Но всадник догонял нас. Когда он подъехал ближе, один из старших ребят, обладавший острым зрением, узнал его. Это был Стремительный Поток, молодой воин нашей группы. Несколько месяцев назад, к концу зимы, после памятного столкновения во время военного танца, он отделился от нас вместе с моим дядей Раскатистым Громом. Мы придержали коней, чтобы дружески приветствовать его, но он, не останавливаясь, крикнул:
— Где лагерь?
Мы показали направление и помчались за ним.
Неожиданное появление Стремительного Потока и его бешеная скачка взволновали нас. Старшие ребята засыпали его вопросами. Он отделывался от них отрывистыми, ничего не значащими словами. Мы догадались, что случилось какое-то несчастье. Я подогнал коня к Стремительному Потоку и крикнул:
— Где… Косматый… Орленок?
— Умер! — прокричал воин.
От быстрой скачки у меня шумело в ушах, поэтому мне показалось, что я плохо понял воина.
— Где он? — повторил я.
— Умер!.. — заорал Стремительный Поток, повернув ко мне лицо. — Убит…
Теперь я расслышал и закричал изо всех сил:
— Зачем ты так шутишь?
— Глупыш, я не шучу! Убит…
Этот первый в жизни жестокий удар я почему-то принял поразительно спокойно. Только спустя несколько мгновений в моем воображении ярко встала картина нашего расставания: я с луком в руках и Косматый Орленок, уходящий от меня к своим родителям. Ноги его были коротковаты, и это делало его немного похожим на неуклюжего медвежонка… Вспомнилась и та печаль, которая охватила меня, когда Косматый Орленок исчезал из моих глаз. Исчезал насовсем… Исчез! Убит!..
Весь дальнейший путь я уже ни о чем не думал. Здоровая натура ребенка как бы погрузила все в успокаивающий мрак. Только крепче пришлось держаться за гриву коня, чтобы не свалиться в сумасшедшем галопе.
В лагере немедленно созвали совет племени. Мы узнали подробности происшедшего. Воины племени кроу, из неспокойной группы Окоток, напали на отряд Раскатистого Грома, когда он расположился лагерем у подножия Скалистых гор. Слухи о враждебности Окоток, к сожалению, не были выдумкой. Но, что всего примечательнее, среди кроу оказались белые люди — возможно, Рукстон и его шайка. Им понадобились лошади. И тут нападавшим неожиданно повезло: они захватили всех лошадей — свыше ста, — за исключением одной, на которой Стремительный Поток прискакал к нам.
Когда нападающие стали захватывать лошадей, люди из отряда дяди проснулись и дали отпор кроу. Но воинам Раскатистого Грома не удалось даже выступить из лагеря. Их встретил убийственный огонь винтовок: это была засада белых. Несколько наших пали, остальные вынуждены были отступить, а тем временем кроу под прикрытием сильного огня поспешно угоняли лошадей. Погибли четыре наших воина, одна женщина и… Косматый Орленок. Как погиб мальчик, никто не знал. Возможно, что в сутолоке бросился к лошадям и в это время пуля настигла его. Скрытые в ночном мраке белые стрелки били по каждому, кто попадал на мушку.
Нападение произошло два дня назад более чем за сто километров от нас. Раскатистый Гром и его люди не могли пуститься в погоню из-за отсутствия лошадей. Они укрепились в лагере. Но до отъезда Стремительного Потока никто на них не нападал. Видимо, грабителям нужны были только лошади.
Совет наших старейшин продолжался недолго. Решено было отбить награбленное и дать кроу хороший урок. Немедленно принялись сворачивать лагерь, и уже через два часа мы выступили.
Быстрота передвижения индейских племен всегда вызывала беспокойство и удивление врагов. Благодаря этой быстроте индейцы прерий в течение десятков лет затяжной войны успевали вовремя оказывать сопротивление медлительным войскам Соединенных Штатов. В нашем лагере было много дряхлых старцев, грудных младенцев и много всякого имущества, не говоря уже о сделанных из бизоньих шкур покрытий для вигвамов. Все это было навьючено на коней или уложено на травуа — походные носилки, которые одним концом привязывались к седлу, а другим концом волочились по земле.
Мы ехали всю ночь и так быстро, что на рассвете уже были у цели. Дядю и его людей мы застали невредимыми.
О большой деликатности наших людей говорило поведение вождя Шествующей Души и шамана Белого Волка по отношению к моему дяде. К нему, который сам порвал с нами и был виноват в происшедшем несчастье, отнеслись как к равному: никто не упрекал его, никто даже словом не упомянул о прошлом. Все вели себя так, словно только вчера по-хорошему распростились с ним.
Я стоял возле отца во время встречи братьев. Раскатистый Гром был явно смущен, даже я заметил это. Дядя неуверенно подошел к отцу и крепко пожал ему руку. Говорил он тише, чем обычно:
— Была туча надо мной. Я сам навлек ее на себя.. Ударил гром…
— Тучи эти, — мягко прервал его отец, — недолговечны, брат: ветер всегда развеет тучи. А после них появится светлое небо.
— Но вред, который причинил гром, остается: здоровый маленький дубок сломлен.
— Не в наших руках изменить это, брат… Такова судьба всех людей. На каждою падет молния, которая ему предназначена. Один дубок сломлен, но рядом растут другие.
Я был тогда еще мал, но и мне стало понятно, о ком шла речь. Отец и дядя говорили о Косматом Орленке. Я злился на них за то, что они так спокойно беседовали о его смерти, — сам я чувствовал, будто мне кто-то вонзил в грудь отравленную стрелу. О смерти друга я не смог бы сейчас сказать ни слова.
Дядя, оказывается, не тратил времени даром. Он послал по следу врагов своих разведчиков, которые хоть и шли пешком, но узнали многое. Выносливые, как антилопы, они шли за врагами много часов без отдыха. Выяснилось, что кроу вышли из предгорий в открытые прерии и направились на юго-запад, видимо, в сторону форта Бентон. Это был единственный в окрестности большой форпост американцев на реке Миссури; он находился в трехстах километрах от нас. С кроу по-прежнему ехали белые. Как оказалось, это действительно была шайка Рукстона. Она, должно быть, собиралась продать в форте Бентон украденных лошадей. Форт, расположенный, так сказать, на границе «цивилизации», был в те времена оживленным торговым центром.
