Страница:
– А теперь расскажи, что случилось, – мягко настаивал Стюарт, который буквально трясся от ужаса при виде состояния своего любовника.
Выслушав несвязное повествование Гейбриела, Стюарт ощутил, как ужас сменился ледяным бешенством. Он знал, в чем тут дело. Его предупреждают. Предупреждают, что выхода нет. Невзирая на беременность Пиппы, петля по-прежнему туго натянута. Только сделай неверный шаг, и пострадает Гейбриел.
– Не пойму, откуда они узнали, Стюарт, – бормотал Гейбриел, протягивая замерзшие ноги к огню. – Все эти гадости, которые они кричали мне… как могла уличная чернь проведать, кто я? Неужели при взгляде на меня все сразу становится ясно?
– Нет, конечно, нет, – уговаривал Стюарт, отворачиваясь, чтобы спрятать лицо, и наливая себе вина. – Ты просто попался какой-то сволочи, любимый. Они искали, с кем бы подраться, и тут подвернулся ты. Они выкрикивали бессмысленные непристойности. Для них это всего лишь ругательства.
Гейбриел нагнулся и подхватил с пола лиру.
– Я собирался поиграть для тебя сегодня, – пожаловался он, трогая струны. Прозвучал хриплый, нестройный аккорд.
– Я куплю тебе другую, лучшую в Лондоне, – пообещал Стюарт, становясь перед ним на колени и кладя голову на сложенные ладони музыканта, и тот стал гладить его по волосам длинными тонкими пальцами.
Так дальше продолжаться не может.
Стюарт понял, что достиг предела. Слишком долго он трусил и прятался. Он найдет выход… и сделает все, чтобы вырваться на свободу.
Антуан де Ноай, задумчиво хмурясь, разглядывал Робина.
– Придется изменить шифры и пароли. Нельзя ждать, пока станет ясно, с нами Аштон или против нас. Вам придется ехать в Вудсток с посланиями. Посетите сэра Уильяма из Тейма. И сэра Уильяма Стаффорда. Они знают, куда дальше их отослать. Я предупрежу наших людей в Лондоне.
– Отправлюсь в путь как можно скорее, – согласился Робин. – Но как узнать истинные цели Аштона? Вы ничего не слышали о нем… о его склонностях?
Посол пристыженно покачал головой.
– Поверите, я мог бы поклясться, что если он ведет какую-то тайную игру, мне об этом стало бы известно. Но оказалось, я не настолько непогрешим, Робин. И моя сеть тоже. – Задумчиво дернув себя за бороду, он наморщил нос. Обычно этот жест ужасно смешил Робина, но сейчас было не до того. – Мне больно это признать, – тяжело вздохнул де Ноай.
– Трудно представить, что Аштон может принадлежать к сторонникам Елизаветы, – рассудительно заметил Робин. – Уж очень он близок к Филиппу и его советникам. И воспитанница у него испанка. По требованию Филиппа его приставили к моей сестре.
– А какого мнения о нем леди Пиппа?
Настала очередь Робина хмуриться.
– Похоже, он ей нравится.
– И это вас раздражает?
– Тревожит.
Последовало долгое молчание, пока посол обдумывал сказанное.
– Вы считаете, что ей грозит опасность? – тактично осведомился он.
– Не знаю, – честно ответил Робин, не желавший ни с кем говорить о личных делах Пиппы и своем беспокойстве за нее. Такие откровения пахли сплетнями и предательством, хотя он знал, что посол спрашивает из чисто делового интереса.
Француз без всяких возражений принял ответ и, встав, подошел к буфету.
– Вина?
– Спасибо.
Робин подбросил в огонь дров. Было уже поздно, и он поднял собеседника с постели. Устало потерев глаза, тот зевнул.
– Я напишу письмо леди Елизавете и сменю пароль, – пообещал посол, вручив Робину кубок. – Прежде чем ехать в Вудсток, поговорите с сестрой. Она неизменно верна Елизавете, и я считаю ее прекрасным знатоком людей. Спросите, беседует ли она с Аштоном о политике. Может, он проговорился ей о чем-то важном? Впрочем, не обязательно, что она сочла это важным. Ей могло показаться, что это пустые, не имеющие значения фразы.
– Она считает, что он не тот, за кого себя выдает, – выпалил Робин, глядя в рубиновое содержимое кубка. – Но добавила также, что не знает, кто он.
– Понятно, – расстроенно пробормотал де Ноай, покачивая головой. – Попробуйте расспросить ее поподробнее. Должно быть, у нее есть причины для такой уверенности.
– Да, – согласился Робин. – Должно быть.
Ну а пока я велю своим людям пристальнее приглядеться к окружению и действиям мистера Аштона. Разумеется, мы проверяли его по приезде, но никому ничего о нем известно не было. Он провел несколько месяцев во Фландрии как советник Филиппа, но появился словно ниоткуда. Ни истории, ни прошлого, которое можно было бы проверить. Он кажется именно тем, кем представляется. Другом и союзником испанцев, проницательным и умным примирителем и посредником, улаживающим запутанные ситуации.
Антуан снова вздохнул и досадливо поморщился.
– Мы считали его врагом. И думали, что, узнав его поближе, сумеем обезоружить. Но он оказывается чертовски умным шпионом испанцев или сторонником Елизаветы, так хорошо замаскировавшимся, что никто не сумел разгадать его секрет. Вряд ли мои хозяева будут довольны, – добавил он, осушив кубок.
Робин ничего не ответил. Он вспомнил, что де Ноай был в немилости как во Франции, так и при дворе Марии. Он ненавидел Англию, которую называл «мерзким островом», и жаждал вернуться домой. Муж Пен надеялся сменить его на посту французского посла при английском дворе, поскольку именно это назначение позволило бы жене воссоединиться с родными, но французский король не дал своего согласия. Оуэн д'Арси был слишком нужен Франции, по крайней мере в данный момент.
– Может, Оуэн сумеет что-то обнаружить, – предложил Робин; поразмыслив. – Его люди есть и во Фландрии, и в Испании.
Посол медленно кивнул. У Оуэна была своя шпионская сеть, к которой де Ноай не имел отношения. Кроме того, он не брезговал никакими средствами, чтобы добыть нужную информацию.
– Не знаю, есть ли у нас время, чтобы успеть попросить помощи у шевалье, – заметил он. – Донесение будет идти не меньше недели, а ему нужен срок, чтобы провести собственное расследование, плюс еще одна неделя, чтобы доставить нам ответ.
– Тем не менее я считаю, что нужно обратиться к нему, – настаивал Робин. – Не обязательно ждать результатов. А пока мы предпримем все, что можем.
