– Кто?
– Сама знаешь!
– Ах это! – рассмеялась я. Надо же, забыла, как отличаются нравы Википими и Мэдисон-авеню. – Гомосексуалист?
Мама кивнула:
– Думаю, да, и не он один.
Некоторое время мы шли молча. Что-то тут не так, мама что-то недоговаривает! Нужно срочно выяснить!
– Ну и как тебе?
– Что?
– Салон, моя работа… Что ты об этом думаешь? – спросила я плаксивым тоном, каким дочки вне зависимости от возраста говорят с матерями.
Дорин сбавила шаг и поплотнее завязала шарф.
– Думаю, для тебя это прекрасная возможность, – проговорила она, и я снова почувствовала, что мама о чем-то умалчивает.
– Что? – не вытерпела я.
– Просто… Не представляю, как, черт подери, ты все это терпишь!
Я даже растерялась: мама никогда не ругалась.
– Что терплю?
– Этих женщин…
– Клиенток?
– Боже мой, Джорджия, никогда не видела столько надутых…
– Они не такие уж плохие! – перебила я и осеклась. Что я делаю? Зачем выгораживаю этих богачек перед мамой?
– Просто хочу, чтобы ты была счастлива, милая.
– Я счастлива.
Неожиданно на глаза навернулись слезы. Я сделала вид, что разглядываю витрину ювелирного: крупные розоватые жемчужины на коричневой шее манекена. Нет, не буду плакать!
– А ты представляешь, сколько я здесь зарабатываю? – выпалила я. – Только чаевыми пятьсот долларов в день.
– Детка, это здорово! – Мама обняла меня за плечи. – Я так тобой горжусь…
Такого я вынести не могла. По щекам покатились слезы. Черт, только этого не хватало!
– Милая, не плачь! Ну что ты, не надо, пожалуйста! Что случилось? – Дорин прижала меня к себе. Мы шли мимо кофейни. В витрине медленно вращались украшенные шоколадом пирожные.
– Давай зайдем! – предложила я.
В таком состоянии меньше всего нужен дорогой ресторан и бродвейское шоу. Поэтому мы устроились на красных виниловых пуфиках и заказали чизбургеры, картошку и ванильную колу. Запах гриля, шипение жарящейся картошки напомнили мне Википими.
– Доченька, ты всегда можешь вернуться домой, – предложила Дорин. – Будешь моим партнером.
В горле образовался комок. Как бы сильно я ни скучала по Википими, но ни за что туда не вернусь.
– Теперь мой дом здесь, – тихо сказала я.
Дорин кивнула и, потянувшись ко мне через стол, стала гладить руку. В детстве это помогало мне уснуть.
– Поговори со мной, девочка! Что тебя тревожит?
– Все то же самое, – проговорила я. Абсолютная правда. Моя жизнь как рисунок на обоях: днем бесконечные клиенты, а вечером бесконечная усталость и телевизор. – Что нового в Википими? – Что угодно, только бы тему сменить.
Мама ответила не сразу: вероятно, раздумывала, стоит выбивать из меня правду или нет.
– Ну, – нерешительно начала она, – Энн Катбилл родила четвертого.
– Четвертого?
– Да, в Википими у всех как минимум трое детей.
– И все могут себе это позволить?
– Ну, ты же нас знаешь: о последствиях особо не беспокоимся, рожаем, и будь что будет.
– В Нью-Йорке о первенце задумываются лет в тридцать пять, не раньше.
– Да, здешние женщины хотят всего и сразу, – неодобрительно проговорила мама.
Принесли наши чизбургеры. Чувствовалось, Дорин не терпится расспросить меня о главном: о счастье и планах на будущее. Она вырастила меня самостоятельной и независимой, но в том кафе я открыла для себя кое-что новое. Мама гордится моими достижениями, но мечтает, чтобы у меня было то, чего ей самой не досталось: мужское плечо, на которое можно опереться в трудную минуту.
На Мэдисон-авеню царило обычное вечернее столпотворение, но мы с мамой ничего не слышали. У нас свой собственный мирок, куда посторонним вход воспрещен.
– И где же я его найду?! – вырвалось у меня.
Дорин сразу поняла, о чем я; конечно, это же моя мама!
– Не беспокойся, – проговорила она, потягивая ванильную колу. – Найдешь.
Голос конферансье эхом разносился по выставочному центру имени Джейкоба Джевица, в котором собрались несколько тысяч человек. Жан-Люк, Кэтрин, Массимо, Патрик и я стояли у белой парусиновой ширмы, скрывавшей верхнюю часть девичьей фигуры. Похоже, кроме крохотных стрингов, на девушке ничего нет. Крепко сбитая темноволосая женщина в форме подняла одну ногу модели и нанесла горячий зеленый воск. Публика застыла в ожидании чуда, а женщина наложила на воск кусок грубой ткани и молниеносно отделила от ноги, обнажив гладкую, без единого волоска кожу. Собравшиеся восторженно загудели.
– Сестры Мартинес подарили миру воск для зоны бикини! – объявил конферансье.
Темноволосая дама тем временем бесцеремонно развела ноги неизвестной девушки и нанесла воск на внутреннюю поверхность бедер.
– Ой! – поморщился Массимо. – Наверное, больно.
– Пойдемте отсюда, – предложила невозмутимая Кэтрин. – Похоже, самое интересное будет вон там. – Она показала на плотную толпу.
Волосы, везде волосы! Челки, начесы, кудри. Прически восьмидесятых, а у их обладательниц густо подведенные карандашом глаза, по двадцать гвоздиков в ушах, ярко-розовые губы. Эти девушки напоминали мне моих однокурсниц из Академии Уилфреда, тех, что остались работать в Википими.
А мы-то что здесь забыли? Зачем, спрашивается, пожертвовали выходным?
Дело в том, что мы выполняли боевое задание. Жан-Люк решил создать собственную косметическую линию. Своя линия есть у Видала Сассуна, Фредерика Феккая. Пора и Жан-Люку выпустить фирменный шампунь, кондиционер, маску для волос, гель, спрей, мусс. Так что мы, его антураж, должны были собирать новые идеи: смотреть и слушать, кто что интересное придумал.
Была еще одна причина продемонстрировать маэстро свою лояльность: Жан-Люк планировал расширяться.
Филиалы в Лос-Анджелесе, Чикаго, Вашингтоне… Ничего конкретного маэстро не обещал, но кто знает, чем все может обернуться… А вдруг партнерство предложит? Вот бы было здорово! Я ведь с самого низа начинала, а стала одной из лучших колористок салона, даже к Жан-Люку в доверие втерлась. Сколько людей всю жизнь прозябают в нищете! Наверное, дело в таланте: Дорин всегда говорила, что чувство цвета у меня врожденное. Но ведь талантливых колористов море, так что мне повезло: оказалась в нужное время в нужном месте.