К нашему счастью, грабители не очень спешили. Они считали, что мой дядя не сможет преследовать их. Уверенные в своем численном перевесе, они много и беззаботно охотились по пути. Догнать их не стоило большого труда.
Исконный наш обычай требовал: перед тем как отправиться на битву, надо получить добрый совет от невидимых сил и выслушать предсказания о результатах военного похода. Происходило это по давно установленному церемониалу. Вождь шел к шаману и приносил ему в дар трубку. Если шаман принимал ее и закуривал, это свидетельствовало о том, что он берет на себя ответственность за судьбу похода и обязуется сопровождать воинов во всех сражениях. Вождь перечислял имена добровольцев — у индейцев никогда никого не принуждали участвовать в наступательных военных действиях. Потом шаман предлагал вождю прийти на следующую ночь для дальнейшего совещания.
После ухода вождя шаман вступал в общение с духами и узнавал от них о том, какая судьба ожидает воинов. Если он получал знамение, что врагов погибнет много, больше, чем наших, то поход получал благословение. Как видно из этого, шаман принимал на себя исключительную ответственность перед племенем и именно он решал, быть войне или нет.
На этот раз все обряды выполнялись поспешно: дело шло о погоне за бежавшим врагом. Уже через несколько часов после прибытия в лагерь Раскатистого Грома шаман Белый Волк заявил, что поход будет иметь полный успех: врагов погибнет восемь человек, а наши все уцелеют. Людей охватила радость, и к выступлению стали готовиться всем лагерем. Воины, выделенные для битвы, должны были уйти вперед только тогда, когда мы приблизимся к стоянке врагов. Группа оставалась на месте еще несколько часов, чтобы дождаться наступления ночи и в сумерки выполнить самый важный обряд — «пророчество бизоньего черепа».
Обычно для этого требовалась голова только что убитого бизона. Но за несколько часов, которые оставались до похода, трудно было добыть бизона, поэтому удовольствовались старым черепом, найденным в прерии.
На закате солнца череп положили на то место, где стояли вигвамы лагеря, теперь уже свернутые и навьюченные на коней. В нескольких шагах от черепа уселась в круг вся наша группа, за исключением тех, кто был послан на отдаленные посты сторожить лагерь. Даже детям было разрешено присутствовать на церемонии, только нас поместили вне круга, позади взрослых.
Белый Волк сел около черепа и начал петь заклинания. Приближалась ночь, только на западе еще горела светлая полоска. На ближних холмах, как бы вторя песне шамана, тоскливо завыли степные волки — койоты. Кончив песню, Белый Волк обратился к собравшимся воинам и велел им как можно пристальнее вглядываться в череп бизона. Если голова подаст знак, они должны благодарить духов за хорошее предсказание. В полумраке едва виднелось на земле светлое пятно черепа.
Когда Белый Волк затянул вторую песнь, из глазниц черепа бизона посыпались искры. Череп начал раскачиваться, как голова зверя, только что раненного пулей. Дым повалил из ноздревых отверстий, из черепа раздалось мычанье.
Мы, дети, во время этого обряда замирали от страха Но когда череп изверг искры, да еще стал мычать и раскачиваться из стороны в сторону, мы закричали от ужаса и, как обезумевшие, бросились врассыпную. Старшие погнались за нами и переловили нас по одному. На обратном пути в лагерь они успокаивали нас: нечего, мол, бояться — череп бизона обещал удачный поход. Матери добродушно подсмеивались над нашим страхом и шутливо называли нас «маленькими девчонками». Обижаться не приходилось: мы заслуживали этого.
Я должен еще раз подчеркнуть: то, что в те времена казалось нам сверхъестественным и таинственным, теперь может быть объяснено. В глазницы черепа шаман, наверно, вложил какие-нибудь фосфоресцирующие корешки и в наступившей темноте мог незаметно раскачивать череп при помощи конского волоса. А то, что Белый Волк обладал способностью чревовещания, теперь для меня совершенно ясно; не сомневаюсь, что мычанье издавал он. Конечно, его можно упрекнуть в том, что он так дурачил нас своими «чарами». Тогда мы были еще глубоко суеверны, и только такими фокусами шаман мог поддерживать свое постоянное влияние на племя. Сегодня я все это понимаю, но в ту ночь «чары» Белого Волка произвели на меня непередаваемое впечатление. И какой страх тогда испытали мы!
Вскоре группа выступила в путь. Воинственный пыл наполнял сердца всех. Уверенность в победе и мужество сопутствовали нам в походе. Этого, видимо, и добивался Белый Волк.
МОЯ ПЕРВАЯ БИТВА
ПРИСЯГА БОЛЬШОМУ РОГУ
— Где лагерь?
Мы показали направление и помчались за ним.
Неожиданное появление Стремительного Потока и его бешеная скачка взволновали нас. Старшие ребята засыпали его вопросами. Он отделывался от них отрывистыми, ничего не значащими словами. Мы догадались, что случилось какое-то несчастье. Я подогнал коня к Стремительному Потоку и крикнул:
— Где… Косматый… Орленок?
— Умер! — прокричал воин.
От быстрой скачки у меня шумело в ушах, поэтому мне показалось, что я плохо понял воина.
— Где он? — повторил я.
— Умер!.. — заорал Стремительный Поток, повернув ко мне лицо. — Убит…
Теперь я расслышал и закричал изо всех сил:
— Зачем ты так шутишь?
— Глупыш, я не шучу! Убит…
Этот первый в жизни жестокий удар я почему-то принял поразительно спокойно. Только спустя несколько мгновений в моем воображении ярко встала картина нашего расставания: я с луком в руках и Косматый Орленок, уходящий от меня к своим родителям. Ноги его были коротковаты, и это делало его немного похожим на неуклюжего медвежонка… Вспомнилась и та печаль, которая охватила меня, когда Косматый Орленок исчезал из моих глаз. Исчезал насовсем… Исчез! Убит!..
Весь дальнейший путь я уже ни о чем не думал. Здоровая натура ребенка как бы погрузила все в успокаивающий мрак. Только крепче пришлось держаться за гриву коня, чтобы не свалиться в сумасшедшем галопе.
