Фомин Егор. Лестинца

   Махнув рукой, он задел и принца, но тот вовремя вырвавшийся из чар зрелища, перепугался так, что от страха сделал совершенно неожиданное даже для самого себя: извернувшись, словно дикая кошка, он упал животом поперек лестницы, намертво вцепившись. Принц попытался изо всех сил прижаться к ступени, слиться с нею, только бы не принадлежать бездне. Но когда он заметил, как поскользнувшийся Крын поясницей падает на край лестницы, и всем своим большим телом тяжело заваливается назад, сделал второй неожиданный поступок: мгновенно выбросив вперед правую руку, судорожно схватил кисть попутчика, даже и не подумав о том, что выдержать его он не сможет.
   Крына, уже основательно распрощавшегося с жизнью и успевшего передать привет всем своим родным и всплакнуть в юбку матери, сильно тряхнуло, и он осознал себя висящим над бездной.
   Руку Кан-Туна дернуло так, что показалось, будто кости вышли из сустава, а жилы с сухим треском порвались в клочья. Края ступеней, словно ножи, впились в ребра, от его истошного крика чуть не рухнула сама Лестница. Он видел, как с плеча Крына сорвался и исчез глубоко внизу один из его тюков. "Парадное платье": подумал он отстранено: "Для представления перед богами". А в следующую минуту понял всю неотвратимость своего положения: сейчас левая рука, судорожно хватающаяся за край ступени, разожмется, или соскользнет, они последуют за поклажей, и их больше ничто не спасет.
   Разум советовал разжать пальцы правой руки, отпустить смерда, не достойного даже слизывать пыль с его сапог, но он держал. Хрипел, стонал от разламываемого на куски тела под острыми краями ступеней, обливался потом, чувствовал, что потные руки начинают скользить, цепенел от страха, но держал. Держал, отмахиваясь ото всех умных советов, которые упрямо лезли в голову.
   Крын висел над бездной, подавленный беспомощностью своего состояния пытался вывернуться, зацепиться за край, но пальцы соскальзывали. Он ощущал как поклажа и все тело неумолимо тянет вниз. Он видел, что у принца нет сил, чтобы вытянуть и даже чтобы держать его. Он чувствовал себя виноватым, но не мог, не в силах был просить принца, чтобы тот отпустил его и спасся хотя бы сам.
   Кан-Тун последний раз собрался с силами, и, чувствуя, как глаза вылезают из орбит, рванул Крына наверх. Тот совсем немного, на пол-ладони поднялся, но этого хватило, чтобы вцепиться в край.
   Пальцы скользили по отполированной поверхности, но там, наверху, принц уже обессилено замер. Надо было подтянуться, перевалиться через край, но слишком много он потратил сил в схватке с великанами, слишком неумолимо тянула вниз ноша.
   С каждым мгновением он чувствовал, как слабеет, как пальцы понемногу близятся к краю. И приготовился к последнему рывку. Он его ждал как самого светлого праздника, и как день самой тяжелой работы, в своей жизни. Всю свою душу, все свое естество, всю свою жизнь, всю боль и слезы в глазах матери, и скупые вздохи отца вложил он в этот рывок.
   Поднялся до края, чуть ли не зубами вцепляясь в камень, закинул ногу на нижнюю ступень. И тут почувствовал, как вырвавшийся из обессиленного забытья принц помогает перевалиться на саму ступень.
   Оба скрючились, пытаясь принять устойчивое положение на узких и крутых ступенях, сцепились вместе, вжались в лестницу, и позволили себе перевести дух.
   - Послушай, Ригг, как самый, что ни на есть глазастый из нас, взгляни, там эта проклятая лестница такая же узкая? - вопросил Итернир.
   - Сейчас погляжу, - отвел взгляд от бесконечных ступеней Ригг, - сколько хватает моих глаз - да. Эй! Глядите! Вокруг-то какая красотища!