Словно туристы, мы бродили по выставочному центру. Бесконечные ряды павильонов: вот представительство «Конэйр», молодая девушка демонстрирует фены различной мощности. Дальше утюжки, потом раковины, потом щипцы для укладки… Не очень весело, лучше бы остались у сестер Мартинес.
– Пустая трата времени! – бурчал Жан-Люк. – Ничего интересного здесь не узнаешь. Так что подражать некому, придется изобретать что-то свое! – Француз раздосадованно махнул рукой.
– Ну, отрицательный опыт – тоже опыт. Лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих, – сказал оптимист Патрик.
– Не нужен мне отрицательный опыт! – запальчиво воскликнул Жан-Люк.
Мы с Патриком переглянулись. Объяснения не требуются, я понимаю его без слов: Жан-Люк безмерно раздражает моего приятеля. Он мог многое простить талантливому Массимо, красавице Кэтрин и мне по старой дружбе, а вот маэстро – нет.
– Знаете что? – негромко проговорил Патрик. – С меня хватит! – Он развернулся и пошел в противоположную сторону. – Увидимся через час.
– Что это с ним? – удивленно спросил Жан-Люк.
– Ничего, – вкрадчиво проговорила Кэтрин, обнимая его за плечи.
Лишь дойдя до противоположного конца выставочного зала, мы поняли, ради чего пришли все эти люди. Павильон, огороженный красными бархатными лентами, рядом застыл билетер.
– О нет, только не это! – вздохнула Кэтрин, прочитав, что написано на вывеске.
«Специальный гость фестиваля – Хироши».
– Боже, – пробормотал Массимо.
Мы посмотрели на Жан-Люка. Губы у маэстро белые, дыхание хриплое.
– Что это? – чуть слышно спросил он. Раз Жан-Люк притих, значит, дело плохо.
– Успокойся, Жан-Люк, все в порядке! – ласково проговорила Кэтрин.
– Ничего не в порядке! – негодовал француз. – Хироши? Хироши? – громко повторял он.
Стоящие в очередь к билетеру возмущенно зашикали. Дело в том, что первые двенадцать лет своей карьеры Жан-Люк работал на Хироши, а потом решился открыться самостоятельно. Несмотря на успех, наш маэстро продолжал завидовать японцу. Его бывший шеф – суперзвезда, и клиенты у него звездные: в салоне бывают Мик Джаггер, Шерил Кроу и, по неподтвержденным данным, сам президент.
– Почему здесь привечают этого япошку, а не меня? – раздраженно спросил наш маэстро у Массимо. – За что мы платим пиарщику?
– Потому что это дурацкий фестиваль! – спокойно ответил Массимо. – Кого он волнует?
– Меня!
– Ну конечно, милый! – прокурлыкала Кэтрин.
– Хватит сюсюкать! – завопил Жан-Люк.
– Предлагаю пойти и посмотреть… – предложил Массимо.
– Ты что, с ума сошел?
– Думаю, нет, – проговорил старший стилист. – Сто лет Хироши не видел!
Я украдкой взглянула на Массимо. Что он делает? Жан-Люк взбесится!
– Пойдемте отсюда, – сказала Кэтрин, схватив маэстро за руку.
– Ну уж нет! – съязвил тот. – Мы просто обязаны увидеть великого Хироши! Может, чему-нибудь научимся!
Мы прорвались в павильон без всяких билетов: Жан-Люк наотрез отказался платить бывшему шефу. Я сразу узнала Хироши, хотя раньше видела только на фотографиях. Стрижка потрясающая: рваные серо-желтые пряди. Одетый в черные обтягивающие джинсы и черную же футболку, японец порхал вокруг сидящей на складном стульчике модели.
– Без театра никуда! – фыркнул Жан-Люк.
А потом Хироши начал стричь. Помнится, я читала, что он предпочитает работать с сухими волосами. Так и оказалось: волосы девушки сухие и абсолютно прямые. Несколько ловких движений – и модель стала похожа на дикую львицу из саванны. Каждый второй парикмахер считает себя гением, но этот парень достоин высокого звания.
Рядом со мной затаил дыхание Массимо.
Каждая женщина в павильоне мечтала оказаться на месте модели. Еще бы, где еще можно бесплатно постричься у лучшего мастера страны?
Жан-Люк бледен как полотно, на виске бьется жилка, дыхание сбилось. А что, если у него будет сердечный приступ? Я представила заголовки завтрашних газет: «Парикмахерские войны. Знаменитый француз в нокауте!»
– Думаю, мы увидели более чем достаточно, – проговорила Кэтрин, решительно взяв Жан-Люка за руку. Похоже, их отношения уже не тайна.
– За все это ты несешь личную ответственность, – прошипел маэстро, обращаясь к Массимо.
– В каком смысле? – вскинулся итальянец. Я впервые видела его рассерженным. – Разве моя обязанность…
– Я буду решать, что входит в твои обязанности, а что нет! – загремел Жан-Люк.
Массимо даже отступил от неожиданности, а услышавший шум Хироши замер с локоном в руках.
Я инстинктивно придвинулась к главному стилисту.
– Ты уволен! – завопил француз.
– Сэр, вам придется выйти, – объявил секьюрити.
– Да ты знаешь, кто я такой? – гремел Жан-Люк, раскачиваясь на каблуках.
– Он это серьезно? – шепотом спросил меня Массимо.
Я вовремя подавила смешок. Эх, нет, маэстро все видел!
Жан-Люк оттолкнул руку охранника, а тот зачем-то потянулся к поясу. Неужели за пистолетом?!
– Не беспокойтесь, я ухожу! – собрав остатки достоинства, проговорил наш босс. – Ноги моей не будет в этом гадюшнике…
Напрочь забыв о Хироши, собравшиеся в павильоне радостно загудели, а Жан-Люк побагровел от бешенства.
– Пойдем, cherie, – обратился он к Кэтрин, а уже у выхода из павильона бросил: – Джорджия Уоткинс, ты тоже уволена! Вместе с Массимо!
– Он одумается, – утешал Массимо, наливая мне уже третий бокал вина. По дороге из выставочного центра мы случайно набрели на небольшое французское бистро. – Может, дальше пойдем? – спросил мой товарищ по несчастью. – Еще не устала от общения с Францией?
– Да, устала, но мне нужно выпить!
Итак, мы остались, а я почти в одиночку опустошила целый графин вина.
– А вдруг не одумается? – Я уже представляла, как, вернувшись в парикмахерскую «У Дорин», накладываю состав на пряди миссис Фолз. В Википими мелирование называют глазурью: дескать, похоже на сахарную глазурь на пирожных…
Что же, я пыталась, и, по-моему, небезуспешно. Несколько лет в лучшем салоне Нью-Йорка плюс немного денег на счету – все могло быть гораздо хуже.
– О чем думаешь? – спросил Массимо, заглядывая в глаза.