В лагере немедленно созвали совет племени. Мы узнали подробности происшедшего. Воины племени кроу, из неспокойной группы Окоток, напали на отряд Раскатистого Грома, когда он расположился лагерем у подножия Скалистых гор. Слухи о враждебности Окоток, к сожалению, не были выдумкой. Но, что всего примечательнее, среди кроу оказались белые люди — возможно, Рукстон и его шайка. Им понадобились лошади. И тут нападавшим неожиданно повезло: они захватили всех лошадей — свыше ста, — за исключением одной, на которой Стремительный Поток прискакал к нам.
Когда нападающие стали захватывать лошадей, люди из отряда дяди проснулись и дали отпор кроу. Но воинам Раскатистого Грома не удалось даже выступить из лагеря. Их встретил убийственный огонь винтовок: это была засада белых. Несколько наших пали, остальные вынуждены были отступить, а тем временем кроу под прикрытием сильного огня поспешно угоняли лошадей. Погибли четыре наших воина, одна женщина и… Косматый Орленок. Как погиб мальчик, никто не знал. Возможно, что в сутолоке бросился к лошадям и в это время пуля настигла его. Скрытые в ночном мраке белые стрелки били по каждому, кто попадал на мушку.
Нападение произошло два дня назад более чем за сто километров от нас. Раскатистый Гром и его люди не могли пуститься в погоню из-за отсутствия лошадей. Они укрепились в лагере. Но до отъезда Стремительного Потока никто на них не нападал. Видимо, грабителям нужны были только лошади.
Совет наших старейшин продолжался недолго. Решено было отбить награбленное и дать кроу хороший урок. Немедленно принялись сворачивать лагерь, и уже через два часа мы выступили.
Быстрота передвижения индейских племен всегда вызывала беспокойство и удивление врагов. Благодаря этой быстроте индейцы прерий в течение десятков лет затяжной войны успевали вовремя оказывать сопротивление медлительным войскам Соединенных Штатов. В нашем лагере было много дряхлых старцев, грудных младенцев и много всякого имущества, не говоря уже о сделанных из бизоньих шкур покрытий для вигвамов. Все это было навьючено на коней или уложено на травуа — походные носилки, которые одним концом привязывались к седлу, а другим концом волочились по земле.
Мы ехали всю ночь и так быстро, что на рассвете уже были у цели. Дядю и его людей мы застали невредимыми.
О большой деликатности наших людей говорило поведение вождя Шествующей Души и шамана Белого Волка по отношению к моему дяде. К нему, который сам порвал с нами и был виноват в происшедшем несчастье, отнеслись как к равному: никто не упрекал его, никто даже словом не упомянул о прошлом. Все вели себя так, словно только вчера по-хорошему распростились с ним.
Я стоял возле отца во время встречи братьев. Раскатистый Гром был явно смущен, даже я заметил это. Дядя неуверенно подошел к отцу и крепко пожал ему руку. Говорил он тише, чем обычно:
— Была туча надо мной. Я сам навлек ее на себя.. Ударил гром…
— Тучи эти, — мягко прервал его отец, — недолговечны, брат: ветер всегда развеет тучи. А после них появится светлое небо.
— Но вред, который причинил гром, остается: здоровый маленький дубок сломлен.
— Не в наших руках изменить это, брат… Такова судьба всех людей. На каждою падет молния, которая ему предназначена. Один дубок сломлен, но рядом растут другие.
Я был тогда еще мал, но и мне стало понятно, о ком шла речь. Отец и дядя говорили о Косматом Орленке. Я злился на них за то, что они так спокойно беседовали о его смерти, — сам я чувствовал, будто мне кто-то вонзил в грудь отравленную стрелу. О смерти друга я не смог бы сейчас сказать ни слова.
Дядя, оказывается, не тратил времени даром. Он послал по следу врагов своих разведчиков, которые хоть и шли пешком, но узнали многое. Выносливые, как антилопы, они шли за врагами много часов без отдыха. Выяснилось, что кроу вышли из предгорий в открытые прерии и направились на юго-запад, видимо, в сторону форта Бентон. Это был единственный в окрестности большой форпост американцев на реке Миссури; он находился в трехстах километрах от нас. С кроу по-прежнему ехали белые. Как оказалось, это действительно была шайка Рукстона. Она, должно быть, собиралась продать в форте Бентон украденных лошадей. Форт, расположенный, так сказать, на границе «цивилизации», был в те времена оживленным торговым центром.
К нашему счастью, грабители не очень спешили. Они считали, что мой дядя не сможет преследовать их. Уверенные в своем численном перевесе, они много и беззаботно охотились по пути. Догнать их не стоило большого труда.
Исконный наш обычай требовал: перед тем как отправиться на битву, надо получить добрый совет от невидимых сил и выслушать предсказания о результатах военного похода. Происходило это по давно установленному церемониалу. Вождь шел к шаману и приносил ему в дар трубку. Если шаман принимал ее и закуривал, это свидетельствовало о том, что он берет на себя ответственность за судьбу похода и обязуется сопровождать воинов во всех сражениях. Вождь перечислял имена добровольцев — у индейцев никогда никого не принуждали участвовать в наступательных военных действиях. Потом шаман предлагал вождю прийти на следующую ночь для дальнейшего совещания.
После ухода вождя шаман вступал в общение с духами и узнавал от них о том, какая судьба ожидает воинов. Если он получал знамение, что врагов погибнет много, больше, чем наших, то поход получал благословение. Как видно из этого, шаман принимал на себя исключительную ответственность перед племенем и именно он решал, быть войне или нет.
На этот раз все обряды выполнялись поспешно: дело шло о погоне за бежавшим врагом. Уже через несколько часов после прибытия в лагерь Раскатистого Грома шаман Белый Волк заявил, что поход будет иметь полный успех: врагов погибнет восемь человек, а наши все уцелеют. Людей охватила радость, и к выступлению стали готовиться всем лагерем. Воины, выделенные для битвы, должны были уйти вперед только тогда, когда мы приблизимся к стоянке врагов. Группа оставалась на месте еще несколько часов, чтобы дождаться наступления ночи и в сумерки выполнить самый важный обряд — «пророчество бизоньего черепа».
Обычно для этого требовалась голова только что убитого бизона. Но за несколько часов, которые оставались до похода, трудно было добыть бизона, поэтому удовольствовались старым черепом, найденным в прерии.
На закате солнца череп положили на то место, где стояли вигвамы лагеря, теперь уже свернутые и навьюченные на коней. В нескольких шагах от черепа уселась в круг вся наша группа, за исключением тех, кто был послан на отдаленные посты сторожить лагерь. Даже детям было разрешено присутствовать на церемонии, только нас поместили вне круга, позади взрослых.
