Тибор ФИШЕР
ПУТЕШЕСТВИЕ НА КРАЙ КОМНАТЫ
Моим родителям
Здесь
В пятницу в половине пятого я была дома. Вот так я и стала богатой.
Богатой? Богатой — для многих. Для некоторых — обеспеченной. Состоятельной, я бы сказала так. По общепринятым меркам. У меня есть своя собственная квартира, где места — для одного человека — более чем достаточно. В большинстве городов мира (где жизнь дорогая, и где дешевая) такие квартиры считаются непомерным роскошеством и излишеством. У меня есть отдельная комната под кабинет. Две спальни, хотя вторая может считаться спальней весьма условно — так ее называют агенты по недвижимости, но если поставить туда кровать, больше там не поместится ничего. Просторная лоджия, большая кухня, ванная и — вот оно, истинное расточительство — еще одна мини-ванная, где стоит унитаз и раковина. Квартира у меня двухэтажная, и широкая лестница зрительно увеличивает пространство. Лестница покрыта пушистым ковром с длинным ворсом, и мне очень нравится подниматься по ней и спускаться. Это меня успокаивает. Я живу на последнем этаже, и у меня в квартире всегда светло. Дом у нас старый, добротный, с толстыми стенами, так что соседей не слышно. Шума с улицы тоже не слышно: у меня третий этаж, а перед домом растут деревья (их посадили лет сто назад, и они еще не совсем зачахли от выхлопных газов). Да, еще у меня из квартиры есть выход на крышу, где оборудована небольшая терраса, так что за те две недели тепла и солнца, которые в этой стране сходят за лето, я успеваю немножечко погреться на солнышке и «прогулять» свои комнатные растения.
Раньше я часто задумывалась, почему я так люблю растения; сперва мне казалось, что это навязчивое стремление к природе происходит из-за острой нехватки зелени моему сугубо городскому организму. Но потом я подумала, что растения — это домашние животные для тех, кто не уверен в своей способности нормально заботиться о настоящих животных. Если растение умирает, потому что ты не умеешь за ним ухаживать, ты, безусловно, чувствуешь какую-то вину, но азиатский ландыш не будет смотреть на тебя с укором, если тебе лень выводить его на прогулку, и никто не скорбит об увядшем кактусе. Да и как еще получить кислород в наше время?
В общем, места у меня достаточно. Тем более что я одна. А такая квартира, как у меня, есть далеко не у каждой семьи. Зато я смогла оборудовать гардеробную, так чтобы вся моя одежда «просматривалась» с одного беглого взгляда. Моя коллекция компактов тоже смотрится очень внушительно, а в маленькой спальне — вот где излишество и роскошество! — я устроила обувное хранилище. Для своих ста девятнадцати пар туфель. Да, я согласна, что это тщеславие и блажь, потому что я редко выхожу из дома, а по дому предпочитаю ходить босиком. В свою защиту скажу только, что эти туфли я «собирала» в течение десяти лет. Когда я считаю, что хорошо поработала, я покупаю себе в награду новые туфли — надо же чем-то побаловать себя, любимую. Да, такая вот у меня слабость. Но вполне безобидная.
И хотя я живу нестесненно и ни в чем себя не ограничиваю, мой дом расположен далеко не в самом престижном районе Лондона. Общественный парк у меня перед домом — крошечный островок зелени в бетонно-асфальтовой тундре — привлекает не столько птиц (похоже, что городская летучая фауна уже окончательно вымерла из-за плохой экологии; вымерла в полном составе, за исключением самых противных и гадких голубей), сколько всякий двуногий сброд. Нарушение общественной тишины и порядка, вооруженное ограбление, ограбление автомобилей, драки, попытки изнасилования, незаконный вывоз мусора, отправление физиологических нужд, как малых, так и больших, в общественном месте — вполне внушительный список малоприятных деяний, поддающихся непосредственному наблюдению из плетеного кресла у меня на балконе.
В самом начале, когда я только сюда переехала, я пыталась звонить в полицию, но потом поняла, что они не хотят ничего этого знать. Они либо не приезжали вообще, либо приезжали, но минут через сорок после звонка: за это время правонарушитель — даже самый тормознутый — успевал благополучно смыться. Решение этой проблемы вполне очевидно, но интересно другое: почему наши политики и министры, работники на государственной службе и многочисленные чиновники, которым платят — и платят очень неплохо — как раз за то, чтобы они решали все эти проблемы, их не решают ни разу.
Вот такой интересный вопрос.
У меня есть и вторая квартира. В том же подъезде, этажом ниже. Она не такая роскошная, как та, где я живу, но там более чем достаточно места для одного или даже для двух человек — если я когда-нибудь соберусь ее сдавать. Я купила ее на первой волне, скажем так, привалившего мне богатства, тем более что недвижимость — неплохое вложение денег. И особенно в Лондоне, куда сейчас рвутся все: эфиопские таксисты, албанские гармонисты, шведские доткомеры (то есть служащие интернет-компаний, если вдруг кто не знает), русские алюминиевые бароны. И потом, это очень удобно: когда квартира этажом ниже тоже твоя, и там никто не живет. Можно включать громко музыку по ночам, не опасаясь кого-нибудь потревожить.
Но это еще не все. Как это ни противно, но у меня есть еще деньги в банке. Вклад под высокий процент. Не сказать, чтобы очень много, но хватит, чтобы семья могла прожить пару лет, ни о чем не задумываясь. И разумеется, я работаю и зарабатываю. Так что мой капитал прирастает. Конечно, есть и другие способы приумножить свое состояние. Например, вложить деньги в какое-нибудь предприятие. Но — да, я понимаю, что это звучит ужасно, и все же меня мало волнуют деньги. То есть мне нравится тратить их на себя, но я вовсе не собираюсь ломать себе голову и выдумывать, как бы их половчее вложить, с большей выгодой. В глубине души мне все равно. Кстати, меня не особенно радует, что мои деньги лежат где-то в банке, потому что они там портятся, по большому-то счету; и как все нормальные люди, я ненавижу банкиров. (Есть один старенький анекдот про банкира и киллеров, мне очень нравится. Стоят киллеры, как обычно, на лестничной клетке, поджидая очередного банкира. Час стоят, два, три. Банкира нет. И тут один не выдерживает и говорит: «Я уже начинаю переживать, может, с ним что случилось?»)