– О том, что все возвращается на круги своя. Википими, штат Нью-Хэмпшир, население три тысячи восемьсот семьдесят один человек, хотя нет, мистер Миллер в прошлом году умер, остается три тысячи восемьсот семьдесят.
Кажется, я чуток перебрала. Меня уволили, значит, терять нечего.
– А ты? Ты чем займешься? – спросила я итальянца, с удовольствием положив локти на исцарапанный деревянный стол. – Дружок-то есть?
В общем, язык развязался окончательно, я несла всякую чушь.
На тонких губах заиграла лукавая улыбка.
– У тебя богатое воображение!
– Что?
– Во-первых, воображаешь, что уволена. Это не так, уверяю. Мы слишком ему нужны.
– Но ведь он…
Перегнувшись через стол, итальянец прижал к моим губам палец. Я онемела от неожиданности.
– Во-вторых, нас с распростертыми объятиями примут в любом салоне Нью-Йорка. Так что, если есть желание, можно насолить Жан-Люку! Ты об этом думала?
Убрав со лба темную прядь, Массимо заказал еще вина.
– А в-третьих, с чего ты решила, что у меня есть дружок?
– Просто… Ты такой красивый, что парни наверняка… – Я замялась, и щеки мгновенно залила краска. Представляете краснеющую блондинку? А Массимо все смотрел на меня и улыбался.
– Нет у меня никакого дружка, – наконец сказал он и нежно поцеловал меня в губы.
Весной в Нью-Йорке всегда красиво, а по вечерам – особенно. Над серой лентой Гудзона сгущается розоватый сумрак, тротуары кажутся чисто вымытыми, а воздух такой ароматный, что дома не усидеть. Вечер, когда мы с Массимо влюбились друг в друга (хотя он утверждает, что любил меня давно, но не решался признаться), был именно таким. Опустошив второй графин, мы отправились гулять. Кажется, на улицы высыпал весь Нью-Йорк: целующиеся парочки, родители, копошащиеся в песочницах дети. Массимо держал меня за руку, но не по-хозяйски, как многие парни в Википими, а осторожно и ласково, будто напоминая: «Ты моя».
– Люблю смотреть на маленьких детей, – признался он. – Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шанхай – они везде одинаковые и прекрасно понимают друг друга без всяких иностранных языков.
Мы прошли мимо булочной, у которой выстроилась целая очередь.
– Что они ждут? – Этот район я совсем не знаю. Постоянно на работе, так что времени как следует осмотреть город нет.
– Кексов.
– Ты шутишь, кто стоит в очередь за кексами?
– Это лучшая булочная в городе, – пояснил итальянец. – Люди ждут, сами не понимая чего ради.
Вспомнив салон, я снова загрустила. Где сейчас Патрик? Его тоже уволили?
– Может, нам стоит…
– У меня есть идея получше, – взглянув на часы, проговорил Массимо. – Сколько времени прошло? Три часа? Думаю, Жан-Люк уже позвонил нам обоим.
– Это вряд ли.
– Хочешь пари?
– Не верю я в пари…
– Если я прав, – начал он, открывая дверь, – то на следующей неделе ты кое-куда со мной поедешь.
Похоже, это беспроигрышное пари. «Ты ведь целых три года был рядом!» – с досадой думала я.
Массимо включил свет, и я увидела комнату, больше всего напоминающую будуар престарелой куртизанки. Высокие, украшенные лепниной потолки белили столько раз, что побелка отслаивалась, как глазурь на торте. Лампы в древней бронзовой люстре неяркие, так что комната купается в теплом оранжевом сиянии. Напротив мраморного камина потертая софа с бархатной обивкой, на стене зеркало в позолоченной оправе.
– У тебя так красиво! – прошептала я.
– Столько лет живу на чужбине, что решил: моим маленьким домом будет эта квартира. Ты меня понимаешь?
Я кивнула. Понимаю, хотя сама поступила иначе: целых три года живу на чемоданах, в любую минуту готовая вернуться в Нью-Хэмпшир.
У Массимо так уютно… Если бы увидела его квартиру пару часов назад, еще раз убедилась бы, что он гей. Разве обычный мужчина станет так о себе заботиться? По-моему, нет. У них всегда стопки грязных тарелок в раковине и пивные бутылки на окне.
– Смотри, автоответчик мигает! – воскликнул Массимо, помогая мне раздеться. – Давай послушаем, кто это!
Я присела на софу. На каминной полке фотографии. Семья Массимо. Все такие красивые, счастливые…
– Мои папа, мама и сестры, – проговорил хозяин квартиры. Похоже, он сильно скучает.
Бип-бип! Массимо нажал на кнопку автоответчика.
– Алло! Массимо? Bonjour! Ты дома? – зазвучал под высоким потолком голос Жан-Люка. Долгая пауза. – Merde! Слушай, позвони мне, пожалуйста, ладно?
Массимо горестно покачал головой:
– Жан-Люк в своем репертуаре.
– Почему?
– Просто извиниться не может!
– С чего ты решил, что он хочет извиниться? – спросила я.
– А как иначе? Не думай, что он жалеет о том, что вел себя как последний, извини за выражение, урод! Просто посчитал, сколько денег потеряет, если мы с тобой уйдем.
Я сняла туфли – ноги гудели от долгой ходьбы. Боже, как у него уютно!
– Ну, bella mia… – Массимо прижал меня к себе и нежно провел по щеке. – Кажется, я выиграл.
– Думаю, да…
Вообще-то он еще не выиграл, но разве я могла возразить? Не возражала я и когда Массимо разжег камин и, опустившись нарочито медленно, снял с меня блузку, лифчик, брюки… А потом он покрыл все мое тело поцелуями.
– Когда ты это понял? – шепотом спросила я. Его ласки были такими настойчивыми, будто он много лет укрощал свою страсть.
– Давно, – отозвался Массимо, – очень давно. Я так долго ждал…
Я не думала ни о том, что мы слишком торопимся, ни о том, что случится завтра. Я вообще не думала. Мир растворился в вечерней розовой дымке. Не было ни Жан-Люка, ни сомнений, ни страха. Только мягкое потрескивание пламени, страстный шепот: «Bella mia, cara mia*», – и бесконечная нежность.
На следующий день Жан-Люк был похож на побитую собаку. Казалось, он искренне раскаивается… Но я едва его замечала. Первую из двадцати клиенток обслужила чисто автоматически, улыбаясь и тихо напевая. Я была готова любить весь этот мир, и с каждой минутой все сильнее – такой счастливой сделал меня Массимо.
Вторая посетительница принесла шубку из монгольской овчины – знаете, такой мех с длинным волнистым ворсом?
– Джорджия, милая, добавьте бликов на шубку, а то мех немного потускнел.
С такими просьбами ко мне еще не обращались, и в любой другой день настроение было бы безнадежно испорчено. А сегодня я как ни в чем не бывало повесила шубку на спинку кресла и попросила ассистентку приготовить состав.
