Страница:
До сих пор Кювье был окружён для них ореолом, стоял на незыблемой высоте. Теперь их вера в него была подорвана. Порядок мироздания оказался совсем иным, и друзья потеряли уважение к этому великому человеку.
Из биографий учёных и популярных книжек они почерпнули кое-какие сведения о доктринах Ламарка и Жоффруа Сент-Илера.
Всё это противоречило их прежним представлениям и учению церкви.
Бувар испытал при этом облегчение, точно освободился от пут.
— Хотел бы я послушать, что скажет теперь достопочтенный Жефруа о всемирном потопе!
Друзья застали аббата в садике, где он поджидал членов церковного совета, которые должны были обсудить с ним вопрос о приобретении нового церковного облачения.
— Что вам угодно, господа?..
— Мы пришли за разъяснением…
Первым заговорил Бувар:
— Что означают такие выражения из книги Бытия, как «бездна развёрзлась» и «хляби небесные»? Ведь бездна не может развёрзнуться и в небе нет хлябей!
Аббат опустил глаза и, помолчав, ответил, что следует делать различие между духом и буквой. Понятия, которые сначала нас смущают, становятся вполне закономерными, если в них вдуматься.
— Прекрасно, но как объяснить то место в Библии, где говорится, что дождевая вода залила величайшие горы в две мили высотой. Подумайте только: две мили! Слой воды толщиною в две мили!
Подошедший в эту минуту мэр воскликнул:
— Вот бы искупаться, разрази меня бог!
— Согласитесь, — прибавил Бувар, — что Моисей чертовски преувеличивает.
Священник, читавший когда-то Бональда, возразил:
— Не знаю, какие соображения руководили им; вероятнее всего, желание внушить спасительный страх народам, которыми он управлял!
— Но откуда взялась такая масса воды?
— Кто знает! Воздух превратился в дождь, как это бывает постоянно на наших глазах.
В калитку вошёл податной инспектор, г‑н Жирбаль, с помещиком, капитаном Герто; трактирщик Бельжамб вёл под руку бакалейщика Ланглуа, который передвигался с трудом из-за катара.
Не обращая на них внимания, в разговор вмешался Пекюше:
— Прошу прощения, г‑н Жефруа. Вес атмосферы — и наука доказывает это — равен весу слоя воды толщиною в десять метров, который покрыл бы весь земной шар. Следовательно, если бы воздух сгустился и выпал на землю в виде дождя, это весьма мало увеличило бы массу существующих вод.
Члены церковного совета, удивлённо тараща глаза, слушали Пекюше.
Священник вышел из терпения.
— Не станете же вы отрицать, что в горах были найдены раковины! Кто их туда занёс, если не потоп? Ведь раковины не произрастают на грядках, как морковь!
Рассмешив этими словами собравшихся, он прибавил, поджав губы:
— Если только ваша наука не считает и это возможным!
Бувар пустился было в спор, сославшись на теорию горообразования Эли де Бомона.
— Не слыхал о таком! — возразил аббат.
Фуро поспешил вставить своё слово:
— Бомон, уроженец Кана? Я как-то встретил его в префектуре!
— Но если бы ваш потоп нёс с собой раковины, — не унимался Бувар, — их находили бы на поверхности Земли, а не на глубине трёхсот метров.
Священник сослался на достоверность Священного писания, на древние предания и на животных, обнаруженных замёрзшими в сибирских льдах.
Но это вовсе не доказывает, что люди жили одновременно с этими ископаемыми! По утверждению Пекюше, земля гораздо старше человека.
— Дельта Миссисипи образовалась десятки тысяч лет тому назад. Наша эпоха насчитывает по крайней мере сто тысяч лет. Списки Манефона…
Появился граф де Фаверж.
При его приближении все умолкли.
— Продолжайте, пожалуйста. О чём вы говорили?
— Эти господа нападают на меня, — ответил аббат.
— Из-за чего?
— Из-за Священного писания, граф!
Бувар тут же заявил, что в качестве геологов они вправе оспаривать религию.
— Берегитесь, дорогой мой, — заметил граф. — Вам, вероятно, известно изречение: кто мало знает, тот отходит от религии; кто много знает, тот возвращается к ней.
И добавил высокомерно и вместе с тем по-отечески:
— Верьте мне: вы вернётесь к религии, непременно вернётесь!
— Согласен! Но можно ли верить книге, в которой говорится, будто свет был сотворён прежде солнца, словно солнце — не единственный источник света?!
— Вы забываете о северном сиянии, — заметил священник.
Не отвечая ему, Бувар стал решительно опровергать то место в Библии, где сказано, что свет был с одной стороны, а тьма с другой, что утро и вечер существовали до появления светил и что животные появились внезапно, а не эволюционным путём.
Дорожки были слишком узки, и спорщики, размахивая руками, шагали прямо по грядкам. У Ланглуа начался приступ кашля. Капитан кричал:
— Вы революционеры!
Жирбаль взывал:
— Тише! Тише! Спокойнее!
Священник возмущался:
— Да это же настоящий материализм!
Фуро уговаривал:
— Займёмся лучше вопросом о церковном облачении.
— Дайте же мне договорить!
И Бувар, разгорячившись, стал доказывать, будто человек произошёл от обезьяны.
Члены церковного совета переглянулись в полном недоумении, словно хотели убедиться, что они не обезьяны.
— Сравним плод человека, собаки, птицы, лягушки… — продолжал Бувар.
— Довольно!
— Я пойду ещё дальше! — кричал Пекюше. — Человек произошёл от рыбы!
Раздался хохот, но Пекюше не смутился:
— В Теллиамеде, арабской книге…
— За дело, господа!..
Члены церковного совета вошли в ризницу.
Друзьям не удалось посрамить аббата Жефруа, как они надеялись; поэтому Пекюше нашёл в нём «нечто иезуитское».
Северное сияние всё же не давало им покоя, и они обратились к руководству д’Орбиньи.
Существует гипотеза, выдвинутая для объяснения сходства окаменелых растений Баффинова залива с нынешней экваториальной флорой. Предполагается, что на месте солнца было некогда громадное светило, ныне исчезнувшее, и северное сияние есть не что иное, как оставленный им след.
Затем у них возникло сомнение относительно происхождения человека; не зная, к кому обратиться, они вспомнили о Вокорбее.
Врач не исполнил своих угроз. Как и прежде, он проходил по утрам мимо их изгороди и колотил по ней палкой, не пропуская ни одной жерди.
