Форестер Сесил Скотт. Трафальгарский ветер

   Слушая рассуждения Миранды, Горацио поражался двойственности этого человека. С одной стороны, он проповедовал идеи свободы и боролся за свержение власти Испанской Короны над южноамериканскими колониями, а с другой — спокойно говорил о сотне пристреленных рабов. Было совершенно очевидно, что дон Франсиско, несмотря на свои, казалось бы, прогрессивные взгляды, принадлежит к той, довольно многочисленной, категории людей, которые делят все человечество на два сорта. Хорнблоуэр с горечью припомнил древнюю историю. Благородные греки и римляне, творцы и гении, ученые и поэты, создатели великой культуры, — они тоже были всем обязаны рабскому труду, но вряд ли сознавали это. Великий Аристотель, без сомнения, смертельно обиделся бы на любого, кто посмел хотя бы намекнуть, что всеми своими гениальными трудами он обязан отчасти жалким существам, которых в те времена считали даже не за людей, а за говорящую скотину. Увы, история нередко повторяется. Хорнблоуэр решил не трогать этой темы в беседе с Мирандой. Тот тоже мог обидеться, а портить с ним отношения капитану совсем не хотелось.
   Да и какое ему, собственно, дело до заморских индейцев и негров? Разве он, Хорнблоуэр, держит рабов? Нет, его совесть чиста, а до остальных ему нет дела. В конце концов, ему поручено важное задание, и он должен думать только о том, как лучше и быстрее его выполнить, а не размышлять над тем, почему граф Миранда не считает за людей индейцев и негров.
   — Сочувствую вам, дон Франсиско, — сказал он равнодушным голосом, переводя разговор на прежнюю тему, — но мы так и не договорили о вашем визите в Ферроль.
   — Да, вы совершенно правы, мы отвлеклись, — поспешил согласиться с Хорнблоуэром Миранда. — Так вот, о Ферроле. Я заехал туда после посещения знаменитого университета в Саламанке. Между прочим оттуда я вывез исключительно редкий географический атлас, изданный в университетской типографии к трехсотлетию плавания Христофора Колумба. Я позднее покажу его вам, дон Горацио. Уверен, вы, как моряк, сумеете оценить по достоинству это чудо.
   Хорнблоуэр встрепенулся. От кого-то из знакомых офицеров он уже слышал об огромном географическом атласе, изданном в Испании, очень подробном и превосходящем по точности даже карты Адмиралтейства. По словам того офицера, в Англии имелся всего один экземпляр в королевской библиотеке. Неужели это тот самый атлас? Если да, то граф владеет настоящим сокровищем.
   Миранда тем временем продолжал свой рассказ:
   — В Ферроле меня больше всего интересовала верфь. Наше семейство давно пыталось строить корабли для каботажного плавания, и даже сейчас мы владеем несколькими стапелями в Кальяо, но в Лиме почти невозможно найти опытных мастеров, а чиновники дерут такие взятки, что строить суда становится невыгодным. Я рассчитывал подрядить в Ферроле пару-тройку искусных корабелов для работы в Перу. Скажу сразу, тогда у меня ничего не получилось. Хотя верфь уже и в те годы дышала на ладан, желающих переселиться за море не нашлось, сколько ни соблазнял я их двойным жалованьем.
   — А вы долго там пробыли, дон Франсиско? — спросил Хорнблоуэр.
   — Дня три или четыре, но я успел полазить по тамошним горам. Комендант крепости пригласил меня поохотиться на диких коз. Помнится, я получил тогда большое удовольствие.
   — Коменданта звали, случайно, не дон Педро де Гусман?
   — Верно, — удивился Миранда, — а вы что, знакомы?
   — Я провел там почти два года в плену, — признался Горацио, — и своим освобождением во многом обязан расположением ко мне дона Педро. Я участвовал в спасении моряков с потерпевшего крушение судна и за это получил свободу, но комендант вовсе не был обязан сообщать властям о моем участии, а он это сделал. Вот почему я с благодарностью вспоминаю о нем. Вы не знаете, дон Франсиско, что с ним сейчас?
   — Год назад он все еще был комендантом, — ответил Миранда. — А что с ним сталось теперь, я не знаю. По всей вероятности, он и сейчас на том же посту, если жив, конечно.
