Страница:
В полночь, когда профессор Суитинг все еще беседовая с сэром Найджелом, матрос Семенов сошел на пристань, пересек набережную, обойдя бар «Бэтти», у дверей которого несколько пьяных моряков требовали еще по одному стаканчику, и повернул на Финнистон — стрит.
Одет он был неброско: стоптанные туфли, вельветовые брюки, свитер и куртка с капюшоном. В руке он нес брезентовый рюкзак, затянутый веревкой. Перейдя автостраду Клайд — сайд, он дошел до Арджил-стрит, повернул, налево и пошел по ней вплоть до перекрестка Патрик Кросс. Он шел прямо в Хиндлэнд-роуд. Пройдя милю» вышел на другую магистраль Грейт-Вестерн-роуд. Он выучил маршрут назубок несколько дней назад.
Семенов посмотрел на часы, в запасе было полчаса, а до места встречи отсюда минут десять ходу. Он повернул налево и пошел по направлению к отелю «Понд», который находился недалеко от озера с лодочной станцией, в ста ярдах от бензоколонки, огни которой были видны издалека. Он почти дошел до автобусной остановки на пересечении Грейт-Вестерн с Хьюэнжен роуд, когда увидел их. Они сидели на остановке. Было полвторого ночи. Их было пятеро.
В Англии их называют бритоголовыми, или панками, а в Глазго — нэды. Он подумал, что надо бы перейти дорогу, но было уже поздно. Один из них окликнул его, и все пятеро вышли и из-под навеса. Он мог немного говорить по-английски, но их грубый пьяный местный диалект поставил его в тупик. Они встали поперек тротуара, и ему пришлось выйти на дорогу. Один из парней схватил его за руку и прокричал что-то непонятное. То, что он произнес, означало вопрос: что ты прячешь в своем рюкзаке?
Он не понял, отрицательно повертел головой и попытался пройти вперед. Его окружили, он упал под градом ударов. Когда он скатился в канаву, его стали бить ногами. Сквозь боль он чувствовал, как чьи-то руки пытались вырвать его рюкзак, поэтому он скрючился, прижав его к животу. Тогда его стали бить по голове и по почкам.
Прочные четырехэтажные дома из серого камня, в которых проживают семьи со средним достатком, на Девоншир-террас окнами выходят на перекресток. На последнем этаже одного из них пожилая вдова миссис Сильвестер, мучимая артритом, не могла заснуть. Она услышала крики и выглянула в окно. То, что она увидела, заставило ее проковылять к телефону, набрать 999 и вызвать полицию. Она назвала дежурному улицу и попросила немедленно выслать наряд, но на вопрос об имени и адресе звонившая не ответила и повесила трубку. Солидные люди с Девоншир-террас не любят попадать в разные истории.
Он склонился над лежащим. Тот был без сознания.
— «Скорую», Хью, — крикнул он Мак Бэйну, который тотчас же связался с больницей. Через шесть минут «Скорая» из больницы Вестерн была на месте. К тому времени полицейские накрыли избитого одеялом.
Санитары положили его на носилки и поместили в машину. Крейг поднял лежавший на земле рюкзак и положил его рядом с санитарами.
— Езжай с ними, я поеду следом, — крикнул Мак Бэйн. Крейг сел в «скорую». Через пять минуть все они были в отделении травматологии. Санитары выкатили носилки и повезли по коридору.
Крейг подождал, пока Мак Бэйн припарковал машину и подошел к нему,
— Ты займись его оформлением, Хьюги, а я пойду попытаюсь узнать его имя.
Мак Бэйн вздохнул, ему всегда приходилось возиться с документами. Крейг поднял рюкзак и пошел вслед за носилками в отделение. В отделении по обе стороны большого коридора было двенадцать палат. Одиннадцать палат использовались для пациентов, а двенадцатая служила кабинетом медсестры. Двери, выходившие в приемное отделение, были зеркальными, сквозь них были видны пациенты, ждавшие приема, — избитые пьянчужки — жертвы ночных драк. Оставив Мак Бэйна заполнять необходимые документы, Крейг прошел в зеркальную дверь и заметил, что носилки с потерпевшим стоят в противоположном конце коридора. Сестра бегло осмотрела доставленного и попросила санитаров переложить его на кушетку в одной из палат. Палата находилась как раз напротив кабинета сестры.
Вызвали младшего врача, жившего при больнице. Это был индус по имени Мета. Санитары раздели потерпевшего до пояса. Доктор тщательно осмотрел больного, не обнаружив никаких поверхностных ран, велел отправить его на рентген. Затем он отправился осматривать человека, поступившего с места автомобильной катастрофы.
Сестра позвонила в рентген — кабинет, ей ответили, что примут пациента как только освободятся. Она поставила чайник, чтобы заварить себе чашку чая. Констебль Крейг, убедившись, что потерпевший без сознания, взял его куртку и рюкзак и положил их на стол в кабинете медсестры. Он решил осмотреть их.
— У тебя не будет чашечки чая и для меня? — спросил он сестру с фамильярностью, свойственной стражам порядка.
— Будет, — сказала она, — будет, но не для таких, как вы.
Крейг хмыкнул. Он пощупал карманы куртки и вынул мореходную книжку. В ней была вклеена фотография человека, которого они подобрали на улице. Текст был на двух языках: русском и французском. Он не знал ни того, ни другого, но, поскольку имя пострадавшего было написано латинскими буквами, полицейский все понял.
— Кто этот парень? — спросила сестра, разливая по чашкам чай.
— Похоже, что матрос и к тому же русский, — ответил Крейг. Житель Глазго, избитый бандой нэдов, — это одно, но иностранец и к тому же русский — это совсем другое. Чтобы узнать с какого он судна, Крейг открыл рюкзак.
В свитер толстой вязки была завернута круглая табачная коробка. Вместо табака в ней, проложенные ватой, лежали три диска: два алюминиевых и между ними диск из серого матового металла. Крейг без интереса пощупал диски, снова обложил ватой, закрыл коробку и положил ее рядом с мореходной книжкой. Он не заметил, что очнувшийся русский наблюдает за ним. Полицейский понял, что нужно сообщить начальству о происшествии с иностранцем.
— Я позвоню, крошка, — сказал он медсестре и пошел к телефону.
