Страница:
На самом деле вопросы он задавал только для того, чтобы получить о ней общее представление, чтобы ответить самому себе, не всколыхнулось ли что-нибудь в его памяти, не появился ли там хотя бы намек на воспоминание…
Нет, эту девушку он видит впервые. До этого он опасался втайне, что эта встреча откроет в нем какую-нибудь бездну, что на него хлынет из прошлого нечто страшное и отвратительное, такое, что придется вытеснять из своего сознания. Но ничего похожего не случилось. Настолько полно и окончательно вытеснить что-либо невозможно; нет, с Барбарой он никогда до этого не был знаком.
А как вела себя она?
На этот вопрос ответить было трудно: ведь он понятия не имел, как ведут себя обычно женщины, а тем более низших категорий. Всегда ли эти девушки смотрят на мужчин так, как она смотрит на него? Какой это взгляд — открытый или вызывающий? Покорность он выражает или же она дает понять, что хочет вступить в тайный сговор?
Он начал, хотя это не входило в его компетенцию, с психологического теста на ассоциации. Девушка явно не понимала, в чем суть теста, и сопровождающая тоже не могла знать, что Бен сейчас превышает свои полномочия.
— Было у тебя хоть раз чувство, что ты паришь в воздухе? Что бы ты почувствовала, если бы увидела запачканный флаг? Можешь ли ты испытывать ненависть к своему модератору? Способна ли ты не выполнить приказа?
Бен торопливо записывал, однако делал это только для отвода глаз. Это была всего лишь маскировка для вопросов, которые бы он хотел задать на самом деле: «Есть ли что-нибудь, о чем бы ты не захотела сказать расследователю? О чем ты подумала, когда увидела меня? Вызывает у тебя эта ситуация воспоминания о чем-нибудь, что с тобой уже было? Есть у тебя чувство, что ты когда-то меня видела?»
Девушка отвечала без колебаний, тихо, но внятно. Отвечая на последние вопросы, тоже не обнаружила никакой неуверенности. И все же сомнения не покидали Бена. Эти серо-зеленые глаза смотрели на него очень пристально, что само по себе в этой ситуации было вполне естественно, и однако Бен спрашивал себя, не могут ли за ее словами скрываться ответы совсем другие, например: «Да, вызывает… ну, ты знаешь, тогда… ты ведь помнишь, правда?».
Сопровождающая кашлянула, и только теперь он заметил, что смотрит неподвижно к себе в блокнот на им же нацарапанные слова и цифры, но их не видит. Он встал:
— Достаточно.
Несколько секунд они простояли в нерешительности друг против друга, а потом он протянул Барбаре руку и тут же понял, что поступок этот неуместный и необычный. Но дело было сделано, рука девушки легла в его руку на столько времени, сколько нужно для глубокого вдоха, и он ощутил легкое пожатие, теплое и спокойное, которое вновь пробудило все уже наполовину отброшенные сомнения…
Он резко повернулся и пошел прочь, безразличный к тому, следует за ним модератор или нет.
Только в вагоне магнитопоезда понял он, почему Барбара, которой он не знал, показалась ему близко знакомым человеком: она была невероятно похожа на Блонди, его куклу.
Нет, эту девушку он видит впервые. До этого он опасался втайне, что эта встреча откроет в нем какую-нибудь бездну, что на него хлынет из прошлого нечто страшное и отвратительное, такое, что придется вытеснять из своего сознания. Но ничего похожего не случилось. Настолько полно и окончательно вытеснить что-либо невозможно; нет, с Барбарой он никогда до этого не был знаком.
А как вела себя она?
На этот вопрос ответить было трудно: ведь он понятия не имел, как ведут себя обычно женщины, а тем более низших категорий. Всегда ли эти девушки смотрят на мужчин так, как она смотрит на него? Какой это взгляд — открытый или вызывающий? Покорность он выражает или же она дает понять, что хочет вступить в тайный сговор?
Он начал, хотя это не входило в его компетенцию, с психологического теста на ассоциации. Девушка явно не понимала, в чем суть теста, и сопровождающая тоже не могла знать, что Бен сейчас превышает свои полномочия.
— Было у тебя хоть раз чувство, что ты паришь в воздухе? Что бы ты почувствовала, если бы увидела запачканный флаг? Можешь ли ты испытывать ненависть к своему модератору? Способна ли ты не выполнить приказа?
Бен торопливо записывал, однако делал это только для отвода глаз. Это была всего лишь маскировка для вопросов, которые бы он хотел задать на самом деле: «Есть ли что-нибудь, о чем бы ты не захотела сказать расследователю? О чем ты подумала, когда увидела меня? Вызывает у тебя эта ситуация воспоминания о чем-нибудь, что с тобой уже было? Есть у тебя чувство, что ты когда-то меня видела?»
