Страница:
У входа в ущелье раздались воинственные крики. Выхватив меч из ножен, Кейок резко развернулся. Солдаты Минванаби сумели взобраться на крутой утес позади авангарда, и теперь их лучники целились прямо в головы защитников Акомы. Атакующие стали перебрасывать через вал свои щиты, чтобы перейти по ним, как по настилу, через груды мертвых тел. Первого смельчака, который отважился перемахнуть в ущелье, встретило копье, но копьеносца в тот же миг настигла стрела. Кейок закричал сотнику:
— Приготовиться к отходу!
Получив приказ, обороняющиеся сплоченными рядами отступили от вала. Двое солдат Минванаби спрыгнули вниз, но были насажены на копья, как дичь на вертел. Минванаби, не щадя жизни, пытались прорваться за оборонительный вал. Кейок подал знак двум. здоровякам-караванщикам, и те рванули канаты, привязанные к концам могучего ствола, предусмотрительно заложенного в основание вала. Стена стала оседать, накрывая авангард Минванаби. Скрежетали камни, трещала древесина. Кейок бросил вперед горстку воинов, чтобы те перекрыли входы, образовавшиеся у проломов. Между тем и слуги не теряли времени: одни оттаскивали в сторону все, что годилось для обороны, — щиты, неповрежденные мечи и кинжалы, даже заплечные мешки с провизией; другие сновали по ущелью, собирали стрелы, которые еще могли пойти в дело, и подносили их лучникам. Немало атакующих пало от своих же собственных оранжево-черных стрел.
Кейок скорбел о солдатах резерва, которые под командованием Дакхати защищали фланги, оттягивая на себя значительные силы. Он молил небо, чтобы их смерть была быстрой и почетной. Ценой своей жизни они давали возможность товарищам по оружию восстановить оборонительный рубеж. Потери Минванаби приближались к трем сотням. Солнце стояло в зените, но воины Акомы держались не менее стойко, чем в начале сражения.
Однако никто не знал, сколько еще сотен будет брошено на штурм.
Под палящим солнцем ущелье превратилось в пекло. В воздухе стоял удушливый запах крови, пота и смерти. Над трупами роились полчища мух. Звуки битвы эхом отдавались от каменных стен.
Воздев глаза к небу, Кейок помолился за своих. Затем он подозвал троих слуг, а с ними — перепуганного мальчонку-водоноса и приказал им незаметно перелезть через вал, чтобы попытаться бежать. Если воины Дакхати стойко принимали на себя основные удары врага, то еще оставалась надежда, что этой четверке удастся скрыться в зарослях и добраться до земель Акомы.
Но этому не суждено было сбыться. На глазах у Кейока все четверо были зарублены вражескими мечами. Несчастные не издали ни крика, ни стона, даже мальчик встретил смерть лицом к лицу, сжимая в руке кухонный нож.
«О Туракаму, будь благосклонен, прими эту жертву», — молил Кейок. Он знал, что ему осталось жить недолго, но принимал свой близкий конец как данность. Сжав рукоять проверенного в битвах меча, он поклялся, что враг заплатит страшную цену.
Время шло. Люди умирали. Кейок обходил позиции, чтобы оценить оставшиеся силы, и вдруг почувствовал резкий удар справа. Он едва не упал: правое бедро пронзила острейшая боль. Из ноги торчала стрела. Его подхватили под руки двое солдат, отвели к стене, где град стрел был не самым жестоким, и помогли сесть.
У старого полководца потемнело в глазах.
— Проклятье, какая боль, — тихо сказал он.
Шальная стрела, наугад выпущенная в потемках, задела кость.
— Протолкните стрелу дальше, — с трудом выговорил он, — отломите оперение и выдерните древко.
Солдаты переглянулись; Кейок прикрикнул, чтобы они не медлили. Но у них не хватило духу сказать страшную правду: вытаскивая стрелу, они неизбежно порвут артерию, а это повлечет за собой верную смерть от потери крови.
Кейок выругался. Он высвободил руку и уверенным движением отломил оперение стрелы.
— Протолкните острие! — снова потребовал он.
— Рана загноится, — неуверенно возразил солдат. — Надо бы осторожно разрезать, а потом промыть.
— На споры нет времени. — Теперь голос Кейока был не менее твердым, чем его рука. — Если эта проклятая стрела будет и дальше скрести о мою кость, я потеряю сознание и не смогу командовать отрядом.
Солдаты молчали. Кейок старался говорить спокойно:
— Рана не успеет загноиться — мы столько не продержимся. Перетяните ногу выше раны и протолкните стрелу!
Воины не могли долее противиться. У Кейока поплыло перед глазами, но через несколько минут он пришел в себя и обнаружил, что солдаты уже перевязывают его рану.
По приказу военачальника солдаты подняли его на ноги. Он наотрез отказался опереться на палку и сделал пару коротких шагов. В ране сердито стучала кровь. Но никому из воинов Акомы не пришло бы в голову оспаривать его власть. Он все еще командовал обороной. Призвав к себе способного молодого солдата по имени Сезаль, Кейок назначил его сотником. Тот преисполнился гордости, но продержался в новом звании не более часа. Его дерзкая вылазка заставила противника отойти, но ответный удар был страшен. Акома держалась из последних сил, в то время как резервы Минванаби казались неистощимыми. Кейок не стал подыскивать ему замену — при том, как мало воинов осталось в ущелье, второй командир был уже не нужен.
Приволакивая ногу, полководец приблизился к слугам и приказал увеличить паек при раздаче еды. Провизии оставалось с избытком; даже обходясь без горячего, солдаты могли поесть вдоволь. Кейок через силу жевал лепешку и ломтик вяленого мяса. Пульсирующая боль и нестерпимое жжение в правой ноге не отпускали ни на минуту. Удостоверившись, что в его сторону никто не смотрит, он выплюнул последний кусок. Когда ему подали мех с водой, он сделал несколько глотков, но так и не смог избавиться от ощущения, будто лепешка застряла у него в горле.
Кейок оценил потери Минванаби: за минувший день у вала полегло не менее трех с половиной сотен воинов из вражеского стана. С наступлением ночи их потери должны были уменьшиться: обороняющихся одолевала усталость. После захода солнца Минванаби потеряли человек пятьдесят. На каждого погибшего солдата Акомы приходилось пятеро Минванаби. Неотвратимо близился тот миг, когда враги прорвутся через вал, хлынут в ущелье и перебьют тех немногих, кто еще оставался в живых. Кейоку не в чем было упрекнуть своих воинов: их стойкость превзошла все ожидания. Он надеялся, что хотя бы некоторые из них еще увидят рассвет.