Белый Волк сел около черепа и начал петь заклинания. Приближалась ночь, только на западе еще горела светлая полоска. На ближних холмах, как бы вторя песне шамана, тоскливо завыли степные волки — койоты. Кончив песню, Белый Волк обратился к собравшимся воинам и велел им как можно пристальнее вглядываться в череп бизона. Если голова подаст знак, они должны благодарить духов за хорошее предсказание. В полумраке едва виднелось на земле светлое пятно черепа.
Когда Белый Волк затянул вторую песнь, из глазниц черепа бизона посыпались искры. Череп начал раскачиваться, как голова зверя, только что раненного пулей. Дым повалил из ноздревых отверстий, из черепа раздалось мычанье.
Мы, дети, во время этого обряда замирали от страха Но когда череп изверг искры, да еще стал мычать и раскачиваться из стороны в сторону, мы закричали от ужаса и, как обезумевшие, бросились врассыпную. Старшие погнались за нами и переловили нас по одному. На обратном пути в лагерь они успокаивали нас: нечего, мол, бояться — череп бизона обещал удачный поход. Матери добродушно подсмеивались над нашим страхом и шутливо называли нас «маленькими девчонками». Обижаться не приходилось: мы заслуживали этого.
Я должен еще раз подчеркнуть: то, что в те времена казалось нам сверхъестественным и таинственным, теперь может быть объяснено. В глазницы черепа шаман, наверно, вложил какие-нибудь фосфоресцирующие корешки и в наступившей темноте мог незаметно раскачивать череп при помощи конского волоса. А то, что Белый Волк обладал способностью чревовещания, теперь для меня совершенно ясно; не сомневаюсь, что мычанье издавал он. Конечно, его можно упрекнуть в том, что он так дурачил нас своими «чарами». Тогда мы были еще глубоко суеверны, и только такими фокусами шаман мог поддерживать свое постоянное влияние на племя. Сегодня я все это понимаю, но в ту ночь «чары» Белого Волка произвели на меня непередаваемое впечатление. И какой страх тогда испытали мы!
Вскоре группа выступила в путь. Воинственный пыл наполнял сердца всех. Уверенность в победе и мужество сопутствовали нам в походе. Этого, видимо, и добивался Белый Волк.
МОЯ ПЕРВАЯ БИТВА
Мы ехали ночь, день и снова ночь. Лишь после этого нам дали двухчасовой отдых. На утро третьего дня вождь принял все меры предосторожности. Враги были близко. Костров не зажигали, расположились в долине. На вершины холмов поднимались только разведчики. Во время похода они все время шли впереди и возвращались к нам лишь с известиями. Кроу старались оставлять после себя как можно меньше следов, но, несмотря на это, даже я в некоторых местах сумел их различить и стал считать себя опытным воином.
Местность изменилась. Было меньше холмов, прерия стала ровнее, но зато ручьи и реки вырыли здесь глубокие овраги. В одном из таких оврагов и был обнаружен лагерь противника. Кроу, как видно, собирались здесь пасти лошадей не один день: из деревянных жердей они соорудили ограду, где ночью собирались держать лошадей.
Группа остановилась в небольшой котловине, километрах в десяти от лагеря кроу. В этом укрытии ждали весь день. Никого не посылали на охоту, питались мясом убитой лошади.
День был солнечный, ночь обещала быть звездной. С наступлением темноты всем лагерем тронулись в путь, чтобы подойти еще ближе к стоянке кроу. Выделенные для боя воины были уже наготове. Ребята собирались поднять плач — им велели все время оставаться в лагере, а это не могло прийтись по вкусу. Наконец отцы уступили. Мальчикам было позволено идти за воинами на определенном расстоянии. Назначили взрослого воина следить за нами, но раньше подробно объяснили, как вести себя во время сражения. Среди ребят я был самым младшим.
После ужина вождь приказал воинам и нам выкупаться в реке. Мы изо всех сил терли себя песком, чтобы уничтожить запах съеденной конины. Дело в том, что лошади не переносят запаха собственного мяса, особенно конского жира: учуяв его, они становятся совершенно бешеными и с ними тогда невозможно справиться. А мы хотели отбить наших лошадей тайком, незаметно.
Я был еще слишком мал, чтобы понимать все подробности плана нападения на лагерь кроу. Знал только, что загон, куда враг согнал лошадей, находился у реки, названия которой теперь уже не припомню. Тут же, неподалеку от загона, в низине, стояло несколько вигвамов. Два из них, ближе к загону, занимали Рукстон и его белые сообщники, в остальных разместились кроу и их семьи. Наш план заключался в том, чтобы снять жерди загона со стороны речки и через нее угнать лошадей — как своих, так и неприятеля. Стычки с кроу мы не хотели, но половина наших воинов, имевших ружья, должны были притаиться на холмах над лагерем врагов и, в случае если кроу проснутся, осыпать оба вигвама Рукстона градом пуль. Важно было держать под ударом прежде всего американцев, которые были хорошо вооружены.
Мы, ребята, пошли за отрядом, которому предстояло захватить лошадей. После ухода со стоянки много хлопот причинили нам собаки. Они чуяли, что предстоит что-то необычное, и потому рвались за нами. У каждого из нас было по одному, а то и по два любимца. Нашим матерям пришлось привязать собак в вигвамах. Мой Пононка, по волчьему обычаю, завыл на прощанье.
Около полуночи старый воин привел нас на берег речки, протекающей неподалеку от вражеского лагеря, и велел всем укрыться в прибрежных зарослях. По условленному сигналу — двукратный громкий вой волка — мы должны были бежать в сторону нашей стоянки. Среди ребят находился Сильный Голос. Он все время держал меня за руку, чтобы я не потерялся в темноте. Это прибавляло мне смелости.
Мы лежали напротив загона для лошадей, совсем близко. Призрачный свет звезд позволял нам различать очертания загородки; немного дальше возвышались более светлые треугольники вражеских вигвамов. Временами до нас доносилось тихое ржанье коней за изгородью.
Видимо, со стороны реки кроу не выставили ни одного часового. Вскоре мы заметили наших воинов, ползущих к загородке. Время от времени мы осторожно шелестели листьями зарослей, чтобы лошади слышали этот шелест и не пугались присутствия чужих людей. То один, то другой воин потихоньку приподнимался и показывался лошадям. Потом мы увидели, как воины начали разбирать изгородь.