На самом деле я трачу мало. Много я трачу только на путешествия. В плане одежды я подготовлена ко всему. Свадьбы, похороны, вечеринки, интервью, сцены коварного обольщения: у меня куча костюмов и платьев от известных модельеров, все висит выглаженное в шкафу, обернутое в целлофан, чтобы не запылилось. Дорогущее соблазнительное белье так и лежит нетронутым в фирменных упаковках. Вся одежда — как новая, в смысле совсем не заношенная; потому что я работаю дома, а дома «треплю» в основном пижамы и старые спортивные костюмы.
Что касается музыки, у меня ее столько, что я даже не знаю, когда мне все это слушать.
Да, квартира у меня большая, но не сказать, чтобы огромная, и у меня есть тысячи верных рабов, которые исполняют все мои прихоти и капризы. У меня есть литовские пианисты, корейские скрипачи, исландские теноры, голландские примадонны, американские клавесионисты, сенегальские виолончелисты, барабанщики из Бали, рабы живые и мертвые, почти со всего мира. Они играют для меня музыку. Когда мне этого хочется. Столько раз, сколько я захочу. Тише, громче — как у меня настроение.
Выбрать, что я хочу послушать, — дело такое… не то чтобы сложное, но утомительное. На первом этапе все просто. Зависит от сиюминутного настроения: хочется или чего-нибудь бодрого, или, наоборот, грустного и задумчивого, или просто какого-нибудь музыкального фона, абсолютно нейтрального, «чтоб шуршало». Но потом начинаются сложности: если бодрого и веселого, но насколько? Если задумчивого и грустного, то опять же — насколько? Допустим, ты пребываешь в подавленном настроении и хочешь усугубить, так сказать, — но до какой степени? Можно поставить совсем уже мрачную музыку и окончательно впасть в уныние, а можно включить что-нибудь легкое, грустное и красивое для создания атмосферы печальной, но светлой. Или, наоборот, тебе нужно встряхнуться и развеять тоску? А если тебе хорошо и радостно, надо ли доводить эту радость до полного буйства? Да, нелегкое это дело — подобрать музыку под настроение, и далеко не всегда получается выбрать правильно, но, кстати сказать, откровенно неправильный выбор иногда может быть на удивление приятственным.
И еще вопрос: сколько вообще можно слушать музыку? В смысле по времени. Я работаю дома, а это значит, что у меня есть возможность слушать музыку хоть с утра до ночи в отличие от среднестатистического офисного служащего, но у меня в коллекции больше пятисот дисков, собранных за пятнадцать лет: что-то я покупала сама, что-то мне покупали поклонники — маленькие знаки внимания из серии «ну давай же скорее в постельку, мои котик», — что-то дарили друзья и знакомые, на день рождения и на Рождество. Если слушать их без перерыва, скажем, по двенадцать часов в день, каждый день, получается полтора месяца, без повторов. А ведь многие музыкальные произведения, как правило, самые стоящие, надо послушать как минимум раз пять-шесть, пока ты начнешь в них въезжать. Потом, есть любимые вещи, которые хочется слушать снова и снова, и с каждым разом они тебе нравятся больше и больше, потому что всегда открываешь в них что-то новое. В последнее время я не покупаю компактов. Я решила, что это будет ненужное расточительство: в моей коллекции уже представлены все направления и стили, и под каждый нюанс настроения у меня есть по два-три-четыре компакта, — хотя, если появится что-то действительно новое и интересное, чего у меня еще нет, я, конечно же, это куплю.
А великое произведение великого композитора — это почти бесконечное удовольствие. У меня есть двадцать пять разных записей одного и того же фортепианного концерта; хотя когда я покупала двадцать пятый компакт, я всерьез призадумалась, что у меня с головой?
Любить великого композитора — это как-то неловко. Конечно, ты любишь хорошую музыку. Это вполне очевидно, и происходит, я думаю, от общей лености организма и интеллектуального занудства. Классика — это классика. Классика — это серьезно. Удовольствие не для всех. Каждому хочется выделяться, быть выше толпы: не мычать вместе со стадом, а петь соловьем. Это стремление противоречит извечной тяге к новым открытиям, вот почему наши пристрастия и вкусы всегда пребывают в некотором напряжении; и если нам что-то нравится, нам хочется разделить удовольствие с окружающими. Даже если ты слушаешь самую невразумительную и кошмарную музыку, тебе хочется, чтобы ее слушали и другие. Может быть, мы без особой охоты делимся с ближним деньгами или, скажем, едой, но поделиться своими суждениями — это святое. Потому что нам хочется, чтобы все восхищались нашим умом или тонкой душевной организацией. Потому что нам хочется, чтобы другие подумали, будто мы живем более насыщенной и богатой духовной жизнью. Но для этого необходимы некие точки соприкосновения умов. Килиманджаро духа, где побывали мы все и теперь можем сказать о других вещах; это ниже, а это выше, а это одной высоты с Килиманджаро.
Кроме музыки, у меня есть еще неплохая коллекция фильмов на видео и спутниковая тарелка, то есть больше сотни каналов на телевизоре. И хотя телекомпании очень строго следят, чтобы в эфир, не дай бог, не попало ничего мало-мальски пристойного или интеллектуального, у них все же случаются периодические упущения. И хотя я не считаю себя такой уж богатой, я могу с полной ответственностью заявить: в плане домашних развлечений у меня ничуть не меньше возможностей, чем у какого-нибудь диктатора, или монарха, или миллиардера. Даже у самых богатых людей, чье состояние в принципе неисчерпаемо, — у них все равно только одна голова, один рот, два уха, два глаза и один домашний кинотеатр (то есть их может быть при желании хоть за сотню, но ты же не будешь смотреть сотню фильмов одновременно). В наше время с развлечениями все просто. Сто лет назад ничего этого не было и в помине — то есть, конечно, люди как-то себя развлекали, но у них были не те возможности. Пятьдесят лет назад только магнаты и очень богатые люди могли позволять себе развлекаться «по последнему слову науки и техники», а сегодня все это доступно любому, причем доступно настолько, что многие просто не знают, что со всем этим делать.
Богатство определяется не количеством автомобилей и яхт, а степенью личной свободы — когда у тебя есть достаточно средств, чтобы жить так, как хочешь, и ни в чем себе не отказывать. Причем, как правило, человек все-таки понимает, что больше, чем нужно, ему не нужно. Потому что всего не укупишь, да и зачем? Но я знаю, что я в состоянии купить себе новую мебель и все, что мне нравится из одежды. Если мне вдруг захочется, я могу взять билет и поехать в любую страну, и снять там на месяц роскошный номер в самом шикарном отеле, с гигантским мини-баром и ванной размером со средний амбар. Это не значит, что я сорвусь и куда-то поеду вот прямо сейчас. Просто я знаю, что могу себе это позволить.
