мужицкого "раздумья" рабочее государство должно, по Энгельсу, ограждать мелкого земледельца от ростовщика, скупщика и проч., т. е. ограничивать эксплуататорские тенденции кулака. Именно этот двоякий характер и имела, при всех своих колебаниях, советская политика по отношению к главной, т. е. не эксплуататорской массе крестьянства. Несмотря на статистическую трескотню, коллективистское движение делает сейчас, на тринадцатом году после завоевания власти, в сущности, только самые первые свои шаги. Подавляющей массе крестьян диктатура пролетариата уже предоставила, таким образом, двенадцать лет на размышление. Вряд ли Энгельс имел в виду такой большой срок, и вряд ли такой срок понадобился бы в передовых государствах Запада, где при высокой индустрии пролетариату несравненно легче показать крестьянам на деле все преимущества коллективной обработки земли. Если у нас только через двенадцать лет после завоевания власти пролетариатом начинается широкое, но пока еще очень примитивное по содержанию и очень неустойчивое движение в сторону коллективизации, то это объясняется как раз нашей бедностью и отсталостью, несмотря на то что у нас осуществлена национализация земли, о которой будто бы Энгельс не догадывался или которой будто бы западный пролетариат не сможет провести после завоевания власти. Из противопоставления России и Запада, а заодно Сталина и Энгельса, так и прет идеализация национальной отсталости.
Но Сталин на этом не останавливается. Экономическую несуразицу он немедленно же дополняет теоретической.
"Почему,-- спрашивает он своих злополучных слушателей,-- удается так легко (!!) демонстрировать у нас, в условиях национализации земли, превосходство (колхозов) перед мелким крестьянским хозяйством? Вот где великое революционное значение советских аграрных законов, уничтоживших абсолютную ренту... и установивших национализацию земли".
И Сталин самодовольно и в то же время укоризненно спрашивает:
"Почему же этот новый (?!) аргумент не используется в достаточной мерс нашими теоретиками-аграрниками в их борьбе против всяких и всех буржуазных теорий?"
Тут-то Сталин и ссылается -- аграрникам-марксистам рекомендуется не переглядываться, не сморкаться смущенно и тем более не прятать голову под стол,-- на третий том "Капитала" и на теорию земельной ренты Маркса.
Унеси ты мое горе!
На какие высоты взобрался теоретик, прежде чем... плюхнуться в лужу со своим "новым аргументом"...
По Сталину выходит, что западного крестьянина прикрепляет к земле не что иное, как "абсолютная рента". А так как мы эту гадину "уничтожили", то тем самым исчезла та каторжная "власть земли" над крестьянином, которую у нас с такой силой показал Глеб Успенский, а во Франции -- Бальзак и Золя.
Прежде всего установим, что абсолютная рента у нас отнюдь не уничтожена, а только огосударствлена, что совсем не одно и то же. Ньюмарк оценивал народное богатство России к 1914 году в 140 миллиардов золотых рублей, включая сюда прежде всего цену всей земли, т. е. капитализированную ренту всей страны. Если мы сейчас захотим определить удельный вес народного богатства Советского Союза в богатстве всего человечества, то мы, разумеется, включим и капитализированную ренту, как дифференциальную, так и абсолютную.
Все экономические критерии, в том числе и абсолютная рента, сводятся к человеческому труду. В условиях рыночного хозяйства рента определяет то количество продуктов, которое может быть изъято владельцем земли из продуктов приложенного к ней труда. Владельцем земли является в СССР государство, тем самым оно является носителем земельной ренты. О действительной ликвидации абсолютной ренты возможно будет говорить лишь при социализации всей земли всей нашей планеты, т. е. при победе международной революции. В национальных же границах, не в обиду Сталину будь сказано, не только нельзя социализм построить, но и даже абсолютную ренту уничтожить.
