Страница:
— Иногда мы приглашаем даму на танец, — произнес он, обнял ее за талию и закружил в желтом свете фонаря.
От неожиданности Мара рассмеялась. Она даже не успела испугаться. Негромкий смех Кевина и упоительный аромат цветов вывели ее из пучины мрачных раздумий. Ощущение его силы согревало Мару. Рядом с ним она выглядела совсем маленькой, словно кукла, и с трудом поспевала за незнакомыми движениями. В какой-то миг он едва не наступил ей на ногу, но его реакция была мгновенной. Отпрянув назад, он споткнулся о цветочную корзину, оставленную на дорожке, однако и не подумал разжать объятия. Падая на спину, Кевин увлек за собой Мару и в последний момент развернул плечо, чтобы она при падении легла на него, как на подушку. Его руки скользнули по ее спине и остановились на талии.
— Ты не ушиблась? — спросил он с непривычной теплотой.
Мара не сразу нашлась что ответить. Кевин шевельнулся, протянул руку и поднял с земли цветок кекали. Потом он сжал стебель зубами, все той же рукой очистил его от колючек и вставил в разметавшиеся волосы Мары.
— У нас растут очень похожие цветы, только мы их зовем по-другому.
У Мары поплыло перед глазами. Кожа на шее, в том месте, которого коснулась рука Кевина, горела как от ожога.
— Как же они у вас называются? — негромко спросила она.
— Розы. — Кевин почувствовал, как у нее по телу пробежала дрожь. Еще крепче прижав Мару к себе, он прошептал:
— Только у них не бывает такой дивной синевы.
Его бережные прикосновения не внушали страха. Мара даже не пыталась высвободиться. Кевин застыл, ожидая хоть какого-то отклика. Но она не шелохнулась; только непокорные волосы рассыпались волной по его груди, накрыв шнуровку белой рубахи. Тогда рука Кевина поднялась выше по ее спине и скользнула вдоль ворота платья. Мара вспыхнула; ей показалось, что изнутри ее пожирает пламя.
— Госпожа? — вопросительно шепнул мидкемиец, отводя пряди волос с ее лица. — Можно, я тебе кое-что скажу? В наших краях розы преподносят женщине в знак любви.
— Любовь — это не для меня, — отозвалась Мара с неожиданной резкостью. Кевин почувствовал, как она сжалась у него в объятиях. — Благодаря мужу я узнала о любви более чем достаточно.
Кевин только вздохнул; он повернулся и, вставая, поставил Мару на ноги.
Его недюжинная сила пробудила у Мары воспоминания детства: так же бережно поднимали ее могучие руки отца, когда она была совсем маленькой. Стоило Кевину отстраниться, как его госпожу обдало холодом. Он усадил ее на каменную садовую скамью, а сам отступил, ожидая приказаний.
Мара старательно делала вид, будто ничего особенного не случилось. Это стоило огромных усилий. У нее в груди бушевал настоящий вихрь. В душе еще гнездился ужас перед жестокостью Бантокапи, а тело молило о новых и новых прикосновениях этих сильных и ласковых рук. Кевин стоял без движения. Когда молчание сделалось гнетущим, он понял, что должен сгладить эту неловкость.
— Прошу прощения, госпожа, — сказал он с поклоном, прежде чем повернуться к ней спиной.
Нагнувшись, он принялся подбирать с земли рассыпавшиеся цветы. Корзина стала вновь наполняться душистыми ветками.
— Мужчина также преподносит женщине розу в знак преклонения и восхищения. Пусть у тебя в волосах останется этот цветок; он тебе к лицу.
Мара дотронулась до кекали, который чудом уцелел у нее над виском. Несколько веток, смятых широкой спиной невольника при падении, так и осталось лежать на дорожке. Кевин протянул властительнице корзину и поежился:
— Злые же у них шипы, будь они неладны.
Повинуясь какому-то порыву, Мара дотронулась до его руки и участливо спросила:
— Ты поранился?
Кевин ответил ей лукавым взглядом:
— Нет, госпожа. Только чуть-чуть расцарапал спину, оберегая тебя.
— Дай-ка посмотреть, — заявила Мара.
Варвар уставился на нее, едва сумев скрыть изумление, а потом ответил с широкой улыбкой:
— Как будет угодно моей повелительнице.
Он развязал шнурки на манжетах, ловко сбросил рубаху и уселся верхом на скамью спиной к Маре. Кожа была исполосована глубокими царапинами; кое-где торчали впившиеся шипы. Мара пришла в смятение. Ее дрожащая рука нащупала тонкий носовой платок, принесенный Джайкеном, и осторожно приложила его к одной из кровоточащих ссадин. Кевин не шелохнулся. Его спина, вопреки ожиданиям Мары, оказалась гладкой, как атлас. Платок зацепился за колючку. Мара осторожно извлекла ее, провела пальцами вверх-вниз по лопаткам Кевина и вытащила все остальные шипы. Но и тогда ей не хотелось убирать руки. Под ее ладонью бугрились железные мускулы, и тут Мара неожиданно отпрянула — ей померещилось, что это Бантокапи сидит с нею на скамье.
Кевин мгновенно перебросил ногу через каменное сиденье и повернулся лицом к хозяйке.
— Что с тобой, госпожа?
В его голосе было столько неподдельного участия, что у Мары дрогнуло сердце. Она попыталась сдержать слезы, но оказалось, что это ей не под силу.
— Госпожа, — зашептал Кевин, — почему ты плачешь?
Он привлек ее к себе, и Мара сжалась в ожидании привычной грубости, треска разрываемой одежды, бесцеремонного ощупывания. Однако ничего подобного не случилось. Кевин сидел неподвижно и, судя по всему, не собирался применять силу; его спокойствие постепенно передалось Маре.
— Что тебя тревожит? — повторил он свой вопрос.
Мару обволакивало его тепло. Она пошевелилась и прильнула к его груди.
— Воспоминания, — чуть слышно ответила женщина.
Услышав это, Кевин с легкостью оторвал Мару от скамьи и пересадил к себе на колени. Она вспыхнула от стыда и едва не вскрикнула. Впору было звать Люджана. Но Кевин разжал объятия, нежно погладил ее по волосам, и у Мары снова хлынули слезы.
— Видно, эти воспоминания не из приятных, — выдохнул Кевин ей в ухо. — Где это слыхано, чтобы прекрасная женщина содрогалась от проявлений мужского внимания? Можно подумать, вместо поцелуев и ласк тебе доставались побои.