Дистанция между финансовым изобилием и «еле-еле хватает на жизнь» в принципе небольшая, если живешь один. Конечно, если ты собираешься вырастить восемь детей — это другое дело. Но как только ты расплатился по всем кредитам, жизнь становится действительно удивительной и прекрасной. Потому что теперь ты свободен. На свете нет большего удовольствия, чем запереться у себя дома, полностью отгородиться от внешнего мира и сотворить себе собственный мир.
Больше того, я вообще не стремилась разбогатеть. То есть каждый, конечно, мечтает о том, чтобы стать богатым, но я ничего в этом плане не предпринимала. Я не работала на износ, не выдумывала никаких хитроумных планов. Я вообще ничего не делала. Мое теперешнее богатство — это побочный продукт моего настойчивого желания записаться в какую-нибудь танцевальную школу на класс фламенко.
Танцы — это как культ. Стоит ими увлечься, и если первый порыв не пройдет, тебя затянет уже с головой; причем, как и всякое удовольствие, оно стоит денег, а вот заработать на этом… можно, конечно, но такая возможность выпадает не всем и не часто.
Помню, как я изводила отца, когда мне было шестнадцать, чтобы он дал мне денег на класс фламенко вдобавок ко всем остальным танцевальным классам, куда я уже ходила. Отец долго сопротивлялся, но денег все-таки дал. При одном условии: что я запишусь и на «что-нибудь стоящее и полезное». Мы с папой всегда хорошо понимали друг друга, и я знала, что он имеет в виду: «что-нибудь стоящее и полезное» — это чтобы потом можно было устроиться на работу и зарабатывать деньги. Я дала папе слово, и слово сдержала, вот только раскачивалась слишком долго, и когда все-таки собралась записаться на курсы в нашем местном колледже, оказалось, что все интересные курсы, хоть сколько-нибудь увлекательные и заманчивые — например, по компьютерной графике, куда я, собственно, и хотела пойти, — уже полностью укомплектованы. Хуже того: свободных мест не осталось вообще нигде. Места были только на курсе по усложненной математике. Я спросила, а нет ли у них математики упрощенной, но упрощенной не было. В общем, все было за то, что моя блистательная карьера на поприще компьютерной графики и дизайна благополучно накрылась еще на стадии благих намерений, и я стиснула зубы и приготовилась познавать усложненную математику.
Но с математикой у меня не склалось, потому что наш усложненно-математический препод неожиданно продал машину, купил пневматическую дрель и засел у себя в подвале: сверлил дырку в полу, чтобы добраться до земного ядра и доказать какую-то там теорию, — а нам на замену поставили человека, который вел курс по компьютерной графике, так что наша усложненная математика превратилась в никакую вообще математику с сильным компьютерно-графическим уклоном, и я все-таки выучилась на компьютерного художника, хотя это было в то время, когда на занятиях по компьютерной графике студентов учили в основном включать-выключать компьютер. Но папа был прав.
Когда мне в конечном итоге пришлось бросить танцы, я достаточно быстро устроилась на работу в дизайнерскую фирму: я хорошо рисовала и умела включать компьютер — а что еще нужно? Сегодня меня — при моей тогдашней квалификации — не взяли бы в той конторе даже на место девочки в приемной.
Так что, пожалуй, единственное, что я сделала для своего последующего обогащения: я все-таки стала дизайнером. Широко известным в узких кругах, скажем так. У меня было имя и был телефон, и поэтому я и стала богатой. Была пятница, время — полпятого. Я уже выходила из дома — у меня закончился мятный чай, и я собралась в магазин, — и тут зазвонил телефон. Я могла бы спокойно уйти, а потом просто прослушать запись на автоответчике, но я почему-то вернулась и взяла трубку, и мне предложили работу.
Я не хотела за это браться. Это была работа из тех, которую, как правило, и предлагают «свободным художникам». Из серии: срочно, крайний срок сдачи — вчера. Им нужен еще один дополнительный персонаж для какой-то компьютерной игры. Повторяю: я не хотела за это браться. У меня не было настроения, и мне вовсе не улыбалось превращать выходные в бессонный ад. Мой предполагаемый работодатель, раздраженный, озлобленный японец, руководитель проекта, тоже не слишком горел желанием подрядить меня на эту работу. Он объявил, что его злобно кинули — дизайнер, который уже было взялся за эту работу, в последний момент объявил, что он уезжает в Бангкок, работать в шоу трансвеститов, а остальные две сотни опытных, высококвалифицированных дизайнеров, которых он знает в Японии, все поголовно заняты, или в отпуске, или пребывают в депрессии, или в творческом кризисе, или сломали ногу, катаясь на лыжах, или вот только-только родили ребенка, или получили приглашение поучаствовать в телеигре. Он буквально кипел праведным негодованием, называя мне страны, куда он уже обращался за помощью: Америка, Германия, Франция, Испания, Болгария, Польша и Индия.
Он перечислял все невероятные события и обстоятельства, помешавшие сотням талантливых и одаренных дизайнеров принять его предложение, а мне казалось, что я чувствую запах его едкого пота и табачную вонь от его прокуренного пиджака (я только потом сообразила, что у нас с Токио разница девять часов, и там уже глубокая ночь, и по всему выходит, что день у него был действительно долгим и трудным); он был зол на меня, на самом деле он меня ненавидел, и у меня было чувство, что он ждет от меня извинений за то, что ему пришлось так напрягаться. Да, ему позарез нужен художник, и срочно, но при этом он очень дотошно прошелся по каждому пункту моего резюме, прежде чем неохотно — и очень грубо — предложить мне работу.
Я не хотела за это браться. Но фрилансеры не говорят «нет» потенциальным заказчикам. Потому что мы, фрилансеры, вольные стрелки, живем в постоянном страхе, что если раз отказать заказчику, больше никто не предложит тебе работу. Никто даже не станет с тобой разговаривать. Так что в нашем словаре в отношении работы просто нет слова «нет». Одно такое «нет» — и все, карьера накрылась: ты навлек на себя гнев богов. Богов, которые платят деньги. Но мне ТАК не хотелось за это браться.
И поэтому я сказала:
— Вам надо связаться с моим адвокатом.
После чего я спокойно ушла за чаем, уверенная, что больше уже никогда не услышу про эту работу по причине отсутствия у меня адвоката. Тем более что этот адвокат, которого у меня нет, наверняка смылся куда-нибудь на выходные; а если даже не смылся, то давно уже про меня забыл.
