Филлипс Патриция. Негасимое пламя

   Уже в последний момент у Риса хватило сообразительности отшвырнуть в сторону сверкающее платье, и золотистый атлас, всеми забытый, соскользнул на пол и блестящей лужицей растекся на полу. Сгорая от желания, которое оба так долго и мучительно таили в себе, Рис и Джессамин прижались друг к другу. Сердца их бились в унисон. И убогая, полутемная комната закружилась перед их глазами в водовороте страсти.
   — Скажи, что ты все еще любишь меня! — умоляюще прошептал он чуть слышно.
   — Ты же знаешь, что люблю… и никогда не переставала любить. О, как я хотела возненавидеть тебя! Только все оказалось напрасным. Ты — мой единственный! Кроме тебя, мне не нужен ни один человек на свете! — тихо призналась Джессамин.
   — Скажи еще раз, что любишь меня, — сурово потребовал Рис, поглаживая ее по плечу! Рука его украдкой скользнула в вырез се голубой сорочки, который соблазнительно распахнулся, приоткрыв упругую грудь. Лаская бархатистую кожу, он прошептал, задыхаясь от охватившего его жгучего желания: — Ну скажи же, умоляю тебя!
   Содрогнувшись от наслаждения, о котором мечтала давным-давно, Джессамин не мешала ему завладеть этими восхитительно округлыми выпуклостями! Девушка и сама умирала от желания изведать восторг его прикосновений и, в свою очередь, заставить и его сгорать от страсти. Но Рис не нуждался в этом. Тело Джессамин сулило ему такое наслаждение, при мысли о котором у него перехватывало дыхание. Он нежно сжал ее молочно-белые груди, осторожно поглаживая загрубелыми пальцами пунцовые вишенки сосков.
   — Я люблю тебя, люблю так, как никто никогда не любил! — со стоном выдохнула Джессамин, прижавшись лбом к его чуть влажной от пота, горячей шее. И внезапно почувствовала покой, словно укрылась от всех терзавших ее страхов в теплой и уютной глубине пещеры. Не было больше ни одиночества, ни боли — она была не одна.
   Услышав это неосторожное признание, вырванное у нее страстью. Рис едва смог сдержать стон. Прижав девушку к себе, он покрывал жадными, обжигающими поцелуями все ее тело. Страсть и желание переполняли Джессамин, груди ее набухли, кровь горячей волной заструилась по жилам. Она прижалась к его груди, сгорая от нетерпения насладиться ощущением его обнаженной плоти. Она дергала за пуговицы дублета, но дрожащие пальцы ей не повиновались, и Джессамин в бессильной ярости рвала упрямый дублет, не представляя, как с ним управиться.
   Ее неловкость позабавила Риса. Улыбнувшись, он на секунду отстранился и разом расстегнул и дублет, и рубашку. Прижавшись к его обнаженной груди, Джессамин содрогнулась от наслаждения — он весь пылал, а его спутавшиеся черные, как вороново крыло, волосы коснулись ее шеи, чуть заметно щекоча влажную кожу.
   Обхватив его голову трясущимися руками, Джессамин быстро прижала его пылающее лицо к своей груди. И когда горячие, настойчивые губы Риса нежно сжали ее напрягшийся сосок, слегка пощипывая упругий бутон, она чуть не закричала от жгучего наслаждения.
   — Господи, я только и делал, что мечтал об этом все дни! — хрипло прошептал Рис. Его руки, скользнув вниз по телу Джессамин, запутались в складках ее голубой сорочки. Накрыв ее своим горячим телом, Рис забыл обо всем. Обжигающие поцелуи градом посыпались на содрогающееся под ним молочно-белое тело, он терзал и мучил ее, упиваясь каждым прикосновением к этой покорной плоти. Пальцы его запутались в густой гриве разметавшихся по подушке волос. Джессамин бессильно закинула назад голову, и волосы ее, сверкая и переливаясь точно ковер из осенней листвы, заставили его сердце гулко забиться от восторга.