— Его звали Бантокапи, — всхлипнула Мара. До сих пор она изливала душу только Накойе. — Он считал, что первым делом нужно наставить женщине синяков. А его наложница Теани ему подпевала. — Помолчав, она добавила:
— Я так и не смогла привыкнуть. Наверное, это малодушие. Пусть так. Ничуть не жалею, что у меня больше нет мужа. По крайней мере, могу спокойно спать в своей постели.
Кевина поразило это признание.
— У нас в стране тот, кто бьет жену, считается отпетым негодяем.
Мара слабо улыбнулась:
— Здесь другие нравы. Женщина — если только она не властительница — не хозяйка своей судьбы. Мужчина может помыкать женой, как рабыней. Чем безропотнее жена, тем больше люди уважают мужа.
Кевин больше не пытался скрыть негодование:
— Значит, ваши господа ничем не лучше дикарей. Мужчина должен окружать женщину добротой и вниманием.
У Мары застучало в висках. Накойя много раз повторяла, что не все мужчины похожи на Бантокапи, и все же их неотъемлемое право быть тиранами заставляло Мару с опаской относиться к каждому, включая обходительного Хокану. При этом с Кевином ей было на удивление спокойно.
— Значит, для вас жены и возлюбленные — это цветы, которые нужно лелеять?
Мидкемиец кивнул, легко поглаживая ее волосы, словно это были перышки птенца.
— Покажи мне, как вы это делаете, — шепнула Мара. От его прикосновений у нее по коже то и дело пробегала сладостная дрожь, и вдобавок она явственно ощущала его желание, которое не мог спрятать даже новый наряд.
Варвар изумленно поднял брови:
— Прямо здесь?
Мара была не в силах выносить это томление.
— Прямо здесь, — эхом ответила она. — Немедленно, я приказываю. — Заметив его колебания, она добавила:
— Нас никто не потревожит. Ведь я — властительница Акомы.
Но даже теперь она не могла отделаться от тягостных предчувствий. Кевин чутко уловил ее тревогу.
— Госпожа, — мягко произнес он, — сейчас в твоей власти не только Акома.
— Он наклонился, чтобы накрыть ее рот поцелуем.
Его губы были такими же ласковыми, как любовный шепот. Настороженность Мары рассеялась как дым. Легкость его прикосновений будоражила ее и заставляла требовать большего. Но его руки сохраняли все ту же нежность. Он гладил ее грудь через воздушную ткань платья и сводил ее с ума. Мара жаждала ощутить его ладони на своем обнаженном теле; столь страстное желание нахлынуло на нее впервые в жизни.
Кевин не сразу подчинился ее порыву. При всей своей варварской дерзости он вел себя так, словно ее платью не было цены. Шелк медленно и плавно скользил вниз с ее плеч. У Мары вырвался стон нетерпения. Она потянула край его рубашки, но запуталась в незнакомой мидкемийской одежде. Когда ее пальцы наконец-то коснулись его тела, она в нерешительности замерла, не зная, что делать дальше.
Кевин сомкнул пальцы у нее на запястьях — и снова с такой великой осторожностью, будто она была сделана из тончайшего фарфора. От этой бережной трепетности ее желание переросло в муку; она и не подозревала, что перед ней может разверзнуться такая бездна чувств. Мара даже не заметила, как платье соскользнуло на землю, а губы Кевина оказались у ее груди. Перед ней открылась бесконечность.
Мидкемийская одежда таила многочисленные препятствия. Кевину пришлось приподнять Мару, чтобы освободиться от штанов. Каким-то образом они оба переместились со скамьи на траву, освещенную неярким светом фонаря и золотистым сиянием келеванской луны. В урагане желания, в облаке цветочных ароматов, увлекаемая страстью рыжего варвара, Мара открыла для себя, что значит быть женщиной.
— Хвала святой Лашиме! — провозгласила она, верно истолковав причину такого оживления. — Наконец-то ты познала женские радости!
Властительница рассмеялась, закружилась как девочка и рухнула на подушки. Кевин был тут как тут, растрепанный, но вполне владеющий собой. Накойя придирчиво осмотрела его с ног до головы, неодобрительно скривилась и обратилась к Маре:
— Госпожа, прикажи-ка рабу убраться за дверь.
Мара подняла глаза, и ее удивление сменилось досадой.
— Благодарю, советница, но я сама решу, как мне поступить с рабом.
Накойя уважительно поклонилась, признавая правоту властительницы, и повела разговор так, словно Кевин исчез неведомо куда.
— Дочь моего сердца, теперь ты узнала, как упоительны плотские наслаждения. Давно пора. Ты не первая знатная госпожа, которая для этого призвала раба. Так-то оно лучше, ибо раб ничего не сможет от тебя потребовать. Между тем Десио Минванаби только и ждет, где ты проявишь слабинку. Поэтому не совершай ошибок. Не путай развлечение и сердечную привязанность. А мидкемийца все-таки следует выставить за дверь: тебе нужна ясная голова. Потом подыщем двух-трех крепких молодцов ему на смену — тогда ты поймешь, что все это делается… для красоты и здоровья.
Мара поднялась на ноги и застыла.
— Твои речи неуместны. Оставь меня сию же минуту, Накойя.
Первая советница Акомы сложилась в поклоне.
— На все твоя воля, госпожа. — Испепелив взглядом Кевина, она заковыляла к двери.
Когда стук ее сандалий затих в конце коридора, Мара сделала знак невольнику.
— Подойди сюда. — Она сбросила платье и улеглась на циновку с горкой подушек, служившую ей постелью. — Покажи-ка еще раз, как у вас мужчины любят женщин.
Кевин сверкнул привычной лукавой улыбкой:
— Молись своим богам, чтоб меня не оставили силы.
Быстро скинув одежду, он растянулся рядом.
Потом Мара лежала без сна в объятиях Кевина и при слабом мерцании ночника размышляла о том, что среди множества бед ей вдруг выпала нежданная радость. Она высвободила руку, чтобы пригладить непокорные рыжие волосы своего возлюбленного, и заметила у него на плече затянувшиеся ранки от шипов кекали. У Мары нестерпимо защемило сердце; только теперь она осознала, что в любви есть привкус горечи.
Кевин встретился на ее пути рабом, а раб обречен на вечное рабство — такова непреложная истина.
Душа Мары преисполнилась печали. Глядя сквозь оконные ставни на бледный диск луны, властительница подумала, что злой рок, сгубивший ее отца и брата, скорее всего обрушится и на нее. Она принялась истово молиться Лашиме, чтобы ни одна капля крови из ссадин Кевина не оказалась пролитой на землю. Десио принес кровавую клятву. Но кому под силу предугадать изменчивый нрав бога смерти? Если Туракаму будет благоволить роду Минванаби, то Акома обратится в прах, а ее имя сотрется из людской памяти.