А вот я про него не забыла. Дело было на вечеринке, и я уже собиралась домой, как раз надевала пальто, когда этот самый «не мой» адвокат подвалил ко мне и объявил:
— Я специализируюсь на интеллектуальной собственности, и я бы с большим удовольствием вам заправил, к обоюдному удовольствию. — Фраза вышла корявенькая и убогая, зато сказано это было с большим чувством и, главное, без плотоядных улыбочек и подмигиваний, без которых бы точно не обошлось, будь на его месте какой-нибудь младший менеджер по кадрам. Предложение гнусное и непристойное — да. Но не оскорбительное. Не из тех предложений, когда все удовольствие для мужика заключается именно в том, чтобы унизить и оскорбить женщину. Он был пьян, я была в настроении поразвлечься. На прощание он дал мне свою визитку и сказал, что если мне вдруг понадобится толковый юрист, чтобы представлять мои интересы в профессиональном плане, я могу обращаться к нему, не стесняясь. Но я не стала к нему обращаться. Во-первых, мне это было не нужно, а во-вторых, каждая женщина знает, что обещания частенько даются «до», но редко когда исполняются «после».
И вот в чем самый прикол: как раз в ту пятницу, утром, я решила разобраться в столе, и мне случайно попалась его визитка. Я ее разорвала и выбросила в мусор. Не люблю копить дома ненужный хлам и вообще всякие лишние вещи (туфли — это необходимая составляющая для поддержания душевного равновесия); я люблю, чтобы у меня был порядок — все на своих местах, — и у меня в доме точно нет места для визитки женатого адвоката, специализирующегося на интеллектуальной собственности. Хотя… это был бы как раз подходящий способ увильнуть от работы, которая меня совершенно не привлекала. В общем, я выудила половинки разорванной карточки из мусорного ведра и набрала номер.
Потом я узнала, что, когда зазвонил телефон, адвокат уже вышел из офиса и как раз запирал за собой дверь, но вернулся, чтобы взять трубку — потому что он ждал звонка от какого-то сирийского лакроссиста. Я принялась сбивчиво объяснять, кто я такая, но оказалось, что он меня помнит. Больше того: пока я ходила за чаем, он уже заключил для меня контракт, по которому мне причиталась не только почти запредельная сумма в качестве авторского гонорара, но еще и процент с продаж.
— Обожаю, когда они горько рыдают в трубку.
Я была злая как черт. Мне хотелось его придушить, но я, понятное дело, не стала высказываться в этом смысле.
В те выходные я спала в общей сложности часа четыре — за двое суток, — но закончила все в понедельник к полудню, а дальше, как говорится, денежки потекли полноводной рекой. Вообще странно, что мне заплатили. На самом деле я даже на это и не надеялась. Потому что я знаю, что это такое: выбивать из компаний заработанные тобой деньги. Получить деньги с фирмы, что в двух кварталах от дома — это уже геморрой. А тут — Япония. Пойди до них доберись.
Я не знаю ни одного человека, который играл в эту игру. Я не видела, чтобы ее продавали у нас (хотя, честно сказать, я не искала ее специально), но, судя по чекам, которые мне приходили, в Японии эта игра пользовалась успехом. Обычно моих гонораров хватало на две-три пары хороших туфель, а тут я в конечном итоге приобрела в собственность половину дома и обеспечила себе безбедную старость.
Так что если кто хочет разбогатеть, мой вам совет: не надо ничего делать.
На полу, у входной двери — несколько писем, лицевой стороной вниз. Значит, никто из других жильцов еще не выходил. Или ушел раньше, чем принесли почту. Для меня — ничего. Четыре конверта, что валяются тут в уголке уже пару недель, начинают меня раздражать. Подбираю их, чтобы выкинуть в мусорку. Честно сказать, я немного расстроилась, что никто мне не пишет, потому что, хотя мне приносят по большей части рекламную макулатуру — как и всем остальным, — в душе все равно теплится лучик неугомонной надежды, что вот однажды придет письмо, и там обязательно будет что-то хорошее, светлое и приятное.
Поднимаюсь обратно к себе. Шесть лестничных пролетов — пешком. Я специально выбирала квартиру на верхнем этаже в доме без лифта. Потому что тут хочешь не хочешь, а приходится заниматься зарядкой. Даже поход вниз за почтой превращается в скромную ежедневную тренировку. Готовлю завтрак и сажусь разбираться с невостребованными конвертами, предназначенными на выброс. Вообще-то их можно было бы выбрасывать сразу, а не выдерживать по две недели внизу — адресаты давно переехали, и я точно знаю, что никто из них не придет за своими письмами. Сколько лет я здесь живу, еще никто не пришел, ни разу. Так с чего бы кому-то вдруг клюкнуло припереться теперь: типа отдайте немедленно мои письма? Просто мне кажется, что любая корреспонденция заслуживает уважения, пусть даже это вполне очевидный рекламный хлам, и я оставляю все эти не нужные никому послания у входной двери, пока они не начинают меня раздражать или пока их не накапливается там столько, что я боюсь проглядеть в этой куче свои письма — где обязательно будет что-то хорошее, светлое и приятное.
Если бы у меня были новые адреса прежних жильцов, многих из которых я знаю (в смысле знаю в лицо), я, может быть, и пересылала бы им эти письма — ну, то есть если б меня вдруг загрызла совесть, — но у меня их нет. Так что вся невостребованная корреспонденция тщетно ждет своих выбывших адресатов у нас под дверью и загромождает наш пляж.
Пью кофе, вскрываю конверты. Интересно, зачем? Как говорится, оно мне надо? Да, я знаю, что это нехорошо — читать чужие письма. Но зато так увлекательно. Впрочем, первый волнительный трепет, подогреваемый легким чувством вины, очень быстро проходит, когда понимаешь, что жизнь у других людей такая же монументально унылая и небогатая событиями, как и у тебя самого, или когда это чужое письмо из банка, из отдела кредитных карточек. Сразу ясно, что ничего интересного там не будет. Но я все равно вскрываю все письма, прежде чем выбросить их на помойку. Просто чтобы удостовериться, что там нет ничего жизненно важного: скажем, истошного вопля о помощи жертвы злобного похищения, которая уже отчаялась ждать, когда за нее заплатят выкуп. И опять же, помимо надежды на что-то хорошее, светлое и приятное, есть еще и надежда на то, что тебя что-нибудь развлечет.