   И вот наконец они вытянулись рядом, полностью обнаженные, плоть к плоти, обжигая друг друга своим дыханием, став единым целым.
   — Как ты великолепен, мой горячий валлиец! — воскликнула Джессамин, задыхаясь от наслаждения, когда почувствовала на себе тяжесть его могучего тела. У нее вырвался гортанный смешок, но Рис прижался к ней теснее, горячая тяжесть его набухшей плоти коснулась ее — и смех сменился стоном. А Рис с удивлением понял, что еще никогда в жизни не горел такой страстью, никогда так отчаянно не желал ни одну женщину — только эту, единственную, что сейчас билась в его объятиях.
   Джессамин скользнула пальцами по его копью и содрогнулась от предвкушения того восхитительного мгновения, когда она почувствует в себе эту обжигающе горячую плоть. Загрубевшие пальцы Риса осторожно коснулись нежной кожи у нее между ногами.
   Прикосновение это было едва заметным, по Джессамин, потеряв голову, резко раздвинула ноги, позволив ему вжать свой подрагивающий от нетерпения жезл меж своих бедер.
   Рис осторожно раздвинул в стороны шелковистые розовые створки раковинки, прикрывавшие вход в сокровенные глубины ее тела, и его опытные пальцы в который раз заставили Джессамин содрогнуться. Нечеловеческим усилием воли сдерживая рвущуюся наружу страсть, он ждал, пока она будет готова принять его, чувствуя, что еще немного, и желание его выплеснется наружу.
   — О, Джессамин, я люблю тебя! — шептал он задыхаясь.
   Все было сказано. Они оба горели одним и тем же желанием. Вдруг словно искра пробежала между ними. Широко раздвинув бедра, Джессамин обвила его шею руками и, согнув ноги в коленях, притянула к себе властным движением, стремясь заставить его переступить ту черту, после которой уже нет возврата.
   Покрыв ее лицо поцелуями, Рис опрокинул ее на подушки и, накрыв своим тяжелым телом, скользнул в бархатистую тесную расщелину ее женственности.
   Почувствовав, какая она горячая и тугая, он запрокинул голову и с торжествующим криком резким рывком ворвался в нее.
   Она слабо застонала, ощутив глубоко в себе его жарко пульсирующую упругую плоть, и теснее прижалась, желая принять его как можно глубже, слиться с ним, став единым целым. Его бедра начали медленные толчки, погрузив ее в пучину пьянящего экстаза. Водоворот чувств захлестнул влюбленных, и не было сейчас в мире такой силы, которая могла бы заставить их разжать объятия. В эту минуту казалось, что они стали единым целым: их сердца бешено колотились, а души слились. Им обоим хотелось только одного — чтобы никогда не кончался этот горячий, — буйный восторг.
   Волна неземного блаженства накрыла любовников, унося их к вершинам экстаза. Джессамин забилась в сладостных судорогах, яростно прижавшись к нему, прежде чем медленно погрузиться в бархатную темноту освобождения.
   А Рис, выкрикнув ее имя, сжал Джессамин в объятиях и только потом позволил себе яростно взорваться внутри ее. Несколько бешеных толчков, и он распростерся рядом, тяжело дыша и по-прежнему не выпуская девушку из объятий.
   Должно быть, они так и задремали, прижавшись друг к другу, потому что, когда оба открыли глаза, в комнате стоял промозглый холод. В камине тлело несколько головешек, а сквозь промасленную бумагу в окошке больше не пробивался дневной свет.
   Она сонно шевельнулась, почувствовав его присутствие, и теплая волна удовольствия пробежала по ее телу. И вдруг ее охватил леденящий страх — Джессамин показалось, что это опять сон, один из тех кошмаров, что изводили ее много ночей подряд, после которых она просыпалась в своей одинокой постели и долго потом рыдала в подушку, чувствуя, как ее сердце рвется от боли.