— Я тебе не «крошка», — огрызнулась сестра, которая была немного старше 24-летнего констебля Крейга, — чем дольше работаю, тем наглее становятся эти желторотые.
Констебль Крейг начал набирать номер. О чем в это время думал Константин Семенов, мы никогда не узнаем. Забыв о боли, он пристально следил за полицейским в черном мундире, стоявшем к нему спиной. Он видел свою платежную книжку и груз, который должен был доставить человеку на лодочную станцию. Он наблюдал за тем, как полицейский рассматривал содержимое табачной коробки, сам он так и не осмелился открыть ее. Полицейский звонил куда-то. Кто знает, о чем думал русский?
Крейга неожиданно грубо пихнули в бок. Он увидел голую руку, схватившую жестяную коробку. Реакция была мгновенной — бросив трубку, полицейский перехватил ее.
— Что за черт, парень... — крикнул он, потом, подумав, что человек впал в бредовое состояние, схватил его, пытаясь удержать. Жестяная коробка выскользнула из рук русского и упала на пол. Мгновение Семенов глядел на полицейского, потом бросился бежать. С криками: «Эй, парень, вернись!», констебль ринулся за ним по коридору.
В результате сломал собственную руку и уже собирался направиться к врачу, как заметил голого по пояс, избитого, покрытого синяками человека с окровавленным лицом, выбежавшего из соседней комнаты, которого преследовал полицейский. Чувство глубокого сострадания проснулось в нем. Он не любил полицейских, которые, казалось, только и мечтали о том, чтобы вытащить его то из облюбованного оврага, то из другого милого сердцу убежища, и облить холодной водой. Он пропустил беглеца и выставил ногу.
— Придурок! — падая, закричал Крейг. Когда он поднялся, между ним и русским было уже десять ярдов.
Семенов выбежал через стеклянные двери в приемное отделение и, не заметив маленькой узкой двери слева, которая вела на улицу, повернул направо. Он оказался в том же коридоре, по которому его везли на носилках полчаса назад. Он еще раз повернул направо и увидел, что по коридору прямо на него две медсестры и доктор Мета катят носилки с очередным пострадавшим. Носилки полностью перекрыли проход. Сзади доносился звук шагов бегущего полицейского.
Слева были четыре лифта. Двери одного уже закрывались. Он протиснулся в узкую щель. Двери закрылись за его спиной. Полицейский отчаянно стучал в них. Семенов присел, страдальчески закрыв глаза.
Крейг бросился вверх по лестнице. На каждом этаже он проверял, куда движется лифт. Лифт поднимался. Добежав до десятого, последнего этажа, вспотевший, злой, он совершенно вымотался.
Семенов вышел на десятом. Он заглянул в одну дверь — палата со спящими пациентами. Другая дверь была открыта, она вела на лестницу. Он побежал дальше. В конце коридора последняя дверь тоже была открыта. Она вела на плоскую крышу здания, в теплую спокойную ночь.
Крейг, спотыкаясь, вскоре добрался до этой последней двери, переступил порог и оказался на крыше. Привыкнув к темноте, он различил фигуру человека, стоящего на парапете. Раздражение вмиг покинуло полицейского. «Я бы, наверное, тоже бы запаниковал, очнувшись в московской больнице», — подумал он и двинулся к человеку, подняв руки, чтобы показать, что в них ничего нет.
— Эй, Иван, или как тебя там, все в порядке. Тебя стукнули по голове! Все нормально. Пойдем вниз.
Его глаза окончательно привыкли к темноте. Теперь он отчетливо видел лицо русского.
Человек подпустил его к себе не более, чем на двадцать футов, затем посмотрел вниз, глубоко вздохнул, зажмурил глаза и прыгнул.
Констебль не мог поверить своим глазам. Только через несколько секунд, услышав звук удара о землю, он понял, что случилось. Человек спрыгнул с высоты ста футов и упал на стоянку машин персонала.
— О, господи, — выдохнул полицейский, — горе мне. — Дрожащими руками он достал рацию и связался с участком.
Человек в черной кожаной куртке и штанах, похожий на мотоциклиста, взглянул на часы. Три ночи. Встреча была назначена на два. Предусматривалась возможная часовая задержка. По запасному варианту вторая встреча будет в другом месте ровно через сутки. Он будет там. Если связной не появится, то придется воспользоваться радиоприемником. Мотоциклист поднялся и ушел.
— Элистэр, ты узнал его имя, адрес? — спросил Хью.
— Он... он был... русским матросом, — ответил Крейг.
— О черт, этого нам еще не хватало! Как его имя?
— Хью, он... только что... бросился с крыши.
Мак Бэйн отложил ручку и недоуменно уставился на своего напарника. Но полицейский взял в нем верх. Любой полицейский знает, что, когда дела идут плохо, нужно страховаться, надо выполнить все процедуры, согласно закону, никаких «ковбойских» штучек, никаких, даже самых умных инициатив.
— Ты связался с участком? — спросил он.
— Да, они скоро будут здесь.
— Пойдем за доктором, — сказал Мак Бэйн.
Доктор Мета очень устал после ночных приемов. Он потратил не более двух минут на осмотр трупа, констатировал смерть. Дальше не его дело. Два санитара накрыли тело, «скорая» отвезла его в городской морг на площади Джослин около Соляного рынка. Теперь уже другие люди снимут с него оставшуюся одежду: туфли, носки, брюки, кальсоны, наручные часы, упакуют, ко всем вещам прикрепят бирки — все будет в порядке.
В больнице оставалось заполнить еще несколько документов. Документы о приеме больного решили сохранить как свидетельство, но, в принципе, они были уже бесполезны. Два констебля упаковали и надписали все оставшиеся в больнице вещи. Список был следующий: куртка — 1 шт., свитер со стойкой — 1 шт., рюкзак — 1 шт., свитер толстой вязки — 1 шт., круглая табачная коробка — 1 шт.
Когда работа уже заканчивалась, в больницу прибыли инспектор и сержант, оба в форме, и попросили выделить им кабинет. Они заняли комнату администратора и принялись записывать показания констеблей. Через десять минут инспектор отправил сержанта в машину, чтобы тот связался с дежурным главным инспектором. Было 9 апреля, четверг, четыре утра, в Москве уже было восемь.