Бувар подкараулил его как-то и задал интересующий их вопрос по антропологии:
— Правда ли, что человеческий род произошёл от рыб?
— Какая чепуха!
— Скорее всего, от обезьян! Как вы полагаете?
— Прямым путём? Нет, это невозможно!
Кому верить? Ведь доктор-то не связан с религией.
Бувар и Пекюше продолжали свои изыскания, но без прежнего пыла; им надоели эоцен и миоцен, остров Юлия, сибирские мамонты и всевозможные ископаемые — эти «достоверные свидетельства минувших эпох», как называют их учёные. В один прекрасный день Бувар швырнул на землю свой ранец и заявил, что по горло сыт геологией.
— Геология слишком несовершенна! Специалистами изучены лишь несколько мест в Европе. А всё остальное, включая океанские глубины, навеки останется неизвестным.
Когда же Пекюше заговорил о царстве минералов, Бувар воскликнул:
— Не верю я в царство минералов! Подумай только: в образовании кремня, мела, а быть может, и золота принимали участие органические вещества! Разве алмаз не был углём? Разве каменный уголь — не смесь различных растений? Если нагреть его — уж не помню до скольких градусов, — получим древесные опилки; значит, всё проходит, всё разрушается, всё преобразуется. Мироздание неустойчиво, изменчиво. Лучше займёмся чем-нибудь другим!
Бувар лёг на спину и задремал, а Пекюше предался размышлениям, опустив голову и обхватив руками колено.
Тропинка шла среди мхов, в тени ясеней с их трепетной прозрачной листвой; в воздухе стоял пряный запах нагретой мяты, дягиля, лаванды; было душно; Пекюше, погружённый в сонную одурь, грезил о бесчисленных, рассеянных вокруг него существованиях, о жужжащих насекомых, об источниках, скрытых под травой, о соке растений, о птицах в гнездах, о ветре, облаках, обо всей природе, не пытаясь проникнуть в её тайны, завороженный её могуществом, подавленный её величием.
— Пить хочется, — проговорил Бувар, проснувшись.
— И мне тоже! Хорошо бы выпить чего-нибудь!
— Нет ничего легче, — заметил проходивший мимо мужчина в блузе, с доской на плече.
Друзья узнали бродягу, которого Бувар угостил как-то вином. Он, казалось, помолодел на десять лет; волосы у него были в завитках, усы напомажены, походка вразвалку на парижский манер.
Шагов через сто он открыл ворота во двор, приставил доску к стене и ввёл посетителей в просторную кухню.
— Мели! Где ты, Мели?
Появилась молоденькая девушка, выслушала приказ «нацедить винца» и вернулась к столу, чтобы прислуживать господам.
Под серым полотняным чепцом виднелись причёсанные на пробор волосы цвета спелой пшеницы. Убогое платьице плотно облегало тонкую фигуру. У девушки был правильный носик, голубые глаза, во всём её облике было что-то милое, деревенское и простодушное.
— Славненькая девчонка, правда? — спросил столяр, когда она подавала стаканы. — Можно побожиться, что это барышня, переодетая крестьянкой! А работяга хоть куда! Бедняжечка ты моя, погоди немного: разбогатею и женюсь на тебе!
— Всё-то вы глупости говорите, господин Горжю, — ответила девушка нежным голоском, растягивая слова.
В кухню вошёл конюх, полез в старый сундук за овсом и с такой силой захлопнул крышку, что от неё отскочил кусочек дерева.
Горжю вспылил и принялся ругать этих нескладных «деревенских увальней»; затем встал на колени перед ларем и принялся искать повреждённое место. Пекюше подошёл, чтобы помочь ему, и разглядел под слоем пыли человеческие фигуры.
Это был ларь эпохи Возрождения с витым орнаментом внизу, с виноградными лозами по углам и колонками, делившими на пять частей его лицевую сторону. Посредине была изображена Венера-Анадиомена в раковине, затем Геракл и Омфала, Самсон и Далила, Цирцея со свиньями, дочери Лота, подносящие вино своему отцу; ларь пришёл в ветхость, был изъеден жучками, а правой стенки вообще недоставало. Горжю взял свечку, чтобы показать Пекюше его левую стенку, на которой вырисовывалось райское дерево, а под ним Адам и Ева в крайне непристойной позе.
Бувар тоже залюбовался ларем.
— Если сундук вам нравится, его могут уступить по дешёвке.
Друзья колебались: ведь ларь надо реставрировать.
Горжю с готовностью брался за это дело: он сам был краснодеревцем.
— Идёмте со мной!
Он повёл Пекюше во двор, где г‑жа Кастильон, хозяйка, развешивала бельё.
Вымыв руки, Мели взяла с подоконника кружево с коклюшками, села поближе к свету и принялась за работу.
Дверной проём служил ей как бы рамой, коклюшки скользили в руках с щёлканьем кастаньет; девушка сидела неподвижно, склонив головку.
Бувар спросил, откуда она родом, кто её родители, какое жалование она получает.
Оказалось, что Мели сирота, приехала сюда из Уистрегама и зарабатывает одну пистоль в месяц. Девушка так понравилась Бувару, что ему захотелось нанять её в помощь старухе Жермене.
Вернулся Пекюше с фермершей, и, пока они толковали о продаже ларя, Бувар спросил шёпотом Горжю, не согласится ли Мели поступить к нему служанкой.
— Понятно, согласится!
— Хорошо, — сказал Бувар, — но мне ещё надо посоветоваться с другом.
— Я помогу вам, помалкивайте только из-за хозяйки.
Сделка состоялась, и ларь был куплен за тридцать пять франков. О его починке надо было условиться особо.
Как только друзья вышли во двор, Бувар сообщил о своём намерении нанять Мели.
Пекюше остановился (дабы лучше поразмыслить), открыл табакерку, заложил в нос понюшку и, высморкавшись, ответил:
— Ну что ж, превосходная мысль! Бог мой, какие тут могут быть разговоры? К тому же ты — хозяин!
Десять минут спустя Горжю показался на краю канавы и окликнул их.
— Когда принести сундук?
— Завтра.
— А как насчёт другого дела?
— Согласны, — ответил Пекюше.
4
Из биографий учёных и популярных книжек они почерпнули кое-какие сведения о доктринах Ламарка и Жоффруа Сент-Илера.
Всё это противоречило их прежним представлениям и учению церкви.
Бувар испытал при этом облегчение, точно освободился от пут.