Прислонившись к отвесной скале, холодной и влажной, Кейок снял шлем и ощутил смертельную усталость. При слабом мерцании тлеющих угольев он рассмотрел свою рану: истерзанная плоть стала темно-багровой и пульсировала, как живая, захлестывая все тело чудовищной болью. Это все пустое, сказал себе старый полководец, ибо раны служат мерою зрелости воина. Жизнь — это боль, а боль — это жизнь. Далее его мысли спутались в неравной борьбе с мучениями, бессилием и старостью.
— Военачальник, мы слышим, что сюда через горы движется вооруженный отряд!
Кейок сощурился и поднял глаза к узкой полоске неба. Ночь была беззвездной, тьма еще не рассеялась.
— Сколько до рассвета? — выговорил он.
— Добрых два часа, военачальник, — хмуро ответил солдат.
— Загасить огонь, — последовал приказ.
Можно было не сомневаться, что враги давно успели обложить их со всех сторон. Глубокие морщины избороздили лоб Кейока.
— Если это ударные силы Ирриланди, с чего бы им наступать впотьмах? — От боли и жара он не осознавал, что размышляет вслух.
Тут ущелье содрогнулось от удара невероятной силы, и в стене образовалась брешь. На защитников Акомы обрушилось мощное бревно вместе со шквалом камней и зловонными тушами скота. Под покровом ночной темноты Минванаби пробили вал тараном.
Кейок дал команду слугам укрыться за тюками шелка. Кто-то из солдат корчился в предсмертных судорогах, иные кричали от нестерпимых мучений. Теперь бой шел прямо в ущелье. Даже те, кто уже не мог подняться, до последнего не выпускали из рук оружия.
Полководца не оставило обычное хладнокровие. Он отметил, что солдаты Минванаби по двое пробираются сквозь узкую брешь и теснят уцелевших воинов Акомы. Кейок вытащил меч и решил не наклоняться за шлемом, чтобы не упасть. Суждено ли ему было покрыть себя посмертной славой, как и подобало офицеру Акомы, или же его ждала кончина безвестного воина — на то была только воля богов. «Да и стоит ли об этом заботиться, — подумал он, — когда Маре грозит смертельная опасность?»
— Поджечь шелк! — крикнул он слуге, ожидавшему приказа, и послушные руки поднесли к тюкам горящие факелы.
Глаза Кейока застилала пелена. Совсем рядом, спиной к нему, оказался воин Минванаби, отпрянувший от удара. Каким-то чудом Кейок сумел обрушить ему на голову свой меч. Нога его уже не слушалась, но, волею Красного бога, руки уверенно держали оружие. Похоже, он еще мог увести за собой в царство Туракаму кое-кого из черно-оранжевых.
Тяжело припадая на искалеченную ногу, Кейок заковылял на помощь своему воину, которого одолевали двое, но не успел. Вражеский клинок достиг цели. Падая, воин Акомы поймал взгляд своего командира.
— Военачальник… — отчетливо произнес он, прежде чем один из нападавших успел поставить ногу ему на лицо.
— Вот он, их военачальник! — раздался крик, и враги со всех сторон ринулись к Кейоку.
Ослепнув от боли, он упал на колени, но все еще пытался отражать удары. Наугад выбросив вперед руку с мечом, Кейок пронзил еще одного неприятеля. Силы оставляли его с каждым мгновением. Клинок Минванаби, нацеленный ему в сердце, скользнул вниз по нагрудным доспехам, вонзился в живот и тут же был выдернут для повторного удара. Хриплый стон, исторгнутый из собственных уст, показался старому полководцу чужим и далеким. Он проявил слабость перед лицом врага, но, собрав в кулак всю свою волю, приготовился встретить смерть с высоко поднятой головой и открытыми глазами. Последнее, что услышал Кейок, был донесшийся неведомо откуда боевой клич «Акома!»
Время замедлило свой бег. Кто-то выбил меч из рук солдата Минванаби, и у Кейока мелькнула догадка: это награда богов за беспорочную службу — последний удар не застанет его в живых.
— Туракаму, — шепнул он одними губами.
Земля перевернулась. Меч выпал из его рук, но Кейок этого уже не почувствовал.
Глава 10. ЗАГОВОР
— Приготовиться к отходу!
Получив приказ, обороняющиеся сплоченными рядами отступили от вала. Двое солдат Минванаби спрыгнули вниз, но были насажены на копья, как дичь на вертел. Минванаби, не щадя жизни, пытались прорваться за оборонительный вал. Кейок подал знак двум. здоровякам-караванщикам, и те рванули канаты, привязанные к концам могучего ствола, предусмотрительно заложенного в основание вала. Стена стала оседать, накрывая авангард Минванаби. Скрежетали камни, трещала древесина. Кейок бросил вперед горстку воинов, чтобы те перекрыли входы, образовавшиеся у проломов. Между тем и слуги не теряли времени: одни оттаскивали в сторону все, что годилось для обороны, — щиты, неповрежденные мечи и кинжалы, даже заплечные мешки с провизией; другие сновали по ущелью, собирали стрелы, которые еще могли пойти в дело, и подносили их лучникам. Немало атакующих пало от своих же собственных оранжево-черных стрел.
Кейок скорбел о солдатах резерва, которые под командованием Дакхати защищали фланги, оттягивая на себя значительные силы. Он молил небо, чтобы их смерть была быстрой и почетной. Ценой своей жизни они давали возможность товарищам по оружию восстановить оборонительный рубеж. Потери Минванаби приближались к трем сотням. Солнце стояло в зените, но воины Акомы держались не менее стойко, чем в начале сражения.
Однако никто не знал, сколько еще сотен будет брошено на штурм.
Под палящим солнцем ущелье превратилось в пекло. В воздухе стоял удушливый запах крови, пота и смерти. Над трупами роились полчища мух. Звуки битвы эхом отдавались от каменных стен.
Воздев глаза к небу, Кейок помолился за своих. Затем он подозвал троих слуг, а с ними — перепуганного мальчонку-водоноса и приказал им незаметно перелезть через вал, чтобы попытаться бежать. Если воины Дакхати стойко принимали на себя основные удары врага, то еще оставалась надежда, что этой четверке удастся скрыться в зарослях и добраться до земель Акомы.