— Как вам нравится работа у нас? — спросил Карпов.
— Очень нравится.
— Приходится много ездить, но это лучше, чем сидеть в душном помещении?
— Да, я тоже так думаю.
— Вы недавно работали с моим другом полковником Филби?
Небольшая пауза. Черт, подумал Карпов, ему было приказано не упоминать об этом.
— Мм-да.
— Обычно он сам водил машину, до инсульта...
— Он мне говорил об этом. Лучше спрашивать напрямую.
— Куда вы его возили?
Пауза. Карпов видел лицо водителя в зеркало. Он был встревожен. Положение было действительно затруднительным.
— Так, кое-куда в Москве.
— Куда именно, Григорьев?
— Так, никуда, просто по Москве.
— Притормози, Григорьев.
Свернув с главной дороги, «Чайка» остановилась. Карпов подался вперед:
— Знаешь кто я?
— Да.
— Тебе известно мое звание в КГБ?
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
— Тогда не шутите со мной, молодой человек. Куда конкретно вы его возили?
Григорьев сглотнул. Карпов видел, что он борется сам с собой. Вопрос был в том, кто приказал ему молчать. Если Филби, то Карпов был выше званием. Но, если это кто-то выше... На самом деле, майор Павлов — вот кто напугал Григорьева. Но для русского человека люди из ПГУ — фигуры неизвестные, зато майор кремлевской охраны... Все же генерал оставался генералом.
— В основном на несколько встреч, товарищ генерал. Несколько из них были в центре Москвы, но я был в машине, поэтому не знаю, в какие именно квартиры...
— Несколько в Москве. А еще куда?
— Больше никуда... Еще на одну из дач в Жуковку. «Гнездовье» ЦК», подумал Карпов.
— На чью дачу?
— Честно, не знаю. Мне только давали направление куда ехать и все. А потом я ждал.
— А кто еще приезжал на эти встречи?
— Один раз две машины прибыли вместе, я видел, что кто-то вышел из одной и зашел на эту дачу...
— Вы его узнали?
— Да. До того как я начал работать в гараже КГБ, я был шофером в армии, в 1985 году возил одного полковника из ГРУ. Мы тогда базировались в Кандагаре в Афганистане. Однажды этот офицер ехал с моим генералом. Это генерал Марченко.
«Да — а, — подумал Карпов. — Петр Марченко, мой старый друг, специалист по подрывным акциям».
— А кто-нибудь еще?
— Была еще одна машина. Мы, шоферы, обычно перекидываемся парой слов. Но этот был очень угрюм. Мне только и удалось узнать, что он возит какого — то академика. Честно, это все, что я знаю.
— Поехали, Григорьев.
Карпов откинулся назад и стал разглядывать деревья вдоль дороги. Значит, их четверо. Эти четыре человека что-то планируют для Генерального секретаря. Хозяин — член ЦК или Верховного суда, трое других — Филби, Марченко и неизвестный академик.
Завтра — пятница, день, когда сильные мира сего рано кончают работу и разъезжаются по дачам. Карпов знал, что дача Марченко находится недалеко от Переделкина, то есть недалеко от его собственной дачи. Он знал и об одной слабости Марченко. Генерал вздохнул с облегчением. Надо прихватить с собой побольше коньяка. Это будет тяжелое испытание.
Дело было плохо. Практически все время, даже в больнице, русского опекали полицейские. И на крыше не было никого, кроме Крейга. Не было и явных причин для самоубийства. Инспектор не мучился вопросом «почему», рассуждая, как и все остальные, что у человека при сотрясении мозга начались галлюцинации, возник панический страх. Инспектор был больше озабочен возможными последствиями этого случая для полиции Стрэтлайда.
Надо найти судно, переговорить с капитаном, провести формальное опознание тела, сообщить обо всем советскому консулу и, конечно же, прессе, этой чертовой прессе. Кое-кто из репортеров будет опять грязно намекать, сев на своего любимого конька, что все это — результат жестокости полицейских. Но самым загадочным вопросом, видимо, так и останется вопрос: почему же все-таки бросился с крыши этот глупец?
Было пол-пятого. В больнице больше нечего было делать. Машины выедут на дежурство с рассветом, а пока пусть возвращаются в управление.
К шести утра два полицейских констебля закончили дачу показаний. Чарли Форбс в своем кабинете разбирался с последними процедурными формальностями. Пытались, но пока тщетно, найти женщину, которая набрала номер 999. Были взяты показания у двух ребят со «скорой», которые отвечали на звонок Мак Бэйна через полицейский селектор.
Во всяком случае, не будет сомнения, что моряка избили панки.
Сестра отделения травматологии предложила свою версию. Встревоженный доктор Мета сделал заявление, а один из санитаров отделения подтвердил, что видел голого по пояс человека, бежавшего через приемное отделение от Крейга. После этого на пути на крышу обоих никто не видел.
Форбс выяснил, что единственным советским судном в порту был «Академик Комаров». Он направил туда полицейскую машину за капитаном для опознания тела. Он же разбудил советского консула, который прибудет к девяти и, без сомнения, с протестом. Он также обратился за помощью к своему главному констеблю и прокурору по делам финансовых правонарушений, которые в Шотландии также выполняют обязанности коронера. Все вещи пострадавшего были упакованы и отправлены на полицейский участок в Патрике (групповое нападение было совершено именно там), где будут храниться под замком по распоряжению прокурора. Прокурор обещал также дать разрешение на вскрытие после десяти часов утра. Чарли Форбс потянулся и, позвонив в столовую, попросил прислать ему кофе и булочек.
Пока в стрэдклайдском полицейском управлении на Питт-стрит главный инспектор Форбс сортировал бумаги, в участке констебли Крейг и Мак Бэйн, подписав свои показания, отправились завтракать в столовую. Оба были очень взволнованы и поделились своими тревогами с седеющим сержантом из отдела уголовного розыска, который сидел с ними за одним столом. После завтрака они попросили у начальства разрешение пойти домой отоспаться и получили его.
Что-то из рассказа констеблей заставило сержанта заказать телефонный разговор за свой счет. Человек, которого он оторвал своим звонком от бритья, был инспектором уголовного розыска. Инспектор Кармайкл внимательно выслушал его, повесил трубку и озабоченно закончил свое бритье.