В лагере врага среди вигвамов залаяли собаки. Принимались они лаять часто, но не злобно. Тогда наши разведчики, притаившиеся на соседних холмах, начали подражать визгу и вою койотов, чтобы кроу думали, будто их собак беспокоит близкое соседство степных волков.
В одном вигваме заплакал ребенок. В котловине было так тихо, что мы расслышали даже голос матери, убаюкивающей дитя. Один из наших ребят, десятилетний Ровный Снег, вполголоса хвастливо заметил:
— Жалко, у меня нет ружья. Я бы сразу утихомирил этого щенка!
Воин, приведший нас, резко остановил его, но Ровный Снег заговорил еще громче:
— А что, не смог бы я влепить пулю в него?
Воин подошел к мальчику, закрыл ему рот рукой и грозно прошипел:
— Молчи, сопляк, а то я сейчас свяжу тебя! Оставлю на добычу кроу, если не успокоишься!..
Это помогло. Ровный Снег умолк. Воцарилась тишина.
И тут мы увидели, как первые лошади стали выходить из пролома в загородке. Табун подошел к реке, и лошади спокойно начали пить воду. Уже самый их вид заставлял бешено колотиться наши сердца. Мы хотели что-то делать, нам трудно было усидеть на месте.
После первой группы лошадей появились другие. Но они были уже не так спокойны, к реке подбегали рысью и испуганно ржали. Десяток лошадей, другой… темная масса сбившихся крупов… Топот раздавался все громче, лошади уже мчались, все ускоряя бег…
Тревога! Кто-то в палатке кроу поднял крик. Ему ответили другие голоса. Вражеский лагерь сразу ожил.
До этой минуты тишина царила и на соседних холмах. Внезапно яркая вспышка озарила ночь, и воздух дрогнул от множества выстрелов. Это наши сверху стреляли по вигвамам Рукстона, чтобы облегчить угон лошадей тем, кто находился в котловине. Началась невероятная суматоха. Американцы и некоторые кроу стали отстреливаться. А тем временем лошади уже переправились через реку, подгоняемые нашими воинами.
Нам, мальчишкам, тоже хотелось хоть чем-нибудь отличиться. Мы орали во все горло, посылая врагам проклятия. В ответ пули начали свистеть и над нашими головами. Это еще более подстегнуло нас. Но тут вмешался старый воин.
— Глупцы! — вполголоса крикнул он. — По вашему писку враги узнали, что вы просто молокососы… Глупцы, бегите!
Он бесцеремонно начал хватать нас за шиворот и силком гнать из опасного места. Яростная стрельба не затихала. Мы были уже далеко, но звуки боя все еще долетали и сюда. Матери встретили нас не без тревоги. Их заботу мы воспринимали как посягательство на нашу честь — мы совсем не хотели быть маменькиными сынками. Но мальчишеский протест смягчил сопровождавший нас воин. Он рассказал встревоженным женщинам, как враги открыли усиленный огонь по тому месту, где мы сидели. Моя мать с нежностью посмотрела на меня и сказала:
— Это была твоя первая битва, Маленький Бизон, настоящая битва! Ведь пули свистели возле тебя?
— Да, мать! — подтвердил я, а сердце мое ширилось от сознания собственного геройства.
— Жаль только, что тебе нечем было воевать, да?
— Как это так, мать? Я воевал!
— Воевал?
— Я что было сил кричал: «Подлые трусы, я вам кости поломаю!»
— Ну? И что из этого получилось?
— Ого, получилось очень хорошо!
— Что же?
— От страха они плохо стреляли! Не могли попасть ни в одного из нас. Разве не ясно?
Мать как-то странно и таинственно улыбнулась.
— Ясно одно, — ответила она: — что ты будешь таким же великим говоруном, как и воином…
Чувствовалось, что она чего-то не договаривает. Я посмотрел ей прямо в глаза:
— Ты не веришь мне?
Вместо ответа мать обняла меня и долго прижимала к груди.
После двух бессонных ночей мне страшно захотелось спать. Так хорошо было у материнской груди, что сон совсем сморил меня, но я преодолел его и мужественно вырвался из ее объятий.
Пригнали добытых лошадей. Они уже были спутаны и не могли убежать. Мы насчитали их больше сорока. Но оказалось, что это не наши лошади, да и вообще это была только незначительная часть табуна, находившегося в лагере кроу. Предусмотрительный враг за первой загородкой устроил вторую, побольше; в ней и содержались лошади Раскатистого Грома. Увы, наши воины этого не знали, и в их руки попали только сорок голов, оказавшихся во внешнем загоне. Но нас устраивала и эта добыча, тем более что лошади оказались неплохими.
Было еще темно и далеко до рассвета. Вернулись воины, которые вели огонь с холмов. Их переправа через реку была нелегкой; они хотели поджечь вражеский лагерь, но противник держался крепко и не допустил этого. Зато в качестве трофеев наши принесли двух убитых американцев, одного павшего кроу и одного тяжелораненого, который через час умер. Пока раненый находился в сознании, Два Броска старался выпытать у него побольше сведений. То, что он узнал, вызвало общее возмущение.
Оказывается, кроу вначале и не думали выступать против нас. Рукстон долго уговаривал их — обещал, грозил, спаивал, — и в конце концов они уступили ему. Кроу согласились выкрасть для него наших лошадей, которых он хотел продать, как мы и предполагали, в форте Бентон. Итак, кроу были только орудием, а он, Рукстон, — злым духом и источником стольких несчастий.
С нашей стороны никто не погиб, но несколько человек получили легкие ранения. Наш шаман Белый Волк тоже был ранен и не совсем обычно. Пуля попала ему в самую грудь, но даже не поцарапала тела: она ударила в роговой черепаший панцирь, который шаман носил на груди. Панцирь только треснул. Однако сильный удар в грудь вызвал у Белого Волка кровотечение изо рта, и оно продолжалось несколько часов.
От нашего временного лагеря до стоянки врага было всего пять километров. Наша группа не ожидала никакого нападения со стороны ошеломленных кроу, но осторожность требовала, чтобы мы поскорее уходили отсюда. Все уже было готово к походу. И вдруг кто-то заметил, что нет одного из лучших наших воинов, Ночного Орла. Он был в отряде, который с холмов стрелял по врагу, а потом вместе с другими старался поджечь лагерь кроу. В последний раз его видели у реки. С того момента он исчез.
