Фэйзер Джейн. Тщеславие

   На углу Пиккадилли Октавия окликнула наемный экипаж и, приказав ехать в сторону Холборна, устроилась на самом краешке сиденья. Их швыряло и подбрасывало на неровном булыжнике, а на улицах в это время уже были слышны первые крики торговцев.
   ; Одной рукой Октавия судорожно держалась за ременную петлю у окна — она никак не могла расслабиться и устроиться на подушке поудобнее, — а в другой было заветное кольцо.
   Глаза неотрывно следили за проплывающими за окном домами, словно отмечали путь. Октавия вдруг поняла, что шепотом подгоняет кучера. В один момент, когда ей почудилось, что он не туда свернул, девушка еле удержалась, чтобы не постучать в потолок. Но наконец показалась тюрьма.
   — Леди, вы сюда желали? — с сомнением произнес извозчик, свесившись со своей верхотуры.
   Она ничего не ответила, молча отдала положенную плату и поспешила к воротам. Привратник уперся глазами в вуаль.
   — Вы к кому?
   — К Лорду Нику.
   — О, у этого джентльмена посетителей хоть отбавляй, — одобрительно буркнул он, отпирая ворота. — Вот только вчера заявилась целая куча. Послали за дюжиной бутылок и чашей для пунша. Повеселились на славу!
   Октавия снова ничего не ответила. Она догадалась, что Бен с приятелями из «Королевского дуба» устроили здесь вечеринку. Это хорошо, что друзья поддерживают Руперта. Вот если бы они помогли Лорду Нику бежать.
   Девушка прошла через внутренний дворик, в котором уже толпились арестанты с родственниками, миновала вторые ворота и оказалась у корпуса, где располагались камеры для богатых. Взбежала по лестнице. Пробегая по коридору, машинально заглядывала в приоткрытые двери камер. Все комнаты богато обставлены, в некоторых стояла явно собственная мебель жильцов.
   Она принесла Руперту шахматы и книги. Хорошо бы переправить хотя бы приличную кровать, кресло, умывальный стол.
   Дверь была закрыта. Октавия уже было подняла руку, чтобы постучать, но передумала и отодвинула засов.
   — Эми, девочка, принеси-ка мне чаю, — раздался заспанный голос Руперта. — Голова на куски раскалывается.
   — Так тебе и надо, — заявила Октавия, срывая вуаль. Она пробежала через комнату и буквально прыгнула на Руперта, оседлав его. — Я уже слышала, что вы организовали попойку с безмерным количеством пунша и шерри.
   — Слушай, ты весишь целую тонну! — простонал Руперт, предпринимая отчаянные попытки сбросить Октавию. — Брысь отсюда!
   — Ни за что! — Девушка стянула с его лица одеяло и поцеловала в губы. — Как ты смеешь без меня развлекаться?
   Руперт хохотнул:
   — Вот уж не думаю, что такие развлечения тебе бы понравились. Мы всю ночь резались в карты, и я проиграл целое состояние.
   — Я принесла тебе денег. — Октавия крепко держалась на его животе. — Шахматы, книги… и кое-что еще.
   Руперт удивленно поднял на нее глаза. На ее лице было выражение такого непритворного счастья, что не могло быть и речи, что она скрывает что-то плохое.
   — Что же это такое?
   С таинственным видом Октавия стянула перчатку, медленно разжала ладонь, осторожно вынула из мешочка кольцо и уронила Руперту на грудь.
   — Что за дьявольщина? — Его рука накрыла кольцо, но он продолжал смотреть на Октавию. Глаза внезапно потемнели от гнева. — Что ты для этого сделала?
   Октавия ожидала чего угодно, но чем она заслужила гнев?
   — В общем-то ничего.
   — Быстро слезай с меня! — Он произнес это очень тихо, но с таким напором, что Октавия в секунду оказалась на полу.
   Руперт откинул в сторону одеяло и встал.
