Страница:
Он видел, как пировали цари и вельможи, разодетые в драгоценные ткани – аксамит и виссон. Звучали здравицы. Пели певцы, перебирали струны арфисты. Курильницы источали пахучий дымок.
И вдруг всё менялось. Вместо дворцов и садов с водомётами раскрывалась долина, поросшая дикой осокой. Далёкие горы подпирали вершинами небо. На вороном коне ехал всадник, закутанный в шкуру тигра. Голова понуро опущена, в безжизненной руке слабо зажата плеть. Вот всадник тронул поводья…
Во время одной из прогулок по берегу Мтквари, когда Шота поравнялся с величавым Синим монастырём, названным так из-за синих кирпичиков крыши, мимо скользящей походкой прошла молодая женщина. Совсем близко взметнулось тёмно-красное покрывало, дрогнули чёрные, как агат, ресницы.
Стены с резьбой вокруг окон исчезли. Синяя крыша слилась с синевой небес. На месте, где только что высилась крепко сбитая церковь, раскрылся царский чертог. Праздничная толпа вельмож расположилась по обе стороны трона, сверкавшего тёмно-красными самоцветами. На троне сидел царь Аравии Ростеван. Владыка состарился, и, в предчувствии близкой кончины, он венчал на престол свою дочь Тинатин, как Гиорги венчал когда-то Тамар.
– Батоно чемо, сделай милость. Мы тут сделку добрую сладили. Выправь бумагу, чтобы поистине и нерушимо значилось.
Его приняли за городского писаря, одного из тех, кто зарабатывает себе на жизнь составлением бумаг для неграмотного люда. Ни словом не возразив, Шота расспросил, в чём заключалась сделка, и написал по всем правилам, как положено: «Я, сын Касали, купил в Тбилиси от сына Дебориани виноградник и отдал быка и плуг, и есть тому свидетель».
При дворе долго ходил рассказ, как Шота Руставели составлял купчую под стенами Синего монастыря. «Плохой из тебя получится казнохранитель, если плату за труд принять отказался и от новых заказов бежал», – смеялся громче других Закарэ Мхаргрдзели.
В доме у Шота имелась комната, где постоянно горел светильник и куда не допускались даже друзья. После знакомства с мастерами-златоваятелями он полюбил работать за восьмиугольным столом в мастерской, где воздух звенел от камней и металла. Шота нравилось украшать самоцветами одежды и оружие своих героев. Звон золота, меди и серебра он вплавлял в тугой и певучий ритм стихотворных строк.
Солнце скатилось за край земли и увлекло за собой день, когда Шота приблизился к башне и протянул страже кусок пергамента с подписью амирспасалара. Молодой офицер, почти ещё мальчик, с едва пробившейся тёмной полоской усов над верхней губой, отстранил пропуск.
– Господин поэт Шота Руставели всем хорошо известен, – со смущённой улыбкой сказал офицер.
– Ещё бы, – подхватила стража. – Сегодня ночку можно поспать. Начальник сокровищницы просидит за стихами до света, за нас стражу исполнит.
– От обещания удержусь, – засмеялся в ответ Шота. – Всё от того зависеть будет, резво ли побегут стихи. Если заковыляют, как охромевший конь, то мигом сочинителя вгонят в сон.
– Шота Руставели выражает в стихах свои мысли ясно и коротко, – сказал начальник стражи и звонко произнёс:
– Как зовут тебя, мой мальчик?
– Арчил.
– Счастья тебе, Арчил. Благодарю.
При свете луны было видно, как вспыхнули щёки воина.
По крутым ступеням Шота поднялся на верхний ярус. Навстречу выступила темнота. В узкие щели бойниц вливалась ночь. Шота подошёл к южной бойнице. Внизу расстилалась долина, высвеченная луной до последнего камня. Меж камней, сбившись в кучу, торопливо передвигался ночной дозор. Стражи вели могучего сложения человека с завязанными за спиной руками.
Шота подошёл к бойнице, смотревшей в сторону гор. Скалы придвинулись близко и шли в наступление, словно готовились навалиться на башню, как рабы царя Ростевана на незнакомца в тигровой шкуре. Строки о битве Тариэла с посланцами Ростевана не складывались все эти дни. Вдруг стих зазвенел, строки натянулись как струны. Нерасторжимей кольчужной сетки сплелись слова.
Внезапно Шота провёл рукой по лицу и бросился обратно к южной бойнице. Долина была пуста. Люди исчезли. Зелёным и голубым отсвечивали безмолвные камни. От каждого падала тень.
Рискуя слететь с высоких ступеней, Шота устремился вниз. Он пробежал мимо воинов, распахнул дверь.
Ночная крепость стояла безлюдной, как долина вокруг.
– Господина Шота, должно быть, что-то обеспокоило? – спросил Арчил, выйдя следом.
– Кто входил сейчас в крепость?
– Дозор бродягу доставил и тех, что грабят на дорогах.
– Не может быть, чтобы грабителем оказался. Куда повели?
– В угловую башню. Только без разрешения ведомства «Сыска» туда никому нет хода.
Арчил оказался прав. В угловую башню Шота не впустили, на вопросы отвечать отказались.
Чуть свет Шота явился к Закарэ. Все знали, что день амирспасалара начинается до зари. «Великий русский князь Владимир Мономах поучал своих сыновей: „Да не застанет вас солнце в постели“», – любил говорить Закарэ и следовал разумному поучению. Всё же Шота пришлось подождать, прежде чем амирспасалар сумел к нему выйти.
– Господин мой и друг, – сказал Шота после приветствий. – Я пришёл к тебе как проситель, и, если ты откажешь мне в помощи, мне останется только одно – припасть к ногам царя царей.
– Чем могу услужить тебе, мой Шота?
– Этой ночью дозор задержал того самого человека, который спас мне жизнь и честь, не дав погибнуть от мерзкой руки. Наступил для меня черёд вызволить его из беды.
– Даже если окажется, что он опасный преступник?
– Тогда я должен облегчить его участь.
– Откуда тебе известно, что его задержали?
– Я видел сам, но замешкался, не догадался сразу. В угловую башню, куда его провели, меня не впустили.