– Да… да, думаю, вы правы, – бормотал Антуан. – Но если я попрошу помощи шевалье, меня посчитают некомпетентным, бессильным… неумелым…
– Нет никакой нужды сообщать кому-то, что вы просили его помощи, – возразил Робин. – Оуэн – наш старый друг. Он сделает вам одолжение, не распространяясь об этом.
Посол, немного подумав, согласился:
– Да, вы правы. Я немедленно отправлю письмо на корабле, отплывающем с утренним приливом. А теперь идите отдыхать и, как только сумеете что-то узнать от сестры, возвращайтесь за письмами, которые я попрошу вас отвезти в Вудсток.
Робин поставил кубок и подавил очередной зевок.
– С удовольствием отправлюсь на покой, сэр, если не понадоблюсь вам сегодня.
Антуан проводил его дружеской улыбкой и, когда дверь закрылась, уселся за письменный стол и заточил перья. Этой ночью ему спать не придется.
Пиппа проснулась на рассвете, но продолжала лежать в уюте и тепле, под тяжелыми одеялами, прислушиваясь к жизнерадостному потрескиванию огня, который зажег в очаге какой-то неизвестный слуга, стоило небу чуть посветлеть.
Как хорошо почувствовать прохладный ветерок после угнетающей жары долгого лета! Предвкушать завтрак из овсянки и подогретого эля! А потом она отправится покататься верхом.
Неожиданный прилив энергии поразил ее. В последнее время она пробуждалась вялой и уставшей.
Пиппа села. И не тошнит совсем! Наоборот, она умирает с голоду!
Увидев оставленный Мартой черствый хлеб, она громко рассмеялась. Странно, что она вообще могла притронуться к столь неаппетитной еде!
Соскользнув с постели, она позвонила. Взгляд ее упал па сложенный пергамент с приказом Филиппа. Она взяла его и с брезгливой гримаской перечитала. Ясно, что без позволения Лайонела она не имеет права покидать спальню, не говоря уже о прогулках.
Пиппа вновь сложила документ и задумчиво похлопала им по ладони. Прошлой ночью Лайонел обещал навестить ее с утра, но она понятия не имела, который час. Его могло задержать бесконечное множество дел, хотя бы очередное совещание у короля. От нее требовалось сидеть и ждать его.
Впрочем, не обязательно. Если она сумеет избежать встреч с придворными, то можно на час покинуть дворец. Еще очень рано, и вряд ли кто-то из знатных господ успел встать с кровати. Ее вполне может сопровождать конюх, как бывало раньше.
Пиппа подошла к окну и осторожно выглянула. Не хотелось бы тревожить муравейник, и без того у нее бед хватает, но час прогулки – это то, о чем она мечтала! Всего часок на свежем воздухе, чтобы отпраздновать хорошее самочувствие!
Пиппа решила, что поедет, и к дьяволу последствия.
– Марта, принеси овсянки и подогретого эля с пряностями, – велела она камеристке еще до того, как та успела переступить порог спальни. – Я еду кататься.
– Да, миледи. Значит, вы здоровы?
– Совершенно, – объявила Пиппа, с удовольствием потягиваясь. – И поспеши. Я проголодалась… кстати, пошли пажа и вели передать Фреду, чтобы встречал меня на кузнечном дворе через полчаса.
Пиппа с удовольствием позавтракала и выбрала в сундуке самый скромный наряд: бархатное платье цвета голубиного крыла с темно-коричневым шелковым капюшоном, которые не привлекут ненужного внимания. Она выйдет из дворца черным ходом, как в тот день, когда бежала на причал к Лайонелу.
Она не позволит, чтобы ее обвинили в неповиновении королевскому эдикту, даже если презирает издавшего его. Но не оскорбит взора ни королевы, ни Филиппа.
Она слегка скривила губы. Но настроение было слишком радостным, чтобы опечалиться, пусть и на секунду. Пиппа поспешила вниз по лестнице, выходившей прямо на кузнечный двор. Там уже сновали слуги и конюхи, подводившие лошадей к наковальням, где трудились кузнецы. Подмастерья с отчаянным усердием раздували мехи. Несмотря на утреннюю прохладу, здесь было жарко и шумно.
Заметив Фреда, державшего под уздцы ее гнедую кобылу и своего коренастого конька, она направилась в глубь двора. Фред с недоуменным видом осматривался, явно удивляясь, почему госпожа выбрала для свидания такое странное место. Пиппа шагнула было к нему, но тут же замерла как вкопанная. Из-под каменной арки, напротив той, откуда она вышла, появились трое: Филипп, Руй Гомес и Лайонел Аштон.
Пиппа поспешно отступила в тень, но было уже поздно. Ее заметили. Что теперь делать? Повернуться и бежать в надежде, что ее сочтут недостойной даже упоминания, или остаться?
Глядя на Филиппа, она сгорала от ненависти к этому худому коротышке, напоминавшему ей злобного гнома с уродливыми ногами, реденькими волосами, ледяной физиономией и темными кругами под глазами – следствием безудержного разврата.
Какое право имеет это ничтожество изгонять ее? Подобное право есть только у Марии, но вряд ли именно Мария велела удалиться ей с глаз долой только потому, что тоже беременна и хочет оставаться в центре внимания! Должно быть, это муж настроил королеву, каким-то образом убедил, что преданность леди Нилсон Елизавете – куда более опасная угроза, чем они предполагали.
А вот в этом они правы. Пиппа вспомнила о своей переписке с Елизаветой, и зеленовато-карие глаза зажглись вызовом.
Выступив из своего укрытия, она величественно поплыла вперед и с высоко поднятой головой приблизилась к мужчинам.
– Простите, ваше величество, – начала она, низко приседая, – но мистер Аштон предложил мне привести лошадь сюда, если я пожелаю прокатиться верхом сегодня утром. Вряд ли он подумал о том, что ваше величество найдет причину прийти в столь неподходящее место, как кузнечный двор. Я не хотела бы намеренно оскорбить ваш взор.
Она поднялась, хотя король не дал на это разрешения, и прижала хлыст к юбкам. Глаза на каменном, без всякого выражения лице смотрели в стену, поверх головы Филиппа.
Тот ничего не отвечал, глядя сквозь нее.
Лайонел поспешно встал между ними, словно пытаясь оградить обоих от нежеланной стычки.
– Ошибка целиком моя, – объявил он спокойным, рассудительным тоном и, положив руку на плечо Пиппы, повернул ее к себе спиной и закутал в складки своего плаща.
Только тогда король круто развернулся и в сопровождении Руя Гомеса удалился туда, откуда пришел, оставив то намерение, с которым явился сюда.
– Моя лошадь вон та, гнедая, – пояснила Пиппа, ткнув хлыстом в направлении кобылы. – Прогуляетесь со мной, мистер Аштон?
Она старалась говорить сдержанно и равнодушно, но голос слегка дрожал: сказывалось напряжение только что закончившейся схватки.