   — Будем надеяться, что это так. Жаль будет, если такой хороший человек умрет. Хотя возраст…
   Хорнблоуэр замолчал, вспоминая тяжкое время, когда его порой охватывало такое безнадежное отчаяние, что хотелось руки на себя наложить. Не отнесись тогда к нему дон Педро с почти отеческой заботой, кто знает, чем бы все закончилось. Случаи самоубийства среди пленных офицеров были обычным делом.
   — Скажу, не хвастаясь, — заговорил Миранда после короткой паузы, — что с окрестностями Ферроля я знаком сравнительно неплохо. В тамошних горах полно отличных укрытий, которые мы сможем использовать в случае нужды. А самое главное — в Ферроле живет человек, на которого я могу положиться как на каменную стену. Он мой земляк и давний друг. В Старый Свет он вернулся, когда получил наследство от умершего родственника. Это произошло лет десять или двенадцать назад. Он обосновался в Ферроле и очень удачно повел дела. Сейчас у него несколько рыболовных шхун и около сотни лодок. В случае необходимости, его помощь может оказаться для нас бесценной.
   С этим утверждением Хорнблоуэр не мог не согласиться. Иметь в стане врагов союзника, владеющего целой рыбачьей флотилией, — это огромная удача. Более того, такой человек наверняка обладал обширной информацией, которая могла пригодиться для осуществления основной операции по доставке подложного приказа в руки адмирала Вильнева.
   — А вы поддерживаете связь с этим человеком, дои Франсиско? — спросил Хорнблоуэр.
   — Мы переписывались, пока я служил во Франции, но последний год я был лишен возможности отправлять письма в Испанию по известным вам причинам. Но в Ферроле я обязательно найду способ с ним связаться. Вы можете не беспокоиться.
   Хорнблоуэр подумал про себя, что с таким ценным человеком хорошо бы связаться заранее, но решил не поднимать этой темы, по крайней мере до тех пор, пока план действий не примет реальных очертаний.
   Начало смеркаться. Воздух посвежел. Хорнблоуэр зябко поежился — тонкое сукно мундира плохо защищало от холода. Заметив это, сеньор Миранда предложил пройти в дом и выпить чего-нибудь согревающего. Капитан с благодарностью принял приглашение. Около часу они просидели вдвоем, потягивая превосходное вино и беседуя на самые различные темы. Словно по взаимному уговору, оба собеседника не касались в разговоре ни Ферроля, ни предстоящего дела. Около одиннадцати часов граф предложил лечь спать. У Горацио начали уже слипаться глаза, поэтому возражать он не стал. В соседней комнате ему была приготовлена постель. Он разделся, лег и мгновенно уснул.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

   Стук в дверь прервал воспоминания Хорнблоуэра. Он отвернулся от окна и крикнул: «Войдите!», ожидая увидеть сеньора Миранду, но, к его удивлению, в дверном проеме возникла не столь рослая фигура сержанта Рикардо Перейры. Появление этого человека удивило капитана еще и потому, что всего несколько минут назад он видел его входящим в трапезную вслед за ринувшимися туда легионерами. Вряд ли сержант успел поесть за столь короткое время. Следовательно, он предпочел остаться голодным — временно, во всяком случае, — чтобы увидеться с Хорнблоуэром. Вот только зачем? Происходящее начинало интриговать его все сильнее, тем более, что на обветренной физиономии молочного брата дона Франсиско Горацио успел заметить выражение явного смущения, а также настороженности. Похоже, Перейра забрел в спальню гостя не по приказу начальства, а по своей собственной инициативе. Мало того, — он, кажется, был здорово озабочен тем, чтобы начальство, то есть граф Миранда, осталось в неведении относительно этого визита.
   Дальнейшее поведение и слова Перейры не замедлили подтвердить первоначальные предположения капитана. Воровато оглянувшись, посетитель прошмыгнул в комнату и тут же поспешно и бесшумно притворил за собой дверь. Воцарилось молчание. Сержант лихорадочно облизывал губы, но пока что не произнес ни слова. Пауза явно затягивалась, вызывая у Хорнблоу-эра чувство неловкости и начиная действовать ему на нервы. Чтобы разрядить обстановку, он решил взять инициативу на себя, так как сержант находился в очевидном затруднении.
   — Доброе утро, сеньор Перейра, — сказал он самым дружелюбным тоном. — Рад видеть вас в добром здравии и прощу извинить меня за затрапезный вид. Я только что проснулся. Чем обязан вашему посещению?