   — Это не сон, — мечтательно прошептала она. — Ты и вправду со мной.
   Улыбнувшись, Рис потерся щекой о ее гладкую спину. Кожа Джессамин была еще чуть влажной от пота. Ледяной воздух заставил ее покрыться мурашками.
   Почувствовав это, Рис потянул на себя одеяло, заботливо укутав Джессамин. Теперь они лежали, свернувшись уютно, словно в гнездышке.
   — Так, значит, ты иногда видела меня во сне? — нерешительно спросил Рис.
   — Не так часто, как хотела, и гораздо чаще, чем могла вынести, — вынуждена была сознаться Джессамин, ласково проведя ладонью по выпуклым мускулам его могучей груди.
   — Ты тоже снилась мне… О, Джессамин, и почему мы расстались как враги?! Я ведь никогда не хотел причинить тебе боль! Я люблю тебя!
   Рис с силой прижал девушку к себе. Вздохнув от счастья, она распростерлась поверх его горячего тела, наслаждаясь ощущением тепла и надежности, которые переполняли ее с такой силой, что она даже прикрыла глаза.
   — Что же нам теперь делать? Ведь уже ночь!
   — Попробуйте догадаться сами! — хихикнул Рис, медленно лаская загрубевшей ладонью упругие полушария ее грудей, наслаждаясь их восхитительными изгибами. — Сначала поужинаем, потом займемся любовью… или наоборот — сначала займемся любовью, а уж потом поужинаем…
   — У меня такое предчувствие, что мы вообще вряд ли поужинаем, — пробормотала Джессамин.
   Потянувшись к нему, она прильнула губами к его губам.

Глава 12

   Джессамин застыла возле окна, провожая глазами уходящего Риса. Несколько часов пролетели незаметно, и сейчас ей хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что все это не было сном. Он остался с ней до утра. И до самого рассвета они то погружались в сладостную дремоту, то вновь с бешеной страстью предавались любви, не в силах насытиться друг другом.
   Как только сквозь промасленную бумагу, закрывавшую окно, стали пробиваться тусклые лучи утреннего солнца, Рис спустился вниз и велел, чтобы им немедленно принесли завтрак. Усевшись перед камином, они смаковали нежную рыбу в винном соусе, заедая ее свежеиспеченным хлебом с маслом и медом и запивая горячим элем, сваренным с душистыми пряностями. Хоть и скромная, эта трапеза сейчас показалась Джессамин настоящим пиршеством.
   После этого они с Рисом вновь вернулись в постель и в который раз занялись любовью — медленно, смакуя наслаждение, упиваясь друг другом. Рис так полно, так щедро дарил ее любовью, что и сейчас при одном воспоминании о его утонченных ласках тело се сладко заныло. Потом, когда они убедились, что солнце уже высоко, ему пришлось уйти. Джессамин только гадала, как он объяснит свое отсутствие. А может быть, Мэсси привык к его частым отлучкам и объяснять ничего не придется? Нет, этого не может быть! Джессамин решительно тряхнула головой, отгоняя беспокойные мысли. Она не позволит ревности отравить воспоминания о волшебной ночи.
   За ночь выпал снег, и на улицах стало светлее. На противоположной стороне в неярких лучах зимнего солнца ступеньки крыльца и скаты крыш сверкали белизной. Двери конюшни, находившейся напротив гостиницы, были уже украшены остролистом и падубом, а деревянные стены — пушистыми еловыми лапами.
   К конюшне примыкал птичник, где в огромных деревянных клетках озабоченно кудахтали куры, гоготали гуси, а их менее счастливые собратья, уже ощипанные и выпотрошенные, были готовы к отправке на кухню.
   Вся остальная живность, которую в недалеком будущем ожидала та же печальная участь, пока еще щеголяла белоснежными, рыжими или красными роскошными перьями, что приятно щекотало гордость хозяйки, — та предпочитала собственноручно откармливать птицу к Рождеству. Посетители, собравшись кучками возле клеток, одобрительно похваливали, выбирали тех, что пожирнее, и громко торговались. Те же, кому подобная роскошь оказывалась не по карману, ожесточенно сплюнув или проглотив слюну, тащились дальше.
