Филиппов Михаил. Осажденный Севастополь

   - Как хорошо, что вы мне об этом напомнили! - вскричал Корнилов. Немедленно распорядитесь, как найдете лучшим.
   Барон Крюднер прибыл с Малахова кургана.
   - Адмирал Истомин просит вас не приезжать на курган, - сказал барон. Он надеется управиться с англичанами.
   - Напротив, я сейчас еду на левый фланг, - сказал Корнилов. - Надо все видеть самому.
   - Видеть можно с террасы этого дома, - сказал бывший тут же капитан-лейтенант Попов{103}.
   - Вы правы. Пойдемте, но все равно мое личное присутствие будет и там необходимо.
   Взошли на террасу над крышею дома. Отсюда открывалось своеобразное, величественное зрелище. Казалось, что находишься где-нибудь на вершине горы, у подошвы которой разыгралась сильная гроза: гром орудий, молнии, сверкавшие из орудий, густые облака дыма - все дополняло иллюзию. Огонь французских батарей на нашем правом фланге становился все более неровным: было ясно, что здесь мы имеем перевес над неприятелем. Но налево английские батареи беспощадно громили Малахов курган. Корнилов велел Попову поспешить принять меры к снабжению батарей зарядами и снарядами и сказал:
   - Я боюсь, что никаких средств недостанет для такой канонады.
   XVIII
   Князь Меншиков, находившийся, в лагере на Бельбекских высотах, проснулся от первых неприятельских выстрелов и, тотчас сообразив, что началась бомбардировка, поскакал на Северную, а оттуда в шлюпке - в Корабельную слободку и вместе с Панаевым и другими приближенными взошел на подъем, где уже валялись обезображенные трупы. Князь поехал со своей свитой через Ушакову балку и проехал мимо домика отставного капитана Спицына. Ядро ударилось в стену, которой огорожен был сад капитана, сделав в ней глубокую пробоину. Князь поехал ко второму бастиону, а оттуда на Малахов курган. В одном месте пришлось ехать по отлогости холма, с которого откатывались ядра, ложившиеся плотно, как булыжники на морском прибое.
   С Малахова кургана князь поехал мимо острога к главному морскому госпиталю. У госпитальной стенки прижался Бутырский полк, укрываясь от ядер. Князь покосился на бутырцев и проехал мимо, пробормотав:
   - Эти, кажется, трусят.
   Меншиков был необыкновенно мрачен. Распорядиться он не умел, не знал, с чего начать, а то, что он видел у Малахова кургана - град неприятельских снарядов, - показалось ему весьма неутешительным. Меншиков постоянно возвращался к мысли оставить Севастополь на произвол судьбы, пожертвовав им ради армии.
   Теперь эта мысль особенно настойчиво преследовала его. Меншиков знал, что фактически городом начальствует и распоряжается Корнилов, и, при всей своей досаде на адмирала, не мог не поделиться с ним своими впечатлениями. Он переехал Южную бухту с целью повидаться в городе с Корниловым.
   Князь подъехал к дому, где была квартира Владимира Алексеевича. У дома Корнилова дожидалась лошадь.
   - Доложите адмиралу, что я его спрашиваю, - сказал Меншиков попавшемуся навстречу флаг-офицеру.
   Корнилов вышел.
   - Кажется, ваше превосходительство, мы не долго выдержим такую канонаду, - сказал Меншиков. - Защищайтесь до последней крайности, а я еду к войску, мое присутствие там теперь необходимо. В случае штурма не надейтесь на стрельбу, а велите идти в штыки.
   - Батареи наши пока не только отвечают неприятельским, но и берут над ними решительный перевес, по крайней мере на правом фланге, - сказал Корнилов. - Вот с англичанами дело идет хуже: за Малахов я, признаться, боюсь. Сейчас скачу туда. Надеюсь, однако, что в случае штурма мы угостим их картечью так, что штурм едва ли будет действительным.