   От восхищенного возгласа даже Ланс прекратил неумолимое восхождение и огляделся. Действительно, он много повидал миров, но нигде не замечал такого великолепия: то недосуг было, то случая не подворачивалось. Оба застыли, не в силах оторвать глаз от раскрывшейся картины мира.
   Итернир скептически повел взглядом вокруг, восхищенно присвистнул, верный своим привычкам, но, заметив, какими глазами смотрят вокруг спутники, насторожился, и странно спокойным и четким голосом проговорил:
   - Сейчас осторожно, без лишних движений опуститесь на ступени, и постарайтесь при этом не глядеть вниз.
   Ланс тут же настороженно напрягся и медленно начал опускаться. Ригг повернул к Итерниру непонимающее лицо, и как только он столь резко оторвал взгляд от картины внизу, его тут же качнуло, повело в сторону, но привычное, натренированное тело к счастью быстро справилось, установив шаткое равновесие. Вопросительно и беспомощно он смотрел на Итернира, застыв на полусогнутых коленях, раскинув руки.
   - Медленно опускайся, - все понимающим, но не менее уверенным, тоном почти приказал тот, - и не отрывай от меня глаз.
   Настороженно цепко не отпуская связующую нить взгляда, на порой предательски подрагивающих коленях, он медленно-медленно опустился и попытался охватить ступень, будто не собираясь никогда больше с ней не расставаться.
   - Не надо смотреть вниз, - проговорил Итернир наставительным тоном, когда все немного успокоились, - от этого может закружиться голова, а ноги дать короткую слабину. А на такой узкой лестнице это значит - фьюить! И внизу. Это - закон! - подвел он черту и весело подмигнул Риггу, - ну, что? Струхнул малость?
   - Да есть немного, - смущенно признался тот.
   Чем вызвал уважительный взгляд со стороны Ланса.
   - Молодец, что не стал оправдываться, - поспешил объяснить Итернир Риггу. - Я бы, например, сказал бы, что это у меня так, шнурки развязались.
   Напряжение слегка спало.
   - Слушайте, чего я скажу, други, - помпезно заявил Итернир, поелику ветер мне нашептал, что вечер уже не за горами, а ночевать на таких роскошных ложах, - он похлопал по узкой ступени, на которой сидел верхом, - мне не представляется возможным, предлагаю, не сходя с этого места, свершить обряд принятия пищи и опосля уже рвануть наверх, уповая лишь на то, что всемогущие боги в милости своей предусмотрели наверху отдохновение для страждущих. Уж там-то мы и отоспимся. А?
   - Наверное, было бы неплохо, - почесал в затылке Ригг, прислушиваясь к гудящим ногам, и, замечая краем глаза, что Ланс уже без лишних слов развязывает тесемки мешка, меж тем внимательно глядя, чтобы копье никуда не соскочило.
   - Прошу вас, пожалуйста, угощайтесь, - сказал Ригг, доставая жареное мясо, переложенное ароматными травами и приготовленное столь искусно, что от запаха голова кружилась надежнее, чем от взгляда за край.
   Итернир гордо отстегнул от пояса флягу превосходного вина, а Ланс скромно и молча выставил на общий стол свою нехитрую снедь солонину, хлеб и овощи.
   Из-за узости ступеней сидеть было не слишком-то удобно, даже Итерниру не помогал свернутый плащ. Даже лакомый кусок не тешил. Но все стойко держались, стараясь не нарушить шаткого равновесия общения.
   - Ригг, братишка, - не прекращая жевать, вспомнил Итернир, о давно заданном вопросе, - за всей этой суетой сует со всякими великанами, кстати, здорово мы их все-таки приложили, а принцу этому я башку все-таки откручу, не нравятся мне все эти высокородные, мы как-то забыли о том разговоре, что вели с тобой. Помнишь?
   - Вообще-то нет, - честно признался Ригг, отрываясь от куска мяса.
   - Я о том, зачем ты на эту гору полез? Я к тому, что тебя такая любящая девица ждет, чего же тебе еще надо?
