Филенко Евгений. Вектор атаки

   – Да, да, ты говорил, мы помним, – промолвил Аксютин.
   – Лет двадцать назад, – сказал Кратов, – когда я еще не был ксенологом, мне довелось при странных обстоятельствах встретить одного примечательного индивидуума. Тогда я, по причине полной неосведомленности, воспринимал его как человека, пусть даже и необычного. А сейчас вдруг подумал, что ошибался.
   – Где это случилось? – спросил Муравский.
   – Не помню. Точнее – не знаю. На Земле, где-то в одном из европейских мегаполисов, не исключено – в каком-то университетском городке.
   – Его нет в списке резидентов?
   – Определенно нет.
   – Может быть, он был там раньше, а потом покинул Землю? Или умер? Инопланетяне тоже умирают.
   – Его звали Харон, – сказал Кратов. – Во всяком случае, так к нему обращался человек, который привел меня в его дом.
   – Харон, Харон… – бормотала под нос Лив Беринг, колдуя над своим мемографом.
   – Я тоже поищу, – сказал Свифт, пытаясь отодвинуть кресло вместе с Аксютиным от журнального столика.
   – Не трудитесь, – сказала Лив. – Вы все равно не знаете, где искать. А я уже закончила. В пределах Федерации никогда не было инопланетянина по имени Харон.
   – А по созвучию? – спросил Свифт. – Гайрон… Харон…
   – А на кой нам сдался этот Харон? – спросил Муравский. – Мы же ищем «марсианина».
   – Программа поиска ангелидов по признаку парадоксального психоэма действует довольно давно, – сказал Кратов. – Но Лив только что сказала, что Харон обнаружен не был. Значит, ему удалось обхитрить программу.
   – Да мало ли на то причин! Он мог покинуть Землю. Или банально умереть.
   – Программа действует более тридцати лет. А я точно знаю, что двадцать лет назад он был жив.
   – Между тем у тахамауков, а значит – у згунна и гледров, вполне тривиальный психоэм, – заметил Аксютин. – Разумеется, насколько описатель «тривиальный» вообще применим к носителям Иного Разума… Во всяком случае, он легко регистрируется программой «Сито Оккама», о которой ты только что говорил. И тахамауки совершенно точно не в состоянии просочиться сквозь «Сито».
   – Откуда ты знаешь? – спросил Тиссен недоверчиво. – Тебе тахамауки нажаловались?
   – Я с ней работал какое-то время. И знаю, что тахамауки были весьма озадачены своими неуспехами. Они не любят, когда кто-то или, применительно к нашему случаю, что-то оказывается умнее, чем их Тайная Канцелярия. Это провоцирует в них статусную фрустрацию.
   – Да, пожалуй, – сказал Кратов смущенно, скомкал свой рисунок и выбросил в урну.
   – Статусная фрустрация?! Впервые слышу! – снова возмутился Свифт. – Тоже сам придумал?
   – Ну вот еще! – сказал Аксютин. – Подцепил где-то. Я ведь восприимчив к чужим мнениям, не то что некоторые.
   – Хорошо, и что бы нам это дало? – рассуждал Муравский. – Нам не нужен тахамаук-эвдемон. Ну вот нашли бы мы твоего Харона… не факт, что он занимается тут незаконными исследованиями.
   – Помнится, он был не чужд этой тематики, – проворчал Кратов. – И уж в чем в чем, а в человеческих мозгах вел себя как дома…
   – Чтобы тебя успокоить, замечу, – сказал Аксютин, – что на тахамауков и иже с ними твой шарж похож весьма отдаленно. Между прочим, напрасно ты его выкинул.
   Кратов немедленно полез в урну, развернул листок и тщательно разгладил ладонями.
   – Слишком уж много человеческого, – подтвердил Тиссен. – Нос, например. У гуманоида всегда обязан быть нос?
   – Хотелось бы, – промолвил Аксютин. – Из соображений формальной эйдономии.
   – А что, если этот ваш Харон… он не эвдемон, а ангелид? – вдруг спросила Лив Беринг.
   Муравский колдовал над пультом.