— Хотел бы я послушать, что скажет теперь достопочтенный Жефруа о всемирном потопе!
Друзья застали аббата в садике, где он поджидал членов церковного совета, которые должны были обсудить с ним вопрос о приобретении нового церковного облачения.
— Что вам угодно, господа?..
— Мы пришли за разъяснением…
Первым заговорил Бувар:
— Что означают такие выражения из книги Бытия, как «бездна развёрзлась» и «хляби небесные»? Ведь бездна не может развёрзнуться и в небе нет хлябей!
Аббат опустил глаза и, помолчав, ответил, что следует делать различие между духом и буквой. Понятия, которые сначала нас смущают, становятся вполне закономерными, если в них вдуматься.
— Прекрасно, но как объяснить то место в Библии, где говорится, что дождевая вода залила величайшие горы в две мили высотой. Подумайте только: две мили! Слой воды толщиною в две мили!
Подошедший в эту минуту мэр воскликнул:
— Вот бы искупаться, разрази меня бог!
— Согласитесь, — прибавил Бувар, — что Моисей чертовски преувеличивает.
Священник, читавший когда-то Бональда, возразил:
— Не знаю, какие соображения руководили им; вероятнее всего, желание внушить спасительный страх народам, которыми он управлял!
— Но откуда взялась такая масса воды?
— Кто знает! Воздух превратился в дождь, как это бывает постоянно на наших глазах.
В калитку вошёл податной инспектор, г‑н Жирбаль, с помещиком, капитаном Герто; трактирщик Бельжамб вёл под руку бакалейщика Ланглуа, который передвигался с трудом из-за катара.
Не обращая на них внимания, в разговор вмешался Пекюше:
— Прошу прощения, г‑н Жефруа. Вес атмосферы — и наука доказывает это — равен весу слоя воды толщиною в десять метров, который покрыл бы весь земной шар. Следовательно, если бы воздух сгустился и выпал на землю в виде дождя, это весьма мало увеличило бы массу существующих вод.
Члены церковного совета, удивлённо тараща глаза, слушали Пекюше.
Священник вышел из терпения.
— Не станете же вы отрицать, что в горах были найдены раковины! Кто их туда занёс, если не потоп? Ведь раковины не произрастают на грядках, как морковь!
Рассмешив этими словами собравшихся, он прибавил, поджав губы:
— Если только ваша наука не считает и это возможным!
Бувар пустился было в спор, сославшись на теорию горообразования Эли де Бомона.
— Не слыхал о таком! — возразил аббат.
Фуро поспешил вставить своё слово:
— Бомон, уроженец Кана? Я как-то встретил его в префектуре!
— Но если бы ваш потоп нёс с собой раковины, — не унимался Бувар, — их находили бы на поверхности Земли, а не на глубине трёхсот метров.
Священник сослался на достоверность Священного писания, на древние предания и на животных, обнаруженных замёрзшими в сибирских льдах.
Но это вовсе не доказывает, что люди жили одновременно с этими ископаемыми! По утверждению Пекюше, земля гораздо старше человека.
— Дельта Миссисипи образовалась десятки тысяч лет тому назад. Наша эпоха насчитывает по крайней мере сто тысяч лет. Списки Манефона…
Появился граф де Фаверж.
При его приближении все умолкли.
— Продолжайте, пожалуйста. О чём вы говорили?
— Эти господа нападают на меня, — ответил аббат.
— Из-за чего?
— Из-за Священного писания, граф!
Бувар тут же заявил, что в качестве геологов они вправе оспаривать религию.
— Берегитесь, дорогой мой, — заметил граф. — Вам, вероятно, известно изречение: кто мало знает, тот отходит от религии; кто много знает, тот возвращается к ней.
И добавил высокомерно и вместе с тем по-отечески:
— Верьте мне: вы вернётесь к религии, непременно вернётесь!
— Согласен! Но можно ли верить книге, в которой говорится, будто свет был сотворён прежде солнца, словно солнце — не единственный источник света?!
— Вы забываете о северном сиянии, — заметил священник.
Не отвечая ему, Бувар стал решительно опровергать то место в Библии, где сказано, что свет был с одной стороны, а тьма с другой, что утро и вечер существовали до появления светил и что животные появились внезапно, а не эволюционным путём.
Дорожки были слишком узки, и спорщики, размахивая руками, шагали прямо по грядкам. У Ланглуа начался приступ кашля. Капитан кричал:
— Вы революционеры!
Жирбаль взывал:
— Тише! Тише! Спокойнее!
Священник возмущался:
— Да это же настоящий материализм!
Фуро уговаривал:
— Займёмся лучше вопросом о церковном облачении.
— Дайте же мне договорить!
И Бувар, разгорячившись, стал доказывать, будто человек произошёл от обезьяны.
Члены церковного совета переглянулись в полном недоумении, словно хотели убедиться, что они не обезьяны.
— Сравним плод человека, собаки, птицы, лягушки… — продолжал Бувар.
— Довольно!
— Я пойду ещё дальше! — кричал Пекюше. — Человек произошёл от рыбы!
Раздался хохот, но Пекюше не смутился:
— В Теллиамеде, арабской книге…
— За дело, господа!..
Члены церковного совета вошли в ризницу.
Друзьям не удалось посрамить аббата Жефруа, как они надеялись; поэтому Пекюше нашёл в нём «нечто иезуитское».
Северное сияние всё же не давало им покоя, и они обратились к руководству д’Орбиньи.
Существует гипотеза, выдвинутая для объяснения сходства окаменелых растений Баффинова залива с нынешней экваториальной флорой. Предполагается, что на месте солнца было некогда громадное светило, ныне исчезнувшее, и северное сияние есть не что иное, как оставленный им след.
Затем у них возникло сомнение относительно происхождения человека; не зная, к кому обратиться, они вспомнили о Вокорбее.
Врач не исполнил своих угроз. Как и прежде, он проходил по утрам мимо их изгороди и колотил по ней палкой, не пропуская ни одной жерди.
Бувар подкараулил его как-то и задал интересующий их вопрос по антропологии:
— Правда ли, что человеческий род произошёл от рыб?
— Какая чепуха!
— Скорее всего, от обезьян! Как вы полагаете?
— Прямым путём? Нет, это невозможно!
Кому верить? Ведь доктор-то не связан с религией.
