Страница:
Фельштинский Ю Г
Портреты революционеров - Лев Троцкий
Портреты революционеров: Лев Троцкий
Редактор-составитель Ю. Фельштинский
В основу книги положен изданный в 1984 году в США сборник биографических очерков Троцкого "Портреты". В нее включены очерки о Ленине, Сталине, Бухарине, Луначарском, Зиновьеве и Каменеве, Воровском, Горьком и других В особый раздел вынесены материалы не законченной Троцким книги "Мы и они". Сборник составлен по документам, хранящимся в архиве Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. Книга впервые издается в нашей стране.
Содержание
М. КУН. КАК СОЗДАВАЛИСЬ "ПОРТРЕТЫ РЕВОЛЮ
ЦИОНЕРОВ"? (Творческая лаборатория Льва Троцкого) 3
ОТ РЕДАКТОРА-СОСТАВИТЕЛЯ 21
ЛЕНИН 22
Приложение. Из дневника Алексинскон .... 34
ДВА ТОРИ О РЕВОЛЮЦИОНЕРЕ 35
РАЗНОГЛАСИЯ С ЛЕНИНЫМ 41
ИОСИФ СТАЛИН 46
Приложение. Двадцатилетие революции 1905 года 61
СВЕРХ-БОРДЖИА В КРЕМЛЕ 65
Приложение. Письмо Троцкого переводчику
Ч Маламуту 80
СТАЛИН ПРОТИВ СТАЛИНА 82
К ПОЛИТИЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ СТАЛИНА 86
СТАЛИН КАК ТЕОРЕТИК 100
ПОЧЕМУ СТАЛИН ПОБЕДИЛ ОППОЗИЦИЮ? .... 128
СТАТЬЯ СТАЛИНА О МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ И НЫ
НЕШНИЙ ПРОЦЕСС 137
СТАЛИН -- ИНТЕНДАНТ ГИТЛЕРА 142
КАПИТУЛЯЦИЯ СТАЛИНА 147
ДВОЙНАЯ ЗВЕЗДА ГИТЛЕР - СТАЛИН 150
СТАЛИН ПОСЛЕ ФИНЛЯНДСКОГО ОПЫТА .... 162
Приложения
Письмо Сталина Ермаковскому ........ 167
Заявление Троцкого по личному вопросу (1926) , . 168
Заявление Троцкого по личному вопросу (1927) . . 170
О Брандлере . 171
БУХАРИН
БУХАРИН О ПЕРМАНЕНТНОЙ РЕВОЛЮЦИИ .... 172
КЛЯУЗЫ БУХАРИНА И ОТНОШЕНИЕ ЛЕНИНА . . . 174
БУХАРИН 176
ИЗ НЕЗАКОНЧЕННОГО ЗАЯВЛЕНИЯ 177
БУРЯ В СТАКАНЕ ВОДЫ 177
О БУХАРИНЕ, О "ПРАВДЕ", ОБ ИХ БОРЬБЕ С ОППО
ЗИЦИЕЙ 180
ИЗ ЧЕРНОВИКОВ НЕЗАКОНЧЕННОЙ ТРОЦКИМ БИО
ГРАФИИ СТАЛИНА 180
ТРИ ПИСЬМА ТРОЦКОГО БУХАРИНУ 181
ЛУНАЧАРСКИЙ 191
Приложения
Из речи Луначарского в Большом театре 21 января
1926 г , 195
Письмо Луначарского Троцкому 196
Письмо Троцкого Луначарскому ...,,,,. 198
ЗИНОВЬЕВ И КАМЕНЕВ
СТАЛИНЦЫ ПРИНИМАЮТ МЕРЫ 206
Приложение. Недописанный некролог на смерть
Зиновьева 216
КРАСИН 217
ТОМСКИЙ , , 227
Приложения
Из речи Томского на Путиловском заводе 20 января
1926 г 229
Из речи Глебова-Авилова на Путиловском заводе
20 января 1926 г 231
Из заключительного слова Томского на Путиловском
заводе 20 января 1926 г 231
ЕНУКИДЗЕ
ЗА СТЕНАМИ КРЕМЛЯ 233
Приложение. В секретариат ЦКК тов Янсону 245
СЕРЕБРОВСКИЙ
В КОМИССИЮ ЦКК ВКП (б) 247
В КОМИССИЮ ЦКК ВКП (б) 249
БЛЮМКИН 251
Приложение. Из письма Л. Троцкого Максу
Истмену 257
МАКСИМ ГОРЬКИЙ 258
О ДЕМЬЯНЕ БЕДНОМ (Некрологические размышления) 261
МАТЕРИАЛЫ КНИГИ "МЫ И ОНИ"
ЗАВЕЩАНИЕ ЛЕНИНА 265
КРАСИН 291
БОРОВСКИЙ 298
ЧИЧЕРИН 304
РАКОВСКИЙ 306
Приложение. Заявление X. Раковского в ЦК
ВКП(б) 325
ИОФФЕ 326
Приложения
Две речи Троцкого на смерть Иоффе 331
Письмо Троцкого Семашко 333
Предсмертное письмо Иоффе и сообщение Секрета
риата ЦК ВКП(б) 334
Сообщение от Секретариата ЦК ВКП (б) 343
ЛЕНИН И СФОРЦА 343
Приложение. Из писем Л. Троцкого Максу
Истмену 344
ПРИМЕЧАНИЯ 347
КАК СОЗДАВАЛИСЬ "ПОРТРЕТЫ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ"?
(ТВОРЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ЛЬВА ТРОЦКОГО)
Наряду с повседневной "текучкой", связанной с борьбой со Сталиным в Советском Союзе (конспиративной) и на Западе (более или менее открытой), Лев Троцкий в долгие годы изгнания постоянно пытался выкроить время для работы над чем-то "монументальным" -- как он выразился в беседе с французским писателем Анри Мальро. Поначалу это сводилось к работе над воспоминаниями. Писать мемуары Троцкого впервые уговорили в 1927 или 1928 году Евгений Преображенский и Христиан Раковский. Первая стадия работы над рукописью "Моя жизнь" проходила в алма-атинской ссылке. Судя по наброскам, сохранившимся в Амстердамском международном институте социальной истории, первоначально воспоминания Троцкого представляли собой цикл автобиографических новелл. В этом варианте (особенно там, где Троцкий не смог обойти своих противоречий с Лениным) видны многочисленные "провалы".
Приступая к "Моей жизни", он попросту брал и переделывал свои прежние работы мало-мальски "личного" характера. Но вслед за насильственным выдворением Троцкого в Турцию в начале 1929 года на него посыпались предложения, одно другого заманчивее: напечатать воспоминания в мировой прессе, а затем издать их отдельной книгой. Для этого первоначальный вариант уже не подходил. Тогда Троцкий принялся переписывать мемуары заново и дополнил первые главы рукописи "Моей жизни" историческим фоном и портретами современников. Текст увеличился почти вдвое. Первая книга мемуаров, хронологические рамки которой достигли 1917 года, оказалась готовой к концу 1929 года.