Массимо… С ним так спокойно и легко! Прошлой ночью мы почти не спали и, естественно, не отвечали на многочисленные звонки Жан-Люка.
– Массимо? Алло! Алло! Где ты ходишь? Позвони мне, ладно? Немедленно – tout de suite!
– Mon ami, я… я так виноват. Пожалуйста, прости! Я вел себя как идиот! Увидимся утром, хорошо?
Массимо рассмеялся, а я, прижавшись к его груди, слушала, как бьется сердце.
– Бедный Жан-Люк! Наверное, представил, что скажет всем, кто записан к нам на завтрашнее утро. Бесплатным маникюром тут не отделаешься!
– Зато как он обрадуется, увидев нас в салоне! – Я жадно вдыхала аромат его разгоряченного тела.
– А мы хотим вернуться?
– Конечно, хотим! – воскликнула я. Он что, шутит? Чем будет моя жизнь без «Жан-Люка»?
– Ну ладно…
Итак, мы вернулись! Массимо стриг ведущую какого-то телешоу, не помню, как ее зовут. Типично телевизионная стрижка: волосы до плеч плюс короткая челка. Как тщательно он филирует концы! Женщина улыбалась, жестикулировала, на красивом лице ежесекундно отражались эмоции, только лоб оставался неподвижным. Она не первая, у кого я это замечаю! Появился новый вид инъекций, которые парализуют лицевые мышцы, таким образом препятствуя образованию морщин. Называется он «Ботокс» и заменяет или хотя бы на время устраняет потребность в подтяжках. Хмурилась ведущая или улыбалась – лоб оставался гладким, как замерзшее озеро.
– Что мы сделаем сегодня? – Голос очередной посетительницы вырвал меня из сладкого мира грез. Это старая клиентка, брокерша с Уолл-стрит. В любую погоду она носит туфли на десятисантиметровых каблуках и сумочку от «Гермес» в тон. Я всегда красила ее одинаково: теплые золотистые блики, чтобы оживить вялые темно-русые пряди.
– А что бы вам хотелось?
– Что-нибудь новенькое!
Так, ассистентка уже приготовила золотистую осветляющую краску… Как же зовут мою клиентку? Элис? Элисон? Лица и прически я запоминаю сразу, а вот с именами немного сложнее. Брокерша, как бы ее ни звали, выглядела далеко не лучшим образом: слишком сильно похудела, а морщин столько, что захотелось лично раздобыть для нее «Ботокс».
– Что случилось?
– Ничего… Просто тяжелый день.
– Может, сделаем мелирование посветлее? – предложила я. К счастью, выбор большой: платиновый блондин, золотистый, медовый…
Кожа у нее желтоватая, так что пепельные оттенки отпадают.
– Рыжий! – выпалила брокерша. – Покрасьте меня в рыжий!
– Рыжий?
– Да, да, – зачастила она, – так будет лучше всего!
– Послушайте, – я украдкой взглянула на ее карточку, – Аманда, рыжий не самая лучшая идея. Может, лучше медовый блонд, на три тона светлее основной массы волос…
– Нет! – перебила она. – Хочу рыжий, огненно-рыжий!
Похоже, она была готова расплакаться.
– Аманда, – мягко начала я, – что бы с вами ни происходило, сейчас не лучшее время для кардинальных перемен. Если через две недели не передумаете краситься в рыжий, приходите, и мы подберем подходящий оттенок. Просто чувствую: сегодня менять ничего не стоит. Новый цвет вам не понравится, и вы уйдете к другому колористу… А мне не хотелось бы терять такую клиентку.
Брокерша кивнула и украдкой вытерла слезы.
– Купите себе какую-нибудь приятную мелочь. – Я махнула в сторону Пятьдесят седьмой улицы. – По крайней мере покупку всегда можно вернуть, если не понравится.
Аманда поднялась с кресла и расцеловала меня в обе щеки.
– Вы правы, абсолютно правы, – чуть слышно сказала она.
– Надеюсь, у вас все образуется…
Я встретилась глазами с Массимо. Неужели он все видел? Кажется, да. Я получила воздушный поцелуй, а посмотрев в зеркало, заметила, что за нами следит Патрик. Мой приятель скорчил выразительную гримасу.
В тот день в салоне все было не так, как всегда. Мы с Патриком то и дело переглядывались и хихикали, в обеденный перерыв Массимо пригласил меня в кафе, а бедный Жан-Люк никак не мог понять, что происходит.
Нет, ему все мало! Права была мама, когда сказала, что от слишком амбициозных людей лучше держаться подальше. С каждым днем ладить с маэстро становилось сложнее и сложнее.
В последний четверг перед Рождеством Массимо, Патрик и я получили по почте приглашения. На плотной, пахнущей ванилью бумаге элегантным почерком Жан-Люка было написано: «Приглашаю на коктейль в «Карлайл» сегодня, в семь часов». Этакий завуалированный приказ, причем отданный в последний момент, чтобы отрезать возможные пути к отступлению. Разве кто-нибудь рискнет не прийти?
– Кто знает, что он задумал? – спросил Патрик во время утреннего кофе в подсобке.
– Наверное, хочет поблагодарить нас за отличную работу, – предположила я.
– Ха-ха-ха! – деланно рассмеялся мой приятель.
– Кажется, я знаю, но говорить не хочу. – Массимо взглянул на часы. – Через девять часов сами все узнаете.
В подсобке ничто не напоминает о приближении праздников: ни венка, ни гирлянды, ни елочки. Все так же, как всегда: потертые столы, сумки, пакеты, в холодильнике – пластиковые контейнеры с ленчем, которые приносят ассистентки. Да, ленч на Пятьдесят седьмой стрит не каждому по карману.
Зато зал пропитан духом Рождества: на окнах гирлянды в виде белых звезд, большая пихта, украшенная заказанными в Париже игрушками, в знак уважения к клиентам-иудеям – электрическая менора, из стереоустановки льются рождественские гимны.
И подарки, подарки, подарки. В основном наличными – сотня, две, пореже – чеки на пятьсот долларов и тысячу. Настоящих подарков куда меньше: шампанское, бельгийский шоколад, кашемировые шарфы и свитера и мой любимый, уже ставший традиционным – маленькая коробочка от «Гермес», а внутри, в вакуумном пакетике, тридцать граммов марихуаны. Дорогой подарок из года в год приносила владелица студии звукозаписи. Я ведь не курю травку, вот бы продать ее тем, кому она нужнее! Но так и на торговле наркотиками можно попасться…
– Сама знаешь!
– Ах это! – рассмеялась я. Надо же, забыла, как отличаются нравы Википими и Мэдисон-авеню. – Гомосексуалист?
Мама кивнула:
– Думаю, да, и не он один.
Некоторое время мы шли молча. Что-то тут не так, мама что-то недоговаривает! Нужно срочно выяснить!