Этот интересный теоретический вопрос имеет практическое значение. Земельная рента находит свое выражение на мировом рынке в цене сельскохозяйственных продуктов. Поскольку советское правительство является экспортером этих последних -- а при интенсификации сельского хозяйства земледельческий экспорт должен сильно расти,-- постольку советское государство, вооруженное монополией внешней торговли, выступает на мировом рынке как собственник той земли, продукты которой оно экспроприирует, и, следовательно, в цене этих продуктов советское государство реализует сосредоточенную им в своих руках земельную ренту. Если б техника нашего сельского хозяйства была не ниже капиталистической, а заодно и техника нашей внешней торговли, то именно у нас, в СССР, абсолютная рента выступила бы в наиболее ясном и концентрированном виде. Этот момент должен получить в дальнейшем крупнейшее значение при плановом руководстве сельским хозяйством и экспортом. Если сейчас Сталин хвастает тем, что мы будто бы "уничтожили" абсолютную ренту, вместо того чтоб ее pea
лизовать на мировом рынке, то временное право на такую похвальбу ему дано нынешней слабостью нашего сельскохозяйственного экспорта и нерациональным характером внешней торговли, в которой тонет бесследно не только абсолютная рента, но и многое другое. Эта сторона дела, не имеющая непосредственно отношения к коллективизации крестьянского хозяйства, показывает нам, однако, еще на одном примере, что идеализация хозяйственной изолированности и хозяйственной отсталости является одной из основных черт нашего национал-социалистического философа.
Вернемся к вопросу о коллективизации. По Сталину выходит, что парцелльного крестьянина на Западе привязывает к земельному клочку ядро абсолютной ренты. Над этим "новым аргументом" посмеется каждая крестьянская курица. Абсолютная рента есть чисто капиталистическая категория. Парцелльное крестьянское хозяйство только разве при эпизодических условиях исключительно выгодной рыночной конъюнктуры, как это было, например, в начале войны, может, так сказать, вкусить абсолютной ренты. Экономическая диктатура финансового капитала над раздробленной деревней находит на рынке свое выражение во вне-эквивалентном обмене. Крестьянство вообще не выходит из режима ножниц во всем мире. В ценах на хлеб и вообще на продукты сельского хозяйства подавляющая масса мелкого крестьянства не реализует сплошь да рядом даже и заработной платы, не только что ренты.
Но если абсолютная рента, которую Сталин так победоносно "уничтожил", решительно ничего не говорит ни уму, ни сердцу мелкого крестьянина, то дифференциальная рента, которую Сталин великодушно пощадил, имеет как раз для западного крестьянина большое значение. Парцелльный крестьянин держится за свой участок тем крепче, чем больше он или его отец потратил сил и средств на повышение его плодородия. Это относится, впрочем, не только к Западу, но и к Востоку, например, к Китаю, с его районами интенсивной грядковой культуры. Известные элементы мелкособственнического консерватизма заложены тут, следовательно, не в абстрактной категории абсолютной ренты, а в материальных условиях более высокой парцелльной культуры. Если русские крестьяне сравнительно легко отказываются от связи с определенным участком, то вовсе не потому, что сталинский "новый аргумент" освободил их от абсолютной ренты, а по той же самой причине, по которой у нас и до Октябрьской революции происходили периодические земельные переделы. Наши "народники" идеализировали эти переделы как таковые. Между тем они были возможны лишь благодаря экстенсивному хозяйству, трехполью, жалкой обработке земли, т. е. опять-таки по причине идеализируемой Сталиным отсталости.
Будет ли на Западе победоносному пролетариату труднее, чем у нас, преодолеть крестьянский консерватизм, вытекающий из более высокой культуры мелкого хозяйства? Ни в коем случае. Ибо там, благодаря несравненно более высокому состоянию индустрии и общей культуры, пролетарское государство сможет гораздо легче дать крестьянину при переходе к коллективной обработке явную и реальную компенсацию за утраченную им "дифференциальную ренту" со своего клочка. Не может быть никакого сомнения в том, что через двенадцать лет после завоевания власти коллективизация сельского хозяйства будет в Германии, Англии или Америке стоять неизмеримо выше и прочнее, чем у нас сейчас.
Разве же не курьез, что свой "новый аргумент" в пользу сплошной коллективизации Сталин открыл через двенадцать лет после того, как национализация была произведена? Почему же он, несмотря на наличность национализации, в течение 1923--1928 годов столь упорно ставил ставку на мощного индивидуального товаропроизводителя, а не на колхозы? Ясно: национализация земли есть необходимое условие для социалистического земледелия, но совершенно недостаточное. С узкоэкономической точки зрения, т. е. с той, с какой берется этот вопрос Сталиным, национализация земли является как раз фактором третьестепенного значения, ибо стоимость инвентаря, необходимого для рационального крупного хозяйства, во много раз превосходит абсолютную ренту.