   — Джессамин!
   Голос, прозвучавший за ее спиной, принадлежал Рису, и сердце девушки подпрыгнуло от радости. Увы, они были не одни.
   Она лишь чуть заметно улыбнулась и протянула ему руку.
   — О, Рис, а я тебя даже не заметила. На улице столько народу!
   — Ты готова? Надо воспользоваться хорошей погодой. Если я не ошибаюсь, к вечеру пойдет снег.
   Он предложил ей побродить вместе по городу, а затем поужинать в какой-нибудь приличной харчевне поблизости от Уотергейта. Одно только то, что несколько часов подряд она проведет с ним вдвоем, уже переполняло ее радостью. Джессамин была бы счастлива, даже если бы могла просто сидеть с ним рядом, разговаривать, лаская взглядом его лицо, но Рис твердо заявил, что ей надо развлекаться. Ну что ж, развлекаться так развлекаться, весело согласилась она.
   Хотя Рис долго уговаривал ее облачиться в новое ослепительно золотое платье, которое накануне подарил ей, Джессамин упрямо вытащила на свет Божий собственное бледно-розовое. А новое решила поберечь для рождественской мессы, поскольку Рис твердо пообещал, что поведет ее в кафедральный собор. Ему она заявила, что не намерена портить роскошный наряд, разгуливая по залитым грязью улицам.
   На Рисе был простого покроя темно-зеленый дублет, а поверх него — подбитый мехом плащ. Шагнув к Джессамин, он заботливо поправил капюшон у нее на голове, ворчливо напомнив, что солнце хотя и светит, но на дворе зима.
   Выйдя из гостиницы, они направились вдоль по улице, с трудом проталкиваясь в густой толпе и останавливаясь, чтобы полюбоваться выставленными па прилавках товарами. Юные подмастерья крутились возле прохожих, уговаривая заглянуть в лавку. Те, что постарше, жадными пальцами хватали их за полы плащей, совали под нос куски горячего паштета или пряничных человечков, наваленных горами на прилавках.
   Рядом с Рисом Джессамин чувствовала себя в полной безопасности. Теперь ей было и странно и смешно вспоминать, как она боязливо озиралась по сторонам, впервые попав в Честер. Для нее, привыкшей к продуваемой насквозь зимними ветрами безлюдной равнине, расстилавшейся вокруг Кэрли, все здесь казалось чужим и враждебным.
   Они оказались посреди большого рынка. Джессамин пожалела, что не попала сюда в один из предыдущих дней, когда Джек с Марджери были еще в городе.
   Гуртовщик пообещал передать Уолтеру, что все идет хорошо, Трейверон обещал прислать людей па подмогу.
   Рис и Джессамин задержались у лотка галантерейщика, где он купил ей ворох разноцветных лент для платья темно-пурпурных, синих, алых и зеленых; они ярко сверкали и переливались в холодных лучах зимнего солнца. Джессамин была счастлива. Она благоговейно полюбовалась ими, а потом с величайшей осторожностью опустила в кожаный кошель, болтавшийся у нее па поясе.