В половине восьмого Кармайкл разыскал главного инспектора, который должен присутствовать при вскрытии, и попросил допустить его на вскрытие. Тот согласился, напомнив, что процедура состоится в городском морге в десять часов.
В том же морге в восемь утра капитан «Академика Комарова» со своим замполитом (они были неразлучны) смотрели на видеоэкран, где появилось изображение разбитого лица матроса Семенова.
— Это он, — подтвердил замполит, — нам необходимо увидеть консула.
— Он будет в девять на Питт-стрит, — сказал сопровождавший их сержант в штатском. Оба русских выглядели потрясенными и подавленными. «Наверное, они потеряли близкого товарища», — подумал сержант.
В девять утра советский консул вошел в кабинет главного инспектора Форбса на Питт-стрит. Он бегло говорил по-английски. Форбс пригласил его присесть и начал перечислять события минувшей ночи. Не успел он закончить, как консул стал выговаривать ему:
— Это возмутительно, я должен связаться с советским посольством в Лондоне незамедлительно...
Раздался стук в дверь, в кабинет вошли капитан и замполит. С ними был сопровождающий сержант и еще один человек. Он кивнул Форбсу:
— Доброе утро, сэр, не возражаете, если я присяду?
— Устраивайтесь, Кармайкл. Дело не из приятных.
Не пробыв и нескольких секунд в кабинете, замполит отвел консула в сторону и что-то зловеще прошептал ему на ухо. Консул извинился, и они вдвоем вышли в коридор. Минуты через три они вернулись. Консул держался официально и корректно: он, конечно же, свяжется с посольством, он надеется, что полиция Стрэтклайда сделает все возможное, чтобы поймать хулиганов, и... можно ли рассчитывать на то, что тело и все личные вещи покойного будут отправлены в Ленинград на «Академике Комарове», который отплывает сегодня.
Форбс был вежлив, но несокрушим. Попытки полиции поймать хулиганов будут продолжены. Все это время тело должно находиться в морге, а все личные вещи — в сейфе полицейского участка в Патрике. Консул кивнул. Он понимал важность процедурных вопросов. С этим они ушли.
В десять Кармайкл был в морге. Вскрытие проводил профессор Харланд. Разговор, как обычно, был о погоде, о гольфе, о будничных мелочах. На анатомическом столе лежало тело матроса Семенова.
— Можно взглянуть? — спросил Кармайкл. Патологоанатом кивнул.
Десять минут провел Кармайкл, рассматривая то, что осталось от Семенова. Когда он ушел, профессор приступил к вскрытию. В это время инспектор звонил в Эдинбург, а точнее, в отдел управления внутренних дел и здравоохранения Шотландии, известный как Шотландский офис, размещавшийся в доме Святого Эндрю. После этого он поговорил с отставным помощником комиссара, единственной обязанностью которого в Шотландском офисе было поддерживать связь с МИ-5 в Лондоне.
В полдень в отделе С-4(С) на Гордон-стрит зазвонил телефон. Брайт поднял трубку, прислушался и передал ее Престону:
— Это тебя. Они ни с кем больше не хотят говорить.
— Кто спрашивает?
— Шотландский офис, Эдинбург. Престон взял трубку.
— Джон Престон... Да... Доброе утро... Послушав несколько минут, он нахмурился и записал имя Кармайкла в свой блокнот.
— Да, я буду, прилечу трехчасовым рейсом. Пусть он меня встретит в аэропорту Глазго. Спасибо.
— Глазго? — спросил Брайт. — Они и туда добрались?
— Да там какой-то русский бросился с крыши. Я вернусь завтра. Скорее всего это пустячное дело, но мне хочется вырваться из этого дома хоть на денек.
Одет он был неброско: стоптанные туфли, вельветовые брюки, свитер и куртка с капюшоном. В руке он нес брезентовый рюкзак, затянутый веревкой. Перейдя автостраду Клайд — сайд, он дошел до Арджил-стрит, повернул, налево и пошел по ней вплоть до перекрестка Патрик Кросс. Он шел прямо в Хиндлэнд-роуд. Пройдя милю» вышел на другую магистраль Грейт-Вестерн-роуд. Он выучил маршрут назубок несколько дней назад.
Семенов посмотрел на часы, в запасе было полчаса, а до места встречи отсюда минут десять ходу. Он повернул налево и пошел по направлению к отелю «Понд», который находился недалеко от озера с лодочной станцией, в ста ярдах от бензоколонки, огни которой были видны издалека. Он почти дошел до автобусной остановки на пересечении Грейт-Вестерн с Хьюэнжен роуд, когда увидел их. Они сидели на остановке. Было полвторого ночи. Их было пятеро.
В Англии их называют бритоголовыми, или панками, а в Глазго — нэды. Он подумал, что надо бы перейти дорогу, но было уже поздно. Один из них окликнул его, и все пятеро вышли и из-под навеса. Он мог немного говорить по-английски, но их грубый пьяный местный диалект поставил его в тупик. Они встали поперек тротуара, и ему пришлось выйти на дорогу. Один из парней схватил его за руку и прокричал что-то непонятное. То, что он произнес, означало вопрос: что ты прячешь в своем рюкзаке?
Он не понял, отрицательно повертел головой и попытался пройти вперед. Его окружили, он упал под градом ударов. Когда он скатился в канаву, его стали бить ногами. Сквозь боль он чувствовал, как чьи-то руки пытались вырвать его рюкзак, поэтому он скрючился, прижав его к животу. Тогда его стали бить по голове и по почкам.
Прочные четырехэтажные дома из серого камня, в которых проживают семьи со средним достатком, на Девоншир-террас окнами выходят на перекресток. На последнем этаже одного из них пожилая вдова миссис Сильвестер, мучимая артритом, не могла заснуть. Она услышала крики и выглянула в окно. То, что она увидела, заставило ее проковылять к телефону, набрать 999 и вызвать полицию. Она назвала дежурному улицу и попросила немедленно выслать наряд, но на вопрос об имени и адресе звонившая не ответила и повесила трубку. Солидные люди с Девоншир-террас не любят попадать в разные истории.