Однако стали подгонять сроки. Тогда Троцкий решил вернуться к первоначальному замыслу -- рассказывать в первую очередь о себе, а повествование о своих друзьях и противниках (особенно если требовалась работа над старыми газетами и журналами) отложить на время. Поэтому-то некоторые главы "Моей жизни" и похожи на затянувшийся монолог. В этом проявилось увлечение Троцкого самоанализом и прорвалась сквозь нарочитую скромность предельно высокая оценка собственной роли в историческом процессе. Не в последнюю очередь посему (и не только из-за утилитарных стремлений закончить мемуары побыстрее) в "Моей жизни" довлеют скрупулезные заметки о раннем детстве, о времени, проведенном за школьной партой, о проделках одноклассников, а портреты современников присутствуют лишь фрагментарно. (Обрывки воспоминаний о детстве были записаны Троцким еще в середине 20-х годов по просьбе американского публициста Макса Истмена, который работал тогда над книгой о его молодости.)
Мало о ком из виднейших политиков XX века оставил Лев Троцкий столь подробные мемуары, как о своих одесских педагогах. Не без толики самолюбования включил он в "Мою жизнь"
и повесть о своих двух побегах из Сибири (опубликовав их уже в свое время на русском и немецком языках), а также великолепную по стилю автобиографическую новеллу о насильственной высылке в 1916 году из Франции и Испании. (Новелла эта увидела свет впервые по свежим следам событий в нью-йоркской газете "Новый мир", а затем в 20-е годы в переработанном виде была напечатана в журнале "Красная новь".)
* * *
Окончательный вариант "Моей жизни" кажется нам более читабельным. Зато мемуары получились действительно сугубо "личными". Многие секреты политической борьбы эпохи так и остались нераскрытыми. А вместо галереи портретов современников Троцкий на сей раз ограничился эскизами и мазками. Правда, и подобный, выхолощенный, вариант "Моей жизни" убеждает читателя: Лев Троцкий мог бы стать великолепным психологом либо отменным литератором, одним из лучших бытописателей своей эпохи, не выбери он в восемнадцать с лишним лет тернистый путь народничества, а затем не стань прозелитом "интернациональной" социал-демократии, трансформировавшейся на русской почве в "большевизм-ленинизм".
Работая по 10--12 часов в день над "Моей жизнью" на острове Принкипо (вблизи Константинополя), Троцкий вскоре понял: даже при столь напряженных темпах он подведет со сроками издателей. Поэтому-то к труду над рукописью он привлек самых близких себе людей -- жену и старшего сына. Тем более что они отлично помнили многочисленные судьбоносные эпизоды из жизни Троцкого. Судя по наброскам к "Моей жизни", Наталья Седова и Лев Седов, по просьбе Троцкого, описали несколько интересных событий, происшедших со всеми ними в эмиграции, в годы гражданской войны и в алма-атинской ссылке. Некоторые пассажи их воспоминаний Троцкий включил в текст "Моей жизни", впрочем почти всегда ссылаясь на "первоисточник". Такого рода "коллективное творчество" не должно нас удивлять. И в политическом и в человеческом значении этого слова Троцкий и его окружение представляли в 1929 году как бы единое целое. К тому же Лев Троцкий, еще будучи Наркомвоенмором, председателем Реввоенсовета республики, членом Политбюро и прочая, и прочая, привык, что ему помогает в творческой работе налаженный штат помощников, секретарей и стенографистов. А вот ко времени трудов и дней в Принкипо рядом с Троцким уже больше года не было привычных сотрудников. (В последнюю минуту ОГПУ не разрешило любимым секретарям его Сермуксу и Познанскому последовать за Троцким в изгнание.)
Поэтому-то Наталье Седовой и Льву Седову и пришлось срочно научиться делать необходимые для Троцкого выписки из литературы. Вскоре Лев Седов настолько втянулся в эту работу, что порою казалось: он один сможет заменить Троцкому секретарей, попавших вместо Турции в камеры политпзоляторов. Но требовательный донельзя Троцкий не позволял своему сыну "почивать на лаврах". Когда Лев Седов переехал в Берлин, то он "направлял" его на расстоянии. Свидетельство сему, между прочим, письмо-инструкция. Его датировка -- декабрь 1933 года
(письмо это публикуется впервые, как и все остальные приводимые ниже цитаты из писем Льва Троцкого своему сыну): "Как делать выписки? Во-первых, все цитаты, подлежащие переписке, отмечены на полях серым карандашом. Где это требуется, начало и конец цитаты отмечены небольшими штрихами в тексте. Во-вторых, надо оставлять поля в три-четыре сантиметра. 3. Большие цитаты стараться помещать на отдельных листах, по возможности без переноса на другую страницу. 4. Малые цитаты можно помещать по две-три на странице, но оставлять между ними промежуток в пять, шесть строк. 5. Под каждой самостоятельной цитатой указывать книгу и страницу. Если в книге несколько статей, то приводить заглавие данной статьи, наряду с заглавием книги. Если выписка приводится из судебных протоколов, то надо указывать, кто именно говорит данные слова. 6. Выписанный текст надо тщательно считывать во избежание ошибок".
* * *
Судя по текстам, сохранившимся в амстердамском архиве, почти всю рукопись "Моей жизни" перепечатала Наталья Седова. Лишь последние несколько глав Троцкий доверил машинистке, поселившейся к тому времени в их семье на Принкипо.
Первоначально в мемуары должно было войти и подробное описание фракционной борьбы в партии большевиков в 20-е годы. Именно эти главы воспоминаний обещали прозвучать особенно сенсационно. Ведь Троцкому удалось вывезти из Советского Союза уникальный архив, и он собирался использовать эти документы в борьбе со "сталинской школой фальсификации".
Однако если первый том "Моей жизни" представляет и но форме и по содержанию своему компактную рукопись, то вторая часть мемуаров Льва Троцкого кажется скомканной. Она оставляет читателей в недоумении: что же заставило прервать воспоминания? К примеру, история с высылкой Троцкого из Советского Союза показана чуть ли не час за часом, но из текста так и не ясно до конца -- что привело к этой высылке?
Видимо, с последней частью воспоминаний произошла та же самая история, что и с недорисованными портретами современников. Работая над окончательным вариантом "Моей жизни", Лев Троцкий просто-напросто отложил начатые главы о фракционной борьбе на времена более спокойные. Конечно, торопили и издатели (в первую очередь берлинские "Грани"), и переводчики, и редакторы газет, а также журнальной периодики. Но, самое главное, в 1929 году Лев Троцкий в глубине души явно был еще не готов раскрыться окончательно перед общественностью во всем том, что касалось его "партийного прошлого". Отсюда столько недоговорок, намеков в "Моей жизни", особенно если речь заходила о партийных и государственных секретах пяти- либо десятилетней давности. И наконец, в мыслях Троцкого во время работы над "Моей жизнью" уже формировался замысел новой книги, скорее историографического и аналитического, нежели мемуарного содержания.