Глава 7. МИШЕНЬ
От неожиданности Мара рассмеялась. Она даже не успела испугаться. Негромкий смех Кевина и упоительный аромат цветов вывели ее из пучины мрачных раздумий. Ощущение его силы согревало Мару. Рядом с ним она выглядела совсем маленькой, словно кукла, и с трудом поспевала за незнакомыми движениями. В какой-то миг он едва не наступил ей на ногу, но его реакция была мгновенной. Отпрянув назад, он споткнулся о цветочную корзину, оставленную на дорожке, однако и не подумал разжать объятия. Падая на спину, Кевин увлек за собой Мару и в последний момент развернул плечо, чтобы она при падении легла на него, как на подушку. Его руки скользнули по ее спине и остановились на талии.
— Ты не ушиблась? — спросил он с непривычной теплотой.
Мара не сразу нашлась что ответить. Кевин шевельнулся, протянул руку и поднял с земли цветок кекали. Потом он сжал стебель зубами, все той же рукой очистил его от колючек и вставил в разметавшиеся волосы Мары.
— У нас растут очень похожие цветы, только мы их зовем по-другому.
У Мары поплыло перед глазами. Кожа на шее, в том месте, которого коснулась рука Кевина, горела как от ожога.
— Как же они у вас называются? — негромко спросила она.
— Розы. — Кевин почувствовал, как у нее по телу пробежала дрожь. Еще крепче прижав Мару к себе, он прошептал:
— Только у них не бывает такой дивной синевы.
Его бережные прикосновения не внушали страха. Мара даже не пыталась высвободиться. Кевин застыл, ожидая хоть какого-то отклика. Но она не шелохнулась; только непокорные волосы рассыпались волной по его груди, накрыв шнуровку белой рубахи. Тогда рука Кевина поднялась выше по ее спине и скользнула вдоль ворота платья. Мара вспыхнула; ей показалось, что изнутри ее пожирает пламя.
— Госпожа? — вопросительно шепнул мидкемиец, отводя пряди волос с ее лица. — Можно, я тебе кое-что скажу? В наших краях розы преподносят женщине в знак любви.
— Любовь — это не для меня, — отозвалась Мара с неожиданной резкостью. Кевин почувствовал, как она сжалась у него в объятиях. — Благодаря мужу я узнала о любви более чем достаточно.
Кевин только вздохнул; он повернулся и, вставая, поставил Мару на ноги.
Его недюжинная сила пробудила у Мары воспоминания детства: так же бережно поднимали ее могучие руки отца, когда она была совсем маленькой. Стоило Кевину отстраниться, как его госпожу обдало холодом. Он усадил ее на каменную садовую скамью, а сам отступил, ожидая приказаний.
Мара старательно делала вид, будто ничего особенного не случилось. Это стоило огромных усилий. У нее в груди бушевал настоящий вихрь. В душе еще гнездился ужас перед жестокостью Бантокапи, а тело молило о новых и новых прикосновениях этих сильных и ласковых рук. Кевин стоял без движения. Когда молчание сделалось гнетущим, он понял, что должен сгладить эту неловкость.
— Прошу прощения, госпожа, — сказал он с поклоном, прежде чем повернуться к ней спиной.
Нагнувшись, он принялся подбирать с земли рассыпавшиеся цветы. Корзина стала вновь наполняться душистыми ветками.
— Мужчина также преподносит женщине розу в знак преклонения и восхищения. Пусть у тебя в волосах останется этот цветок; он тебе к лицу.
Мара дотронулась до кекали, который чудом уцелел у нее над виском. Несколько веток, смятых широкой спиной невольника при падении, так и осталось лежать на дорожке. Кевин протянул властительнице корзину и поежился:
— Злые же у них шипы, будь они неладны.
Повинуясь какому-то порыву, Мара дотронулась до его руки и участливо спросила:
— Ты поранился?
Кевин ответил ей лукавым взглядом:
— Нет, госпожа. Только чуть-чуть расцарапал спину, оберегая тебя.
— Дай-ка посмотреть, — заявила Мара.
Варвар уставился на нее, едва сумев скрыть изумление, а потом ответил с широкой улыбкой:
— Как будет угодно моей повелительнице.
Он развязал шнурки на манжетах, ловко сбросил рубаху и уселся верхом на скамью спиной к Маре. Кожа была исполосована глубокими царапинами; кое-где торчали впившиеся шипы. Мара пришла в смятение. Ее дрожащая рука нащупала тонкий носовой платок, принесенный Джайкеном, и осторожно приложила его к одной из кровоточащих ссадин. Кевин не шелохнулся. Его спина, вопреки ожиданиям Мары, оказалась гладкой, как атлас. Платок зацепился за колючку. Мара осторожно извлекла ее, провела пальцами вверх-вниз по лопаткам Кевина и вытащила все остальные шипы. Но и тогда ей не хотелось убирать руки. Под ее ладонью бугрились железные мускулы, и тут Мара неожиданно отпрянула — ей померещилось, что это Бантокапи сидит с нею на скамье.
Кевин мгновенно перебросил ногу через каменное сиденье и повернулся лицом к хозяйке.
— Что с тобой, госпожа?
В его голосе было столько неподдельного участия, что у Мары дрогнуло сердце. Она попыталась сдержать слезы, но оказалось, что это ей не под силу.
— Госпожа, — зашептал Кевин, — почему ты плачешь?
Он привлек ее к себе, и Мара сжалась в ожидании привычной грубости, треска разрываемой одежды, бесцеремонного ощупывания. Однако ничего подобного не случилось. Кевин сидел неподвижно и, судя по всему, не собирался применять силу; его спокойствие постепенно передалось Маре.
— Что тебя тревожит? — повторил он свой вопрос.
Мару обволакивало его тепло. Она пошевелилась и прильнула к его груди.
— Воспоминания, — чуть слышно ответила женщина.
Услышав это, Кевин с легкостью оторвал Мару от скамьи и пересадил к себе на колени. Она вспыхнула от стыда и едва не вскрикнула. Впору было звать Люджана. Но Кевин разжал объятия, нежно погладил ее по волосам, и у Мары снова хлынули слезы.
— Видно, эти воспоминания не из приятных, — выдохнул Кевин ей в ухо. — Где это слыхано, чтобы прекрасная женщина содрогалась от проявлений мужского внимания? Можно подумать, вместо поцелуев и ласк тебе доставались побои.