* * *
Когда прозвучал телефонный звонок, полицейские констебли Элестэр Крейг и Хью Мак Бэйн находились в патрульной машине в миле от Грейт-Вестерн, в Хилхеде. Дороги были пустынны, поэтому они добрались до автобусной остановки за полторы минуты. Услышав звук сирены, нэды бросили попытки вырвать рюкзак, бросились наутек через зеленый газон, разделяющий Большую Западную дорогу и Хьюхенден, куда полицейская машина проехать не могла. Когда констебль Крейг выскочил из машины, они уже скрылись из виду, и преследование было бесполезным. В любом случае надо было заняться жертвой.Он склонился над лежащим. Тот был без сознания.
— «Скорую», Хью, — крикнул он Мак Бэйну, который тотчас же связался с больницей. Через шесть минут «Скорая» из больницы Вестерн была на месте. К тому времени полицейские накрыли избитого одеялом.
Санитары положили его на носилки и поместили в машину. Крейг поднял лежавший на земле рюкзак и положил его рядом с санитарами.
— Езжай с ними, я поеду следом, — крикнул Мак Бэйн. Крейг сел в «скорую». Через пять минуть все они были в отделении травматологии. Санитары выкатили носилки и повезли по коридору.
Крейг подождал, пока Мак Бэйн припарковал машину и подошел к нему,
— Ты займись его оформлением, Хьюги, а я пойду попытаюсь узнать его имя.
Мак Бэйн вздохнул, ему всегда приходилось возиться с документами. Крейг поднял рюкзак и пошел вслед за носилками в отделение. В отделении по обе стороны большого коридора было двенадцать палат. Одиннадцать палат использовались для пациентов, а двенадцатая служила кабинетом медсестры. Двери, выходившие в приемное отделение, были зеркальными, сквозь них были видны пациенты, ждавшие приема, — избитые пьянчужки — жертвы ночных драк. Оставив Мак Бэйна заполнять необходимые документы, Крейг прошел в зеркальную дверь и заметил, что носилки с потерпевшим стоят в противоположном конце коридора. Сестра бегло осмотрела доставленного и попросила санитаров переложить его на кушетку в одной из палат. Палата находилась как раз напротив кабинета сестры.
Вызвали младшего врача, жившего при больнице. Это был индус по имени Мета. Санитары раздели потерпевшего до пояса. Доктор тщательно осмотрел больного, не обнаружив никаких поверхностных ран, велел отправить его на рентген. Затем он отправился осматривать человека, поступившего с места автомобильной катастрофы.
Сестра позвонила в рентген — кабинет, ей ответили, что примут пациента как только освободятся. Она поставила чайник, чтобы заварить себе чашку чая. Констебль Крейг, убедившись, что потерпевший без сознания, взял его куртку и рюкзак и положил их на стол в кабинете медсестры. Он решил осмотреть их.
— У тебя не будет чашечки чая и для меня? — спросил он сестру с фамильярностью, свойственной стражам порядка.
— Будет, — сказала она, — будет, но не для таких, как вы.
Крейг хмыкнул. Он пощупал карманы куртки и вынул мореходную книжку. В ней была вклеена фотография человека, которого они подобрали на улице. Текст был на двух языках: русском и французском. Он не знал ни того, ни другого, но, поскольку имя пострадавшего было написано латинскими буквами, полицейский все понял.
— Кто этот парень? — спросила сестра, разливая по чашкам чай.
— Похоже, что матрос и к тому же русский, — ответил Крейг. Житель Глазго, избитый бандой нэдов, — это одно, но иностранец и к тому же русский — это совсем другое. Чтобы узнать с какого он судна, Крейг открыл рюкзак.
В свитер толстой вязки была завернута круглая табачная коробка. Вместо табака в ней, проложенные ватой, лежали три диска: два алюминиевых и между ними диск из серого матового металла. Крейг без интереса пощупал диски, снова обложил ватой, закрыл коробку и положил ее рядом с мореходной книжкой. Он не заметил, что очнувшийся русский наблюдает за ним. Полицейский понял, что нужно сообщить начальству о происшествии с иностранцем.
— Я позвоню, крошка, — сказал он медсестре и пошел к телефону.
— Я тебе не «крошка», — огрызнулась сестра, которая была немного старше 24-летнего констебля Крейга, — чем дольше работаю, тем наглее становятся эти желторотые.
Констебль Крейг начал набирать номер. О чем в это время думал Константин Семенов, мы никогда не узнаем. Забыв о боли, он пристально следил за полицейским в черном мундире, стоявшем к нему спиной. Он видел свою платежную книжку и груз, который должен был доставить человеку на лодочную станцию. Он наблюдал за тем, как полицейский рассматривал содержимое табачной коробки, сам он так и не осмелился открыть ее. Полицейский звонил куда-то. Кто знает, о чем думал русский?
Крейга неожиданно грубо пихнули в бок. Он увидел голую руку, схватившую жестяную коробку. Реакция была мгновенной — бросив трубку, полицейский перехватил ее.
— Что за черт, парень... — крикнул он, потом, подумав, что человек впал в бредовое состояние, схватил его, пытаясь удержать. Жестяная коробка выскользнула из рук русского и упала на пол. Мгновение Семенов глядел на полицейского, потом бросился бежать. С криками: «Эй, парень, вернись!», констебль ринулся за ним по коридору.
* * *
...Коротышка Паттерсон был алкоголиком. Он посвятил жизнь «дегустации» продукции Спейсайда. Безработный, без надежды на трудоустройство, он превратил пьянство в искусство. Вчера вечером, получив пособие, он отправился в ближайшую пивнушку и к полуночи был уже «готов». Обидевшись на фонарный столб, который не подал ему стаканчика наливки, он избил его.В результате сломал собственную руку и уже собирался направиться к врачу, как заметил голого по пояс, избитого, покрытого синяками человека с окровавленным лицом, выбежавшего из соседней комнаты, которого преследовал полицейский. Чувство глубокого сострадания проснулось в нем. Он не любил полицейских, которые, казалось, только и мечтали о том, чтобы вытащить его то из облюбованного оврага, то из другого милого сердцу убежища, и облить холодной водой. Он пропустил беглеца и выставил ногу.
— Придурок! — падая, закричал Крейг. Когда он поднялся, между ним и русским было уже десять ярдов.