Богатой? Богатой — для многих. Для некоторых — обеспеченной. Состоятельной, я бы сказала так. По общепринятым меркам. У меня есть своя собственная квартира, где места — для одного человека — более чем достаточно. В большинстве городов мира (где жизнь дорогая, и где дешевая) такие квартиры считаются непомерным роскошеством и излишеством. У меня есть отдельная комната под кабинет. Две спальни, хотя вторая может считаться спальней весьма условно — так ее называют агенты по недвижимости, но если поставить туда кровать, больше там не поместится ничего. Просторная лоджия, большая кухня, ванная и — вот оно, истинное расточительство — еще одна мини-ванная, где стоит унитаз и раковина. Квартира у меня двухэтажная, и широкая лестница зрительно увеличивает пространство. Лестница покрыта пушистым ковром с длинным ворсом, и мне очень нравится подниматься по ней и спускаться. Это меня успокаивает. Я живу на последнем этаже, и у меня в квартире всегда светло. Дом у нас старый, добротный, с толстыми стенами, так что соседей не слышно. Шума с улицы тоже не слышно: у меня третий этаж, а перед домом растут деревья (их посадили лет сто назад, и они еще не совсем зачахли от выхлопных газов). Да, еще у меня из квартиры есть выход на крышу, где оборудована небольшая терраса, так что за те две недели тепла и солнца, которые в этой стране сходят за лето, я успеваю немножечко погреться на солнышке и «прогулять» свои комнатные растения.
Раньше я часто задумывалась, почему я так люблю растения; сперва мне казалось, что это навязчивое стремление к природе происходит из-за острой нехватки зелени моему сугубо городскому организму. Но потом я подумала, что растения — это домашние животные для тех, кто не уверен в своей способности нормально заботиться о настоящих животных. Если растение умирает, потому что ты не умеешь за ним ухаживать, ты, безусловно, чувствуешь какую-то вину, но азиатский ландыш не будет смотреть на тебя с укором, если тебе лень выводить его на прогулку, и никто не скорбит об увядшем кактусе. Да и как еще получить кислород в наше время?
В общем, места у меня достаточно. Тем более что я одна. А такая квартира, как у меня, есть далеко не у каждой семьи. Зато я смогла оборудовать гардеробную, так чтобы вся моя одежда «просматривалась» с одного беглого взгляда. Моя коллекция компактов тоже смотрится очень внушительно, а в маленькой спальне — вот где излишество и роскошество! — я устроила обувное хранилище. Для своих ста девятнадцати пар туфель. Да, я согласна, что это тщеславие и блажь, потому что я редко выхожу из дома, а по дому предпочитаю ходить босиком. В свою защиту скажу только, что эти туфли я «собирала» в течение десяти лет. Когда я считаю, что хорошо поработала, я покупаю себе в награду новые туфли — надо же чем-то побаловать себя, любимую. Да, такая вот у меня слабость. Но вполне безобидная.
И хотя я живу нестесненно и ни в чем себя не ограничиваю, мой дом расположен далеко не в самом престижном районе Лондона. Общественный парк у меня перед домом — крошечный островок зелени в бетонно-асфальтовой тундре — привлекает не столько птиц (похоже, что городская летучая фауна уже окончательно вымерла из-за плохой экологии; вымерла в полном составе, за исключением самых противных и гадких голубей), сколько всякий двуногий сброд. Нарушение общественной тишины и порядка, вооруженное ограбление, ограбление автомобилей, драки, попытки изнасилования, незаконный вывоз мусора, отправление физиологических нужд, как малых, так и больших, в общественном месте — вполне внушительный список малоприятных деяний, поддающихся непосредственному наблюдению из плетеного кресла у меня на балконе.
В самом начале, когда я только сюда переехала, я пыталась звонить в полицию, но потом поняла, что они не хотят ничего этого знать. Они либо не приезжали вообще, либо приезжали, но минут через сорок после звонка: за это время правонарушитель — даже самый тормознутый — успевал благополучно смыться. Решение этой проблемы вполне очевидно, но интересно другое: почему наши политики и министры, работники на государственной службе и многочисленные чиновники, которым платят — и платят очень неплохо — как раз за то, чтобы они решали все эти проблемы, их не решают ни разу.
Вот такой интересный вопрос.
У меня есть и вторая квартира. В том же подъезде, этажом ниже. Она не такая роскошная, как та, где я живу, но там более чем достаточно места для одного или даже для двух человек — если я когда-нибудь соберусь ее сдавать. Я купила ее на первой волне, скажем так, привалившего мне богатства, тем более что недвижимость — неплохое вложение денег. И особенно в Лондоне, куда сейчас рвутся все: эфиопские таксисты, албанские гармонисты, шведские доткомеры (то есть служащие интернет-компаний, если вдруг кто не знает), русские алюминиевые бароны. И потом, это очень удобно: когда квартира этажом ниже тоже твоя, и там никто не живет. Можно включать громко музыку по ночам, не опасаясь кого-нибудь потревожить.
Но это еще не все. Как это ни противно, но у меня есть еще деньги в банке. Вклад под высокий процент. Не сказать, чтобы очень много, но хватит, чтобы семья могла прожить пару лет, ни о чем не задумываясь. И разумеется, я работаю и зарабатываю. Так что мой капитал прирастает. Конечно, есть и другие способы приумножить свое состояние. Например, вложить деньги в какое-нибудь предприятие. Но — да, я понимаю, что это звучит ужасно, и все же меня мало волнуют деньги. То есть мне нравится тратить их на себя, но я вовсе не собираюсь ломать себе голову и выдумывать, как бы их половчее вложить, с большей выгодой. В глубине души мне все равно. Кстати, меня не особенно радует, что мои деньги лежат где-то в банке, потому что они там портятся, по большому-то счету; и как все нормальные люди, я ненавижу банкиров. (Есть один старенький анекдот про банкира и киллеров, мне очень нравится. Стоят киллеры, как обычно, на лестничной клетке, поджидая очередного банкира. Час стоят, два, три. Банкира нет. И тут один не выдерживает и говорит: «Я уже начинаю переживать, может, с ним что случилось?»)
На самом деле я трачу мало. Много я трачу только на путешествия. В плане одежды я подготовлена ко всему. Свадьбы, похороны, вечеринки, интервью, сцены коварного обольщения: у меня куча костюмов и платьев от известных модельеров, все висит выглаженное в шкафу, обернутое в целлофан, чтобы не запылилось. Дорогущее соблазнительное белье так и лежит нетронутым в фирменных упаковках. Вся одежда — как новая, в смысле совсем не заношенная; потому что я работаю дома, а дома «треплю» в основном пижамы и старые спортивные костюмы.