Но этому не суждено было сбыться. На глазах у Кейока все четверо были зарублены вражескими мечами. Несчастные не издали ни крика, ни стона, даже мальчик встретил смерть лицом к лицу, сжимая в руке кухонный нож.
«О Туракаму, будь благосклонен, прими эту жертву», — молил Кейок. Он знал, что ему осталось жить недолго, но принимал свой близкий конец как данность. Сжав рукоять проверенного в битвах меча, он поклялся, что враг заплатит страшную цену.
***
В бледных сумерках заката на ущелье стал опускаться туман. Изможденные солдаты сменяли друг друга у оборонительного вала. Отряд Акомы не сдавался, хотя из ста воинов, сопровождавших караван, в живых осталось менее сорока, а из полусотни слуг уцелело от силы два десятка. Над их головами нескончаемым дождем летели стрелы Минванаби. Лечь было невозможно: распростертое на земле тело становилось легкой мишенью для лучников. Кто-то пытался передохнуть, опустившись на землю и прикрывшись щитом, но для этого нужно было скорчиться, и усталые члены только сводило судорогой.Время шло. Люди умирали. Кейок обходил позиции, чтобы оценить оставшиеся силы, и вдруг почувствовал резкий удар справа. Он едва не упал: правое бедро пронзила острейшая боль. Из ноги торчала стрела. Его подхватили под руки двое солдат, отвели к стене, где град стрел был не самым жестоким, и помогли сесть.
У старого полководца потемнело в глазах.
— Проклятье, какая боль, — тихо сказал он.
Шальная стрела, наугад выпущенная в потемках, задела кость.
— Протолкните стрелу дальше, — с трудом выговорил он, — отломите оперение и выдерните древко.
Солдаты переглянулись; Кейок прикрикнул, чтобы они не медлили. Но у них не хватило духу сказать страшную правду: вытаскивая стрелу, они неизбежно порвут артерию, а это повлечет за собой верную смерть от потери крови.
Кейок выругался. Он высвободил руку и уверенным движением отломил оперение стрелы.
— Протолкните острие! — снова потребовал он.
— Рана загноится, — неуверенно возразил солдат. — Надо бы осторожно разрезать, а потом промыть.
— На споры нет времени. — Теперь голос Кейока был не менее твердым, чем его рука. — Если эта проклятая стрела будет и дальше скрести о мою кость, я потеряю сознание и не смогу командовать отрядом.
Солдаты молчали. Кейок старался говорить спокойно:
— Рана не успеет загноиться — мы столько не продержимся. Перетяните ногу выше раны и протолкните стрелу!
Воины не могли долее противиться. У Кейока поплыло перед глазами, но через несколько минут он пришел в себя и обнаружил, что солдаты уже перевязывают его рану.
По приказу военачальника солдаты подняли его на ноги. Он наотрез отказался опереться на палку и сделал пару коротких шагов. В ране сердито стучала кровь. Но никому из воинов Акомы не пришло бы в голову оспаривать его власть. Он все еще командовал обороной. Призвав к себе способного молодого солдата по имени Сезаль, Кейок назначил его сотником. Тот преисполнился гордости, но продержался в новом звании не более часа. Его дерзкая вылазка заставила противника отойти, но ответный удар был страшен. Акома держалась из последних сил, в то время как резервы Минванаби казались неистощимыми. Кейок не стал подыскивать ему замену — при том, как мало воинов осталось в ущелье, второй командир был уже не нужен.
Приволакивая ногу, полководец приблизился к слугам и приказал увеличить паек при раздаче еды. Провизии оставалось с избытком; даже обходясь без горячего, солдаты могли поесть вдоволь. Кейок через силу жевал лепешку и ломтик вяленого мяса. Пульсирующая боль и нестерпимое жжение в правой ноге не отпускали ни на минуту. Удостоверившись, что в его сторону никто не смотрит, он выплюнул последний кусок. Когда ему подали мех с водой, он сделал несколько глотков, но так и не смог избавиться от ощущения, будто лепешка застряла у него в горле.
Кейок оценил потери Минванаби: за минувший день у вала полегло не менее трех с половиной сотен воинов из вражеского стана. С наступлением ночи их потери должны были уменьшиться: обороняющихся одолевала усталость. После захода солнца Минванаби потеряли человек пятьдесят. На каждого погибшего солдата Акомы приходилось пятеро Минванаби. Неотвратимо близился тот миг, когда враги прорвутся через вал, хлынут в ущелье и перебьют тех немногих, кто еще оставался в живых. Кейоку не в чем было упрекнуть своих воинов: их стойкость превзошла все ожидания. Он надеялся, что хотя бы некоторые из них еще увидят рассвет.
Прислонившись к отвесной скале, холодной и влажной, Кейок снял шлем и ощутил смертельную усталость. При слабом мерцании тлеющих угольев он рассмотрел свою рану: истерзанная плоть стала темно-багровой и пульсировала, как живая, захлестывая все тело чудовищной болью. Это все пустое, сказал себе старый полководец, ибо раны служат мерою зрелости воина. Жизнь — это боль, а боль — это жизнь. Далее его мысли спутались в неравной борьбе с мучениями, бессилием и старостью.
***
Кейок очнулся, когда кто-то из солдат потряс его за плечо. С трудом разомкнув слипшиеся веки, он не сразу вспомнил, что произошло, и по многолетней привычке сразу поднялся на ноги. Однако его обожгла такая страшная боль, что он задохнулся и едва не рухнул наземь. Солдат и виду не подал, что его сердце сжалось от сострадания.— Военачальник, мы слышим, что сюда через горы движется вооруженный отряд!
Кейок сощурился и поднял глаза к узкой полоске неба. Ночь была беззвездной, тьма еще не рассеялась.
— Сколько до рассвета? — выговорил он.
— Добрых два часа, военачальник, — хмуро ответил солдат.
— Загасить огонь, — последовал приказ.
Можно было не сомневаться, что враги давно успели обложить их со всех сторон. Глубокие морщины избороздили лоб Кейока.
— Если это ударные силы Ирриланди, с чего бы им наступать впотьмах? — От боли и жара он не осознавал, что размышляет вслух.
Тут ущелье содрогнулось от удара невероятной силы, и в стене образовалась брешь. На защитников Акомы обрушилось мощное бревно вместе со шквалом камней и зловонными тушами скота. Под покровом ночной темноты Минванаби пробили вал тараном.