Семенов выбежал через стеклянные двери в приемное отделение и, не заметив маленькой узкой двери слева, которая вела на улицу, повернул направо. Он оказался в том же коридоре, по которому его везли на носилках полчаса назад. Он еще раз повернул направо и увидел, что по коридору прямо на него две медсестры и доктор Мета катят носилки с очередным пострадавшим. Носилки полностью перекрыли проход. Сзади доносился звук шагов бегущего полицейского.
Слева были четыре лифта. Двери одного уже закрывались. Он протиснулся в узкую щель. Двери закрылись за его спиной. Полицейский отчаянно стучал в них. Семенов присел, страдальчески закрыв глаза.
Крейг бросился вверх по лестнице. На каждом этаже он проверял, куда движется лифт. Лифт поднимался. Добежав до десятого, последнего этажа, вспотевший, злой, он совершенно вымотался.
Семенов вышел на десятом. Он заглянул в одну дверь — палата со спящими пациентами. Другая дверь была открыта, она вела на лестницу. Он побежал дальше. В конце коридора последняя дверь тоже была открыта. Она вела на плоскую крышу здания, в теплую спокойную ночь.
Крейг, спотыкаясь, вскоре добрался до этой последней двери, переступил порог и оказался на крыше. Привыкнув к темноте, он различил фигуру человека, стоящего на парапете. Раздражение вмиг покинуло полицейского. «Я бы, наверное, тоже бы запаниковал, очнувшись в московской больнице», — подумал он и двинулся к человеку, подняв руки, чтобы показать, что в них ничего нет.
— Эй, Иван, или как тебя там, все в порядке. Тебя стукнули по голове! Все нормально. Пойдем вниз.
Его глаза окончательно привыкли к темноте. Теперь он отчетливо видел лицо русского.
Человек подпустил его к себе не более, чем на двадцать футов, затем посмотрел вниз, глубоко вздохнул, зажмурил глаза и прыгнул.
Констебль не мог поверить своим глазам. Только через несколько секунд, услышав звук удара о землю, он понял, что случилось. Человек спрыгнул с высоты ста футов и упал на стоянку машин персонала.
— О, господи, — выдохнул полицейский, — горе мне. — Дрожащими руками он достал рацию и связался с участком.
* * *
В ста ярдах от бензоколонки, в полумиле от автобусной остановки, возле отеля «Понд» есть пруд. Несколько каменных ступенек ведут с тротуара к дорожке, опоясывающей его. Внизу у ступенек стоят две деревянные скамейки.Человек в черной кожаной куртке и штанах, похожий на мотоциклиста, взглянул на часы. Три ночи. Встреча была назначена на два. Предусматривалась возможная часовая задержка. По запасному варианту вторая встреча будет в другом месте ровно через сутки. Он будет там. Если связной не появится, то придется воспользоваться радиоприемником. Мотоциклист поднялся и ушел.
* * *
Полицейский констебль Хью Мак Бэйн, пока его напарник пытался догнать русского, устанавливал точное время драки и телефонного звонка в дежурную часть. К тому моменту, когда его бледный, потрясенный товарищ спустился в приемное отделение, время было установлено.— Элистэр, ты узнал его имя, адрес? — спросил Хью.
— Он... он был... русским матросом, — ответил Крейг.
— О черт, этого нам еще не хватало! Как его имя?
— Хью, он... только что... бросился с крыши.
Мак Бэйн отложил ручку и недоуменно уставился на своего напарника. Но полицейский взял в нем верх. Любой полицейский знает, что, когда дела идут плохо, нужно страховаться, надо выполнить все процедуры, согласно закону, никаких «ковбойских» штучек, никаких, даже самых умных инициатив.
— Ты связался с участком? — спросил он.
— Да, они скоро будут здесь.
— Пойдем за доктором, — сказал Мак Бэйн.
Доктор Мета очень устал после ночных приемов. Он потратил не более двух минут на осмотр трупа, констатировал смерть. Дальше не его дело. Два санитара накрыли тело, «скорая» отвезла его в городской морг на площади Джослин около Соляного рынка. Теперь уже другие люди снимут с него оставшуюся одежду: туфли, носки, брюки, кальсоны, наручные часы, упакуют, ко всем вещам прикрепят бирки — все будет в порядке.
В больнице оставалось заполнить еще несколько документов. Документы о приеме больного решили сохранить как свидетельство, но, в принципе, они были уже бесполезны. Два констебля упаковали и надписали все оставшиеся в больнице вещи. Список был следующий: куртка — 1 шт., свитер со стойкой — 1 шт., рюкзак — 1 шт., свитер толстой вязки — 1 шт., круглая табачная коробка — 1 шт.
Когда работа уже заканчивалась, в больницу прибыли инспектор и сержант, оба в форме, и попросили выделить им кабинет. Они заняли комнату администратора и принялись записывать показания констеблей. Через десять минут инспектор отправил сержанта в машину, чтобы тот связался с дежурным главным инспектором. Было 9 апреля, четверг, четыре утра, в Москве уже было восемь.
* * *
Пропустив поток транспорта, машина генерала Карпова выехала на прямую магистраль, ведущую в Ясенево. Тридцатилетний шофер знал, что генерал лично выбрал его и был готов оправдать оказанное доверие.— Как вам нравится работа у нас? — спросил Карпов.
— Очень нравится.
— Приходится много ездить, но это лучше, чем сидеть в душном помещении?
— Да, я тоже так думаю.
— Вы недавно работали с моим другом полковником Филби?
Небольшая пауза. Черт, подумал Карпов, ему было приказано не упоминать об этом.
— Мм-да.
— Обычно он сам водил машину, до инсульта...
— Он мне говорил об этом. Лучше спрашивать напрямую.
— Куда вы его возили?
Пауза. Карпов видел лицо водителя в зеркало. Он был встревожен. Положение было действительно затруднительным.
— Так, кое-куда в Москве.
— Куда именно, Григорьев?
— Так, никуда, просто по Москве.
— Притормози, Григорьев.
Свернув с главной дороги, «Чайка» остановилась. Карпов подался вперед:
— Знаешь кто я?
— Да.
— Тебе известно мое звание в КГБ?
— Так точно, товарищ генерал-лейтенант.
— Тогда не шутите со мной, молодой человек. Куда конкретно вы его возили?