Бувар и Пекюше продолжали свои изыскания, но без прежнего пыла; им надоели эоцен и миоцен, остров Юлия, сибирские мамонты и всевозможные ископаемые — эти «достоверные свидетельства минувших эпох», как называют их учёные. В один прекрасный день Бувар швырнул на землю свой ранец и заявил, что по горло сыт геологией.
— Геология слишком несовершенна! Специалистами изучены лишь несколько мест в Европе. А всё остальное, включая океанские глубины, навеки останется неизвестным.
Когда же Пекюше заговорил о царстве минералов, Бувар воскликнул:
— Не верю я в царство минералов! Подумай только: в образовании кремня, мела, а быть может, и золота принимали участие органические вещества! Разве алмаз не был углём? Разве каменный уголь — не смесь различных растений? Если нагреть его — уж не помню до скольких градусов, — получим древесные опилки; значит, всё проходит, всё разрушается, всё преобразуется. Мироздание неустойчиво, изменчиво. Лучше займёмся чем-нибудь другим!
Бувар лёг на спину и задремал, а Пекюше предался размышлениям, опустив голову и обхватив руками колено.
Тропинка шла среди мхов, в тени ясеней с их трепетной прозрачной листвой; в воздухе стоял пряный запах нагретой мяты, дягиля, лаванды; было душно; Пекюше, погружённый в сонную одурь, грезил о бесчисленных, рассеянных вокруг него существованиях, о жужжащих насекомых, об источниках, скрытых под травой, о соке растений, о птицах в гнездах, о ветре, облаках, обо всей природе, не пытаясь проникнуть в её тайны, завороженный её могуществом, подавленный её величием.
— Пить хочется, — проговорил Бувар, проснувшись.
— И мне тоже! Хорошо бы выпить чего-нибудь!
— Нет ничего легче, — заметил проходивший мимо мужчина в блузе, с доской на плече.
Друзья узнали бродягу, которого Бувар угостил как-то вином. Он, казалось, помолодел на десять лет; волосы у него были в завитках, усы напомажены, походка вразвалку на парижский манер.
Шагов через сто он открыл ворота во двор, приставил доску к стене и ввёл посетителей в просторную кухню.
— Мели! Где ты, Мели?
Появилась молоденькая девушка, выслушала приказ «нацедить винца» и вернулась к столу, чтобы прислуживать господам.
Под серым полотняным чепцом виднелись причёсанные на пробор волосы цвета спелой пшеницы. Убогое платьице плотно облегало тонкую фигуру. У девушки был правильный носик, голубые глаза, во всём её облике было что-то милое, деревенское и простодушное.
— Славненькая девчонка, правда? — спросил столяр, когда она подавала стаканы. — Можно побожиться, что это барышня, переодетая крестьянкой! А работяга хоть куда! Бедняжечка ты моя, погоди немного: разбогатею и женюсь на тебе!
— Всё-то вы глупости говорите, господин Горжю, — ответила девушка нежным голоском, растягивая слова.
В кухню вошёл конюх, полез в старый сундук за овсом и с такой силой захлопнул крышку, что от неё отскочил кусочек дерева.
Горжю вспылил и принялся ругать этих нескладных «деревенских увальней»; затем встал на колени перед ларем и принялся искать повреждённое место. Пекюше подошёл, чтобы помочь ему, и разглядел под слоем пыли человеческие фигуры.
Это был ларь эпохи Возрождения с витым орнаментом внизу, с виноградными лозами по углам и колонками, делившими на пять частей его лицевую сторону. Посредине была изображена Венера-Анадиомена в раковине, затем Геракл и Омфала, Самсон и Далила, Цирцея со свиньями, дочери Лота, подносящие вино своему отцу; ларь пришёл в ветхость, был изъеден жучками, а правой стенки вообще недоставало. Горжю взял свечку, чтобы показать Пекюше его левую стенку, на которой вырисовывалось райское дерево, а под ним Адам и Ева в крайне непристойной позе.
Бувар тоже залюбовался ларем.
— Если сундук вам нравится, его могут уступить по дешёвке.
Друзья колебались: ведь ларь надо реставрировать.
Горжю с готовностью брался за это дело: он сам был краснодеревцем.
— Идёмте со мной!
Он повёл Пекюше во двор, где г‑жа Кастильон, хозяйка, развешивала бельё.
Вымыв руки, Мели взяла с подоконника кружево с коклюшками, села поближе к свету и принялась за работу.
Дверной проём служил ей как бы рамой, коклюшки скользили в руках с щёлканьем кастаньет; девушка сидела неподвижно, склонив головку.
Бувар спросил, откуда она родом, кто её родители, какое жалование она получает.
Оказалось, что Мели сирота, приехала сюда из Уистрегама и зарабатывает одну пистоль в месяц. Девушка так понравилась Бувару, что ему захотелось нанять её в помощь старухе Жермене.
Вернулся Пекюше с фермершей, и, пока они толковали о продаже ларя, Бувар спросил шёпотом Горжю, не согласится ли Мели поступить к нему служанкой.
— Понятно, согласится!
— Хорошо, — сказал Бувар, — но мне ещё надо посоветоваться с другом.
— Я помогу вам, помалкивайте только из-за хозяйки.
Сделка состоялась, и ларь был куплен за тридцать пять франков. О его починке надо было условиться особо.
Как только друзья вышли во двор, Бувар сообщил о своём намерении нанять Мели.
Пекюше остановился (дабы лучше поразмыслить), открыл табакерку, заложил в нос понюшку и, высморкавшись, ответил:
— Ну что ж, превосходная мысль! Бог мой, какие тут могут быть разговоры? К тому же ты — хозяин!
Десять минут спустя Горжю показался на краю канавы и окликнул их.
— Когда принести сундук?
— Завтра.
— А как насчёт другого дела?
— Согласны, — ответил Пекюше.
4
Прошло полгода, и друзья стали завзятыми археологами; их дом походил на музей.
В прихожей стояла старая деревянная балка. Геологические образцы загромождали лестницу, огромная цепь лежала на полу вдоль всего коридора.
Бувар и Пекюше сняли дверь между двумя комнатами, рядом со спальнями, заделали вход в одну из них, и получилось просторное помещение.
Переступив порог, посетитель наталкивался на каменную колоду (галло-римский саркофаг), затем взор его привлекали металлические изделия.