   Разумеется, Хорнблоуэр никогда в жизни не позволил бы себе разговаривать подобным образом с обычным армейским сержантом, а уж тем более называть его сеньором, да еще извиняться за недостатки в туалете. Но Рикардо Перейра отнюдь не был простым сержантом. Собственно говоря, он вовсе не был сержантом. Его испанский мундир с соответствующими нашивками представлял собой такую же бутафорию, как и полковничьи эполеты графа Миранды. Накануне Барроу, среди прочих сведений, сообщил Хорнблоуэру, что граф покинул французскую армию в чине поручика. В испанской армии он никогда не служил, следовательно, его высокий ранг имел под собой столь же шаткое юридическое основание, что и графский титул. Хорнблоуэру, впрочем, не было до этого никакого дела. Он вовсе не собирался подвергать сомнению права дона Франсиско ни на первое, ни на второе. Пусть называет себя как ему угодно, хоть генералиссимусом, лишь бы это делу не вредило. Хорнблоуэр так никогда и не узнал, что эта его мысль оказалась пророческой: всего семь лет спустя во время второго восстания за независимость от испанского владычества граф Франсиско Миранда был провозглашен генералиссимусом и диктатором Венесуэлы.
   Сержант Перейра был ближайшим помощником Миранды, да еще и лучшим другом. Без всякого сомнения, Рикардо Перейра имел немалое влияние на Миранду. Капитан не забыл вчерашнего фамильярного обращения сержанта с графом, как и твердого отказа последнего дать согласие, не посоветовавшись предварительно со своим заместителем.
   Таким образом, Хорнблоуэр имел все основания желать возможно лучших отношений с Перейрой и вовсе не стремился вступать с ним в конфликт. К тому же — черт их знает, этих испанцев, — у сержанта вполне могло быть за душой какое-нибудь захудалое дворянство — они ведь там все называют себя идальго, в крайнем случае, через одного. По всем этим причинам Хорнблоуэр еще накануне, во время обеда, твердо решил для себя обращаться с Рикардо как с равным. Что-то подсказывало ему, что в предстоящей операции от этого человека будет зависеть не меньше, если не больше, чем от самого Миранды. Так что слова «сеньор Перейра» слетели с языка Хорнблоуэра легко и непринужденно, равно как и последующие фразы.
   — Доброе утро, сеньор Хорнблоуэр, — сержант Перейра наконец справился с волнением и сумел произнести первые слова. По-английски он говорил неплохо, хотя и много хуже графа. «Хорнблоуэр» в его произношении превратился в «Орблера», но к этому капитану было не привыкать: еще в испанском плену он пришел к глубокому убеждению, что ни один уроженец Иберии просто не в состоянии правильно произнести его фамилию. Даже говорящий практически без акцента граф Миранда и тот спотыкался, как бы проглатывая первую букву. Уж не поэтому ли он предложил вчера называть капитана доном Горацио? А почему, собственно, не поступить так же с Перейрой?
   — Зовите меня дон Горацио, сеньор Перейра, — любезно предложил он. — Мы договорились об этом вчера с графом. Полагаю, такое условие должно распространяться и на вас, как на брата сеньора графа и его ближайшего сподвижника.
   — Буду очень рад, дон Горацио, — с видимым облегчением согласился сержант. — А вы зовите меня просто Рикардо, и не надо, прошу вас, никаких «донов» или «сеньоров». А на людях — Рикардо или сержант Перейра. Меня никогда не величали сеньором, и, признаться, от этого слегка коробит.
   Да, знатным происхождением тут не пахло. Накануне капитану показалось, если судить по поведению и небрежному обращению сержанта как с Мирандой, так и с его гостями, что истинная сущность этого человека далеко не соответствует его облику и положению. Сейчас же перед ним стоял обыкновенный солдафон, как две капли воды похожий на других сержантов, в основном морских пехотинцев, с которыми Хорнблоуэру не раз доводилось сталкиваться за время службы во флоте. Это впечатление усиливал и подчеркивал военный мундир, в который был облачен Перейра. Кричащие цвета и варварская пышность формы резко контрастировали со вчерашним изящным и живописным костюмом. Да и речь сержанта отдавала чем-то деревенским, нисколько не напоминая резкие, хлесткие фразы, бьющие прямо в цель, во время вчерашнего обеда. Что-то здесь было не так. Хорнблоуэр редко ошибался в оценке людей по первому впечатлению от встречи с ними. Так какой же из двух сержантов Перейра настоящий? Сегодняшний или вчерашний? Одно было совершенно ясно: в какую бы игру ни пытались втянуть Хорнблоуэра, ему во что бы то ни стало необходимо было не торопиться с выводами, тем более с действиями, а придерживаться нейтральных позиций.