   – Вот, – сказал он. – Хочу предложить достопочтенной публике нижеследующий визуальный аттракцион… взамен малохудожественного шаржа… был у меня однажды такой проект…
   – Не тяни кота, – сказал Аксютин.
   – И в мыслях не имел. Слева – композитный портрет человека европеоидной расы. Справа…
   – Тахамаук? – спросил Свифт.
   – Нет, ренфанн. Все же ренфанн. А теперь посредством простого морфинга совмещаем оба портрета… Ну, каково?
   – Похож, – сказал Кратов. – Определенно похож. И если ты увеличишь долю ренфанна…
   – Вот так? – спросил Муравский.
   – Н-да, – проговорил Кратов. – Я это лицо навсегда запомнил. В кошмарных снах часто видел.
   – У тебя бывают кошмарные сны? – поразился Аксютин. – Кто бы мог подумать!
   – Ну хорошо, – сказал Свифт, – допустим, Харон был ангелидом. Хотя этот термин мы употребляем скорее по инерции, здесь он не годится. Что нам это дает?
   – Я уже закончила, – сказала Лив Беринг из своего угла. – В пределах Федерации нет человека или человекоподобного существа по имени Харон, имеющего сходство с предлагаемым портретом.
   – Харон – это могло быть прозвище, – сказал Тиссен. – Звать его могли как угодно.
   Какое-то время все просто молчали.
   – Кстати, Консул, а как звали того человека, что вас с ним познакомил? – спросила Лив Беринг.

Мичман Нунгатау в лабиринтах бюрократии

   Замок Кебарн, как и все феодальные крепости рыцарской эпохи, изначально, то есть в ту прекрасную пору, когда расстояние измеряли полетами стрелы, был возведен далеко за городскими стенами. Но город со временем разросся так, что почти втянул его в свои пределы и с наглостью нувориша-простолюдина распорядился его неприступными стенами из векового замшелого камня по-своему. Замок был выпотрошен, как редчайшая глубоководная рыба, подаваемая к столу гурмана; с его внутренностями обошлись примерно так же, как и с рыбьими. Истлевшие гобелены с картинами подвигов давно утерявших имя воителей были содраны, наполовину осыпавшиеся витражи вышелушены окончательно, прогнившие балки выколочены, запутанные винтовые лестницы обрушены, а в освободившееся пространство во всех его трех измерениях вторгся Административный дивизион Военно-космической разведки. Управления, департаменты и канцелярии под самыми затхлыми вывесками, какие только можно себе вообразить. Паучье гнездо самых промозглых бюрократов, что когда-либо примеряли военную форму. Зануды, буквоеды и формалисты всех калибров и чинов. Угодить в их жвалы было нетрудно, вырваться – большая удача. Никакой не существовало гарантии, что рано или поздно добьешься желаемого результата, но что промотаешь на сей процесс сутки, декаду, месяц, а заодно половину жизни и рассудок почти целиком – в том не могло быть никаких сомнений.
   Объемные схемы при входе, словно бы специально рассчитанные на то, чтобы запутать потенциального диверсанта и заодно уж деморализовать случайного визитера, утверждали, что Персоналиум, кадровое управление ВКР, таился на третьем ярусе замка Кебарн, если первым ярусом считать парадный вход, вестибюль и пять защитных контуров, из которых внешний и внутренний функционировали без участия разумной составляющей. Тот же Дивизион планирования, простое, даже неказистое здание с узкими окнами-бойницами в серых бетонных стенах, притулившееся в одном из тупичков центральной части Эхайнетта, где мичман Нунгатау в течение короткого времени был приговорен к смерти, а затем обласкан и возвышен, не охранялся с подобной тщательностью, в которой невооруженным глазом угадывались параноидальные мотивы. Возражать, протестовать и прекословить было бесполезно. И когда мичмана в третий раз подряд обыскали с головы до ног не реагировавшие на его язвительные реплики гвардейцы в глухих бронированных костюмах, ему открылся смысл туманных напутствий гранд-адмирала о неких испытаниях для неких натур… Благополучно, если пренебречь моральными издержками, миновав последний, электронный контур, где он до позвоночника был просвечен невидимыми лучами, Нунгатау внезапно оказался предоставлен самому себе. После того как его личность была удостоверена, лояльность подтверждена, а безопасность для деятельности сонмища бюрократов констатирована, им более никто не интересовался. В атмосфере полнейшего безразличия (на него не просто не смотрели – на него натыкались, как на пустое место!), по указателям, на подсекающихся еще от эмоциональной встряски ногах он добрался до искомого Персоналиума. Здесь он окончательно утратил врожденную наглость и внушенную новым работодателем веру в собственную значимость, не говоря уже о приподнятом настроении, с каким он переступал заветный порог.