На стене, прямо против входа, висела грелка над таганами и каминной плитой с изображением монаха, ласкающего пастушку. На полках стояли светильники, лежали замки, болты, гайки. Пол был завален битой красной черепицей. На столе посреди комнаты были выставлены самые редкостные вещи: каркас старинного нормандского чепца, две глиняные урны, медали, бутыль опалового стекла. На спинку коврового кресла был наброшен гипюр в форме треугольника. Кусок кольчуги украшал правую перегородку, а под ним покоился на подставке уникальный экспонат — алебарда.
Во второй комнате, куда вели две ступеньки, хранились старинные книги, привезённые Буваром и Пекюше из Парижа, а также книги, найденные ими по приезде в одном из шкафов. Створки этого шкафа были сняты, и он назывался у них библиотекой.
Родословное древо семейства Круамар занимало всю внутреннюю часть двери. На деревянной обшивке стены выделялся пастельный портрет дамы времён Людовика XV, а против него — портрет Бувара-отца. На камине взор привлекали чёрное фетровое сомбреро и огромный башмак на деревянной подошве, наполненный сухими листьями, служивший некогда птичьим гнездом.
Два кокосовых ореха (они принадлежали Пекюше с юных лет) красовались по бокам фаянсового бочонка, на котором сидел верхом тоже фаянсовый поселянин. Рядом, в соломенной корзинке, хранилась децима — медная монетка, найденная в животе утки.
Против библиотеки возвышался комод с инкрустациями из ракушек и плюшевыми украшениями. На нём стояли такие достопримечательности, как кошка с мышью в зубах (окаменелость из Сент-Аллира), шкатулка из ракушек для рукоделия и графин из-под водки с грушей сорта бонкретьен внутри.
Но лучше всего была статуя св. Петра в оконной амбразуре! Правой рукой в перчатке он сжимал ярко-зелёный ключ от рая. Его небесно-голубая риза была расшита лилиями, а тёмно-жёлтая остроконечная тиара напоминала пагоду. У святого были нарумяненные щеки, круглые большие глаза, открытый рот и вздёрнутый кривой нос. Над статуей висел балдахин из старого ковра, на котором можно было разглядеть двух амуров в венке из роз, а у её подножия возвышался, наподобие колонны, горшок из-под масла с надписью белыми буквами по шоколадному фону: «Сделан в присутствии Его Королевского Высочества герцога Ангулемского, в Нороне, 3 октября 1817 года».
Лежа в постели, Пекюше рассматривал издали все эти сокровища, а иногда уходил в спальню Бувара, чтобы удлинить перспективу.
Одно место под кольчугой оставалось свободным — оно предназначалось для ларя эпохи Возрождения.
Ларь был не закончен, Горжю всё ещё работал над ним в пекарне, выстругивал филенки, прилаживал их и снова разнимал.
В одиннадцать часов он завтракал, балагурил с Мели, потом исчезал и больше не показывался.
Чтобы найти мебель под стать старинному ларю, Бувар и Пекюше отправились на поиски. То, что они приносили, обычно оказывалось негодным, но им попадалось множество любопытных вещей. Пристрастившись к собиранию безделушек, они увлеклись средневековьем.
Они начали посещать соборы; высокие нефы, отражавшиеся в чашах со святой водой, витражи, сверкавшие как драгоценности, гробницы в глубине часовен, таинственный полумрак в криптах, прохлада каменных стен — всё вызывало у них восхищение и благоговейный трепет.
Вскоре оба научились разбираться в эпохах и стилях; пренебрегая объяснениями пономаря, они говорили друг другу:
— Ага! Вот романская апсида… А это двенадцатый век! Вот опять пламенеющая готика!
Они силились понять значение вырезанных на капителях орнаментов, например, двух грифонов, клюющих дерево в цвету на колонне в Мариньи. Лица певчих с громадными челюстями, изображённые на карнизах с Фегероле, Пекюше определил как сатиру, а мужская фигура в бесстыдной позе на оконной раме в Герувиле, по мнению Бувара, доказывала, что наши предки любили непристойности.
Приятели не выносили ни малейших признаков упадка. Им всюду мерещился упадок; оштукатуренная заново стена приводила их в негодование, они громко возмущались вандализмом.
Однако их удивляло, что стиль памятников не всегда соответствует той эпохе, когда они построены. Полукруглая арка XIII века до сих пор встречается в Провансе. Стрельчатый свод, возможно, существовал с незапамятных времен. И учёные всё ещё спорят, какой стиль древнее — романский или готический. Такое отсутствие точных сведений крайне их раздражало.
После церквей Бувар и Пекюше начали осматривать феодальные крепости в Донфроне и Фалезе. Они восхищались пазами подъёмной решётки под воротами, а взобравшись на башню, любовались панорамой: отсюда открывался вид на всю равнину, на кровли города, перекрёстки улиц, на площадь, запруженную повозками, на речку, где женщины полоскали бельё. Крепостная стена обрывалась прямо в ров, заросший кустарником, и они бледнели от страха, представляя себе, как воины лезли на приступ, вися на приставных лестницах. Друзья были не прочь спуститься в подземелья крепости, но Бувару мешал его толстый живот, а Пекюше боялся змей.
Им захотелось осмотреть старинные замки в Кюрси, Бюли, Фонтенейе, Лемармионе, Аргуже. Там иногда, где-нибудь за углом, позади навозной кучи, возвышается башня времён Каролингов. Кухня с каменными скамьями напоминает о рыцарских пирах. Некоторые из этих замков всё ещё сохраняют грозный вид; там остались следы трёх поясов укреплений, бойницы под лестницей, высокие островерхие башенки. Там есть залы, где лучи солнца, проникая через окно времён Валуа с выточенной, как слоновая кость, резной рамой, освещают рассыпанные зёрна сурепицы, которые сушатся на полу. Там часовни обращены в амбары. Надписи на надгробных камнях стерлись. Посреди пустыря торчит обломок стены, сверху донизу заросший плющом, который колыхается на ветру.
Друзья охотно накупили бы множество вещей; они заглядывались то на оловянный кувшин, то на стразовую пряжку, то на ситец в крупных разводах. Удерживал их недостаток денег.
Случайно они откопали у какого-то лудильщика в Балеруа готический витраж, который как раз подошёл по размеру к правой половине оконной рамы возле кресла. Колокольня Шавиньоля, видневшаяся вдали сквозь разноцветное стекло, казалась им теперь поразительно красивой.
Горжю смастерил из нижней стенки какого-то шкафа аналой и поставил перед окном — он всячески поощрял их одержимость.
Этих маньяков интересовали даже те памятники, о которых никто ничего не знал, например, загородная резиденция епископов в Сезе.
