— Ясно! А как же он сейчас-то плывет?
   — Он не плывет, — поморщился толстяк. Но в тонкости профессиональной терминологии вдаваться посчитал излишним:
   — Судя по всему, на авторулевом. На открытой воде это ещё куда ни шло, но…
   — Ясно. Сколько у нас времени?
   — Очень мало! — выдохнул самое наболевшее речник. Чувствовалось, что он даже в этом сомневается.
   — Все? — Тушин сделал движение, чтобы встать. — Поехали!
   — На чем? Катеров-то ещё нет! — рявкнул оперативник.
   — Дальше! — не обращая внимания на подполковника попросил продолжать Головин.
   — Вот это — схема «Чернышевского». Упрощенная… — карту сменил стандартный, сорванный, видимо, со стены диспетчерской плакатик. — Всем видно?
   Толстяк умел обьяснять, поэтому очень скоро участники операции вполне сносно представили себе устройство двухпалубного телохода: кормовой ресторан, каюты, машинное отделение, даже крохотная судовая сауна.
   — Это мостик?
   — Да. Здесь — капитанский «люкс» и радиорубка. Медпункт…
   В салон просунулась голова в фуражке:
   — Вы, что ли, наряд с базы катеров ждете?
   — Ну!
   — Так вот — это мы…
   Планы — основной и резервный, расстановку и распределение людей пришлось согласовывать ещё на берегу: катеров оказалось три, по пути все равно ничего бы не вышло. Вместо Тушина, который сразу же ускакал куда-то докладывать, рядом с Владимиром Александровичем тяжело плюхнулся речник-инструктор:
   — Может, показать чего-то надо будет…
   — Спасибо!
   Взревели водометы — и отвыкшего от ночных прогулок на ветру майора Виноградова вдавило в холодный пластик обшивки…
   Почти всю дорогу Владимир Александрович проспал. Некоторое время он ещё пытался глазеть по сторонам, на стремительно теряющие индустриальную неприступность берега. Увы, даже вид обгоняемых и торопящихся навстречу судов наскучил довольно быстро! Створы, бакены… Однообразные, скудные огоньки деревень и бесчисленных садоводств. Сами собой опустились веки — и майор привалился к плечу своего упитанного соседа. Проснулся он лишь однажды — на Ивановских порогах, да и то не всерьез, но лишь чтобы через мгновение вновь погрузиться в томительное забытье…
   — Вон он! — и катер тут же ударило носом в волну.
   Светало. Спросоня хотелось по малой нужде.
   — Точно этот?
   — Видимость — ноль…
   Все три «водомета» старались держаться рядом, но даже они то и дело исчезали из поля зрения.
   Вытянутый же силуэт впереди мог оказаться просто очередным сгустком тумана.
   — Что скажете?
   — «Чернышевский»! — подтвердил речник.
   — Пошли! — дал отмашку остальным группам капитан.
   Теплоход двигался средним ходом — судя по жидким усикам пены у форштевня и короткой, почти незаметной кильватерной струе. Милицейские катера пристроились рядом и некоторое время шли параллельным курсом.
   — Да-а… Хоть бы веревочку какую скинули!
   — Может, лестницу еще?
   — Трап, — поправил представитель флота.
   Снизу, с воды, белый борт пассажирского лайнера казался чем-то вроде средневековой крепости — приходилось задирать голову, чтобы различить узкий краешек планширя и огромные медные буквы.
   — Это мы как-то… не учли, — Головин посмотрел на Владимира Александровича, и тот отчего-то почувствовал себя виноватым.
   Слепые, наглухо задраенные бойницы иллюминаторов нижней пассажирской палубы — ни огонька, ни звука за матовой поверхностью стекол.
   — Стоп! А это что?
   — Там жилые помещения команды. — Речник даже не стал сверяться со схемой.
   — Открыто, вроде…
   Одна из расположенных у самой кормы кают чуть-чуть выделялась.
   — Дотянешься?
   — Попробую, — ближний боец поднялся в полный рост, снял с плеча автомат и отдал его командиру. — Лишь бы голова пролезла… Йоп!
   Катер качнуло, и он чуть было не вывалился за борт.
   — Тише ты…
   — Ладно!
   Подстрахованный снизу, боец вытянул руку и легонько толкнул стекло иллюминатора — поддалось… Еще немного расширив проем, он уцепился фалангами пальцев за край образовавшейся щели и одним движением подтянул себя: вверх и вперед!