   - Вы думаете? - сказал Меншиков. Помолчав, он вслушался в гул канонады и прибавил: - Кажется, в самом деле с французской стороны огонь становится как будто неровным. Ну, прощайте, я еду...
   - Я провожу вас до пристани, - сказал Корнилов. - Кстати, надо посмотреть, что делается на рейде.
   Корнилов поехал с князем по Екатерининской улице до пристани. Ядра свистели мимо них, иногда попадая в здания. Почти ни в одном доме не было цельных стекол. Князь сел в шлюпку и поехал со своими адъютантами на Северную, а Корнилов поехал к театру; на пути он разослал с приказаниями двух сигнальных офицеров и адъютанта Шестакова, а сам вдвоем с Жандром опять поехал на четвертый бастион.
   Навстречу попадались носилки с телами убитых и раненых. В начале боя их не успевали подбирать, и они везде валялись; но теперь установился строгий порядок, и бастион был очищен от тел.
   Приехав на вершину горы, на уступе которой прежде находился бульвар, а теперь находились две бомбические батареи, Корнилов услышал радостную весть, принесенную с пятого бастиона.
   Произошло это следующим образом. По уходе Корнилова с пятого бастиона огонь с него продолжался с прежнею живостью. Орудия были так горячи, что до них не было возможности коснуться рукою. Наши батареи уже порядочно пострадали: кули с землей были сбиты, деревянные щиты разлетались в щепы, поражая прислугу. Щепы, осколки бомб, перебитые ружья представляли груду мусора; даже в нижней батарее осколками гранат был усыпан весь пол. Впрочем, ни одно орудие не было повреждено.
   Комендор одного из бомбических орудий усердствовал, выпуская бомбу за бомбою, наконец устал и приостановился.
   - Валяй еще одну, последнюю! - скомандовал командир батареи.
   Комендор навел орудие наугад: целить было невозможно по причине густого дыма. Раздался выстрел, и вскоре с неприятельской стороны сверкнул столб красноватого пламени, затем послышался своеобразный звук, не похожий на пушечные выстрелы, более глухой, но тем не менее пересиливший на минуту звуки адской канонады.
   Дым от нашего залпа в это время несколько рассеялся, и над неприятельской траншеей можно было видеть огромный столб густого черного дыма. Наши артиллеристы и моряки инстинктивно угадали, в чем дело, и дружно крикнули: "Ура!"
   У французов взлетел на воздух пороховой погреб.
   С четвертого бастиона Корнилов поехал на левый фланг к третьему бастиону.
   - Владимир Алексеевич, - сказал адъютант Корнилова Жандр, ехавший рядом с ним, - кажется, пора возвратиться домой. Вы ведь видели с террасы все, что делается на левом фланге.
   - А как вы думаете, что скажут солдаты, если я в такой день спрячусь дома? - сказал Корнилов. Жандр не смел более спорить.
   - Может быть, вы правы, - сказал он. - Я сам был свидетелем, как ваше появление ободрило тарутинцев.
   Корнилов подъехал к театру, уже сильно пострадавшему от выстрелов.
   Близ театра был домик, где жила одна старушка чиновница с двумя дочерьми, еще не успевшая выехать. К удивлению Жандра, обе девушки стояли у ворот дома и с любопытством, но без особого страха смотрели на свистевшие и взрывавшие землю ядра. Корнилов молча указал Жандру на девушек и спустился с горы на Пересыпку Южной бухты.
   На Пересыпке Корнилов встретился с Тотлебеном, который, осмотрев всю оборонительную линию, возвращался с третьего бастиона. Тотлебен ехал на своей вороной лошади. Его круглое загоревшее лицо покрылось потом и копотью, он был задумчив и серьезен.
   В последнее время Тотлебен сдружился с Корниловым, который постоянно обращался к его содействию, хотя Тотлебен по-прежнему оставался, так сказать, добровольцем, не занимая никакой особой должности: он был причислен к штабу Корнилова - и только, а между тем распоряжался всеми инженерными работами.
