Страница:
— Я ее редактировал, да. И это все. Вам, скорее всего, нужно обратиться к самому автору. Я с огромным удовольствием дам его адрес, может, даже карту нарисую. Он проживает в Райских Кущах, сразу за… нет, минуточку, он оттуда съехал. Сейчас он занимается постройкой убежища неподалеку от Боулдер-Сити, где-то в горах. Вам нужно с ним разбираться, а не со мной.
— К сожалению, мистера Суаре двадцать четыре часа в сутки охраняет целая армия тренированных телохранителей. А вы, — тут он невольно фыркнул, — разъезжаете на желтенькой «шеветт».
— Это машина жены.
— Мистер де Вальв, из-за вашей книги некоторые люди понесли огромные убытки. Упали продажи сигарет. Алкоголь больше не покупают. Резко сократилось потребление наркотиков. Каждый из этих джентльменов пострадал из-за ваших действий. По-звольте, я их представлю. Слева направо: мистер Дэ-вис из Центра изучения табакокурения, мистер Брот-ман из Комиссии по вопросам спиртных напитков, мистер Ортега представляет Колумбийский картель и Программу по культурному обмену.
— А тот… последний джентльмен?
— О, это мистер Вентворт. Возглавляет сеть реабилитационных центров для наркоманов и алкоголиков. Сами понимаете, ему так же, как и остальным, необходимы человеческие пороки. Мистер де Вальв, вы должны возместить этим джентльменам многомиллионные убытки.
— Еще не поздно принести свои искренние извинения?
Тут вмешался Сэм:
— Эй, ты! Не умничай. Ты хоть понимаешь, где находишься? Я Сэм Змей по прозвищу Змий. Я сожру твое сердце, придурок.
Наступила долгая и мучительная пауза. Эдвин так и ерзал; он понимал, что лучше помолчать, но не выдержал:
— Слушайте, это, конечно, ерунда, но во мне говорит редактор. Если ваша фамилия Змей, зачем еще и прозвище Змий? Получается тавтология, понимаете?
Очнулся Эдвин привязанным к столу, прямо в глаза светила яркая лампочка.
— Где я? — спросил он.
— Мистер де Вальв, — сказал веснушчатый. — Если не будете прямо отвечать на мои вопросы, Сэм откусит вам палец за пальцем. А потом Льюис возьмется за пальцы на ногах.
— Слышь, ты… — раздался голос Льюиса. — Почему мне всегда ноги?
— Послушайте, — сказал Эдвин. — Поверьте, от меня ничего не зависит. Я абсолютно ничего не решаю. Я мелкий винтик огромного механизма. Приостановить печать или изъять книжку из магазинов не в моих силах. Скорее всего, вам нужен Леон Мид. Откусывайте пальцы ему, а не мне. Он ответственный, он принимает решения. А еще, может, вам будет интересно захватить и помучить парня по имени Найджел. Он тоже редактор, но более влиятельный.
Вздох.
— Ваши попытки очернить друзей жалки и противны.
Эдвин пожал плечами.
— Я тоже так считаю. Но согласитесь, что мне оставалось? Прошу вас, мы ведь можем как-то договориться, и…
— Время пришло, мистер де Вальв.
— Нет, нет, нет, господи, нет… (На самом деле фраза прозвучала одним безумным воплем: «Нетнет-нетгосподине-е-ет!») Моя смерть ничего не исправит. Но если я останусь в живых, то смогу кое-что сделать. Я смогу убедить мистера Мида изъять книгу из продажи. Отзовем все экземпляры, отменим погрузки, прекратим печать. Клянусь, я все остановлю. Послушайте, мой труп вам ни к чему. А живой, да к тому же под угрозой смерти, я помогу. Пожалуйста, позвольте вам помочь.
Веснушчатый прервал допрос и быстро что-то обсудил со спецами по курению и алкоголю. Приглушенные одобрения, хмыканья и неясное бормотание, а потом:
— Мистер де Вальв, мы согласны дать вам неделю. И все. У вас неделя, чтобы уговорить мистера Мида остановить печать этой… этой книги. Чтобы изменить ситуацию. И предупреждаю: мы знаем, где вы живете. Знаем, как зовут вашу жену. Знаем даже, как зовут вашего кота.
— Нет-нет. Только не кота. Пожалуйста. Только не Пусю. Все, что угодно, только не трогайте кота — даже для того, чтобы меня припугнуть. Не убивайте его, ради бога, хотя это, конечно, был бы знак, что вы беретесь за дело всерьез. Только не кота, умоляю.
— Хе, хе, хе, — сказал Сэм. (Или что-то в этом роде.)
Глава тридцать первая
Глава тридцать вторая
Глава тридцать третья
Глава тридцать четвертая
— К сожалению, мистера Суаре двадцать четыре часа в сутки охраняет целая армия тренированных телохранителей. А вы, — тут он невольно фыркнул, — разъезжаете на желтенькой «шеветт».
— Это машина жены.
— Мистер де Вальв, из-за вашей книги некоторые люди понесли огромные убытки. Упали продажи сигарет. Алкоголь больше не покупают. Резко сократилось потребление наркотиков. Каждый из этих джентльменов пострадал из-за ваших действий. По-звольте, я их представлю. Слева направо: мистер Дэ-вис из Центра изучения табакокурения, мистер Брот-ман из Комиссии по вопросам спиртных напитков, мистер Ортега представляет Колумбийский картель и Программу по культурному обмену.
— А тот… последний джентльмен?
— О, это мистер Вентворт. Возглавляет сеть реабилитационных центров для наркоманов и алкоголиков. Сами понимаете, ему так же, как и остальным, необходимы человеческие пороки. Мистер де Вальв, вы должны возместить этим джентльменам многомиллионные убытки.
— Еще не поздно принести свои искренние извинения?
Тут вмешался Сэм:
— Эй, ты! Не умничай. Ты хоть понимаешь, где находишься? Я Сэм Змей по прозвищу Змий. Я сожру твое сердце, придурок.
Наступила долгая и мучительная пауза. Эдвин так и ерзал; он понимал, что лучше помолчать, но не выдержал:
— Слушайте, это, конечно, ерунда, но во мне говорит редактор. Если ваша фамилия Змей, зачем еще и прозвище Змий? Получается тавтология, понимаете?
Очнулся Эдвин привязанным к столу, прямо в глаза светила яркая лампочка.
— Где я? — спросил он.