– Ну и как тебе?
– Что?
– Салон, моя работа… Что ты об этом думаешь? – спросила я плаксивым тоном, каким дочки вне зависимости от возраста говорят с матерями.
Дорин сбавила шаг и поплотнее завязала шарф.
– Думаю, для тебя это прекрасная возможность, – проговорила она, и я снова почувствовала, что мама о чем-то умалчивает.
– Что? – не вытерпела я.
– Просто… Не представляю, как, черт подери, ты все это терпишь!
Я даже растерялась: мама никогда не ругалась.
– Что терплю?
– Этих женщин…
– Клиенток?
– Боже мой, Джорджия, никогда не видела столько надутых…
– Они не такие уж плохие! – перебила я и осеклась. Что я делаю? Зачем выгораживаю этих богачек перед мамой?
– Просто хочу, чтобы ты была счастлива, милая.
– Я счастлива.
Неожиданно на глаза навернулись слезы. Я сделала вид, что разглядываю витрину ювелирного: крупные розоватые жемчужины на коричневой шее манекена. Нет, не буду плакать!
– А ты представляешь, сколько я здесь зарабатываю? – выпалила я. – Только чаевыми пятьсот долларов в день.
– Детка, это здорово! – Мама обняла меня за плечи. – Я так тобой горжусь…
Такого я вынести не могла. По щекам покатились слезы. Черт, только этого не хватало!
– Милая, не плачь! Ну что ты, не надо, пожалуйста! Что случилось? – Дорин прижала меня к себе. Мы шли мимо кофейни. В витрине медленно вращались украшенные шоколадом пирожные.
– Давай зайдем! – предложила я.
В таком состоянии меньше всего нужен дорогой ресторан и бродвейское шоу. Поэтому мы устроились на красных виниловых пуфиках и заказали чизбургеры, картошку и ванильную колу. Запах гриля, шипение жарящейся картошки напомнили мне Википими.
– Доченька, ты всегда можешь вернуться домой, – предложила Дорин. – Будешь моим партнером.
В горле образовался комок. Как бы сильно я ни скучала по Википими, но ни за что туда не вернусь.
– Теперь мой дом здесь, – тихо сказала я.
Дорин кивнула и, потянувшись ко мне через стол, стала гладить руку. В детстве это помогало мне уснуть.
– Поговори со мной, девочка! Что тебя тревожит?
– Все то же самое, – проговорила я. Абсолютная правда. Моя жизнь как рисунок на обоях: днем бесконечные клиенты, а вечером бесконечная усталость и телевизор. – Что нового в Википими? – Что угодно, только бы тему сменить.
Мама ответила не сразу: вероятно, раздумывала, стоит выбивать из меня правду или нет.
– Ну, – нерешительно начала она, – Энн Катбилл родила четвертого.
– Четвертого?
– Да, в Википими у всех как минимум трое детей.
– И все могут себе это позволить?
– Ну, ты же нас знаешь: о последствиях особо не беспокоимся, рожаем, и будь что будет.
– В Нью-Йорке о первенце задумываются лет в тридцать пять, не раньше.
– Да, здешние женщины хотят всего и сразу, – неодобрительно проговорила мама.
Принесли наши чизбургеры. Чувствовалось, Дорин не терпится расспросить меня о главном: о счастье и планах на будущее. Она вырастила меня самостоятельной и независимой, но в том кафе я открыла для себя кое-что новое. Мама гордится моими достижениями, но мечтает, чтобы у меня было то, чего ей самой не досталось: мужское плечо, на которое можно опереться в трудную минуту.
На Мэдисон-авеню царило обычное вечернее столпотворение, но мы с мамой ничего не слышали. У нас свой собственный мирок, куда посторонним вход воспрещен.
– И где же я его найду?! – вырвалось у меня.
Дорин сразу поняла, о чем я; конечно, это же моя мама!
– Не беспокойся, – проговорила она, потягивая ванильную колу. – Найдешь.
Фестиваль
– Леди и джентльмены! Знаменитые сестры Мартинес!Голос конферансье эхом разносился по выставочному центру имени Джейкоба Джевица, в котором собрались несколько тысяч человек. Жан-Люк, Кэтрин, Массимо, Патрик и я стояли у белой парусиновой ширмы, скрывавшей верхнюю часть девичьей фигуры. Похоже, кроме крохотных стрингов, на девушке ничего нет. Крепко сбитая темноволосая женщина в форме подняла одну ногу модели и нанесла горячий зеленый воск. Публика застыла в ожидании чуда, а женщина наложила на воск кусок грубой ткани и молниеносно отделила от ноги, обнажив гладкую, без единого волоска кожу. Собравшиеся восторженно загудели.
– Сестры Мартинес подарили миру воск для зоны бикини! – объявил конферансье.
Темноволосая дама тем временем бесцеремонно развела ноги неизвестной девушки и нанесла воск на внутреннюю поверхность бедер.
– Ой! – поморщился Массимо. – Наверное, больно.
– Пойдемте отсюда, – предложила невозмутимая Кэтрин. – Похоже, самое интересное будет вон там. – Она показала на плотную толпу.
Волосы, везде волосы! Челки, начесы, кудри. Прически восьмидесятых, а у их обладательниц густо подведенные карандашом глаза, по двадцать гвоздиков в ушах, ярко-розовые губы. Эти девушки напоминали мне моих однокурсниц из Академии Уилфреда, тех, что остались работать в Википими.
А мы-то что здесь забыли? Зачем, спрашивается, пожертвовали выходным?
Дело в том, что мы выполняли боевое задание. Жан-Люк решил создать собственную косметическую линию. Своя линия есть у Видала Сассуна, Фредерика Феккая. Пора и Жан-Люку выпустить фирменный шампунь, кондиционер, маску для волос, гель, спрей, мусс. Так что мы, его антураж, должны были собирать новые идеи: смотреть и слушать, кто что интересное придумал.
Была еще одна причина продемонстрировать маэстро свою лояльность: Жан-Люк планировал расширяться.
Филиалы в Лос-Анджелесе, Чикаго, Вашингтоне… Ничего конкретного маэстро не обещал, но кто знает, чем все может обернуться… А вдруг партнерство предложит? Вот бы было здорово! Я ведь с самого низа начинала, а стала одной из лучших колористок салона, даже к Жан-Люку в доверие втерлась. Сколько людей всю жизнь прозябают в нищете! Наверное, дело в таланте: Дорин всегда говорила, что чувство цвета у меня врожденное. Но ведь талантливых колористов море, так что мне повезло: оказалась в нужное время в нужном месте.
Словно туристы, мы бродили по выставочному центру. Бесконечные ряды павильонов: вот представительство «Конэйр», молодая девушка демонстрирует фены различной мощности. Дальше утюжки, потом раковины, потом щипцы для укладки… Не очень весело, лучше бы остались у сестер Мартинес.