— Его звали Бантокапи, — всхлипнула Мара. До сих пор она изливала душу только Накойе. — Он считал, что первым делом нужно наставить женщине синяков. А его наложница Теани ему подпевала. — Помолчав, она добавила:
— Я так и не смогла привыкнуть. Наверное, это малодушие. Пусть так. Ничуть не жалею, что у меня больше нет мужа. По крайней мере, могу спокойно спать в своей постели.
Кевина поразило это признание.
— У нас в стране тот, кто бьет жену, считается отпетым негодяем.
Мара слабо улыбнулась:
— Здесь другие нравы. Женщина — если только она не властительница — не хозяйка своей судьбы. Мужчина может помыкать женой, как рабыней. Чем безропотнее жена, тем больше люди уважают мужа.
Кевин больше не пытался скрыть негодование:
— Значит, ваши господа ничем не лучше дикарей. Мужчина должен окружать женщину добротой и вниманием.
У Мары застучало в висках. Накойя много раз повторяла, что не все мужчины похожи на Бантокапи, и все же их неотъемлемое право быть тиранами заставляло Мару с опаской относиться к каждому, включая обходительного Хокану. При этом с Кевином ей было на удивление спокойно.
— Значит, для вас жены и возлюбленные — это цветы, которые нужно лелеять?
Мидкемиец кивнул, легко поглаживая ее волосы, словно это были перышки птенца.
— Покажи мне, как вы это делаете, — шепнула Мара. От его прикосновений у нее по коже то и дело пробегала сладостная дрожь, и вдобавок она явственно ощущала его желание, которое не мог спрятать даже новый наряд.
Варвар изумленно поднял брови:
— Прямо здесь?
Мара была не в силах выносить это томление.
— Прямо здесь, — эхом ответила она. — Немедленно, я приказываю. — Заметив его колебания, она добавила:
— Нас никто не потревожит. Ведь я — властительница Акомы.
Но даже теперь она не могла отделаться от тягостных предчувствий. Кевин чутко уловил ее тревогу.
— Госпожа, — мягко произнес он, — сейчас в твоей власти не только Акома.
— Он наклонился, чтобы накрыть ее рот поцелуем.
Его губы были такими же ласковыми, как любовный шепот. Настороженность Мары рассеялась как дым. Легкость его прикосновений будоражила ее и заставляла требовать большего. Но его руки сохраняли все ту же нежность. Он гладил ее грудь через воздушную ткань платья и сводил ее с ума. Мара жаждала ощутить его ладони на своем обнаженном теле; столь страстное желание нахлынуло на нее впервые в жизни.
Кевин не сразу подчинился ее порыву. При всей своей варварской дерзости он вел себя так, словно ее платью не было цены. Шелк медленно и плавно скользил вниз с ее плеч. У Мары вырвался стон нетерпения. Она потянула край его рубашки, но запуталась в незнакомой мидкемийской одежде. Когда ее пальцы наконец-то коснулись его тела, она в нерешительности замерла, не зная, что делать дальше.
Кевин сомкнул пальцы у нее на запястьях — и снова с такой великой осторожностью, будто она была сделана из тончайшего фарфора. От этой бережной трепетности ее желание переросло в муку; она и не подозревала, что перед ней может разверзнуться такая бездна чувств. Мара даже не заметила, как платье соскользнуло на землю, а губы Кевина оказались у ее груди. Перед ней открылась бесконечность.
Мидкемийская одежда таила многочисленные препятствия. Кевину пришлось приподнять Мару, чтобы освободиться от штанов. Каким-то образом они оба переместились со скамьи на траву, освещенную неярким светом фонаря и золотистым сиянием келеванской луны. В урагане желания, в облаке цветочных ароматов, увлекаемая страстью рыжего варвара, Мара открыла для себя, что значит быть женщиной.
***
Было уже совсем поздно, когда Мара, разрумянившаяся от радостного волнения, как на крыльях влетела в свои покои. Там ее уже поджидала Накойя с донесением о важной торговой сделке в Сулан-Ку. Одного взгляда на лицо госпожи ей было достаточно, чтобы напрочь забыть о содержании доставленного свитка.— Хвала святой Лашиме! — провозгласила она, верно истолковав причину такого оживления. — Наконец-то ты познала женские радости!
Властительница рассмеялась, закружилась как девочка и рухнула на подушки. Кевин был тут как тут, растрепанный, но вполне владеющий собой. Накойя придирчиво осмотрела его с ног до головы, неодобрительно скривилась и обратилась к Маре:
— Госпожа, прикажи-ка рабу убраться за дверь.
Мара подняла глаза, и ее удивление сменилось досадой.
— Благодарю, советница, но я сама решу, как мне поступить с рабом.
Накойя уважительно поклонилась, признавая правоту властительницы, и повела разговор так, словно Кевин исчез неведомо куда.
— Дочь моего сердца, теперь ты узнала, как упоительны плотские наслаждения. Давно пора. Ты не первая знатная госпожа, которая для этого призвала раба. Так-то оно лучше, ибо раб ничего не сможет от тебя потребовать. Между тем Десио Минванаби только и ждет, где ты проявишь слабинку. Поэтому не совершай ошибок. Не путай развлечение и сердечную привязанность. А мидкемийца все-таки следует выставить за дверь: тебе нужна ясная голова. Потом подыщем двух-трех крепких молодцов ему на смену — тогда ты поймешь, что все это делается… для красоты и здоровья.
Мара поднялась на ноги и застыла.
— Твои речи неуместны. Оставь меня сию же минуту, Накойя.
Первая советница Акомы сложилась в поклоне.
— На все твоя воля, госпожа. — Испепелив взглядом Кевина, она заковыляла к двери.
Когда стук ее сандалий затих в конце коридора, Мара сделала знак невольнику.
— Подойди сюда. — Она сбросила платье и улеглась на циновку с горкой подушек, служившую ей постелью. — Покажи-ка еще раз, как у вас мужчины любят женщин.
Кевин сверкнул привычной лукавой улыбкой:
— Молись своим богам, чтоб меня не оставили силы.
Быстро скинув одежду, он растянулся рядом.
Потом Мара лежала без сна в объятиях Кевина и при слабом мерцании ночника размышляла о том, что среди множества бед ей вдруг выпала нежданная радость. Она высвободила руку, чтобы пригладить непокорные рыжие волосы своего возлюбленного, и заметила у него на плече затянувшиеся ранки от шипов кекали. У Мары нестерпимо защемило сердце; только теперь она осознала, что в любви есть привкус горечи.