– Я поеду с вами, – сказал он так же отчужденно, как раньше.
– Я не могла знать, что Филипп окажется здесь, – с тихой яростью пробормотала она. – До чего же не повезло!
Лайонел не ответил и, подождав, пока она с помощью конюха сядет в седло, взялся за поводья конька.
– Можешь возвращаться на конюшню, – обратился он к Фреду. – Я сам провожу леди Нилсон.
Фред удалился, и Лайонел в суровом молчании уселся на крепкого мерина.
– Совершенно неэлегантный конь для придворного, – с легкой улыбкой заметила Пиппа.
– Ничего, и такой сойдет, – равнодушно обронил Лайонел и, тронув каблуками бока животного, поехал со двора. Пиппа поравнялась с ним.
– Куда мы отправимся?
– В парк.
Оба не обменялись ни словом, пока не добрались до широкой, заросшей травой аллеи для верховой езды. Осенние листья похрустывали под копытами лошадей и оранжево-желтым водопадом слетали с ветвей.
– Что еще может сделать мне Филипп? – не выдержала она наконец, выведенная из себя упорным молчанием Лайонела. – Упрятать меня в Тауэр?
– Сомневаюсь, но злить его не стоит. Это опасно. И я советовал бы вам больше не повторять подобных выходок.
Ах, он казался таким отрешенным… сухим… прозаичным… черствым…
– Все произошло ненамеренно, – пояснила она. – Но мне так нестерпимо хотелось покататься, и я не знала, когда вы придете ко мне.
Лайонел повернул голову и внимательно посмотрел на нее.
– Сегодня вы выглядите по-другому.
– Я и чувствую себя по-другому. Полной жизни… какое верное высказывание!
Она рассмеялась, но Лайонел не улыбнулся. Может, она рассердила его и, несмотря на равнодушный вид, он сильно разозлен?
– Я расстроила вас, – констатировала она.
– Нет, – покачал он головой.
Не Пиппа расстроила его, а вид ее, гордо стоящей перед Филиппом с надменно поднятой головой и вызывающим блеском в глазах. Контраст между живой, отважной, умной женщиной, не пожелавшей склониться перед волей короля, и бесчувственным хрупким телом, которое он уносил каждый вечер после насилия, учиняемого Филиппом, наполнял его безумной, тошнотворной яростью.
– Но вы гневаетесь на меня, – настаивала она.
Лайонел резко натянул поводья.
– Нет! – свирепо прошипел он. – Нет, Пиппа! – Перегнувшись, он сжал ее лицо ладонями. – Верь мне, умоляю.
Лошади тревожно переминались, и Лайонел, едва не потеряв равновесия, тихо выругался.
– Давай спешимся! – предложил он и спрыгнул на землю.
Пиппа, радуясь столь внезапной смене его настроения, соскользнула с седла, прежде чем он успел помочь ей спешиться.
– Похоже, нам судьбой предназначено любить друг друга под открытым небом, – заметила она, бросаясь в его объятия, кладя голову на плечо и глядя в прозрачные серые глаза, в которых светилось отчаянное желание, смешанное с чем-то еще, тревожившим ее. Чем-то угнетающим.
Она коснулась его лица кончиками пальцев. Нежно, нерешительно провела по векам. Встала на цыпочки и поцеловала уголок губ, желая прогнать все печали, видеть в его взгляде одну лишь страсть, ту самую страсть, которая пылала в ее лоне.
Он схватил ее в охапку, стал целовать, медленно опускаясь на ковер листьев, потрескивавших и хрустевших под их телами, пока они катались по земле в ворохе одежд.
Пиппа приподнялась, чтобы принять его в себя. Его худые бедра вдавливались в ее мягкую плоть. С каждым выпадом он все глубже проникал в нее. Все это время они не сводили глаз друг с друга. Она поймала тот момент, когда прилив поднялся, чтобы унести их. Он увидел то же самое в ее лице, застыл на миг, не дыша, и когда по ее лицу разлилось предчувствие чуда, вошел еще раз. Последний.
Пиппа вскрикнула, до крови кусая губы, и прижала его к себе, впиваясь ногтями в спину, словно пыталась навечно удержать его рядом и навсегда остаться в этом ослепительно сияющем мгновении телесной радости.
Но все проходит, прошло и это, оставив ощущение опустошенности. Лайонел откатился вбок, тяжело дыша. Она наклонилась над ним, опираясь на локоть, и снова поцеловала. Лайонел, смеясь, притянул ее к себе, уложил на спину и навис над ней.
Неподвижные губы, серые глаза, в которых читались одновременно сострадание и горечь. Выражение такое знакомое… мрачное, страдальческое и в то же время ободряющее. Такого она раньше не видела. Или видела?
Видела. Это лицо вот так же склонялось над ней…
Несмотря на то что стояло ясное осеннее утро, вокруг сгущался мрак.
Она посмотрела на Лайонела снизу вверх, нашла глазами брошь-змею у шеи… ту брошь, которая так встревожила ее прошлой ночью… Теперь она смертельно ее пугала.
Пиппа порывисто села, оттолкнув его, и провела рукой по губам, словно стирая мерзкий вкус.
– Что с тобой? – спросил он, тоже садясь. – Пиппа, что случилось? Тебе плохо?
– Не знаю, – проговорила она голосом, не похожим на свой. – Кто ты? И что собой представляешь?
– О чем ты?
Он пытался улыбнуться, даже засмеяться, но холод, разливавшийся в сердце, был верным признаком того, что время настало.
– Случилось что-то мерзкое – начала она, пытаясь подобрать нужные слова. – Я это знаю. И кажется, знала всегда, но не так точно, как сейчас. И ты это сделал.
Она смотрела на него жестким, осуждающим, полным ужаса взглядом.
– Нет, – ответил он. – Не я, Пиппа.
Даже на его собственный слух оправдания звучали неубедительно, слабо, будто он лгал, и лгал неудачно. Но Лайонел винил себя в том, что с ней сделали. Винил так же неумолимо, как и Филиппа.
Пиппа медленно встала и машинально отряхнула юбки. Лайонел тоже поднялся. Она прислонилась к дереву, инстинктивно чувствуя, что нуждается в поддержке, и повернулась к нему лицом.
– Ты немедленно все расскажешь, Лайонел. Расскажешь, что все это значит.
Те же самые, жесткие, обвиняющие, полные ужаса, глаза вынудили его смотреть на нее. Смело встретить то, что ожидало его.
– Да, я все скажу, – кивнул он, ощущая, как нисходит на него огромное, неестественное спокойствие. – Но ты должна, не перебивая, выслушать до конца.
Пиппа кивнула и, когда он .начал говорить, ни разу не отвела от него глаз. Эти немигающие очи смотрели на него, пока он не замолчал.
Пиппа коснулась живота.