   Перед самым носом Виноградова опасно мелькнула рифленая подошва высокого спецназовского ботинка. Внутри, за переборкой, что-то негромко упало и покатилось.
   Несколько долгих секунд все неотрывно смотрели вслед ушедшему. Наконец, в круглом, распахнутом теперь уже настеж проеме показалась бледная физиономия:
   — Можно.
   — Откатись потом туда, назад… — скомандовал мотористу Головин.
   — К корме?
   — Вот именно! — он передал наверх оба автомата, свой и первого бойца. А потом и сам исчез в иллюминаторе…
   — Ну что — все?
   — Вроде бы… — Владимир Александрович с трудом перевалился через фальшборт и сразу же отскочил в сторону: вслед за ним по выброшенному Головиным веревочному трапу энергично карабкался дедушка-речник. — Пардон!
   — Теперь все.
   Было на удивление тихо — только ровное гудение судового двигателя под ногами и плеск волн.
   — Дур-рдом…
   — Я тоже чего-то не понимаю. Чего там? — не удержался майор.
   Головин вместо ответа пожал плечами и повторил:
   — Дурдом.
   Первым делом следовало заняться мостиком, радиорубкой и машинным отделением.
   — Так, пошли… С Богом!
   — К черту!
   И сформированные ещё на базе штурмовые группы двинулись по маршрутам.
   Ни Виноградов, ни представитель славного речного флота в герои не лезли — замыкая цепочку людей Головина, они просто старались поменьше шуметь и не путаться под ногами. Тем более, что без оружия Владимир Александрович чувствовал себя не просто голым — а голым, с которого к тому же содрали часть кожи.
   Для себя майор успел уже решить, что при первых же выстрелах просто-напросто рухнет на палубу — и пусть списывают на боевые потери! Конечно, если сначала убьют парня, который идет сейчас впереди, и можно будет воспользоваться его стволом… Тогда повоюем. А голыми руками — дураков нет! Не сорок первый год.
   — Тс-с! — Виноградов замер, повинуясь командному жесту.
   И тут же сзади на него чуть не налетел сопящий от страха речник:
   — Что такое?
   — Тихо…
   — Извините.
   Хороший он, в сущности, мужик, подумал Владимир Александрович. Но ведь пропадет, если что, зазря — такие, обычно, первую же пулю и хватают.
   — Может, вернетесь?
   — Нет.
   Правильно, одному ещё хуже. Вообще, трудно жить с обостренным чувством профессионального долга — это майор знал… Иначе, сейчас и он сам уже ехал бы домой в тихой, мирной и полупустой электричке. Или по крайней мере наблюдал за событиями на теплоходе из рубки милицейского катера-»водомета».
   — Пошли! — группа двинулась дальше по бесконечной, во всю длину коридора, ковровой дорожке.
   Ничего пока не происходило, но…
   Пахло страхом. И не страхом даже, а каким-то запредельным ужасом — густым и тягучим, как начавшая запекаться кровь. Ужасом сочилось все: и тишина вокруг, и теплый воздух кондиционеров… Даже свет матовых плафонов, казалось, дрожит и старается стать незаметнее.
   Десятки, сотни мельчайших деталей.
   Багровое пятно на палубе… вывороченный из стены огнетушитель… какие-то осколки. Вмятина, след от огромной подошвы на матовом пластике… Дверь, обвисшая на последней петле…
   Поравнявшись с открытой каютой, Виноградов вслед за идущим впереди автоматчиком глянул внутрь:
   Полумрак. Распахнутый иллюминатор — именно тот, догадался майор… Крошечная клетушка, явно не для командного состава: койки одна над другой, опрокинутая ваза с цветами. Внизу — обнаженное женское тело, отвратительно и бесстыдно распластанное на смятом белье.
   — Гос-споди! Она мертвая?
   Бедняга речник… Сколько ему — под шестьдесят? Для Великой Отечественной он был слишком мал, а Афганистан и внутриутробные войны России этого поколения уже не коснулись.
   — Мертвая.
   Жилые помещения команды закончились — за тяжелой металлической переборкой Владимир Александрович разглядел уводящую вперед череду дверей пассажирских кают.
   — Эй! — вместо того, чтобы сделать следующий шаг, он коснулся рукой плеча переднего спутника. Тот обернулся, проследил взглядом за жестом Виноградова и тут же без звука передал информацию дальше.