До рассвета оставалось еще несколько часов. Вождь Шествующая Душа приказал дожидаться: а вдруг Ночной Орел еще вернется? Но он не возвращался.
Весь лагерь ждал в угрюмом молчании. Время уходило. Все решили, что Ночной Орел убит и тело его лежит где-нибудь вблизи вражеского лагеря. Возникли всякие догадки и предположения. Старые воины собрались вместе и о чем-то стали совещаться. Потом плотной враждебной толпой они двинулись к Белому Волку.
Белый Волк все еще сидел на земле. Кровь, не останавливаясь, сочилась из его рта. Воины окружили его, и один из них гневно сказал:
— Белый Волк, ты был великим шаманом! Ты поклялся нам, что мы поразим восемь врагов, а их погибло только четыре.
Белый Волк должен был сплюнуть кровь, чтобы ответить. Он сказал хриплым голосом:
— Откуда ты знаешь, что их погибло только четыре?
— Можешь пойти в кусты и посмотреть. Они лежат там. Больше четырех не насчитаешь…
— А откуда тебе ведомо, что в лагере врага не лежат еще четыре?
На это трудно ответить. Воин уже мягче произнес:
— Этого я не знаю…
Но толпа все еще стояла неподвижно и угрюмо. В темноте она казалась грозной черной стеной.
Через минуту другой воин продолжал обвинять Белого Волка:
— Ты обещал нам, что в этом походе мы не потеряем никого, и ошибся!
— Невидимые силы не ошибаются!
— Мы потеряли одного: погиб Ночной Орел.
— Не погиб!
— Где же он?
— Придет!
— Почему же он не пришел до сих пор? Он погиб, Белый Волк, погиб! — крикнул воин.
Другие стали вторить ему. Даже женщины стонали:
— Погиб Ночной Орел!
— Конечно, погиб!
— Нас обманывают!
Белый Волк медленно встал. Когда он выпрямился, нам показалось, что ростом он много выше всех воинов.
— Люди племени черноногих! — громким, на этот раз звучным, как металл, голосом сказал он. — Помните одно: невидимые силы никогда не ошибаются! Невидимые силы никогда не обманывают!
Под воздействием этих твердых, решительных слов все умолкли. Только через несколько минут кто-то крикнул из последних рядов:
— Это правда, что невидимые силы не ошибаются! Но ошибаться может шаман, если притупился его слух и он не слышит того, что говорят невидимые силы!
— Да, это правда! Виновен шаман! — послышалось с разных сторон.
— Белый Волк! — продолжал первый воин. — Мы все твои друзья, а не враги. Мы тебе советуем искренне: уйди на несколько недель в тайные места, укрепи свою чародейскую власть. Мы советуем тебе это для пользы племени!
— Нет, — крикнул шаман, — власти я не потерял!.. — Потом добавил еще более звучным голосом: — Говорю вам, Ночной Орел жив! Он вернется!
И в голосе его звучала непреклонная сила.
Теперь уже никто не хотел спорить. Бунт воинов угас. Покачивая в раздумье головой, люди расходились. Лагерь все ждал. Напрасно! Светлая полоска на востоке предвещала близкое наступление дня. Пора было уходить…
Местность изменилась. Было меньше холмов, прерия стала ровнее, но зато ручьи и реки вырыли здесь глубокие овраги. В одном из таких оврагов и был обнаружен лагерь противника. Кроу, как видно, собирались здесь пасти лошадей не один день: из деревянных жердей они соорудили ограду, где ночью собирались держать лошадей.
Группа остановилась в небольшой котловине, километрах в десяти от лагеря кроу. В этом укрытии ждали весь день. Никого не посылали на охоту, питались мясом убитой лошади.
День был солнечный, ночь обещала быть звездной. С наступлением темноты всем лагерем тронулись в путь, чтобы подойти еще ближе к стоянке кроу. Выделенные для боя воины были уже наготове. Ребята собирались поднять плач — им велели все время оставаться в лагере, а это не могло прийтись по вкусу. Наконец отцы уступили. Мальчикам было позволено идти за воинами на определенном расстоянии. Назначили взрослого воина следить за нами, но раньше подробно объяснили, как вести себя во время сражения. Среди ребят я был самым младшим.
После ужина вождь приказал воинам и нам выкупаться в реке. Мы изо всех сил терли себя песком, чтобы уничтожить запах съеденной конины. Дело в том, что лошади не переносят запаха собственного мяса, особенно конского жира: учуяв его, они становятся совершенно бешеными и с ними тогда невозможно справиться. А мы хотели отбить наших лошадей тайком, незаметно.
Я был еще слишком мал, чтобы понимать все подробности плана нападения на лагерь кроу. Знал только, что загон, куда враг согнал лошадей, находился у реки, названия которой теперь уже не припомню. Тут же, неподалеку от загона, в низине, стояло несколько вигвамов. Два из них, ближе к загону, занимали Рукстон и его белые сообщники, в остальных разместились кроу и их семьи. Наш план заключался в том, чтобы снять жерди загона со стороны речки и через нее угнать лошадей — как своих, так и неприятеля. Стычки с кроу мы не хотели, но половина наших воинов, имевших ружья, должны были притаиться на холмах над лагерем врагов и, в случае если кроу проснутся, осыпать оба вигвама Рукстона градом пуль. Важно было держать под ударом прежде всего американцев, которые были хорошо вооружены.
Мы, ребята, пошли за отрядом, которому предстояло захватить лошадей. После ухода со стоянки много хлопот причинили нам собаки. Они чуяли, что предстоит что-то необычное, и потому рвались за нами. У каждого из нас было по одному, а то и по два любимца. Нашим матерям пришлось привязать собак в вигвамах. Мой Пононка, по волчьему обычаю, завыл на прощанье.
Около полуночи старый воин привел нас на берег речки, протекающей неподалеку от вражеского лагеря, и велел всем укрыться в прибрежных зарослях. По условленному сигналу — двукратный громкий вой волка — мы должны были бежать в сторону нашей стоянки. Среди ребят находился Сильный Голос. Он все время держал меня за руку, чтобы я не потерялся в темноте. Это прибавляло мне смелости.