Девушка отвечала без колебаний, тихо, но внятно. Отвечая на последние вопросы, тоже не обнаружила никакой неуверенности. И все же сомнения не покидали Бена. Эти серо-зеленые глаза смотрели на него очень пристально, что само по себе в этой ситуации было вполне естественно, и однако Бен спрашивал себя, не могут ли за ее словами скрываться ответы совсем другие, например: «Да, вызывает… ну, ты знаешь, тогда… ты ведь помнишь, правда?».
Сопровождающая кашлянула, и только теперь он заметил, что смотрит неподвижно к себе в блокнот на им же нацарапанные слова и цифры, но их не видит. Он встал:
— Достаточно.
Несколько секунд они простояли в нерешительности друг против друга, а потом он протянул Барбаре руку и тут же понял, что поступок этот неуместный и необычный. Но дело было сделано, рука девушки легла в его руку на столько времени, сколько нужно для глубокого вдоха, и он ощутил легкое пожатие, теплое и спокойное, которое вновь пробудило все уже наполовину отброшенные сомнения…
Он резко повернулся и пошел прочь, безразличный к тому, следует за ним модератор или нет.
Только в вагоне магнитопоезда понял он, почему Барбара, которой он не знал, показалась ему близко знакомым человеком: она была невероятно похожа на Блонди, его куклу.
Перечень индивидуально-психологических черт, оцененных по семипунктной системе
____________________ -3 -2 -1 0 +1 +2 +3
____________________ Адаптивность х
Альтруизм х
Бережливость х
Быстрота интеллектуальной реакции х
Вежливость х
Великодушие х
Верность х
Внимание х
Возбудимость х
Воображение х
Выдержка х
Гибкость х
Гордость х
Дисциплинированность х
Добродушие х
Интуиция х
Критичность х
Молчаливость х
Наивность х
Непосредственность х
Неустойчивость внимания х
Ответственность х
Открытость х
Память х
Послушание х
Постоянство х
Потребность в защите х
Решительность х
Скромность х
Смелость х
Терпение х
Терпимость х
Уровень интеллекта х
Устойчивость х
Утомляемость х
Честность х
Честолюбие х
Чувство долга x
Чувство иерархии х
Чувство юмора х
Щедрость х
7
Не рекомендовалось посещать квартал низших классов слишком часто — в противном случае даже расследователь рисковал привлечь к себе внимание. Поэтому Бен продолжал работу со статистическими данными, хотя никаких ощутимых результатов от нее видно не было.
В секунды, потребовавшиеся компьютеру, чтобы провести сложный анализ отношений и связей между данными, Бен думал о том, как ему активизировать воспоминания, которые наверняка дремлют в каком-то уголке его мозга. Официальный путь для него закрыт, к тому же обычными медикаментами сокрушить барьеры, ограждающие его воспоминания, невозможно, но есть еще и другой путь, правда, уводящий в области неизвестные и опасные.
Рационирование воздействующих на психику средств побуждало людей снова и снова добывать их запрещенными способами. Особенно сильным искушение было для тех, кто, работая на биохимической или фармацевтической фабрике, обладал соответствующими профессиональными знаниями. Им обходить запреты большого труда не составляло. Самый простой способ заключается в том, чтобы удалять из разрешенных к употреблению препаратов вызывающую тошноту примесь, что позволяло повысить концентрации, а это в свою очередь вело к разного рода приподнятым состояниям у того, кто такой препарат примет. У некоторых биохимиков и фармацевтов, однако, был также доступ к аппаратуре синтеза, и ее, несмотря на все принимаемые меры, удавалось, пусть ненадолго, использовать не в самых благовидных личных целях. Умный пользовался этими возможностями лишь для того, чтобы обеспечить себе два-три часа беззаботности, внутренней свободы, просветления, гармонии с миром и самим собой. И однако снова и снова находились люди, менявшие небольшие количества своей запретной продукции на пункты.
Вечером, после ужина, Бен разыскал Рекса Омана, всегда хорошо информированного о вещах, о которых вслух лучше не говорить.
Когда Бен завел разговор о медикаментозных средствах, Рекс Оман сразу насторожился:
— Зачем тебе это? Только не уверяй, что тебе вдруг захотелось поднять себе настроение! Если ты ждешь от меня помощи, расскажи, о чем идет речь.
Бен уже до этого, взвесив все, решил довериться Рексу: слишком серьезна была проблема, которая перед ним стояла. К тому же никакие увертки с Рексом все равно бы не прошли.
— Я скажу, но обещай сохранить это в тайне: у меня чувство, будто в моей жизни есть период, который я начисто забыл. Я бы хотел узнать, что в те годы со мной было.
— А почему бы тебе не обратиться к психиатру? Почему не попросить реактивации содержимого памяти?
— Я просил, но просьбу отклонили, — сказал Бен.
— Может быть, это психоблок? О такой возможности ты не думал? Может, тебе пришлось быть свидетелем какого-нибудь преступления и тебя избавили от мучительных воспоминаний? Иногда так делают.