   - У меня мать заболела. Травянкой, - ответил он, отставляя еду в сторону, - отца-то давно уже лес забрал. Хозяин его порвал. А мать заболела. Заболела давно, да все говорить не хотела, думала обойдется. А когда голова стала кружиться, да слабость такая напала, что ходить не смогла, тогда только и сказала. Да я и сам уже пошел за Прином, знахарем нашим. Он-то и сказал, что травянка. И лечить уже поздно. Если бы, сказал, сразу, то, может быть, все бы и обошлось. А теперь, говорит, только чудо...
   Помолчали.
   - Ничего, - после долгой паузы вновь оживился Итернир, дойдем. Будем живы - не помрем. А помрем - не пропадем.
   - А ты? - спросил Ригг, в свою очередь.
   - Чего - ты? - изобразил Итернир полнейшее недоумение.
   - Ну, зачем ты сюда пошел, - пояснил Ригг.
   - А-а?! - изображая глухоту, приставил с уху ладонь тот, - Кого позвать?! - и, насладившись изумленным видом охотника, смилостивился, - Да ладно, не серчай. Это я так, шалю. Я, понимаешь, от природы чрезвычайно любопытен. Страшно мне интересно, что это есть за Лестница такая, и отчего вниз никто никогда не возвращался. Только иногда в лесочке под нею находили вдреб расшибленные тела Восходящих. Шибко я, понимаешь, интересуюсь, что там такое наверху.
   - Но ведь, можно и самому... в смысле туда, вниз, ну... раньше срока, в общем, - опешил Ригг.
   - А ну и пусть, - отмахнулся Итернир, - так даже проще: ни забот тебе не хлопот больше, почий себе мирно и всего-то делов.
   - Никогда мне такого не понять, - сдался Ригг, глядя на Итернира широко раскрытыми глазами, - как же можно к своей жизни так относиться?
   - Значит - можно, - еще раз отмахнулся Итернир, - ладно! Не бери в голову!
   - Как же это так?.. - все недоумевал Ригг, - она же, жизнь, дана нам свыше, и нельзя нам, значит, так вот с ней запросто.
   - Ну, - всем своим видом являя воплощенное сомнение, протянул Итернир, - это еще не есть факт! А во-вторых, последим делом я всегда богов спрашиваю, поскольку мой бог меня рабом не кличет. И давай-ка, оставим эти богословские диспуты на потом, сейчас мне чуток другое интересно. Скажи мне, доблестный Ланс, а зачем тебе пришлось лезть на эту Лестницу, будь она трижды неладна?
   Ланс спокойно отставил еду и внимательным и долгим взглядом посмотрел на посмевшего побеспокоить его духовное уединение. Потом медленно, словно осторожно, произнося слова, ответил:
   - Я - воин.
   Итернир тряхнул головой, дескать, уж спасибо, и так разглядел! Меж тем, Ланс так же неторопливо ворочая слова густым, сильным, чуть хриплым голосом, продолжал:
   - Я видел больше боев, чем вот он, - он кивнул на Ригга, встречал рассветов. Я жив, противники -нет, большей частью. Я был командиром наемников. Много. Но я - жив, они - уже нет. Я всегда побеждал. Лестница - здесь я еще не был.
   - Ха! - хитро прищурился Итернир, - а как же с великанами? Когда без нас ты никуда не прошел?!
   - Я здесь, они внизу, - ничуть не меняясь в лице, ответил ветеран.
   - Ну, хорошо, - продолжал Итернир, - дойдешь ты до конца, а желание-то, какое загадаешь?
   Ланс поглядел на него долгим и внимательным взглядом. Потом ответил:
   - Сейчас не скажу.
   Кан-Тун обессилено перевернулся и сел на ступени.
   - Эх-э, - глубоко вздохнул Крын, пытаясь принять позу поудобнее, - ты только что, это... в общем спасибо... я, наверное, обязан, или что-то такое.
   - За что? - спросил принц.
   - Ну... это... ты же мне вроде того, что жизнь спас, - пуще того замялся тот.