В Байе, по свидетельству археолога де Комона, в древности существовал театр. Они бросились туда, но не обнаружили никаких следов.
Возле деревни Монреси есть знаменитый луг, где некогда откопали множество древних монет. Они надеялись собрать там обильную жатву. Но сторож даже не пустил их туда.
Не повезло им и в розысках канала между водоёмом в Фалезе и предместьем Кана. Утки, которых туда пустили, якобы выплыли в Воселе, крякая «кан, кан, кан», откуда и произошло название города.
Никакие хлопоты их не пугали, никакие жертвы не останавливали.
Согласно преданию, в 1816 году, в Мениль-Вилемане, г‑н Галерон позавтракал на постоялом дворе, заплатив четыре су. Они заказали там те же блюда, но обнаружили с удивлением, что времена изменились и цены тоже.
Кто основал аббатство св. Анны? Есть ли родство между моряком Онфруа, привёзшим в XII веке новый сорт картофеля, и Онфруа, который стал губернатором Гастингса после его завоевания? Где раздобыть величайшую редкость — «Коварную гадалку», комедию в стихах некоего Дютрезора, написанную в Байе? При Людовике XIV некий Герамбер Дюпати или Дюпастис Герамбер написал нигде не опубликованный сборник анекдотов об Аржантане; как разыскать эти анекдоты? Какова судьба рукописных мемуаров г‑жи Дюбуа де ла Пьер, которыми пользовался в неизданной истории Легля викарий Сен-Мартена, Луи Даспре? Сколько проблем надо разрешить, сколько фактов установить!
Ведь нередко какая-нибудь мелкая подробность приводит к открытиям необычайной ценности.
И вот, снова облачившись в блузы, чтобы не вызывать подозрений, они стали ходить по домам под видом коробейников и скупать старые бумаги. Им продавали макулатуру целыми охапками. Но это были ученические тетради, счета, старые газеты — словом, всякий хлам.
Наконец Бувар и Пекюше обратились к Ларсонеру.
Тот был поглощён историей кельтов и, ответив им вкратце, сам засыпал их вопросами.
Сохранились ли в их округе следы культа пса, которые наблюдают в Монтаржи? Какие интересные подробности замечали они на празднествах «огни св. Иоанна», в свадебных обрядах, в народных поговорках и т.п.? Учёный даже поручил им собрать для него несколько кремнёвых топориков, так называемых celtae, которыми пользовались друиды во время «кровавых жертвоприношений».
Горжю притащил им целую дюжину топориков; они отослали Ларсонеру один похуже, остальными украсили свою коллекцию.
Они обходили комнаты музея с гордостью, сами обметали пыль, хвастались всем знакомым каждой новинкой.
Однажды после полудня к ним пришли г‑жа Борден и г‑н Мареско, чтобы осмотреть достопримечательности музея.
Бувар их встретил и стал давать объяснения, начиная с прихожей.
Вон та балка — не что иное, как перекладина старой фалезской виселицы; продавший её столяр доподлинно знает это со слов своего деда.
Толстая цепь в коридоре найдена в подземной темнице Тортевальской башни. Нотариус возразил, что точно такие же цепи повсюду висят на тумбах у подъездов, но Бувар был убеждён, что к ней приковывали узников в темнице. Потом он распахнул дверь в первую залу.
— Зачем столько черепиц? — воскликнула г‑жа Борден.
— Чтобы нагревать парильню. Но давайте осматривать всё по порядку. Вот этот саркофаг мы отыскали на постоялом дворе, где он служил для водопоя.
Тут Бувар приподнял две урны с землёй, то есть с прахом покойника, и, поднеся к глазам флакон, показал, как римляне, скорбя об усопшем, лили туда слёзы.
— Но у вас тут всё так печально, так уныло! — вздохнула г‑жа Борден.
Бувар согласился, что это зрелище слишком мрачно для дамы, и вынул из коробки несколько медных монет и серебряный динарий.
Г‑жа Борден спросила нотариуса, сколько бы это стоило на нынешние деньги.
Нотариус, рассматривая кольчугу, нечаянно уронил её на пол, рассыпав несколько колец. Бувар постарался скрыть свою досаду.
Желая оказать любезность гостям, он даже снял со стены алебарду и, размахивая ею, приседая, топая ногой, показал, как подсекают поджилки у коня, колют штыком, разят врага. Вдова нашла, что он молодец хоть куда.
Она восхитилась комодом из ракушек. Сенталирская кошечка её поразила, груша в графине впечатления не произвела. Подойдя к камину, она пошутила:
— О, этот головной убор нуждается в починке!
Поля шляпы были прострелены тремя пулями.
Бувар объяснил, что это шляпа атамана разбойников Давида из Базока; во время Директории он был предан и убит на месте.
— Туда ему и дорога! — заключила г‑жа Борден.
Мареско, осматривая коллекцию, презрительно усмехался. Он не понимал, для чего хранить деревянный башмак, служивший когда-то вывеской у сапожника, и что хорошего в фаянсовом бочонке, в обыкновенном кувшине для сидра, а на св. Петра с его пьяной физиономией было, по правде говоря, противно смотреть!
— Вам он, должно быть, дорого обошёлся, — заметила г‑жа Борден.
— О нет, не слишком, не слишком.
Им уступил его за пятнадцать франков какой-то кровельщик.
Потом она возмутилась неприличным декольте дамы в пудрёном парике.
— Что тут дурного! — возразил Бувар. — Зачем скрывать то, что красиво?
И добавил шёпотом:
— Вы сложены не хуже, я уверен!
Нотариус стоял к ним спиной, изучая генеалогическое древо рода Круамаров. Ничего не ответив, вдова принялась играть длинной часовой цепочкой. Грудь её вздымалась под чёрной тафтой корсажа, и, слегка прищурив глаза, склонив голову, как голубка, она спросила наивным тоном:
— Как звали эту даму?
— Это неизвестно. Она была любовницей регента, — помните, того, кто столько распутничал?
— Ещё бы, в мемуарах той эпохи…
Не докончив фразы, нотариус выразил сожаление, что принц крови, раб своих страстей, подавал столь дурной пример.
В прихожей стояла старая деревянная балка. Геологические образцы загромождали лестницу, огромная цепь лежала на полу вдоль всего коридора.
Бувар и Пекюше сняли дверь между двумя комнатами, рядом со спальнями, заделали вход в одну из них, и получилось просторное помещение.