   — Дон Горацио, — снова заговорил Перейра, — я приношу вам свои извинения за беспокойство в столь ранний час, но поверьте, у меня не было другого выхода. Мне крайне важно поговорить с вами наедине.
   Хорнблоуэр слегка нахмурился. Обсуждать что-либо с подчиненными Миранды за его спиной он не собирался. Но не выгонять же посетителя. Да и любопытство разгорелось.
   — Слушаю вас, сержант Перейра, — ответил он как можно суше, нарочно употребив такое обращение.
   — Нет-нет, дон Горацио, вы меня не поняли. Сейчас у меня нет времени. Я должен вернуться к товарищам, иначе Гонсалес непременно доложит дону Франсиско о моем отсутствии. В моем распоряжении всего пара минут, а разговор предстоит долгий.
   — Чего же тогда вы от меня хотите? — спросил Хорнблоуэр все так же сухо.
   — Сущей безделицы, дон Горацио. Для вас это не составит труда. Минут через десять Гонсалес пригласит вас на завтрак в покои дона Франсиско. А после завтрака, на котором буду присутствовать и я, будет вполне естественным, если вы изъявите желание прогуляться по окрестностям и заодно обдумать планы будущей кампании. Я предложу сопровождать вас, что тоже не вызовет подозрений. Тогда мы и поговорим.
   — Не уверен, что ваше предложение мне нравится, сержант.
   — Клянусь вам, дон Горацио, у меня нет намерений хоть в малейшей степени скомпрометировать вас! Вы сами поймете все во время прогулки. Более того, вы не только убедитесь в моей полной преданности Франсиско и нашему общему делу, но и в том, что мои действия имеют самые серьезные основания и служат не только общей, но и лично вашей выгоде.
   Горацио сделал вид, что обдумывает предложение, хотя для себя уже решил принять его. И все же сержанта следовало еще немного подержать в напряжении — вдруг проговорится в спешке о чем-нибудь полезном.
   — Должен сказать вам, Рикардо, — начал он после продолжительной паузы, — что нахожусь в большом затруднении. Если ваша просьба имеет целью только общее благо, как вы утверждаете, то мне непонятны требования соблюдения секретности. Я уважаю дона Франсиско и считаю, что у меня нет морального права действовать или сговариваться с кем-то за его спиной. Пусть и из самых лучших побуждений.
   Слова капитана не на шутку встревожили собеседника. Он сделал шаг вперед, подойдя почти вплотную к туалетному столику, на который опирался Хорнблоуэр во время всего диалога, и заговорил страстно и убежденно:
   — Умоляю вас не отказываться, дон Горацио! Мне очень жаль, что я не в состоянии все объяснить сейчас, но если вы откажете мне, то поставите под угрозу все ваши планы.
   Это уже походило на шантаж. Вместе с тем, любопытство капитана оказалось разогретым до последней степени, да и разве не должен он всеми силами стремиться именно к сотрудничеству с этими инсургентами для конечного успеха предприятия? Пришла пора соглашаться.
   — Пусть будет так, как вы хотите. Я выслушаю вас, Рикардо. Но предупреждаю: если ваши доводы не убедят меня, я оставляю за собой право поставить в известность о вашем поведении графа Миранду.
   — О большем я и не прошу, дон Горацио! — обрадованно воскликнул Перейра. — Благодарю вас от всего сердца за ваше решение. А теперь мне надо побыстрее убираться отсюда. До встречи, сеньор капитан!
   Сержант моментально исчез за дверью, а Горацио занялся утренним туалетом.
   Как и говорил Рикардо, минут через десять или пятнадцать в дверь постучали. Это оказался Гонсалес. Повар-камердинер пригласил его от имени «Его Сиятельства» на завтрак и не удержался — заранее сообщил меню:
   — Пальчики оближете, сеньор капитан, — оживленно болтал жизнерадостный Гонсалес, пока «сеньор капитан» старался сбрить щетину в наиболее недоступном месте — под скулами. — Я сегодня приготовил английский завтрак в вашу честь. Овсянка с деревенским маслом, великолепный окорочок, свежие овощи, творог, сливки, яйца прямо из-под курочки… А еще земляничный джем, сеньор! Сам собирал ягоды, сам варил — язык проглотить можно.
   — Благодарю вас, Гонсалес, — кивнул Горацио, вытирая полотенцем остатки мыльной пены с лица. — Буду рад оценить ваши кулинарные изыски. Вчерашний обед был выше всяких похвал.