   - О! Верно. Но пока оставим это. Я хочу есть, - заявив это, Кан-Тун требовательно уставился на парня, но, видя, что тот и не думает ничего делать, пояснил, - Чего смотришь? Достань еду из мешка и покорми меня.
   Крын тяжело вздохнул и покорно полез в свой мешок. За что сразу заработал гневно-раздраженный возглас принца, обвинение в подзаборном происхождении и только потом более четкое указание.
   Поразмыслив и осознав сказанное, он развязал уцелевший тюк принца и принялся кормить будущего государя. Он доставал еду, лакомые кушанья, которые видел впервые в жизни. Впрочем и сейчас видел он их недолго. Принц ел обильно, заливаясь соком и щедро смазывая лицо жиром, громко чавкая. Не скоро насытившись, отвалился назад, сколько позволяла лестница, и распорядился:
   - Теперь убери, что осталось, и можешь поесть сам.
   Крын достал из своего мешка шмат сала, каравай хлеба и приступил к трапезе.
   - Скажи, - спросил принц, отдыхая, - а зачем тебе все это вообще?
   - Чо? - переспросил тот, не отрываясь.
   - Лезть наверх.
   - Да я не сам... меня старейшины послали, - отвечал он, успевая в то же время старательно пережевывать и вовремя откусывать новые куски, - засуха уже второй год как... если... это... дождя того... ну, не будет... в общем... и в нонешнем годе...тогда того... в смысле... вот эти собрались и решили. Все равно... говорят, дурак. Пользы никакой... значит, - закончил он с некоторой обидой.
   - Ясно, - протянул Кан-Тун.
   - Э-э, принц...
   - Сиятельный принц, - наставительно поправил он.
   - Дозволь, это... спросить, сиятельный принц.
   - Дозволяю. Только сначала прожуй, - поморщился Кан-Тун.
   - Ага... а зачем ты-то... того... В каковском смысле полез-то сюда?
   - Разве ты не знаешь?
   - Не-а! У нас того... никогда ничего не знают.
   - Хорошо хоть к какому государю принадлежите, разумеете, сказал принц и сделал вид что, не заметил простодушно-недоуменной мины попутчика, - Дело в том что настоящий государь должен быть избран. Должен быть помазан самими богами. Для этого каждый наследник отправляется наверх.
   - А как же... это, - несмело перебил Крын.
   - Что?
   - Тебя же... сиятельный принц, отправлял сюда твой брат, или вроде того?
   Принц снисходительно улыбнулся:
   - Но ведь, пока настоящий избранник богов не подтвердит свое призвание, кто-то же должен править такими остолопами как ты. Вот старший наследник и принимает от века правление, пока младшие не вернутся с повелением богов. А уж, если я дойду, ясно каково оно будет! - принц улыбнулся мечтам, на некоторое время погрузился в думы, а после велел, - Ну ладно, надо идти!
   Идти становилось все труднее и труднее, ноги уже не поднимались на высоту ступени, но останавливаться было нельзя. Узость ступеней не позволяла подниматься вдвоем рядом, нельзя было поддержать попутчика. Если бы оступился тот, кто идет впереди, он неизбежно увлек бы вниз и остальных. Но выбора не было. Все медленнее но идти было надо. Надо было раз за разом переставлять неподъемные, немеющие ноги, опасаясь потерять, ослабев, равновесие.
   Вечерело. При всем при том, чем выше поднимались, тем крепче становился ветер. И бороться с неровными порывами тому, кто и так едва не шатался от усталости, было совсем не просто.
   Первым шел Ланс. И, хотя казалось, что походка его столь же уверенна и невозмутима, он сам чувствовал, что все сильнее опирается на копье, ища поддержки, прекрасно при этом осознавая, что стоит древку соскользнуть по полированной поверхности Лестницы, и все будет закончено.
   Следом шел Итернир. Видно было, что немало времени он повел в пути. Жилистые ноги уже несли хозяина сами, а сам он, казалось, думал совсем о другом, унесясь мечтами далеко-далёко от своего пути. Не было видно со стороны, что он изо всех сил боролся со сном. Боясь потерять контроль над деревенеющим телом и пропустить очередной порыв ветра.