Кейок дал команду слугам укрыться за тюками шелка. Кто-то из солдат корчился в предсмертных судорогах, иные кричали от нестерпимых мучений. Теперь бой шел прямо в ущелье. Даже те, кто уже не мог подняться, до последнего не выпускали из рук оружия.
Полководца не оставило обычное хладнокровие. Он отметил, что солдаты Минванаби по двое пробираются сквозь узкую брешь и теснят уцелевших воинов Акомы. Кейок вытащил меч и решил не наклоняться за шлемом, чтобы не упасть. Суждено ли ему было покрыть себя посмертной славой, как и подобало офицеру Акомы, или же его ждала кончина безвестного воина — на то была только воля богов. «Да и стоит ли об этом заботиться, — подумал он, — когда Маре грозит смертельная опасность?»
— Поджечь шелк! — крикнул он слуге, ожидавшему приказа, и послушные руки поднесли к тюкам горящие факелы.
Глаза Кейока застилала пелена. Совсем рядом, спиной к нему, оказался воин Минванаби, отпрянувший от удара. Каким-то чудом Кейок сумел обрушить ему на голову свой меч. Нога его уже не слушалась, но, волею Красного бога, руки уверенно держали оружие. Похоже, он еще мог увести за собой в царство Туракаму кое-кого из черно-оранжевых.
Тяжело припадая на искалеченную ногу, Кейок заковылял на помощь своему воину, которого одолевали двое, но не успел. Вражеский клинок достиг цели. Падая, воин Акомы поймал взгляд своего командира.
— Военачальник… — отчетливо произнес он, прежде чем один из нападавших успел поставить ногу ему на лицо.
— Вот он, их военачальник! — раздался крик, и враги со всех сторон ринулись к Кейоку.
Ослепнув от боли, он упал на колени, но все еще пытался отражать удары. Наугад выбросив вперед руку с мечом, Кейок пронзил еще одного неприятеля. Силы оставляли его с каждым мгновением. Клинок Минванаби, нацеленный ему в сердце, скользнул вниз по нагрудным доспехам, вонзился в живот и тут же был выдернут для повторного удара. Хриплый стон, исторгнутый из собственных уст, показался старому полководцу чужим и далеким. Он проявил слабость перед лицом врага, но, собрав в кулак всю свою волю, приготовился встретить смерть с высоко поднятой головой и открытыми глазами. Последнее, что услышал Кейок, был донесшийся неведомо откуда боевой клич «Акома!»
Время замедлило свой бег. Кто-то выбил меч из рук солдата Минванаби, и у Кейока мелькнула догадка: это награда богов за беспорочную службу — последний удар не застанет его в живых.
— Туракаму, — шепнул он одними губами.
Земля перевернулась. Меч выпал из его рук, но Кейок этого уже не почувствовал.
Глава 10. ЗАГОВОР
Кейок услышал шум, но не разобрал слов. Каждый звук отдавался в голове барабанной дробью. Боль вернулась. Теперь, мелькнуло у него в сознании, у входа в чертоги Туракаму должна прозвучать загробная песнь погибших от его руки солдат Минванаби. Однако вместо пения до слуха старого полководца донеслись обрывки разговора:
— …Так и не приходил в сознание… — Голос был точь-в-точь как у Люджана. — …Страшный жар… бредит… тяжелые ранения…
Эту речь прервал другой голос, напомнивший о Накойе:
— Силы небесные! Мару к нему допускать нельзя, у нее сердце разорвется от жалости.
Кейоку почудилась какая-то суматоха, а потом исполненный горестного сочувствия возглас хозяйки:
— Кейок!
Хор воинов почему-то молчал. Тут к Кейоку пришла горечь осознания: только победитель достоин торжественных песнопений. Видно, Акома стерта с лица земли, если все они — и Мара, и Люджан, и Накойя — оказались вместе с ним в чертогах Туракаму.
— Госпожа, — в полубеспамятстве прошептал Кейок. — Властительница.
— Послушайте! Он что-то говорит! — воскликнул чей-то голос.
— Кейок! — снова окликнул голос Мары, и на лоб старика легли прохладные, легкие, слегка дрожащие пальцы.
Сквозь полусомкнутые веки ворвалась нестерпимо яркая вспышка света. Это вернулось сознание, а вместе с ним — все та же испепеляющая боль.
— Кейок, — повторила Мара, — мы все живы, Айяки цел и невредим. Люджан рассказал нам про битву в ущелье. Минванаби бросили против вас войско в пять сотен, но твой маленький отряд до последнего защищал груз шелка.
Глаза старого полководца застилала предсмертная дымка, но он понял: хозяйка склонилась над ним в неподдельном горе. Он лежал не в чертогах Туракаму, а в саду поместья Акомы, у входа в дом. В природе царило спокойствие. Какие-то тени передвигались, словно в тумане. Его покрытое испариной лицо то и дело утирали влажным полотенцем. Кейок судорожно вздохнул и из последних сил произнес:
— Госпожа Мара, остерегись. Правитель Десио покушается на твою жизнь.
Мара погладила его по щеке.
— Знаю, Кейок. Эту весть принес наш человек, сбежавший из камеры пыток. Потому-то Люджан со своим отрядом и бросился тебе на помощь.
— Сколько осталось в живых? — прошелестел Кейок.
— Вместе с тобой шестеро, военачальник, — ответил Люджан. — Но все тяжело ранены.
Кейок беззвучно шевелил пересохшими губами. Из сотни воинов и пяти десятков слуг лишь пятеро, не считая его самого, вырвались из капкана Минванаби.
— Не горюй об утраченном шелке, — подбодрила его Мара. — Чо-джайны изготовят новый.
Пальцы Кейока слабо сжали руку Мары.
— Шелк не утрачен, — тихо, но отчетливо произнес умирающий. — За исключением малой части.
У Люджана вырвался изумленный возглас. Слуги зашептались. Только теперь Кейок заметил среди домочадцев Джайкена.
Едва ворочая языком, он сумел объяснить, где спрятаны тюки.
Мара улыбнулась. Такая же лучистая улыбка была и у ее матери, вспомнилось Кейоку.
В глазах властительницы блеснули слезы:
— Я об этом и мечтать не могла. — Ее голос дрогнул. — Ты всегда был доблестным воином и нес свою службу с честью. А сейчас тебе нужен отдых.
Кейок не стал спрашивать, насколько тяжелы его раны. Мучительная боль говорила сама за себя.
— Теперь можно спокойно умереть, — прошептал он.