Кевин встретился на ее пути рабом, а раб обречен на вечное рабство — такова непреложная истина.
Душа Мары преисполнилась печали. Глядя сквозь оконные ставни на бледный диск луны, властительница подумала, что злой рок, сгубивший ее отца и брата, скорее всего обрушится и на нее. Она принялась истово молиться Лашиме, чтобы ни одна капля крови из ссадин Кевина не оказалась пролитой на землю. Десио принес кровавую клятву. Но кому под силу предугадать изменчивый нрав бога смерти? Если Туракаму будет благоволить роду Минванаби, то Акома обратится в прах, а ее имя сотрется из людской памяти.
Глава 7. МИШЕНЬ
В предрассветных сумерках Мара пошевелилась и, открыв глаза, увидела рядом с собой Кевина. Опершись на локоть, он вглядывался в ее лицо.
— Ты прекрасна, — проговорил он.
На ее губах заиграла сонная улыбка, а голова удобно устроилась на изгибе его руки. За те несколько месяцев, что Кевин делил с нею ложе, Мара открыла в себе новые черты, о которых доселе не подозревала. Те радости, которые подарил ей рыжеволосый варвар, почти изгладили из ее памяти весь ужас недолгого замужества.
Она игриво пробежала пальцами по завиткам волос на груди Кевина. Доверительные утренние разговоры после ночи любви стали для нее такой же неотъемлемой частью жизни, как ежедневные беседы с советниками. Не всегда отдавая себе в этом отчет, Мара постоянно узнавала от него что-нибудь новое. Оказалось, Кевин вовсе не так беспечен, как считали домочадцы Акомы. Его прямота и видимая открытость были всего лишь данью мидкемийским нравам. Он тщательно избегал любых откровений о своей семье и прежней жизни. Конечно, ему было далеко до цурани, и все-таки Мара разглядела в нем глубокую и сложную натуру. Она поражалась, что такой незаурядный человек служил простым солдатом, и не могла поверить, что остальные невольники столь же щедро наделены природой.
Погруженная в свои мысли, она пропустила мимо ушей слова Кевина.
— Повтори, что ты сказал, — попросила она с виноватой улыбкой.
Кевин просто размышлял вслух:
— Твой мир полон вопиющих противоречий.
Какие-то незнакомые нотки в его речи заставили Мару насторожиться:
— Что тебя угнетает?
— Неужели мои мысли так прозрачны? — Кевин смущенно пожал плечами и помолчал, прежде чем дать ответ:
— Мне вспомнились трущобы Сулан-Ку.
— С чего бы это? — нахмурилась она. — Ведь тебе никогда не придется жить впроголодь.
— Жить впроголодь? — переспросил Кевин и в упор посмотрел на Мару. — Речь не об этом. Мне еще ни разу в жизни не доводилось видеть такого скопления страдальцев.
— Разве у вас в Королевстве нет нищих? — равнодушно возразила Мара. — Кто прогневал богов, тот обрек себя на жалкую участь в следующей жизни.
Кевин окаменел:
— При чем тут боги? Я говорю о голодающих детях, о болезнях и страданиях. Для чего же тогда существуют добрые дела и благотворительные миссии? Неужели благородные цурани от рождения настолько бесчувственны, что скупятся на пожертвования?
Мара поднялась так резко, что подушки разлетелись в разные стороны.
— Ты какой-то странный, — заметила она с беспокойством.
Ей самой не раз случалось нарушать традиции, но те поступки не имели ничего общего с богохульством. Она ни под каким видом не стала бы навлекать на себя небесную кару. Властительница знала, что не все родовитые семейства незыблемо придерживаются веры предков, однако это ничуть не поколебало ее собственной набожности. Если бы судьба не предназначила ей стать главой рода, она бы целиком посвятила себя служению Лашиме. Установленный богами порядок был для нее превыше всего. Малейшие сомнения грозили подорвать, само понятие чести — основу цуранского общественного уклада. Этот уклад придавал смысл всему сущему; он обещал награду за беспорочную службу, давал благородным право на власть, определял правила Игры Совета во избежание всеобщего кровопролития.
Одной неосторожной фразой варвар бросил вызов цуранским верованиям.
Несмотря на внешнее спокойствие, Мару охватили тревожные сомнения. Те радости, которые дарил ей мидкемиец, не могли заслонить его страшное святотатство. Хорошо еще, что эта ересь не достигла ушей Айяки: ребенок обожал Кевина и буквально смотрел ему в рот. Душу наследника Акомы надлежало оберегать от опасного безверия. Властительница приняла единственно возможное решение.
— Уходи, — коротко приказала она.
На хлопок ее ладоней в спальню вбежал старый Слуга, а за ним две горничные.
— Оденьте меня, да побыстрее, — распорядилась Мара.
Одна из горничных бросилась выбирать подходящий наряд, вторая начала расчесывать густые волосы госпожи. Слуга принялся поднимать рассыпавшиеся подушки и открывать ставни. За долгие годы службы старик привык ничему не удивляться; он и бровью не повел при, виде обнаженного Кевина, хотя тот, как назло, все время оказывался у него на пути.
Руки Мары скользнули в рукава нежно-розового шелкового халата. Обернувшись, она увидела, что Кевин, совершенно сбитый с толку, сгреб в охапку свою одежду и пытается прикрыть наготу. Лицо властительницы оставалось неподвижным, только темные глаза сделались совсем бездонными.
— Джайкен говорит, что расчистка пастбищ продвигается крайне медленно. Виной тому — твои земляки, которые без конца пререкаются и отлынивают от работы, а ведь с приходом весны поголовье нидр увеличится, — деловито начала Мара, пока у нее на затылке сооружалась затейливая прическа. — Поручаю тебе взять дело в свои руки. Надсмотрщики поступают в твое распоряжение. Лес нужно выкорчевать до появления первого приплода. С бездельников спрашивай по всей строгости. Времени осталось в обрез, до Весеннего праздника, а потом за каждый просроченный день одного из мидкемийцев — первого попавшегося — будет ждать виселица.
Кевин пришел в замешательство:
— А сегодня вечером мне приходить или…
— Тебе придется жить с работниками в лесу, — не дослушала Мара.
— В какое время мне возвращаться…
И вновь она не дала ему договорить:
— Когда ты понадобишься, за тобой придут. А теперь отправляйся.
Кевин поклонился, не скрывая удивления и досады. Все еще держа одежду в охапке, он вышел в коридор. Стражник у двери даже не повел бровью. Мидкемиец пристально всмотрелся в его непроницаемую физиономию, а потом язвительно рассмеялся:
— Вот и я говорю, братишка, ее сам черт не разберет!