   Почти мгновенно рядом вырос Головин. Посмотрел, кивнул и поднял обнаруженную майором гильзу — стандартная, от «макарова», она ещё чуть-чуть пахла порохом. Где-то должен быть и след от пули… Ага! В подволоке, почти над головой — аккуратная дырка.
   Двинулись дальше — теперь ещё осторожнее, прикрывая друг друга на трапах и непросматриваемых местах.
   Судно по-прежнему казалось пустым и безжизненным…
   Наконец — дубовая дверь с потемневшей от времени табличкой «Посторонним вход воспрещен» и более свежей надписью примерно такого же содержания по-английски.
   — Здесь? — уточнил взглядом Головин.
   — Да, — молча кивнул запыхавшийся речник.
   Головин тихо, почти без усилия надавил на бронзовую ручку:
   — Пошли!
   И ничего не случилось. Никто не выстрелил, не рванула привязанная изнутри хитроумная мина-ловушка… На первый взгляд мостик вообще показался пустым: зеленоватое свечение локатора, какие-то огоньки на панелях. Штурвал в привычном понимании был, но функцию выполнял скорее декоративную — судно двигалось в автоматическом режиме.
   — Сюда, быстро! — у противоположной двери, с правого борта, лицом вниз лежал парень в безукоризненно отглаженных черных брюках и пижонской белой рубашке с короткими рукавами. Судя по погонам, это был кто-то из судовых офицеров. — Помоги…
   Раненого перевернули на спину и один из бойцов завозился с медикаментами. В нос ударил противный аптечный запах.
   — Чем это его так?
   — Ногами…
   — Пашкевич, третий помощник, — сглотнув слюну, выдавил из себя речник. — Он живой?
   — Пока — да! Слушайте… вы рулить умеете?
   — В смысле?
   — Ну, этой штукой управлять? — Головин собирательным жестом обвел оборудование мостика.
   — Вообще-то… Вообще-то, я механик.
   — Придется, — подал реплику Виноградов. Вставало солнце, и прямо по курсу уже отчетливо вырисовывался недалекий берег. — Надо хотя бы остановиться — и лечь в дрейф.
   — Попробую, — кивнул речник и потянулся к одному из никелированных рычажков. Он был отличным дядькой, к тому же не без чувства юмора:
   — Вот и дослужился на старости лет до капитана… Вернусь, старуха не поверит. Вы уж мне справочку выпишите!
   — Выпишем… Как там парень?
   — Глухо, командир. Своими силами не откачать.
   — Поговорить не сможет? — на всякий случай уточнил Головин. — Хоть немного?
   — Какое там…
   — Гляньте-ка! — Виноградов склонился над штурманским столиком. Лист карты с текущей прокладкой был изуродован матерным словом из трех букв и соответствующей иллюстрацией: колоссальных размеров и угрожающего вида член раскинулся на просторах от Петрокрепости до банок в центре Ладоги.
   — Сволочи… — Головин потянулся к карте.
   — Не трогай!
   — Почему?
   — Вещественное доказательство. Потом, для экспертизы пригодится. — Виноградов вовсе не был умнее, просто он слишком долго носил милицейские погоны. И все оставшиеся годы ему предстояло жить с оперативно-следственным видением мира.
   — Командир! В радиорубке чисто.
   Здоровяк из второй штурмовой группы с трудом скрывал возбуждение.
   — Что там?
   — Никого… Правда, пошалили там, чувствуется, от души — дверь выломана, кровища! И вообще.
   — Рация работает?
   — А я чего — инженер, что ли? — удивился боец.
   — Тоже верно…
   Неожиданно чисто, почти без помех, ожил динамик внутренней связи:
   — Эй, наверху! Это кто там командует?
   — А это кто? — Головин покосился на речника, пытающегося совладать с какими-то кнопками и тумблерами. — Ты, что ли, Борька?
   — Ну так! — радостно отозвался старший группы, отправленной в машинное отделение. — Как у вас?
   — Порядок, — суховато оценил обстановку командир. — Так что, глуши мотор.
   — Попробуем.
   — В каком смысле? У вас что — тоже никого?
   — Почему? Двоих взяли — один со стволом был, у другого нунчаки.
   — Моряки?
   — Не-ет… — в голосах собеседников слышалось полное взаимное непонимание.
   — Так, все — я спускаюсь. Сидите тихо.