Работа над следующей книгой, родившейся в годы эмиграции, была выполнена в рекордный даже для Троцкого срок. К наброскам первых глав "Истории русской революции" Троцкий
приступил, видимо, в самом конце 1929 года, а ровно через полтора года огромный первый том этой эпопеи, показывающей (не без пристрастия, естественно) события Февральской революции и последующих месяцев, вышел в свет в Берлине. Затем еще год спустя появился и второй том, с подробным изложением перипетий корниловского мятежа, предгрозовой осени 1917 года и октябрьского переворота. Непосредственно к этой работе должна была примыкать "История гражданской войны в Советской России", но на это у Троцкого из-за занятий актуальной политикой не хватило уже ни сил, ни времени. В качестве же "отходов" от "Истории русской революции" в отдельные папки -- как и во время работы над мемуарами -- складывались записи о самых ярких, либо по какой-то причине самых интересных для Троцкого современниках.
А ведь казалось, что в вилле на берегу Мраморного моря Троцкий, изолированный от больших библиотек мира и не питавший особых надежд выбраться из Турции (справедливо называл он себя в начале 30-х годов "гражданином планеты без виз"), не сможет выпустить историю русской революции в форме исследования. Ведь в его библиотеке первоначально хранилось лишь несколько десятков книг на данную тему. Остальные материалы остались в Москве на квартире младшего сына -- Сергея Седова, и их так и не удалось вывезти. Однако неожиданная помощь пришла Троцкому из Берлина. Обосновавшийся там по "партийным" делам Лев Седов настолько серьезно принял к сердцу интеллектуальную -- не только политическую -- изоляцию Троцкого, что значительную часть своей воистину беспредельной энергии посвятил подборке материалов для "Истории русской революции". В Константинополь, а оттуда в Принкипо шли регулярно из Берлина письма с выписками, бандероли с газетными вырезками и увесистые посылки с библиотечными книгами. Помощь Троцкому стал оказывать также его берлинский издатель Пфем-ферт и владелец многих раритетов по истории русской революции Томас, один из самых загадочных деятелей Коминтерна, порвавший к тому времени со Сталиным. И наконец, Троцкому согласился содействовать в его трудах над рукописью Борис Николаевский, признанный историк международной социал-демократии, виднейший деятель меньшевистской эмиграции.
* * *
Отношения Троцкого и Николаевского -- тема отдельного исследования. По словам недавно умершего в Голландии Бориса Сапира, Николаевский совсем случайно познакомился в Берлине со Львом, сыном Льва Троцкого. Николаевского подкупило трудолюбие Седова, его желание не просто быть сыном своего отца, но и превратиться в "самостоятельного" политика, при этом разобраться в истории российского революционного движения. Поэтому-то Борис Николаевский в середине 30-х годов дважды выступил в роли посредника между Львом Седовым и Международным институтом социальной истории. (Лев Седов тогда готов был поступить в только-только образовавшийся Амстердамский институт с целью разобрать переданные туда бумаги Троцкого по истории гражданской войны.)
Что же касается политических воззрений, то и Седов и Николаевский, подружившись, оставались каждый при своем мнении. Но при этом, несмотря на традиционную вражду большевиков и меньшевиков, оба они поняли, что, пока находятся в изгнании, главный противник у них тот же: хозяин кремлевских чертогов. Поэтому часто встречаясь либо переписываясь, Николаевский с Седовым обменивались доходившей за границу (и в тридцатые годы становившейся все более скудной) информацией о жизни на советском Олимпе, а иногда и о деятельности антисталинского подполья. В середине же 30-х, когда и Николаевский и Седов вынуждены были переехать из Берлина, вследствие победы "коричневой чумы", в Париж, то их политическое сотрудничество стало еще теснее: оба они старались предупреждать друг друга о деятельности "гепеуров", роящихся, как мошкара, вокруг самых активных эмигрантов.
При всем при этом Лев Седов продолжал считать себя "большевиком-ленинцем" и исповедовал взгляды порою даже более радикальные, нежели сам Троцкий; одно время он был бы не против проповедовать террор против Сталина и его окружения, по, натолкнувшись на сопротивление Троцкого, отошел от этих фантазий. Борис Николаевский же в годы изгнания являлся не просто меньшевиком, но находился на правом крыле движения. Поэтому-то он и продолжал считать Троцкого -- вкупе с Лениным -- могильщиком Февральской революции, ярым противником многопартийного строя в России. Не мог простить Николаевский Троцкому и гонений на меньшевиков и правых эсеров в годы гражданской войны и нэпа, глубоко осуждал его за участие в создании системы концентрационных лагерей и трудармий в Советской России. Если же заходила речь о фракционной борьбе 20-х годов, то Борис Николаевский симпатизировал скорее (да и то относительно) правым большевикам, таким, как Рыков, Бухарин, Рязанов. Но, являясь не просто политиком, а интеллектуалом с удивительно тонким историческим чутьем, Николаевский понимал, что без роли Троцкого трудно говорить об истории России XX века. Поэтому-то ему так хотелось, чтобы Троцкий продолжил работу над прерванными в 1929 году мемуарами. Ради этого Николаевский готов был подбирать для своего заклятого политического противника все необходимые для кабинетной работы материалы. В архиве Бориса Николаевского, хранящемся большею частью в Институте Гувера (Стенфорд), находится, к примеру, документ, согласно которому Николаевский лично напечатал на машинке для Троцкого текст политического завещания Ленина. И, хотя Троцкий и Николаевский, судя по всему, не переписывались непосредственно, все же через Льва Седова "Геродот социал-демократии" регулярно пересылал Троцкому сначала материалы о событиях 1917 года, а затем и источники, связанные с деятельностью Маркса, Энгельса и Ленина (Троцкий время от времени возобновлял свою работу над их биографиями).
Как относился Лев Троцкий к полуконспиративным контактам, установленным с Николаевским и продолжавшимся даже после убийства агентурой Сталина Льва Седова? Поначалу он реагировал на предложение Седова пользоваться услугами Николаевского весьма настороженно. Троцкий не столь боялся подвохов со стороны меньшевиков: его скорее страшили возможные
обвинения сталинской прессы, узнай она о подобном сотрудничестве через органы ОГПУ. Однако, убедившись в том, что Николаевский не только глубоко порядочный человек, но и прирожденный конспиратор, Троцкий стал пересылать ему некоторые свои манускрипты на отзыв. "Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить через твое посредничество Б. И. Николаевского за его обстоятельные и серьезные замечания. С некоторыми из них я не могу, правда, согласиться (о самозарождении марксизма, о программной позиции Александра Ульянова, о самарских спорах по поводу голода). Что касается других поправок, то я должен более тщательно справиться с текстом и с источниками, чтоб вынести окончательное заключение. Во всяком случае замечания Б. Н., без сомнения, помогут мне уточнить текст для всех других изданий (биографии Ленина, над которой Троцкий как раз тогда работал в изгнании.-- М. К). Еще раз благодарю его",-- говорится в письме Троцкого ко Льву Седову от 4 августа 1934 года.