На лице стражника не дрогнул ни один мускул.
Хотя вокруг Мары суетились горничные, она расслышала не только эти слова, но и звеневшую в них обиду. Закрыв глаза, она проглотила подступившие слезы. Любовь требовала окликнуть его, загладить нанесенное оскорбление, а долг не позволял прислушиваться к голосу сердца.
Слуги подали завтрак, но властительница едва притронулась к еде. Чтобы поскорее отвлечься от тягостных мыслей, она решила приняться за дело и, перейдя в кабинет, созвала заседание совета. Первым явился Кейок; он поднялся до рассвета, чтобы проверить патрули, и на его сандалиях еще блестели капли росы. Накойя по утрам чувствовала себя совсем скверно, однако она оживилась, заметив отсутствие Кевина: стало быть, ее госпожа наконец-то пришла в чувство и отослала рыжего варвара с глаз долой.
Мара словно прочла ее мысли и готова была отхлестать не в меру проницательную старуху по морщинистым щекам.
Последним пришел Джайкен — Мара уже собиралась послать гонца, чтобы поторопить замешкавшегося хадонру. Отдуваясь после быстрой ходьбы, он рассыпался в извинениях и занял свое место. Тут до Мары дошло, что причиной его опоздания стали ее собственные утренние распоряжения.
— Я призываю вас подумать, где Акома выглядит наиболее уязвимой, — начала она. — Например, Десио может сорвать наши поставки шелка и другие торговые сделки: сбить цены, подкупить гильдии оценщиков, перекрыть торговые пути, запугать купцов. Ему не составит труда потопить наши баржи, разграбить повозки, поджечь склады. Мы должны себя обезопасить.
— Не похоже, чтобы Десио был сторонником подобных действий. — Этот суховатый голос раздался от двери, ведущей в сад. Через порог серой тенью скользнул Аракаси.
От неожиданности Мара чуть не вздрогнула; Кейок опустил руку, потянувшуюся было к оружию. Мастер тайного знания с поклоном уселся среди советников. Глубокая морщина, прорезавшая его лоб, недвусмысленно свидетельствовала: ему есть что сказать. Мара кивком выразила готовность слушать, и Аракаси продолжил:
— Впрочем, молодой правитель Минванаби получил власть совсем недавно и еще не проявил себя в деле. Пока со всей очевидностью можно утверждать только одно: Десио несет огромные расходы. Все базары завалены товарами Минванаби, но при этом в казну не поступает ни цинтии. Из тех обрывочных сведений, которые получены от моего человека, можно сделать вывод, что всю прибыль расходуют на подарки, взятки и какие-то услуги.
Мара прикусила губу.
— С какой целью? — негромко спросила она. — Это обязательно надо выяснить.
Тут в разговор вступил Кейок:
— Сегодня утром мои солдаты задержали чужого пастуха, который слонялся по пастбищу вдоль границы с Тускалорой. Когда его стали допрашивать, он отказался назвать своего хозяина и предпочел смерть от меча.
Аракаси прищурился и весь обратился в слух.
— Наверное, его подослал правитель Джиду, чтобы проверить, как охраняется переправа, — предположила Накойя, скривившись при упоминании южного соседа Акомы. — В Тускалоре собрали богатый урожай чокала — хоть сегодня вези на рынок. Хадонра господина Джиду, уж на что скудоумен, и то, поди, догадался, что его повозки не пройдут через нашу переправу без дорожной подати.
Мастер тайного знания подался вперед:
— Сомневаюсь, что этого «пастуха» подослал Джиду.
— Я тебя понимаю, Аракаси, — кивнула Мара и обратилась к Кейоку:
— Нужно выставить пост у границ правителя Джиду. Разумеется, скрытно. Его собственные воины не так уж плохи, просто им невдомек, что моим врагам будет на руку, если в угодьях их господина — нашего соседа — случится пожар.
Положив ладонь на рукоять меча, Кейок задумался. Задача была не из легких. Властитель Тускалоры слыл вертопрахом, зато его солдаты прекрасно знали свое дело.
Тогда Джайкен с присущей ему осторожностью предложил:
— В урожайные годы властитель Джиду нанимает сезонных работников из Нешески. Не попробовать ли нам забросить к нему воинов под видом сборщиков чокала? Едва ли надсмотрщики знают в лицо каждого, кто гнет спину на полях.
Кейок ухватился за это предложение, хотя и с некоторыми оговорками:
— Можно сделать еще хитрее — да и для боевого духа наших воинов это будет полезнее: мы устроим маневры возле самой границы, а наши работники под шумок смешаются со сборщиками чокала. В случае опасности они с легкостью доберутся до наших патрулей и забьют тревогу.
— Решено, — твердо сказала Мара и отпустила советников, пообещав Джайкену, что изучит все счета сразу после обеда.
Опустошенная и поникшая, не похожая на себя, властительница вышла в сад. Тропинки, петляющие вдоль цветущих кустов кекали, показались ей удручающе пустынными; жара становилась невыносимой. Мара то и дело возвращалась мыслями к Кевину, вспоминая ночи, проведенные в его объятиях. У нее было такое чувство, словно она потеряла частицу самой себя. А ведь она могла под любым предлогом вернуть Кевина, хоть ненадолго — чтобы он ответил на какой-нибудь вопрос, поиграл с Айяки, подробно объяснил правила диковинной игры, которую он называл «бабки»…
Слезы заволокли ей глаза, и Мара споткнулась о камень. Это привело ее в чувство: зачем искать оправдания, ведь она — правящая госпожа Акомы! Она вольна отдавать любые приказы и не обязана в них отчитываться. Однако Мара вовремя спохватилась. Сейчас, когда ее род стоял на краю гибели, она не имела права рисковать. За малейшую ее оплошность поплатилась бы вся Акома — от кухарок до советников. Все могло пойти прахом из-за того, что властительница связалась с рабом. Напрасно она не послушалась Накойю: от Кевина и вправду исходила опасность, надо было сразу же расстаться с ним без всякого сожаления.
«Будь проклят этот варвар! — в сердцах повторяла Мара. — Что ему стоило подчиниться цуранским обычаям?» Всегда уверенная в своей правоте, она невольно произнесла вслух:
— Не знаю, как быть.
Слуга, стоявший наготове у калитки, испугался, что не расслышал приказа госпожи. Маре было бы легче, если бы она могла сорвать на нем гнев.