Григорьев сглотнул. Карпов видел, что он борется сам с собой. Вопрос был в том, кто приказал ему молчать. Если Филби, то Карпов был выше званием. Но, если это кто-то выше... На самом деле, майор Павлов — вот кто напугал Григорьева. Но для русского человека люди из ПГУ — фигуры неизвестные, зато майор кремлевской охраны... Все же генерал оставался генералом.
— В основном на несколько встреч, товарищ генерал. Несколько из них были в центре Москвы, но я был в машине, поэтому не знаю, в какие именно квартиры...
— Несколько в Москве. А еще куда?
— Больше никуда... Еще на одну из дач в Жуковку. «Гнездовье» ЦК», подумал Карпов.
— На чью дачу?
— Честно, не знаю. Мне только давали направление куда ехать и все. А потом я ждал.
— А кто еще приезжал на эти встречи?
— Один раз две машины прибыли вместе, я видел, что кто-то вышел из одной и зашел на эту дачу...
— Вы его узнали?
— Да. До того как я начал работать в гараже КГБ, я был шофером в армии, в 1985 году возил одного полковника из ГРУ. Мы тогда базировались в Кандагаре в Афганистане. Однажды этот офицер ехал с моим генералом. Это генерал Марченко.
«Да — а, — подумал Карпов. — Петр Марченко, мой старый друг, специалист по подрывным акциям».
— А кто-нибудь еще?
— Была еще одна машина. Мы, шоферы, обычно перекидываемся парой слов. Но этот был очень угрюм. Мне только и удалось узнать, что он возит какого — то академика. Честно, это все, что я знаю.
— Поехали, Григорьев.
Карпов откинулся назад и стал разглядывать деревья вдоль дороги. Значит, их четверо. Эти четыре человека что-то планируют для Генерального секретаря. Хозяин — член ЦК или Верховного суда, трое других — Филби, Марченко и неизвестный академик.
Завтра — пятница, день, когда сильные мира сего рано кончают работу и разъезжаются по дачам. Карпов знал, что дача Марченко находится недалеко от Переделкина, то есть недалеко от его собственной дачи. Он знал и об одной слабости Марченко. Генерал вздохнул с облегчением. Надо прихватить с собой побольше коньяка. Это будет тяжелое испытание.
* * *
Главный инспектор Чарли Форбс внимательно слушал констеблей Крейга и Мак Бэйна, время от времени перебивая их вопросами. Он не сомневался, что оба говорят правду, но он служил давно и знал, что правда не всегда спасает твою шкуру.Дело было плохо. Практически все время, даже в больнице, русского опекали полицейские. И на крыше не было никого, кроме Крейга. Не было и явных причин для самоубийства. Инспектор не мучился вопросом «почему», рассуждая, как и все остальные, что у человека при сотрясении мозга начались галлюцинации, возник панический страх. Инспектор был больше озабочен возможными последствиями этого случая для полиции Стрэтлайда.
Надо найти судно, переговорить с капитаном, провести формальное опознание тела, сообщить обо всем советскому консулу и, конечно же, прессе, этой чертовой прессе. Кое-кто из репортеров будет опять грязно намекать, сев на своего любимого конька, что все это — результат жестокости полицейских. Но самым загадочным вопросом, видимо, так и останется вопрос: почему же все-таки бросился с крыши этот глупец?
Было пол-пятого. В больнице больше нечего было делать. Машины выедут на дежурство с рассветом, а пока пусть возвращаются в управление.
К шести утра два полицейских констебля закончили дачу показаний. Чарли Форбс в своем кабинете разбирался с последними процедурными формальностями. Пытались, но пока тщетно, найти женщину, которая набрала номер 999. Были взяты показания у двух ребят со «скорой», которые отвечали на звонок Мак Бэйна через полицейский селектор.
Во всяком случае, не будет сомнения, что моряка избили панки.
Сестра отделения травматологии предложила свою версию. Встревоженный доктор Мета сделал заявление, а один из санитаров отделения подтвердил, что видел голого по пояс человека, бежавшего через приемное отделение от Крейга. После этого на пути на крышу обоих никто не видел.
Форбс выяснил, что единственным советским судном в порту был «Академик Комаров». Он направил туда полицейскую машину за капитаном для опознания тела. Он же разбудил советского консула, который прибудет к девяти и, без сомнения, с протестом. Он также обратился за помощью к своему главному констеблю и прокурору по делам финансовых правонарушений, которые в Шотландии также выполняют обязанности коронера. Все вещи пострадавшего были упакованы и отправлены на полицейский участок в Патрике (групповое нападение было совершено именно там), где будут храниться под замком по распоряжению прокурора. Прокурор обещал также дать разрешение на вскрытие после десяти часов утра. Чарли Форбс потянулся и, позвонив в столовую, попросил прислать ему кофе и булочек.
Пока в стрэдклайдском полицейском управлении на Питт-стрит главный инспектор Форбс сортировал бумаги, в участке констебли Крейг и Мак Бэйн, подписав свои показания, отправились завтракать в столовую. Оба были очень взволнованы и поделились своими тревогами с седеющим сержантом из отдела уголовного розыска, который сидел с ними за одним столом. После завтрака они попросили у начальства разрешение пойти домой отоспаться и получили его.
Что-то из рассказа констеблей заставило сержанта заказать телефонный разговор за свой счет. Человек, которого он оторвал своим звонком от бритья, был инспектором уголовного розыска. Инспектор Кармайкл внимательно выслушал его, повесил трубку и озабоченно закончил свое бритье.
В половине восьмого Кармайкл разыскал главного инспектора, который должен присутствовать при вскрытии, и попросил допустить его на вскрытие. Тот согласился, напомнив, что процедура состоится в городском морге в десять часов.
В том же морге в восемь утра капитан «Академика Комарова» со своим замполитом (они были неразлучны) смотрели на видеоэкран, где появилось изображение разбитого лица матроса Семенова.
— Это он, — подтвердил замполит, — нам необходимо увидеть консула.
— Он будет в девять на Питт-стрит, — сказал сопровождавший их сержант в штатском. Оба русских выглядели потрясенными и подавленными. «Наверное, они потеряли близкого товарища», — подумал сержант.