Мара не спорила. Она лишь приказала слугам отнести его в лучшую комнату.
— Зажгите в его честь свечи, позовите стихотворцев и музыкантов. Они исполнят прощальную песнь. Пусть все знают, что он геройски сражался на поле боя и отдал жизнь за Акому.
— Не плачь обо мне, госпожа, — едва слышно выговорил он. — Ибо теперь я спокоен.
Кейок так и не узнал, расслышала ли Мара его последние слова, потому что его опять поглотила тьма.
Горели ароматные свечи, нежная музыка сулила умиротворение, и только оглушительная боль терзала его своей бесконечной жестокостью.
Вдруг из коридора донесся тяжелый топот, заглушивший и звуки свирелей, и размеренный голос поэта.
— Черт побери, вы что, бросили его здесь помирать? — послышался резкий голос с непривычным выговором.
Мидкемиец, определил Кейок. Как всегда, попирает всяческие приличия.
Варвару ответил Люджан, с несвойственной ему проникновенностью:
— Он честно служил Акоме! Мы сделали для него все, что положено.
— Надо бороться за его жизнь! — Голос Кевина сорвался на крик. — Срочно приведите лекаря. От него будет больше проку, чем от всех ваших богов!
— Что за наглость! — возмутился Люджан; сразу за этими словами последовал хлопок пощечины.
— Прекратить немедленно! Не то покараю обоих! — закричала Мара, и гвалт голосов слился в оглушительную волну.
Кейок лежал неподвижно и только молил небо, чтобы эти раздоры прекратились. Ему было слышно, как Мара говорит:
— Ты ошибаешься, Кевин. Разве это милосердно — бороться за жизнь воина, который остался калекой? Наверное, тебе еще не сказали, что лекарь вынужден был отнять ему ногу.
— Ну и что из этого? — бушевал Кевин. — В военном искусстве Кейоку нет равных! По счастью, ваш чертов лекарь отрезал ему ногу, а не голову!
Разговоры умолкли, перегородка отлетела в сторону, и кто-то вихрем ворвался в комнату.
Это был не кто иной, как рыжеволосый варвар. В пламени свечей его волосы полыхали огнем, а по стене металась гигантская тень. Он бесцеремонно растолкал музыкантов и бросил уничтожающий взгляд на стихотворца.
— Пошли вон. Я хочу спросить старика, что он думает о смерти.
Кейок устремил на него негодующий взгляд и с трудом повторил вслед за Люджаном:
— Что за наглость! Будь у меня меч, я бы заколол тебя на месте!
Кевин пожал плечами и присел на край циновки.
— Если бы тебе, старик, было по силам меня заколоть, я бы здесь не сидел.
— Варвар пристально вглядывался в его черты: хотя истерзанная плоть угасала с каждой минутой, лицо оставалось властным. — Да что там говорить, клинка у тебя все равно нет, — с циничной жестокостью продолжал Кевин. — Тебе впору размахивать костылем, а не мечом. Забудь думать про меч; привыкай служить хозяйке без оружия, военачальник Кейок.
Собрав всю силу воли, старик вдохнул побольше воздуха и с достоинством ответил:
— Я до конца исполнил свой долг.
Кевин внутренне содрогнулся и на миг закрыл глаза, чтобы не выдать своих истинных чувств.
— Маре ты еще пригодишься.
Он отвел взгляд и сцепил пальцы так, что они побелели. Оказывается, его наглость была небеспредельна. Стоящий в дверях Люджан отвернулся.
— Да-да, ты ей пригодишься, — повторил Кевин, словно забыв все остальные слова. — У нее нет другого полководца с таким опытом, нет равного тебе знатока военного дела.
Старик не шелохнулся. Кевин наморщил лоб и попытался зайти с другой стороны:
— Даже оставшись без ноги, можно воспитывать себе смену и планировать военные действия.
— Даже оставшись без ноги, можно заметить, что ты слишком много себе позволяешь, варвар, — желчно перебил его Кейок; возмущение словно придало ему сил. — Кто ты такой, чтобы рассуждать о моей службе?
Покраснев до корней волос, Кевин встал и до боли сжал кулаки.
— Сейчас не время затевать перепалку. Я пришел, чтобы заставить тебя призадуматься. — Всем своим видом изображая праведное негодование, рыжеволосый великан отошел от смертного одра. В дверях он обернулся, более всего опасаясь поймать на себе взгляд Кейока. — Ты ведь тоже ее любишь, — укоризненно сказал он. — Если ты уйдешь из жизни, она лишится лучшего командира. Не обессудь, но ты, похоже, выбрал путь, что полегче. Тебя никто не увольнял со службы, старик. Если ты сегодня умрешь, это будет сродни дезертирству.
Пока Кейок собирался с силами для надлежащей отповеди, мидкемийца и след простыл. Огонек свечи показался слепяще-ярким, а боль стала невыносимой. Опять полилась тихая музыка, но мелодичные трели не находили путь к сердцу. Стихи утратили свой блеск и превратились в бессмысленный поток никчемных фраз. Кейок погрузился в сон.
— Ты за это ответишь, — сказала она. Несмотря на ее ровный тон и непринужденную позу, Кевин понял, что Мара пришла в ярость. Теребя пальцами тонкую ткань рукавов, она продолжала:
— Я не прожила на свете столько лет, сколько Кейок командовал нашей армией. Он побывал в таких переделках, о которых страшно даже подумать. Однажды ему пришлось уйти с поля боя и оставить своего господина на верную гибель — надеюсь, даже ты понимаешь, что этот приказ поразил его в самое сердце, — чтобы забрать меня из монастыря Лашимы и тем самым спасти род Акома от уничтожения. Если мы сохранили свой священный натами, то в этом заслуга Кейока. Как ты посмел — ты, раб, варвар! — допустить хотя бы намек на его малодушие?
— Могу ответить, раз ты спросила, — сказал Кевин. — У меня язык без костей, и случается, я забываю его придержать. — Тут он улыбнулся с внезапной искренностью, которая всегда обезоруживала Мару.
Властительница вздохнула:
— У тебя просто зуд — соваться туда, где ты ничего не смыслишь. Если Кейок хочет умереть смертью воина, это его право. Наше дело — скрасить его последние часы.
Улыбка исчезла с лица Кевина.