   Выгнутые широкой дугой мраморные ступени нисходили в ад.
   Ад был беспределен и суетен, как ему и полагалось.
   Сделав с десяток шагов по ступеням, мичман Нунгатау нырнул в него с головой и окончательно заблудился. Он, следопыт Злого Дракона, личность почти легендарная, утратил всякую надежду как-то ориентироваться в этом хаосе и пережил внезапный приступ детского страха. Примерно таким же болезненно одиноким и потерянным он чувствовал себя много лет назад, посреди дымящихся руин и окровавленных тел в Скунгакском порту, сразу после удара сил умиротворения по беснующейся толпе, один из немногих уцелевших – потому только, что в приступе внезапного гуманизма командующий силами умиротворения запретил убивать детей, но, конечно же, не распространил этот запрет на их родителей…
   Мимо него проносились самодвижущиеся тележки, доверху нагруженные запечатанными пакетами и боксами. Пробегали, проходили и шествовали спесивые официалы, в чинах не ниже гранд-капитана или приближенного советника. Чины поплоше, среди которых, возможно, были и мичманы, проносились в гравитационных поясах по запутанным траекториям под необозримыми сводами. В иных обстоятельствах аттракцион «Летающий мичман» выглядел бы забавно… да только не до веселья было сейчас бедному заплутавшему кхэри! А впереди простирался лабиринт, за разноцветными перегородками которого жила собственной жизнью чудовищная бюрократическая машина, и у чужака не было здесь ни малейшего шанса на успех его безынтересного этой машине предприятия. Повсюду были рассеяны указатели на всех официальных языках Черной Руки. Полевому унтеру, привыкшему изъясняться на полукриминальной солдатской фене, эти указатели были как мертвому припарка…
   Титул и герб, еще недавно сиявшие в мыслях Нунгатау ярко и зримо, вплоть до щербинок на чеканке и налипших соринок на свежей краске, трепетали и таяли дымными призраками, и вовсе намереваясь растаять при первом дуновении ветерка.
   Мичман сцепил зубы. «Нет, – подумал он в отчаянии. – Я не пропал в Нтанском аду и Ктетхонской тундре. Не пропаду и здесь. Клянусь всеми демонами и Стихиями, я, первый т’гард Нунгатау… а я стану им, даже если мне придется притащить всех келументари Вселенной к ногам гранд-адмирала в собственной пасти!.. – я превращу этот муздряг в свой родной дом».
   Ему понадобилось сделать несколько глубоких вдохов и произнести про себя, с переходом на полушепот, самое длинное ругательство, какое только пришло на ум. И только после такой психологической подготовки наконец вернулись присущие ему дерзость и простое отношение к жизни.
   – Виноват, янрирр гранд-капитан, – сказал мичман Нунгатау и выкинул руку перед чиновником, что следовал параллельным курсом и менее всего выглядел расположенным к беседе с приблудным унтером.
   – Вы спятили, мичман, – брезгливо произнес тот, слегка притормаживая.
   – Виноват, – упрямо повторил тот. – Выполняю особое поручение гранд-адмирала Вьюргахихха.
   Офицер – худой, не по полевому уставу долгогривый, с надменным желтым лицом, весь какой-то пыльный, остановился и окинул неказистую персону мичмана недоверчивым взглядом с головы до ног. Он был выше почти на голову, так что это не составило ему труда.
   – Это легко проверить, вы знаете об этом, мичман? – спросил он. – Допускаю, что у вас есть какие-то дела в Персоналиуме… но упоминать такие имена без серьезных оснований! Вряд ли это сойдет за шутку.
   – Я не шучу, янрирр гранд-капитан.