– Это ребенок Филиппа, – выговорила она, как будто убеждая в этом себя. Голос был невыразительным, бесстрастным, глаза – пустыми, без всяких эмоций, словно она потеряла способность чувствовать. – Это ребенок Филиппа, – повторила она. – И ты помог поместить его в меня. Ты и мой муж.
Теперь она почти выплюнула в него эти слова, и Лайонел съежился. Он не объяснялся. Не извинялся. Да и разве можно найти ему оправдание? Он должен сделать или сказать что-то, что умалило бы ее невыразимое отвращение к нему.
– Твой муж, – повторил он. – Ты должна понять, что они угрожали разоблачить его и, более того, угрожали жизни его любовника.
– А я ничто по сравнению с его любовником, – глухо, с холодной горечью заметила она. – Мой муж меня больше не интересует. А как насчет тебя, Лайонел? Что такого они знают о тебе, дабы заручиться добровольным и покорным содействием?
– Ничего. Я помогал им во имя моей сестры… и безопасности Англии.
– О, какие безгрешные, бескорыстные цели! – фыркнула она. – Что такое одна женщина против столь достойных задач!
– Тогда я не знал тебя, – пробормотал он, понимая, как жалко звучат оправдания перед лицом такого гнусного насилия, такого злодейского преступления. – Я думал… – Он осекся и попробовал снова: – Ты права. Я думал, что смогу игнорировать личность во имя цели. И понял, что это невозможно.
– Вот как? – бросила она, вскинув брови. – Понял, что это невозможно. Как только семя Филиппа дало всходы, ты позволил себе роскошь раскаяния. Это так?
– Нет.
Но она, не обращая на него внимания, продолжала:
– И какая же извращенная цель дала тебе мысль любить… нет, овладеть этим инструментом испанской политики? Угрызения совести? Жалость? Или просто желание воспользоваться тем, что уже поимел твой король?
Слова летели в него отравленными дротиками, и каждое находило цель. Все до единого.
– Ты пришла ко мне, – едва слышным шепотом ответил он. – Ты пришла ко мне, Пиппа, и я мог только дать тебе то, в чем ты нуждалась… В чем мы оба нуждались.
Она с безмолвной брезгливостью покачала головой и оттолкнулась от дерева. Осознание причиненного зла влило в Пиппу силы, о существовании которых она не подозревала раньше.
Она молча проскользнула мимо него и с той же стальной решимостью вскочила на лошадь.
– Пиппа… Пиппа. – Он подбежал к ней и сжал узду кобылы. – Есть кое-что такое, что тебе следует знать…
– Прочь с дороги! – перебила она, обжигая хлыстом его пальцы. – Я больше не желаю слышать ни слова из твоих уст!
Она ударила пятками в бока кобылы, и та рванулась вперед, летя галопом по дороге ко дворцу.
Лайонел устало смотрел вслед всаднице. Он совершенно опустошен: ни ощущений, ни эмоций, И не успел рассказать ей о Маргарет. Но теперь подумал, что использовать трагедию сестры как оправдание его собственного омерзительного поведения будет всего лишь очередным попранием чести и достоинства.
Однако Пиппа должна его выслушать. А он обязан спасти ее и ребенка. Только этого нельзя сделать без ее доверия. Но сможет ли она когда-нибудь довериться ему?!
Глава 18
Выслушав несвязное повествование Гейбриела, Стюарт ощутил, как ужас сменился ледяным бешенством. Он знал, в чем тут дело. Его предупреждают. Предупреждают, что выхода нет. Невзирая на беременность Пиппы, петля по-прежнему туго натянута. Только сделай неверный шаг, и пострадает Гейбриел.
– Не пойму, откуда они узнали, Стюарт, – бормотал Гейбриел, протягивая замерзшие ноги к огню. – Все эти гадости, которые они кричали мне… как могла уличная чернь проведать, кто я? Неужели при взгляде на меня все сразу становится ясно?
– Нет, конечно, нет, – уговаривал Стюарт, отворачиваясь, чтобы спрятать лицо, и наливая себе вина. – Ты просто попался какой-то сволочи, любимый. Они искали, с кем бы подраться, и тут подвернулся ты. Они выкрикивали бессмысленные непристойности. Для них это всего лишь ругательства.
Гейбриел нагнулся и подхватил с пола лиру.
– Я собирался поиграть для тебя сегодня, – пожаловался он, трогая струны. Прозвучал хриплый, нестройный аккорд.
– Я куплю тебе другую, лучшую в Лондоне, – пообещал Стюарт, становясь перед ним на колени и кладя голову на сложенные ладони музыканта, и тот стал гладить его по волосам длинными тонкими пальцами.
Так дальше продолжаться не может.
Стюарт понял, что достиг предела. Слишком долго он трусил и прятался. Он найдет выход… и сделает все, чтобы вырваться на свободу.
Антуан де Ноай, задумчиво хмурясь, разглядывал Робина.
– Придется изменить шифры и пароли. Нельзя ждать, пока станет ясно, с нами Аштон или против нас. Вам придется ехать в Вудсток с посланиями. Посетите сэра Уильяма из Тейма. И сэра Уильяма Стаффорда. Они знают, куда дальше их отослать. Я предупрежу наших людей в Лондоне.
– Отправлюсь в путь как можно скорее, – согласился Робин. – Но как узнать истинные цели Аштона? Вы ничего не слышали о нем… о его склонностях?
Посол пристыженно покачал головой.
– Поверите, я мог бы поклясться, что если он ведет какую-то тайную игру, мне об этом стало бы известно. Но оказалось, я не настолько непогрешим, Робин. И моя сеть тоже. – Задумчиво дернув себя за бороду, он наморщил нос. Обычно этот жест ужасно смешил Робина, но сейчас было не до того. – Мне больно это признать, – тяжело вздохнул де Ноай.
– Трудно представить, что Аштон может принадлежать к сторонникам Елизаветы, – рассудительно заметил Робин. – Уж очень он близок к Филиппу и его советникам. И воспитанница у него испанка. По требованию Филиппа его приставили к моей сестре.
– А какого мнения о нем леди Пиппа?
Настала очередь Робина хмуриться.
– Похоже, он ей нравится.
– И это вас раздражает?
– Тревожит.
Последовало долгое молчание, пока посол обдумывал сказанное.
– Вы считаете, что ей грозит опасность? – тактично осведомился он.
– Не знаю, – честно ответил Робин, не желавший ни с кем говорить о личных делах Пиппы и своем беспокойстве за нее. Такие откровения пахли сплетнями и предательством, хотя он знал, что посол спрашивает из чисто делового интереса.
Француз без всяких возражений принял ответ и, встав, подошел к буфету.
– Вина?
– Спасибо.
Робин подбросил в огонь дров. Было уже поздно, и он поднял собеседника с постели. Устало потерев глаза, тот зевнул.