Закарэ покусал ус, подумал:
– Ты говоришь, Шота, что всё случилось нынешней ночью? Значит, с уверенностью можно сказать, что расследование и судопроизводство ещё не начались, тем более не последовало наказание. Кроме нас с тобой, неспокойных, все ещё спят. Я дам тебе разрешение на вход. Ступай, найди своего незнакомца, расспроси, в чём его вина. Тогда посмотрим.
С разрешением амирспасалара на вход Шота бросился в крепость. Угловая башня оказалась полутёмным двухъярусным помещением. Внизу располагалась охрана. Задержанных отправляли наверх.
– Улов у нас невелик, господин начальник сокровищницы, вмиг, кого надо, узнаете, – сказал толстый страж, очевидно здесь главный.
Он долго изучал подпись амирспасалара, потом крикнул:
– Эй, Коротышка, посвети господину.
Тот, кого назвали Коротышкой, нехотя поднялся, достал из ниши плошку с теплившимся огоньком, прикрыл пламя ладонью:
– Следуйте за мной, господин.
Холодное полутёмное помещение, куда они поднялись, представляло собой часть верхнего яруса, перегороженного кирпичной стеной. Сквозь узкие щели бойниц свет пробивался с трудом. Шота едва разглядел лежавших на соломе людей.
– Свети, – нетерпеливо сказал он стражу.
Голоса и свет разбудили спавших. Они заворочались, стали приподниматься. Зазвенели цепи оков.
Шота насчитал одиннадцать человек. Но незнакомца, схожего с дэвом, среди задержанных не оказалось.
– Эта куда ведёт? – Шота указал на обитую железом дверь.
– Такое же помещение. Задержанных мало, пустым стоит.
– Покажи.
– Ключ внизу.
– Ступай, принеси, – Шота бросил стражу монету.
Коротышка поставил на пол светильник и удалился.
– Я разыскиваю человека, задержанного этой ночью. Он отличается крупным сложением. Лицо заросло бородой.
– Кто его знает, где он. Такого не видели, – раздались в ответ ленивые голоса.
Шота отсчитал одиннадцать монет.
– Получите втрое, если укажете, где его держат.
– Право слово, батоно чемо, не знаем. С радостью оповестили бы, да такого, как ты говоришь, в глаза не видели.
– И ничего ночью не слышали?
– Болезнь твоя на меня, как есть, приводили ночью. В двери громко стучали, – воскликнул один из задержанных.
«Я и стучал», подумал Шота.
Вернулся стражник, спускавшийся за ключом. Отпер дверь.
– Убедитесь, господин, коли на слово не верите.
Помещение было пусто.
– Других дверей нет?
– Не имеется. Башня глухая.
Весь день Шота посвятил розыскам. Он вновь побывал у Закарэ. По его совету отправился в ведомство «Сыска и наказаний». Начальник ведомства вызвал к себе подчинённых, расспросил в присутствии Шота. Расспросы не принесли никаких результатов.
Под вечер Шота отыскал юного воина.
– Скажи, Арчил, ты видел, как привели задержанного?
– Собственными глазами, господин Шота. Я в крепость дозор впускал, как же не видеть.
Глава VII
Глава VIII
И вдруг всё менялось. Вместо дворцов и садов с водомётами раскрывалась долина, поросшая дикой осокой. Далёкие горы подпирали вершинами небо. На вороном коне ехал всадник, закутанный в шкуру тигра. Голова понуро опущена, в безжизненной руке слабо зажата плеть. Вот всадник тронул поводья…
Картины возникали многокрасочные, в радужных переливах, недолговечных и зыбких. Шота торопился переложить их в стихи, пока радуга не растеряла цвет. Так златоваятель спешит залить в узорную форму расплавленный, жидкий металл.
Он хлестнул коня, и взвился чёрный конь, покорный воле
Седока, и всё исчезло – никого не видно боле.
Во время одной из прогулок по берегу Мтквари, когда Шота поравнялся с величавым Синим монастырём, названным так из-за синих кирпичиков крыши, мимо скользящей походкой прошла молодая женщина. Совсем близко взметнулось тёмно-красное покрывало, дрогнули чёрные, как агат, ресницы.
Стены с резьбой вокруг окон исчезли. Синяя крыша слилась с синевой небес. На месте, где только что высилась крепко сбитая церковь, раскрылся царский чертог. Праздничная толпа вельмож расположилась по обе стороны трона, сверкавшего тёмно-красными самоцветами. На троне сидел царь Аравии Ростеван. Владыка состарился, и, в предчувствии близкой кончины, он венчал на престол свою дочь Тинатин, как Гиорги венчал когда-то Тамар.
Шота отошёл к ограде, торопясь передать бумаге увиденное. Но едва он достал из бронзового пенала, подвешенного к поясу рядом с кинжалом, чернильницу и перо, как к нему подбежали двое в ахалухах из грубого домашнего полотна:
И склонились перед нею все собравшиеся ниц,
И признали эту деву величайшей из цариц,
И ударили кимвалы, и, как крылья чёрных птиц,
Все в слезах затрепетали стрелы девичьих ресниц.
– Батоно чемо, сделай милость. Мы тут сделку добрую сладили. Выправь бумагу, чтобы поистине и нерушимо значилось.
Его приняли за городского писаря, одного из тех, кто зарабатывает себе на жизнь составлением бумаг для неграмотного люда. Ни словом не возразив, Шота расспросил, в чём заключалась сделка, и написал по всем правилам, как положено: «Я, сын Касали, купил в Тбилиси от сына Дебориани виноградник и отдал быка и плуг, и есть тому свидетель».
При дворе долго ходил рассказ, как Шота Руставели составлял купчую под стенами Синего монастыря. «Плохой из тебя получится казнохранитель, если плату за труд принять отказался и от новых заказов бежал», – смеялся громче других Закарэ Мхаргрдзели.
В доме у Шота имелась комната, где постоянно горел светильник и куда не допускались даже друзья. После знакомства с мастерами-златоваятелями он полюбил работать за восьмиугольным столом в мастерской, где воздух звенел от камней и металла. Шота нравилось украшать самоцветами одежды и оружие своих героев. Звон золота, меди и серебра он вплавлял в тугой и певучий ритм стихотворных строк.