   — Какого черта? Я же тебе говорил, Октавия, что с этим покончено. Говорил не связываться с этой грязной крысой. Рассказывай, что ты сделала? Все, до конца!
   — Ничего. Я…
   — Рассказывай!
   Октавия прижала пальцы к губам, стараясь прийти в себя. Ледяным голосом она рассказала, как заручилась поддержкой Бесси, и затем подробно и беспристрастно, насколько могла, описала свидание с Филиппом. Она надеялась, что холодность в голосе не позволит гадостным картинам проникнуть в сердце Руперта, заставит его трезво взглянуть на действительность. Но его лицо продолжало бледнеть, а глаза сделались пустыми, И Октавия все-таки потеряла самообладание.
   Ее голос дрогнул, она шагнула к Руперту и умоляюще протянула руки:
   — Боже, ну, пожалуйста, не сердись. Я сделала это для тебя. Хотела тебе показать, что ты не должен сдаваться. Что все еще можно исправить… что…
   — Перестань! — Он отбросил ее руку. — Хватит себя обманывать и городить чушь. Тюрьма не место для иллюзий. Взгляни наконец правде в лицо!
   — Нет, — покачала головой Октавия. — Я не хочу знать твою правду. Должен быть какой-нибудь выход.
   — Иди домой, — произнес он с внезапной опустошенностью. — Сказки мне не помогут.
   — Но…
   — Я сказал, отправляйся домой!
   — Будете завтракать, когда ваша гостья уйдет? — раздался от порога голос Эми. Служанка смотрела на Октавию с неприкрытым торжеством. Она, без сомнения, подслушивала последние фразы.
   — Да. И принеси мне чаю и горячей воды, — попросил Руперт. Он отвернулся от Октавии, подошел к окну. Потом разжал пальцы — кольцо Филиппа упало на пол, покатилось по доскам и, остановившись у стены, яркой звездочкой блеснуло в пыли.
   Октавия опустила вуаль. Затихающий звук ее шагов на лестнице эхом отдавался в сердце Руперта.

Глава 24

   Руперт долго стоял у окна не шевелясь. Эми принесла ему чай и завтрак, но, пока она накрывала на стол, он даже не обернулся.
   — Ешьте поскорее, сэр, иначе простынет.
   — Иди, Эми.
   — А может, желаете чего-нибудь еще? Может, прибрать тут пока?
   — Уходи, девочка.
   Эми попятилась к двери и, не говоря ни слова, поспешно юркнула в коридор.
   Руперт наклонился и подобрал кольцо Филиппа. Он подержал его несколько мгновений на ладони, потом, вытащив из кармана рубашки собственное, медленно их соединил. Подняв правую руку с надетым на палец кольцом, он подставил ее свету. Глаза сидящей на искусно выгравированной ветке птицы, казалось, понимающе блеснули.
   Наконец оно у него. И когда Филипп заметит целое кольцо на руке лорда Уорвика, он узнает своего брата-близнеца. Видеть, как при этом внезапно исказится лицо Филиппа, — вот вершина возмездия. Все, что последует за этим, будет лишь формальным восстановлением в правах. Филипп, возможно, попытается оспорить в суде притязания Руперта на то, что он является пропавшим без вести Каллумом Уиндхэмом. Но, увидев кольцо, Филипп в глубине души поймет, что проиграл.
   Кольцо будет опознавательным знаком, поможет Каллуму Уиндхэму представиться семейным адвокатам и семейному врачу. А эти люди, осмотрев и расспросив его, безусловно, обнаружат неоспоримые доказательства, подтверждающие личность вернувшегося наследника. Его тело несет на себе шрамы и метки, о которых известно доктору, кроме того, он, истец, помнит такие подробности из семейной истории, о которых может знать лишь член семьи.
 
   Кольцо сметет до основания карточный домик Филиппа.