Переступив порог, посетитель наталкивался на каменную колоду (галло-римский саркофаг), затем взор его привлекали металлические изделия.
На стене, прямо против входа, висела грелка над таганами и каминной плитой с изображением монаха, ласкающего пастушку. На полках стояли светильники, лежали замки, болты, гайки. Пол был завален битой красной черепицей. На столе посреди комнаты были выставлены самые редкостные вещи: каркас старинного нормандского чепца, две глиняные урны, медали, бутыль опалового стекла. На спинку коврового кресла был наброшен гипюр в форме треугольника. Кусок кольчуги украшал правую перегородку, а под ним покоился на подставке уникальный экспонат — алебарда.
Во второй комнате, куда вели две ступеньки, хранились старинные книги, привезённые Буваром и Пекюше из Парижа, а также книги, найденные ими по приезде в одном из шкафов. Створки этого шкафа были сняты, и он назывался у них библиотекой.
Родословное древо семейства Круамар занимало всю внутреннюю часть двери. На деревянной обшивке стены выделялся пастельный портрет дамы времён Людовика XV, а против него — портрет Бувара-отца. На камине взор привлекали чёрное фетровое сомбреро и огромный башмак на деревянной подошве, наполненный сухими листьями, служивший некогда птичьим гнездом.
Два кокосовых ореха (они принадлежали Пекюше с юных лет) красовались по бокам фаянсового бочонка, на котором сидел верхом тоже фаянсовый поселянин. Рядом, в соломенной корзинке, хранилась децима — медная монетка, найденная в животе утки.
Против библиотеки возвышался комод с инкрустациями из ракушек и плюшевыми украшениями. На нём стояли такие достопримечательности, как кошка с мышью в зубах (окаменелость из Сент-Аллира), шкатулка из ракушек для рукоделия и графин из-под водки с грушей сорта бонкретьен внутри.
Но лучше всего была статуя св. Петра в оконной амбразуре! Правой рукой в перчатке он сжимал ярко-зелёный ключ от рая. Его небесно-голубая риза была расшита лилиями, а тёмно-жёлтая остроконечная тиара напоминала пагоду. У святого были нарумяненные щеки, круглые большие глаза, открытый рот и вздёрнутый кривой нос. Над статуей висел балдахин из старого ковра, на котором можно было разглядеть двух амуров в венке из роз, а у её подножия возвышался, наподобие колонны, горшок из-под масла с надписью белыми буквами по шоколадному фону: «Сделан в присутствии Его Королевского Высочества герцога Ангулемского, в Нороне, 3 октября 1817 года».
Лежа в постели, Пекюше рассматривал издали все эти сокровища, а иногда уходил в спальню Бувара, чтобы удлинить перспективу.
Одно место под кольчугой оставалось свободным — оно предназначалось для ларя эпохи Возрождения.
Ларь был не закончен, Горжю всё ещё работал над ним в пекарне, выстругивал филенки, прилаживал их и снова разнимал.
В одиннадцать часов он завтракал, балагурил с Мели, потом исчезал и больше не показывался.
Чтобы найти мебель под стать старинному ларю, Бувар и Пекюше отправились на поиски. То, что они приносили, обычно оказывалось негодным, но им попадалось множество любопытных вещей. Пристрастившись к собиранию безделушек, они увлеклись средневековьем.
Они начали посещать соборы; высокие нефы, отражавшиеся в чашах со святой водой, витражи, сверкавшие как драгоценности, гробницы в глубине часовен, таинственный полумрак в криптах, прохлада каменных стен — всё вызывало у них восхищение и благоговейный трепет.
Вскоре оба научились разбираться в эпохах и стилях; пренебрегая объяснениями пономаря, они говорили друг другу:
— Ага! Вот романская апсида… А это двенадцатый век! Вот опять пламенеющая готика!
Они силились понять значение вырезанных на капителях орнаментов, например, двух грифонов, клюющих дерево в цвету на колонне в Мариньи. Лица певчих с громадными челюстями, изображённые на карнизах с Фегероле, Пекюше определил как сатиру, а мужская фигура в бесстыдной позе на оконной раме в Герувиле, по мнению Бувара, доказывала, что наши предки любили непристойности.
Приятели не выносили ни малейших признаков упадка. Им всюду мерещился упадок; оштукатуренная заново стена приводила их в негодование, они громко возмущались вандализмом.
Однако их удивляло, что стиль памятников не всегда соответствует той эпохе, когда они построены. Полукруглая арка XIII века до сих пор встречается в Провансе. Стрельчатый свод, возможно, существовал с незапамятных времен. И учёные всё ещё спорят, какой стиль древнее — романский или готический. Такое отсутствие точных сведений крайне их раздражало.
После церквей Бувар и Пекюше начали осматривать феодальные крепости в Донфроне и Фалезе. Они восхищались пазами подъёмной решётки под воротами, а взобравшись на башню, любовались панорамой: отсюда открывался вид на всю равнину, на кровли города, перекрёстки улиц, на площадь, запруженную повозками, на речку, где женщины полоскали бельё. Крепостная стена обрывалась прямо в ров, заросший кустарником, и они бледнели от страха, представляя себе, как воины лезли на приступ, вися на приставных лестницах. Друзья были не прочь спуститься в подземелья крепости, но Бувару мешал его толстый живот, а Пекюше боялся змей.
Им захотелось осмотреть старинные замки в Кюрси, Бюли, Фонтенейе, Лемармионе, Аргуже. Там иногда, где-нибудь за углом, позади навозной кучи, возвышается башня времён Каролингов. Кухня с каменными скамьями напоминает о рыцарских пирах. Некоторые из этих замков всё ещё сохраняют грозный вид; там остались следы трёх поясов укреплений, бойницы под лестницей, высокие островерхие башенки. Там есть залы, где лучи солнца, проникая через окно времён Валуа с выточенной, как слоновая кость, резной рамой, освещают рассыпанные зёрна сурепицы, которые сушатся на полу. Там часовни обращены в амбары. Надписи на надгробных камнях стерлись. Посреди пустыря торчит обломок стены, сверху донизу заросший плющом, который колыхается на ветру.
Друзья охотно накупили бы множество вещей; они заглядывались то на оловянный кувшин, то на стразовую пряжку, то на ситец в крупных разводах. Удерживал их недостаток денег.
Случайно они откопали у какого-то лудильщика в Балеруа готический витраж, который как раз подошёл по размеру к правой половине оконной рамы возле кресла. Колокольня Шавиньоля, видневшаяся вдали сквозь разноцветное стекло, казалась им теперь поразительно красивой.