И наконец, со слов Бориса Сапира, отметим: к написанию отдельной книги, в которую вошли бы мемуары о самых видных современниках, Льва Троцкого подталкивал (при посредничестве Льва Седова) все тот же Борис Николаевский. Он даже советовал Троцкому не начинать всю книгу с самого начала, а использовать свои же старые статьи о Ленине, Красине, Жоресе, Либкнехте и т. д., вышедшие в свое время в Советском Союзе, вернее, "личное" в этих статьях. Мы пока еще не выяснили, когда прозвучали эти советы. Скорее всего, это происходило в 1934-- 1935 годы. Ведь раньше дело сводилось к "технической" помощи Троцкому со стороны Николаевского. Правда, ни в архиве Троцкого в Гарварде и в Амстердаме, ни в бумагах Седова и Николаевского в Стенфорде мы не нашли документальных подтверждений того, с какого времени датируется помощь Николаевского Троцкому в его работе над сборником портретов современников. Известное же нам самое раннее упоминание об этой книге Троцкого, куда должны были войти мемуары и политические эскизы о деятелях XX века,-- 20 января 1931 года. В письме американскому публицисту Максу Истмену говорится: "...Хочу в нескольких словах сообщить Вам о новой книге, которую я пишу в промежутке между двумя томами "Истории революции". Книга будет, может быть, называться "Они и мы" или "Мы и они" и будет заключать в себе целый ряд политических портретов: представителей буржуазного и мелкобуржуазного консерватизма, с одной стороны, и пролетарских революционеров, с другой; намечены: Хувер, Вильсон, из американцев; Клемансо, Пуанкаре, Барту и некоторые другие французы; дело банка Устрик займет главу в связи с характеристикой французских политических нравов. Из англичан войдут Болдвин, Ллойд Джордж, Черчилль, Макдональд и лейбористы вообще. Из итальянцев я возьму графа Сфорца, Джолитти и старика Кавура. Из революционеров: Марке и Энгельс, Ленин, Люксембург, Либкнехт, Боровский, Раковский и, вероятно, Красин, в качестве переходного типа".
* * *
Длинный список персонажей, перечисленный Троцким в письме, свидетельствует отнюдь не о замысле его сесть работать над субъективными мемуарами о современниках (подобный сборник
выпустил уже Луначарский под заглавием "Силуэты революционеров"), а скорее о желании составить книгу, похожую на известный в то время труд Карла Радека "Портреты и памфлеты". Льву Троцкому поначалу, видимо, не мешало, что с большинством своих предполагаемых героев и антигероев он не был лично знаком, и поэтому придется то и дело "сбиваться" на публицистику. Вскоре, однако, выяснилось, что для подобной кропотливой работы на острове Принкипо действительно нет возможности,-- автор не мог бы наводить справки в книгохранилище Румянцев-ского музея либо в библиотеке Комакадемии, как это случалось в прежние времена. Правда, Троцкий и в подобных случаях старался не сдаваться. В письме Максу Истмену он утверждал: "Этот список еще не окончательный". Однако не прошло нескольких месяцев, и перечень предполагаемых действующих лиц книги "Мы и они" пришлось значительно подсократить, ограничившись портретами знакомых деятелей российского рабочего движения.
Но и эта "минимальная программа" осуществлялась медленно за нехваткой необходимых источников. "Было бы хорошо,-- пишет Троцкий сыну,-- если бы ты сам проработал материалы о Воровском, сделав необходимые выписки, по крайней мере из тех книг, которые нельзя достать в собственность. Что мне нужно? а) Отношение Воровского к Ленину,-- здесь важна каждая мелочь; б) отношение Воровского к Польше, польскому языку, польской партии и пр., отношение Воровского к католицизму и к религии вообще (все это для того, чтобы разоблачать ложь Сфорца о том, будто Боровский, в качестве поляка, считал Россию чужой страной); в) отношение Воровского к Москве, к России, к русской литературе, к русскому языку и пр.; г) отношение Воровского к Октябрьской революции и его роль в ней; д) (sic!) период болезни Воровского и забота о нем Ленина; е) смерть Воровского. Так как я в ближайшие месяцы буду полностью занят своей "Историей", то ты мог бы работу о Воровском проделать систематически и детально, отмечая необходимые выдержки и давая их в переписку. Лучше переписать лишнее, чем упустить существенное".
В ответ из Берлина пришли первые книжные посылки и выяснилось: материалов о Воровском собралось довольно много.
Старый знакомый Воровского Якуб Ганецкий вскоре после трагического покушения в Женеве стал собирать литературно-критические и политические статьи и всячески пропагандировать их в печати. Так и у предельно субъективного в других случаях, строго оценивавшего своих современников Троцкого появилось желание сказать доброе слово о Вацлаве Воровском, об одном из немногих старых большевиков, который хорошо относился к нему, несмотря на старинные распри. Для Воровского, в отличие от Бонч-Бруевича, Кржижановского, Лядова и большинства "стариков" из эмигрантского окружения Ленина, Троцкий перестал быть bete noire* российского социал-демократического движения с тех пор, как летом 1917-го перешел на рельсы большевизма. Троцкого и Воровского объединяло еще и то, что оба они являлись культурнейшими людьми своего круга. В мотивах, побу
* Дословно "черное животное" (франц.); здесь имеется в виду, что он перестал быть белой вороной.
дивших Троцкого написать портрет Воровского, естественно, сыграла свою роль и тема "выстрела Конради". В святцах большевистского движения имя убитого террористом Воровского было записано рядом с именами Урицкого, Володарского, Войкова, хотя каждый из этих политиков проделал собственный, и отнюдь не однозначный, жизненный путь. Правда, в глазах последующих поколений, вынужденных жевать жвачку агитпропа, имена эти слились воедино. Для Троцкого же они остались все теми же хорошо знакомыми ему современниками.
Интересны именно с психологической точки зрения размышления Троцкого о покушении на Воровского. Дело в том, что сам Лев Троцкий, высланный в 1929 году в Турцию и вскоре лишенный советского гражданства, почти сразу же остался без охраны. Заставив его с семьей покинуть советское консульство в Константинополе, ОГПУ обрекло Троцкого, как казалось тогда, на верную гибель. Однако Сталин и его сообщники, мечтавшие, что "мокрое дело" совершат вместо них террористы из стана "классовых врагов", глубоко просчитались. Среди молодых сторонников Троцкого в разных странах всегда находилось достаточно добровольцев охранять его от возможных покушений. Да и сам Троцкий, работая над своими книгами по много часов в день, рано или поздно, но стал зарабатывать достаточно, дабы обеспечить безопасность маленькой колонии на острове Принкипо. Правда, до него продолжали доходить сведения, что генерал Туркул и другие видные белые офицеры готовятся с ним расправиться. Все это вызывало в Троцком подавленность, чувство затравленности. И к прежней "абстрактной" мании преследования у Льва Троцкого примешался реальный страх -- пасть от руки конкретных убийц. Все это, вместе взятое, и дало повод ссыльному политику для раздумий о судьбе Воровского.