   Но кольцо обязывает Каллума достойно нести честь рода Уиндхэмов, не позволяет обнаружить теперешний позор и темное прошлое. Объявить себя Уиндхэмом сейчас — значит открыть всему миру, что законный граф был простым грабителем, которого со дня на день должны повесить. Сделать это Руперт был не вправе. Он не мог предать память Джерваса.
   Проклятие! Руперт налил себе кружку чая и залпом выпил. Кипяток обжег язык и небо, но прояснил мысли.
   Он налил еще чая и принялся вышагивать по своей темнице, не в состоянии избавиться от навязчивой картины: Октавия в объятиях брата.
   И не важно, что она перехитрила Филиппа и подвергла его самому оскорбительному унижению, какое только может испытать мужчина. Она отдавала себя во власть губ и рук гнуснейшего скота. Она пошла на это, а он, Руперт, ничего не знал и не в силах был ее защитить. Она нуждалась в защите, а он торчал здесь, в этой дыре, совершенно беспомощный. Не в состоянии ни изменить собственную участь, ни помочь Октавии.
   Неужели она не понимает его? Не понимает, что крушение надежд и презрение к самому себе отвратительным тяжелым грузом лежат у него на душе. И все, что она сделала, теперь бесполезно. Бессмысленно. Его тайна должна уйти с ним в могилу. А обладание кольцом лишь подчеркивает безнадежность его положения.
   — Ну что, так и не поедите, сэр? — послышался неуверенный голос Эми.
   — Нет, унеси все.
   — А может, вам еще чего надо? Кусочек славного мяска, а? — Она просительно смотрела на Руперта.
   — Если я чего-нибудь захочу, я тебя позову, Эми, — едва сдерживаясь, ответил он.
   С безутешным выражением лица девушка убрала еду, а Руперт снова принялся вышагивать по камере.
   Да, с Эми он был терпеливее, чем с Октавией. Угрызения совести вновь вызвали в памяти обиду в ее золотисто-карих глазах, отчаянную мольбу в голосе.
   Возможно, она никогда больше не вернется. И вряд ли ее за это можно винить. Господь Всемогущий! Я не в состоянии переносить свое бессилие ни минутой дольше.
   Знакомые шаги Бена помогли Руперту справиться с охватившим его отчаянием. С Беном шел кто-то еще.
   — Глянь-ка, Ник, кого я к тебе привел, — начал с порога наряженный в лучший воскресный сюртук и напудренный парик хозяин таверны. Его более элегантный спутник был одет в костюм из серого шелка, а косицу белого парика охватывала черная шелковая лента.
   Профессия незнакомца была ясна Руперту еще до того, как Бен начал торжественно его представлять.
   — Его честь мистер Сент-Джон Мортон, барристер^[3].
   — Мистер Мортон, — с поклоном приветствовал адвоката Руперт.
   — Сэр, — поклонился в ответ тот и огляделся. — Вижу, друзья позаботились о ваших удобствах.
   — Не жалуюсь.
   — Они также наняли меня, чтобы вести ваше дело. Безусловно, я предпринимаю все, что в моих силах, чтобы отложить слушание, — добавил юрист как нечто само собой разумеющееся.
   — Потому что ускорить его — значит ускорить мою казнь? — сухо осведомился Руперт.
   — Дорогой сэр, не будем так говорить! — воскликнул барристер. — Никоим образом… никоим образом.
   — Он прав, — решительно вступил Бен. — И ты знаешь, что и мисс права. Верно она говорит, что ты сдался, даже не начав сопротивления.
   — Факты — вещь упрямая, — вздохнул Руперт. Барристер прокашлялся.
   — Я хотел бы выяснить кое-какие детали вышеупомянутых фактов, Лорд Ник. Возможно, у вас есть другое имя? — Он вопросительно поднял брови. — Имя, как бы это сказать, не столь печально известное. Такое, что в меньшей степени разъярит судью.
   — Нет, — холодно отозвался Руперт. — К сожалению, должен вас разочаровать, мистер Мортон. На процессе я буду выступать под именем Лорд Ник.