— Мистер де Вальв, — сказал веснушчатый. — Если не будете прямо отвечать на мои вопросы, Сэм откусит вам палец за пальцем. А потом Льюис возьмется за пальцы на ногах.
— Слышь, ты… — раздался голос Льюиса. — Почему мне всегда ноги?
— Послушайте, — сказал Эдвин. — Поверьте, от меня ничего не зависит. Я абсолютно ничего не решаю. Я мелкий винтик огромного механизма. Приостановить печать или изъять книжку из магазинов не в моих силах. Скорее всего, вам нужен Леон Мид. Откусывайте пальцы ему, а не мне. Он ответственный, он принимает решения. А еще, может, вам будет интересно захватить и помучить парня по имени Найджел. Он тоже редактор, но более влиятельный.
Вздох.
— Ваши попытки очернить друзей жалки и противны.
Эдвин пожал плечами.
— Я тоже так считаю. Но согласитесь, что мне оставалось? Прошу вас, мы ведь можем как-то договориться, и…
— Время пришло, мистер де Вальв.
— Нет, нет, нет, господи, нет… (На самом деле фраза прозвучала одним безумным воплем: «Нетнет-нетгосподине-е-ет!») Моя смерть ничего не исправит. Но если я останусь в живых, то смогу кое-что сделать. Я смогу убедить мистера Мида изъять книгу из продажи. Отзовем все экземпляры, отменим погрузки, прекратим печать. Клянусь, я все остановлю. Послушайте, мой труп вам ни к чему. А живой, да к тому же под угрозой смерти, я помогу. Пожалуйста, позвольте вам помочь.
Веснушчатый прервал допрос и быстро что-то обсудил со спецами по курению и алкоголю. Приглушенные одобрения, хмыканья и неясное бормотание, а потом:
— Мистер де Вальв, мы согласны дать вам неделю. И все. У вас неделя, чтобы уговорить мистера Мида остановить печать этой… этой книги. Чтобы изменить ситуацию. И предупреждаю: мы знаем, где вы живете. Знаем, как зовут вашу жену. Знаем даже, как зовут вашего кота.
— Нет-нет. Только не кота. Пожалуйста. Только не Пусю. Все, что угодно, только не трогайте кота — даже для того, чтобы меня припугнуть. Не убивайте его, ради бога, хотя это, конечно, был бы знак, что вы беретесь за дело всерьез. Только не кота, умоляю.
— Хе, хе, хе, — сказал Сэм. (Или что-то в этом роде.)
Глава тридцать первая
— Эдвин, почему так долго? Где ты был целых два дня? Шамбалу хотя бы принес?
Эдвин, шатаясь, вошел в дом; он до сих пор дрожал и был сам не свой. Его выбросили из машины где-то на границе штата, два дня он ехал автостопом и спал в дренажных трубах.
Дженни оглядела его:
— Что случилось-то?
— Меня выкрали, избили и на полном ходу выбросили из машины.
— Ужас какой! Кстати, пока не забыла, я пригласила на обед наших соседей, Элис и Дейва. Поэтому быстренько приведи себя в порядок, они скоро придут.
Эдвин удивленно взирал на жену — она ничего не поняла: броня защищала ее от малейшего ветерка. Он удивленно взирал на эту особу, ту женщину, на которой женился.
— Лю, я говорил, что теперь моя жизнь в руках мафии? Хотя не совсем мафии. Это производители алкоголя и табака и руководитель центра реабилитации наркоманов. Мне осталось жить всего неделю. Они засунули меня в багажник, все время били по голове чем-то тяжелым и бросили у границы штата.
— Милый! — произнесла она, словно разговаривая с туповатым ребенком. — Ты мне это уже рассказывал, не помнишь? — Она сделала пируэт и принялась придирчиво рассматривать свой зад в зеркале. — Я не толстая?
Эдвин, шатаясь, вошел в дом; он до сих пор дрожал и был сам не свой. Его выбросили из машины где-то на границе штата, два дня он ехал автостопом и спал в дренажных трубах.
Дженни оглядела его:
— Что случилось-то?
— Меня выкрали, избили и на полном ходу выбросили из машины.
— Ужас какой! Кстати, пока не забыла, я пригласила на обед наших соседей, Элис и Дейва. Поэтому быстренько приведи себя в порядок, они скоро придут.
Эдвин удивленно взирал на жену — она ничего не поняла: броня защищала ее от малейшего ветерка. Он удивленно взирал на эту особу, ту женщину, на которой женился.
— Лю, я говорил, что теперь моя жизнь в руках мафии? Хотя не совсем мафии. Это производители алкоголя и табака и руководитель центра реабилитации наркоманов. Мне осталось жить всего неделю. Они засунули меня в багажник, все время били по голове чем-то тяжелым и бросили у границы штата.
— Милый! — произнесла она, словно разговаривая с туповатым ребенком. — Ты мне это уже рассказывал, не помнишь? — Она сделала пируэт и принялась придирчиво рассматривать свой зад в зеркале. — Я не толстая?
Глава тридцать вторая
Если на некоем участке некоего шоссе в некоей местности Страны Байю ранним пасмурным утром в понедельник вы остановитесь и внимательно прислушаетесь, то, кроме кваканья лягушки-быка и завывания ветра в шилоидальных деревьях, услышите, как кто-то скребется. Легкий, еле уловимый звук. Он такой слабый, что его можно и не услышать. Но если пройти через виноградники и леса, поросшие испанским бородатым мхом, приложить ухо к влажному торфу, закрыть глаза и прислушаться, из глубин до вашего слуха донесется звук. Кто-то скребется.
Неизвестно, кто прислал доктору Аластару экземпляр «Что мне открылось на горе», неизвестно, с какой целью — посмеяться или просто подарить от всей души. В любом случае, затея не удалась. Доктор Аластар (возможно, вам он известен под именем «мистера Этика») страшно разозлился. Сначала швырнул ее в стену камеры. Затем поднял и снова швырнул. Потом пнул и помочился на нее. После чего поджег. (Честно говоря, книга, облитая мочой, горела не очень хорошо. Хотя ему удалось слегка подпалить обложку). Наконец, в грандиозном и символическом финале наш доктор сломал корешок и спустил эту здоровенную книгу в унитаз. Во всяком случае, попытался. Книга застряла в трубе, а когда доктор спустил воду, содержимое канализации вылилось наружу. Очень плохо, потому что теперь надо звать охранника со шваброй, мыть камеру, и сантехника, чтобы тот вытащил, прочистил и снова замуровал трубу.