Незачем говорить, что национализация земли есть необходимая и важнейшая политическая и правовая предпосылка социалистического переустройства сельского хозяйства. Но непосредственное экономическое значение национализации в каждый момент определяется действием факторов материально-производственного характера. Это достаточно ясно обнаруживается на вопросе о мужицком балансе Октябрьской революции. Государство, как собственник земли, сосредоточило в своих руках право на земельную ренту. Взыскивает ли оно ее с нынешнего рынка в ценах на хлеб, лес и пр.? Увы, пока еще нет. Взыскивает ли оно ее с крестьянина? При многообразии экономических счетов между государством и крестьянином на этот вопрос не так просто ответить. Можно сказать -- и это отнюдь не будет парадоксом -- что ножницы сельскохозяйственных и промышленных цен заключают в себе в скрытой форме земельную ренту. При сосредоточенности земли, промышленности и транспорта в руках государства вопрос о земельной ренте имеет для мужика, так сказать, бухгалтерское, а не экономическое значение. Но мужик бухгалтерской техникой как раз занимается мало. Он подводит своим отношениям с городом и государством оптовый баланс.
Правильнее было бы подойти к тому же вопросу с другого конца. Благодаря национализации земли, фабрик и заводов, ликвидации внешней задолженности и плановому хозяйству, рабочее государство получило возможность достигнуть в короткий срок высоких темпов промышленного развития. На этом пути, несомненно, создается одна из важнейших предпосылок коллективизации. Но это предпосылка не юридическая, а материально-производственная: она выражается в определенном числе плугов, сноповязалок, комбайнов, тракторов, селекционных станций, агрономов и пр., и пр. Именно из этих реальных величин и должен исходить план коллективизации. Тогда и план будет реальный. Но нельзя к реальным плодам национализации присоединять каждый раз самое национализацию в качестве какого-то неразменного фонда, из которого можно покрывать издержки "сплошных" бюрократических авантюр. Это все равно, как если б кто-нибудь, положив капитал в банк, хотел одновременно пользоваться и капиталом и процентами с него.
Таков вывод в порядке общем. В порядке индивидуальном вывод может быть сформулирован проще: Ерема, Ерема, Сидел бы ты дома,-
вместо того, чтобы пускаться в дальнее теоретическое плавание.
III. ФОРМУЛА МАРКСА И ОТВАГА НЕВЕЖЕСТВА
Между первым и третьим томами "Капитала" есть второй. Наш теоретик считает своим долгом учинить административное насилие также и над вторым томом. Сталину надо спешно прикрыть от критики нынешнюю форсированную коллективистскую политику. Так как необходимых доводов нет в материальных условиях хозяйства, то он ищет их в авторитетных книгах, причем фатально попадает каждый раз не на ту страницу.
Преимущества крупного хозяйства над мелким, в том числе и в земледелии, доказаны всем капиталистическим опытом. Возможные преимущества крупного коллективного хозяйства над раздробленным мелким установлены еще до Маркса социалистами-утопистами, и в основе своей их доводы остаются незыблемыми. В этой области утописты были великими реалистами. Их утопизм начинался с вопроса об исторических путях коллективизации. Здесь направление указала Марксова теория классовой борьбы в связи с его критикой капиталистической экономики.
"Капитал" дает анализ и синтез процессов капиталистического хозяйства. Второй том подвергает рассмотрению имманентную механику роста капиталистического хозяйст
ва. Алгебраические формулы этого тома показывают, как из одной и той же творческой протоплазмы -- абстрактного человеческого труда --кристаллизуются средства производства в виде постоянного капитала, заработная плата -- в виде переменного капитала и прибавочная ценность, которая превращается затем в источник образования дополнительного постоянного капитала и дополнительного переменного капитала. Это позволяет, в свою очередь, получить большое количество прибавочной ценности. Такова спираль расширенного производства в самом общем и абстрактном его виде.
Проблема внутренних ножниц могла бы счесться ликвидированной лишь при условии действительной ликвидации рынка, проблема внешних ножниц -- при ликвидации мирового капитализма. Сталин, как мы знаем, совсем было собрался в период своего аграрного доклада послать нэп "к черту", но за протекшие после того полгода одумался. Как это всегда с ним бывает, он неосуществившееся свое намерение ликвидировать нэп подкидывает в съездовском докладе "троцкистам". Белые и желтые нитки этой операции так нескромно торчат наружу, что отчет в этой части доклада не решается отметить ни одного аплодисмента.