   Адвокат, казалось, не на шутку огорчился.
   — Как вам будет угодно. Но я решительно не советовал бы вам этого делать.
   — Приму к сведению. Я высоко ценю ваше участие, но тем не менее не думаю, что наша беседа может оказаться полезной. К тому же я хотел бы закончить утренний туалет… — Ив подтверждение этих слов он погладил свой небритый подбородок.
   Адвокат обескураженно посмотрел на него. Бен стоял с недовольным выражением лица. Если подсудимый отказывается от услуг защитника, вряд ли кто-нибудь еще сможет ему помочь.
   Юрист вышел. Бен проводил его до двери и остановился. — Тебе составить компанию, Ник?
   Руперт покачал головой.
   — Сегодня, Бен, я могу составить хорошую компанию лишь дьяволу. Не думай, что я неблагодарный. Однако передай мистеру Мортону, что нечего оттягивать процесс. Я хочу поскорее со всем покончить.
   — Какой прок так спешить. Ник? — посетовал Бен.
   — Ненавижу неопределенность, — холодно улыбнулся Руперт.
   Бон свирепо посмотрел на него, затем, пожав плечами, заспешил вслед за адвокатом.
   Руперт бросился на кровать. Он лежал недвижимо, уставясь в оштукатуренный потолок. Если так продолжать, то он лишится всех своих друзей. Но почему они не понимают, что нет никакого смысла обманывать себя несбыточными надеждами. Его единственное утешение в том, чтобы принять неизбежное, и это смирение поможет встретить смерть спокойно и достойно. Поможет пережить потерю любви, которая стала частью его самого.
   Может быть, если бы он принял эту любовь раньше, он бы забыл о мести и отдался счастью, которое в этом мире — он был абсолютно уверен — редко к кому приходит. Вместо этого он стал рабом своей навязчивой идеи, появившейся с тех самых пор, как Каллум Уиндхэм бежал из родного дома. И эта идея привела его к подножию виселицы на площади Тайберн.
 
   Октавия, ничего не видя перед собой от слез, шла от Холборна к набережной. Она была потрясена сознанием своей ошибки. Похищением злополучного кольца она лишь подчеркнула невозможность изменить теперешнее положение. А ведь она прекрасно знала, как важно для Руперта управлять событиями. Как ему необходимо быть уверенным, что все нити в его руках. Сделав то, что сделала она, преуспев там, где проиграл он, Октавия буквально ткнула его носом в провал.
   Достигнув результата там, где он ничего не смог, она только сделала его уязвимее. Но если бы представилась возможность начать все сначала, Октавия поступила бы так же.
   Она была так погружена в собственные горестные размышления, что поначалу даже не заметила, что творится вокруг. Вдруг ее оттолкнули к стене, и отвратительная вонь ударила в нос: топот бегущих ног и вопли тысяч людей вернули ее в реальную жизнь. Прижавшись к стене, Октавия, наблюдала за происходящим.
   Улица была запружена куда-то сосредоточенно спешащими людьми. Они тащили палки и камни, а их лица были искажены гримасами какой-то ошеломляющей ненависти. Людская волна прокатилась мимо Октавии, и с другого конца улицы донеслись крики: «На Вестминстер! На Вестминстер!"
   Людской поток через Вестминстерский мост со стороны Сент-Джордж Филдс направлялся в парламент с петицией об аннулировании Акта о свободной католической церкви. Лорд Джордж Гордон выступил в это утро перед народом и, судя по лицам, каждое его слово лопало в цель.
   Октавия скользнула в узкий проулок. Ей совсем не хотелось быть подхваченной этим людским приливом — и каким приливом! Человеческая масса все текла и текла мимо, и все люди казались на одно лицо — перекошенные черты и одинаковый фанатичный блеск глаз. И каждый выкрикивал боевой девиз толпы: «Долой папство! Долой папство!"
   Через толпу проплыл экипаж. Но в карету были впряжены не лошади. Ее тянули, обливаясь потом, ликующие парни, а толпа их подбадривала, отступая назад и освобождая проход.