Редактор-составитель Ю. Фельштинский
В основу книги положен изданный в 1984 году в США сборник биографических очерков Троцкого "Портреты". В нее включены очерки о Ленине, Сталине, Бухарине, Луначарском, Зиновьеве и Каменеве, Воровском, Горьком и других В особый раздел вынесены материалы не законченной Троцким книги "Мы и они". Сборник составлен по документам, хранящимся в архиве Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. Книга впервые издается в нашей стране.
Содержание
М. КУН. КАК СОЗДАВАЛИСЬ "ПОРТРЕТЫ РЕВОЛЮ
ЦИОНЕРОВ"? (Творческая лаборатория Льва Троцкого) 3
ОТ РЕДАКТОРА-СОСТАВИТЕЛЯ 21
ЛЕНИН 22
Приложение. Из дневника Алексинскон .... 34
ДВА ТОРИ О РЕВОЛЮЦИОНЕРЕ 35
РАЗНОГЛАСИЯ С ЛЕНИНЫМ 41
ИОСИФ СТАЛИН 46
Приложение. Двадцатилетие революции 1905 года 61
СВЕРХ-БОРДЖИА В КРЕМЛЕ 65
Приложение. Письмо Троцкого переводчику
Ч Маламуту 80
СТАЛИН ПРОТИВ СТАЛИНА 82
К ПОЛИТИЧЕСКОЙ БИОГРАФИИ СТАЛИНА 86
СТАЛИН КАК ТЕОРЕТИК 100
ПОЧЕМУ СТАЛИН ПОБЕДИЛ ОППОЗИЦИЮ? .... 128
СТАТЬЯ СТАЛИНА О МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ И НЫ
НЕШНИЙ ПРОЦЕСС 137
СТАЛИН -- ИНТЕНДАНТ ГИТЛЕРА 142
КАПИТУЛЯЦИЯ СТАЛИНА 147
ДВОЙНАЯ ЗВЕЗДА ГИТЛЕР - СТАЛИН 150
СТАЛИН ПОСЛЕ ФИНЛЯНДСКОГО ОПЫТА .... 162
Приложения
Письмо Сталина Ермаковскому ........ 167
Заявление Троцкого по личному вопросу (1926) , . 168
Заявление Троцкого по личному вопросу (1927) . . 170
О Брандлере . 171
БУХАРИН
БУХАРИН О ПЕРМАНЕНТНОЙ РЕВОЛЮЦИИ .... 172
КЛЯУЗЫ БУХАРИНА И ОТНОШЕНИЕ ЛЕНИНА . . . 174
БУХАРИН 176
ИЗ НЕЗАКОНЧЕННОГО ЗАЯВЛЕНИЯ 177
БУРЯ В СТАКАНЕ ВОДЫ 177
О БУХАРИНЕ, О "ПРАВДЕ", ОБ ИХ БОРЬБЕ С ОППО
ЗИЦИЕЙ 180
ИЗ ЧЕРНОВИКОВ НЕЗАКОНЧЕННОЙ ТРОЦКИМ БИО
ГРАФИИ СТАЛИНА 180
ТРИ ПИСЬМА ТРОЦКОГО БУХАРИНУ 181
ЛУНАЧАРСКИЙ 191
Приложения
Из речи Луначарского в Большом театре 21 января
1926 г , 195
Письмо Луначарского Троцкому 196
Письмо Троцкого Луначарскому ...,,,,. 198
ЗИНОВЬЕВ И КАМЕНЕВ
СТАЛИНЦЫ ПРИНИМАЮТ МЕРЫ 206
Приложение. Недописанный некролог на смерть
Зиновьева 216
КРАСИН 217
ТОМСКИЙ , , 227
Приложения
Из речи Томского на Путиловском заводе 20 января
1926 г 229
Из речи Глебова-Авилова на Путиловском заводе
20 января 1926 г 231
Из заключительного слова Томского на Путиловском
заводе 20 января 1926 г 231
ЕНУКИДЗЕ
ЗА СТЕНАМИ КРЕМЛЯ 233
Приложение. В секретариат ЦКК тов Янсону 245
СЕРЕБРОВСКИЙ
В КОМИССИЮ ЦКК ВКП (б) 247
В КОМИССИЮ ЦКК ВКП (б) 249
БЛЮМКИН 251
Приложение. Из письма Л. Троцкого Максу
Истмену 257
МАКСИМ ГОРЬКИЙ 258
О ДЕМЬЯНЕ БЕДНОМ (Некрологические размышления) 261
МАТЕРИАЛЫ КНИГИ "МЫ И ОНИ"
ЗАВЕЩАНИЕ ЛЕНИНА 265
КРАСИН 291
БОРОВСКИЙ 298
ЧИЧЕРИН 304
РАКОВСКИЙ 306
Приложение. Заявление X. Раковского в ЦК
ВКП(б) 325
ИОФФЕ 326
Приложения
Две речи Троцкого на смерть Иоффе 331
Письмо Троцкого Семашко 333
Предсмертное письмо Иоффе и сообщение Секрета
риата ЦК ВКП(б) 334
Сообщение от Секретариата ЦК ВКП (б) 343
ЛЕНИН И СФОРЦА 343
Приложение. Из писем Л. Троцкого Максу
Истмену 344
ПРИМЕЧАНИЯ 347
КАК СОЗДАВАЛИСЬ "ПОРТРЕТЫ РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ"?
(ТВОРЧЕСКАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ЛЬВА ТРОЦКОГО)
Наряду с повседневной "текучкой", связанной с борьбой со Сталиным в Советском Союзе (конспиративной) и на Западе (более или менее открытой), Лев Троцкий в долгие годы изгнания постоянно пытался выкроить время для работы над чем-то "монументальным" -- как он выразился в беседе с французским писателем Анри Мальро. Поначалу это сводилось к работе над воспоминаниями. Писать мемуары Троцкого впервые уговорили в 1927 или 1928 году Евгений Преображенский и Христиан Раковский. Первая стадия работы над рукописью "Моя жизнь" проходила в алма-атинской ссылке. Судя по наброскам, сохранившимся в Амстердамском международном институте социальной истории, первоначально воспоминания Троцкого представляли собой цикл автобиографических новелл. В этом варианте (особенно там, где Троцкий не смог обойти своих противоречий с Лениным) видны многочисленные "провалы".
Приступая к "Моей жизни", он попросту брал и переделывал свои прежние работы мало-мальски "личного" характера. Но вслед за насильственным выдворением Троцкого в Турцию в начале 1929 года на него посыпались предложения, одно другого заманчивее: напечатать воспоминания в мировой прессе, а затем издать их отдельной книгой. Для этого первоначальный вариант уже не подходил. Тогда Троцкий принялся переписывать мемуары заново и дополнил первые главы рукописи "Моей жизни" историческим фоном и портретами современников. Текст увеличился почти вдвое. Первая книга мемуаров, хронологические рамки которой достигли 1917 года, оказалась готовой к концу 1929 года.