— Пусть няня приведет сюда моего сына. Я с ним немного погуляю.
При этих словах лицо Мары просветлело. Радостный смех Айяки всегда был ей утешением.
— Мой повелитель, — увещевал он, — наберись терпения.
— Да ведь у Мары вот-вот появится вассал! — взревел Десио. — Этот истукан Джиду Тускалора не видит дальше своего носа!
— Ты прекрасна, — проговорил он.
На ее губах заиграла сонная улыбка, а голова удобно устроилась на изгибе его руки. За те несколько месяцев, что Кевин делил с нею ложе, Мара открыла в себе новые черты, о которых доселе не подозревала. Те радости, которые подарил ей рыжеволосый варвар, почти изгладили из ее памяти весь ужас недолгого замужества.
Она игриво пробежала пальцами по завиткам волос на груди Кевина. Доверительные утренние разговоры после ночи любви стали для нее такой же неотъемлемой частью жизни, как ежедневные беседы с советниками. Не всегда отдавая себе в этом отчет, Мара постоянно узнавала от него что-нибудь новое. Оказалось, Кевин вовсе не так беспечен, как считали домочадцы Акомы. Его прямота и видимая открытость были всего лишь данью мидкемийским нравам. Он тщательно избегал любых откровений о своей семье и прежней жизни. Конечно, ему было далеко до цурани, и все-таки Мара разглядела в нем глубокую и сложную натуру. Она поражалась, что такой незаурядный человек служил простым солдатом, и не могла поверить, что остальные невольники столь же щедро наделены природой.
Погруженная в свои мысли, она пропустила мимо ушей слова Кевина.
— Повтори, что ты сказал, — попросила она с виноватой улыбкой.
Кевин просто размышлял вслух:
— Твой мир полон вопиющих противоречий.
Какие-то незнакомые нотки в его речи заставили Мару насторожиться:
— Что тебя угнетает?
— Неужели мои мысли так прозрачны? — Кевин смущенно пожал плечами и помолчал, прежде чем дать ответ:
— Мне вспомнились трущобы Сулан-Ку.
— С чего бы это? — нахмурилась она. — Ведь тебе никогда не придется жить впроголодь.
— Жить впроголодь? — переспросил Кевин и в упор посмотрел на Мару. — Речь не об этом. Мне еще ни разу в жизни не доводилось видеть такого скопления страдальцев.
— Разве у вас в Королевстве нет нищих? — равнодушно возразила Мара. — Кто прогневал богов, тот обрек себя на жалкую участь в следующей жизни.
Кевин окаменел:
— При чем тут боги? Я говорю о голодающих детях, о болезнях и страданиях. Для чего же тогда существуют добрые дела и благотворительные миссии? Неужели благородные цурани от рождения настолько бесчувственны, что скупятся на пожертвования?
Мара поднялась так резко, что подушки разлетелись в разные стороны.
— Ты какой-то странный, — заметила она с беспокойством.
Ей самой не раз случалось нарушать традиции, но те поступки не имели ничего общего с богохульством. Она ни под каким видом не стала бы навлекать на себя небесную кару. Властительница знала, что не все родовитые семейства незыблемо придерживаются веры предков, однако это ничуть не поколебало ее собственной набожности. Если бы судьба не предназначила ей стать главой рода, она бы целиком посвятила себя служению Лашиме. Установленный богами порядок был для нее превыше всего. Малейшие сомнения грозили подорвать, само понятие чести — основу цуранского общественного уклада. Этот уклад придавал смысл всему сущему; он обещал награду за беспорочную службу, давал благородным право на власть, определял правила Игры Совета во избежание всеобщего кровопролития.
Одной неосторожной фразой варвар бросил вызов цуранским верованиям.
Несмотря на внешнее спокойствие, Мару охватили тревожные сомнения. Те радости, которые дарил ей мидкемиец, не могли заслонить его страшное святотатство. Хорошо еще, что эта ересь не достигла ушей Айяки: ребенок обожал Кевина и буквально смотрел ему в рот. Душу наследника Акомы надлежало оберегать от опасного безверия. Властительница приняла единственно возможное решение.
— Уходи, — коротко приказала она.
На хлопок ее ладоней в спальню вбежал старый Слуга, а за ним две горничные.
— Оденьте меня, да побыстрее, — распорядилась Мара.
Одна из горничных бросилась выбирать подходящий наряд, вторая начала расчесывать густые волосы госпожи. Слуга принялся поднимать рассыпавшиеся подушки и открывать ставни. За долгие годы службы старик привык ничему не удивляться; он и бровью не повел при, виде обнаженного Кевина, хотя тот, как назло, все время оказывался у него на пути.
Руки Мары скользнули в рукава нежно-розового шелкового халата. Обернувшись, она увидела, что Кевин, совершенно сбитый с толку, сгреб в охапку свою одежду и пытается прикрыть наготу. Лицо властительницы оставалось неподвижным, только темные глаза сделались совсем бездонными.
— Джайкен говорит, что расчистка пастбищ продвигается крайне медленно. Виной тому — твои земляки, которые без конца пререкаются и отлынивают от работы, а ведь с приходом весны поголовье нидр увеличится, — деловито начала Мара, пока у нее на затылке сооружалась затейливая прическа. — Поручаю тебе взять дело в свои руки. Надсмотрщики поступают в твое распоряжение. Лес нужно выкорчевать до появления первого приплода. С бездельников спрашивай по всей строгости. Времени осталось в обрез, до Весеннего праздника, а потом за каждый просроченный день одного из мидкемийцев — первого попавшегося — будет ждать виселица.
Кевин пришел в замешательство:
— А сегодня вечером мне приходить или…
— Тебе придется жить с работниками в лесу, — не дослушала Мара.
— В какое время мне возвращаться…
И вновь она не дала ему договорить:
— Когда ты понадобишься, за тобой придут. А теперь отправляйся.
Кевин поклонился, не скрывая удивления и досады. Все еще держа одежду в охапке, он вышел в коридор. Стражник у двери даже не повел бровью. Мидкемиец пристально всмотрелся в его непроницаемую физиономию, а потом язвительно рассмеялся:
— Вот и я говорю, братишка, ее сам черт не разберет!
На лице стражника не дрогнул ни один мускул.
Хотя вокруг Мары суетились горничные, она расслышала не только эти слова, но и звеневшую в них обиду. Закрыв глаза, она проглотила подступившие слезы. Любовь требовала окликнуть его, загладить нанесенное оскорбление, а долг не позволял прислушиваться к голосу сердца.