— Вот с этим-то я и не могу смириться: ваши обычаи ни в грош не ставят человеческую жизнь. Кейок — непревзойденный тактик. Его главное достоинство
— светлая голова, а не рука, заносящая меч. Вы же уходите в сторону, присылая к нему стихоплетов и музыкантов! Как можно равнодушно ждать, пока он унесет с собой в могилу секреты военного дела, которые позарез нужны вашей армии…
— Что ты предлагаешь? — не дав ему договорить, процедила Мара сквозь побелевшие губы.
От ее колючего взгляда Кевину сделалось не по себе, однако он продолжил:
— Было бы разумно назначить Кейока советником. Если подходящей должности сейчас нет, что стоит ее создать? И уж конечно, надо без промедления созвать лучших лекарей. Он тяжело ранен в живот, но человеческая природа везде одинакова — и у вас, и у нас: люди до последней минуты хотят быть полезными.
— Подумать только, о каких материях рассуждает мой камердинер! — ядовито заметила Мара.
Мидкемиец окаменел и умолк. Их глаза встретились; Кевин явно хотел продолжить свою мысль. Мара пыталась догадаться, что у него на уме, и даже не заметила приближения слуги-скорохода.
— Госпожа, — поклонился юноша, — Накойя просит тебя срочно прийти в Тронный зал. К тебе пожаловал имперский посланник.
Лицо Мары, пылавшее гневным румянцем, побледнело.
— Немедленно разыщи Люджана и пришли его ко мне, — приказала она скороходу.
Словно забыв о существовании Кевина, властительница стремительно развернулась и заспешила по коридору, не заботясь о соблюдении приличествующей степенности. Скорохода словно ветром сдуло.
Кевину ничего не оставалось, как последовать за ней.
— Что случилось? — Он без труда настиг свою миниатюрную хозяйку и снова обратился к ней с вопросом:
— Кто такой имперский посланник?
— Тот, кто приносит дурные вести, — на ходу бросила Мара. — Если сразу после нападения Минванаби нам доставлено послание от Императора, Имперского Стратега или Высшего Совета, значит, в Игре сделан решительный ход.
В Тронном зале дольше, чем где бы то ни было, сохранялась влажная утренняя прохлада. Кевин успел заметить Накойю, которая уже ожидала на возвышении, и услышал, как под гулкими сводами отдаются эхом чеканные шаги Люджана. Однако не это привлекло внимание мидкемийца: впереди, в полумраке, он заметил тусклый блеск золота — неожиданное и тревожное зрелище для такой страны, где любой металл был огромной редкостью.
Имперский посланник восседал на богато расшитой подушке, всей своей позой выражая значительность. Это был молодой, атлетически сложенный человек в торжественном белом облачении. Сандалии с плетеными ремешками плотно облегали его запыленные ноги, красивое лицо блестело от пота. Черные волосы длиною до плеч были собраны в пучок и стянуты полосатой лентой, белой с золотом. Металлическая золотая нить, вплетенная в ткань, свидетельствовала о близости к императору.
При появлении Мары посетитель встал и поклонился. В его жестах сквозила надменность. Пусть он был всего лишь слугой, а перед ним стояла госпожа, но слово его хозяина всегда оставалось непреложным законом для всех властителей. Бело-золотая лента делала посланника неуязвимым на всей протяженности Империи: он мог появиться на поле брани в разгар жаркой битвы, и ни один солдат не посмел бы преградить ему путь. Опустившись на одно колено, посланник протянул Маре внушительный свиток с золотым обрезом, перетянутый золотыми лентами и скрепленный печатью.
Тонкие руки властительницы сорвали печать и развернули, пергамент. Пока она читала послание, Люджан занял место, где прежде стоял Кейок, а Накойя делала над собой видимые усилия, чтобы не заглядывать в свиток через плечо госпожи.
С высоты своего роста Кевин заметил, что послание содержит всего пару строк. Но почему-то Мара вникала в его суть слишком долго. Наконец она подняла глаза и заговорила с посланником:
— Благодарю. Мои слуги проводят тебя в покои, где ты сможешь подкрепиться и отдохнуть, пока я буду диктовать ответ.
Имперский посланник с достоинством удалился, стуча металлическими подковками сандалий. Стоило ему скрыться за дверью, как Мара без сил опустилась на первую попавшуюся подушку.
— Это происки Тасайо, — едва слышно произнесла она.
Накойя молча взяла у нее из рук свиток и пробежала глазами написанное.
— Сущий дьявол! — гневно воскликнула она.
— Госпожа, услада взора, скажи, что понадобилось от нас императору? — спросил Люджан.
Вместо Мары ответила Накойя:
— Нам предписано оказать военную помощь правителю Ксакатекасу, который сражается с кочевниками в Дустари. Нашей госпоже ведено явиться туда собственной персоной во главе четырех рот воинов. Отправление — через два месяца.
— …Так и не приходил в сознание… — Голос был точь-в-точь как у Люджана. — …Страшный жар… бредит… тяжелые ранения…
Эту речь прервал другой голос, напомнивший о Накойе:
— Силы небесные! Мару к нему допускать нельзя, у нее сердце разорвется от жалости.
Кейоку почудилась какая-то суматоха, а потом исполненный горестного сочувствия возглас хозяйки:
— Кейок!
Хор воинов почему-то молчал. Тут к Кейоку пришла горечь осознания: только победитель достоин торжественных песнопений. Видно, Акома стерта с лица земли, если все они — и Мара, и Люджан, и Накойя — оказались вместе с ним в чертогах Туракаму.
— Госпожа, — в полубеспамятстве прошептал Кейок. — Властительница.
— Послушайте! Он что-то говорит! — воскликнул чей-то голос.
— Кейок! — снова окликнул голос Мары, и на лоб старика легли прохладные, легкие, слегка дрожащие пальцы.
Сквозь полусомкнутые веки ворвалась нестерпимо яркая вспышка света. Это вернулось сознание, а вместе с ним — все та же испепеляющая боль.
— Кейок, — повторила Мара, — мы все живы, Айяки цел и невредим. Люджан рассказал нам про битву в ущелье. Минванаби бросили против вас войско в пять сотен, но твой маленький отряд до последнего защищал груз шелка.
Глаза старого полководца застилала предсмертная дымка, но он понял: хозяйка склонилась над ним в неподдельном горе. Он лежал не в чертогах Туракаму, а в саду поместья Акомы, у входа в дом. В природе царило спокойствие. Какие-то тени передвигались, словно в тумане. Его покрытое испариной лицо то и дело утирали влажным полотенцем. Кейок судорожно вздохнул и из последних сил произнес:
— Госпожа Мара, остерегись. Правитель Десио покушается на твою жизнь.