– Я напишу письмо леди Елизавете и сменю пароль, – пообещал посол, вручив Робину кубок. – Прежде чем ехать в Вудсток, поговорите с сестрой. Она неизменно верна Елизавете, и я считаю ее прекрасным знатоком людей. Спросите, беседует ли она с Аштоном о политике. Может, он проговорился ей о чем-то важном? Впрочем, не обязательно, что она сочла это важным. Ей могло показаться, что это пустые, не имеющие значения фразы.
– Она считает, что он не тот, за кого себя выдает, – выпалил Робин, глядя в рубиновое содержимое кубка. – Но добавила также, что не знает, кто он.
– Понятно, – расстроенно пробормотал де Ноай, покачивая головой. – Попробуйте расспросить ее поподробнее. Должно быть, у нее есть причины для такой уверенности.
– Да, – согласился Робин. – Должно быть.
Ну а пока я велю своим людям пристальнее приглядеться к окружению и действиям мистера Аштона. Разумеется, мы проверяли его по приезде, но никому ничего о нем известно не было. Он провел несколько месяцев во Фландрии как советник Филиппа, но появился словно ниоткуда. Ни истории, ни прошлого, которое можно было бы проверить. Он кажется именно тем, кем представляется. Другом и союзником испанцев, проницательным и умным примирителем и посредником, улаживающим запутанные ситуации.
Антуан снова вздохнул и досадливо поморщился.
– Мы считали его врагом. И думали, что, узнав его поближе, сумеем обезоружить. Но он оказывается чертовски умным шпионом испанцев или сторонником Елизаветы, так хорошо замаскировавшимся, что никто не сумел разгадать его секрет. Вряд ли мои хозяева будут довольны, – добавил он, осушив кубок.
Робин ничего не ответил. Он вспомнил, что де Ноай был в немилости как во Франции, так и при дворе Марии. Он ненавидел Англию, которую называл «мерзким островом», и жаждал вернуться домой. Муж Пен надеялся сменить его на посту французского посла при английском дворе, поскольку именно это назначение позволило бы жене воссоединиться с родными, но французский король не дал своего согласия. Оуэн д'Арси был слишком нужен Франции, по крайней мере в данный момент.
– Может, Оуэн сумеет что-то обнаружить, – предложил Робин; поразмыслив. – Его люди есть и во Фландрии, и в Испании.
Посол медленно кивнул. У Оуэна была своя шпионская сеть, к которой де Ноай не имел отношения. Кроме того, он не брезговал никакими средствами, чтобы добыть нужную информацию.
– Не знаю, есть ли у нас время, чтобы успеть попросить помощи у шевалье, – заметил он. – Донесение будет идти не меньше недели, а ему нужен срок, чтобы провести собственное расследование, плюс еще одна неделя, чтобы доставить нам ответ.
– Тем не менее я считаю, что нужно обратиться к нему, – настаивал Робин. – Не обязательно ждать результатов. А пока мы предпримем все, что можем.
– Да… да, думаю, вы правы, – бормотал Антуан. – Но если я попрошу помощи шевалье, меня посчитают некомпетентным, бессильным… неумелым…
– Нет никакой нужды сообщать кому-то, что вы просили его помощи, – возразил Робин. – Оуэн – наш старый друг. Он сделает вам одолжение, не распространяясь об этом.
Посол, немного подумав, согласился:
– Да, вы правы. Я немедленно отправлю письмо на корабле, отплывающем с утренним приливом. А теперь идите отдыхать и, как только сумеете что-то узнать от сестры, возвращайтесь за письмами, которые я попрошу вас отвезти в Вудсток.
Робин поставил кубок и подавил очередной зевок.
– С удовольствием отправлюсь на покой, сэр, если не понадоблюсь вам сегодня.
Антуан проводил его дружеской улыбкой и, когда дверь закрылась, уселся за письменный стол и заточил перья. Этой ночью ему спать не придется.
Пиппа проснулась на рассвете, но продолжала лежать в уюте и тепле, под тяжелыми одеялами, прислушиваясь к жизнерадостному потрескиванию огня, который зажег в очаге какой-то неизвестный слуга, стоило небу чуть посветлеть.
Как хорошо почувствовать прохладный ветерок после угнетающей жары долгого лета! Предвкушать завтрак из овсянки и подогретого эля! А потом она отправится покататься верхом.
Неожиданный прилив энергии поразил ее. В последнее время она пробуждалась вялой и уставшей.
Пиппа села. И не тошнит совсем! Наоборот, она умирает с голоду!
Увидев оставленный Мартой черствый хлеб, она громко рассмеялась. Странно, что она вообще могла притронуться к столь неаппетитной еде!
Соскользнув с постели, она позвонила. Взгляд ее упал па сложенный пергамент с приказом Филиппа. Она взяла его и с брезгливой гримаской перечитала. Ясно, что без позволения Лайонела она не имеет права покидать спальню, не говоря уже о прогулках.
Пиппа вновь сложила документ и задумчиво похлопала им по ладони. Прошлой ночью Лайонел обещал навестить ее с утра, но она понятия не имела, который час. Его могло задержать бесконечное множество дел, хотя бы очередное совещание у короля. От нее требовалось сидеть и ждать его.
Впрочем, не обязательно. Если она сумеет избежать встреч с придворными, то можно на час покинуть дворец. Еще очень рано, и вряд ли кто-то из знатных господ успел встать с кровати. Ее вполне может сопровождать конюх, как бывало раньше.
Пиппа подошла к окну и осторожно выглянула. Не хотелось бы тревожить муравейник, и без того у нее бед хватает, но час прогулки – это то, о чем она мечтала! Всего часок на свежем воздухе, чтобы отпраздновать хорошее самочувствие!
Пиппа решила, что поедет, и к дьяволу последствия.
– Марта, принеси овсянки и подогретого эля с пряностями, – велела она камеристке еще до того, как та успела переступить порог спальни. – Я еду кататься.
– Да, миледи. Значит, вы здоровы?
– Совершенно, – объявила Пиппа, с удовольствием потягиваясь. – И поспеши. Я проголодалась… кстати, пошли пажа и вели передать Фреду, чтобы встречал меня на кузнечном дворе через полчаса.
Пиппа с удовольствием позавтракала и выбрала в сундуке самый скромный наряд: бархатное платье цвета голубиного крыла с темно-коричневым шелковым капюшоном, которые не привлекут ненужного внимания. Она выйдет из дворца черным ходом, как в тот день, когда бежала на причал к Лайонелу.
Она не позволит, чтобы ее обвинили в неповиновении королевскому эдикту, даже если презирает издавшего его. Но не оскорбит взора ни королевы, ни Филиппа.