   Замыкал же шествие Ригг. Даже сейчас, непривычно уставший, он все равно шел своей мягкой, неслышной походкой. Всякий раз, надежно ставил ногу, как бы сродняясь стопой со ступенью. Он действительно не думал о ногах. Просто молча удивлялся необычности выпавшей тропы. Не думал, что станется с ним, если попросту оступится или не сладит с ветром. Он глядел вперед и вверх, замирая от восторга перед разворачивающейся картиной заката.
   Этот закат был грандиозен и немыслим, для того, кто в своей жизни никогда не поднимался выше самого высокого дерева на самом высоком бугре. Небо стало необычайно высоким, раскинувшись вокруг и вверх и вниз. Переходы его цветов были столь глубоки и насыщенны, что захватывало дух. От по ночному синего, почти черного, в самой вышине, к пламенеюще-алому вниз, к горизонту. Этот закат был лишен той нежности, кокой он полон внизу, но зато был наполнен страстью, сила которой разметала сполохи пламени по всему низу неба, в тщетном стремлении достичь вершины. Невозмутимо-вечной бескрайней высоты.
   Постепенно стемнело совсем. Долго еще мир вокруг был погружен в серые сумерки, уже после того, как солнце ушло. В сгущавшейся синеве высоты уже были заметны первые звезды. Небо ставилось все чернее, и, наконец, все вокруг поглотила ночь. Звезды густо усыпали небо, блистая на черном бархате.
   И когда совсем стемнело, попутчики дружно прокляли, про себя, жрецов, что назначили начало Восхождения на полдень.
   Уже не видно было ступеней, они словно растворились в ночной всеобъемлющей тьме. Можно было лишь ногами чувствовать их, всякий раз надеясь не промахнуться. Но ноги, раздраженно протестуя против непривычной нагрузки, не собирались ничего чувствовать.
   Только Ригг мог понять с его чувством тропы, что ступени постепенно теряют свою безупречную полировку. Их поверхность становилась выщербленной, местами змеились трещинки. Но что действительно радовало его сердце, так это кустики травы, несмело пробивающиеся в камне. Почувствовав первый из них, он решился нагнуться, нежно провел по нему ладонью и отправился дальше.
   Ступив в очередной раз, и промахнувшись, Итернир потеряв равновесие, и грохнувшись все-таки на лестницу, понял, что ступени стали гораздо шире и ниже. Кто бы знал, как тяжело было, нехорошо поминая всех богов вместе взятых, не заснуть на лестнице, а идти дальше.
   Меж тем, и это чувствовали уже все, ступени действительно стали гораздо шире и ниже. Ноги еще долго по старой привычке высоко поднимались, норовя опрокинуть промахнувшихся мимо опоры хозяев. Едва же, упав в очередной раз, Итернир понял, что целиком помещается на этой ступени, его тело мгновенно расслабилось, и он заснул глубоким крепким сном. Споткнувшийся о него Ригг сразу же последовал примеру. Лишь Ланс, прежде чем уснуть, успел снять со спины меч и подложить под голову дорожный мешок.
   4
   Едва солнце расцветило все вокруг цветами утра, Ланс открыл глаза. Несмотря на редкостно предельную вчерашнюю усталость, он чувствовал себя довольно бодро, поскольку привык набираться сил и за более короткое время сна. И давно.
   Он соскоблил жесткую щетину со щек, и посмотрел на спящих вповалку попутчиков, вольно разметавших руки и ноги. На самозабвенно, раскрыв рот, храпящего Итернира. Глядя на них, невольно вспоминал себя молодого, в самом начале пути. Самое время сейчас было бы собраться и уйти, но воспоминания столь напористо лезли в голову, что он откинулся на спину, подложив руку под голову, и, глядя в бездонное голубое небо, покорно отдался на милость пережитого.