Однако стали подгонять сроки. Тогда Троцкий решил вернуться к первоначальному замыслу -- рассказывать в первую очередь о себе, а повествование о своих друзьях и противниках (особенно если требовалась работа над старыми газетами и журналами) отложить на время. Поэтому-то некоторые главы "Моей жизни" и похожи на затянувшийся монолог. В этом проявилось увлечение Троцкого самоанализом и прорвалась сквозь нарочитую скромность предельно высокая оценка собственной роли в историческом процессе. Не в последнюю очередь посему (и не только из-за утилитарных стремлений закончить мемуары побыстрее) в "Моей жизни" довлеют скрупулезные заметки о раннем детстве, о времени, проведенном за школьной партой, о проделках одноклассников, а портреты современников присутствуют лишь фрагментарно. (Обрывки воспоминаний о детстве были записаны Троцким еще в середине 20-х годов по просьбе американского публициста Макса Истмена, который работал тогда над книгой о его молодости.)
Мало о ком из виднейших политиков XX века оставил Лев Троцкий столь подробные мемуары, как о своих одесских педагогах. Не без толики самолюбования включил он в "Мою жизнь"
и повесть о своих двух побегах из Сибири (опубликовав их уже в свое время на русском и немецком языках), а также великолепную по стилю автобиографическую новеллу о насильственной высылке в 1916 году из Франции и Испании. (Новелла эта увидела свет впервые по свежим следам событий в нью-йоркской газете "Новый мир", а затем в 20-е годы в переработанном виде была напечатана в журнале "Красная новь".)
* * *
Окончательный вариант "Моей жизни" кажется нам более читабельным. Зато мемуары получились действительно сугубо "личными". Многие секреты политической борьбы эпохи так и остались нераскрытыми. А вместо галереи портретов современников Троцкий на сей раз ограничился эскизами и мазками. Правда, и подобный, выхолощенный, вариант "Моей жизни" убеждает читателя: Лев Троцкий мог бы стать великолепным психологом либо отменным литератором, одним из лучших бытописателей своей эпохи, не выбери он в восемнадцать с лишним лет тернистый путь народничества, а затем не стань прозелитом "интернациональной" социал-демократии, трансформировавшейся на русской почве в "большевизм-ленинизм".
Работая по 10--12 часов в день над "Моей жизнью" на острове Принкипо (вблизи Константинополя), Троцкий вскоре понял: даже при столь напряженных темпах он подведет со сроками издателей. Поэтому-то к труду над рукописью он привлек самых близких себе людей -- жену и старшего сына. Тем более что они отлично помнили многочисленные судьбоносные эпизоды из жизни Троцкого. Судя по наброскам к "Моей жизни", Наталья Седова и Лев Седов, по просьбе Троцкого, описали несколько интересных событий, происшедших со всеми ними в эмиграции, в годы гражданской войны и в алма-атинской ссылке. Некоторые пассажи их воспоминаний Троцкий включил в текст "Моей жизни", впрочем почти всегда ссылаясь на "первоисточник". Такого рода "коллективное творчество" не должно нас удивлять. И в политическом и в человеческом значении этого слова Троцкий и его окружение представляли в 1929 году как бы единое целое. К тому же Лев Троцкий, еще будучи Наркомвоенмором, председателем Реввоенсовета республики, членом Политбюро и прочая, и прочая, привык, что ему помогает в творческой работе налаженный штат помощников, секретарей и стенографистов. А вот ко времени трудов и дней в Принкипо рядом с Троцким уже больше года не было привычных сотрудников. (В последнюю минуту ОГПУ не разрешило любимым секретарям его Сермуксу и Познанскому последовать за Троцким в изгнание.)
Поэтому-то Наталье Седовой и Льву Седову и пришлось срочно научиться делать необходимые для Троцкого выписки из литературы. Вскоре Лев Седов настолько втянулся в эту работу, что порою казалось: он один сможет заменить Троцкому секретарей, попавших вместо Турции в камеры политпзоляторов. Но требовательный донельзя Троцкий не позволял своему сыну "почивать на лаврах". Когда Лев Седов переехал в Берлин, то он "направлял" его на расстоянии. Свидетельство сему, между прочим, письмо-инструкция. Его датировка -- декабрь 1933 года
(письмо это публикуется впервые, как и все остальные приводимые ниже цитаты из писем Льва Троцкого своему сыну): "Как делать выписки? Во-первых, все цитаты, подлежащие переписке, отмечены на полях серым карандашом. Где это требуется, начало и конец цитаты отмечены небольшими штрихами в тексте. Во-вторых, надо оставлять поля в три-четыре сантиметра. 3. Большие цитаты стараться помещать на отдельных листах, по возможности без переноса на другую страницу. 4. Малые цитаты можно помещать по две-три на странице, но оставлять между ними промежуток в пять, шесть строк. 5. Под каждой самостоятельной цитатой указывать книгу и страницу. Если в книге несколько статей, то приводить заглавие данной статьи, наряду с заглавием книги. Если выписка приводится из судебных протоколов, то надо указывать, кто именно говорит данные слова. 6. Выписанный текст надо тщательно считывать во избежание ошибок".
* * *
Судя по текстам, сохранившимся в амстердамском архиве, почти всю рукопись "Моей жизни" перепечатала Наталья Седова. Лишь последние несколько глав Троцкий доверил машинистке, поселившейся к тому времени в их семье на Принкипо.
Первоначально в мемуары должно было войти и подробное описание фракционной борьбы в партии большевиков в 20-е годы. Именно эти главы воспоминаний обещали прозвучать особенно сенсационно. Ведь Троцкому удалось вывезти из Советского Союза уникальный архив, и он собирался использовать эти документы в борьбе со "сталинской школой фальсификации".
Однако если первый том "Моей жизни" представляет и но форме и по содержанию своему компактную рукопись, то вторая часть мемуаров Льва Троцкого кажется скомканной. Она оставляет читателей в недоумении: что же заставило прервать воспоминания? К примеру, история с высылкой Троцкого из Советского Союза показана чуть ли не час за часом, но из текста так и не ясно до конца -- что привело к этой высылке?
Видимо, с последней частью воспоминаний произошла та же самая история, что и с недорисованными портретами современников. Работая над окончательным вариантом "Моей жизни", Лев Троцкий просто-напросто отложил начатые главы о фракционной борьбе на времена более спокойные. Конечно, торопили и издатели (в первую очередь берлинские "Грани"), и переводчики, и редакторы газет, а также журнальной периодики. Но, самое главное, в 1929 году Лев Троцкий в глубине души явно был еще не готов раскрыться окончательно перед общественностью во всем том, что касалось его "партийного прошлого". Отсюда столько недоговорок, намеков в "Моей жизни", особенно если речь заходила о партийных и государственных секретах пяти- либо десятилетней давности. И наконец, в мыслях Троцкого во время работы над "Моей жизнью" уже формировался замысел новой книги, скорее историографического и аналитического, нежели мемуарного содержания.