   — Есть, командир! Ждем-с…
   — Саныч, пойдешь со мной? — повернулся Головин к майору. Чувствовалось, что он в недоумении. — Одна голова хорошо, а две…
   — Разберемся, — кивнул Виноградов.
   — Петров! За старшего здесь, понял? Мы быстренько, пять минут…
   Однако, прошло значительно больше времени, прежде чем офицеры вернулись на мостик. Вернулись не одни… И с информацией, сложившейся, наконец, в целостную картину.
   … Рейс начался как обычно — вечером отошли от Речного вокзала, пригласили пассажиров на ужин. Погода не баловала, поэтому на палубе никто не задержался: ресторан «Чернышевского» мог вместить всех желающих в одну смену.
   С иностранцами вообще никогда никаких проблем — в основном, финны напиваются, да бывшие собратья по социалистическому лагерю. Что же касается мелких бытовых придирок, то это скорее исключения: приезжая в Россию, западные туристы уже заранее морально готовы к тому, что уровень сервиса здесь заметно отличется от остального цивилизованного мира.
   «Новая русская» публика куда хлопотнее… Хотя, впрочем, тесная мужская кампания, решившая прокатиться по водным просторам, сначала не выделялась: поели, поговорили о чем-то своем, поглазели издалека на веселых зарубежных дам и вблизи — на круглые, обтянутые форменными юбками задницы обслуживающего персонала. Вместе со всеми перебрались в Музыкальный салон — выпили, потанцевали.
   Еще выпили… Где-то после полуночи возникла короткая ссора — с криком, матерными оскорблениями, хватанием за грудки. Кто и что не поделил выяснить не удалось, но к приходу вызванного барменом пассажирского помощника кампания уже снова достаточно мирно расселась за угловым столиком.
   В три часа уже все разбрелись по каютам — даже неугомонные старухи-француженки и влюбленная пара немцев отправились спать в ожидании Валаама.
   Швартовались в тумане — вторым бортом к пришедшему несколько раньше трехпалубному красавцу «Байкалу». Встали тихо, чтобы никого не разбудить: до завтрака время ещё оставалось… Да и потом все шло как обычно. Иностранцы дисциплинированно отправились на экскурсию, щелкая в разные стороны искусственными челюстями и вспышками фотоаппаратов — а страдающие с перепою соотечественники предпочли «подлечиться» пивком, без особой охоты пошлялись по ближним скалам и отправились досыпать.
   Судя по всему, ситуация изменилась после обеда, незадолго до отхода. Видимо, кампания с «Чернышевского» повстречала знакомых… Вахтенный матрос заметил, как «братва» обнималась у трапа, потом началось суматошное хождение туда-сюда — и отделить своих от чужих стало практически невозможно.
   А потом сменились матрос и вахтенный штурман, трижды по традиции громким гудком просигналили с мостика, и белоснежный речной теплоход отправился в обратный путь. Восторженные интуристы помахивали на прощание остающимся на берегу и делали последние снимки — не зная еще, что ожидает их грядущей страшной ночью. Ни о чем не подозревал и экипаж: к ужину злополучная мужская кампания вышла даже не в полном составе и в изрядной степени подпития. Само по себе это криминалом считать было нельзя, обычное, в общем, дело — но именно с ресторана начался отсчет последующей цепи трагедий и драм…
   Пассажирский помощник по должности своей — немного психотерапевт, немного дипломат, немного массовик-затейник и администратор. Состояние смутной тревоги не покидало его с первого взгляда на этих людей… И увидев, что соотечественники, не обращая никакого внимания на остальных посетителей ресторана, режутся в карты прямо на уставленном посудой столе, он ещё некоторое время раздумывал, стоит ли делать им замечание. Но когда на пол со звоном упали задетые нетвердой рукой одного из игроков бокалы — пришлось подойти.
   Замечание в вежливой форме… Грубая матерщина в ответ. Тогда до страшного не дошло — один из картежников, потрезвее, похожий то ли на корейца, то ли на казаха, в последний момент осадил своих.
   Наобещав пассажирскому помощнику массу неразрешимых проблем по прибытии в Петербург и купив с собой, на вынос, ещё полдюжины бутылок отвратительного коньяка, кампания отправилась восвояси — к облегчению работников ресторана и радости иностранцев.
   Но ненадолго. Видимо, уязвленное самолюбие вскоре все-таки взяло верх над ослабленным литрами алкоголя инстинктом самосохранения. «Братву» потянуло восстанавливать справедливость.