   Младший сын мелкопоместного дворянина. Что действительно мог бы дать ему отец, кроме обучения боевому искусству наравне со старшими сыновьями, да славного меча, сделанного оружейниками отца, что слыли не последними оружейниками королевства?
   Сейчас его увитая тугими мышцами рука нежно пробегала по эфесу этого самого меча, что прошел с ним весь путь. Задерживалась на сбитой инкрустации когда-то довольно дорогой отделки. Вспоминая историю каждой выбоины. Эта, когда он едва не лишился пальца. А эта, когда они бились в ущелье Перни. Эта... а камень отсюда он продал, когда они промотались в Голке. И денег не было даже на еду. А наняться не светило в округе всего графства. Эта... а эту выбоину гарда получила во время того безумного боя в пустыне. Весь отряд кроме их тройки куда-то пропал и лишь много лет спустя он натолкнулся на их кости в барханах.
   Что мог сказать ему отец, кроме того, что сын не должен уронить честь и звание фамилии, что благословляет на подвиги, достойные героев древности? Что не может дать ни клочка родной земли, но, может быть там, в далеких странах, он завоюет себе королевство.
   Что ему оставалось делать, как не уйти искать лучшей доли?
   Он вспомнил первые свои шаги. Когда, неся в сердце память и розовые мечты о рыцарском кодексе чести, впервые сталкивался с суровыми жизненными реалиями. В которых рыцарь в блистающих доспехах, с именем Прекрасной Дамы на устах оказывался обычным грабителем с большой и не очень дороги.
   Свою же прекрасную даму он нашел не так далеко от дома. Пройдя всего пару-тройку городов, владения трех-четырех герцогов, оказался во владениях барона... Как же его звали? Забыл. В такие мгновения он особо остро ощущал тяжесть прожитых лет, понимая неотвратимость ухода в прошлое всего, что знал, и что жило лишь в его памяти.
   Пускай он не помнил имени того барона, но хорошо запомнился город Эльнере. Город, который восстал против барона и победил. Как ни странно. Ланс, хоть и был гостем замка барона, но, бежав с его подопечной Лирой, поневоле примкнул к восставшим.
   Ими руководил странный парень. Слишком молодой. Но все они тогда были молоды. Как весь мир. Парня звали... Сехей, Сажей, Зергий?
   Какая теперь разница?
   Он отменно владел мечом. И сам меч у него был отменный. Чем-то он был похож вот на этого Итернира. Чем?
   Хотя, какая разница?
   Тогда его поставили командовать отрядом наемников, созданном из ничего прямо в осажденном городе. Да, они тогда не шли ни в какое сравнение с теми профессионалами, какими стали после многих дорог с ним. Но и их стало меньше.
   То была первая война в его жизни. Тогда же был и его первый самостоятельный бой. Когда они заманили отряд барона вместе с ним самим в близлежащие скалы и там уничтожили. Странные это были скалы. Нигде таких он не видал больше. Но это все же мало волновало. Главное тогда было, что Лира была с ним. Перед схваткой он оставил ее с рыбаком Глэем, который с ними бежал из замка барона.
   Как же он тогда был молод, как был влюблен, с каким неистовством бился. Но дальше неизменно вспоминалась сцена, которую он не переносил вспоминать. За свою наивность, за то, что вел себя как последний дурак. За то, что ничего уже не переменишь. Хотя в последнее время он вспоминал все спокойнее. Вспоминал так, как это видел тогда.
   Так или иначе, но перед глазами все так же живо вставала сцена, когда он, все еще разгоряченный схваткой, светящийся радостью победы, вбежал в грот и остановился у входа. Лира сидела, обнявшись с Глэем. Увидев их, он, было подумал грешным делом, но тут же осек себя. Это, наверное, чтобы ей не было страшно. И еще подумал, что сейчас или никогда. И радостно воскликнул обращенным к нему с вопросом лицам:
   - Мы победили! - и, уже только для Лиры, добавил, - ты свободна...
   Глэй вскочил, шумно поздравил Ланса и вышел.