Авария не вызвала особого восторга у охранника, и он, будучи человеком немногословным, выразил свое неудовольствие делами, а не словами. Он повозил мокрой тухлой тряпкой по физиономии мистера Этика.
— Скучаешь по своим говяшкам? — спросил он. — Не хватает, а? Не нравится?
Ночью, когда взошла бледная луна и ее голубой свет излился на Страну Байю, бедный доктор, лежа на койке, предавался бурным фантазиям на тему мести.
Завтра понедельник, а это значит десять часов вкалывать в цепях с другими заключенными, потом макраме, различные искусства и ремесла. Мистер Этик ненавидел тюрьму. Терпеть не мог ходить в связке с другими заключенными. Не выносил душ из пожарного шланга. Испытывал отвращение к бесконечным образовательным сеансам и терапии групповыми объятиями. Так он лежал, злой на весь свет, проклиная судьбу, пока не услышал тихое «бульк» — такой звук бывает, когда дергаешь струну банджо. Перевернувшись на бок, мистер Этик вперился в темноту. Наконец глаза привыкли, и он увидел, как под трубой его унитаза образовалась капля — и упала. Бульк!
Мистер Этик подполз, нагнулся и обнаружил источник. Когда он потрогал место, где труба замурована в стену, оказалось, что шпаклевка еще сырая. Он пощупал основание унитаза. То же самое. Уплотнитель не успел схватиться — так же как и цемент, соединяющий замененные блоки. Штукатурка мягкая, будто камамбер. Мистер Этик неслышно хохотнул. (В ходе судебного разбирательства выяснилось, что сантехник вместо моментально застывающего раствора использовал смесь старой дешевой штукатурки с резиновым клеем.)
Мистер Этик — мужчина невысокий, скорее даже миниатюрный, но отнюдь не слабак. Он навалился и сдвинул спиной весь унитаз. Шланг вывернулся, но, остался на месте. (Если бы он оторвался, разлив канализационных вод привлек бы внимание охранников, которые при обходе оказались бы в луже. Но впервые за долгое время удача улыбнулась мистеру Этику.) Он пополз назад, набил одежду под одеяло — если вдруг в камере зажгут свет, — скользнул внутрь, под кожу тюремного здания, и был таков.
Крепко цепляясь за трубу, он проелозил вниз, а затем горизонтально по сточным трубам тюремного кишечника. Вода течет вниз, рассудил мистер Этик, рано или поздно тюремные отбросы сливаются в болото или в контейнер для переработки. И действительно — по мере спуска трубопровод становился шире, к нему подходило все больше труб. Единственными источниками света служили оранжевое сияние контрольных лампочек и крошечный фонарик для чтения в зубах мистера Этика. Фонарик ему выдали по разрешению надзирателя. Лампочка из твердого пластика светила плоховато, но в сырых промозглых тоннелях тюрьмы «Филоксум 901» она была редкой удачей — словно ангельский перст, указующий путь.
Итак, наш доктор Роберт Аластар (он же мистер Этик, он же осужденный на три пожизненных) скользил, полз, пробирался к свободе. Последнюю часть пути он копал руками. (Трубы исчезли в нездорово зеленой, отвратительной на вкус луже, и мистер Этик решил сделать подкоп вбок.) Сырая земля легко поддавалась, он протиснулся в лаз и, наконец, выскочил наружу — в предрассветную тьму, словно теленок, родившийся под луной.
Отплевываясь и откашливаясь, доктор стер с лица черную грязь. Вдалеке слышалось журчание; он пошел на звук и оказался в воде. Солнце плеснуло на небо бледно-розовым, а мистер Этик, словно совершая обряд крещения, обливал себя водой снова и снова, смывая грязь, землю, саму тюрьму.
— Так-так-так. Никак добрый доктор…
Мистер Этик замер в воде. Обернулся и тут только понял, что за ним наблюдают. Кто-то сидел на берегу. Удочка вертикально закреплена, леска безжизненно лежит на воде залива.
— Бубба? — произнес мистер Этик.
Бубба, один из самых гнусных тюремных охранников, пристально смотрел на него.
— Очень интересно, — сказал он.
Минуту, целую мучительную минуту мистер Этик стоял по колено в воде, глядел на охранника и отчаянно пытался решить, что делать. Понятно, что Буббу нужно прикончить, но как? Этот накачанный амбал в два раза его больше. С налоговыми инспекторами проблем не было. Доктор пристукнул их собственными портфелями. Как ни странно, соседи пришли помочь закапывать тела. «Налоговый инспектор, говоришь? Отлично. Схожу за лопатой».
А вот с Буббой куда сложнее. Может, вырвать удочку и, словно копьем, пронзить ею охранника…
— Ну как, — кивнул мистер Этик, отвлекая внимание, — клюет?
— Не. Смотрю, как летают светлячки и плещет зубатка.
— Давненько не видал тебя в тюрьме. Бубба кивнул:
— Да уж. Больше не стану там работать. Однажды взял и решил уйти на рыбалку.
— Вижу-вижу.
— Нет, не рыбу ловить. На рыбалку. Вот здесь, — и он стукнул себя в грудь. — Ушел на рыбалку в своей душе.
— Понятно. Ладно, приятно было поговорить. Мне пора. Меня, понимаешь, условно освободили.
— Правда? — спросил Бубба. — Ты же вылез из той дыры на берегу. Не похоже на освобождение. Я бы сказал, что смахивает на побег.
— Нет-нет, что ты. Это не побег. Я просто… понимаешь, взял отпуск. Ушел на рыбалку.
Бубба задумчиво кивнул. Повертел удочкой.
— Док, пообещай мне кое-что.
— Все, что угодно.
— Обещай после отпуска, когда выправишь все шестеренки своей жизни, вернуться в тюрьму. Обещаешь? Даешь слово?
— Конечно.
— Честно?
— Я никогда не лгу. Я же мистер Этик, в конце концов.
Бубба широко улыбнулся:
— Доверие нужно дарить, а не требовать. Страница сорок семь. И это истинная правда. Правда с большой буквы. Может, тебе денег дать? Или подбросить куда-нибудь?
Мистер Этик поколебался, не зная, до какой степени искушать судьбу.
— Хорошо бы денег и добраться до города. И еще чистую одежду.