   Тотлебен был все еще недоволен достигнутыми результатами. Он знал, что многое сделано наскоро, и особенно боялся за левый фланг. Тем не менее и он посоветовал Корнилову не ехать туда.
   - Я уже сделал все распоряжения, - сказал Тотлебен. - В случае штурма, надеюсь, мы отразим их картечью. Картечь, картечь и картечь - в этом вся наша надежда! Повреждения велики, но я указал, как их исправить.
   - Я все же поеду, - сказал Корнилов. - Не из недоверия к вам, полковник, я знаю, что вы понимаете более моего в инженерном деле, но мое присутствие воодушевит моряков.
   - Ради Бога, Владимир Алексеевич, велите вашим морякам стрелять реже! вскричал Тотлебен. - Они даром тратят порох и снаряды. Такая бестолковая пальба уничтожает все мой соображения. При сооружении укреплений я много думал об удобствах прицела, но, помилуйте, какой тут прицел, когда они каждые пять минут, посылают такие салюты, от которых свету Божьего не видно!
   - Признаться, мне самому показалось, что мои молодцы чересчур усердствуют.
   - Да как же! Они соображают, что палить непременно надо всем сразу, а отсюда ничего не выходит, кроме бестолковщины. Я им говорил, а они и в ус не дуют.
   - Хорошо, я распоряжусь, чтобы стреляли реже. Полковник, вы куда?
   - Я теперь на четвертый. Посмотрю, что там делается, недавно видел лейтенанта Стеценко; он хлопочет о том, чтобы вы отменили ваше дозволение юнкерам оставаться на бастионах. Ужасно хлопочет о своих юных питомцах: я, говорит, отвечаю за них перед родителями.
   - Кто хочет, пусть угодит, - сказал Корнилов, - а запретить оставаться я не могу никому. У меня на бастионах есть двенадцатилетние юнги и работают преисправно.
   - Да, еще два слова: Стеценко мне рассказывал, что, отыскивая вас, видел странные вещи у четвертого бастиона. Стоявшие подле бастиона солдаты, как только неприятель открыл огонь, подались назад и оставили свою позицию в полном беспорядке. Эти самые солдаты, по словам Стеценко, стоят на Театральной площади молодцами, как на плац-параде: привыкли к звукам канонады. Чудной народ! Ну, а теперь прощайте!
   - Владимир Алексеевич, - сказал Попандопуло, бывший командиром третьего бастиона, - что вам за охота подвергать себя напрасной опасности? Мы стоим здесь по долгу службы...
   Корнилов привык к этой стереотипной фразе и не отвечал ничего.
   Дорога на третий бастион шла по крутой тропинке, выбитой в скале ступенями. Корнилов не раз ездил по этой тропинке, не желая избирать более длинного пути.
   Третий бастион был еще в порядке. Высокий бруствер защищал прислугу от неприятельских выстрелов, но ластовые{104} казармы и бараки уже превратились в груду развалин, и вся площадка позади бастиона была изрыта английскими ядрами. Корнилова провожали кроме Жандра и казака капитаны Ергомышев и Попандопуло и граф Рачинский{105}.
   Граф Рачинский предложил Корнилову ехать через Госпитальную слободку:
   - Я только что ездил сам верхом вдоль траншеи левого фланга нашей дистанции. Могу вас заверить, что проехать почти невозможно.
   - Однако вы проехали, стало быть, совершили невозможное, - сказал, улыбаясь, Корнилов. - Перестаньте убеждать меня, господа. От ядра не уедешь.
   Втроем, с Жандром и казаком, Корнилов спустился под гору вдоль траншеи.
   - Посмотрите, - сказал Корнилов Жандру, - что сделалось с садом полковника Прокофьева.
   Он указал на перебитые деревья, окружавшие попавшийся им навстречу дом.