   В окне кареты, улыбаясь и приветственно махая рукой, показался молодой человек, и толпа снова взорвалась воплями одобрения:
   — Лорд Джордж! Лорд Джордж! Дорогу лорду Джорджу!
   Зачарованная, Октавия не отрываясь смотрела на человека, способного так разжечь огромную толпу. Младший сын герцога Гордона обладал ничем не примечательной внешностью. Быстроглазый, живой, но отнюдь не из того теста, из которого лепят героев. И несмотря на это, он был героем для этой безумной, неистовствующей толпы.
   Их были тысячи и тысячи, и Октавия не могла дождаться, когда же они наконец пройдут.
   Но вот человеческий поток поредел, и на улице остались лишь немногие отставшие от ушедшей вперед толпы. Однако рев множества глоток еще был слышен, и от этого звука у Октавии бежали по спине мурашки.
   Она быстро шла по Пиккадилли, замечая, что торговцы закрывают ставни своих лавок, а горожане собираются группками на перекрестках и со встревоженными лицами перешептываются между собой. Некоторые уже малевали на стенах и дверях своих домов лозунг «Долой папство!» — талисман, который должен уберечь их от ярости черни.
   После всего, что видела Октавия, она не сомневалась: достаточно малой искры, чтобы произошел взрыв. Если парламент отвергнет петицию, если хоть один человек будет против, толпа превратится в дикую силу.
   Задыхаясь от быстрого шага, Октавия повернула на Довер-стрит. От страха слезы ее давно высохли.
   Когда она взлетала по ступеням парадной двери, откуда-то снизу раздался тоненький голосок:
   — Мисс Тави, напишите «Долой папство!» на двери.
   — Фрэнк! — Перегнувшись через перила, Октавия силилась разглядеть маленькую фигурку. — Где же ты был? Мы так о тебе беспокоились.
   Мальчик поднялся, готовый в любое мгновение пуститься наутек. Он казался принюхивающимся маленьким зверьком, с настороженными глазками, испуганно следящим за каждым ее движением.
   — А вы не сдадите меня легавым?
   — Нет, — заверила его Октавия. — Иди сюда. Обещаю, никто не причинит тебе никакого вреда. Фрэнк, однако, не двинулся с места.
   — Да я пришел просто сказать, чтоб эту штуку на двери намалевали. Я давеча сам слышал — они там толковали. Мы, говорят, подпустим красного петуха во всякий дом, где нет этих слов.
   — Кого ты слушал?
   — Да парни из таверны. Я-то как раз под столом схоронился. А они вот и говорят. Так что уж вы делайте как велено, мисс Тави.
   Прежде чем Октавия успела что-либо ответить, Фрэнк выскочил из-под лестницы и стрелой помчался по улице, словно за ним по пятам бежали все черти ада.
   — Это был Фрэнк, миледи? — спросил открывший дверь Гриффин, глядя вслед убегающей фигурке.
   — Да. — Нахмурившись, Октавия вошла в дом. — Что-то затевается, Гриффин. Фрэнк сказал, чтобы мы написали «Долой папство!» на двери, если не хотим, чтобы нас спалили. Он пришел специально, чтобы нас предупредить. Забавно, правда?
   — Может, и так, мадам. Но почему же он в таком случае убежал?
   — Он все еще боится. Потребуется немало времени, чтобы приручить этого маленького подранка, — отозвалась Октавия. — Но я думаю, мы должны последовать его совету, Гриффин.
   — Да, мадам. Кругом разное толкуют… разные слухи… Может, просто паника, но нельзя полагаться на случай.
   — Да, я согласна. — Октавия направилась к лестнице.
   — Кстати, миледи. Недавно заходил лорд Уиндхэм. Кажется, он уверен, что вчера вечером что-то потерял в маленькой гостиной. — Гриффин не поднимал глаз от медного подноса для визитных карточек.