   Ланс шагнул к Лире и опустил голову, не находя слов:
   - Ты свободна теперь... и можешь идти куда захочешь, - и добавил вполголоса, - может, со мной.
   "Сейчас, или никогда": вновь строго повторил он себе и, уже уверенней, сказал:
   - Я давно хотел сказать тебе, - вновь опустил глаза, поднял их, - Я люблю тебя, всем сердцем.
   Подошел к ней, выпустил меч из руки, встал на одно колено, взял ее ладонь в свою и поцеловал:
   - Будь моей женой!
   Сейчас он вспоминал это, и по его лицу гуляли морщины. Как же он был глуп. Как это все было не так...
   На самом деле все это было не так.
   Она мягко высвободилась и села на камень, опустив голову на руки:
   - Я... не могу... - у нее так же не было слов, глаза заблестели влагой.
   И тут Ланс все понял. Все сразу стало ясно. Впервые он увидел, кто стоит рядом с Лирой. Ну, что же, он завоевал для них счастье.
   Не поднимая головы, спросил уже без всякой надежды:
   - Глэй?
   Она не ответила, но молчание было тяжелее всякого ответа.
   Он сокрушенно поднялся и в решительной боли рванулся к выходу. Но остановился, бессознательно что-то ища. Подобрал меч. Она взглянула на клинок, еще покрытый не остывшей кровью.
   - Нет! - бросилась она к ногам.
   Он остановился, посмотрел, ничего не понимая, на нее, на меч, и усмехнулся:
   - Что ты, теперь это вся моя жизнь, - он обтер клинок какой-то тряпкой с пола и вложил в ножны.
   Уже совсем без прежней решительности.
   Не зная как вот так просто уходить, словно надеясь на что-то, шагнул к выходу. Обернулся:
   - Я желаю вам счастья... - голос был тих и мягок, - Если бы ты знала, как я желаю вам счастья.
   Он уже почти вышел, но вновь обернулся:
   - Если что - я помню вас. Буду рад. Не забывайте.
   И вышел.
   Яркое солнце резануло глаза. Острые обломки скал громоздились под ногами. Все же странные это были горы.
   Глэй был неподалеку. Подошел.
   Ланс положил руки ему на плечи:
   - Иди... она ждет тебя.
   Опустил руку, не зная что еще сказать. Что-то сказать было надо.
   - Береги ее...
   Еще раз взглянул, легко толкнул в плечо и пошел прочь, перепрыгивая с камня на камень.
   Взобравшись на откос, и увидев войско, ставшее ему теперь дружиной, чистившееся после битвы, еще раз уверился, что теперь это вся его жизнь.
   - Ну, что, ребята, айда пропивать поместье барона! - весело крикнул он, спускаясь по откосу.
   Теперь-то он знал, что любви не бывает. Не бывает вечной, большой любви. Бывает обман. Чаще - самообман. Но, может быть, тогда ему самому именно это было нужно?
   А память услужливо продолжала вытаскивать из небытия картинки.
   И потянулись бесконечные дни, дороги. Сколько их было? Сколько раз их нанимали? Сколько раз он начинал все снова, набирая новый отряд? Сколько ему лет? Он не знал. Говорили, что его виски уже тронуты сединой, но он не знал. Никогда не интересовался.
   От большей части жизни остались эпизоды, отрывки. И он видел в них себя уже со стороны.
   Вот взятие города. Толпы осаждающих рвутся к стенам. К воротам подкатили таран. Самые сильные воины огромного роста раскачивают его, скрытые крышей, обложенной мокрыми шкурами, стараясь разбить ворота.
   Кругом шум и гам, звон мечей, треск, стоны умирающих.
   - Вылторп! Твою ж так налево... да не ты налево, идиот! молодой еще человек, во главе своего отряда устремляется к стенам.
   Его люди действуют, пожалуй, наиболее слаженно, чем все остальное войско. Неся вместе со своим отделением лестницу, он звучно командует:
   - Брекснер! К третьему зубцу!..
   - ... вашу так! Правее заносите!
   - За мной, ребята! Шустрей!