Она слегка скривила губы. Но настроение было слишком радостным, чтобы опечалиться, пусть и на секунду. Пиппа поспешила вниз по лестнице, выходившей прямо на кузнечный двор. Там уже сновали слуги и конюхи, подводившие лошадей к наковальням, где трудились кузнецы. Подмастерья с отчаянным усердием раздували мехи. Несмотря на утреннюю прохладу, здесь было жарко и шумно.
Заметив Фреда, державшего под уздцы ее гнедую кобылу и своего коренастого конька, она направилась в глубь двора. Фред с недоуменным видом осматривался, явно удивляясь, почему госпожа выбрала для свидания такое странное место. Пиппа шагнула было к нему, но тут же замерла как вкопанная. Из-под каменной арки, напротив той, откуда она вышла, появились трое: Филипп, Руй Гомес и Лайонел Аштон.
Пиппа поспешно отступила в тень, но было уже поздно. Ее заметили. Что теперь делать? Повернуться и бежать в надежде, что ее сочтут недостойной даже упоминания, или остаться?
Глядя на Филиппа, она сгорала от ненависти к этому худому коротышке, напоминавшему ей злобного гнома с уродливыми ногами, реденькими волосами, ледяной физиономией и темными кругами под глазами – следствием безудержного разврата.
Какое право имеет это ничтожество изгонять ее? Подобное право есть только у Марии, но вряд ли именно Мария велела удалиться ей с глаз долой только потому, что тоже беременна и хочет оставаться в центре внимания! Должно быть, это муж настроил королеву, каким-то образом убедил, что преданность леди Нилсон Елизавете – куда более опасная угроза, чем они предполагали.
А вот в этом они правы. Пиппа вспомнила о своей переписке с Елизаветой, и зеленовато-карие глаза зажглись вызовом.
Выступив из своего укрытия, она величественно поплыла вперед и с высоко поднятой головой приблизилась к мужчинам.
– Простите, ваше величество, – начала она, низко приседая, – но мистер Аштон предложил мне привести лошадь сюда, если я пожелаю прокатиться верхом сегодня утром. Вряд ли он подумал о том, что ваше величество найдет причину прийти в столь неподходящее место, как кузнечный двор. Я не хотела бы намеренно оскорбить ваш взор.
Она поднялась, хотя король не дал на это разрешения, и прижала хлыст к юбкам. Глаза на каменном, без всякого выражения лице смотрели в стену, поверх головы Филиппа.
Тот ничего не отвечал, глядя сквозь нее.
Лайонел поспешно встал между ними, словно пытаясь оградить обоих от нежеланной стычки.
– Ошибка целиком моя, – объявил он спокойным, рассудительным тоном и, положив руку на плечо Пиппы, повернул ее к себе спиной и закутал в складки своего плаща.
Только тогда король круто развернулся и в сопровождении Руя Гомеса удалился туда, откуда пришел, оставив то намерение, с которым явился сюда.
– Моя лошадь вон та, гнедая, – пояснила Пиппа, ткнув хлыстом в направлении кобылы. – Прогуляетесь со мной, мистер Аштон?
Она старалась говорить сдержанно и равнодушно, но голос слегка дрожал: сказывалось напряжение только что закончившейся схватки.
– Я поеду с вами, – сказал он так же отчужденно, как раньше.
– Я не могла знать, что Филипп окажется здесь, – с тихой яростью пробормотала она. – До чего же не повезло!
Лайонел не ответил и, подождав, пока она с помощью конюха сядет в седло, взялся за поводья конька.
– Можешь возвращаться на конюшню, – обратился он к Фреду. – Я сам провожу леди Нилсон.
Фред удалился, и Лайонел в суровом молчании уселся на крепкого мерина.
– Совершенно неэлегантный конь для придворного, – с легкой улыбкой заметила Пиппа.
– Ничего, и такой сойдет, – равнодушно обронил Лайонел и, тронув каблуками бока животного, поехал со двора. Пиппа поравнялась с ним.
– Куда мы отправимся?
– В парк.
Оба не обменялись ни словом, пока не добрались до широкой, заросшей травой аллеи для верховой езды. Осенние листья похрустывали под копытами лошадей и оранжево-желтым водопадом слетали с ветвей.
– Что еще может сделать мне Филипп? – не выдержала она наконец, выведенная из себя упорным молчанием Лайонела. – Упрятать меня в Тауэр?
– Сомневаюсь, но злить его не стоит. Это опасно. И я советовал бы вам больше не повторять подобных выходок.
Ах, он казался таким отрешенным… сухим… прозаичным… черствым…
– Все произошло ненамеренно, – пояснила она. – Но мне так нестерпимо хотелось покататься, и я не знала, когда вы придете ко мне.
Лайонел повернул голову и внимательно посмотрел на нее.
– Сегодня вы выглядите по-другому.
– Я и чувствую себя по-другому. Полной жизни… какое верное высказывание!
Она рассмеялась, но Лайонел не улыбнулся. Может, она рассердила его и, несмотря на равнодушный вид, он сильно разозлен?
– Я расстроила вас, – констатировала она.
– Нет, – покачал он головой.
Не Пиппа расстроила его, а вид ее, гордо стоящей перед Филиппом с надменно поднятой головой и вызывающим блеском в глазах. Контраст между живой, отважной, умной женщиной, не пожелавшей склониться перед волей короля, и бесчувственным хрупким телом, которое он уносил каждый вечер после насилия, учиняемого Филиппом, наполнял его безумной, тошнотворной яростью.
– Но вы гневаетесь на меня, – настаивала она.
Лайонел резко натянул поводья.
– Нет! – свирепо прошипел он. – Нет, Пиппа! – Перегнувшись, он сжал ее лицо ладонями. – Верь мне, умоляю.
Лошади тревожно переминались, и Лайонел, едва не потеряв равновесия, тихо выругался.
– Давай спешимся! – предложил он и спрыгнул на землю.
Пиппа, радуясь столь внезапной смене его настроения, соскользнула с седла, прежде чем он успел помочь ей спешиться.
– Похоже, нам судьбой предназначено любить друг друга под открытым небом, – заметила она, бросаясь в его объятия, кладя голову на плечо и глядя в прозрачные серые глаза, в которых светилось отчаянное желание, смешанное с чем-то еще, тревожившим ее. Чем-то угнетающим.
Она коснулась его лица кончиками пальцев. Нежно, нерешительно провела по векам. Встала на цыпочки и поцеловала уголок губ, желая прогнать все печали, видеть в его взгляде одну лишь страсть, ту самую страсть, которая пылала в ее лоне.
Он схватил ее в охапку, стал целовать, медленно опускаясь на ковер листьев, потрескивавших и хрустевших под их телами, пока они катались по земле в ворохе одежд.