– Пустая трата времени! – бурчал Жан-Люк. – Ничего интересного здесь не узнаешь. Так что подражать некому, придется изобретать что-то свое! – Француз раздосадованно махнул рукой.
– Ну, отрицательный опыт – тоже опыт. Лучше учиться на чужих ошибках, чем на своих, – сказал оптимист Патрик.
– Не нужен мне отрицательный опыт! – запальчиво воскликнул Жан-Люк.
Мы с Патриком переглянулись. Объяснения не требуются, я понимаю его без слов: Жан-Люк безмерно раздражает моего приятеля. Он мог многое простить талантливому Массимо, красавице Кэтрин и мне по старой дружбе, а вот маэстро – нет.
– Знаете что? – негромко проговорил Патрик. – С меня хватит! – Он развернулся и пошел в противоположную сторону. – Увидимся через час.
– Что это с ним? – удивленно спросил Жан-Люк.
– Ничего, – вкрадчиво проговорила Кэтрин, обнимая его за плечи.
Лишь дойдя до противоположного конца выставочного зала, мы поняли, ради чего пришли все эти люди. Павильон, огороженный красными бархатными лентами, рядом застыл билетер.
– О нет, только не это! – вздохнула Кэтрин, прочитав, что написано на вывеске.
«Специальный гость фестиваля – Хироши».
– Боже, – пробормотал Массимо.
Мы посмотрели на Жан-Люка. Губы у маэстро белые, дыхание хриплое.
– Что это? – чуть слышно спросил он. Раз Жан-Люк притих, значит, дело плохо.
– Успокойся, Жан-Люк, все в порядке! – ласково проговорила Кэтрин.
– Ничего не в порядке! – негодовал француз. – Хироши? Хироши? – громко повторял он.
Стоящие в очередь к билетеру возмущенно зашикали. Дело в том, что первые двенадцать лет своей карьеры Жан-Люк работал на Хироши, а потом решился открыться самостоятельно. Несмотря на успех, наш маэстро продолжал завидовать японцу. Его бывший шеф – суперзвезда, и клиенты у него звездные: в салоне бывают Мик Джаггер, Шерил Кроу и, по неподтвержденным данным, сам президент.
– Почему здесь привечают этого япошку, а не меня? – раздраженно спросил наш маэстро у Массимо. – За что мы платим пиарщику?
– Потому что это дурацкий фестиваль! – спокойно ответил Массимо. – Кого он волнует?
– Меня!
– Ну конечно, милый! – прокурлыкала Кэтрин.
– Хватит сюсюкать! – завопил Жан-Люк.
– Предлагаю пойти и посмотреть… – предложил Массимо.
– Ты что, с ума сошел?
– Думаю, нет, – проговорил старший стилист. – Сто лет Хироши не видел!
Я украдкой взглянула на Массимо. Что он делает? Жан-Люк взбесится!
– Пойдемте отсюда, – сказала Кэтрин, схватив маэстро за руку.
– Ну уж нет! – съязвил тот. – Мы просто обязаны увидеть великого Хироши! Может, чему-нибудь научимся!
Мы прорвались в павильон без всяких билетов: Жан-Люк наотрез отказался платить бывшему шефу. Я сразу узнала Хироши, хотя раньше видела только на фотографиях. Стрижка потрясающая: рваные серо-желтые пряди. Одетый в черные обтягивающие джинсы и черную же футболку, японец порхал вокруг сидящей на складном стульчике модели.
– Без театра никуда! – фыркнул Жан-Люк.
А потом Хироши начал стричь. Помнится, я читала, что он предпочитает работать с сухими волосами. Так и оказалось: волосы девушки сухие и абсолютно прямые. Несколько ловких движений – и модель стала похожа на дикую львицу из саванны. Каждый второй парикмахер считает себя гением, но этот парень достоин высокого звания.
Рядом со мной затаил дыхание Массимо.
Каждая женщина в павильоне мечтала оказаться на месте модели. Еще бы, где еще можно бесплатно постричься у лучшего мастера страны?
Жан-Люк бледен как полотно, на виске бьется жилка, дыхание сбилось. А что, если у него будет сердечный приступ? Я представила заголовки завтрашних газет: «Парикмахерские войны. Знаменитый француз в нокауте!»
– Думаю, мы увидели более чем достаточно, – проговорила Кэтрин, решительно взяв Жан-Люка за руку. Похоже, их отношения уже не тайна.
– За все это ты несешь личную ответственность, – прошипел маэстро, обращаясь к Массимо.
– В каком смысле? – вскинулся итальянец. Я впервые видела его рассерженным. – Разве моя обязанность…
– Я буду решать, что входит в твои обязанности, а что нет! – загремел Жан-Люк.
Массимо даже отступил от неожиданности, а услышавший шум Хироши замер с локоном в руках.
Я инстинктивно придвинулась к главному стилисту.
– Ты уволен! – завопил француз.
– Сэр, вам придется выйти, – объявил секьюрити.
– Да ты знаешь, кто я такой? – гремел Жан-Люк, раскачиваясь на каблуках.
– Он это серьезно? – шепотом спросил меня Массимо.
Я вовремя подавила смешок. Эх, нет, маэстро все видел!
Жан-Люк оттолкнул руку охранника, а тот зачем-то потянулся к поясу. Неужели за пистолетом?!
– Не беспокойтесь, я ухожу! – собрав остатки достоинства, проговорил наш босс. – Ноги моей не будет в этом гадюшнике…
Напрочь забыв о Хироши, собравшиеся в павильоне радостно загудели, а Жан-Люк побагровел от бешенства.
– Пойдем, cherie, – обратился он к Кэтрин, а уже у выхода из павильона бросил: – Джорджия Уоткинс, ты тоже уволена! Вместе с Массимо!
– Он одумается, – утешал Массимо, наливая мне уже третий бокал вина. По дороге из выставочного центра мы случайно набрели на небольшое французское бистро. – Может, дальше пойдем? – спросил мой товарищ по несчастью. – Еще не устала от общения с Францией?
– Да, устала, но мне нужно выпить!
Итак, мы остались, а я почти в одиночку опустошила целый графин вина.
– А вдруг не одумается? – Я уже представляла, как, вернувшись в парикмахерскую «У Дорин», накладываю состав на пряди миссис Фолз. В Википими мелирование называют глазурью: дескать, похоже на сахарную глазурь на пирожных…
Что же, я пыталась, и, по-моему, небезуспешно. Несколько лет в лучшем салоне Нью-Йорка плюс немного денег на счету – все могло быть гораздо хуже.
– О чем думаешь? – спросил Массимо, заглядывая в глаза.
– О том, что все возвращается на круги своя. Википими, штат Нью-Хэмпшир, население три тысячи восемьсот семьдесят один человек, хотя нет, мистер Миллер в прошлом году умер, остается три тысячи восемьсот семьдесят.