   Чиновник усмехнулся. Ох, уж эти кхэри…
   – Я теряю с вами время, – сказал он. – Доложите свою проблему, и покончим с этим.
   – Я ищу квартирмейстера Рамиакту.
   – Здесь туча квартирмейстеров, мичман. Допускаю, что среди них есть и этот ваш… Рамиакту. Возможно даже, что и не один.
   – Мне нужен тот из них, которого гранд-адмирал считает своим доверенным сотрудником.
   – При известном напряжении мыслительного аппарата вы могли бы и сами без труда справиться с этой задачкой – отыскать служащего с известной вам фамилией. Но вижу, вы здесь действительно случайный гость…
   – Точно так, янрирр гранд-капитан. Случайный. До сей поры…
   А мысленно присовокупил: «И впредь не намерен. Хемижнитесь ужмохлой ховятрой, тыргапы чурухазые».
   – Мы упростим задачу. – Гранд-капитан поднес наручный коммуникатор к лицу. – Сектор тридцать два, центральная зона, свободного сопровождающего ко мне!
   Наверху образовалась небольшая суматошная круговерть. Низший чин (Нунгатау с удовлетворением отметил, что это был мичман, совсем юный, еще розовощекий, но уже подернувшийся легким налетом пыли) завис напротив них, не касаясь ногами пола, поедая глазами гранд-капитана и старательно делая вид, что более здесь никого нет и в помине.
   – К вашим услугам, янрирр гранд-капитан!
   – Не к моим, – поморщился тот. – Поручаю вашим заботам этого славного боевого унтер-офицера. Проводите его, куда он пожелает, и доложите лично мне об исполнении.
   – Слушаюсь, янрирр гранд-капитан!
   Мичман Нунгатау и гранд-капитан обменялись короткими салютами. «Все не так плохо, – подумал первый. – Первый колобок блином… но вполне съедобным. Нас, сарконтиров, еще не разучились ценить. Возьмем того же гранд-адмирала…» – «Наконец-то я избавился от этой колючки в сапоге, – подумал другой. – Нужно что-нибудь придумать, чтобы полевое быдло не шлялось где ему заблагорассудится, а не то Административный дивизион рискует превратиться в солдатский бордель. Право, странные у гранд-адмирала возникают фантазии, если он всерьез привлекает к оперативной работе кретинов-кхэри, когда вокруг маются бездельем сотни профессионалов высочайшего класса…»
   Мичманы, тертый Полевой Скорпион и мелкий Канцелярский Клоп, обменялись исполненными нескрываемого презрения взглядами.
   – Ну, чего?.. – спросили они в унисон.
   Хочешь не хочешь, а захохочешь.
   Два ржущих унтера в самом сердце Персоналиума – картинка нерядовая, что и говорить.
   На них с недовольством оборачивались, что почему-то лишь добавляло веселья.
   – Ладно, – сказал Нунгатау, отсмеявшись. – Заткнись, брат, и сделай наконец для меня доброе дело.
   – Говори, брат, – сказал Канцелярский Клоп.
   – Мне нужен квартирмейстер Рамиакту. Слыхал о таком?
   – Никогда, – с охотой ответил Клоп. Завидя помрачневшее чело Нунгатау, он беззаботно добавил: – Это не значит, что его не существует в природе.
   Он поискал глазами ближайшее информационное табло – их здесь было великое множество. Нунгатау, закусив губу (мог бы сам догадаться и хотя бы сделать попытку!), заглядывал ему через плечо.
   – Так… квартирмейстеры… ка… вэ… Cколько же их развелось! Как ты говоришь? Рамиакту? Ищем… Ра… ми… Рамиагн… Рамиагх… Рами… ак… ту… Есть такой. На твое счастье – один.
   – Я даже знаю почему, – проронил Нунгатау пасмурным голосом.
   – Почему?
   – Он тоже кхэри, как и я.
   – А-а… – протянул Клоп с сочувствием. – Сектор сто двадцать девятый, офис двадцать пять. Сам найдешь или?..
   – Провожай давай, – буркнул Нунгатау. – Тебе поручили, стало быть – шевели унтами.