И было ещё одно обжитое место. Сцены бурь и кровавых схваток Шота любил сочинять на верхнем ярусе башни, где в древние времена располагались со своими орудиями учёные-звездочёты. Башня стояла на подступах к городу, как стоит на опушке леса вековой одинокий дуб.
Открывайте кладовые, отпирайте все подвалы!
Выводи коней, конюший! Выносите перлы, лалы! [4]
Солнце скатилось за край земли и увлекло за собой день, когда Шота приблизился к башне и протянул страже кусок пергамента с подписью амирспасалара. Молодой офицер, почти ещё мальчик, с едва пробившейся тёмной полоской усов над верхней губой, отстранил пропуск.
– Господин поэт Шота Руставели всем хорошо известен, – со смущённой улыбкой сказал офицер.
– Ещё бы, – подхватила стража. – Сегодня ночку можно поспать. Начальник сокровищницы просидит за стихами до света, за нас стражу исполнит.
– От обещания удержусь, – засмеялся в ответ Шота. – Всё от того зависеть будет, резво ли побегут стихи. Если заковыляют, как охромевший конь, то мигом сочинителя вгонят в сон.
– Шота Руставели выражает в стихах свои мысли ясно и коротко, – сказал начальник стражи и звонко произнёс:
Шота тронуло, что молодой офицер знал его стихи. Он сжал руку юноши выше локтя:
Стихотворство – род познанья, возвышающее дух.
Речь божественная с пользой услаждает людям слух.
Мерным словом упиваться может каждый, кто не глух.
Речь обычная пространна, стих же краток и упруг.
– Как зовут тебя, мой мальчик?
– Арчил.
– Счастья тебе, Арчил. Благодарю.
При свете луны было видно, как вспыхнули щёки воина.
По крутым ступеням Шота поднялся на верхний ярус. Навстречу выступила темнота. В узкие щели бойниц вливалась ночь. Шота подошёл к южной бойнице. Внизу расстилалась долина, высвеченная луной до последнего камня. Меж камней, сбившись в кучу, торопливо передвигался ночной дозор. Стражи вели могучего сложения человека с завязанными за спиной руками.
Шота подошёл к бойнице, смотревшей в сторону гор. Скалы придвинулись близко и шли в наступление, словно готовились навалиться на башню, как рабы царя Ростевана на незнакомца в тигровой шкуре. Строки о битве Тариэла с посланцами Ростевана не складывались все эти дни. Вдруг стих зазвенел, строки натянулись как струны. Нерасторжимей кольчужной сетки сплелись слова.
Тариэл орудовал боевым бичом из сыромятной кожи с золотым перехватом у рукояти. Он хватал без разбора рабов, одним бил других, как это делал разметавший грабителей великан.
Руки воины простёрли, задержать его хотели.
Горе, что он с ними сделал! И враги бы пожалели!
Он валил их друг на друга, как никто другой доселе,
Рассекал по пояс плетью, пробивая в латах щели.
Царь был взбешен, и в погоню полетел другой отряд.
Вьётся пыль, несутся кони, латы в воздухе горят.
Витязь снова оглянулся и, мешая с рядом ряд,
Стал рабов метать друг в друга, лютым пламенем объят.
Внезапно Шота провёл рукой по лицу и бросился обратно к южной бойнице. Долина была пуста. Люди исчезли. Зелёным и голубым отсвечивали безмолвные камни. От каждого падала тень.
Рискуя слететь с высоких ступеней, Шота устремился вниз. Он пробежал мимо воинов, распахнул дверь.
Ночная крепость стояла безлюдной, как долина вокруг.
– Господина Шота, должно быть, что-то обеспокоило? – спросил Арчил, выйдя следом.
– Кто входил сейчас в крепость?
– Дозор бродягу доставил и тех, что грабят на дорогах.
– Не может быть, чтобы грабителем оказался. Куда повели?
– В угловую башню. Только без разрешения ведомства «Сыска» туда никому нет хода.
Арчил оказался прав. В угловую башню Шота не впустили, на вопросы отвечать отказались.
Чуть свет Шота явился к Закарэ. Все знали, что день амирспасалара начинается до зари. «Великий русский князь Владимир Мономах поучал своих сыновей: „Да не застанет вас солнце в постели“», – любил говорить Закарэ и следовал разумному поучению. Всё же Шота пришлось подождать, прежде чем амирспасалар сумел к нему выйти.
– Господин мой и друг, – сказал Шота после приветствий. – Я пришёл к тебе как проситель, и, если ты откажешь мне в помощи, мне останется только одно – припасть к ногам царя царей.
– Чем могу услужить тебе, мой Шота?
– Этой ночью дозор задержал того самого человека, который спас мне жизнь и честь, не дав погибнуть от мерзкой руки. Наступил для меня черёд вызволить его из беды.
– Даже если окажется, что он опасный преступник?
– Тогда я должен облегчить его участь.
– Откуда тебе известно, что его задержали?
– Я видел сам, но замешкался, не догадался сразу. В угловую башню, куда его провели, меня не впустили.
Закарэ покусал ус, подумал:
– Ты говоришь, Шота, что всё случилось нынешней ночью? Значит, с уверенностью можно сказать, что расследование и судопроизводство ещё не начались, тем более не последовало наказание. Кроме нас с тобой, неспокойных, все ещё спят. Я дам тебе разрешение на вход. Ступай, найди своего незнакомца, расспроси, в чём его вина. Тогда посмотрим.
С разрешением амирспасалара на вход Шота бросился в крепость. Угловая башня оказалась полутёмным двухъярусным помещением. Внизу располагалась охрана. Задержанных отправляли наверх.
– Улов у нас невелик, господин начальник сокровищницы, вмиг, кого надо, узнаете, – сказал толстый страж, очевидно здесь главный.
Он долго изучал подпись амирспасалара, потом крикнул:
– Эй, Коротышка, посвети господину.
Тот, кого назвали Коротышкой, нехотя поднялся, достал из ниши плошку с теплившимся огоньком, прикрыл пламя ладонью:
– Следуйте за мной, господин.
Холодное полутёмное помещение, куда они поднялись, представляло собой часть верхнего яруса, перегороженного кирпичной стеной. Сквозь узкие щели бойниц свет пробивался с трудом. Шота едва разглядел лежавших на соломе людей.