— Ладно, — сказал Бубба. — Схожу за грузовиком. И знаешь, прости меня за обыски всех отверстий тела, за бессистемную жестокость. Надеюсь, без обид.
— Брось. — И мистер Этик процитировал то ли Спинозу, то ли Фому Аквинского: — Кто старое помянет, тому глаз вон.
— Куда ты теперь? — спросил охранник, когда они шли по берегу реки.
— Да знаешь, надо встретиться кое с кем, — ответил мистер Этик. Встретиться с неким издателем в некоем офисе некоей компании на Гранд-авеню, оставившей мистера Этика с носом. Отмщение грядет.
Неизвестно, кто прислал доктору Аластару экземпляр «Что мне открылось на горе», неизвестно, с какой целью — посмеяться или просто подарить от всей души. В любом случае, затея не удалась. Доктор Аластар (возможно, вам он известен под именем «мистера Этика») страшно разозлился. Сначала швырнул ее в стену камеры. Затем поднял и снова швырнул. Потом пнул и помочился на нее. После чего поджег. (Честно говоря, книга, облитая мочой, горела не очень хорошо. Хотя ему удалось слегка подпалить обложку). Наконец, в грандиозном и символическом финале наш доктор сломал корешок и спустил эту здоровенную книгу в унитаз. Во всяком случае, попытался. Книга застряла в трубе, а когда доктор спустил воду, содержимое канализации вылилось наружу. Очень плохо, потому что теперь надо звать охранника со шваброй, мыть камеру, и сантехника, чтобы тот вытащил, прочистил и снова замуровал трубу.
Авария не вызвала особого восторга у охранника, и он, будучи человеком немногословным, выразил свое неудовольствие делами, а не словами. Он повозил мокрой тухлой тряпкой по физиономии мистера Этика.
— Скучаешь по своим говяшкам? — спросил он. — Не хватает, а? Не нравится?
Ночью, когда взошла бледная луна и ее голубой свет излился на Страну Байю, бедный доктор, лежа на койке, предавался бурным фантазиям на тему мести.
Завтра понедельник, а это значит десять часов вкалывать в цепях с другими заключенными, потом макраме, различные искусства и ремесла. Мистер Этик ненавидел тюрьму. Терпеть не мог ходить в связке с другими заключенными. Не выносил душ из пожарного шланга. Испытывал отвращение к бесконечным образовательным сеансам и терапии групповыми объятиями. Так он лежал, злой на весь свет, проклиная судьбу, пока не услышал тихое «бульк» — такой звук бывает, когда дергаешь струну банджо. Перевернувшись на бок, мистер Этик вперился в темноту. Наконец глаза привыкли, и он увидел, как под трубой его унитаза образовалась капля — и упала. Бульк!
Мистер Этик подполз, нагнулся и обнаружил источник. Когда он потрогал место, где труба замурована в стену, оказалось, что шпаклевка еще сырая. Он пощупал основание унитаза. То же самое. Уплотнитель не успел схватиться — так же как и цемент, соединяющий замененные блоки. Штукатурка мягкая, будто камамбер. Мистер Этик неслышно хохотнул. (В ходе судебного разбирательства выяснилось, что сантехник вместо моментально застывающего раствора использовал смесь старой дешевой штукатурки с резиновым клеем.)
Мистер Этик — мужчина невысокий, скорее даже миниатюрный, но отнюдь не слабак. Он навалился и сдвинул спиной весь унитаз. Шланг вывернулся, но, остался на месте. (Если бы он оторвался, разлив канализационных вод привлек бы внимание охранников, которые при обходе оказались бы в луже. Но впервые за долгое время удача улыбнулась мистеру Этику.) Он пополз назад, набил одежду под одеяло — если вдруг в камере зажгут свет, — скользнул внутрь, под кожу тюремного здания, и был таков.
Крепко цепляясь за трубу, он проелозил вниз, а затем горизонтально по сточным трубам тюремного кишечника. Вода течет вниз, рассудил мистер Этик, рано или поздно тюремные отбросы сливаются в болото или в контейнер для переработки. И действительно — по мере спуска трубопровод становился шире, к нему подходило все больше труб. Единственными источниками света служили оранжевое сияние контрольных лампочек и крошечный фонарик для чтения в зубах мистера Этика. Фонарик ему выдали по разрешению надзирателя. Лампочка из твердого пластика светила плоховато, но в сырых промозглых тоннелях тюрьмы «Филоксум 901» она была редкой удачей — словно ангельский перст, указующий путь.
Итак, наш доктор Роберт Аластар (он же мистер Этик, он же осужденный на три пожизненных) скользил, полз, пробирался к свободе. Последнюю часть пути он копал руками. (Трубы исчезли в нездорово зеленой, отвратительной на вкус луже, и мистер Этик решил сделать подкоп вбок.) Сырая земля легко поддавалась, он протиснулся в лаз и, наконец, выскочил наружу — в предрассветную тьму, словно теленок, родившийся под луной.
Отплевываясь и откашливаясь, доктор стер с лица черную грязь. Вдалеке слышалось журчание; он пошел на звук и оказался в воде. Солнце плеснуло на небо бледно-розовым, а мистер Этик, словно совершая обряд крещения, обливал себя водой снова и снова, смывая грязь, землю, саму тюрьму.
— Так-так-так. Никак добрый доктор…
Мистер Этик замер в воде. Обернулся и тут только понял, что за ним наблюдают. Кто-то сидел на берегу. Удочка вертикально закреплена, леска безжизненно лежит на воде залива.
— Бубба? — произнес мистер Этик.
Бубба, один из самых гнусных тюремных охранников, пристально смотрел на него.
— Очень интересно, — сказал он.
Минуту, целую мучительную минуту мистер Этик стоял по колено в воде, глядел на охранника и отчаянно пытался решить, что делать. Понятно, что Буббу нужно прикончить, но как? Этот накачанный амбал в два раза его больше. С налоговыми инспекторами проблем не было. Доктор пристукнул их собственными портфелями. Как ни странно, соседи пришли помочь закапывать тела. «Налоговый инспектор, говоришь? Отлично. Схожу за лопатой».
А вот с Буббой куда сложнее. Может, вырвать удочку и, словно копьем, пронзить ею охранника…
— Ну как, — кивнул мистер Этик, отвлекая внимание, — клюет?
— Не. Смотрю, как летают светлячки и плещет зубатка.
— Давненько не видал тебя в тюрьме. Бубба кивнул:
— Да уж. Больше не стану там работать. Однажды взял и решил уйти на рыбалку.