Со Сталиным произошло в отношении нэпа и рынка то, что обычно бывает с эмпириками. Крутой поворот, совершившийся в его собственной голове под влиянием внешних толчков, он принял за радикальное изменение всей обстановки. Раз бюрократия вместо пассивного приспособления к рынку и к кулаку решила вступить с ними в последний бой,
следовательно, статистика и экономика могут уже считать их как бы несуществующими. Эмпиризм чаще всего служит предпосылкой субъективизма, а если это эмпиризм бюрократический, то он неизбежно становится предпосылкой периодических "перегибов". Искусство "генерального" руководства состоит в таком случае в размене перегибов на пе-регибчики и в уравнительном их распределении среди илотов, именуемых исполнителями. Если в довершение генеральный перегиб подкинуть "троцкизму", то задача решена. Но дело не в этом. Суть нэпа, несмотря на резкое изменение "сути" сталинских мыслей о нэпе, состоит по-прежнему в рыночном определении хозяйственных взаимоотношений города и деревни. Если нэп остается, то и ножницы промышленных и сельскохозяйственных цен остаются важнейшим критерием всей хозяйственной политики.
Мы слышали, однако, что Сталин теорию ножниц еще за полгода до съезда назвал "буржуазным предрассудком". Это самый простой выход из положения. Если вы деревенскому знахарю скажете, что кривая температуры является одним из важнейших показателей благополучия или неблагополучия организма, то знахарь вряд ли поверит вам. Если же он нахватался ученых слов и научился, в довершение беды, свое знахарство выдавать за "пролетарскую медицину", то он наверняка ответит вам, что термометр есть буржуазный предрассудок. Если у этого знахаря в руках власть, то он, во избежание соблазна, разобьет термометр о камень, или, еще хуже, о чью-нибудь голову.
В 1925 году дифференциация советского крестьянства была объявлена предрассудком паникеров. Яковлев был направлен в Центральное статистическое управление и отобрал там все марксистские термометры на предмет разрушения. Но беда в том, что изменения температуры не прекращаются в отсутствие термометра. Зато проявления скрытого органического процесса застигают целителей и исцеляемых врасплох. Так было с хлебной забастовкой кулака, который неожиданно оказался руководящей фигурой в деревне и заставил Сталина произвести 15 февраля 1928 года (см. "Правду" от этого числа) поворот на 180 градусов.
Термометр цен имеет не меньшее значение, чем термометр дифференциации крестьянства. После XII съезда партии, где ножницы впервые получили свое наименование и свое истолкование, значение их начало входить во всеобщее понимание. В течение следующих трех лет ножницы неизменно демонстрировались на пленумах ЦК, на конференциях и съездах именно как основная кривая хозяйственной температуры страны. Но затем они постоянно стали исчезать из обихода, и наконец на исходе 1929 года Сталин объявил их "буржуазным предрассудком". Так как термометр оказался своевременно разбит, то у Сталина не было ника
кого повода представлять XVI съезду партии кривую хозяйственной температуры.
Марксистская теория есть орудие мысли, служащее для уяснения того, что есть, что становится и что предстоит, и для определения того, что надо делать. Сталинская теория есть служанка бюрократии. Она служит для оправдания зигзагов задним числом, для сокрытия вчерашних ошибок и, следовательно, для подготовки завтрашних. Умолчание о ножницах есть центральное место сталинского доклада. Это может показаться парадоксом, ибо умолчание есть пустое место. Но это тем не менее так: в центре сталинского доклада стоит сознательно и преднамеренно просверленная дыра.
Консулы, бдите, дабы от этой самой дыры не было диктатуре ущерба!
II. ЗЕМЕЛЬНАЯ РЕНТА,
ИЛИ СТАЛИН УГЛУБЛЯЕТ ЭНГЕЛЬСА И
МАРКСА
В начале своей борьбы с "генеральным секретарем" Бухарин заявил как-то, что главной амбицией Сталина является заставить признать себя "теоретиком". Бухарин достаточно хорошо знает Сталина, с одной стороны, азбуку коммунизма, с другой, чтобы понимать всю трагикомичность этой претензии. В качестве теоретика Сталин выступал на конференции аграрников-марксистов. В числе многого другого не поздоровилось при этом земельной ренте.
Еще совсем недавно (1925 г.) Сталин подводил дело к укреплению крестьянских участков на десятки лет, т. е. фактической и юридической ликвидации национализации земли. Наркомзем Грузии, не без ведома Сталина, разумеется, внес в то время законопроект о прямой отмене национализации. В том же духе работал и российский комиссариат земледелия. Оппозиция забила тревогу. В своей платформе она написала:
"Партия должна дать сокрушительный отпор всем тенденциям, направленным к упразднению или подрыву национализации земли, одного из устоев диктатуры пролетариата".