Горжю смастерил из нижней стенки какого-то шкафа аналой и поставил перед окном — он всячески поощрял их одержимость.
Этих маньяков интересовали даже те памятники, о которых никто ничего не знал, например, загородная резиденция епископов в Сезе.
В Байе, по свидетельству археолога де Комона, в древности существовал театр. Они бросились туда, но не обнаружили никаких следов.
Возле деревни Монреси есть знаменитый луг, где некогда откопали множество древних монет. Они надеялись собрать там обильную жатву. Но сторож даже не пустил их туда.
Не повезло им и в розысках канала между водоёмом в Фалезе и предместьем Кана. Утки, которых туда пустили, якобы выплыли в Воселе, крякая «кан, кан, кан», откуда и произошло название города.
Никакие хлопоты их не пугали, никакие жертвы не останавливали.
Согласно преданию, в 1816 году, в Мениль-Вилемане, г‑н Галерон позавтракал на постоялом дворе, заплатив четыре су. Они заказали там те же блюда, но обнаружили с удивлением, что времена изменились и цены тоже.
Кто основал аббатство св. Анны? Есть ли родство между моряком Онфруа, привёзшим в XII веке новый сорт картофеля, и Онфруа, который стал губернатором Гастингса после его завоевания? Где раздобыть величайшую редкость — «Коварную гадалку», комедию в стихах некоего Дютрезора, написанную в Байе? При Людовике XIV некий Герамбер Дюпати или Дюпастис Герамбер написал нигде не опубликованный сборник анекдотов об Аржантане; как разыскать эти анекдоты? Какова судьба рукописных мемуаров г‑жи Дюбуа де ла Пьер, которыми пользовался в неизданной истории Легля викарий Сен-Мартена, Луи Даспре? Сколько проблем надо разрешить, сколько фактов установить!
Ведь нередко какая-нибудь мелкая подробность приводит к открытиям необычайной ценности.
И вот, снова облачившись в блузы, чтобы не вызывать подозрений, они стали ходить по домам под видом коробейников и скупать старые бумаги. Им продавали макулатуру целыми охапками. Но это были ученические тетради, счета, старые газеты — словом, всякий хлам.
Наконец Бувар и Пекюше обратились к Ларсонеру.
Тот был поглощён историей кельтов и, ответив им вкратце, сам засыпал их вопросами.
Сохранились ли в их округе следы культа пса, которые наблюдают в Монтаржи? Какие интересные подробности замечали они на празднествах «огни св. Иоанна», в свадебных обрядах, в народных поговорках и т.п.? Учёный даже поручил им собрать для него несколько кремнёвых топориков, так называемых celtae, которыми пользовались друиды во время «кровавых жертвоприношений».
Горжю притащил им целую дюжину топориков; они отослали Ларсонеру один похуже, остальными украсили свою коллекцию.
Они обходили комнаты музея с гордостью, сами обметали пыль, хвастались всем знакомым каждой новинкой.
Однажды после полудня к ним пришли г‑жа Борден и г‑н Мареско, чтобы осмотреть достопримечательности музея.
Бувар их встретил и стал давать объяснения, начиная с прихожей.
Вон та балка — не что иное, как перекладина старой фалезской виселицы; продавший её столяр доподлинно знает это со слов своего деда.
Толстая цепь в коридоре найдена в подземной темнице Тортевальской башни. Нотариус возразил, что точно такие же цепи повсюду висят на тумбах у подъездов, но Бувар был убеждён, что к ней приковывали узников в темнице. Потом он распахнул дверь в первую залу.
— Зачем столько черепиц? — воскликнула г‑жа Борден.
— Чтобы нагревать парильню. Но давайте осматривать всё по порядку. Вот этот саркофаг мы отыскали на постоялом дворе, где он служил для водопоя.
Тут Бувар приподнял две урны с землёй, то есть с прахом покойника, и, поднеся к глазам флакон, показал, как римляне, скорбя об усопшем, лили туда слёзы.
— Но у вас тут всё так печально, так уныло! — вздохнула г‑жа Борден.
Бувар согласился, что это зрелище слишком мрачно для дамы, и вынул из коробки несколько медных монет и серебряный динарий.
Г‑жа Борден спросила нотариуса, сколько бы это стоило на нынешние деньги.
Нотариус, рассматривая кольчугу, нечаянно уронил её на пол, рассыпав несколько колец. Бувар постарался скрыть свою досаду.
Желая оказать любезность гостям, он даже снял со стены алебарду и, размахивая ею, приседая, топая ногой, показал, как подсекают поджилки у коня, колют штыком, разят врага. Вдова нашла, что он молодец хоть куда.
Она восхитилась комодом из ракушек. Сенталирская кошечка её поразила, груша в графине впечатления не произвела. Подойдя к камину, она пошутила:
— О, этот головной убор нуждается в починке!
Поля шляпы были прострелены тремя пулями.
Бувар объяснил, что это шляпа атамана разбойников Давида из Базока; во время Директории он был предан и убит на месте.
— Туда ему и дорога! — заключила г‑жа Борден.
Мареско, осматривая коллекцию, презрительно усмехался. Он не понимал, для чего хранить деревянный башмак, служивший когда-то вывеской у сапожника, и что хорошего в фаянсовом бочонке, в обыкновенном кувшине для сидра, а на св. Петра с его пьяной физиономией было, по правде говоря, противно смотреть!
— Вам он, должно быть, дорого обошёлся, — заметила г‑жа Борден.
— О нет, не слишком, не слишком.
Им уступил его за пятнадцать франков какой-то кровельщик.
Потом она возмутилась неприличным декольте дамы в пудрёном парике.
— Что тут дурного! — возразил Бувар. — Зачем скрывать то, что красиво?
И добавил шёпотом:
— Вы сложены не хуже, я уверен!
Нотариус стоял к ним спиной, изучая генеалогическое древо рода Круамаров. Ничего не ответив, вдова принялась играть длинной часовой цепочкой. Грудь её вздымалась под чёрной тафтой корсажа, и, слегка прищурив глаза, склонив голову, как голубка, она спросила наивным тоном:
— Как звали эту даму?
— Это неизвестно. Она была любовницей регента, — помните, того, кто столько распутничал?
— Ещё бы, в мемуарах той эпохи…
Не докончив фразы, нотариус выразил сожаление, что принц крови, раб своих страстей, подавал столь дурной пример.