   - Однако они действуют не только из орудий, но и штуцерами, - заметил Корнилов, услыша свист пуль. - А ведь Тотлебен прав, - сказал он. - Надо было и на левом фланге устроиться так, как в центре и на правом. Расположив наши орудия дугообразно, мы сосредоточили бы на французских батареях перекрестный огонь, и французы, имея фронт далеко уже нашего, должны были потерять...
   Ядро взрыло землю под лошадью Корнилова, лошадь рванулась вперед.
   "Нет, у него, без сомнения, есть счастливая звезда, как и у всех замечательных полководцев!" - думал Жандр.
   Подъехали к морскому госпиталю. Подле него стояли батальоны московцев; несколько солдат были уже убиты ядрами.
   - К чему они здесь? - спросил Корнилов и велел перевести людей за флигель казарм, чтобы укрыть их от снарядов. Оттуда Корнилов заехал к острогу, где еще было много арестантов. Он подумал, что следует воспользоваться ими для тушения пожаров на бастионах.
   Корнилова встретил караульный офицер.
   - Всех не прикованных к тачкам, - сказал Корнилов, - отведите на Малахов курган. Я еду туда и распоряжусь работою.
   - Ваше превосходительство, - сказал офицер, - прикованные к тачкам умоляют, как милости, выпустить их...
   - Приведите их сюда.
   Вошла толпа арестантов, иные без кандалов, но многие гремели кандалами.
   - Кандалы прочь! - сказал Корнилов, и при содействии товарищей кандалы были мигом сняты. Арестанты построились в три шеренги.
   - Ребята, - сказал Корнилов, - я еду на Малахов курган. Марш за мною. Усердием и храбростью вы заслужите прощение государя.
   - Ура! - крикнула толпа и почти бегом пустилась за лошадью Корнилова.
   Корнилов стал подниматься по западной покатости Малахова кургана. Навстречу попались матросы, весело гаркнувшие "ура".
   - Будем кричать "ура", когда собьем английские батареи, - сказал Корнилов, - а теперь покамест только эти замолчали. - Корнилов указал направо, в сторону французских батарей, которые действительно совсем умолкли, после того как взлетел у них еще один погреб.
   Корнилов взъехал на Малахов курган и сошел с лошади. На Малаховом было очень жарко. Три английские батареи действовали по кургану; на одной развевался английский флаг, и в ней до начала бомбардировки было видно двадцать четыре амбразуры, другая была подле шоссе, третья - знаменитая пятиглазая, то есть в пять амбразур, стояла на скате холма, у верховья Килен-балки. На верхней площадке башни был такой ад, что прислуга оставила орудия. Только внизу Истомин с успехом отстреливался из земляных батарей. Корнилов спустился в нижний этаж.
   - Владимир Иванович, - сказал он Истомину, - отчего вы не прикажете перевязывать здесь раненых? Кажется, это удобно.
   - В этой сумятице я не догадался, - сказал Истомин.
   - Да и доктора у вас здесь нет. Я сейчас же пошлю кого-нибудь за доктором на перевязочный пункт.
   Отдав приказание и посмотрев на действие наших орудий, Корнилов сказал:
   - А жаль, что нельзя угостить их сверху. Неужели никакой нет возможности? Я взойду сам на верхнюю площадку, посмотрю, что можно сделать.
   - Как вам угодно, Владимир Алексеевич, - горячо сказал Истомин, - туда я не пущу вас! Да там и нет никого. Неужели вы мне не верите на слово, что мы бросили верхнюю площадку по невозможности укрыться там от ядер?
   - По-моему, - сказал Корнилов, - следовало бы в таком случае вообще прекратить огонь с башни. Наши орудия малокалиберны, а у них - чудовищного калибра. Мы только терпим потерю в людях без особой пользы.
   - Если прикажете, я прекращу огонь. Башня умолкла, продолжали пальбу только земляные батареи.
   - Теперь мы все видели, пора и домой, - сказал Жандр и, взглянув на часы, добавил: - Скоро уже половина двенадцатого, пора бы и пообедать.