Мы лежали напротив загона для лошадей, совсем близко. Призрачный свет звезд позволял нам различать очертания загородки; немного дальше возвышались более светлые треугольники вражеских вигвамов. Временами до нас доносилось тихое ржанье коней за изгородью.
Видимо, со стороны реки кроу не выставили ни одного часового. Вскоре мы заметили наших воинов, ползущих к загородке. Время от времени мы осторожно шелестели листьями зарослей, чтобы лошади слышали этот шелест и не пугались присутствия чужих людей. То один, то другой воин потихоньку приподнимался и показывался лошадям. Потом мы увидели, как воины начали разбирать изгородь.
В лагере врага среди вигвамов залаяли собаки. Принимались они лаять часто, но не злобно. Тогда наши разведчики, притаившиеся на соседних холмах, начали подражать визгу и вою койотов, чтобы кроу думали, будто их собак беспокоит близкое соседство степных волков.
В одном вигваме заплакал ребенок. В котловине было так тихо, что мы расслышали даже голос матери, убаюкивающей дитя. Один из наших ребят, десятилетний Ровный Снег, вполголоса хвастливо заметил:
— Жалко, у меня нет ружья. Я бы сразу утихомирил этого щенка!
Воин, приведший нас, резко остановил его, но Ровный Снег заговорил еще громче:
— А что, не смог бы я влепить пулю в него?
Воин подошел к мальчику, закрыл ему рот рукой и грозно прошипел:
— Молчи, сопляк, а то я сейчас свяжу тебя! Оставлю на добычу кроу, если не успокоишься!..
Это помогло. Ровный Снег умолк. Воцарилась тишина.
И тут мы увидели, как первые лошади стали выходить из пролома в загородке. Табун подошел к реке, и лошади спокойно начали пить воду. Уже самый их вид заставлял бешено колотиться наши сердца. Мы хотели что-то делать, нам трудно было усидеть на месте.
После первой группы лошадей появились другие. Но они были уже не так спокойны, к реке подбегали рысью и испуганно ржали. Десяток лошадей, другой… темная масса сбившихся крупов… Топот раздавался все громче, лошади уже мчались, все ускоряя бег…
Тревога! Кто-то в палатке кроу поднял крик. Ему ответили другие голоса. Вражеский лагерь сразу ожил.
До этой минуты тишина царила и на соседних холмах. Внезапно яркая вспышка озарила ночь, и воздух дрогнул от множества выстрелов. Это наши сверху стреляли по вигвамам Рукстона, чтобы облегчить угон лошадей тем, кто находился в котловине. Началась невероятная суматоха. Американцы и некоторые кроу стали отстреливаться. А тем временем лошади уже переправились через реку, подгоняемые нашими воинами.
Нам, мальчишкам, тоже хотелось хоть чем-нибудь отличиться. Мы орали во все горло, посылая врагам проклятия. В ответ пули начали свистеть и над нашими головами. Это еще более подстегнуло нас. Но тут вмешался старый воин.
— Глупцы! — вполголоса крикнул он. — По вашему писку враги узнали, что вы просто молокососы… Глупцы, бегите!
Он бесцеремонно начал хватать нас за шиворот и силком гнать из опасного места. Яростная стрельба не затихала. Мы были уже далеко, но звуки боя все еще долетали и сюда. Матери встретили нас не без тревоги. Их заботу мы воспринимали как посягательство на нашу честь — мы совсем не хотели быть маменькиными сынками. Но мальчишеский протест смягчил сопровождавший нас воин. Он рассказал встревоженным женщинам, как враги открыли усиленный огонь по тому месту, где мы сидели. Моя мать с нежностью посмотрела на меня и сказала:
— Это была твоя первая битва, Маленький Бизон, настоящая битва! Ведь пули свистели возле тебя?
— Да, мать! — подтвердил я, а сердце мое ширилось от сознания собственного геройства.
— Жаль только, что тебе нечем было воевать, да?
— Как это так, мать? Я воевал!
— Воевал?
— Я что было сил кричал: «Подлые трусы, я вам кости поломаю!»
— Ну? И что из этого получилось?
— Ого, получилось очень хорошо!
— Что же?
— От страха они плохо стреляли! Не могли попасть ни в одного из нас. Разве не ясно?
Мать как-то странно и таинственно улыбнулась.
— Ясно одно, — ответила она: — что ты будешь таким же великим говоруном, как и воином…
Чувствовалось, что она чего-то не договаривает. Я посмотрел ей прямо в глаза:
— Ты не веришь мне?
Вместо ответа мать обняла меня и долго прижимала к груди.
После двух бессонных ночей мне страшно захотелось спать. Так хорошо было у материнской груди, что сон совсем сморил меня, но я преодолел его и мужественно вырвался из ее объятий.
Пригнали добытых лошадей. Они уже были спутаны и не могли убежать. Мы насчитали их больше сорока. Но оказалось, что это не наши лошади, да и вообще это была только незначительная часть табуна, находившегося в лагере кроу. Предусмотрительный враг за первой загородкой устроил вторую, побольше; в ней и содержались лошади Раскатистого Грома. Увы, наши воины этого не знали, и в их руки попали только сорок голов, оказавшихся во внешнем загоне. Но нас устраивала и эта добыча, тем более что лошади оказались неплохими.
Было еще темно и далеко до рассвета. Вернулись воины, которые вели огонь с холмов. Их переправа через реку была нелегкой; они хотели поджечь вражеский лагерь, но противник держался крепко и не допустил этого. Зато в качестве трофеев наши принесли двух убитых американцев, одного павшего кроу и одного тяжелораненого, который через час умер. Пока раненый находился в сознании, Два Броска старался выпытать у него побольше сведений. То, что он узнал, вызвало общее возмущение.
Оказывается, кроу вначале и не думали выступать против нас. Рукстон долго уговаривал их — обещал, грозил, спаивал, — и в конце концов они уступили ему. Кроу согласились выкрасть для него наших лошадей, которых он хотел продать, как мы и предполагали, в форте Бентон. Итак, кроу были только орудием, а он, Рукстон, — злым духом и источником стольких несчастий.
С нашей стороны никто не погиб, но несколько человек получили легкие ранения. Наш шаман Белый Волк тоже был ранен и не совсем обычно. Пуля попала ему в самую грудь, но даже не поцарапала тела: она ударила в роговой черепаший панцирь, который шаман носил на груди. Панцирь только треснул. Однако сильный удар в грудь вызвал у Белого Волка кровотечение изо рта, и оно продолжалось несколько часов.