   — Да? И что же он искал? — равнодушно осведомилась Октавия.
   — Он не говорил, миледи. Но два его лакея и горничная перевернули вверх дном всю гостиную.
   — И нашли что-нибудь?
   — Не думаю, миледи. Уходил он в дурном расположении духа.
   — Странно, — небрежно проронила Октавия. — Но думаю, что бы он там ни потерял, все найдется, когда комнату начнут убирать.
   С этими словами она направилась наверх. Оставалось надеяться, что Филипп не обвинит ее в воровстве. У него нет никаких оснований подозревать ее в краже кольца.
   — Октавия, дорогая девочка, мне немного одиноко. — Проходя мимо комнат Оливера, Октавия услышала его голос. — Мне грустно и тоскливо сегодня.
   — Я зайду и посижу с тобой, папа.
   — Почему, скажи на милость, ты во вдовьем трауре?! — воскликнул Оливер при появлении дочери. — Что-нибудь случилось с Уорвиком?
   В голосе отца звучала настороженность, и Октавия порадовалась, что на ней вуаль, — никогда нельзя быть уверенным в том, что Оливер видит, а чего нет. О чем он догадывается и что предпочитает не замечать.
   — Конечно, нет, папа. Но что-то творится на улицах. Лорд Джордж Гордон сегодня собрал народ, и сейчас все они направились к Вестминстеру.
   — Неужели? — У Оливера загорелись глаза, и он тут же забыл о своем вопросе. — Тогда войди и расскажи мне.
   — Я только сниму плащ.
   Октавия прошла к себе в комнату, думая о том, как мирно проведут они с отцом остаток дня. Она скажет Гриффину, что се ни для кого нет дома, и окунется в детство.
   Но в этот день посетителей и не было, доходили лишь новости, принесенные испуганными слугами и посыльными. Почти двадцатитысячная толпа пошла к Сент-Стивенз в Вестминстере. Ста девяноста двумя голосами против шести парламент высказался против принятия петиции, отправив лорда Джорджа и его сторонников восвояси.
   Весь вечер и всю ночь город сотрясали погромы. Толпа поджигала дома министров, послов и всех, кого считала друзьями католиков. Пламя пожаров высоко металось на фоне ночного неба.
   Дважды толпа могучим потоком проносилась по Довер-стрит. Октавия с отцом наблюдали с крыши, как обезумевшие люди размахивали горящими головнями и били окна в доме напротив. На дверях их собственного дома были написаны магические слова, так что толпа прокатывалась мимо не останавливаясь.
   На рассвете со стороны Стрэнда послышались звуки решительного сражения. К пронзительным воплям бунтовщиков присоединился рев солдат, когда пехота и конница атаковали восставших. Толпа, визжа, ворвалась на Довер-стрит, преследуя солдат, шаг за шагом отступавших и уводивших с собой горсточку арестованных, которых им было приказано доставить в Олд Бейли и Ньюгейт.
   — Господь, спаси и сохрани нас, — бормотал Оливер. — Что же люди творят друг с другом во имя Всемогущего Бога? — И, направившись к ведущей на чердак двери, добавил:
   — Я иду спать, дитя мое. По меньшей мере на несколько часов.
   — А я немного побуду здесь.
   Октавия чувствовала, что сгрудившиеся позади нее слуги застыли, как и она, в ужасе от происходящего внизу побоища.
   Но на рассвете в городе наступило затишье, а ночное кровопролитие и охватившее всех безумие уступили место полному изнеможению. В воздухе еще пахло едкой гарью, а над крышами висела плотная завеса дыма. Октавия, последовав примеру отца, отправилась спать, и ее последней мыслью, прежде чем действительность угасла, была мысль о Руперте.
   Знает ли он в Ньюгейте, что происходит в городе? Вряд ли туда пускают посетителей. Но заключенные должны слышать шум. И должны увидеть, как приведут арестованных бунтовщиков. Тогда они обо всем догадаются. Руперт должен понять, почему она не приходит.