   - Постойте, - сказал Корнилов, - мы поедем еще туда (он указал на Ушакову балку), а потом и домой.
   Он также хватился было за часы, но вспомнил, что отослал их в Николаев жене.
   - Ну, пойдем, - сказал он и направился к брустверу, за которым стояли оставленные лошади.
   Жандр поспешил за адмиралом. Кврнилов подходил уже к брустверу, Жандр был в двух шагах от Корнилова, как вдруг ему послышался глухой звук как бы от падения тяжелого мешка на землю, и на грудь Жандра брызнула кровь. Корнилов пошатнулся и упал бы совсем навзничь, если бы Жандр не подхватил его голову. Другие офицеры бросились на помощь, подняли адмирала на руки и положили за бруствером, между орудиями. Ядро раздробило Корнилову левую ногу у самого живота.
   - Отстаивайте же Севастополь... - сказал Корнилов и, не испустив ни одного стона, лишился чувств.
   Офицеры и матросы хлопотали подле Корнилова, пришли два врача, за которыми посылал Жандр в Корабельную слободку, и, осмотрев раздробленную ногу Корнилова, принялись за перевязку, качая головами.
   - Господа, - сказал Жандр, - я еду сообщить о нашей страшной потере генералу Моллеру и Нахимову... В случае штурма все будут ждать распоряжений Владимира Алексеевича... Надо предупредить... По дороге забегу в госпиталь.
   Жандр спешил как мог, но, не успев еще съехать с кургана, почувствовал удар как бы камнем в руку и жестокую боль. Убедившись, что это не рана, а контузия, он продолжал путь, завернув в госпиталь, послал на курган лучшего оператора и носилки, а сам стал искать Моллера и Нахимова. Моллера он нашел на шестом бастионе, а на пятом ему сказали, что Нахимов поехал домой обедать. Нахимов обедал наскоро и один; подавал ему денщик, обративший внимание на кровь, запекшуюся на лбу у Нахимова, за что барин сказал ему: "Да ты, братец, совсем дурак-с" - и продолжал обедать. На столе стояла неизменная бутылка марсалы, уже до половины осушенная. Когда вошел Жандр, Нахимов, увидя его озабоченным и растерянным, спросил, как бы предчувствуя что-то недоброе:
   - Где Владимир Алексеевич?
   - Он ранен, опасно ранен ядром и едва ли останется жив, - сказал Жандр. Нахимов вскочил с места.
   - Где он? Говорите! Такой человек, как Корнилов, и вдруг ранен! Другого такого нет-с и не будет! Вот истинное несчастье! Уж лучше меня бы хватило ядром или кого другого, но только не его! Поймите, молодой человек, вы, вероятно, его полюбили за короткое время, а ведь так его знать, как я его знаю-с!.. Я старый моряк, и, поверьте, мне не стыдно перед вами: вы видите, молодой человек, я плачу, да, я плачу-с!
   Слезы действительно градом катились по щекам Нахимова. Жандр чувствовал, что и у него горло сжимают спазмы, и поспешил уйти. Только выйдя от Нахимова, он почувствовал, что боль от контузии становится невыносимою, и поехал в госпиталь позаботиться о самом себе.
   По дороге он заметил, что со стороны рейда слышится необыкновенная канонада. Привычный слух моряка тотчас узнал рев корабельных орудий.
   "Неприятельский флот бомбардирует нас с моря", - мелькнуло в уме у Жандра. Он не ошибся.