Пиппа приподнялась, чтобы принять его в себя. Его худые бедра вдавливались в ее мягкую плоть. С каждым выпадом он все глубже проникал в нее. Все это время они не сводили глаз друг с друга. Она поймала тот момент, когда прилив поднялся, чтобы унести их. Он увидел то же самое в ее лице, застыл на миг, не дыша, и когда по ее лицу разлилось предчувствие чуда, вошел еще раз. Последний.
Пиппа вскрикнула, до крови кусая губы, и прижала его к себе, впиваясь ногтями в спину, словно пыталась навечно удержать его рядом и навсегда остаться в этом ослепительно сияющем мгновении телесной радости.
Но все проходит, прошло и это, оставив ощущение опустошенности. Лайонел откатился вбок, тяжело дыша. Она наклонилась над ним, опираясь на локоть, и снова поцеловала. Лайонел, смеясь, притянул ее к себе, уложил на спину и навис над ней.
Неподвижные губы, серые глаза, в которых читались одновременно сострадание и горечь. Выражение такое знакомое… мрачное, страдальческое и в то же время ободряющее. Такого она раньше не видела. Или видела?
Видела. Это лицо вот так же склонялось над ней…
Несмотря на то что стояло ясное осеннее утро, вокруг сгущался мрак.
Она посмотрела на Лайонела снизу вверх, нашла глазами брошь-змею у шеи… ту брошь, которая так встревожила ее прошлой ночью… Теперь она смертельно ее пугала.
Пиппа порывисто села, оттолкнув его, и провела рукой по губам, словно стирая мерзкий вкус.
– Что с тобой? – спросил он, тоже садясь. – Пиппа, что случилось? Тебе плохо?
– Не знаю, – проговорила она голосом, не похожим на свой. – Кто ты? И что собой представляешь?
– О чем ты?
Он пытался улыбнуться, даже засмеяться, но холод, разливавшийся в сердце, был верным признаком того, что время настало.
– Случилось что-то мерзкое – начала она, пытаясь подобрать нужные слова. – Я это знаю. И кажется, знала всегда, но не так точно, как сейчас. И ты это сделал.
Она смотрела на него жестким, осуждающим, полным ужаса взглядом.
– Нет, – ответил он. – Не я, Пиппа.
Даже на его собственный слух оправдания звучали неубедительно, слабо, будто он лгал, и лгал неудачно. Но Лайонел винил себя в том, что с ней сделали. Винил так же неумолимо, как и Филиппа.
Пиппа медленно встала и машинально отряхнула юбки. Лайонел тоже поднялся. Она прислонилась к дереву, инстинктивно чувствуя, что нуждается в поддержке, и повернулась к нему лицом.
– Ты немедленно все расскажешь, Лайонел. Расскажешь, что все это значит.
Те же самые, жесткие, обвиняющие, полные ужаса, глаза вынудили его смотреть на нее. Смело встретить то, что ожидало его.
– Да, я все скажу, – кивнул он, ощущая, как нисходит на него огромное, неестественное спокойствие. – Но ты должна, не перебивая, выслушать до конца.
Пиппа кивнула и, когда он .начал говорить, ни разу не отвела от него глаз. Эти немигающие очи смотрели на него, пока он не замолчал.
Пиппа коснулась живота.
– Это ребенок Филиппа, – выговорила она, как будто убеждая в этом себя. Голос был невыразительным, бесстрастным, глаза – пустыми, без всяких эмоций, словно она потеряла способность чувствовать. – Это ребенок Филиппа, – повторила она. – И ты помог поместить его в меня. Ты и мой муж.
Теперь она почти выплюнула в него эти слова, и Лайонел съежился. Он не объяснялся. Не извинялся. Да и разве можно найти ему оправдание? Он должен сделать или сказать что-то, что умалило бы ее невыразимое отвращение к нему.
– Твой муж, – повторил он. – Ты должна понять, что они угрожали разоблачить его и, более того, угрожали жизни его любовника.
– А я ничто по сравнению с его любовником, – глухо, с холодной горечью заметила она. – Мой муж меня больше не интересует. А как насчет тебя, Лайонел? Что такого они знают о тебе, дабы заручиться добровольным и покорным содействием?
– Ничего. Я помогал им во имя моей сестры… и безопасности Англии.
– О, какие безгрешные, бескорыстные цели! – фыркнула она. – Что такое одна женщина против столь достойных задач!
– Тогда я не знал тебя, – пробормотал он, понимая, как жалко звучат оправдания перед лицом такого гнусного насилия, такого злодейского преступления. – Я думал… – Он осекся и попробовал снова: – Ты права. Я думал, что смогу игнорировать личность во имя цели. И понял, что это невозможно.
– Вот как? – бросила она, вскинув брови. – Понял, что это невозможно. Как только семя Филиппа дало всходы, ты позволил себе роскошь раскаяния. Это так?
– Нет.
Но она, не обращая на него внимания, продолжала:
– И какая же извращенная цель дала тебе мысль любить… нет, овладеть этим инструментом испанской политики? Угрызения совести? Жалость? Или просто желание воспользоваться тем, что уже поимел твой король?
Слова летели в него отравленными дротиками, и каждое находило цель. Все до единого.
– Ты пришла ко мне, – едва слышным шепотом ответил он. – Ты пришла ко мне, Пиппа, и я мог только дать тебе то, в чем ты нуждалась… В чем мы оба нуждались.
Она с безмолвной брезгливостью покачала головой и оттолкнулась от дерева. Осознание причиненного зла влило в Пиппу силы, о существовании которых она не подозревала раньше.
Она молча проскользнула мимо него и с той же стальной решимостью вскочила на лошадь.
– Пиппа… Пиппа. – Он подбежал к ней и сжал узду кобылы. – Есть кое-что такое, что тебе следует знать…
– Прочь с дороги! – перебила она, обжигая хлыстом его пальцы. – Я больше не желаю слышать ни слова из твоих уст!
Она ударила пятками в бока кобылы, и та рванулась вперед, летя галопом по дороге ко дворцу.
Лайонел устало смотрел вслед всаднице. Он совершенно опустошен: ни ощущений, ни эмоций, И не успел рассказать ей о Маргарет. Но теперь подумал, что использовать трагедию сестры как оправдание его собственного омерзительного поведения будет всего лишь очередным попранием чести и достоинства.
Однако Пиппа должна его выслушать. А он обязан спасти ее и ребенка. Только этого нельзя сделать без ее доверия. Но сможет ли она когда-нибудь довериться ему?!
Глава 18
– Миленькие цветочки, сэр, – заметил Джем, с ехидцей посматривая на хозяина и одновременно складывая рубашки и чистое белье в кожаный походный мешок.
– Да, – согласился Робин, связывая стебли тщательно выбранного букета желтой шелковой лентой из шкатулки младшей сестры Анны.
– Смею сказать, дама будет довольна, – продолжал Джем с той же лукавой ухмылкой.