Работа над следующей книгой, родившейся в годы эмиграции, была выполнена в рекордный даже для Троцкого срок. К наброскам первых глав "Истории русской революции" Троцкий
приступил, видимо, в самом конце 1929 года, а ровно через полтора года огромный первый том этой эпопеи, показывающей (не без пристрастия, естественно) события Февральской революции и последующих месяцев, вышел в свет в Берлине. Затем еще год спустя появился и второй том, с подробным изложением перипетий корниловского мятежа, предгрозовой осени 1917 года и октябрьского переворота. Непосредственно к этой работе должна была примыкать "История гражданской войны в Советской России", но на это у Троцкого из-за занятий актуальной политикой не хватило уже ни сил, ни времени. В качестве же "отходов" от "Истории русской революции" в отдельные папки -- как и во время работы над мемуарами -- складывались записи о самых ярких, либо по какой-то причине самых интересных для Троцкого современниках.
А ведь казалось, что в вилле на берегу Мраморного моря Троцкий, изолированный от больших библиотек мира и не питавший особых надежд выбраться из Турции (справедливо называл он себя в начале 30-х годов "гражданином планеты без виз"), не сможет выпустить историю русской революции в форме исследования. Ведь в его библиотеке первоначально хранилось лишь несколько десятков книг на данную тему. Остальные материалы остались в Москве на квартире младшего сына -- Сергея Седова, и их так и не удалось вывезти. Однако неожиданная помощь пришла Троцкому из Берлина. Обосновавшийся там по "партийным" делам Лев Седов настолько серьезно принял к сердцу интеллектуальную -- не только политическую -- изоляцию Троцкого, что значительную часть своей воистину беспредельной энергии посвятил подборке материалов для "Истории русской революции". В Константинополь, а оттуда в Принкипо шли регулярно из Берлина письма с выписками, бандероли с газетными вырезками и увесистые посылки с библиотечными книгами. Помощь Троцкому стал оказывать также его берлинский издатель Пфем-ферт и владелец многих раритетов по истории русской революции Томас, один из самых загадочных деятелей Коминтерна, порвавший к тому времени со Сталиным. И наконец, Троцкому согласился содействовать в его трудах над рукописью Борис Николаевский, признанный историк международной социал-демократии, виднейший деятель меньшевистской эмиграции.
* * *
Отношения Троцкого и Николаевского -- тема отдельного исследования. По словам недавно умершего в Голландии Бориса Сапира, Николаевский совсем случайно познакомился в Берлине со Львом, сыном Льва Троцкого. Николаевского подкупило трудолюбие Седова, его желание не просто быть сыном своего отца, но и превратиться в "самостоятельного" политика, при этом разобраться в истории российского революционного движения. Поэтому-то Борис Николаевский в середине 30-х годов дважды выступил в роли посредника между Львом Седовым и Международным институтом социальной истории. (Лев Седов тогда готов был поступить в только-только образовавшийся Амстердамский институт с целью разобрать переданные туда бумаги Троцкого по истории гражданской войны.)
Что же касается политических воззрений, то и Седов и Николаевский, подружившись, оставались каждый при своем мнении. Но при этом, несмотря на традиционную вражду большевиков и меньшевиков, оба они поняли, что, пока находятся в изгнании, главный противник у них тот же: хозяин кремлевских чертогов. Поэтому часто встречаясь либо переписываясь, Николаевский с Седовым обменивались доходившей за границу (и в тридцатые годы становившейся все более скудной) информацией о жизни на советском Олимпе, а иногда и о деятельности антисталинского подполья. В середине же 30-х, когда и Николаевский и Седов вынуждены были переехать из Берлина, вследствие победы "коричневой чумы", в Париж, то их политическое сотрудничество стало еще теснее: оба они старались предупреждать друг друга о деятельности "гепеуров", роящихся, как мошкара, вокруг самых активных эмигрантов.
При всем при этом Лев Седов продолжал считать себя "большевиком-ленинцем" и исповедовал взгляды порою даже более радикальные, нежели сам Троцкий; одно время он был бы не против проповедовать террор против Сталина и его окружения, по, натолкнувшись на сопротивление Троцкого, отошел от этих фантазий. Борис Николаевский же в годы изгнания являлся не просто меньшевиком, но находился на правом крыле движения. Поэтому-то он и продолжал считать Троцкого -- вкупе с Лениным -- могильщиком Февральской революции, ярым противником многопартийного строя в России. Не мог простить Николаевский Троцкому и гонений на меньшевиков и правых эсеров в годы гражданской войны и нэпа, глубоко осуждал его за участие в создании системы концентрационных лагерей и трудармий в Советской России. Если же заходила речь о фракционной борьбе 20-х годов, то Борис Николаевский симпатизировал скорее (да и то относительно) правым большевикам, таким, как Рыков, Бухарин, Рязанов. Но, являясь не просто политиком, а интеллектуалом с удивительно тонким историческим чутьем, Николаевский понимал, что без роли Троцкого трудно говорить об истории России XX века. Поэтому-то ему так хотелось, чтобы Троцкий продолжил работу над прерванными в 1929 году мемуарами. Ради этого Николаевский готов был подбирать для своего заклятого политического противника все необходимые для кабинетной работы материалы. В архиве Бориса Николаевского, хранящемся большею частью в Институте Гувера (Стенфорд), находится, к примеру, документ, согласно которому Николаевский лично напечатал на машинке для Троцкого текст политического завещания Ленина. И, хотя Троцкий и Николаевский, судя по всему, не переписывались непосредственно, все же через Льва Седова "Геродот социал-демократии" регулярно пересылал Троцкому сначала материалы о событиях 1917 года, а затем и источники, связанные с деятельностью Маркса, Энгельса и Ленина (Троцкий время от времени возобновлял свою работу над их биографиями).
Как относился Лев Троцкий к полуконспиративным контактам, установленным с Николаевским и продолжавшимся даже после убийства агентурой Сталина Льва Седова? Поначалу он реагировал на предложение Седова пользоваться услугами Николаевского весьма настороженно. Троцкий не столь боялся подвохов со стороны меньшевиков: его скорее страшили возможные
обвинения сталинской прессы, узнай она о подобном сотрудничестве через органы ОГПУ. Однако, убедившись в том, что Николаевский не только глубоко порядочный человек, но и прирожденный конспиратор, Троцкий стал пересылать ему некоторые свои манускрипты на отзыв. "Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить через твое посредничество Б. И. Николаевского за его обстоятельные и серьезные замечания. С некоторыми из них я не могу, правда, согласиться (о самозарождении марксизма, о программной позиции Александра Ульянова, о самарских спорах по поводу голода). Что касается других поправок, то я должен более тщательно справиться с текстом и с источниками, чтоб вынести окончательное заключение. Во всяком случае замечания Б. Н., без сомнения, помогут мне уточнить текст для всех других изданий (биографии Ленина, над которой Троцкий как раз тогда работал в изгнании.-- М. К). Еще раз благодарю его",-- говорится в письме Троцкого ко Льву Седову от 4 августа 1934 года.