   XIX
   У входа в Севастопольский рейд, на северном берегу, находилась грозная с виду Константиновская батарея - массивное, гранитное подковообразное здание с стенами почти саженной толщины. Поверх двухэтажных казематов, на верхней стене батареи, виднелся красивый ряд огромных орудий на крепостных станках. На валах стояли часовые и под наблюдением офицеров зорко следили за малейшими движениями неприятельских кораблей. Во дворе батареи было оживленное движение. Солдаты ходили и бегали взад и вперед. Командир постоянно обходил стены, говорил с офицерами, потом спускался в каземат, служивший ему кабинетом. В этом оригинальном кабинете половина пространства была занята огромною крепостною пушкой, глядевшею на море. На лафете и на колесах прежде висели брюки и другие принадлежности туалета, но теперь все это было убрано. У другого окна, выходящего во двор, стояло фортепиано: командир батареи был музыкант, игравший на нескольких инструментах. На стене висела скрипка, на столе лежал ящик с флейтой, а фортепиано было завалено нотами. Командир подошел к клавишам, вытер носовым платком пыль, взял несколько аккордов, потом тщательно запер инструмент на ключ.
   "Если и здесь будет дело, - мелькнуло в уме его, - пропадет мой инструмент... А впрочем, может быть, и ничего?"
   Он машинально раскрыл тетрадь с нотами, положил ее снова на место и опять поспешил к орудиям на валы.
   Вдруг послышались выстрелы с находящейся на противоположном берегу у Карантинной бухты батареи номер десятый. На маленькой платформе, у ворот, барабанщик забил тревогу. Командир скомандовал:
   - К орудиям на валы!
   И артиллеристы поспешили занять свои места.
   С валов было видно, что к батарее номер десятый подвигается французская эскадра. Расположенные в ряд корабли буксировались пароходами, прикрепленными сбоку, чтобы укрыть эти последние от наших выстрелов. Батарея номер десятый открыла огонь. В то же время были замечены английские корабли, приближавшиеся к Константиновскои батарее с севера, то есть с тыла.
   Командир батареи знал, что с фронта ему бояться нечего, но тыл был слабым местом Константйновского форта. Башня Волохова{106} и батарея Карташевского могли лишь отчасти вознаградить за потерю пятипудовых мортир, которые были сброшены впопыхах в море после ал минского дела, в те памятные дни, когда решено было затопить корабли.
   В течение четверти часа французские корабли не отвечали на нашу пальбу.
   Наконец они стали на якорь на весьма почтительном расстоянии от наших крайних фортов. Французский адмирал Гамелен сказал своим подчиненным: "Lа France уош геагс1е (Франция смотрит на вас)".
   Вдруг более шестисот французских корабельных орудий дали залп, направляя огонь преимущественно на батарею номер десятый и на Александровскую, которая находилась как раз против Константиновскои.
   Вслед за тем и английские корабли начали бой с северными батареями.
   Батарея номер десятый могла отвечать французам только тридцатью тремя пушками, Александровская - семнадцатью. Командир Константиновской батареи, несмотря на огромное расстояние, направил на французский флот двадцать три орудия. Всего семьдесят три орудия против французских шестисот! Но нас спасали три обстоятельства: громадность расстояния, решимость французского адмирала стоять на месте и мощность гранитных стен наших казематов.
   Спустя еще немного времени все английские корабли, бывшие в деле, открыли огонь, и Севастопольский рейд огласился превосходящими всякое описание залпами тысячи ста девятнадцати корабельных орудий, которыми располагала союзная эскадра. Эти залпы можно было сравнить только с ударами сильнейшего грома, слышимого в самом близком расстоянии. Густая туча дыма застилала рейд, по временам сверкали огни из орудийных жерл, подобные красноватым молниям. В истории морских сражений не было еще такой канонады.
   Обширное поле вне оборонительной линии, между батареею номер десятый и шестым бастионом, было буквально покрыто градом французских ядер и разрывных снарядов.
   Сквозь густой дым можно было, однако, видеть, что через пять минут после первого громового залпа огонь наших батарей уже вывел из линии один трехдечный корабль.