Мара погладила его по щеке.
— Знаю, Кейок. Эту весть принес наш человек, сбежавший из камеры пыток. Потому-то Люджан со своим отрядом и бросился тебе на помощь.
— Сколько осталось в живых? — прошелестел Кейок.
— Вместе с тобой шестеро, военачальник, — ответил Люджан. — Но все тяжело ранены.
Кейок беззвучно шевелил пересохшими губами. Из сотни воинов и пяти десятков слуг лишь пятеро, не считая его самого, вырвались из капкана Минванаби.
— Не горюй об утраченном шелке, — подбодрила его Мара. — Чо-джайны изготовят новый.
Пальцы Кейока слабо сжали руку Мары.
— Шелк не утрачен, — тихо, но отчетливо произнес умирающий. — За исключением малой части.
У Люджана вырвался изумленный возглас. Слуги зашептались. Только теперь Кейок заметил среди домочадцев Джайкена.
Едва ворочая языком, он сумел объяснить, где спрятаны тюки.
Мара улыбнулась. Такая же лучистая улыбка была и у ее матери, вспомнилось Кейоку.
В глазах властительницы блеснули слезы:
— Я об этом и мечтать не могла. — Ее голос дрогнул. — Ты всегда был доблестным воином и нес свою службу с честью. А сейчас тебе нужен отдых.
Кейок не стал спрашивать, насколько тяжелы его раны. Мучительная боль говорила сама за себя.
— Теперь можно спокойно умереть, — прошептал он.
Мара не спорила. Она лишь приказала слугам отнести его в лучшую комнату.
— Зажгите в его честь свечи, позовите стихотворцев и музыкантов. Они исполнят прощальную песнь. Пусть все знают, что он геройски сражался на поле боя и отдал жизнь за Акому.
— Не плачь обо мне, госпожа, — едва слышно выговорил он. — Ибо теперь я спокоен.
Кейок так и не узнал, расслышала ли Мара его последние слова, потому что его опять поглотила тьма.
Горели ароматные свечи, нежная музыка сулила умиротворение, и только оглушительная боль терзала его своей бесконечной жестокостью.
Вдруг из коридора донесся тяжелый топот, заглушивший и звуки свирелей, и размеренный голос поэта.
— Черт побери, вы что, бросили его здесь помирать? — послышался резкий голос с непривычным выговором.
Мидкемиец, определил Кейок. Как всегда, попирает всяческие приличия.
Варвару ответил Люджан, с несвойственной ему проникновенностью:
— Он честно служил Акоме! Мы сделали для него все, что положено.
— Надо бороться за его жизнь! — Голос Кевина сорвался на крик. — Срочно приведите лекаря. От него будет больше проку, чем от всех ваших богов!
— Что за наглость! — возмутился Люджан; сразу за этими словами последовал хлопок пощечины.
— Прекратить немедленно! Не то покараю обоих! — закричала Мара, и гвалт голосов слился в оглушительную волну.
Кейок лежал неподвижно и только молил небо, чтобы эти раздоры прекратились. Ему было слышно, как Мара говорит:
— Ты ошибаешься, Кевин. Разве это милосердно — бороться за жизнь воина, который остался калекой? Наверное, тебе еще не сказали, что лекарь вынужден был отнять ему ногу.
— Ну и что из этого? — бушевал Кевин. — В военном искусстве Кейоку нет равных! По счастью, ваш чертов лекарь отрезал ему ногу, а не голову!
Разговоры умолкли, перегородка отлетела в сторону, и кто-то вихрем ворвался в комнату.
Это был не кто иной, как рыжеволосый варвар. В пламени свечей его волосы полыхали огнем, а по стене металась гигантская тень. Он бесцеремонно растолкал музыкантов и бросил уничтожающий взгляд на стихотворца.
— Пошли вон. Я хочу спросить старика, что он думает о смерти.
Кейок устремил на него негодующий взгляд и с трудом повторил вслед за Люджаном:
— Что за наглость! Будь у меня меч, я бы заколол тебя на месте!
Кевин пожал плечами и присел на край циновки.
— Если бы тебе, старик, было по силам меня заколоть, я бы здесь не сидел.
— Варвар пристально вглядывался в его черты: хотя истерзанная плоть угасала с каждой минутой, лицо оставалось властным. — Да что там говорить, клинка у тебя все равно нет, — с циничной жестокостью продолжал Кевин. — Тебе впору размахивать костылем, а не мечом. Забудь думать про меч; привыкай служить хозяйке без оружия, военачальник Кейок.
Собрав всю силу воли, старик вдохнул побольше воздуха и с достоинством ответил:
— Я до конца исполнил свой долг.
Кевин внутренне содрогнулся и на миг закрыл глаза, чтобы не выдать своих истинных чувств.
— Маре ты еще пригодишься.
Он отвел взгляд и сцепил пальцы так, что они побелели. Оказывается, его наглость была небеспредельна. Стоящий в дверях Люджан отвернулся.
— Да-да, ты ей пригодишься, — повторил Кевин, словно забыв все остальные слова. — У нее нет другого полководца с таким опытом, нет равного тебе знатока военного дела.
Старик не шелохнулся. Кевин наморщил лоб и попытался зайти с другой стороны:
— Даже оставшись без ноги, можно воспитывать себе смену и планировать военные действия.
— Даже оставшись без ноги, можно заметить, что ты слишком много себе позволяешь, варвар, — желчно перебил его Кейок; возмущение словно придало ему сил. — Кто ты такой, чтобы рассуждать о моей службе?
Покраснев до корней волос, Кевин встал и до боли сжал кулаки.
— Сейчас не время затевать перепалку. Я пришел, чтобы заставить тебя призадуматься. — Всем своим видом изображая праведное негодование, рыжеволосый великан отошел от смертного одра. В дверях он обернулся, более всего опасаясь поймать на себе взгляд Кейока. — Ты ведь тоже ее любишь, — укоризненно сказал он. — Если ты уйдешь из жизни, она лишится лучшего командира. Не обессудь, но ты, похоже, выбрал путь, что полегче. Тебя никто не увольнял со службы, старик. Если ты сегодня умрешь, это будет сродни дезертирству.
Пока Кейок собирался с силами для надлежащей отповеди, мидкемийца и след простыл. Огонек свечи показался слепяще-ярким, а боль стала невыносимой. Опять полилась тихая музыка, но мелодичные трели не находили путь к сердцу. Стихи утратили свой блеск и превратились в бессмысленный поток никчемных фраз. Кейок погрузился в сон.