   – Не будем мы ничем шевелить, – сказал Клоп.
   Он толкнул потайную шторку в стене и достал из открывшегося хранилища такой же точно пояс, как и у него самого.
   – Умеешь пользоваться?
   – Не доводилось…
   – Тогда стой и не дергайся.
   Сноровисто, стараясь лишний раз не оскорблять случайными касаниями, Клоп приладил пояс на чреслах Нунгатау.
   – Тебе придется держать меня за рукав, – предупредил он.
   – С этим я справлюсь, – ухмыльнулся Нунгатау, тщательно скрывая смущение.
   Он не успел заметить, что произошло, как пол внезапно ушел из-под ног, а все беспредельное пространство Персоналиума прянуло вниз. Сердце запоздало за телом и провалилось в самые пятки.
   – Заткнись, брат!
   Нунгатау обнаружил прямо перед собой довольную рожу Клопа и понял, что самым постыдным образом только что орал во всю глотку, отчего окончательно пал в глазах сопровождающего и своих собственных. Он захлопнул пасть и подавил желание выразить обуревавшие его сложные эмоции в простых унтерских выражениях. Крыть было нечем, оплошал так оплошал…
   Сверху Персоналиум уже не казался таким устрашающе запутанным. Теперь он напоминал аккуратно расчерченную карту, в которой при известном усилии можно было ориентироваться. Тем более что на полу большими цифрами были написаны номера секторов и офисов, стрелками указаны направления, а кое-где можно было прочесть даже наименования служб. В общем, ничего инфернального.
   – Нам туда, – сказал Клоп. – Сектор спецопераций… Ого! – И он впервые посмотрел на Полевого Скорпиона с уважением.
   – Ты думал, я сюда пирожки явился хавать? – строго спросил Нунгатау.
   – Никак нет, мичман, – сказал Клоп, торопливо воздвигая между ними рухнувшую было уставную стену. – Мне и в голову такое не могло прийти.
   – То-то же, мичман…
   Твердый пол чувствительно ударил по пяткам. Нунгатау по инерции сделал несколько шагов, на ходу избавляясь от пояса. Его внимание целиком было поглощено сдвижной дверью с надписью «Сектор специальных операций. Квартирмейстер Р. Н. Рамиакту».
   – Я могу считать себя свободным, мичман? – услышал он за спиной.
   – Да, да, проваливай… И не забудь доложить гранд-капитану, что я тобой доволен.
   «Вот урод, – подумал Канцелярский Клоп. – Верно говорят об этих кхэри – они только притворяются людьми, а сами как были дикари, так дикарями и помирают. Хотя…» Размышлять о тернистых карьерных путях, что привели в святая святых Персоналиума – в сектор спецопераций – того же квартирмейстера Рамиакту, он сейчас не имел ни малейшего желания.
   Потому он свечкой взмыл под высокие своды, оставив мичмана Нунгатау перед хлипкой полупрозрачной створкой, за которой для того начиналась совершенно новая, неизведанная и непрямая дорога к ослепительнейшей цели.
   Квартирмейстер Р. Н. Рамиакту сидел в своей клетушке, как моллюск в раковине, и выглядел примерно так же. Сгорбленный, иссохший, с темным морщинистым лицом, по которому невозможно было прочесть истинный возраст. Канцелярская пыль лежала на нем громадными пластами. Позади него до самого верху клетушки громоздились кипы розовой бумаги, и на столе перед сизым носом с проломленной, как водится, переносицей, тоже лежал розовый лоскут. Это был действительно сородич-кхэри… но трудно было даже вообразить, в какую же убогую рухлядь способен превратиться свободолюбец и лиходей кхэри, если его запереть в тухлом закутке какого-нибудь Персоналиума.
   – М-мм? – спросил квартирмейстер Рамиакту, с явным неудовольствием отрываясь от чтения.
   – Первого батальона отдельного тридцать восьмого полка… – затянул привычную песенку мичман Нунгатау.
   – Знаю, – пробурчал Рамиакту. – Слышал. Мне уже доложили.
   «Кто же это к тебе с докладом на цырлах заявился, старый ты ушкурт? – подумал мичман со смешанным чувством презрения и жалости. – Уж не лично ли гранд-адмирал Вьюргахихх? Кому ты с высокого камня на грунт упал, чтобы тебе докладывали?..»