Кажется, я чуток перебрала. Меня уволили, значит, терять нечего.
– А ты? Ты чем займешься? – спросила я итальянца, с удовольствием положив локти на исцарапанный деревянный стол. – Дружок-то есть?
В общем, язык развязался окончательно, я несла всякую чушь.
На тонких губах заиграла лукавая улыбка.
– У тебя богатое воображение!
– Что?
– Во-первых, воображаешь, что уволена. Это не так, уверяю. Мы слишком ему нужны.
– Но ведь он…
Перегнувшись через стол, итальянец прижал к моим губам палец. Я онемела от неожиданности.
– Во-вторых, нас с распростертыми объятиями примут в любом салоне Нью-Йорка. Так что, если есть желание, можно насолить Жан-Люку! Ты об этом думала?
Убрав со лба темную прядь, Массимо заказал еще вина.
– А в-третьих, с чего ты решила, что у меня есть дружок?
– Просто… Ты такой красивый, что парни наверняка… – Я замялась, и щеки мгновенно залила краска. Представляете краснеющую блондинку? А Массимо все смотрел на меня и улыбался.
– Нет у меня никакого дружка, – наконец сказал он и нежно поцеловал меня в губы.
Весной в Нью-Йорке всегда красиво, а по вечерам – особенно. Над серой лентой Гудзона сгущается розоватый сумрак, тротуары кажутся чисто вымытыми, а воздух такой ароматный, что дома не усидеть. Вечер, когда мы с Массимо влюбились друг в друга (хотя он утверждает, что любил меня давно, но не решался признаться), был именно таким. Опустошив второй графин, мы отправились гулять. Кажется, на улицы высыпал весь Нью-Йорк: целующиеся парочки, родители, копошащиеся в песочницах дети. Массимо держал меня за руку, но не по-хозяйски, как многие парни в Википими, а осторожно и ласково, будто напоминая: «Ты моя».
– Люблю смотреть на маленьких детей, – признался он. – Париж, Лондон, Нью-Йорк, Шанхай – они везде одинаковые и прекрасно понимают друг друга без всяких иностранных языков.
Мы прошли мимо булочной, у которой выстроилась целая очередь.
– Что они ждут? – Этот район я совсем не знаю. Постоянно на работе, так что времени как следует осмотреть город нет.
– Кексов.
– Ты шутишь, кто стоит в очередь за кексами?
– Это лучшая булочная в городе, – пояснил итальянец. – Люди ждут, сами не понимая чего ради.
Вспомнив салон, я снова загрустила. Где сейчас Патрик? Его тоже уволили?
– Может, нам стоит…
– У меня есть идея получше, – взглянув на часы, проговорил Массимо. – Сколько времени прошло? Три часа? Думаю, Жан-Люк уже позвонил нам обоим.
– Это вряд ли.
– Хочешь пари?
– Не верю я в пари…
– Если я прав, – начал он, открывая дверь, – то на следующей неделе ты кое-куда со мной поедешь.
Похоже, это беспроигрышное пари. «Ты ведь целых три года был рядом!» – с досадой думала я.
Массимо включил свет, и я увидела комнату, больше всего напоминающую будуар престарелой куртизанки. Высокие, украшенные лепниной потолки белили столько раз, что побелка отслаивалась, как глазурь на торте. Лампы в древней бронзовой люстре неяркие, так что комната купается в теплом оранжевом сиянии. Напротив мраморного камина потертая софа с бархатной обивкой, на стене зеркало в позолоченной оправе.
– У тебя так красиво! – прошептала я.
– Столько лет живу на чужбине, что решил: моим маленьким домом будет эта квартира. Ты меня понимаешь?
Я кивнула. Понимаю, хотя сама поступила иначе: целых три года живу на чемоданах, в любую минуту готовая вернуться в Нью-Хэмпшир.
У Массимо так уютно… Если бы увидела его квартиру пару часов назад, еще раз убедилась бы, что он гей. Разве обычный мужчина станет так о себе заботиться? По-моему, нет. У них всегда стопки грязных тарелок в раковине и пивные бутылки на окне.
– Смотри, автоответчик мигает! – воскликнул Массимо, помогая мне раздеться. – Давай послушаем, кто это!
Я присела на софу. На каминной полке фотографии. Семья Массимо. Все такие красивые, счастливые…
– Мои папа, мама и сестры, – проговорил хозяин квартиры. Похоже, он сильно скучает.
Бип-бип! Массимо нажал на кнопку автоответчика.
– Алло! Массимо? Bonjour! Ты дома? – зазвучал под высоким потолком голос Жан-Люка. Долгая пауза. – Merde! Слушай, позвони мне, пожалуйста, ладно?
Массимо горестно покачал головой:
– Жан-Люк в своем репертуаре.
– Почему?
– Просто извиниться не может!
– С чего ты решил, что он хочет извиниться? – спросила я.
– А как иначе? Не думай, что он жалеет о том, что вел себя как последний, извини за выражение, урод! Просто посчитал, сколько денег потеряет, если мы с тобой уйдем.
Я сняла туфли – ноги гудели от долгой ходьбы. Боже, как у него уютно!
– Ну, bella mia… – Массимо прижал меня к себе и нежно провел по щеке. – Кажется, я выиграл.
– Думаю, да…
Вообще-то он еще не выиграл, но разве я могла возразить? Не возражала я и когда Массимо разжег камин и, опустившись нарочито медленно, снял с меня блузку, лифчик, брюки… А потом он покрыл все мое тело поцелуями.
– Когда ты это понял? – шепотом спросила я. Его ласки были такими настойчивыми, будто он много лет укрощал свою страсть.
– Давно, – отозвался Массимо, – очень давно. Я так долго ждал…
Я не думала ни о том, что мы слишком торопимся, ни о том, что случится завтра. Я вообще не думала. Мир растворился в вечерней розовой дымке. Не было ни Жан-Люка, ни сомнений, ни страха. Только мягкое потрескивание пламени, страстный шепот: «Bella mia, cara mia*», – и бесконечная нежность.
На следующий день Жан-Люк был похож на побитую собаку. Казалось, он искренне раскаивается… Но я едва его замечала. Первую из двадцати клиенток обслужила чисто автоматически, улыбаясь и тихо напевая. Я была готова любить весь этот мир, и с каждой минутой все сильнее – такой счастливой сделал меня Массимо.
Вторая посетительница принесла шубку из монгольской овчины – знаете, такой мех с длинным волнистым ворсом?
– Джорджия, милая, добавьте бликов на шубку, а то мех немного потускнел.
С такими просьбами ко мне еще не обращались, и в любой другой день настроение было бы безнадежно испорчено. А сегодня я как ни в чем не бывало повесила шубку на спинку кресла и попросила ассистентку приготовить состав.
Массимо… С ним так спокойно и легко! Прошлой ночью мы почти не спали и, естественно, не отвечали на многочисленные звонки Жан-Люка.