Что касается музыки, у меня ее столько, что я даже не знаю, когда мне все это слушать.
Да, квартира у меня большая, но не сказать, чтобы огромная, и у меня есть тысячи верных рабов, которые исполняют все мои прихоти и капризы. У меня есть литовские пианисты, корейские скрипачи, исландские теноры, голландские примадонны, американские клавесионисты, сенегальские виолончелисты, барабанщики из Бали, рабы живые и мертвые, почти со всего мира. Они играют для меня музыку. Когда мне этого хочется. Столько раз, сколько я захочу. Тише, громче — как у меня настроение.
Выбрать, что я хочу послушать, — дело такое… не то чтобы сложное, но утомительное. На первом этапе все просто. Зависит от сиюминутного настроения: хочется или чего-нибудь бодрого, или, наоборот, грустного и задумчивого, или просто какого-нибудь музыкального фона, абсолютно нейтрального, «чтоб шуршало». Но потом начинаются сложности: если бодрого и веселого, но насколько? Если задумчивого и грустного, то опять же — насколько? Допустим, ты пребываешь в подавленном настроении и хочешь усугубить, так сказать, — но до какой степени? Можно поставить совсем уже мрачную музыку и окончательно впасть в уныние, а можно включить что-нибудь легкое, грустное и красивое для создания атмосферы печальной, но светлой. Или, наоборот, тебе нужно встряхнуться и развеять тоску? А если тебе хорошо и радостно, надо ли доводить эту радость до полного буйства? Да, нелегкое это дело — подобрать музыку под настроение, и далеко не всегда получается выбрать правильно, но, кстати сказать, откровенно неправильный выбор иногда может быть на удивление приятственным.
И еще вопрос: сколько вообще можно слушать музыку? В смысле по времени. Я работаю дома, а это значит, что у меня есть возможность слушать музыку хоть с утра до ночи в отличие от среднестатистического офисного служащего, но у меня в коллекции больше пятисот дисков, собранных за пятнадцать лет: что-то я покупала сама, что-то мне покупали поклонники — маленькие знаки внимания из серии «ну давай же скорее в постельку, мои котик», — что-то дарили друзья и знакомые, на день рождения и на Рождество. Если слушать их без перерыва, скажем, по двенадцать часов в день, каждый день, получается полтора месяца, без повторов. А ведь многие музыкальные произведения, как правило, самые стоящие, надо послушать как минимум раз пять-шесть, пока ты начнешь в них въезжать. Потом, есть любимые вещи, которые хочется слушать снова и снова, и с каждым разом они тебе нравятся больше и больше, потому что всегда открываешь в них что-то новое. В последнее время я не покупаю компактов. Я решила, что это будет ненужное расточительство: в моей коллекции уже представлены все направления и стили, и под каждый нюанс настроения у меня есть по два-три-четыре компакта, — хотя, если появится что-то действительно новое и интересное, чего у меня еще нет, я, конечно же, это куплю.
А великое произведение великого композитора — это почти бесконечное удовольствие. У меня есть двадцать пять разных записей одного и того же фортепианного концерта; хотя когда я покупала двадцать пятый компакт, я всерьез призадумалась, что у меня с головой?
Любить великого композитора — это как-то неловко. Конечно, ты любишь хорошую музыку. Это вполне очевидно, и происходит, я думаю, от общей лености организма и интеллектуального занудства. Классика — это классика. Классика — это серьезно. Удовольствие не для всех. Каждому хочется выделяться, быть выше толпы: не мычать вместе со стадом, а петь соловьем. Это стремление противоречит извечной тяге к новым открытиям, вот почему наши пристрастия и вкусы всегда пребывают в некотором напряжении; и если нам что-то нравится, нам хочется разделить удовольствие с окружающими. Даже если ты слушаешь самую невразумительную и кошмарную музыку, тебе хочется, чтобы ее слушали и другие. Может быть, мы без особой охоты делимся с ближним деньгами или, скажем, едой, но поделиться своими суждениями — это святое. Потому что нам хочется, чтобы все восхищались нашим умом или тонкой душевной организацией. Потому что нам хочется, чтобы другие подумали, будто мы живем более насыщенной и богатой духовной жизнью. Но для этого необходимы некие точки соприкосновения умов. Килиманджаро духа, где побывали мы все и теперь можем сказать о других вещах; это ниже, а это выше, а это одной высоты с Килиманджаро.
Кроме музыки, у меня есть еще неплохая коллекция фильмов на видео и спутниковая тарелка, то есть больше сотни каналов на телевизоре. И хотя телекомпании очень строго следят, чтобы в эфир, не дай бог, не попало ничего мало-мальски пристойного или интеллектуального, у них все же случаются периодические упущения. И хотя я не считаю себя такой уж богатой, я могу с полной ответственностью заявить: в плане домашних развлечений у меня ничуть не меньше возможностей, чем у какого-нибудь диктатора, или монарха, или миллиардера. Даже у самых богатых людей, чье состояние в принципе неисчерпаемо, — у них все равно только одна голова, один рот, два уха, два глаза и один домашний кинотеатр (то есть их может быть при желании хоть за сотню, но ты же не будешь смотреть сотню фильмов одновременно). В наше время с развлечениями все просто. Сто лет назад ничего этого не было и в помине — то есть, конечно, люди как-то себя развлекали, но у них были не те возможности. Пятьдесят лет назад только магнаты и очень богатые люди могли позволять себе развлекаться «по последнему слову науки и техники», а сегодня все это доступно любому, причем доступно настолько, что многие просто не знают, что со всем этим делать.
Богатство определяется не количеством автомобилей и яхт, а степенью личной свободы — когда у тебя есть достаточно средств, чтобы жить так, как хочешь, и ни в чем себе не отказывать. Причем, как правило, человек все-таки понимает, что больше, чем нужно, ему не нужно. Потому что всего не укупишь, да и зачем? Но я знаю, что я в состоянии купить себе новую мебель и все, что мне нравится из одежды. Если мне вдруг захочется, я могу взять билет и поехать в любую страну, и снять там на месяц роскошный номер в самом шикарном отеле, с гигантским мини-баром и ванной размером со средний амбар. Это не значит, что я сорвусь и куда-то поеду вот прямо сейчас. Просто я знаю, что могу себе это позволить.