Подобно тому, как в 1922 году Сталин отказался от своих покушений на монополию внешней торговли, он в 1926 году отказался от покушений на национализацию земли, объявив, что его "не так поняли".
После провозглашения левого курса Сталин стал не только защитником национализации земли, но и немедленно же обвинил оппозицию в непонимании всего значения этого института. Вчерашний нигилизм по отношению к на
ционализации оказался сразу заменен ее фетишизмом. Марксова теория земельной ренты получила новое административное задание: оправдать сталинскую сплошную коллективизацию.
Здесь необходима маленькая справка с теорией. В своем незаконченном анализе земельной ренты Маркс делит ее на абсолютную и дифференциальную. Поскольку один и тот же человеческий труд в приложении к разным участкам земли дает разные результаты, избыточный результат более плодородного участка будет, естественно, присвоен собственником земли. Это и есть дифференциальная рента. Но ни один из собственников не предоставит арендатору бесплатно даже и худший участок, раз на этот последний есть спрос. Другими словами, из частной собственности на землю вытекает с необходимостью некоторый минимум земельной ренты, независимо от качества участка. Это и есть так называемая абсолютная рента. Реальная арендная плата на землю теоретически сводится, таким образом, к сумме абсолютной и дифференциальной ренты. В соответствии с этой теорией ликвидация частной собственности на землю ведет к ликвидации абсолютной земельной ренты. Остается только та рента, которая определяется качествами самой земли, или, вернее сказать, приложением человеческого труда на участках разного качества. Незачем пояснять, что дифференциальная рента не является каким-либо неподвижным свойством земельных участков, а изменяется вместе с методами эксплуатации земли. Эти краткие напоминания необходимы нам для того, чтобы вскрыть всю плачевность сталинской экскурсии в область теории национализации земли. Сталин начинает с того, что поправляет и углубляет Энгельса. Это с ним уже не в первый раз. В 1926 году Сталин разъяснил нам, что Энгельсу, как и Марксу, неизвестен был азбучный закон неравномерности капиталистического развития и что именно поэтому оба они отвергали теорию социализма в отдельной стране, которую в противовес им защищал Г. Фольмар, теоретический предтеча Сталина.
К вопросу о национализации земли, вернее, к недостаточному пониманию стариком Энгельсом этой проблемы, Сталин подходит с внешней стороны несколько осторожнее. Но по существу -- с той же развязностью. Он приводит из работы Энгельса о крестьянском вопросе известные слова о том, что мы отнюдь не будем насиловать волю мелкого крестьянина, наоборот, будем всячески содействовать ему, "...чтобы облегчить ему переход к товариществу", т. е. к коллективному земледелию.
"Мы постараемся предоставить ему возможно больше времени подумать об этом на своем клочке".
Эти превосходные слова, известные каждому грамотному марксисту, дают ясную и простую формулу отношения диктатуры пролетариата к крестьянству.
Стоя перед необходимостью оправдать сплошную коллективизацию в пожарном порядке, Сталин подчеркивает чрезвычайную, даже
"с первого взгляда преувеличенную осмотрительность Энгельса"
по отношению к переводу мелких крестьян на путь социалистического сельского хозяйства. Чем руководствовался Энгельс в этой своей "преувеличенной" осмотрительности? Сталин отвечает на это так:
"Очевидно, что он исходил из наличия частной собственности на землю, из того факта, что у крестьянина имеется "свой клочок" земли, с которым ему, крестьянину, трудно будет расстаться... Таково крестьянство в капиталистических странах, где существует частная собственность на землю. Понятно, что тут (?) нужна большая осмотрительность. Можно ли сказать, что у нас в СССР имеется такое же положение? Нет, нельзя этого сказать. Нельзя, так как у нас нет частной собственности на землю, приковывающей крестьянина к его индивидуальному хозяйству".