В девять утра советский консул вошел в кабинет главного инспектора Форбса на Питт-стрит. Он бегло говорил по-английски. Форбс пригласил его присесть и начал перечислять события минувшей ночи. Не успел он закончить, как консул стал выговаривать ему:
— Это возмутительно, я должен связаться с советским посольством в Лондоне незамедлительно...
Раздался стук в дверь, в кабинет вошли капитан и замполит. С ними был сопровождающий сержант и еще один человек. Он кивнул Форбсу:
— Доброе утро, сэр, не возражаете, если я присяду?
— Устраивайтесь, Кармайкл. Дело не из приятных.
Не пробыв и нескольких секунд в кабинете, замполит отвел консула в сторону и что-то зловеще прошептал ему на ухо. Консул извинился, и они вдвоем вышли в коридор. Минуты через три они вернулись. Консул держался официально и корректно: он, конечно же, свяжется с посольством, он надеется, что полиция Стрэтклайда сделает все возможное, чтобы поймать хулиганов, и... можно ли рассчитывать на то, что тело и все личные вещи покойного будут отправлены в Ленинград на «Академике Комарове», который отплывает сегодня.
Форбс был вежлив, но несокрушим. Попытки полиции поймать хулиганов будут продолжены. Все это время тело должно находиться в морге, а все личные вещи — в сейфе полицейского участка в Патрике. Консул кивнул. Он понимал важность процедурных вопросов. С этим они ушли.
В десять Кармайкл был в морге. Вскрытие проводил профессор Харланд. Разговор, как обычно, был о погоде, о гольфе, о будничных мелочах. На анатомическом столе лежало тело матроса Семенова.
— Можно взглянуть? — спросил Кармайкл. Патологоанатом кивнул.
Десять минут провел Кармайкл, рассматривая то, что осталось от Семенова. Когда он ушел, профессор приступил к вскрытию. В это время инспектор звонил в Эдинбург, а точнее, в отдел управления внутренних дел и здравоохранения Шотландии, известный как Шотландский офис, размещавшийся в доме Святого Эндрю. После этого он поговорил с отставным помощником комиссара, единственной обязанностью которого в Шотландском офисе было поддерживать связь с МИ-5 в Лондоне.
В полдень в отделе С-4(С) на Гордон-стрит зазвонил телефон. Брайт поднял трубку, прислушался и передал ее Престону:
— Это тебя. Они ни с кем больше не хотят говорить.
— Кто спрашивает?
— Шотландский офис, Эдинбург. Престон взял трубку.
— Джон Престон... Да... Доброе утро... Послушав несколько минут, он нахмурился и записал имя Кармайкла в свой блокнот.
— Да, я буду, прилечу трехчасовым рейсом. Пусть он меня встретит в аэропорту Глазго. Спасибо.
— Глазго? — спросил Брайт. — Они и туда добрались?
— Да там какой-то русский бросился с крыши. Я вернусь завтра. Скорее всего это пустячное дело, но мне хочется вырваться из этого дома хоть на денек.
Глава 15
Аэропорт Глазго находится в восьми милях от города и соединен с ним автомагистралью М8. Самолет, на котором прилетел Престон, приземлился около половины пятого, и так как у Престона был только ручной багаж, он появился в вестибюле аэропорта через десять минут после приземления. Он подошел к справочному бюро, дежурная громко объявила: мистер Кармайкл, вас ожидает...
Инспектор уголовного розыска из спецотдела подошел к нему и представился. Через пять минут они сидели уже в машине инспектора, которая неслась по автомагистрали к темнеющему городу.
— Обсудим все по дороге, — предложил Престон, — изложите, что произошло.
Кармайкл был краток и точен. В обстоятельствах было довольно много пробелов, которые он не мог восполнить, но у него было время познакомиться с показаниями полицейских констеблей. Он изложил все, что знал. Престон молча слушал его.
— Так что же заставило вас позвонить в Шотландский офис и вызвать человека из Лондона? — спросил он.
— Возможно, я ошибаюсь, но мне думается, что этот человек не матрос торгового флота, — сказал Кармайкл.
— Продолжайте.
— К тому же Крейг сообщил одну подробность сегодня утром, — продолжал Кармайкл, — я при этом не присутствовал, но ее услышал человек из разведотдела. Он-то мне и позвонил. То, что сказал Крейг, подтвердил и его напарник Мак Бэйн. Ни один из них не упомянул о ней в своих официальных показаниях, так как это всего лишь их домыслы. Но все же это стоит проверить.
— Я слушаю.
— Они сказали, что, когда нашли этого моряка, он лежал скрючившись, обхватив руками рюкзак и прижав его к животу. Крейгу показалось, что он защищал его пуще жизни.
Престону это тоже показалось странным. Если человека избивают до смерти, он, конечно же, инстинктивно скрючивается, но при этом защищает руками голову. Почему человек подставил голову, чтоб защитить ненужный рюкзак?
Инспектор уголовного розыска из спецотдела подошел к нему и представился. Через пять минут они сидели уже в машине инспектора, которая неслась по автомагистрали к темнеющему городу.
— Обсудим все по дороге, — предложил Престон, — изложите, что произошло.
Кармайкл был краток и точен. В обстоятельствах было довольно много пробелов, которые он не мог восполнить, но у него было время познакомиться с показаниями полицейских констеблей. Он изложил все, что знал. Престон молча слушал его.
— Так что же заставило вас позвонить в Шотландский офис и вызвать человека из Лондона? — спросил он.
— Возможно, я ошибаюсь, но мне думается, что этот человек не матрос торгового флота, — сказал Кармайкл.
— Продолжайте.
— К тому же Крейг сообщил одну подробность сегодня утром, — продолжал Кармайкл, — я при этом не присутствовал, но ее услышал человек из разведотдела. Он-то мне и позвонил. То, что сказал Крейг, подтвердил и его напарник Мак Бэйн. Ни один из них не упомянул о ней в своих официальных показаниях, так как это всего лишь их домыслы. Но все же это стоит проверить.
— Я слушаю.
— Они сказали, что, когда нашли этого моряка, он лежал скрючившись, обхватив руками рюкзак и прижав его к животу. Крейгу показалось, что он защищал его пуще жизни.
Престону это тоже показалось странным. Если человека избивают до смерти, он, конечно же, инстинктивно скрючивается, но при этом защищает руками голову. Почему человек подставил голову, чтоб защитить ненужный рюкзак?