– Свети, – нетерпеливо сказал он стражу.
Голоса и свет разбудили спавших. Они заворочались, стали приподниматься. Зазвенели цепи оков.
Шота насчитал одиннадцать человек. Но незнакомца, схожего с дэвом, среди задержанных не оказалось.
– Эта куда ведёт? – Шота указал на обитую железом дверь.
– Такое же помещение. Задержанных мало, пустым стоит.
– Покажи.
– Ключ внизу.
– Ступай, принеси, – Шота бросил стражу монету.
Коротышка поставил на пол светильник и удалился.
– Я разыскиваю человека, задержанного этой ночью. Он отличается крупным сложением. Лицо заросло бородой.
– Кто его знает, где он. Такого не видели, – раздались в ответ ленивые голоса.
Шота отсчитал одиннадцать монет.
– Получите втрое, если укажете, где его держат.
– Право слово, батоно чемо, не знаем. С радостью оповестили бы, да такого, как ты говоришь, в глаза не видели.
– И ничего ночью не слышали?
– Болезнь твоя на меня, как есть, приводили ночью. В двери громко стучали, – воскликнул один из задержанных.
«Я и стучал», подумал Шота.
Вернулся стражник, спускавшийся за ключом. Отпер дверь.
– Убедитесь, господин, коли на слово не верите.
Помещение было пусто.
– Других дверей нет?
– Не имеется. Башня глухая.
Весь день Шота посвятил розыскам. Он вновь побывал у Закарэ. По его совету отправился в ведомство «Сыска и наказаний». Начальник ведомства вызвал к себе подчинённых, расспросил в присутствии Шота. Расспросы не принесли никаких результатов.
Под вечер Шота отыскал юного воина.
– Скажи, Арчил, ты видел, как привели задержанного?
– Собственными глазами, господин Шота. Я в крепость дозор впускал, как же не видеть.
Глава VII
ЗА ЛЕСАМИ ДАЛЁКИМИ
Торговое судно поднималось сначала по Волге, потом по Оке. Ветер без устали надувал косой парус, гребцы день за днём налегали на вёсла. Могучие реки несли свои воды, казалось, до края земли. Навстречу двигались ладьи и струги. Корабельщики обменивались приветствиями. Подалее от середины быстро скользили лодки-долблёнки и останавливались, замирали. Вдруг какая-нибудь из них отважно бросалась наперерез волнам и наискось прорезала реку от берега к берегу.
Долгий путь Чахрухадзе не томил. Он давно полюбил дороги. «Поэт-скиталец, песнопевец дорог», – называл он себя в стихах. А тот, кто выбрал в судьбу страннический посох, знает, что время в пути предназначено для пополнения знаний и впечатлений. «Узнай, расспроси, как живут другие народы, что имеют, мечтают о чём». И пока в отдалении безостановочно проплывали лесистые берега, Чахрухадзе вёл неторопливые беседы с купцами-персами, нанявшими судно, – сухим подвижным стариком с седой бородой клином и чернобородым, коренастым, средних лет мужчиной, с горящими угольными глазами. Оба более двадцати лет вели торговлю с Северной Русью. Третья река, по которой пролёг водный путь, носила название Клязьма. Была она меньше великих своих сестёр и извилистей. Берега приблизились, дали возможность себя разглядеть. На высоком обрывистом берегу тянулись к небу берёзы и сосны. На низком – расположились селения в квадратах зелёных и жёлтых полей.
– Судя по крепким постройкам, ладно живут.
– Землю со всем старанием обрабатывают. В лесах всякого зверя обильно, озёра и реки рыбой славны.
– Со времён князя Андрея, прозванного Боголюбским, во Владимир товар возим, – гордясь своим давним знакомством со здешними землями, важно проговорил старик. – Пятнадцать лет прошло с той поры, как заговорщики злодейски убили князя в Боголюбском дворце под Владимиром, а его начинания сам, дорогой попутчик, увидишь, похоронить не смогли. Владимир Мономах основал на Клязьме малгород Владимир для защиты, как крепость. Андрей Боголюбский сей городок превратил в столицу и, возвеличив, стал вокруг Владимира собирать русские земли.
Старик был первым торговым гостем, прибывшим в новую столицу водным путём, и о Владимире говорил с любовью, как о второй своей родине.
– Не намного постарше меня город Владимир, – проговорил старик и погладил от удовольствия бороду. – А где человеку глубокая старость, там городу лишь младенчество. Однако млад-город в богатстве и населённости поспорит со старинными – Суздалем и Ростовом.
– Что же выставит город, если до спора дойдёт? – улыбаясь, спросил Чахрухадзе.
– Крепость неприступную, строения каменные, обширную пристань, богатый торг. Ещё он выставит самое главное из своих сокровищ – изделия мастеров-рукоделов. Владимирские камнерезы и кузнецы известны во многих землях.
– В Тбилиси мне приходилось слышать, что князь Савалт – правитель мудрый и властный. В решениях принятых неколебим.
– Всеволод – истинное его имя. Всеволод Юрьевич, – старик запнулся, произнося трудные звуки. – Младший он брат Андрею Боголюбскому, оба приходятся сыновьями Юрию Долгорукому.
Разговор вели по-персидски. Когда Чахрухадзе не хватало персидских слов, он добавлял греческие. Двуязычие купцов не смущало. С Византией торговля велась постоянно, и греческий язык заменял в Константинополе свой родной.
– Про дела, князем Всеволодом творимые, отзываются с похвалой по истинной справедливости, – продолжал старик. – Наследие, от старшего брата доставшееся, князь Всеволод приумножил, ни единой крохи не растерял. Шесть лет назад случился большой пожар. Половину построек огонь обратил в пепел и дым. Рухнул храм, возведённый по воле князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Всеволод Юрьевич повелел своим зодчим главные строения восстановить, а храму придать большую против прежнего величавость. Был храм увенчан одной главой-куполом, теперь красуется пятью куполами. – «Справедливо торговых гостей называют „говорящими книгами“, – подумал Чахрухадзе. – Без них наши знания о мире отличались бы скудностью».
– Важнее другого, что дело старшего брата по собиранию русских земель князь Всеволод Юрьевич продолжил с успехом, – вступил в разговор чернобородый.