– Массимо? Алло! Алло! Где ты ходишь? Позвони мне, ладно? Немедленно – tout de suite!
– Mon ami, я… я так виноват. Пожалуйста, прости! Я вел себя как идиот! Увидимся утром, хорошо?
Массимо рассмеялся, а я, прижавшись к его груди, слушала, как бьется сердце.
– Бедный Жан-Люк! Наверное, представил, что скажет всем, кто записан к нам на завтрашнее утро. Бесплатным маникюром тут не отделаешься!
– Зато как он обрадуется, увидев нас в салоне! – Я жадно вдыхала аромат его разгоряченного тела.
– А мы хотим вернуться?
– Конечно, хотим! – воскликнула я. Он что, шутит? Чем будет моя жизнь без «Жан-Люка»?
– Ну ладно…
Итак, мы вернулись! Массимо стриг ведущую какого-то телешоу, не помню, как ее зовут. Типично телевизионная стрижка: волосы до плеч плюс короткая челка. Как тщательно он филирует концы! Женщина улыбалась, жестикулировала, на красивом лице ежесекундно отражались эмоции, только лоб оставался неподвижным. Она не первая, у кого я это замечаю! Появился новый вид инъекций, которые парализуют лицевые мышцы, таким образом препятствуя образованию морщин. Называется он «Ботокс» и заменяет или хотя бы на время устраняет потребность в подтяжках. Хмурилась ведущая или улыбалась – лоб оставался гладким, как замерзшее озеро.
– Что мы сделаем сегодня? – Голос очередной посетительницы вырвал меня из сладкого мира грез. Это старая клиентка, брокерша с Уолл-стрит. В любую погоду она носит туфли на десятисантиметровых каблуках и сумочку от «Гермес» в тон. Я всегда красила ее одинаково: теплые золотистые блики, чтобы оживить вялые темно-русые пряди.
– А что бы вам хотелось?
– Что-нибудь новенькое!
Так, ассистентка уже приготовила золотистую осветляющую краску… Как же зовут мою клиентку? Элис? Элисон? Лица и прически я запоминаю сразу, а вот с именами немного сложнее. Брокерша, как бы ее ни звали, выглядела далеко не лучшим образом: слишком сильно похудела, а морщин столько, что захотелось лично раздобыть для нее «Ботокс».
– Что случилось?
– Ничего… Просто тяжелый день.
– Может, сделаем мелирование посветлее? – предложила я. К счастью, выбор большой: платиновый блондин, золотистый, медовый…
Кожа у нее желтоватая, так что пепельные оттенки отпадают.
– Рыжий! – выпалила брокерша. – Покрасьте меня в рыжий!
– Рыжий?
– Да, да, – зачастила она, – так будет лучше всего!
– Послушайте, – я украдкой взглянула на ее карточку, – Аманда, рыжий не самая лучшая идея. Может, лучше медовый блонд, на три тона светлее основной массы волос…
– Нет! – перебила она. – Хочу рыжий, огненно-рыжий!
Похоже, она была готова расплакаться.
– Аманда, – мягко начала я, – что бы с вами ни происходило, сейчас не лучшее время для кардинальных перемен. Если через две недели не передумаете краситься в рыжий, приходите, и мы подберем подходящий оттенок. Просто чувствую: сегодня менять ничего не стоит. Новый цвет вам не понравится, и вы уйдете к другому колористу… А мне не хотелось бы терять такую клиентку.
Брокерша кивнула и украдкой вытерла слезы.
– Купите себе какую-нибудь приятную мелочь. – Я махнула в сторону Пятьдесят седьмой улицы. – По крайней мере покупку всегда можно вернуть, если не понравится.
Аманда поднялась с кресла и расцеловала меня в обе щеки.
– Вы правы, абсолютно правы, – чуть слышно сказала она.
– Надеюсь, у вас все образуется…
Я встретилась глазами с Массимо. Неужели он все видел? Кажется, да. Я получила воздушный поцелуй, а посмотрев в зеркало, заметила, что за нами следит Патрик. Мой приятель скорчил выразительную гримасу.
В тот день в салоне все было не так, как всегда. Мы с Патриком то и дело переглядывались и хихикали, в обеденный перерыв Массимо пригласил меня в кафе, а бедный Жан-Люк никак не мог понять, что происходит.
Мираж
Пожалуй, главные составляющие успеха Жан-Люка – бьющие через край амбиции и честолюбие. Поэтому его так раздражали Хироши, Джон Сахаг и Оскар Бланди. Он должен быть первым и только первым, чего бы это ни стоило. Поэтому, когда он заговорил о расширении, никто не удивился. Неугомонному французу мало, что салон пользуется бешеной популярностью, на все лады расхваливается в глянцевых журналах, а их с Кэтрин приглашают на престижные светские мероприятия.Нет, ему все мало! Права была мама, когда сказала, что от слишком амбициозных людей лучше держаться подальше. С каждым днем ладить с маэстро становилось сложнее и сложнее.
В последний четверг перед Рождеством Массимо, Патрик и я получили по почте приглашения. На плотной, пахнущей ванилью бумаге элегантным почерком Жан-Люка было написано: «Приглашаю на коктейль в «Карлайл» сегодня, в семь часов». Этакий завуалированный приказ, причем отданный в последний момент, чтобы отрезать возможные пути к отступлению. Разве кто-нибудь рискнет не прийти?
– Кто знает, что он задумал? – спросил Патрик во время утреннего кофе в подсобке.
– Наверное, хочет поблагодарить нас за отличную работу, – предположила я.
– Ха-ха-ха! – деланно рассмеялся мой приятель.
– Кажется, я знаю, но говорить не хочу. – Массимо взглянул на часы. – Через девять часов сами все узнаете.
В подсобке ничто не напоминает о приближении праздников: ни венка, ни гирлянды, ни елочки. Все так же, как всегда: потертые столы, сумки, пакеты, в холодильнике – пластиковые контейнеры с ленчем, которые приносят ассистентки. Да, ленч на Пятьдесят седьмой стрит не каждому по карману.
Зато зал пропитан духом Рождества: на окнах гирлянды в виде белых звезд, большая пихта, украшенная заказанными в Париже игрушками, в знак уважения к клиентам-иудеям – электрическая менора, из стереоустановки льются рождественские гимны.
И подарки, подарки, подарки. В основном наличными – сотня, две, пореже – чеки на пятьсот долларов и тысячу. Настоящих подарков куда меньше: шампанское, бельгийский шоколад, кашемировые шарфы и свитера и мой любимый, уже ставший традиционным – маленькая коробочка от «Гермес», а внутри, в вакуумном пакетике, тридцать граммов марихуаны. Дорогой подарок из года в год приносила владелица студии звукозаписи. Я ведь не курю травку, вот бы продать ее тем, кому она нужнее! Но так и на торговле наркотиками можно попасться…