— Вижу-вижу.
— Нет, не рыбу ловить. На рыбалку. Вот здесь, — и он стукнул себя в грудь. — Ушел на рыбалку в своей душе.
— Понятно. Ладно, приятно было поговорить. Мне пора. Меня, понимаешь, условно освободили.
— Правда? — спросил Бубба. — Ты же вылез из той дыры на берегу. Не похоже на освобождение. Я бы сказал, что смахивает на побег.
— Нет-нет, что ты. Это не побег. Я просто… понимаешь, взял отпуск. Ушел на рыбалку.
Бубба задумчиво кивнул. Повертел удочкой.
— Док, пообещай мне кое-что.
— Все, что угодно.
— Обещай после отпуска, когда выправишь все шестеренки своей жизни, вернуться в тюрьму. Обещаешь? Даешь слово?
— Конечно.
— Честно?
— Я никогда не лгу. Я же мистер Этик, в конце концов.
Бубба широко улыбнулся:
— Доверие нужно дарить, а не требовать. Страница сорок семь. И это истинная правда. Правда с большой буквы. Может, тебе денег дать? Или подбросить куда-нибудь?
Мистер Этик поколебался, не зная, до какой степени искушать судьбу.
— Хорошо бы денег и добраться до города. И еще чистую одежду.
— Ладно, — сказал Бубба. — Схожу за грузовиком. И знаешь, прости меня за обыски всех отверстий тела, за бессистемную жестокость. Надеюсь, без обид.
— Брось. — И мистер Этик процитировал то ли Спинозу, то ли Фому Аквинского: — Кто старое помянет, тому глаз вон.
— Куда ты теперь? — спросил охранник, когда они шли по берегу реки.
— Да знаешь, надо встретиться кое с кем, — ответил мистер Этик. Встретиться с неким издателем в некоем офисе некоей компании на Гранд-авеню, оставившей мистера Этика с носом. Отмщение грядет.
Глава тридцать третья
Эдвин все-таки оказался рисковым человеком. Но не проницательным игроком. Дело в том, что все свои надежды он связывал с прогнозами маркетологов. Вся его жизнь теперь зависела от мудрости отдела маркетинга, что лишь подчеркивало глубину его отчаяния. (Исследования маркетологов немногим надежнее гадания по куриным потрохам.) Если Эдвин не убедит мистера Мида остановить издание книги, жить ему осталось неделю. Убедить он не смог. Слишком поздно. «Сутенир» уже зарегистрировал больше десятка побочных продуктов и сходных названий. (Эдвина удивлял и настораживал тот факт, что мистер Суаре отказывается писать новые книги. «Нет, боже упаси. Пусть великую картину наполнят сияющие слова других искателей. Пусть другие продолжат крестовый поход. Мне по-прежнему полагается пятнадцать процентов с продаж, верно? Это валовой доход по прейскуранту, так?»)
Книга «Что мне открылось на горе» породила целую индустрию тиражирования. Нечто вроде непобедимого сказочного зверя или тысячеглавого чудища. Если бы Эдвин пошел к мистеру Змию и компании, вооружившись внушительными графиками и сложными диаграммами продаж, если бы убедил, что популярность книги идет на спад, он бы остался жив и почти невредим. Потенциальные убийцы должны были на это купиться. «Итак, джентльмены, интерес к этой книге ослабевает. Мода прошла. Все снова хорошо!» Графики стали бы доказательством того, что жизнь Эдвина имеет ценность. И все это он решил, опираясь на слова ребят из отдела маркетинга.
А началось с небрежной реплики в кафетерии («Рейтинг книги Тупака Суаре должен когда-то пойти на спад»), затем последовала рабочая гипотеза («Скорее всего, рейтинг Суаре упадет со дня на день»), потом авторитетное предположение («Продажи книги „Что мне открылось на горе“ начали падать. Несомненно»).
Остались только формальности — графики и таблицы, подтверждающие резкое падение продаж. Отдел маркетинга как раз изучал этот вопрос, Эдвин все взвесил и сказал себе: «Может, получится». Он уже репетировал речь, с которой выступит перед мистером Змием и компанией, когда они его снова схватят: «Джентльмены, обратите внимание, этот график на экране…» (И про себя отметил: «Не забыть захватить экран для презентаций».)
Но дальнейшие события развивались не по плану.
Все началось, как часто бывает, с легкого щелчка: щелчка в сознании, когда замечаешь второстепенную, казалось бы, несущественную деталь, которая при более внимательном рассмотрении вдруг вырастает в чудовищную проблему. С Эдвином это произошло так: он пришел домой усталый (как обычно), пнул кота (как обычно; Пуся каким-то образом ускользнул от целого взвода убийц-мафиози), осушил банку пива (как обычно) и проковылял в гостиную, где увидел (как обычно) жену, которая встретила его обычным приветствием — а именно:
— Я не толстая?
— Нет, — вздохнул он. — Прекрасно выглядишь. — И только он собрался в душ, как его осенила догадка о страшных последствиях ее заявления. Он обернулся: — Слушай, почему ты спрашиваешь? Как ты можешь вообще такое спрашивать? — В голосе зазвучала паника. Дженни заморгала:
— О чем это ты, злючка-колючка? — И состроила свою обычную гримаску: наморщила нос, трогательно надула губы, но это не помогло.
— Дженни, зачем ты все время спрашиваешь одно и то же? Ты же прочитала Тупака Суаре. Про самореализацию и про то, что, смирившись со своей внешностью, принимаешь собственную индивидуальность. Про жизнь в согласии с телом, а не в борьбе с ним. Про то, что ты должна определить свой собственный вес, который для тебя удобен, а не тот, что диктует мода. Черт побери, Дженни, почему ты все равно спрашиваешь? Разве тебе важно, как ты выглядишь? Отвечай! — Эдвин уже орал во весь голос. Он прекрасно знал ответ и предвидел ужасные, далеко идущие последствия.
— Эдвин, — сказал она, — успокойся. Я еще не дошла до этого раздела. Собираюсь, но все никак. Сначала я прочитала Ли Бока и как лучше организовать свой день. И рецепты тушеной репы, но не дошла до диет, похудения и всего такого. Собираюсь, но нет свободного времени.
— Нет свободного времени? Да у тебя одно свободное время! Тебе платят за безделье!
— Я как раз думала устроить завтра выходной. Дочитать книгу. Чего так расстраиваться?