– Схожи ли были братья? – спросил Чахрухадзе.
Убитый в Боголюбове князь приходился отцом Гиорги Русскому, первому мужу Тамар, и судьбу Андрея Боголюбского Чахрухадзе мысленно сопоставил с судьбой его сына.
– Сводные они меж собой братья, от разных матерей рождены, – ответил старик. – Матерью князя Андрея была княжна из знатного половецкого рода. После её кончины великий князь Юрий Долгорукий во второй раз женился, византийскую царевну в супруги взял. От двух браков много детей народилось. Между Андреем и младшим из сыновей, Всеволодом, пролегла разница в сорок лет.
– В Андрее Боголюбском рыцарские добродетели были крепко сплетены с самовластием, – сказал чернобородый запальчиво. – Благороден был, первый по храбрости воин, книгочей, сам сочинительством занимался. А со сводными братьями без справедливости поступил. Едва скончался отец, он отослал младших братьев и мачеху в Византию. Себе же присвоил Ростово-Суздальское княжество, завещанное Юрием Долгоруким меньшим сыновьям.
– Не причинил Андрей Боголюбский младшим братьям зла, – наставительно проговорил старик. – На родине княгини, своей матери, при византийском дворе, получили княжичи истинно царское воспитание.
– Среди византийских хитростей, злоязычия и кубков с отравленным вином воспитание получили, – подхватил чернобородый. – Вот и вышел князь Всеволод хитрецом первейшим. О выгоде государственной печётся – своей при этом не забывает. Если сел на коня и преломил копьё в схватке, то, значит, война ему выгодна и в победе он крепко уверен.
– Осторожный правитель, распоряжается со всей осмотрительностью, в том нет худого, – сказал старик. – В государственном деле, как в нашем, купеческом, голову надо держать в холоде, поступать без горячности.
«Сложный складывается образ, – подумал Чахрухадзе о владимирском князе. – Заносчив, должно быть, надменен. Сколько людей у него под началом, сколько земли под пятой. Как к такому проникнуть? Подпустят ли близко к дворцу?»
Размышления вызваны были письмом, полученным от Закарэ Мхаргрдзели за несколько дней до отплытия.
Странствия предполагали свободу. Выбирай любую из тысячи дорог – земля открыта перед поэтом-скитальцем. Но истинной свободы Чахрухадзе не знал. Служба при царском дворе держала словно на поводу. Только расправил крылья – и оборвался нежданно полёт. Так вышло и в этот раз. «Узнав об опасном странствии, которое решил предпринять её секретарь и поэт, – писал амирспасалар, – царь царей Солнце Тамар проговорила: „Поэты, подобно планетам, не пребывают в покое. Но, покидая наш небосвод, они возвращаются, чтобы, вобрав новый свет, сиять ещё ярче. Пусть не томит нас Чахрухадзе длительным ожиданием, но, засвидетельствовав всю глубину нашего уважения великому князю Савалту, возвращается благополучно в Тбилиси“. Вот доподлинные слова царицы цариц, – писал далее амирспасалар. – И хотя Незакатное Солнце Тамар не захотела обременять поэта посольскими делами, она высказала пожелание, чтобы узнал её секретарь мысли великого князя о судьбе своего племянника, князя Гиорги Русского, если удостоит великий князь гостя из Грузии личной беседой». К письму был приложен усыпанный самоцветами крест для подношения великой княгине, супруге Савалта, и тугой кожаный кошелёк на дорожные расходы царскому секретарю. Всё вместе означало, что, отправившись в путь по собственной воле и выбору, Чахрухадзе оказался послом без посольских прав, простым исполнителем тягостного поручения.
– Доступ в княжий дворец сильно затруднён? – спросил он у старика после длительного молчания.
– Для торговых гостей проход открыт всюду, хоть в городские ворота, хоть в княжий дворец. Во дворец явимся прежде всего, поклонимся княгине Марии Шварновне, предложим товар. Большой добротой отличается супруга великого князя, дочь чешского князя Шварна. После пожара она раздала погорельцам собственную казну.
– Когда во дворец пойдёте, о важном попрошу для себя деле. На ответный подарок не поскуплюсь.
– Охотно выполним, если сумеем, – дорога роднит.
Владимир появился на левобережном холме огромным, вытянутым на восток треугольником. На самой вершине кружил грозный венец из островерхих башен и стен. Вниз сбегали сады и постройки. После тишины величавых рек многоголосье владимирской пристани обрушилось раскатами летнего грома. Тихие краски неба, воды и удалённых от глаз берегов сменились звонкой и пёстрой радугой. Всевозможные суда с парусами косыми, прямыми, с кормовым веслом или недавно придуманным рулевым управлением покачивались у причала. Между высоких бортов торопливо и ловко прокладывали себе дорогу мелкие ялики и челны. По сходням цепочкой шли люди с мешками и бочонками на плечах. На берегу торговали рыбой, складывали и разбирали горы товаров, тащили тюки к береговой кромке, нагружали телеги. Всё выполнялось шумно – с криками, возгласами.
– Владимир и город Москва на Москва-реке – ключи всем торговым путям, – горделиво проговорил старик.
– Что за Москва? – полюбопытствовал Чахрухадзе.
– Невелик городок, основанный Юрием Долгоруким, а как богатырь-младенец из сказки, не по дням – по часам растёт.
На постоялом дворе Чахрухадзе устроился вместе с купцами и принялся ждать. Купцы, едва разгрузившись, отправились во дворец. День был ещё в разгаре, и солнце светило светло и радостно. Вернулись до темноты.
– Дело посольское полностью удалось, – весело сказал старик. – Завтра к дневной трапезе ожидают.
– Сделай милость, расскажи по порядку.