Таково рассуждение Сталина. Можно ли сказать, что в этом рассуждении есть хоть крупица смысла? Нет, этого сказать нельзя. Энгельсу, оказывается, нужна была "осмотрительность" потому, что в буржуазных странах существует частная собственность на землю. А Сталину никакой осмотрительности не нужно, потому что у нас установлена национализация земли. Но разве в буржуазной России не существовало частной собственности на землю наряду с более архаической общинной собственностью? Ведь национализацию земли мы не застали в готовом виде, а ввели ее после завоевания власти. Энгельс же говорит о той политике, которую пролетарская партия будет проводить именно после завоевания власти. Какой же смысл имеет сталинское снисходительное объяснение нерешительности Энгельса: старику-де приходилось действовать в буржуазных странах, где существует частная собственность на землю, тогда как мы вот догадались частную собственность отменить. Но ведь Энгельс рекомендует осмотрительность именно после завоевания власти пролетариатом, следовательно, после отмены частной собственности на средства производства.
Противопоставляя советскую крестьянскую политику советам Энгельса, Сталин самым нелепым образом запутывает вопрос. Энгельс обещал дать мелкому крестьянину время подумать на своем участке, прежде чем тот решится
вступить в коллектив. На этот переходный период мужицкого "раздумья" рабочее государство должно, по Энгельсу, ограждать мелкого земледельца от ростовщика, скупщика и проч., т. е. ограничивать эксплуататорские тенденции кулака. Именно этот двоякий характер и имела, при всех своих колебаниях, советская политика по отношению к главной, т. е. не эксплуататорской массе крестьянства. Несмотря на статистическую трескотню, коллективистское движение делает сейчас, на тринадцатом году после завоевания власти, в сущности, только самые первые свои шаги. Подавляющей массе крестьян диктатура пролетариата уже предоставила, таким образом, двенадцать лет на размышление. Вряд ли Энгельс имел в виду такой большой срок, и вряд ли такой срок понадобился бы в передовых государствах Запада, где при высокой индустрии пролетариату несравненно легче показать крестьянам на деле все преимущества коллективной обработки земли. Если у нас только через двенадцать лет после завоевания власти пролетариатом начинается широкое, но пока еще очень примитивное по содержанию и очень неустойчивое движение в сторону коллективизации, то это объясняется как раз нашей бедностью и отсталостью, несмотря на то что у нас осуществлена национализация земли, о которой будто бы Энгельс не догадывался или которой будто бы западный пролетариат не сможет провести после завоевания власти. Из противопоставления России и Запада, а заодно Сталина и Энгельса, так и прет идеализация национальной отсталости.
Но Сталин на этом не останавливается. Экономическую несуразицу он немедленно же дополняет теоретической.
"Почему,-- спрашивает он своих злополучных слушателей,-- удается так легко (!!) демонстрировать у нас, в условиях национализации земли, превосходство (колхозов) перед мелким крестьянским хозяйством? Вот где великое революционное значение советских аграрных законов, уничтоживших абсолютную ренту... и установивших национализацию земли".
И Сталин самодовольно и в то же время укоризненно спрашивает:
"Почему же этот новый (?!) аргумент не используется в достаточной мерс нашими теоретиками-аграрниками в их борьбе против всяких и всех буржуазных теорий?"
Тут-то Сталин и ссылается -- аграрникам-марксистам рекомендуется не переглядываться, не сморкаться смущенно и тем более не прятать голову под стол,-- на третий том "Капитала" и на теорию земельной ренты Маркса.
Унеси ты мое горе!
На какие высоты взобрался теоретик, прежде чем... плюхнуться в лужу со своим "новым аргументом"...
По Сталину выходит, что западного крестьянина прикрепляет к земле не что иное, как "абсолютная рента". А так как мы эту гадину "уничтожили", то тем самым исчезла та каторжная "власть земли" над крестьянином, которую у нас с такой силой показал Глеб Успенский, а во Франции -- Бальзак и Золя.
Прежде всего установим, что абсолютная рента у нас отнюдь не уничтожена, а только огосударствлена, что совсем не одно и то же. Ньюмарк оценивал народное богатство России к 1914 году в 140 миллиардов золотых рублей, включая сюда прежде всего цену всей земли, т. е. капитализированную ренту всей страны. Если мы сейчас захотим определить удельный вес народного богатства Советского Союза в богатстве всего человечества, то мы, разумеется, включим и капитализированную ренту, как дифференциальную, так и абсолютную.
Все экономические критерии, в том числе и абсолютная рента, сводятся к человеческому труду. В условиях рыночного хозяйства рента определяет то количество продуктов, которое может быть изъято владельцем земли из продуктов приложенного к ней труда. Владельцем земли является в СССР государство, тем самым оно является носителем земельной ренты. О действительной ликвидации абсолютной ренты возможно будет говорить лишь при социализации всей земли всей нашей планеты, т. е. при победе международной революции. В национальных же границах, не в обиду Сталину будь сказано, не только нельзя социализм построить, но и даже абсолютную ренту уничтожить.