Дистанция между финансовым изобилием и «еле-еле хватает на жизнь» в принципе небольшая, если живешь один. Конечно, если ты собираешься вырастить восемь детей — это другое дело. Но как только ты расплатился по всем кредитам, жизнь становится действительно удивительной и прекрасной. Потому что теперь ты свободен. На свете нет большего удовольствия, чем запереться у себя дома, полностью отгородиться от внешнего мира и сотворить себе собственный мир.
Больше того, я вообще не стремилась разбогатеть. То есть каждый, конечно, мечтает о том, чтобы стать богатым, но я ничего в этом плане не предпринимала. Я не работала на износ, не выдумывала никаких хитроумных планов. Я вообще ничего не делала. Мое теперешнее богатство — это побочный продукт моего настойчивого желания записаться в какую-нибудь танцевальную школу на класс фламенко.
Танцы — это как культ. Стоит ими увлечься, и если первый порыв не пройдет, тебя затянет уже с головой; причем, как и всякое удовольствие, оно стоит денег, а вот заработать на этом… можно, конечно, но такая возможность выпадает не всем и не часто.
Помню, как я изводила отца, когда мне было шестнадцать, чтобы он дал мне денег на класс фламенко вдобавок ко всем остальным танцевальным классам, куда я уже ходила. Отец долго сопротивлялся, но денег все-таки дал. При одном условии: что я запишусь и на «что-нибудь стоящее и полезное». Мы с папой всегда хорошо понимали друг друга, и я знала, что он имеет в виду: «что-нибудь стоящее и полезное» — это чтобы потом можно было устроиться на работу и зарабатывать деньги. Я дала папе слово, и слово сдержала, вот только раскачивалась слишком долго, и когда все-таки собралась записаться на курсы в нашем местном колледже, оказалось, что все интересные курсы, хоть сколько-нибудь увлекательные и заманчивые — например, по компьютерной графике, куда я, собственно, и хотела пойти, — уже полностью укомплектованы. Хуже того: свободных мест не осталось вообще нигде. Места были только на курсе по усложненной математике. Я спросила, а нет ли у них математики упрощенной, но упрощенной не было. В общем, все было за то, что моя блистательная карьера на поприще компьютерной графики и дизайна благополучно накрылась еще на стадии благих намерений, и я стиснула зубы и приготовилась познавать усложненную математику.
Но с математикой у меня не склалось, потому что наш усложненно-математический препод неожиданно продал машину, купил пневматическую дрель и засел у себя в подвале: сверлил дырку в полу, чтобы добраться до земного ядра и доказать какую-то там теорию, — а нам на замену поставили человека, который вел курс по компьютерной графике, так что наша усложненная математика превратилась в никакую вообще математику с сильным компьютерно-графическим уклоном, и я все-таки выучилась на компьютерного художника, хотя это было в то время, когда на занятиях по компьютерной графике студентов учили в основном включать-выключать компьютер. Но папа был прав.
Когда мне в конечном итоге пришлось бросить танцы, я достаточно быстро устроилась на работу в дизайнерскую фирму: я хорошо рисовала и умела включать компьютер — а что еще нужно? Сегодня меня — при моей тогдашней квалификации — не взяли бы в той конторе даже на место девочки в приемной.
Так что, пожалуй, единственное, что я сделала для своего последующего обогащения: я все-таки стала дизайнером. Широко известным в узких кругах, скажем так. У меня было имя и был телефон, и поэтому я и стала богатой. Была пятница, время — полпятого. Я уже выходила из дома — у меня закончился мятный чай, и я собралась в магазин, — и тут зазвонил телефон. Я могла бы спокойно уйти, а потом просто прослушать запись на автоответчике, но я почему-то вернулась и взяла трубку, и мне предложили работу.
Я не хотела за это браться. Это была работа из тех, которую, как правило, и предлагают «свободным художникам». Из серии: срочно, крайний срок сдачи — вчера. Им нужен еще один дополнительный персонаж для какой-то компьютерной игры. Повторяю: я не хотела за это браться. У меня не было настроения, и мне вовсе не улыбалось превращать выходные в бессонный ад. Мой предполагаемый работодатель, раздраженный, озлобленный японец, руководитель проекта, тоже не слишком горел желанием подрядить меня на эту работу. Он объявил, что его злобно кинули — дизайнер, который уже было взялся за эту работу, в последний момент объявил, что он уезжает в Бангкок, работать в шоу трансвеститов, а остальные две сотни опытных, высококвалифицированных дизайнеров, которых он знает в Японии, все поголовно заняты, или в отпуске, или пребывают в депрессии, или в творческом кризисе, или сломали ногу, катаясь на лыжах, или вот только-только родили ребенка, или получили приглашение поучаствовать в телеигре. Он буквально кипел праведным негодованием, называя мне страны, куда он уже обращался за помощью: Америка, Германия, Франция, Испания, Болгария, Польша и Индия.
Он перечислял все невероятные события и обстоятельства, помешавшие сотням талантливых и одаренных дизайнеров принять его предложение, а мне казалось, что я чувствую запах его едкого пота и табачную вонь от его прокуренного пиджака (я только потом сообразила, что у нас с Токио разница девять часов, и там уже глубокая ночь, и по всему выходит, что день у него был действительно долгим и трудным); он был зол на меня, на самом деле он меня ненавидел, и у меня было чувство, что он ждет от меня извинений за то, что ему пришлось так напрягаться. Да, ему позарез нужен художник, и срочно, но при этом он очень дотошно прошелся по каждому пункту моего резюме, прежде чем неохотно — и очень грубо — предложить мне работу.
Я не хотела за это браться. Но фрилансеры не говорят «нет» потенциальным заказчикам. Потому что мы, фрилансеры, вольные стрелки, живем в постоянном страхе, что если раз отказать заказчику, больше никто не предложит тебе работу. Никто даже не станет с тобой разговаривать. Так что в нашем словаре в отношении работы просто нет слова «нет». Одно такое «нет» — и все, карьера накрылась: ты навлек на себя гнев богов. Богов, которые платят деньги. Но мне ТАК не хотелось за это браться.
И поэтому я сказала:
— Вам надо связаться с моим адвокатом.
После чего я спокойно ушла за чаем, уверенная, что больше уже никогда не услышу про эту работу по причине отсутствия у меня адвоката. Тем более что этот адвокат, которого у меня нет, наверняка смылся куда-нибудь на выходные; а если даже не смылся, то давно уже про меня забыл.