– Порядок известен, не нами он заведён, не на нас и закончится. Ввели нас девы-служанки в палату, расписанную цветами и травами. Развязали мы тюк, разложили парчу переливчатую и тонкопрядный виссон, развесили бахромчатые шали, паутины тоньше. Княгиня Мария Шварновна явилась в наряде строгом, в тёмном платье с собольей опушкой, в жемчужном венце. «Спасибо, торговые гости, что дали не устрашились, пожаловали в наше Залесье». Мы в ответ поклонились трижды: «Да пошлёт небо счастья государыне великой и милостивой, государю-супругу, сыновьям-княжичам, дочкам-княжнам». Княгиня товар осмотрела, тонкими пальчиками потрогала, довольна осталась. «Всё, что разложено, забираю для княжичей и княжон. Казначей произведёт с вами расчёт полностью, без обид». – «Великая честь для купцов угодить государыне. Благодарим за почин». – «Торгуйте, гости, себе на прибыль, владимирцам не в убыток». Государыня к двери направилась, да я поклоном её удержал. «Пусть, – говорю, – государыня не прогневается, что не по должности за посольство берусь. Только просили передать государыне это». Я ларчик с крестом из сумки у пояса вынул, крышку открыл, повернул на свет. Драгоценные камни вспыхнули разноцветными звёздами, золотые узоры задвигались волнами, как на ветру колосья. Княгиня ручками даже всплеснула. «Откуда такое чудо?» – «Из Грузии прислано. Работа прославленного златоваятеля Бешкена». – «Кто привёз?» – «Приближённый царицы Тамар разделил с нами плавание. На подворье ожидает милостивого княжьего слова». Княгиня направила к князю деву-прислужницу, та явилась с ответом: «Великий князь Всеволод Юрьевич ожидает гостя из Грузии к завтрашней полуденной трапезе».
«Начало положено, – подумал Чахрухадзе. – Однако пойдёт ли великий князь на доверительный разговор?»
– Благодарю от всего сердца, – поклонился Чахрухадзе купцам. – И вслед за великой княгиней желаю вам радости от торговли и прибыли.
Долгий путь Чахрухадзе не томил. Он давно полюбил дороги. «Поэт-скиталец, песнопевец дорог», – называл он себя в стихах. А тот, кто выбрал в судьбу страннический посох, знает, что время в пути предназначено для пополнения знаний и впечатлений. «Узнай, расспроси, как живут другие народы, что имеют, мечтают о чём». И пока в отдалении безостановочно проплывали лесистые берега, Чахрухадзе вёл неторопливые беседы с купцами-персами, нанявшими судно, – сухим подвижным стариком с седой бородой клином и чернобородым, коренастым, средних лет мужчиной, с горящими угольными глазами. Оба более двадцати лет вели торговлю с Северной Русью. Третья река, по которой пролёг водный путь, носила название Клязьма. Была она меньше великих своих сестёр и извилистей. Берега приблизились, дали возможность себя разглядеть. На высоком обрывистом берегу тянулись к небу берёзы и сосны. На низком – расположились селения в квадратах зелёных и жёлтых полей.
– Судя по крепким постройкам, ладно живут.
– Землю со всем старанием обрабатывают. В лесах всякого зверя обильно, озёра и реки рыбой славны.
– Со времён князя Андрея, прозванного Боголюбским, во Владимир товар возим, – гордясь своим давним знакомством со здешними землями, важно проговорил старик. – Пятнадцать лет прошло с той поры, как заговорщики злодейски убили князя в Боголюбском дворце под Владимиром, а его начинания сам, дорогой попутчик, увидишь, похоронить не смогли. Владимир Мономах основал на Клязьме малгород Владимир для защиты, как крепость. Андрей Боголюбский сей городок превратил в столицу и, возвеличив, стал вокруг Владимира собирать русские земли.
Старик был первым торговым гостем, прибывшим в новую столицу водным путём, и о Владимире говорил с любовью, как о второй своей родине.
– Не намного постарше меня город Владимир, – проговорил старик и погладил от удовольствия бороду. – А где человеку глубокая старость, там городу лишь младенчество. Однако млад-город в богатстве и населённости поспорит со старинными – Суздалем и Ростовом.
– Что же выставит город, если до спора дойдёт? – улыбаясь, спросил Чахрухадзе.
– Крепость неприступную, строения каменные, обширную пристань, богатый торг. Ещё он выставит самое главное из своих сокровищ – изделия мастеров-рукоделов. Владимирские камнерезы и кузнецы известны во многих землях.
– В Тбилиси мне приходилось слышать, что князь Савалт – правитель мудрый и властный. В решениях принятых неколебим.
– Всеволод – истинное его имя. Всеволод Юрьевич, – старик запнулся, произнося трудные звуки. – Младший он брат Андрею Боголюбскому, оба приходятся сыновьями Юрию Долгорукому.
Разговор вели по-персидски. Когда Чахрухадзе не хватало персидских слов, он добавлял греческие. Двуязычие купцов не смущало. С Византией торговля велась постоянно, и греческий язык заменял в Константинополе свой родной.
– Про дела, князем Всеволодом творимые, отзываются с похвалой по истинной справедливости, – продолжал старик. – Наследие, от старшего брата доставшееся, князь Всеволод приумножил, ни единой крохи не растерял. Шесть лет назад случился большой пожар. Половину построек огонь обратил в пепел и дым. Рухнул храм, возведённый по воле князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Всеволод Юрьевич повелел своим зодчим главные строения восстановить, а храму придать большую против прежнего величавость. Был храм увенчан одной главой-куполом, теперь красуется пятью куполами. – «Справедливо торговых гостей называют „говорящими книгами“, – подумал Чахрухадзе. – Без них наши знания о мире отличались бы скудностью».
– Важнее другого, что дело старшего брата по собиранию русских земель князь Всеволод Юрьевич продолжил с успехом, – вступил в разговор чернобородый.
– Схожи ли были братья? – спросил Чахрухадзе.
Убитый в Боголюбове князь приходился отцом Гиорги Русскому, первому мужу Тамар, и судьбу Андрея Боголюбского Чахрухадзе мысленно сопоставил с судьбой его сына.
– Сводные они меж собой братья, от разных матерей рождены, – ответил старик. – Матерью князя Андрея была княжна из знатного половецкого рода. После её кончины великий князь Юрий Долгорукий во второй раз женился, византийскую царевну в супруги взял. От двух браков много детей народилось. Между Андреем и младшим из сыновей, Всеволодом, пролегла разница в сорок лет.
– В Андрее Боголюбском рыцарские добродетели были крепко сплетены с самовластием, – сказал чернобородый запальчиво. – Благороден был, первый по храбрости воин, книгочей, сам сочинительством занимался. А со сводными братьями без справедливости поступил. Едва скончался отец, он отослал младших братьев и мачеху в Византию. Себе же присвоил Ростово-Суздальское княжество, завещанное Юрием Долгоруким меньшим сыновьям.