   Они вернулись… За столиками уже никого не было — только бармен, да несколько официанток. Их не тронули поначалу, только побили посуду, да вытащили из кладовки непочатый ящик «Стрелецкой» водки.
   Кровь пролилась в Музыкальном салоне — ворвавшаяся толпа посчитавших себя оскорбленными бандитов на глазах у собравшихся туристов повалила пассажирского помощника и буквально втоптала его в палубу. Один, здоровенный бугай с остекленевшими, налитыми патологической злобой глазами, оторвал от переборки многопудовый концертный усилитель и со смаком опустил его на окровавленную голову первой жертвы.
   Музыка оборвалась. Кто-то пронзительно, не по-людски, завизжал. Кто-то ринулся к противоположной двери.
   Тогда же начали лапать женщин…
   Все дальнейшее окрасилось патологической, не обьяснимой одними только наркотиками и дрянным алкоголем жестокостью. Били всех, оказавшихся на пути: выбежавших по тревоге матросов из боцманской команды, старух-иностранок, случайного немца с фотоаппаратом… Бандитов оказалось, по разным оценкам, от полутора до двух десятков — во всяком случае, много больше, чем числилось в официальном списке пассажирской службы.
   Непостижимым образом огромное судно за считанные минуты оказалось во власти кровавого беспредела. Вряд ли существовал какой-то план, какая-то конкретная цель кроме ничем не ограниченного насилия… Больные животные, отторгаемые обществом звери, на какое-то время лишившиеся инстинкта самосохранения — но зато накопившие за долгие годы лагерей и тюрем, за годы и месяцы нелегальной полужизни критический запас неутоленной злобы на все остальное человечество.
   К тому же, бандиты оказались неплохо вооружены.
   Кровавая волна прокатилась от Музыкального салона до капитанского мостика, захлестнула радиорубку, машинное отделение… Большинство пассажиров загнали в каюты, пытавшихся оказать сопротивление калечили — а тех членов экипажа, кто ещё мог самостоятельтно передвигаться заперли в одном из трюмов.
   Исключение делалось лишь для молодых девчонок — официанток , бортпроводниц, и иностранных туристок. Одна, девятнадцатилетняя Вероника из ресторана, заперлась в своей каюте. И, прежде чем выломали дверь, успела подать отчаянный сигнал о помощи на встречный сухогруз — но времени на то, чтобы протиснуться наружу, в иллюминатор, у неё уже не осталось… Девушке повезло, она умерла почти сразу.
   Стремительно достигнув апогея, насилие пошло на спад. Большинство бандитов обосновалось в капитанском «люксе», кто-то предпочел не уходить далеко от ресторанных запасов жратвы и спиртного… Самые неугомонные в поисках наркотиков разгромили медпункт, изгадили мостик и радиорубку — предварительно передергав все возможные ручки, кнопки и рычаги. Так что, береговые спецы не ошиблись: рука веселящегося придурка выстукивала «на ключе» не послание азбукой Морзе, а случайный набор точек и тире.
   Двое обосновались аж в машинном отделении — пустом, раскаленном и пропитавшемся запахами отработанных масел. Сначала они, видимо, увлеченно резались в карты, допивая прихваченную сверху водку, но вскоре усталость и монотонный гул двигателя взяли свое — и к моменту встречи с людьми из штурмовой группы оба уже мирно спали.
   Постепенно угомонились и остальные…
   — Отдыхают, значит?
   — Подонки.
   — Та-ак… Сколько их — точно? — Головин покусывал губу и Владимир Александрович заметил, что глаза его нехорошо сузились в предвкушении драки.
   — Не знаем.
   От капитана теплохода «Писатель Чернышевский» пахло какими-то сердечными каплями. Кроме него и Головина в изуродованном Музыкальном салоне собрались: командиры всех групп захвата, майор Виноградов и судовой комсостав. Впрочем, далеко не весь — многим нужна была медицинская помощь, а состояние трех человек оказалось критическим.
   Кроме того, под охраной автоматчиков Головина без лишнего шума уже кипела работа:»дед», старший механик, с мотористами копошился внизу, мудрил над проводами в своей каморке начальник радиостанции… Управление белоснежным лайнером принял, разумеется, вернувшийся на мостик старпом.
   — Разрешите? — в салон шагнул молодой сыщик из Управления. С начала операции Виноградов его не видел — парень работал с группой, которая занималась машинным отделением.