***
Мара поджидала в коридоре. Никого из свиты рядом не было, и Кевин, не заметив хрупкую фигурку, чуть не сбил ее с ног. Он вытирал глаза, смахивая непрошеную влагу, и только в последний момент успел остановиться прямо, перед властительницей.— Ты за это ответишь, — сказала она. Несмотря на ее ровный тон и непринужденную позу, Кевин понял, что Мара пришла в ярость. Теребя пальцами тонкую ткань рукавов, она продолжала:
— Я не прожила на свете столько лет, сколько Кейок командовал нашей армией. Он побывал в таких переделках, о которых страшно даже подумать. Однажды ему пришлось уйти с поля боя и оставить своего господина на верную гибель — надеюсь, даже ты понимаешь, что этот приказ поразил его в самое сердце, — чтобы забрать меня из монастыря Лашимы и тем самым спасти род Акома от уничтожения. Если мы сохранили свой священный натами, то в этом заслуга Кейока. Как ты посмел — ты, раб, варвар! — допустить хотя бы намек на его малодушие?
— Могу ответить, раз ты спросила, — сказал Кевин. — У меня язык без костей, и случается, я забываю его придержать. — Тут он улыбнулся с внезапной искренностью, которая всегда обезоруживала Мару.
Властительница вздохнула:
— У тебя просто зуд — соваться туда, где ты ничего не смыслишь. Если Кейок хочет умереть смертью воина, это его право. Наше дело — скрасить его последние часы.
Улыбка исчезла с лица Кевина.
— Вот с этим-то я и не могу смириться: ваши обычаи ни в грош не ставят человеческую жизнь. Кейок — непревзойденный тактик. Его главное достоинство
— светлая голова, а не рука, заносящая меч. Вы же уходите в сторону, присылая к нему стихоплетов и музыкантов! Как можно равнодушно ждать, пока он унесет с собой в могилу секреты военного дела, которые позарез нужны вашей армии…
— Что ты предлагаешь? — не дав ему договорить, процедила Мара сквозь побелевшие губы.
От ее колючего взгляда Кевину сделалось не по себе, однако он продолжил:
— Было бы разумно назначить Кейока советником. Если подходящей должности сейчас нет, что стоит ее создать? И уж конечно, надо без промедления созвать лучших лекарей. Он тяжело ранен в живот, но человеческая природа везде одинакова — и у вас, и у нас: люди до последней минуты хотят быть полезными.
— Подумать только, о каких материях рассуждает мой камердинер! — ядовито заметила Мара.
Мидкемиец окаменел и умолк. Их глаза встретились; Кевин явно хотел продолжить свою мысль. Мара пыталась догадаться, что у него на уме, и даже не заметила приближения слуги-скорохода.
— Госпожа, — поклонился юноша, — Накойя просит тебя срочно прийти в Тронный зал. К тебе пожаловал имперский посланник.
Лицо Мары, пылавшее гневным румянцем, побледнело.
— Немедленно разыщи Люджана и пришли его ко мне, — приказала она скороходу.
Словно забыв о существовании Кевина, властительница стремительно развернулась и заспешила по коридору, не заботясь о соблюдении приличествующей степенности. Скорохода словно ветром сдуло.
Кевину ничего не оставалось, как последовать за ней.
— Что случилось? — Он без труда настиг свою миниатюрную хозяйку и снова обратился к ней с вопросом:
— Кто такой имперский посланник?
— Тот, кто приносит дурные вести, — на ходу бросила Мара. — Если сразу после нападения Минванаби нам доставлено послание от Императора, Имперского Стратега или Высшего Совета, значит, в Игре сделан решительный ход.
В Тронном зале дольше, чем где бы то ни было, сохранялась влажная утренняя прохлада. Кевин успел заметить Накойю, которая уже ожидала на возвышении, и услышал, как под гулкими сводами отдаются эхом чеканные шаги Люджана. Однако не это привлекло внимание мидкемийца: впереди, в полумраке, он заметил тусклый блеск золота — неожиданное и тревожное зрелище для такой страны, где любой металл был огромной редкостью.
Имперский посланник восседал на богато расшитой подушке, всей своей позой выражая значительность. Это был молодой, атлетически сложенный человек в торжественном белом облачении. Сандалии с плетеными ремешками плотно облегали его запыленные ноги, красивое лицо блестело от пота. Черные волосы длиною до плеч были собраны в пучок и стянуты полосатой лентой, белой с золотом. Металлическая золотая нить, вплетенная в ткань, свидетельствовала о близости к императору.
При появлении Мары посетитель встал и поклонился. В его жестах сквозила надменность. Пусть он был всего лишь слугой, а перед ним стояла госпожа, но слово его хозяина всегда оставалось непреложным законом для всех властителей. Бело-золотая лента делала посланника неуязвимым на всей протяженности Империи: он мог появиться на поле брани в разгар жаркой битвы, и ни один солдат не посмел бы преградить ему путь. Опустившись на одно колено, посланник протянул Маре внушительный свиток с золотым обрезом, перетянутый золотыми лентами и скрепленный печатью.
Тонкие руки властительницы сорвали печать и развернули, пергамент. Пока она читала послание, Люджан занял место, где прежде стоял Кейок, а Накойя делала над собой видимые усилия, чтобы не заглядывать в свиток через плечо госпожи.
С высоты своего роста Кевин заметил, что послание содержит всего пару строк. Но почему-то Мара вникала в его суть слишком долго. Наконец она подняла глаза и заговорила с посланником:
— Благодарю. Мои слуги проводят тебя в покои, где ты сможешь подкрепиться и отдохнуть, пока я буду диктовать ответ.
Имперский посланник с достоинством удалился, стуча металлическими подковками сандалий. Стоило ему скрыться за дверью, как Мара без сил опустилась на первую попавшуюся подушку.
— Это происки Тасайо, — едва слышно произнесла она.
Накойя молча взяла у нее из рук свиток и пробежала глазами написанное.
— Сущий дьявол! — гневно воскликнула она.
— Госпожа, услада взора, скажи, что понадобилось от нас императору? — спросил Люджан.
Вместо Мары ответила Накойя:
— Нам предписано оказать военную помощь правителю Ксакатекасу, который сражается с кочевниками в Дустари. Нашей госпоже ведено явиться туда собственной персоной во главе четырех рот воинов. Отправление — через два месяца.