   Между тем квартирмейстер без особой спешки, но с большим тщанием сложил розовый листок вчетверо, скрепил на углах словно по волшебству возникшей в руке полимерной печатью с голографическим эффектом и так же не спеша препроводил куда-то себе за спину. И только тогда поднял выцветшие рыжие глазенки под кустистыми бровями на переминавшегося с ноги на ногу мичмана Нунгатау.
   – А теперь слушай меня, мичпоц, – прохрипел он с задушевной свирепостью.
   – Чего слушать-то… – попытался было надерзить тот.
   – Чего скажут, то и выслушаешь, мисхазер…
   «Ладно, послушаем, – решил про себя мичман. – Время есть, денег не берут… отчего ж не послушать бывалого, мать его ящерица, эхайна?!» Всю жизнь и свои, и чужие голоса втемяшивали ему грубое и обидное правило, почти что закон мироздания: дерьмо есть дерьмо, а кхэри есть кхэри, как родился в грязной, вонючей и темной дыре, так в ней и помрешь, и чем раньше, тем проще будет смерть, и если есть какие-то окольные тропинки из этой смердящей тьмы к свету, то проложены не для тебя, а для кого-то поумнее и пооборотистее… и жил он в полном соответствии с этим законом, потому что так оно спокойнее, да и удобнее, кстати. Нет нужды задавать лишние вопросы ни себе, ни другим. А если и дослужился до мичмана, то не ахти какой это чин, было бы что поплоше – его бы и сунули в пасть, чтобы заткнулся и впредь не рыпался. И кабы этим утром пустили славного мичмана в расход во исполнение распоряжения за номером хрен-да-еще-столько-же, это было бы понятно и нормально, на то и расходный материал, чтобы пускать его в расход, а кхэри всегда были наипервейшим расходным материалом, какой никому и ни при каких стратегиях не жаль. Но все вдруг переменилось, и тропинка к свету внезапно обернулась торной дорогой, да чего там! – рокадой, которая уносила его из-под обстрела невзгод навстречу блистательному будущему. И сейчас он, ерничая и подтрунивая про себя над траченным жизнью квартирмейстером, все же взирал на него сверху вниз с почти сыновней нежностью, как никогда не доводилось ему взирать на собственного отца, которого он по сути и не помнил, и мысль о том, что простой, как домотканый половик на веревке, кхэри все же способен достичь некоторых постов, и не где-нибудь, а в Административном дивизионе ВКР, согревала ему сердце и укрепляла свою собственную, особенную надежду.
   Квартирмейстер Рамиакту жестом фокусника извлек неведомо откуда, едва ли не из воздуха, пять одинаковых конвертов – розового, разумеется, цвета, – и метнул их перед носом мичмана.
   – Выбирай, – сказал он. – Пять вариантов спецгрупп тебе в подчинение. Выбирай со смыслом, не хапай кого ни попадя…
   Нунгатау, не дослушав, вытянул конверт, что оказался к нему ближе прочих.
   – Ты чего? – удивился Рамиакту, трудно моргая глазенками.
   – Все, я выбрал, – сказал Нунгатау.
   – Гопыхнуться не опасаешься, мичпоц? – спросил квартирмейстер с иронией. – Хотя бы взгляни в остальные конверты.
   – Мне, если честно, плевать, кто там есть…
   Однако из приличия развернул все бумаги, что остались на столе, пробежал равнодушным взором.
   – Рядовые, сержанты… Зачем мне этот балласт?
   – А ты хотел боевых офицеров?! Сам дослужись сначала до офицера-то… Не смотри, что парни в малых чинах, ты и сам еще унтер, я специально подбирал, чтобы тебе с ними проще было. Люди не скажу что опытные, но подготовленные по высшему разряду. Оперативники ВКР, не рыбий хвост. Если до дела дойдет, сам увидишь. Не хочешь изменить решение?
   – Не приучен.
   – И зря. Командир всегда должен быть готов к разумному маневру, а не переть рогом, как некий степной зверь-нрапамаух. Знаешь, к какой категории относятся те трое, что ты выбрал? «Болтуны»!