   К вечеру все началось снова. Вопли и крики, звон разбитых стекол, яркое пламя, мелькающие на улицах пьяные, обезумевшие лица.
   — Где же солдаты? — шептала Октавия. После выступления накануне не было заметно никаких признаков сопротивления восставшим. В городе совершенно беспрепятственно продолжалась оргия разрушений. Поджигали дома предполагаемых папистов и их сторонников, вытаскивали на улицы бесценные книги, мебель, занавески, белье и устраивали огромные костры, плясали с почерневшими рожами в наводящем ужас свете пламени, раскупоривали на каждом углу награбленные из разгромленных таверн бутылки с вином и пивные бочонки.
   — Может, никак не найдут нужного человека, который дал бы приказ выступить? — предположил Оливер с довольной ухмылкой.
   Анархия развлекала его. Он знал исторические прецеденты в прошлом, которыми так восхищался. Но видеть, как подобные события разворачиваются прямо перед глазами, — высшее эмпирическое наслаждение для истинного ученого.
   Как это ни парадоксально, но его объяснение казалось единственно возможным. Толпа продолжала беспрепятственно неистовствовать четыре дня, в течение которых здравомыслящие горожане писали на своих дверях спасительные слова и, закрывшись, дрожали дома.

Глава 25

   Это случилось вечером восьмого июня.
   В гостиной с застывшим лицом появился Гриффин и оскорбленным тоном объявил:
   — В кухне какой-то человек, миледи. Утверждает, что должен срочно с вами увидеться.
   — Эй, приятель, брысь с дороги! — раздался из-за его спины голос Бена, который, бесцеремонно отодвинув дворецкого, входил в комнату. — Мисс, на одно словечко.
   По кислой физиономии Гриффина Октавия легко догадалась, что произошло в кухне. Попытка дворецкого остановить неприличного посетителя успехом не увенчалась, а повторять ее еще раз он не осмелился.
   — Все в порядке, Гриффин. Лорд Уорвик знает этого человека, — успокаивающе проговорила Октавия, хотя сердце у нее бешено колотилось, а в висках стучало.
   Гриффин поклонился и вышел, оставив на всякий случай дверь полуоткрытой. Бен плотно ее затворил. С сияющими глазами он подошел к Октавии. Лицо его было выпачкано сажей, а одежда разодрана.
   — Этот сброд собирается подпалить Ньюгейт, — сообщил он. — Хочет выпустить братву. Тех, кого солдаты зацапали в первый день. Ну а мы тут подумали, не освободить ли нам кой-кого еще.
   Октавия вскочила.
   — Ты полагаешь, удастся? Поджечь тюрьму? Ведь она из железа и камня.
   — Эх, мисс, повидали бы вы в эти дни с мое, убедились бы, какая силища у огня, — мрачно ответил Бен. — Ну, я только хотел вам сказать, как обстоят дела. Малость приободрить вас.
   — Ой, Бен! — И к удивлению и крайнему замешательству Бена, Октавия, обхватив его за шею, с искренним пылом поцеловала измазанную сажей щеку. — Подожди здесь, я буду через минуту готова и пойду с тобой.
   — Э нет, мисс. Это дело не для вас, — встревожился Бен.
   — Подумаешь, — насмешливо ответила Октавия. — А выходить на большую дорогу для меня? Не говоря уж о куче других вещей. Так что это дело мне как раз подходит. Подожди здесь. Я вернусь через пять минут.
   Прежде чем Бен успел придумать ответ, Октавия выбежала из комнаты. Бену же ничего не оставалось, как, дергая себя за подбородок, мерить шагами гостиную и гадать, как отнесется Лорд Ник к тому, что его хозяйка впуталась в эту затею.
   Не прошло и пяти минут, как в комнату впорхнула Октавия в своем ярко-оранжевом платье девицы из таверны, в обвязанном вокруг головы красном платке и грубых деревянных башмаках.