Этот интересный теоретический вопрос имеет практическое значение. Земельная рента находит свое выражение на мировом рынке в цене сельскохозяйственных продуктов. Поскольку советское правительство является экспортером этих последних -- а при интенсификации сельского хозяйства земледельческий экспорт должен сильно расти,-- постольку советское государство, вооруженное монополией внешней торговли, выступает на мировом рынке как собственник той земли, продукты которой оно экспроприирует, и, следовательно, в цене этих продуктов советское государство реализует сосредоточенную им в своих руках земельную ренту. Если б техника нашего сельского хозяйства была не ниже капиталистической, а заодно и техника нашей внешней торговли, то именно у нас, в СССР, абсолютная рента выступила бы в наиболее ясном и концентрированном виде. Этот момент должен получить в дальнейшем крупнейшее значение при плановом руководстве сельским хозяйством и экспортом. Если сейчас Сталин хвастает тем, что мы будто бы "уничтожили" абсолютную ренту, вместо того чтоб ее pea
лизовать на мировом рынке, то временное право на такую похвальбу ему дано нынешней слабостью нашего сельскохозяйственного экспорта и нерациональным характером внешней торговли, в которой тонет бесследно не только абсолютная рента, но и многое другое. Эта сторона дела, не имеющая непосредственно отношения к коллективизации крестьянского хозяйства, показывает нам, однако, еще на одном примере, что идеализация хозяйственной изолированности и хозяйственной отсталости является одной из основных черт нашего национал-социалистического философа.
Вернемся к вопросу о коллективизации. По Сталину выходит, что парцелльного крестьянина на Западе привязывает к земельному клочку ядро абсолютной ренты. Над этим "новым аргументом" посмеется каждая крестьянская курица. Абсолютная рента есть чисто капиталистическая категория. Парцелльное крестьянское хозяйство только разве при эпизодических условиях исключительно выгодной рыночной конъюнктуры, как это было, например, в начале войны, может, так сказать, вкусить абсолютной ренты. Экономическая диктатура финансового капитала над раздробленной деревней находит на рынке свое выражение во вне-эквивалентном обмене. Крестьянство вообще не выходит из режима ножниц во всем мире. В ценах на хлеб и вообще на продукты сельского хозяйства подавляющая масса мелкого крестьянства не реализует сплошь да рядом даже и заработной платы, не только что ренты.
Но если абсолютная рента, которую Сталин так победоносно "уничтожил", решительно ничего не говорит ни уму, ни сердцу мелкого крестьянина, то дифференциальная рента, которую Сталин великодушно пощадил, имеет как раз для западного крестьянина большое значение. Парцелльный крестьянин держится за свой участок тем крепче, чем больше он или его отец потратил сил и средств на повышение его плодородия. Это относится, впрочем, не только к Западу, но и к Востоку, например, к Китаю, с его районами интенсивной грядковой культуры. Известные элементы мелкособственнического консерватизма заложены тут, следовательно, не в абстрактной категории абсолютной ренты, а в материальных условиях более высокой парцелльной культуры. Если русские крестьяне сравнительно легко отказываются от связи с определенным участком, то вовсе не потому, что сталинский "новый аргумент" освободил их от абсолютной ренты, а по той же самой причине, по которой у нас и до Октябрьской революции происходили периодические земельные переделы. Наши "народники" идеализировали эти переделы как таковые. Между тем они были возможны лишь благодаря экстенсивному хозяйству, трехполью, жалкой обработке земли, т. е. опять-таки по причине идеализируемой Сталиным отсталости.
Будет ли на Западе победоносному пролетариату труднее, чем у нас, преодолеть крестьянский консерватизм, вытекающий из более высокой культуры мелкого хозяйства? Ни в коем случае. Ибо там, благодаря несравненно более высокому состоянию индустрии и общей культуры, пролетарское государство сможет гораздо легче дать крестьянину при переходе к коллективной обработке явную и реальную компенсацию за утраченную им "дифференциальную ренту" со своего клочка. Не может быть никакого сомнения в том, что через двенадцать лет после завоевания власти коллективизация сельского хозяйства будет в Германии, Англии или Америке стоять неизмеримо выше и прочнее, чем у нас сейчас.