   Мичман немного подумал.
   – А ничего, – сказал он. – Когда болтают, и время легче тянется, и о тайных мыслях проще проведать.
   – Может быть, ты и прав. Но учти, «болтуны» наши своими острыми языками и тебе могут иной раз воспрекословить, так что ты уж сразу-то за скерн не хватайся, а трижды подумай. Вот, полюбуйся, какие демоны! Сержант Аунгу, родился на Анаптинувике, полукровка, по отцу – кхэри, по матери – южный арарэйби… и такое бывает, не удивляйся… уж как они там сошлись и ужились, да и ужились ли… так что практически из наших, но в младенчестве был вывезен родителями в метрополию. Образован, остроумен, проверен в деле, по службе характеризуется положительно. Хлопот не доставит, коли привыкнешь к его подначкам. Ефрейтор Бангатахх, местный, чистокровный пеллогри, немногословен, по службе характеризуется нейтрально-положительно… известно, что любит посачковать, но в трудную минуту не подведет… замечались за ним наклонности лезть на рожон в рискованных обстоятельствах. Эти двое давно служат вместе, хотя и не друзья. И еще рядовой Юлфедкерк, полукровка, отец – пеллогри, мать – ксухегри, исполнителен, нетребователен, по службе характеризуется нейтрально-положительно, любит порассуждать на рискованные темы, должно быть, по причине своих религиозных убеждений. Сектант. Как ты относишься к сектантам?
   – Если он в заварушке прикроет мне спину, – сказал мичман, – то будь он хоть сам демон-антином Юагрморн…
   – Тогда все в порядке, – сказал Рамиакту удовлетворенно. – Ты выбрал, после не жалуйся… И вот еще что, мичман. – Для значительности квартирмейстер сделал долгую паузу. – Сегодня тебе удалось поймать удачу за хвост. Ты уж и сам, верно, понял. Гранд-адмирал наш – эхайн со странностями, и слава о нем идет когда недобрая, когда худая, а когда такая, что оторви да брось. Но если он тебя приметил да приблизил, то все, что посулил, непременно исполнит. Если, конечно, прежде собственноручно не шлепнет из именного скерна… А такое возможно, если ты чем-то огорчишь старину Лысого Вьюрга – отщепенством ли, небрежением ли, неслыханным ли раздолбайством. Вижу тебя в первый, да и в последний, думается, раз, и потому судить не могу, умный ты парень или дурень законченный и как ты с этим единственным своим шансом намерен поступить – распорядиться им к собственному благу и гранд-адмирала удовольствию либо простебать его впустую, в полном сообразии с тем, как о нас, о кхэри, говорят и думают во всем прочем мире. И уж от тебя только зависит, воротишься ли ты в тот навоз, откуда только-только начал кое-как выскребаться, или же поднимешься над собой и над жалкой долей, что у всех таких, как ты, на роду написана. И никто здесь тебе не указчик и не помощник – ни мать, ни отец, ни гранд-адмирал, ни даже все Десять Стихий, вместе взятых. Что смотришь?
   – Гляделки есть, вот и смотрю, янрирр квартирмейстер.
   – А нечего на меня смотреть. Мне такие шансы ни разу не выпадали. А те, что выпали… распорядился я ими не лучшим образом. Все время думал: зачем рисковать, чего ради? И так все неплохо складывается, не раздет, не разут, накормлен, напоен, в тепле, в хорошем месте… куда еще выше-то лезть? Для чего дергаться? С высоты падать всегда больнее, можно и костей не собрать. Вот и не влез я ни на одну из вершин, что сулила мне фортуна, так и остался в тесной конуре… хоть и теплая, и при хозяине, а все равно конура, иначе не назвать… а мог бы… мог бы…
   «Давай, жужжи себе, старый жук, – подумал Нунгатау. – Я-то своего упускать не намерен. И не упущу. И в навоз, как ты говоришь, ни за что не вернусь, но и таким, как ты, зачуханным ушкуртом, никогда не стану».