Эдвин побрел в коридор, у него выступил холодный пот.
— Копуши, — бормотал он. — О них-то я и не подумал. Я покойник. Мертвец. Меня убьют, разрежут и скормят рыбам, или что у них там сейчас в моде… Все. Конец. Я покойник. — Он повторял эти слова то ли как мантру, то ли как причитания: — Я покойник. Я мертвец.
— Может, хватит? — Дженни, делая наклоны в прихожей, наблюдала за удрученным супругом. — Только настроение мне портишь.
— Мэй, — пробормотал Эдвин. — Надо поговорить с Мэй.
Он выскочил из дома, словно спасался от пожара. Пробежал семь кварталов, всю дорогу до отеля «Девониан», где стояла в ожидании вереница такси. Прыгнул в первую машину, выкрикнул адрес Мэй и добавил:
— Только побыстрее!
— Хм. — Водитель обернулся, на губах блаженная улыбка. — Поток времени не помогает и не противоборствует нашим желаниям. Он существует независимо, окутывая нас своим теплом.
Глаза Эдвина расширились от злобы:
— Почитываете Тупака Суаре?
— Да, есть такое. — Водитель показал книгу — до тошноты знакомая обложка, дешевое двухцветное оформление, скучный шрифт «Вердана», — и глаза его лучились банальностью. — Перевалил за половину. Просто откровение…
— Слушайте-ка, — сказал Эдвин, — если вы не хотите, чтоб я засунул ее вам в глотку, тогда перестаньте цитировать и жмите на педаль, черт побери.
— Вон из машины.
— Что? Да как вы смеете?..
— Вон из машины. Тому, кто оскорбляет Тупака Суаре, нет места в моей машине. Вон отсюда, живо!
Наконец нашелся водитель, не читавший Тупака Суаре («Все хочу, да времени нет»), и лишь когда стемнело, такси остановилось у дома Мэй. Эдвин принялся давить на кнопку звонка гораздо сильнее, чем нужно.
Мэй собиралась пить чай — и только чайник начал посвистывать, ворвался Эдвин, размахивая руками и отчаянно жестикулируя:
— Все еще хуже, чем я предполагал! Намного хуже.
— Эдвин, больше так не делай, пожалуйста, — сказала Мэй, обнимаясь с кошкой, теплой урчащей грелкой, обернутой мехом. — Я могла быть не одна.
— Но ведь ты одна.
— Да, но могла…
Наступила неловкая пауза. Он предполагал, что она одна. Так и вышло. Sola et casta. Одинокая и целомудренная.
— Эдвин, у меня много работы. — На столе лежал нерешенный кроссворд и раскрытая телепрограмма. — Так что тебе лучше уйти.
— Мэй, послушай. Мы на краю пропасти. На самом краю. Поезд вот-вот сорвется с обрыва. Если не спрыгнем на рельсы, нас ждут большие неприятности. Слышишь? Большие неприятности!
Чайник уже громко верещал, Эдвин, в общем, тоже. Мэй опустила пакетик в чашку, налила кипяток и строго спросила незваного гостя:
— Ты тоже хочешь чаю?
— А? Да, конечно. Раз уже готов…
— Прекрасно. Тут на углу есть кофейня. Сходи туда, попей чайку, поговори сам с собой, ведь ты становишься настоящим уличным сумасшедшим. Только избавь меня от этого.
— Мэй, копуши! О них я не подумал. Понимаешь? Это те, кто купил книгу или кому ее подарили, но они еще не прочитали ее. Эта книга стоит на миллионах книжных полок. Настоящая бомба замедленного действия! Она может взорваться в любой момент. Крах табачной и спиртной индустрии по сравнению с этим ничто. Это лишь начало. Тираж ведь — десять миллионов! Так что сейчас пока еще цветочки.
— Эдвин, на какую букву еще тебя послать, чтобы ты понял?
— Мэй, всему наступает конец. Обществу, стране, экономике. Всей нашей жизни. Из-за чего? Из-за Тупака Суаре и компьютерной формулы счастья. Ты говоришь: «Книга приносит счастье. Что в этом плохого?» Мэй, вся наша экономика построена на человеческих слабостях, дурных привычках и неуверенности. Мода. Фаст-фуд. Спортивные машины. Технические новшества. Сексуальные игрушки. Центры похудания. Борьба с мужским облысением. Частные объявления. Религиозные секты. Профессиональные спортивные команды — вот он, суррогат жизни! Парикмахерские. Кризис среднего возраста. Ненужные покупки. Вся жизнь состоит из сомнений и неудовлетворенности. А если вдруг люди станут счастливыми? Довольными жизнью? Все застопорится. Вначале это коснется Америки, а потом и всего Запада. Эффект карточного домика в глобальных масштабах. Конец истории.
— Значит, Фукуяма прав, — ответила Мэй. — Всё? У меня есть дела и поважнее.
— Например? — выкрикнул Эдвин. — Что может быть важнее?
— Выдворить из квартиры бывшего свихнувшегося любовника.
Эдвин готов был разразиться новой тирадой, но осекся:
— Бывшего?
— Мне что, вызвать полицию? Чтобы выписали ордер на арест? Чтобы…
Он страстно поцеловал ее — как в кино, когда в музыке крещендо, а волны бьются о первозданный берег первозданного мира. Он целовал ее страстно и долго, затем отступил назад, как Эррол Флинн, чтобы растаять в ее глазах.
— Убирайся, — сказала Мэй. — Сейчас же! И если еще сунешься, тебя арестуют.
— Но…
— Я все сказала!
Нет, для кино это слишком.
Мэй всмотрелась в зеркальце, впервые за все время увидела себя и ощутила, как медленно отделяются и исчезают наслоения иллюзий.
Что-то изменилось. Запульсировало под кожей, словно кровеносный сосудик.
Книга «Что мне открылось на горе» породила целую индустрию тиражирования. Нечто вроде непобедимого сказочного зверя или тысячеглавого чудища. Если бы Эдвин пошел к мистеру Змию и компании, вооружившись внушительными графиками и сложными диаграммами продаж, если бы убедил, что популярность книги идет на спад, он бы остался жив и почти невредим. Потенциальные убийцы должны были на это купиться. «Итак, джентльмены, интерес к этой книге ослабевает. Мода прошла. Все снова хорошо!» Графики стали бы доказательством того, что жизнь Эдвина имеет ценность. И все это он решил, опираясь на слова ребят из отдела маркетинга.