– Черт бы подрал тебя, дерзкий щенок! – выругался Робин без особого запала, с удовлетворением разглядывая букет. Прелестные поздние розы с головками, тяжелыми от ночной росы, белый поповник и ярко-желтые и оранжевые ноготки. Самые лучшие цветы осеннего сада в Холборне, полные солнца и света. Такой выбор наверняка понравится Луизе. Разумеется, букет будет подарен донье Бернардине, официальной хозяйке вчерашнего ужина, но Луиза поймет, кому он предназначался, и столь ловкий ход ее позабавит.
Было еще очень рано. Свежесть осеннего утра приятно бодрила. И хотя Робин спал не более двух часов, ему еще многое нужно было сделать. После визита вежливости к Луизе и ее дуэнье, целью которого было известить девушку, что его не будет несколько дней, Робин отправится в Уайтхолл, поговорить с Пиппой, а потом вернется к де Ноайю, чтобы получить письма и инструкции,
– Встречаемся у ворот Олдгейта в полдень, – наставлял он Джема. – Я хочу сегодня добраться до Тейма, так что поскачем во весь опор.
Он провел деревянным гребнем по каштановым локонам, недовольно наблюдая, как они снова скручиваются в спутанную гриву.
– Будет сделано, сэр. Уложить еще один костюм на смену?
Робин всесторонне обдумал его вопрос.
– Пожалуй, стоит, – решил он наконец.
– Значит, сэр, мы долго пробудем в отлучке?
– Не больше недели, но мне нужна смена одежды для визитов. Не могу же я показываться на людях в несвежем камзоле!
– Разумеется, сэр, – торжественно кивнул Джем. – Конечно, нет.
Робин бросил на него подозрительный взгляд.
– Тебя что-то забавляет, парень?
– Нет, сэр… – покачал головой Джем. – Ни в малейшей степени, сэр.
Робин, сдержав усмешку, потянулся к камзолу.
– Смотри не опоздай. Ровно в полдень, понял? – бросил он, пытаясь казаться суровым. Потом подхватил короткий плащ, накинул на плечи и, взяв букет, покинул дом.
Он успел добраться до особняка Аштона к восьми часам и сразу проехал на конный двор, чтобы оставить там лошадь. Луиза в сопровождении деловитого здоровяка конюха садилась в этот момент на изящную кобылку кремовой масти.
При виде Робина с ее губ сорвался тихий возглас удивления и удовольствия. Правда, она тут же спохватилась и, прикусив язычок, отступила от Малколма, собиравшегося подсадить ее на кобылу.
– Ах, лорд Робин, какой неожиданный сюрприз! – с достоинством произнесла она. – Я как раз собиралась покататься верхом.
– В таком случае не позволяйте мне задерживать вас, донья Луиза, – объявил он, спешиваясь. – Я всего лишь пришел поблагодарить донью Бернардину за гостеприимство.
– И, как я вижу, подарить ей цветы. Что за прелестный букет! Может, я отнесу ей от вашего имени?
Робин с торжественным поклоном вручил ей букет. Луиза улыбнулась и понюхала розы.
– Что за божественный аромат!
Робин не сказал, что благоухание напомнило ему о вчерашних духах Луизы. Просто поклонился еще раз.
– Малколм, я поеду на прогулку позже, – объявила девушка, – а пока отведу лорда Робина к донье Бернардине.
– Да, – согласился Робин, связывая стебли тщательно выбранного букета желтой шелковой лентой из шкатулки младшей сестры Анны.
– Смею сказать, дама будет довольна, – продолжал Джем с той же лукавой ухмылкой.
– Черт бы подрал тебя, дерзкий щенок! – выругался Робин без особого запала, с удовлетворением разглядывая букет. Прелестные поздние розы с головками, тяжелыми от ночной росы, белый поповник и ярко-желтые и оранжевые ноготки. Самые лучшие цветы осеннего сада в Холборне, полные солнца и света. Такой выбор наверняка понравится Луизе. Разумеется, букет будет подарен донье Бернардине, официальной хозяйке вчерашнего ужина, но Луиза поймет, кому он предназначался, и столь ловкий ход ее позабавит.
Было еще очень рано. Свежесть осеннего утра приятно бодрила. И хотя Робин спал не более двух часов, ему еще многое нужно было сделать. После визита вежливости к Луизе и ее дуэнье, целью которого было известить девушку, что его не будет несколько дней, Робин отправится в Уайтхолл, поговорить с Пиппой, а потом вернется к де Ноайю, чтобы получить письма и инструкции,
– Встречаемся у ворот Олдгейта в полдень, – наставлял он Джема. – Я хочу сегодня добраться до Тейма, так что поскачем во весь опор.
Он провел деревянным гребнем по каштановым локонам, недовольно наблюдая, как они снова скручиваются в спутанную гриву.
– Будет сделано, сэр. Уложить еще один костюм на смену?
Робин всесторонне обдумал его вопрос.
– Пожалуй, стоит, – решил он наконец.
– Значит, сэр, мы долго пробудем в отлучке?
– Не больше недели, но мне нужна смена одежды для визитов. Не могу же я показываться на людях в несвежем камзоле!
– Разумеется, сэр, – торжественно кивнул Джем. – Конечно, нет.
Робин бросил на него подозрительный взгляд.
– Тебя что-то забавляет, парень?
– Нет, сэр… – покачал головой Джем. – Ни в малейшей степени, сэр.
Робин, сдержав усмешку, потянулся к камзолу.
– Смотри не опоздай. Ровно в полдень, понял? – бросил он, пытаясь казаться суровым. Потом подхватил короткий плащ, накинул на плечи и, взяв букет, покинул дом.
Он успел добраться до особняка Аштона к восьми часам и сразу проехал на конный двор, чтобы оставить там лошадь. Луиза в сопровождении деловитого здоровяка конюха садилась в этот момент на изящную кобылку кремовой масти.
При виде Робина с ее губ сорвался тихий возглас удивления и удовольствия. Правда, она тут же спохватилась и, прикусив язычок, отступила от Малколма, собиравшегося подсадить ее на кобылу.
– Ах, лорд Робин, какой неожиданный сюрприз! – с достоинством произнесла она. – Я как раз собиралась покататься верхом.
– В таком случае не позволяйте мне задерживать вас, донья Луиза, – объявил он, спешиваясь. – Я всего лишь пришел поблагодарить донью Бернардину за гостеприимство.
– И, как я вижу, подарить ей цветы. Что за прелестный букет! Может, я отнесу ей от вашего имени?
Робин с торжественным поклоном вручил ей букет. Луиза улыбнулась и понюхала розы.
– Что за божественный аромат!
Робин не сказал, что благоухание напомнило ему о вчерашних духах Луизы. Просто поклонился еще раз.
– Малколм, я поеду на прогулку позже, – объявила девушка, – а пока отведу лорда Робина к донье Бернардине.