Слуги подали завтрак, но властительница едва притронулась к еде. Чтобы поскорее отвлечься от тягостных мыслей, она решила приняться за дело и, перейдя в кабинет, созвала заседание совета. Первым явился Кейок; он поднялся до рассвета, чтобы проверить патрули, и на его сандалиях еще блестели капли росы. Накойя по утрам чувствовала себя совсем скверно, однако она оживилась, заметив отсутствие Кевина: стало быть, ее госпожа наконец-то пришла в чувство и отослала рыжего варвара с глаз долой.
Мара словно прочла ее мысли и готова была отхлестать не в меру проницательную старуху по морщинистым щекам.
Последним пришел Джайкен — Мара уже собиралась послать гонца, чтобы поторопить замешкавшегося хадонру. Отдуваясь после быстрой ходьбы, он рассыпался в извинениях и занял свое место. Тут до Мары дошло, что причиной его опоздания стали ее собственные утренние распоряжения.
— Я призываю вас подумать, где Акома выглядит наиболее уязвимой, — начала она. — Например, Десио может сорвать наши поставки шелка и другие торговые сделки: сбить цены, подкупить гильдии оценщиков, перекрыть торговые пути, запугать купцов. Ему не составит труда потопить наши баржи, разграбить повозки, поджечь склады. Мы должны себя обезопасить.
— Не похоже, чтобы Десио был сторонником подобных действий. — Этот суховатый голос раздался от двери, ведущей в сад. Через порог серой тенью скользнул Аракаси.
От неожиданности Мара чуть не вздрогнула; Кейок опустил руку, потянувшуюся было к оружию. Мастер тайного знания с поклоном уселся среди советников. Глубокая морщина, прорезавшая его лоб, недвусмысленно свидетельствовала: ему есть что сказать. Мара кивком выразила готовность слушать, и Аракаси продолжил:
— Впрочем, молодой правитель Минванаби получил власть совсем недавно и еще не проявил себя в деле. Пока со всей очевидностью можно утверждать только одно: Десио несет огромные расходы. Все базары завалены товарами Минванаби, но при этом в казну не поступает ни цинтии. Из тех обрывочных сведений, которые получены от моего человека, можно сделать вывод, что всю прибыль расходуют на подарки, взятки и какие-то услуги.
Мара прикусила губу.
— С какой целью? — негромко спросила она. — Это обязательно надо выяснить.
Тут в разговор вступил Кейок:
— Сегодня утром мои солдаты задержали чужого пастуха, который слонялся по пастбищу вдоль границы с Тускалорой. Когда его стали допрашивать, он отказался назвать своего хозяина и предпочел смерть от меча.
Аракаси прищурился и весь обратился в слух.
— Наверное, его подослал правитель Джиду, чтобы проверить, как охраняется переправа, — предположила Накойя, скривившись при упоминании южного соседа Акомы. — В Тускалоре собрали богатый урожай чокала — хоть сегодня вези на рынок. Хадонра господина Джиду, уж на что скудоумен, и то, поди, догадался, что его повозки не пройдут через нашу переправу без дорожной подати.
Мастер тайного знания подался вперед:
— Сомневаюсь, что этого «пастуха» подослал Джиду.
— Я тебя понимаю, Аракаси, — кивнула Мара и обратилась к Кейоку:
— Нужно выставить пост у границ правителя Джиду. Разумеется, скрытно. Его собственные воины не так уж плохи, просто им невдомек, что моим врагам будет на руку, если в угодьях их господина — нашего соседа — случится пожар.
Положив ладонь на рукоять меча, Кейок задумался. Задача была не из легких. Властитель Тускалоры слыл вертопрахом, зато его солдаты прекрасно знали свое дело.
Тогда Джайкен с присущей ему осторожностью предложил:
— В урожайные годы властитель Джиду нанимает сезонных работников из Нешески. Не попробовать ли нам забросить к нему воинов под видом сборщиков чокала? Едва ли надсмотрщики знают в лицо каждого, кто гнет спину на полях.
Кейок ухватился за это предложение, хотя и с некоторыми оговорками:
— Можно сделать еще хитрее — да и для боевого духа наших воинов это будет полезнее: мы устроим маневры возле самой границы, а наши работники под шумок смешаются со сборщиками чокала. В случае опасности они с легкостью доберутся до наших патрулей и забьют тревогу.
— Решено, — твердо сказала Мара и отпустила советников, пообещав Джайкену, что изучит все счета сразу после обеда.
Опустошенная и поникшая, не похожая на себя, властительница вышла в сад. Тропинки, петляющие вдоль цветущих кустов кекали, показались ей удручающе пустынными; жара становилась невыносимой. Мара то и дело возвращалась мыслями к Кевину, вспоминая ночи, проведенные в его объятиях. У нее было такое чувство, словно она потеряла частицу самой себя. А ведь она могла под любым предлогом вернуть Кевина, хоть ненадолго — чтобы он ответил на какой-нибудь вопрос, поиграл с Айяки, подробно объяснил правила диковинной игры, которую он называл «бабки»…
Слезы заволокли ей глаза, и Мара споткнулась о камень. Это привело ее в чувство: зачем искать оправдания, ведь она — правящая госпожа Акомы! Она вольна отдавать любые приказы и не обязана в них отчитываться. Однако Мара вовремя спохватилась. Сейчас, когда ее род стоял на краю гибели, она не имела права рисковать. За малейшую ее оплошность поплатилась бы вся Акома — от кухарок до советников. Все могло пойти прахом из-за того, что властительница связалась с рабом. Напрасно она не послушалась Накойю: от Кевина и вправду исходила опасность, надо было сразу же расстаться с ним без всякого сожаления.
«Будь проклят этот варвар! — в сердцах повторяла Мара. — Что ему стоило подчиниться цуранским обычаям?» Всегда уверенная в своей правоте, она невольно произнесла вслух:
— Не знаю, как быть.
Слуга, стоявший наготове у калитки, испугался, что не расслышал приказа госпожи. Маре было бы легче, если бы она могла сорвать на нем гнев.
— Пусть няня приведет сюда моего сына. Я с ним немного погуляю.
При этих словах лицо Мары просветлело. Радостный смех Айяки всегда был ей утешением.
***
Десио грохнул кулаком по столу с такой силой, что подсвечник свалился на пол, а резные фигурки разлетелись по ковру. Первый советник Инкомо едва успел отскочить в сторону.— Мой повелитель, — увещевал он, — наберись терпения.
— Да ведь у Мары вот-вот появится вассал! — взревел Десио. — Этот истукан Джиду Тускалора не видит дальше своего носа!