А началось с небрежной реплики в кафетерии («Рейтинг книги Тупака Суаре должен когда-то пойти на спад»), затем последовала рабочая гипотеза («Скорее всего, рейтинг Суаре упадет со дня на день»), потом авторитетное предположение («Продажи книги „Что мне открылось на горе“ начали падать. Несомненно»).
Остались только формальности — графики и таблицы, подтверждающие резкое падение продаж. Отдел маркетинга как раз изучал этот вопрос, Эдвин все взвесил и сказал себе: «Может, получится». Он уже репетировал речь, с которой выступит перед мистером Змием и компанией, когда они его снова схватят: «Джентльмены, обратите внимание, этот график на экране…» (И про себя отметил: «Не забыть захватить экран для презентаций».)
Но дальнейшие события развивались не по плану.
Все началось, как часто бывает, с легкого щелчка: щелчка в сознании, когда замечаешь второстепенную, казалось бы, несущественную деталь, которая при более внимательном рассмотрении вдруг вырастает в чудовищную проблему. С Эдвином это произошло так: он пришел домой усталый (как обычно), пнул кота (как обычно; Пуся каким-то образом ускользнул от целого взвода убийц-мафиози), осушил банку пива (как обычно) и проковылял в гостиную, где увидел (как обычно) жену, которая встретила его обычным приветствием — а именно:
— Я не толстая?
— Нет, — вздохнул он. — Прекрасно выглядишь. — И только он собрался в душ, как его осенила догадка о страшных последствиях ее заявления. Он обернулся: — Слушай, почему ты спрашиваешь? Как ты можешь вообще такое спрашивать? — В голосе зазвучала паника. Дженни заморгала:
— О чем это ты, злючка-колючка? — И состроила свою обычную гримаску: наморщила нос, трогательно надула губы, но это не помогло.
— Дженни, зачем ты все время спрашиваешь одно и то же? Ты же прочитала Тупака Суаре. Про самореализацию и про то, что, смирившись со своей внешностью, принимаешь собственную индивидуальность. Про жизнь в согласии с телом, а не в борьбе с ним. Про то, что ты должна определить свой собственный вес, который для тебя удобен, а не тот, что диктует мода. Черт побери, Дженни, почему ты все равно спрашиваешь? Разве тебе важно, как ты выглядишь? Отвечай! — Эдвин уже орал во весь голос. Он прекрасно знал ответ и предвидел ужасные, далеко идущие последствия.
— Эдвин, — сказал она, — успокойся. Я еще не дошла до этого раздела. Собираюсь, но все никак. Сначала я прочитала Ли Бока и как лучше организовать свой день. И рецепты тушеной репы, но не дошла до диет, похудения и всего такого. Собираюсь, но нет свободного времени.
— Нет свободного времени? Да у тебя одно свободное время! Тебе платят за безделье!
— Я как раз думала устроить завтра выходной. Дочитать книгу. Чего так расстраиваться?
Эдвин побрел в коридор, у него выступил холодный пот.
— Копуши, — бормотал он. — О них-то я и не подумал. Я покойник. Мертвец. Меня убьют, разрежут и скормят рыбам, или что у них там сейчас в моде… Все. Конец. Я покойник. — Он повторял эти слова то ли как мантру, то ли как причитания: — Я покойник. Я мертвец.
— Может, хватит? — Дженни, делая наклоны в прихожей, наблюдала за удрученным супругом. — Только настроение мне портишь.
— Мэй, — пробормотал Эдвин. — Надо поговорить с Мэй.
Он выскочил из дома, словно спасался от пожара. Пробежал семь кварталов, всю дорогу до отеля «Девониан», где стояла в ожидании вереница такси. Прыгнул в первую машину, выкрикнул адрес Мэй и добавил:
— Только побыстрее!
— Хм. — Водитель обернулся, на губах блаженная улыбка. — Поток времени не помогает и не противоборствует нашим желаниям. Он существует независимо, окутывая нас своим теплом.
Глаза Эдвина расширились от злобы:
— Почитываете Тупака Суаре?
— Да, есть такое. — Водитель показал книгу — до тошноты знакомая обложка, дешевое двухцветное оформление, скучный шрифт «Вердана», — и глаза его лучились банальностью. — Перевалил за половину. Просто откровение…
— Слушайте-ка, — сказал Эдвин, — если вы не хотите, чтоб я засунул ее вам в глотку, тогда перестаньте цитировать и жмите на педаль, черт побери.
— Вон из машины.
— Что? Да как вы смеете?..
— Вон из машины. Тому, кто оскорбляет Тупака Суаре, нет места в моей машине. Вон отсюда, живо!
Наконец нашелся водитель, не читавший Тупака Суаре («Все хочу, да времени нет»), и лишь когда стемнело, такси остановилось у дома Мэй. Эдвин принялся давить на кнопку звонка гораздо сильнее, чем нужно.
Мэй собиралась пить чай — и только чайник начал посвистывать, ворвался Эдвин, размахивая руками и отчаянно жестикулируя:
— Все еще хуже, чем я предполагал! Намного хуже.
— Эдвин, больше так не делай, пожалуйста, — сказала Мэй, обнимаясь с кошкой, теплой урчащей грелкой, обернутой мехом. — Я могла быть не одна.
— Но ведь ты одна.
— Да, но могла…
Наступила неловкая пауза. Он предполагал, что она одна. Так и вышло. Sola et casta. Одинокая и целомудренная.
— Эдвин, у меня много работы. — На столе лежал нерешенный кроссворд и раскрытая телепрограмма. — Так что тебе лучше уйти.
— Мэй, послушай. Мы на краю пропасти. На самом краю. Поезд вот-вот сорвется с обрыва. Если не спрыгнем на рельсы, нас ждут большие неприятности. Слышишь? Большие неприятности!
Чайник уже громко верещал, Эдвин, в общем, тоже. Мэй опустила пакетик в чашку, налила кипяток и строго спросила незваного гостя:
— Ты тоже хочешь чаю?
— А? Да, конечно. Раз уже готов…
— Прекрасно. Тут на углу есть кофейня. Сходи туда, попей чайку, поговори сам с собой, ведь ты становишься настоящим уличным сумасшедшим. Только избавь меня от этого.