   После этого Рис увлек ее за собой в лавку золотых дел мастера. Она располагалась па одной из улиц, где маленькие магазинчики и лавчонки тянулись в два яруса; улицы эти были известны в городе под названием Ряды. Лавка ювелира была на верхнем этаже, из нее открывался вид на шумную Истгейт-стрит. Тут они долго любовались поясами, украшенными сверкающими самоцветами, кольцами, драгоценными ожерельями и брошами. Джессамин в жизни не приходилось видеть подобной роскоши. Седовласый ювелир важно объяснил им, что его мастера работают на французский манер, покрывая эмалью золото и серебро, создавая уникальные по красоте вещи. Джессамин пришла в восторг при виде золотой броши в форме сердечка, тоже украшенной эмалью, но больше всего ее восхитило то, что при желании ее можно было носить на цепочке, как медальон. В самой середине сердечка вился прихотливый узор из голубых и белоснежных цветов. По настоянию Риса Джессамин примерила золотую цепочку, с которой спускалась изящная подвеска, украшенная крохотными жемчужинами и янтарем, с Восхитительной гравировкой по золоту. Звенья цепочки украшали отполированные кусочки янтаря, чередовавшиеся с мягко мерцавшими жемчужинами. Джессамин бурно запротестовала, с первого взгляда определив, что цепочка должна стоить очень дорого. Но Рис был неумолим, утверждая, что эта цепочка изумительно подойдет к ее новому платью. Девушка смутилась, стараясь не видеть, сколько золотых монет перекочевало в ладонь ювелира. Она даже не слышала, что говорил Рис; совершенно уверенная, что подарок опустошит его кошелек.
   Когда они покинули погруженную в полумрак лавчонку и вновь очутились на залитой светом улице, Рис восторженно расцеловал ее, радостно смеясь, когда она смущенно запротестовала.
   — Перестань волноваться, радость моя! Я ведь не нищий. Считай, что это доставило мне удовольствие.
   — Должно быть, ты потратил на меня кучу денег, — смущенно пробормотала Джессамин, когда они выбрались из шумной толпы. Но Рис только с Довольным видом ухмыльнулся и крепко сжал ее руку.
   Они миновали сложенный из грубо обтесанных камней кафедральный собор. Его остроконечные шпили горделиво устремлялись в небо. За воротами аббатства Джессамин с беспокойством увидела длинную череду оборванных нищих, гнусавыми голосами выпрашивающих подаяние. Как рассказал ей Рис, здесь на Троицу и Духов день обычно разыгрывают великолепные мистерии, а каждое лето устраивается шумная ярмарка.
   Два часа пролетели незаметно. Влюбленные спустились на причал Грейфрайарс, чтобы полюбоваться тем, как разгружают корабли.
   Наконец они добрались до гостиницы на Уотергсйт-стрит. Джессамин показалось странным ее название — «Древо Иессея» (Древо Иессея — генеалогическое древо Христа (от 188 прапредка Иессея)). На вывеске горделиво красовалось величественное, поистине библейское дерево, нарисованное яркими красками и покрытое позолоченными листьями, украшая собой фасад дома.
   Рис заранее позаботился, чтобы обед им подали в отдельной маленькой комнате, окна которой выходили на шумную, оживленную улицу. В огромном камине ярко пылал огонь, и очень скоро они и думать позабыли о царившем снаружи холоде. Стены украшали гирлянды и венки из ветвей остролиста, перевитые ярко-пунцовыми лентами. На столе появился испускавший ароматный пар горячий мясной пирог, залитый подливой, щедро сдобренной пряностями, блюдо с репой, покрытой аппетитной румяной корочкой, и хрустящий поджаренный хлеб. Слуги позаботились поставить на стол и кувшин с горячим элем, и ковш с ароматной мясной подливкой.
   Джессамин находила все восхитительно вкусным. Единственное, что удивляло ее, так это то, что как только они вошли в гостиницу, Рис вдруг как-то странно притих и, казалось, погрузился в собственные мысли. Может быть, он расстроился из-за того, что так быстро пролетело время, которое они могли провести вдвоем? Или его невольно заботило то, что ему придется как-то объяснить Элинед и ее домашним свое отсутствие, гадала Джессамин. Она догадывалась, что по какой-то пока не известной ей причине он мог проводить с ней только утренние часы, но старалась держать себя в руках и не позволила ни одного вопроса на эту тему. Ему вряд ли придутся по душе ее расспросы.