От нашего временного лагеря до стоянки врага было всего пять километров. Наша группа не ожидала никакого нападения со стороны ошеломленных кроу, но осторожность требовала, чтобы мы поскорее уходили отсюда. Все уже было готово к походу. И вдруг кто-то заметил, что нет одного из лучших наших воинов, Ночного Орла. Он был в отряде, который с холмов стрелял по врагу, а потом вместе с другими старался поджечь лагерь кроу. В последний раз его видели у реки. С того момента он исчез.
До рассвета оставалось еще несколько часов. Вождь Шествующая Душа приказал дожидаться: а вдруг Ночной Орел еще вернется? Но он не возвращался.
Весь лагерь ждал в угрюмом молчании. Время уходило. Все решили, что Ночной Орел убит и тело его лежит где-нибудь вблизи вражеского лагеря. Возникли всякие догадки и предположения. Старые воины собрались вместе и о чем-то стали совещаться. Потом плотной враждебной толпой они двинулись к Белому Волку.
Белый Волк все еще сидел на земле. Кровь, не останавливаясь, сочилась из его рта. Воины окружили его, и один из них гневно сказал:
— Белый Волк, ты был великим шаманом! Ты поклялся нам, что мы поразим восемь врагов, а их погибло только четыре.
Белый Волк должен был сплюнуть кровь, чтобы ответить. Он сказал хриплым голосом:
— Откуда ты знаешь, что их погибло только четыре?
— Можешь пойти в кусты и посмотреть. Они лежат там. Больше четырех не насчитаешь…
— А откуда тебе ведомо, что в лагере врага не лежат еще четыре?
На это трудно ответить. Воин уже мягче произнес:
— Этого я не знаю…
Но толпа все еще стояла неподвижно и угрюмо. В темноте она казалась грозной черной стеной.
Через минуту другой воин продолжал обвинять Белого Волка:
— Ты обещал нам, что в этом походе мы не потеряем никого, и ошибся!
— Невидимые силы не ошибаются!
— Мы потеряли одного: погиб Ночной Орел.
— Не погиб!
— Где же он?
— Придет!
— Почему же он не пришел до сих пор? Он погиб, Белый Волк, погиб! — крикнул воин.
Другие стали вторить ему. Даже женщины стонали:
— Погиб Ночной Орел!
— Конечно, погиб!
— Нас обманывают!
Белый Волк медленно встал. Когда он выпрямился, нам показалось, что ростом он много выше всех воинов.
— Люди племени черноногих! — громким, на этот раз звучным, как металл, голосом сказал он. — Помните одно: невидимые силы никогда не ошибаются! Невидимые силы никогда не обманывают!
Под воздействием этих твердых, решительных слов все умолкли. Только через несколько минут кто-то крикнул из последних рядов:
— Это правда, что невидимые силы не ошибаются! Но ошибаться может шаман, если притупился его слух и он не слышит того, что говорят невидимые силы!
— Да, это правда! Виновен шаман! — послышалось с разных сторон.
— Белый Волк! — продолжал первый воин. — Мы все твои друзья, а не враги. Мы тебе советуем искренне: уйди на несколько недель в тайные места, укрепи свою чародейскую власть. Мы советуем тебе это для пользы племени!
— Нет, — крикнул шаман, — власти я не потерял!.. — Потом добавил еще более звучным голосом: — Говорю вам, Ночной Орел жив! Он вернется!
И в голосе его звучала непреклонная сила.
Теперь уже никто не хотел спорить. Бунт воинов угас. Покачивая в раздумье головой, люди расходились. Лагерь все ждал. Напрасно! Светлая полоска на востоке предвещала близкое наступление дня. Пора было уходить…
ПРИСЯГА БОЛЬШОМУ РОГУ
В последние минуты нашей стоянки на памятном месте, где Белый Волк предсказал возвращение Ночного Орла, я совершил поступок, который потом вызвал во мне самое сильное душевное потрясение, какое я помню за все детские годы. Даже еще сегодня, спустя столько лет, меня сжигает стыд при воспоминании об этом давнем событии.
Никто в эту ночь не спал в нашем лагере, за исключением младенцев. Все сидели угрюмыми, молчаливыми группами и ждали Ночного Орла. В этом общем молчании было что-то зловещее. Все думали об одном и том же. Даже меня, малыша, захватило это общее настроение, и в детской головенке вертелись самые фантастические, отчаянные замыслы. Боль по поводу утраты любимого друга, Косматого Орленка, поднялась во мне снова, с еще большей, чем прежде, остротой.
Трупы четырех врагов лежали неподалеку, среди кустов. Они были совершенно обнажены, но не изуродованы. Еще совсем недавно воины применили бы старинный обычай скальпирования. Кожа, снятая вместе с волосами с головы убитого врага, считалась военным трофеем. Но теперь совет старейшин племени, после короткого, но бурного обсуждения, решил отказаться от варварского обычая. Сказывались новые веяния.
Я тихо сидел возле нашей семьи, погруженный в думы о Косматом Орленке. Мысли мои вдруг начали вертеться вокруг маленького лука, подаренного мне другом при расставании. Лук должен был стать моим, если Орленок не вернется.
Никто в эту ночь не спал в нашем лагере, за исключением младенцев. Все сидели угрюмыми, молчаливыми группами и ждали Ночного Орла. В этом общем молчании было что-то зловещее. Все думали об одном и том же. Даже меня, малыша, захватило это общее настроение, и в детской головенке вертелись самые фантастические, отчаянные замыслы. Боль по поводу утраты любимого друга, Косматого Орленка, поднялась во мне снова, с еще большей, чем прежде, остротой.
Трупы четырех врагов лежали неподалеку, среди кустов. Они были совершенно обнажены, но не изуродованы. Еще совсем недавно воины применили бы старинный обычай скальпирования. Кожа, снятая вместе с волосами с головы убитого врага, считалась военным трофеем. Но теперь совет старейшин племени, после короткого, но бурного обсуждения, решил отказаться от варварского обычая. Сказывались новые веяния.
Я тихо сидел возле нашей семьи, погруженный в думы о Косматом Орленке. Мысли мои вдруг начали вертеться вокруг маленького лука, подаренного мне другом при расставании. Лук должен был стать моим, если Орленок не вернется.