Разве же не курьез, что свой "новый аргумент" в пользу сплошной коллективизации Сталин открыл через двенадцать лет после того, как национализация была произведена? Почему же он, несмотря на наличность национализации, в течение 1923--1928 годов столь упорно ставил ставку на мощного индивидуального товаропроизводителя, а не на колхозы? Ясно: национализация земли есть необходимое условие для социалистического земледелия, но совершенно недостаточное. С узкоэкономической точки зрения, т. е. с той, с какой берется этот вопрос Сталиным, национализация земли является как раз фактором третьестепенного значения, ибо стоимость инвентаря, необходимого для рационального крупного хозяйства, во много раз превосходит абсолютную ренту.
Незачем говорить, что национализация земли есть необходимая и важнейшая политическая и правовая предпосылка социалистического переустройства сельского хозяйства. Но непосредственное экономическое значение национализации в каждый момент определяется действием факторов материально-производственного характера. Это достаточно ясно обнаруживается на вопросе о мужицком балансе Октябрьской революции. Государство, как собственник земли, сосредоточило в своих руках право на земельную ренту. Взыскивает ли оно ее с нынешнего рынка в ценах на хлеб, лес и пр.? Увы, пока еще нет. Взыскивает ли оно ее с крестьянина? При многообразии экономических счетов между государством и крестьянином на этот вопрос не так просто ответить. Можно сказать -- и это отнюдь не будет парадоксом -- что ножницы сельскохозяйственных и промышленных цен заключают в себе в скрытой форме земельную ренту. При сосредоточенности земли, промышленности и транспорта в руках государства вопрос о земельной ренте имеет для мужика, так сказать, бухгалтерское, а не экономическое значение. Но мужик бухгалтерской техникой как раз занимается мало. Он подводит своим отношениям с городом и государством оптовый баланс.
Правильнее было бы подойти к тому же вопросу с другого конца. Благодаря национализации земли, фабрик и заводов, ликвидации внешней задолженности и плановому хозяйству, рабочее государство получило возможность достигнуть в короткий срок высоких темпов промышленного развития. На этом пути, несомненно, создается одна из важнейших предпосылок коллективизации. Но это предпосылка не юридическая, а материально-производственная: она выражается в определенном числе плугов, сноповязалок, комбайнов, тракторов, селекционных станций, агрономов и пр., и пр. Именно из этих реальных величин и должен исходить план коллективизации. Тогда и план будет реальный. Но нельзя к реальным плодам национализации присоединять каждый раз самое национализацию в качестве какого-то неразменного фонда, из которого можно покрывать издержки "сплошных" бюрократических авантюр. Это все равно, как если б кто-нибудь, положив капитал в банк, хотел одновременно пользоваться и капиталом и процентами с него.
Таков вывод в порядке общем. В порядке индивидуальном вывод может быть сформулирован проще: Ерема, Ерема, Сидел бы ты дома,-
вместо того, чтобы пускаться в дальнее теоретическое плавание.
III. ФОРМУЛА МАРКСА И ОТВАГА НЕВЕЖЕСТВА
Между первым и третьим томами "Капитала" есть второй. Наш теоретик считает своим долгом учинить административное насилие также и над вторым томом. Сталину надо спешно прикрыть от критики нынешнюю форсированную коллективистскую политику. Так как необходимых доводов нет в материальных условиях хозяйства, то он ищет их в авторитетных книгах, причем фатально попадает каждый раз не на ту страницу.
Преимущества крупного хозяйства над мелким, в том числе и в земледелии, доказаны всем капиталистическим опытом. Возможные преимущества крупного коллективного хозяйства над раздробленным мелким установлены еще до Маркса социалистами-утопистами, и в основе своей их доводы остаются незыблемыми. В этой области утописты были великими реалистами. Их утопизм начинался с вопроса об исторических путях коллективизации. Здесь направление указала Марксова теория классовой борьбы в связи с его критикой капиталистической экономики.
"Капитал" дает анализ и синтез процессов капиталистического хозяйства. Второй том подвергает рассмотрению имманентную механику роста капиталистического хозяйст
ва. Алгебраические формулы этого тома показывают, как из одной и той же творческой протоплазмы -- абстрактного человеческого труда --кристаллизуются средства производства в виде постоянного капитала, заработная плата -- в виде переменного капитала и прибавочная ценность, которая превращается затем в источник образования дополнительного постоянного капитала и дополнительного переменного капитала. Это позволяет, в свою очередь, получить большое количество прибавочной ценности. Такова спираль расширенного производства в самом общем и абстрактном его виде.