   – Ладно, – промолвил квартирмейстер Р. Н. Рамиакту другим уже, казенным голосом. – Мысли твои начертаны на лице твоем… а вернее сказать, на роже твоей шкодливой. И потому, мичпоц, распахни уши пошире, как некий степной зверь-моммакенх, и приготовься воспринимать инструктаж.
   …Едва только мичман удалился, квартирмейстер вызвал офис гранд-адмирала.
   – Наш следопыт выбрал команду «болтунов», – сообщил он.
   – Неожиданно, – сказал гранд-адмирал. – Курьезно. Я полагал, он захочет командовать бессловесными тварями. В чем я ошибся?
   – Собственно, он и не выбирал. Взял первое, что под руку попало.
   – Хм… И что это может означать, старина?
   – Только одно, янрирр гранд-адмирал. Мичман Нунгатау – звереныш дикий и на дрессировку не податливый. А потому намерен действовать в одиночку, как и привык, и при удобном случае попытается избавиться от нашего присмотра.

В лимбургском стиле

   – Как вы себя чувствуете, Винс? – спросил командор Хендрикс.
   – Прекрасно, – сказал де Врисс. – С поправкой на реальное положение вещей, разумеется. Хуже, чем вчера, но лучше, чем завтра. И вообще это была импровизация. Мне просто нужно было отвлечь внимание системы наблюдения от моего невольного возгласа.
   Де Врисс лежал на койке, вытянувшись, закрыв глаза и сложив руки на животе, старательно изображая из себя немощного. Лицо у него осунулось и было того же цвета, что и застегнутая под горло казенная куртка, щеки запали, так что в больших артистических усилиях нужды не было. Остальные со скорбными лицами стояли у изголовья. Лишь командор, соблюдая такую же кислую физиономию, сидел в единственном кресле. Со стороны мизансцена ни у кого не могла бы вызвать подозрений, благо была многократно отрепетирована. В том, что наблюдение «со стороны» имеет место, сомнений не было очень давно. Беседа шла на лимбургском языке, которым по счастливому стечению обстоятельств владели все члены экипажа «Согдианы», да еще Оберт, хотя последнему пришлось изучить его эмпирическим путем. Эхайнов же всякое применение в обиходе лимбургского и других неофициальных языков Федерации очень раздражало. Поэтому с минуты на минуту следовало ждать появления кого-нибудь из дежурных офицеров, и не в лучшем расположении духа.
   – Отель «Тайкунер-Маджестик» и Кристина, – сказал де Врисс. – Моя Кристина. Моя женщина, я рассказывал вам, Дирк, и вам, командор. Такое не может быть случайным совпадением.
   – Почему?
   – Не та новость, которую стоило бы транслировать по всей Галактике. Таких отелей на каждой планете воз и маленькая тележка. Сюжет шел по линии агентства «Юниверсал Ньюз» – уж не знаю, как сейчас, а в наше время это был информационный монстр, который не разменивается на подобные мелочи.
   – Мы же не досмотрели до конца, – сказал командор. – Вдруг в конце сюжета возникла бы какая-то ударная сцена, способная заинтересовать всю человеческую Галактику.
   – Я потом досмотрел, – вмешался Оберт. – Ничего там не возникло. Мадам выглядела несколько напряженно и, я бы сказал, озадаченно. Как если бы ее затащили туда против воли.
   – Еще бы, – сказал де Врисс. – Мы уже тогда решили, что впредь нас в эту жуткую дыру пряником не заманишь. И встречались в более годных для приятного времяпрепровождения местах. Тот же «Золотой Феникс» или «Конгрив-44»… Нет, воля ваша, это был постановочный сюжет. И предназначался он для нас, а конкретно – для меня. Нам подают какой-то знак.
   – Почему именно для вас, Винс? – спросил ван Ронкел. – Чем вы заслужили такую честь?
   – Понятия не имею.
   – Я думаю, такие сюжеты были раньше, – сказал Оберт. – И адресовались разным пассажирам «Согдианы» – в расчете на то, что хотя бы один дойдет до адресата и будет верно интерпретирован. Они не дошли, потому что были отфильтрованы: в эхайнских спецслужбах нет дураков, как бы нам ни мечталось. Или по той банальной причине, что не попали в пакет информационных перехватов.