— Мэй, копуши! О них я не подумал. Понимаешь? Это те, кто купил книгу или кому ее подарили, но они еще не прочитали ее. Эта книга стоит на миллионах книжных полок. Настоящая бомба замедленного действия! Она может взорваться в любой момент. Крах табачной и спиртной индустрии по сравнению с этим ничто. Это лишь начало. Тираж ведь — десять миллионов! Так что сейчас пока еще цветочки.
— Эдвин, на какую букву еще тебя послать, чтобы ты понял?
— Мэй, всему наступает конец. Обществу, стране, экономике. Всей нашей жизни. Из-за чего? Из-за Тупака Суаре и компьютерной формулы счастья. Ты говоришь: «Книга приносит счастье. Что в этом плохого?» Мэй, вся наша экономика построена на человеческих слабостях, дурных привычках и неуверенности. Мода. Фаст-фуд. Спортивные машины. Технические новшества. Сексуальные игрушки. Центры похудания. Борьба с мужским облысением. Частные объявления. Религиозные секты. Профессиональные спортивные команды — вот он, суррогат жизни! Парикмахерские. Кризис среднего возраста. Ненужные покупки. Вся жизнь состоит из сомнений и неудовлетворенности. А если вдруг люди станут счастливыми? Довольными жизнью? Все застопорится. Вначале это коснется Америки, а потом и всего Запада. Эффект карточного домика в глобальных масштабах. Конец истории.
— Значит, Фукуяма прав, — ответила Мэй. — Всё? У меня есть дела и поважнее.
— Например? — выкрикнул Эдвин. — Что может быть важнее?
— Выдворить из квартиры бывшего свихнувшегося любовника.
Эдвин готов был разразиться новой тирадой, но осекся:
— Бывшего?
— Мне что, вызвать полицию? Чтобы выписали ордер на арест? Чтобы…
Он страстно поцеловал ее — как в кино, когда в музыке крещендо, а волны бьются о первозданный берег первозданного мира. Он целовал ее страстно и долго, затем отступил назад, как Эррол Флинн, чтобы растаять в ее глазах.
— Убирайся, — сказала Мэй. — Сейчас же! И если еще сунешься, тебя арестуют.
— Но…
— Я все сказала!
Нет, для кино это слишком.
«Мы всю жизнь строим замки на песке — и проводим остаток своих дней в ожидании, что кто-нибудь их разрушит. Мы надеемся, что их разрушат. Мы живем вчерашним днем. Мы не видим самих себя, мы видим лишь придуманный образ…»Мэй Уэзерхилл сидела у настольной лампы и театральным шепотом читала пустой комнате: — Один поэт написал:
Этот поэт был глупцом. В любви нет понятий «более» или «менее». Есть только потребность, желание и душевная боль. Почему мы снова и снова выбираем не тех?.. Почему решаем выбрать не того человека?.. Не потому ли, что в глубине души мы любим свою печаль и свои промахи? Я дарую вам блаженство. Не страсть, искрящуюся и обжигающую, а блаженство. Чистое блаженство. Вечное блаженство.
Раз уж равенства в чувствах достичь нельзя,
Пусть более любящим буду я[8].
Мэй всмотрелась в зеркальце, впервые за все время увидела себя и ощутила, как медленно отделяются и исчезают наслоения иллюзий.
Что-то изменилось. Запульсировало под кожей, словно кровеносный сосудик.
Глава тридцать четвертая
Следующими жертвами Тупака Суаре стали центры похудания и залы бодибилдинга, за ними — магазины спортинвентаря и чудо-средства по восстановлению волос. Никто не заметил, как буквально за ночь с телеэкранов исчезла реклама всяческих домашних тренажеров. Обладатели лысин вняли совету Суаре («Не просто смиритесь с лысиной, а восхищайтесь ею!») и перестали втирать в кожу бесполезные снадобья, начесывать на плешь длинные пряди-мутанты, взбивать волосы, укладывать их муссом, пытаться скрыть свое облысение мужского типа. И таких оказалось относительно много. Продажи книги «Что мне открылось на горе» достигли 45 миллионов экземпляров, снижения популярности не предвиделось. Это был уже не просто каприз моды, даже не чудо. Книга, словно ураган, землетрясение, тайфун смела за ночь целые отрасли. Уцелели единицы.
Досталось и фаст-фуду. Люди научились отличать детскую потребность в любви от сиюминутного орального удовлетворения разогретыми пирожками с сыром и «говядиной» (кавычки на «говядине» поставлены суровой редакторской рукой), и спрос на них упал. По всей Америке закрывались «Макдоналдсы» и «Кентуккские жареные цыплята». Некоторые быстренько сориентировались и остались на плаву благодаря салат-барам и вегетарианским соевым лепешкам. Но далеко не все.
Странно, однако американцы не сразу расстались с лишними жировыми отложениями. Отнюдь. Вместо этого — цитируя Тупака Суаре — «трансформировалось» само понятие прекрасного. Книга изменила базовые человеческие представления, перевернула систему ценностей, составлявшую основу человеческой личности. В книге подчеркивалось, что неуверенность, привычки, недостатки и слабости — не отдельные проблемы, а, скорее, симптомы чего-то более глубокого: когда представление о себе и самооценка не гармонируют с окружающим миром. Согласно Суаре, «надо все поставить с ног на голову». Если научиться с помощью воображения и других техник псевдогипноза «переустанавливать» основу личности, то все станет на свои места.
Досталось и фаст-фуду. Люди научились отличать детскую потребность в любви от сиюминутного орального удовлетворения разогретыми пирожками с сыром и «говядиной» (кавычки на «говядине» поставлены суровой редакторской рукой), и спрос на них упал. По всей Америке закрывались «Макдоналдсы» и «Кентуккские жареные цыплята». Некоторые быстренько сориентировались и остались на плаву благодаря салат-барам и вегетарианским соевым лепешкам. Но далеко не все.
Странно, однако американцы не сразу расстались с лишними жировыми отложениями. Отнюдь. Вместо этого — цитируя Тупака Суаре — «трансформировалось» само понятие прекрасного. Книга изменила базовые человеческие представления, перевернула систему ценностей, составлявшую основу человеческой личности. В книге подчеркивалось, что неуверенность, привычки, недостатки и слабости — не отдельные проблемы, а, скорее, симптомы чего-то более глубокого: когда представление о себе и самооценка не гармонируют с окружающим миром. Согласно Суаре, «надо все поставить с ног на голову». Если научиться с помощью воображения и других техник псевдогипноза «переустанавливать» основу личности, то все станет на свои места.