– Не причинил Андрей Боголюбский младшим братьям зла, – наставительно проговорил старик. – На родине княгини, своей матери, при византийском дворе, получили княжичи истинно царское воспитание.
– Среди византийских хитростей, злоязычия и кубков с отравленным вином воспитание получили, – подхватил чернобородый. – Вот и вышел князь Всеволод хитрецом первейшим. О выгоде государственной печётся – своей при этом не забывает. Если сел на коня и преломил копьё в схватке, то, значит, война ему выгодна и в победе он крепко уверен.
– Осторожный правитель, распоряжается со всей осмотрительностью, в том нет худого, – сказал старик. – В государственном деле, как в нашем, купеческом, голову надо держать в холоде, поступать без горячности.
«Сложный складывается образ, – подумал Чахрухадзе о владимирском князе. – Заносчив, должно быть, надменен. Сколько людей у него под началом, сколько земли под пятой. Как к такому проникнуть? Подпустят ли близко к дворцу?»
Размышления вызваны были письмом, полученным от Закарэ Мхаргрдзели за несколько дней до отплытия.
Странствия предполагали свободу. Выбирай любую из тысячи дорог – земля открыта перед поэтом-скитальцем. Но истинной свободы Чахрухадзе не знал. Служба при царском дворе держала словно на поводу. Только расправил крылья – и оборвался нежданно полёт. Так вышло и в этот раз. «Узнав об опасном странствии, которое решил предпринять её секретарь и поэт, – писал амирспасалар, – царь царей Солнце Тамар проговорила: „Поэты, подобно планетам, не пребывают в покое. Но, покидая наш небосвод, они возвращаются, чтобы, вобрав новый свет, сиять ещё ярче. Пусть не томит нас Чахрухадзе длительным ожиданием, но, засвидетельствовав всю глубину нашего уважения великому князю Савалту, возвращается благополучно в Тбилиси“. Вот доподлинные слова царицы цариц, – писал далее амирспасалар. – И хотя Незакатное Солнце Тамар не захотела обременять поэта посольскими делами, она высказала пожелание, чтобы узнал её секретарь мысли великого князя о судьбе своего племянника, князя Гиорги Русского, если удостоит великий князь гостя из Грузии личной беседой». К письму был приложен усыпанный самоцветами крест для подношения великой княгине, супруге Савалта, и тугой кожаный кошелёк на дорожные расходы царскому секретарю. Всё вместе означало, что, отправившись в путь по собственной воле и выбору, Чахрухадзе оказался послом без посольских прав, простым исполнителем тягостного поручения.
– Доступ в княжий дворец сильно затруднён? – спросил он у старика после длительного молчания.
– Для торговых гостей проход открыт всюду, хоть в городские ворота, хоть в княжий дворец. Во дворец явимся прежде всего, поклонимся княгине Марии Шварновне, предложим товар. Большой добротой отличается супруга великого князя, дочь чешского князя Шварна. После пожара она раздала погорельцам собственную казну.
– Когда во дворец пойдёте, о важном попрошу для себя деле. На ответный подарок не поскуплюсь.
– Охотно выполним, если сумеем, – дорога роднит.
Владимир появился на левобережном холме огромным, вытянутым на восток треугольником. На самой вершине кружил грозный венец из островерхих башен и стен. Вниз сбегали сады и постройки. После тишины величавых рек многоголосье владимирской пристани обрушилось раскатами летнего грома. Тихие краски неба, воды и удалённых от глаз берегов сменились звонкой и пёстрой радугой. Всевозможные суда с парусами косыми, прямыми, с кормовым веслом или недавно придуманным рулевым управлением покачивались у причала. Между высоких бортов торопливо и ловко прокладывали себе дорогу мелкие ялики и челны. По сходням цепочкой шли люди с мешками и бочонками на плечах. На берегу торговали рыбой, складывали и разбирали горы товаров, тащили тюки к береговой кромке, нагружали телеги. Всё выполнялось шумно – с криками, возгласами.
– Владимир и город Москва на Москва-реке – ключи всем торговым путям, – горделиво проговорил старик.
– Что за Москва? – полюбопытствовал Чахрухадзе.
– Невелик городок, основанный Юрием Долгоруким, а как богатырь-младенец из сказки, не по дням – по часам растёт.
На постоялом дворе Чахрухадзе устроился вместе с купцами и принялся ждать. Купцы, едва разгрузившись, отправились во дворец. День был ещё в разгаре, и солнце светило светло и радостно. Вернулись до темноты.
– Дело посольское полностью удалось, – весело сказал старик. – Завтра к дневной трапезе ожидают.
– Сделай милость, расскажи по порядку.
– Порядок известен, не нами он заведён, не на нас и закончится. Ввели нас девы-служанки в палату, расписанную цветами и травами. Развязали мы тюк, разложили парчу переливчатую и тонкопрядный виссон, развесили бахромчатые шали, паутины тоньше. Княгиня Мария Шварновна явилась в наряде строгом, в тёмном платье с собольей опушкой, в жемчужном венце. «Спасибо, торговые гости, что дали не устрашились, пожаловали в наше Залесье». Мы в ответ поклонились трижды: «Да пошлёт небо счастья государыне великой и милостивой, государю-супругу, сыновьям-княжичам, дочкам-княжнам». Княгиня товар осмотрела, тонкими пальчиками потрогала, довольна осталась. «Всё, что разложено, забираю для княжичей и княжон. Казначей произведёт с вами расчёт полностью, без обид». – «Великая честь для купцов угодить государыне. Благодарим за почин». – «Торгуйте, гости, себе на прибыль, владимирцам не в убыток». Государыня к двери направилась, да я поклоном её удержал. «Пусть, – говорю, – государыня не прогневается, что не по должности за посольство берусь. Только просили передать государыне это». Я ларчик с крестом из сумки у пояса вынул, крышку открыл, повернул на свет. Драгоценные камни вспыхнули разноцветными звёздами, золотые узоры задвигались волнами, как на ветру колосья. Княгиня ручками даже всплеснула. «Откуда такое чудо?» – «Из Грузии прислано. Работа прославленного златоваятеля Бешкена». – «Кто привёз?» – «Приближённый царицы Тамар разделил с нами плавание. На подворье ожидает милостивого княжьего слова». Княгиня направила к князю деву-прислужницу, та явилась с ответом: «Великий князь Всеволод Юрьевич ожидает гостя из Грузии к завтрашней полуденной трапезе».