   Одобрение со стороны английского капитана заставило расплыться в довольной улыбке пухлую физиономию повара.
   — О, сеньор! — воскликнул он. — Я вижу, что вы настоящий ценитель, не то что вся эта деревенщина, которой все равно чем брюхо набить. А Его Сиятельство никогда не похвалит, даже если ему все по вкусу. Побудьте у нас еще немножко, сеньор капитан, а я обещаю, что питаться вы будете лучше самого короля Георга.
   — Отлично, Гонсалес, — рассмеялся Хорнблоуэр. — На таких условиях я согласен остаться здесь до конца жизни. Боюсь только, это не слишком понравится вашему хозяину.
   — Ну что вы, сеньор капитан! — обиделся Гонсалес. — Его Сиятельство обожает гостей. У нас тут такие важные люди бывали… Графы, герцоги, даже Его Королевское Высочество однажды пожаловать изволили… напились, правда, сильно и после до самого отъезда с похмелья мучились. Да вот и сегодня дорогой гость ожидается. Молодой лорд Байрон. Не знаете его? Очень благородный юный джентльмен. С виду тощий, костлявый, а в кулачном бою его и троим здоровякам не одолеть! Ему сам Том Крибб давал уроки бокса.
   Вот уже второй раз за последние несколько дней Хорнблоуэр сталкивался с этим именем. Судя по всему, это был один из кулачных бойцов-профессионалов, весьма популярных среди черни. Странно, что молодой лорд Байрон (где же он слышал эту фамилию?) тоже увлекается «боксом», как все чаще стали называть в последнее время кулачные бои. Впрочем, до Хорнблоуэра доходили слухи, что эта забава приобрела неслыханную популярность среди знати. Поговаривали, будто сам принц Уэльский отдает дань новой моде. Хотя от принца всегда можно было ожидать любого сумасбродства, как, впрочем, и от его венценосного родителя.
   — Байрон… Байрон… Что-то очень знакомое. Вы не знаете, Гонсалес, отец этого вашего молодого лорда во флоте не служил?
   — Про отца не знаю, сеньор, — лорд Джордж никогда о нем не говорит, как будто бы стыдится чего-то. А вот дед его точно-так: был моряком, ходил в кругосветное плавание и помер в адмиральском чине. Про деда-то он много чего рассказывал. Слыхали про остров Разочарования? Так это он его открыл.
   Гонсалес разглагольствовал с такой гордостью, словно это его дед обнаружил в бескрайних просторах океана жалкую кучку каменистых островков, бесхитростно нареченных островами Разочарования, так как желанная земля ничего иного не доставила морякам, много месяцев находившимся в плавании. Теперь Хорнблоуэр вспомнил адмирала Джона Байрона. Тот умер, правда, когда юному Горацио было лет семь или восемь, но его экспедиция на двух фрегатах и сделанные ею географические открытия в свое время вызвали пребольшой интерес публики. Помимо научной стези, Джон Байрон отличился и на военном поприще, особенно во время не столь давних событий в Северной Америке, когда тринадцать штатов взбунтовались и объявили себя независимыми от Английской Короны. Да, в Королевском Флоте это имя было хорошо известно и пользовалось заслуженным уважением.
   Но Горацио знал о семействе Байронов несколько больше, чем Гонсалес. Теперь, когда он вспомнил историю деда, в памяти всплыл и громкий скандал, вызвавший немалую бурю и послуживший, по слухам, причиной преждевременной кончины старого адмирала. Его сын, тоже моряк, капитан Байрон, сделав многообещающую карьеру во флоте, вынужден был уйти в отставку в связи с подозрением в каких-то денежных махинациях. Он дважды был женат на очень богатых девицах из знатных семей, но всякий раз ухитрялся в кратчайшие сроки после женитьбы промотать приданое жен. Спасаясь от кредиторов, он вынужден был бежать во Францию, где и умер в нищете лет пятнадцать назад. Ничего странного, что сын не горит желанием рассказывать о таком отце.
   — Благодарю вас, Гонсалес, — кивнул Хорнблоуэр, заканчивая завязывать шейный платок. — Вы свободны. Передайте господину графу, что я присоединюсь к нему через пару минут.
   Гонсалес с поклоном удалился, а Хорнблоуэр со вздохом натянул мундир, давно нуждающийся если не в замене, то уж, во всяком случае, в перелицовке. Оглядев свою персону со всех сторон, он счел себя, наконец, готовым к исполнению светских обязанностей.