   Князь Меншиков незадолго перед этим был близ Константиновскои батареи. Еще до первого залпа он с адъютантами направился берегом в свой домик, к батарее номер четвертый. Бомбардировка захватила его на пути. Несмотря на громадное расстояние, некоторые английские бомбы залетали дальше Николаевской батареи и даже падали в Южную бухту заодно с бомбами, которые летели с суши с все еще гремевших английских батарей. Местами в рейде вода клокотала и пенилась от падавших снарядов. Следовавший за Меншиковым Панаев, не доезжая домика Меншикова, увидел с берега шлюпку, в которую сел старик, по-видимому отставной моряк, с двумя девушками. Это был капитан Спицын с Лелей и еще одной незнакомой им девушкой, случайно попавшей в их шлюпку. Капитан правил рулем, обе девушки гребли не хуже матросов. Опасность придавала им ловкость и силу. Они спешили с Северной, правя к Килен-балочной бухте.
   Несколько снарядов шлепнулось подле шлюпки, взбрасывая столб воды.
   - Спешите, дети! - кричал капитан, как будто обе девушки были его дочери. - Бливко!
   По мере приближения к бухте стало менее опасно; здесь падали только снаряды с сухого пути.
   - Скорее, скорее! - кричал капитан, продолжая ловко лавировать. Навались!
   Не доезжая бухты, шлюпка причалила; ухватились баграми.
   - Все вон! - командовал отставной капитан, как бы воображая, что он на корабле. - Дальше!
   Не успели вскарабкаться на берег, как вдруг бомба ударилась в только что оставленную шлюпку и разбила ее в щепы.
   - Опоздала, Виктория! - крикнул капитан, грозя кулаком в ту сторону, где по его предположению находилась пустившая бомбу английская батарея. Обе девушки уже спешили через сад, прилегавший к первому бастиону, к домику капитана над Килен-балкой.
   XX
   Кроме Панаева и других подобных ему посторонних зрителей за движениями шлюпки, в которой находились капитан Спицын и две девушки, наблюдал человек, в котором это зрелище вызывало не простое сочувствие, а массу чувств, весьма сложных и весьма мучительных. Человек этот был граф Татищев.
   Батарея, в которой служил граф, была за несколько дней до бомбардировки поставлена подле Артиллерийской бухты, в тылу зданий Николаевского форта. Накануне бомбардировки Леля, пренебрегая приличиями и рискуя окончательно скомпрометировать и себя и графа, пришла в казармы, где находился граф. Слухи о близкой бомбардировке давно носились в городе, и Леля хотела знать, куда назначен Татищев. Граф встретился с нею довольно сухо: он был крайне недоволен тем, что Леля так открыто пренебрегает общественным мнением. 'Он наговорил Леле много неприятных, даже жестоких слов, сказал ей, что она только мешает ему исполнять свой долг и что в такие серьезные минуты смешно и глупо думать о таком ничтожном чувстве, какова любовь между мужчиной и женщиной. Леля молча выслушала эти упреки и, когда граф кончил, сказала:
   - Ты не хочешь, чтобы я была подле тебя в минуту опасности, но я хочу этого. Ты должен сказать мне, где ты будешь завтра: я приду туда. Ведь ходят же матросские жены с Корабельной на бастионы к своим мужьям...
   - Сотрага15оп п'ез! раз га1зоп (сравнение - не доказательство), - с досадой сказал граф. - Твои сравнения просто поражают своей дикостью. Ведь я, кажется, не матрос, и ты не моя жена... по крайней мере в настоящее время.
   - Это все равно, - сказала Леля, опустив глаза.
   - Завтра нас переведут, вероятно, на Северную, - сказал граф. - Я думаю, нас назначат на Константиновскую батарею...
   Он солгал, чтобы поскорее отделаться от Лели.
   - Я приду узнать, - сказала Леля тоном, не допускающим возражения. - Я буду завтра на Северной.
   Леля сдержала свое слово. Как только на рассвете послышалась канонада, Леля бросилась в кабинет отца и искусно разыграла роль, уверяя, что страшно боится оставаться дома, так как, вероятно, сюда будут долетать снаряды.