«Начало положено, – подумал Чахрухадзе. – Однако пойдёт ли великий князь на доверительный разговор?»
– Благодарю от всего сердца, – поклонился Чахрухадзе купцам. – И вслед за великой княгиней желаю вам радости от торговли и прибыли.
Глава VIII
ГОРОД ВЛАДИМИР
В малой столовой палате трапезничали чинно. Разговоры велись негромкие, здравицы не возглашались. Слуги в красных кафтанах бесшумно ступали по войлочному ковру, несли на серебряных блюдах жареных уток. Огромный осётр покоился среди Ломтиков овощей, горкой чёрных жемчужин лежала рыбья икра.
– Прости, дорогой гость, что не сумел подобрать сотрапезников, – обратился князь Всеволод Юрьевич к сидевшему по правую руку Чахрухадзе. – Из всех я один по-гречески говорю, и придётся тебе со мной поскучать, другие не сумеют принять участие в нашей беседе.
Не нужно было обладать разумом мудреца, чтобы уяснить смысл сказанного: «Ты, мол, дорогой гость, прибыл к нам без посольских грамот, потому принимаем тебя, как гостя, не как посла. А если есть что сказать, говори без опасений, никто другой не поймёт».
– Моё сердце преисполнено великой благодарности к государю, – склонил голову Чахрухадзе. – О радушном приёме, оказанном мне во Владимире, надеюсь поведать во всех подробностях царю царей Грузии солнцеликой Тамар.
– Про деяния царицы наслышаны. Печётся она о пользе государственной, хозяйство наладила крепкое, взрастила военную мощь. Соседние страны нападать опасаются, сами в опаске живут. Ладным ли оказался помощником для царицы второй её муж?
«Князь тонкий политик, – обрадованно подумал Чахрухадзе. – Он рассчитал, о чём пойдёт речь, и, первым начав о браках, дал мне понять, что не противится разговору».
Вслух Чахрухадзе сказал:
– Бесконечно тронут добрыми словами, произнесёнными государем. В Грузии царицу Тамар называют «солнцем, затмившим сияние остальных светил». Осетинский царевич Давид Сослани на нашем небосклоне – луна.
– Взошедшая взамен закатившейся, – без усмешки проговорил князь.
Наступила трудная часть разговора, и подбирать слова Чахрухадзе начал с осторожностью.
– Мало найдётся в мире витязей, чтобы превзошли отвагой и доблестью князя Гиорги Русского, – сказал он после непродолжительного молчания. – Однако брак заключён был поспешно. Царица Тамар, лишившись отца, уступила настойчивым просьбам вельмож, хотя её чуткое сердце восставало против необдуманного союза. Царица Тамар и князь Гиорги остались друг другу чужими. Несмотря на многие достоинства князя Гиорги, с жёсткими чертами его характера царица цариц примириться не захотела. Последовало расторжение брака.
– Нравом племянник повторил отца. Во всём был велик князь Андрей Юрьевич, сводный мой брат. Только одно неприемлемым было – гордая самовластность. Хотел, чтобы всё по единой его воле свершалось, страшен делался от возражений. Как же случилось, что отосланный три года назад в Византию племянник дважды в нынешний год являлся с войсками? В западных землях крест целовали ему на верность. В кутаисском дворце венчали на царский престол.
– Прости, дорогой гость, что не сумел подобрать сотрапезников, – обратился князь Всеволод Юрьевич к сидевшему по правую руку Чахрухадзе. – Из всех я один по-гречески говорю, и придётся тебе со мной поскучать, другие не сумеют принять участие в нашей беседе.
Не нужно было обладать разумом мудреца, чтобы уяснить смысл сказанного: «Ты, мол, дорогой гость, прибыл к нам без посольских грамот, потому принимаем тебя, как гостя, не как посла. А если есть что сказать, говори без опасений, никто другой не поймёт».
– Моё сердце преисполнено великой благодарности к государю, – склонил голову Чахрухадзе. – О радушном приёме, оказанном мне во Владимире, надеюсь поведать во всех подробностях царю царей Грузии солнцеликой Тамар.
– Про деяния царицы наслышаны. Печётся она о пользе государственной, хозяйство наладила крепкое, взрастила военную мощь. Соседние страны нападать опасаются, сами в опаске живут. Ладным ли оказался помощником для царицы второй её муж?
«Князь тонкий политик, – обрадованно подумал Чахрухадзе. – Он рассчитал, о чём пойдёт речь, и, первым начав о браках, дал мне понять, что не противится разговору».
Вслух Чахрухадзе сказал:
– Бесконечно тронут добрыми словами, произнесёнными государем. В Грузии царицу Тамар называют «солнцем, затмившим сияние остальных светил». Осетинский царевич Давид Сослани на нашем небосклоне – луна.
– Взошедшая взамен закатившейся, – без усмешки проговорил князь.
Наступила трудная часть разговора, и подбирать слова Чахрухадзе начал с осторожностью.
– Мало найдётся в мире витязей, чтобы превзошли отвагой и доблестью князя Гиорги Русского, – сказал он после непродолжительного молчания. – Однако брак заключён был поспешно. Царица Тамар, лишившись отца, уступила настойчивым просьбам вельмож, хотя её чуткое сердце восставало против необдуманного союза. Царица Тамар и князь Гиорги остались друг другу чужими. Несмотря на многие достоинства князя Гиорги, с жёсткими чертами его характера царица цариц примириться не захотела. Последовало расторжение брака.
– Нравом племянник повторил отца. Во всём был велик князь Андрей Юрьевич, сводный мой брат. Только одно неприемлемым было – гордая самовластность. Хотел, чтобы всё по единой его воле свершалось, страшен делался от возражений. Как же случилось, что отосланный три года назад в Византию племянник дважды в нынешний год являлся с войсками? В западных землях крест целовали ему на верность. В кутаисском дворце венчали на царский престол.