   Когда они насытились, мальчик принес им целое блюдо имбирных пряничных человечков. Джессамин, с восторгом покопавшись в этой груде, выбрала пряник в виде церкви, напомнившей ей Честерский кафедральный собор. Он был так хорош, что она отложила его в сторону, не желая портить такую красоту. Заметив это, Рис окликнул мальчишку и велел ей выбрать другое лакомство. Весело расхохотавшись, Джессамин выбрала женскую фигурку с букетом цветов и с довольным видом сунула в рот.
   Выйдя наконец на улицу, они неторопливо направились в сторону гостиницы, где остановилась Джессамин. Был канун Рождества. Рис заранее предупредил ее, что на следующий день сможет прийти к ней только поздно вечером, зато останется на ночь.
   На следующее утро они отправятся в собор к праздничной мессе. Джессамин хоть и понимала, что должна радоваться его желанию побыть с ней, но тем не менее не могла не ревновать к семейству Мэсси, которому он был вынужден посвящать большую часть времени.
   Укрывшись в тени дома, Рис пылко поцеловал девушку на прощание. До дверей гостиницы оставалось всего несколько шагов, но Рис заявил, что не двинется с места, пока не убедится, что она в полной безопасности. После этого он заставил ее взять несколько монет, чтобы заплатить па следующий день за обед, упрямо не обращая внимания на протесты Джессамин, которая пыталась его уверить, что у нее хватает денег.
   Они с трудом расстались. Застыв в дверях гостиницы, Джессамин с тоской следила, как Рис пробирается сквозь толпу, направляясь вверх по улице к роскошному дому Проктора Мэсси. Мысль о том, что несколько долгих часов ей предстоит провести в одиночестве, привела ее в ужас. Внезапно повалил снег, и девушка увидела, как Рис накинул на голову капюшон.
   С тяжелым вздохом Джессамин повернулась и направилась к лестнице.
   На следующее утро, проснувшись чуть свет, Джессамин долго сидела перед камином, бесцельно глядя на огонь и ломая голову, чем бы заняться. Подумав немного, она решила прогуляться и направилась через рыночную площадь к собору. Девушка наивно полагала, что, держась оживленных улиц, она вряд ли сможет заблудиться. Да и чем не способ скоротать время в ожидании той счастливой минуты, когда Рис снова будет рядом? К тому же она сможет купить ему что-нибудь в подарок.
   Еще накануне в лавке ювелира Джессамин заметила, что ему приглянулась украшенная эмалью золотая пряжка на шляпу. Отчаянно надеясь, что старик не заломит за пес немыслимую цену, Джессамин предвкушала, как преподнесет ее Рису. Покрытые эмалью желтые и голубые цветы поднимали свои изящные головки над небольшой тихой заводью. А Рис рассказывал, что выбрал своей эмблемой нарцисс, окруженный высокими цветами, которыми, насколько хватало глаз, каждую весну покрывались болота. По его словам, они так и назывались — цветы Ллиса. И эта пряжка так совпадала с его гербом, что, казалось, была просто-таки создана для него.
   Сегодня было не так ветрено, а в неярких лучах холодного зимнего солнца улицы, покрытые снегом, явно похорошели. Ночной снегопад украсил огромными белоснежными шапками крыши домов. Ослепительно белый снег весело сверкал на солнце, радуя глаз, но идти приходилось медленно. Если бы снегопад продолжался чуть дольше, то улицы города, обычно такие оживленные, превратились бы в топкую трясину.
   Джессамин, взобравшись по узкой дубовой лесенке на второй этаж, без особого труда отыскала ювелирную лавку.
   Старичок ювелир вышел из задней комнатки, чтобы обслужить клиентку, но, увидев ее, удивленно заморгал.
   — Еще ничего не готово! — ворчливо запротестовал он, когда Джессамин подошла к прилавку. — Я же предупредил — не раньше чем завтра утром.
   Несколько удивленная подобным приветствием, Джессамин недовольно заявила, что понятия не имеет, о чем он говорит.
   Близоруко поморгав, ювелир вгляделся в ее изумленное лицо и разразился скрипучим старческим смехом.