   — Ну, чего говорят?
   — Вот, вроде… — на смятую скатерть легла от руки составленная схема: номера кают, какие-то цифры и обозначения:
   — Получается четырнадцать. Ножи, нунчаки… По меньшей мере три «ствола», из которых один — боевой.
   — У кого? — Головин развернул схему так, чтобы было видно всем.
   — Не знаю, — честно признался оперативник. За короткое время он и так получил достаточно информации — со слов напуганных членов экипажа, а главное, от первых захваченных в машинном отделении «языков».
   — Как пассажиры?
   — Дрожат по каютам, но пока не дергаются.
   — Пусть! — нагнанный бандитами ужас теперь работал на людей Головина: чем меньше сейчас лишних людей будет под ногами, тем меньше вероятность случайных жертв. — Экипажу тоже… Прикажите сидеть, как сидели — исключая тех, кто уже задействован.
   — Ясно, — кивнул капитан. — Сделаем.
   — Теперь — конкретно…
   Постановка задачи и согласование технических деталей много времени не заняли:
   — Вперед!
   … Окно капитанского «люкса» вполне могло выдержать многотонную массу штормовой волны. Но оно вовсе не проектировалось на защиту от кованого спецназовского ботинка. Поэтому, когда раскачавшийся на полусогнутых руках боец обеими ногами «вошел» в стекло — оно только жалобно треснуло. Но после второго удара осыпалось градом осколков.
   — Лежать! Милиция!
   — Лежать, с-сука! Руки за голову!
   — Ай, бля…
   — О-оух-х… твою мать!
   Со своей, достаточно удаленной и безопасной позиции, видеть происходящее Виноградов не мог. Но вполне догадывался, что сейчас происходит внутри, успев поразиться, насколько однообразно звуковое сопровождение подобных акций. Команды, реплики, интонации… От Москвы, как раньше пели, до самых до окраин.
   В «люксе» обнаружили восьмерых: бандиты и две девчонки, избитые, изнасилованные и напоенные до беспамятства. Бойцы влетели одновременно с двух сторон — и через какие-то считанные секунды с палубы в небо глядели шесть бритых затылков и столько же пар скованных наручниками запястий.
   Из тех, кто обосновался в ресторане, никто даже не успел проснуться — и вскоре ещё четверо подонков корчилось под ударами милицейских прикладов.
   — Командир! У нас «браслеты» кончаются… — доложил румяный от возбуждения автоматчик.
   В милиции постоянно чего-то не хватает, поэтому Головин только отмахнулся:
   — Вяжите, чем найдете. Или вырубайте, чтоб не очухались до Питера.
   Остальных «собирали» по каютам, согласно составленной опером схеме — там одного, тут сразу двоих…
   — Откройте и выходите!
   Первое, что бросилось в глаза идущему по коридору Виноградову — это следы неудачной атаки. Двери здесь, в каютах первого класса, стояли не пластиковые, а дубовые, сработанные на совесть: добротный импортный замок изогнулся, но выдержал.
   — Откройте! В противном случае мы применим силу.
   — Ага… Попробуйте! — ответ прозвучал вполне отчетливо, с некоторой хрипотцой.
   — У него, видимо, «ствол», — прокомментировал ситуацию оперативник. Еще трое бойцов из команды Головина держались от двери на почтительном расстоянии — в позах людей, готовых к самому худшему.
   — Кто это там? — голос за дверью показался Владимиру Александровичу знакомым.
   — Ким.
   — Яс-сно… Можно попробовать?
   — Давай, — опер только пожал плечами.
   — Валера! Это ты?
   Паузы почти не было:
   — А ты кто?
   — Виноградов! Помнишь — Морской вокзал, «Динамо»? Разборка с черными?
   — А-а… Привет, Саныч.
   Ни о какой дружбе между бывшим чемпионом Европы и ментом Виноградовым быть не могло. Даже в своей иерархии они занимали разные ступеньки — Владимир Александрович еле-еле дослужился до майора, а Валерий Ким согласно криминальной табели о рангах считался чем-то вроде полковника. Однако, несколько лет назад судьба свела их за пределами спортивного зала… тогда они нашли взаимный компромисс.
   — Сдавайся, Валерий Игоревич.
   — Кому? Я же этих ваших «отморозков» знаю — забьют до полусмерти.
   — А твои что — лучше? — Владимир Александрович вспомнил увиденное этой ночью.