А вот я про него не забыла. Дело было на вечеринке, и я уже собиралась домой, как раз надевала пальто, когда этот самый «не мой» адвокат подвалил ко мне и объявил:
— Я специализируюсь на интеллектуальной собственности, и я бы с большим удовольствием вам заправил, к обоюдному удовольствию. — Фраза вышла корявенькая и убогая, зато сказано это было с большим чувством и, главное, без плотоядных улыбочек и подмигиваний, без которых бы точно не обошлось, будь на его месте какой-нибудь младший менеджер по кадрам. Предложение гнусное и непристойное — да. Но не оскорбительное. Не из тех предложений, когда все удовольствие для мужика заключается именно в том, чтобы унизить и оскорбить женщину. Он был пьян, я была в настроении поразвлечься. На прощание он дал мне свою визитку и сказал, что если мне вдруг понадобится толковый юрист, чтобы представлять мои интересы в профессиональном плане, я могу обращаться к нему, не стесняясь. Но я не стала к нему обращаться. Во-первых, мне это было не нужно, а во-вторых, каждая женщина знает, что обещания частенько даются «до», но редко когда исполняются «после».
И вот в чем самый прикол: как раз в ту пятницу, утром, я решила разобраться в столе, и мне случайно попалась его визитка. Я ее разорвала и выбросила в мусор. Не люблю копить дома ненужный хлам и вообще всякие лишние вещи (туфли — это необходимая составляющая для поддержания душевного равновесия); я люблю, чтобы у меня был порядок — все на своих местах, — и у меня в доме точно нет места для визитки женатого адвоката, специализирующегося на интеллектуальной собственности. Хотя… это был бы как раз подходящий способ увильнуть от работы, которая меня совершенно не привлекала. В общем, я выудила половинки разорванной карточки из мусорного ведра и набрала номер.
Потом я узнала, что, когда зазвонил телефон, адвокат уже вышел из офиса и как раз запирал за собой дверь, но вернулся, чтобы взять трубку — потому что он ждал звонка от какого-то сирийского лакроссиста. Я принялась сбивчиво объяснять, кто я такая, но оказалось, что он меня помнит. Больше того: пока я ходила за чаем, он уже заключил для меня контракт, по которому мне причиталась не только почти запредельная сумма в качестве авторского гонорара, но еще и процент с продаж.
— Обожаю, когда они горько рыдают в трубку.
Я была злая как черт. Мне хотелось его придушить, но я, понятное дело, не стала высказываться в этом смысле.
В те выходные я спала в общей сложности часа четыре — за двое суток, — но закончила все в понедельник к полудню, а дальше, как говорится, денежки потекли полноводной рекой. Вообще странно, что мне заплатили. На самом деле я даже на это и не надеялась. Потому что я знаю, что это такое: выбивать из компаний заработанные тобой деньги. Получить деньги с фирмы, что в двух кварталах от дома — это уже геморрой. А тут — Япония. Пойди до них доберись.
Я не знаю ни одного человека, который играл в эту игру. Я не видела, чтобы ее продавали у нас (хотя, честно сказать, я не искала ее специально), но, судя по чекам, которые мне приходили, в Японии эта игра пользовалась успехом. Обычно моих гонораров хватало на две-три пары хороших туфель, а тут я в конечном итоге приобрела в собственность половину дома и обеспечила себе безбедную старость.
Так что если кто хочет разбогатеть, мой вам совет: не надо ничего делать.
* * *
Спускаюсь за почтой. Прихожая в нашем подъезде напоминает мне пляж, куда море выносит водоросли и всякий мусор.На полу, у входной двери — несколько писем, лицевой стороной вниз. Значит, никто из других жильцов еще не выходил. Или ушел раньше, чем принесли почту. Для меня — ничего. Четыре конверта, что валяются тут в уголке уже пару недель, начинают меня раздражать. Подбираю их, чтобы выкинуть в мусорку. Честно сказать, я немного расстроилась, что никто мне не пишет, потому что, хотя мне приносят по большей части рекламную макулатуру — как и всем остальным, — в душе все равно теплится лучик неугомонной надежды, что вот однажды придет письмо, и там обязательно будет что-то хорошее, светлое и приятное.
Поднимаюсь обратно к себе. Шесть лестничных пролетов — пешком. Я специально выбирала квартиру на верхнем этаже в доме без лифта. Потому что тут хочешь не хочешь, а приходится заниматься зарядкой. Даже поход вниз за почтой превращается в скромную ежедневную тренировку. Готовлю завтрак и сажусь разбираться с невостребованными конвертами, предназначенными на выброс. Вообще-то их можно было бы выбрасывать сразу, а не выдерживать по две недели внизу — адресаты давно переехали, и я точно знаю, что никто из них не придет за своими письмами. Сколько лет я здесь живу, еще никто не пришел, ни разу. Так с чего бы кому-то вдруг клюкнуло припереться теперь: типа отдайте немедленно мои письма? Просто мне кажется, что любая корреспонденция заслуживает уважения, пусть даже это вполне очевидный рекламный хлам, и я оставляю все эти не нужные никому послания у входной двери, пока они не начинают меня раздражать или пока их не накапливается там столько, что я боюсь проглядеть в этой куче свои письма — где обязательно будет что-то хорошее, светлое и приятное.
Если бы у меня были новые адреса прежних жильцов, многих из которых я знаю (в смысле знаю в лицо), я, может быть, и пересылала бы им эти письма — ну, то есть если б меня вдруг загрызла совесть, — но у меня их нет. Так что вся невостребованная корреспонденция тщетно ждет своих выбывших адресатов у нас под дверью и загромождает наш пляж.
Пью кофе, вскрываю конверты. Интересно, зачем? Как говорится, оно мне надо? Да, я знаю, что это нехорошо — читать чужие письма. Но зато так увлекательно. Впрочем, первый волнительный трепет, подогреваемый легким чувством вины, очень быстро проходит, когда понимаешь, что жизнь у других людей такая же монументально унылая и небогатая событиями, как и у тебя самого, или когда это чужое письмо из банка, из отдела кредитных карточек. Сразу ясно, что ничего интересного там не будет. Но я все равно вскрываю все письма, прежде чем выбросить их на помойку. Просто чтобы удостовериться, что там нет ничего жизненно важного: скажем, истошного вопля о помощи жертвы злобного похищения, которая уже отчаялась ждать, когда за нее заплатят выкуп. И опять же, помимо надежды на что-то хорошее, светлое и приятное, есть еще и надежда на то, что тебя что-нибудь развлечет.