   — О Господи, да я обознался! Вы не та леди, — быстро объяснил он. — Хорошо, чем я могу вам помочь?
   — Вчера, когда я была здесь, мне понравилась пряжка на шляпу — крест, перевитый желтыми и голубыми цветами.
   Старичок закивал. Через пару минут он вернулся, держа в руках поднос со сверкающими эмалированными безделушками.
   — Вот, леди, посмотрите, какая чудесная работа! Джессамин, выбрав одну из пряжек, с наслаждением любовалась прелестной вещицей. Крест сверкал и переливался у нее на ладони. На обороте стояла проба города Честера, что свидетельствовало о качестве.
   — Он очень красив… даже, может быть, слишком… по крайней мере для меня. Сколько он стоит? — спросила Джессамин, с отчаянием вспомнив, что в ее распоряжении всего пять соверенов. Правда, сразу после Рождества они уедут, успокоила себя девушка. Стало быть, за постой платить не придется.
   — Для вас… — Ювелир запнулся, глазки его сверкнули. — Ну, скажем, две гинеи, леди. Так тому и быть!
   Две гинеи, задумалась Джессамин. Девушка была уверена, что пряжка стоит гораздо дороже. Но может ли она позволить себе потратить целых две гинеи сразу?
   — Я беру ее, — торопливо пробормотала она, боясь, что передумает.
   Старик одобрительно закивал и принялся осторожно заворачивать драгоценную пряжку в пурпурную льняную салфетку. Пока он был занят этим, Джессамин разглядывала поднос в поисках золотой брошки сердечком, которая так приглянулась ей накануне.
   Но се не было. Подавив невольную досаду, Джессамин попыталась убедить себя, что, может быть, и к лучшему, что брошку уже купили. По крайней мере теперь у нее хватит денег на другие подарки.
   Старик ювелир усмехнулся, наблюдая, как она отсчитывает монеты, и осторожно попробовал каждую на зуб, не фальшивая ли.
   Благоговейно спрятав предназначенную для Риса пряжку в кошель на поясе, Джессамин распрощалась и вышла на улицу, направляясь к рыночной площади. Накануне она запомнила, где видела лавчонку с лакомствами. Уолтер с детства обожал сладости с миндалем. Улыбаясь, девушка торопливо направилась к лавчонке, где задержалась, любуясь крохотными марципановыми человечками. Наконец она остановила свой выбор на фигурке рыцаря в шлеме верхом на коне, укрепленной на небольшой подставке. Джессамин не сомневалась, что брат будет в восторге.
   На соседнем прилавке ей попался на глаза собачий ошейник из красной кожи, украшенный крошечными золотыми колокольчиками. Отличный подарок старине Неду, подумала она с улыбкой. Пес в нем будет выглядеть настоящим франтом.
   Когда Джессамин наконец, усталая, недовольная, поднималась по ступенькам гостиницы, денег у нее почти не осталось, зато кошель распух от подарков и тяжело болтался на поясе. Девушка позаботилась купить несколько синих шелковых лент, которые будут так красиво смотреться на золотистой головке Марджери, и небольшую кожаную сумку для Джека — скромные свидетельства ее горячей признательности за их преданную дружбу. Марципановый рыцарь, предназначавшийся Уолтеру, был аккуратно завернут в красную льняную тряпицу и обмотан красным кожаным ошейником для пущей сохранности. Самый же драгоценный подарок — пряжку для шляпы она бережно спрятала па самое дно кошеля.
   Джессамин была счастлива. Она чувствовала себя немного виноватой, но зато восхитительно щедрой. Ведь в Кэрли она никогда никому ничего не дарила — не было ни денег, ни возможности. Все ее рождественские сюрпризы были сделаны собственными руками. И сейчас ее переполняло то приятное чувство, которое испытывает каждый, когда может порадовать чем-то любимого человека. Джессамин горделиво улыбнулась и принялась готовиться к отъезду.