И наконец, со слов Бориса Сапира, отметим: к написанию отдельной книги, в которую вошли бы мемуары о самых видных современниках, Льва Троцкого подталкивал (при посредничестве Льва Седова) все тот же Борис Николаевский. Он даже советовал Троцкому не начинать всю книгу с самого начала, а использовать свои же старые статьи о Ленине, Красине, Жоресе, Либкнехте и т. д., вышедшие в свое время в Советском Союзе, вернее, "личное" в этих статьях. Мы пока еще не выяснили, когда прозвучали эти советы. Скорее всего, это происходило в 1934-- 1935 годы. Ведь раньше дело сводилось к "технической" помощи Троцкому со стороны Николаевского. Правда, ни в архиве Троцкого в Гарварде и в Амстердаме, ни в бумагах Седова и Николаевского в Стенфорде мы не нашли документальных подтверждений того, с какого времени датируется помощь Николаевского Троцкому в его работе над сборником портретов современников. Известное же нам самое раннее упоминание об этой книге Троцкого, куда должны были войти мемуары и политические эскизы о деятелях XX века,-- 20 января 1931 года. В письме американскому публицисту Максу Истмену говорится: "...Хочу в нескольких словах сообщить Вам о новой книге, которую я пишу в промежутке между двумя томами "Истории революции". Книга будет, может быть, называться "Они и мы" или "Мы и они" и будет заключать в себе целый ряд политических портретов: представителей буржуазного и мелкобуржуазного консерватизма, с одной стороны, и пролетарских революционеров, с другой; намечены: Хувер, Вильсон, из американцев; Клемансо, Пуанкаре, Барту и некоторые другие французы; дело банка Устрик займет главу в связи с характеристикой французских политических нравов. Из англичан войдут Болдвин, Ллойд Джордж, Черчилль, Макдональд и лейбористы вообще. Из итальянцев я возьму графа Сфорца, Джолитти и старика Кавура. Из революционеров: Марке и Энгельс, Ленин, Люксембург, Либкнехт, Боровский, Раковский и, вероятно, Красин, в качестве переходного типа".
* * *
Длинный список персонажей, перечисленный Троцким в письме, свидетельствует отнюдь не о замысле его сесть работать над субъективными мемуарами о современниках (подобный сборник
выпустил уже Луначарский под заглавием "Силуэты революционеров"), а скорее о желании составить книгу, похожую на известный в то время труд Карла Радека "Портреты и памфлеты". Льву Троцкому поначалу, видимо, не мешало, что с большинством своих предполагаемых героев и антигероев он не был лично знаком, и поэтому придется то и дело "сбиваться" на публицистику. Вскоре, однако, выяснилось, что для подобной кропотливой работы на острове Принкипо действительно нет возможности,-- автор не мог бы наводить справки в книгохранилище Румянцев-ского музея либо в библиотеке Комакадемии, как это случалось в прежние времена. Правда, Троцкий и в подобных случаях старался не сдаваться. В письме Максу Истмену он утверждал: "Этот список еще не окончательный". Однако не прошло нескольких месяцев, и перечень предполагаемых действующих лиц книги "Мы и они" пришлось значительно подсократить, ограничившись портретами знакомых деятелей российского рабочего движения.
Но и эта "минимальная программа" осуществлялась медленно за нехваткой необходимых источников. "Было бы хорошо,-- пишет Троцкий сыну,-- если бы ты сам проработал материалы о Воровском, сделав необходимые выписки, по крайней мере из тех книг, которые нельзя достать в собственность. Что мне нужно? а) Отношение Воровского к Ленину,-- здесь важна каждая мелочь; б) отношение Воровского к Польше, польскому языку, польской партии и пр., отношение Воровского к католицизму и к религии вообще (все это для того, чтобы разоблачать ложь Сфорца о том, будто Боровский, в качестве поляка, считал Россию чужой страной); в) отношение Воровского к Москве, к России, к русской литературе, к русскому языку и пр.; г) отношение Воровского к Октябрьской революции и его роль в ней; д) (sic!) период болезни Воровского и забота о нем Ленина; е) смерть Воровского. Так как я в ближайшие месяцы буду полностью занят своей "Историей", то ты мог бы работу о Воровском проделать систематически и детально, отмечая необходимые выдержки и давая их в переписку. Лучше переписать лишнее, чем упустить существенное".
В ответ из Берлина пришли первые книжные посылки и выяснилось: материалов о Воровском собралось довольно много.
Старый знакомый Воровского Якуб Ганецкий вскоре после трагического покушения в Женеве стал собирать литературно-критические и политические статьи и всячески пропагандировать их в печати. Так и у предельно субъективного в других случаях, строго оценивавшего своих современников Троцкого появилось желание сказать доброе слово о Вацлаве Воровском, об одном из немногих старых большевиков, который хорошо относился к нему, несмотря на старинные распри. Для Воровского, в отличие от Бонч-Бруевича, Кржижановского, Лядова и большинства "стариков" из эмигрантского окружения Ленина, Троцкий перестал быть bete noire* российского социал-демократического движения с тех пор, как летом 1917-го перешел на рельсы большевизма. Троцкого и Воровского объединяло еще и то, что оба они являлись культурнейшими людьми своего круга. В мотивах, побу
* Дословно "черное животное" (франц.); здесь имеется в виду, что он перестал быть белой вороной.
дивших Троцкого написать портрет Воровского, естественно, сыграла свою роль и тема "выстрела Конради". В святцах большевистского движения имя убитого террористом Воровского было записано рядом с именами Урицкого, Володарского, Войкова, хотя каждый из этих политиков проделал собственный, и отнюдь не однозначный, жизненный путь. Правда, в глазах последующих поколений, вынужденных жевать жвачку агитпропа, имена эти слились воедино. Для Троцкого же они остались все теми же хорошо знакомыми ему современниками.
Интересны именно с психологической точки зрения размышления Троцкого о покушении на Воровского. Дело в том, что сам Лев Троцкий, высланный в 1929 году в Турцию и вскоре лишенный советского гражданства, почти сразу же остался без охраны. Заставив его с семьей покинуть советское консульство в Константинополе, ОГПУ обрекло Троцкого, как казалось тогда, на верную гибель. Однако Сталин и его сообщники, мечтавшие, что "мокрое дело" совершат вместо них террористы из стана "классовых врагов", глубоко просчитались. Среди молодых сторонников Троцкого в разных странах всегда находилось достаточно добровольцев охранять его от возможных покушений. Да и сам Троцкий, работая над своими книгами по много часов в день, рано или поздно, но стал зарабатывать достаточно, дабы обеспечить безопасность маленькой колонии на острове Принкипо. Правда, до него продолжали доходить сведения, что генерал Туркул и другие видные белые офицеры готовятся с ним расправиться. Все это вызывало в Троцком подавленность, чувство затравленности. И к прежней "абстрактной" мании преследования у Льва Троцкого примешался реальный страх -- пасть от руки конкретных убийц. Все это, вместе взятое, и дало повод ссыльному политику для раздумий о судьбе Воровского.