   Как и было обещано, завтрак удался на славу. Ветчина, сыр, масло, свежайшие деревенские яйца, — все прямо так и таяло во рту. Насытившись, Хорнблоуэр откинулся на спинку кресла и поднес к губам чашечку удивительно ароматного кофе. Сидящий напротив граф прихлебывал маленькими глотками горячий шоколад, а пристроившийся сбоку сержант Рикардо предпочел чай. Во время трапезы изобилие и качество угощения не очень способствовали беседе, зато теперь настала пора для серьезного разговора.
   — Ну что ж, дон Горацио, — нарушил молчание Миранда, — у нас остается всего два дня до назначенного господами из Адмиралтейства срока. Полагаю, у вас уже имеются определенные соображения — все же вы имели на раздумье больше времени?
   — Разумеется, дон Франсиско, — ответил капитан, — но как руководитель операции, я предпочел бы сначала выслушать ваши рекомендации. И сержанта Перейры, конечно, — кивнул он в сторону невозмутимого Рикардо.
   Если слова Хорнблоуэра и задели каким-то образом Миранду, на лице его это никак не отразилось.
   — Вполне разумно, дон Горацио, — согласился он, ставя на блюдечко пустую чашку. — Беда только в том, что нам пока нечего предложить, за исключением самых общих мест. Я надеялся, что вы расскажете о предстоящем деле более подробно, чем сделал это вчера сеньор Барроу. Есть много вопросов, на которые я пока не знаю ответов, а строить планы вслепую, согласитесь, — занятие преглупейшее.
   — Очень хорошо, — сказал капитан. — В таком случае я готов ответить на все ваши вопросы сейчас. Кстати, такой диалог может помочь и мне привести мысли в порядок. А потом я предлагаю всем хорошенько подумать, скажем, до обеда. За обедом мы снова соберемся все вместе и попробуем выработать окончательное решение.
   — Годится! — воскликнул Миранда. Следующие полтора или два часа Хорнблоуэр рассказывал о событиях последних дней, ничего не скрывая от будущих компаньонов. Миранду особенно заинтересовала встреча капитана в Адмиралтействе с доктором Клавдием. Как выяснилось, его дядя, почтенный банкир, тоже пострадал от деятельности этого ловкого мошенника. В Лиме, Сантьяго-де-Чили, даже в Мехико, до сих пор имели хождение фальшивые векселя банка семейства Миранды, изготовленные непревзойденным мастером подделки ценных бумаг. Дон Франсиско был восхищен мужественным поведением Клавдия во время его свидания с Марсденом и сразу загорелся мыслью взять старого жулика в Испанию.
   — Сами поразмыслите, дон Горацио, — с жаром убеждал он собеседника, — можно ли заранее предвидеть все повороты в политике Бони? Этот человек абсолютно непредсказуем! Если мы покинем Англию с заранее подготовленным текстом подложного приказа, не получится ли так, что его содержание уже не будет соответствовать текущему моменту? Что нам тогда делать? Зато, имея под рукой Клавдия, мы всегда можем состряпать новую бумагу, текст которой не вызовет подозрений у Вильнева. Бумагу и образцы печатей мы возьмем с собой…
   — Не знаю, не знаю… — задумчиво протянул Хорнблоуэр. — Звучит ваше предложение заманчиво, но сможем ли мы ему доверять? Не сбежит ли от нас достопочтенный Клавдий при первом удобном случае?
   — Не сбежит! — уверенно заявил Миранда. — От меня еще никто не убегал. И к тому же, можно поставить его в такие условия, что бегство станет невыгодным. Впрочем, это уже будет целиком и полностью зависеть от доброй воли господ Марсдена и Барроу.
   Капитан вопросительно взглянул на собеседника.
   — Что вы имеете в виду, дон Франсиско?
   — Взять хотя бы такой вариант: Клавдию обещают за содействие не просто помилование, а свободу. Плюс домик с участком земли где-нибудь в колониях и некоторую толику денег. Разумеется, под другим именем. Вот тогда Клавдий пойдет на все, лишь бы выполнить свою часть договора. Если же он сбежит, ему до конца дней придется скрываться от английской полиции. Я уверен, что у мистера Первого Секретаря хватит влияния дать и исполнить подобное обещание. Обещал же он ему жизнь. Так почему бы не добавить к ней свободу и относительный достаток? В интересах дела, конечно.