— Знаю, я тоже подумал, что могло быть что-то подобное. Но если меня хотят от чего-то уберечь, психоблок не поможет. В последнее время я без конца просыпаюсь по ночам, сердце колотится, такое чувство, будто что-то случилось и я вот-вот пойму что именно, но в последний момент это от меня ускользает. Оставаться в неведении я больше не могу. Я хочу узнать, что там скрывается, — страшнее моего кошмара оно все равно не будет!
Реке подумал немного, потом сказал:
— Возможно, ты прав. Легче всего от таких вещей избавиться, если их осознаешь. И все-таки не понимаю, почему ничего не может сделать психиатр…
— Ты мне поможешь?
Рекс огляделся.
— Ладно, если обещаешь ни при каких обстоятельствах не упоминать моего имени! Слушай внимательно: приняв разом несколько таблеток, усиливающих память, ты того, что хочешь, все равно не добьешься. Тебе нужен специалист, такой, который согласится иметь с тобой дело…
— …и ты мог бы такого мне рекомендовать?
— Слушай меня: в любую пятницу вечером отправляйся в туалетную комнату при велосипедном стадионе в блоке
Е. Запрешься в крайней левой кабине и сунешь под левую боковую стенку свою транспортную карточку
F. Если тебе повезет, стенка сдвинется в сторону и ты сможешь сказать, что тебе нужно. Стоить будет, естественно, не дешево.
— Но ведь я могу оказаться в полной зависимости от любого мошенника… Почему именно транспортную карточку?
— Ты сможешь получить ее назад. Но если ты сам не доверяешь, как можешь ты ожидать доверия от других? Поступай как знаешь — я все сказал. Но не забудь, что ты обещал: я не хочу иметь ко всей этой истории никакого отношения, я ничего о ней не знаю!
Он коротко кивнул Бену и исчез. Тем же вечером Бен отправился в блок
Е. Трибуны стадиона были переполнены, азартные крики толпы отдавались даже внутри бетонного здания — в котельных и холодильниках, на электро — и радиостанции, в кухнях и столовых, в складах спортивного инвентаря, в душевых и в туалетных комнатах…
Бен хорошо знал стадион, но в здании был впервые. Лабиринт, серое в сером, бетонные стены, обитые листовым железом ступеньки, бесконечные, тускло освещенные зеленым светом люминесцентных ламп переходы, закругленные по форме здания стены и искажаемая ими, затрудняющая ориентировку перспектива…
Людей навстречу попадалось очень мало. Они казались такими же серыми, как стены, боящимися света, бестелесными… И тем сильнее было изумление Бена, когда он открыл дверь в туалетную комнату: в ней оказалось человек десять, и когда Бен попробовал войти в крайнюю левую кабинку, он увидел, что она занята, но перед ней стоит еще один человек, а за ним другой; да, это была очередь — не такая идеально прямая, как перед дверью столовой или окошком выдачи, но все равно устойчивая. Люди стояли не вплотную, свободно, один немного правее, другой левее, и однако каждый знал, за кем он стоит; и еще Бен, когда попытался стать между ними, сразу заметил появившуюся напряженность, гримасы недовольства, перемигиванье… Ему пришлось стать в хвост очереди у входной двери, и, пытаясь спрятаться за отсутствующим выражением лица, он тоже стал ждать…
Он украдкой оглядел стоящих впереди… да, ему неуютно в их обществе. Ничего необычного в облике ожидающих не было и в их поведении тоже, и, однако, чувствовалось, что они пытаются что-то скрыть, что они напряжены и с трудом себя сдерживают: один нервно притоптывает ногой, другой крутит пуговицу на комбинезоне, у третьего дергается веко, еще один покусывает нижнюю губу…
В туалетную комнату вошел человек, растерянно огляделся… Ожидающие изобразили на лицах безразличие, однако все краешком глаза наблюдали за вошедшим, и Бен, невольно последовав их примеру, вдруг понял, что он, хотя не обменялся с людьми в очереди ни единым словом, стал одним из них. И если что-нибудь случится, например ворвутся полицейские и всех арестуют, ему придется проводить с этими людьми день за днем, неделю за неделей, и он не сможет доказать, что он здесь впервые и ничего противозаконного не совершил.
Вошедший привел тем временем в порядок свою одежду и ушел. И наконец открылась дверь левой кабинки, оттуда вышел человек и тут же вошел следующий…
Бен уже стоял почти час, когда наконец дверь перед ним открылась, и он, испытывая крайнюю неловкость, шагнул в крохотную кабинку. Он тщательно запер за собой дверь, помедлил мгновение, а потом, как научил Реке, сунул свою транспортную карточку в щель, которая действительно оказалась прямо над самым полом с левой стороны. И тогда стенка сдвинулась вбок, худая рука схватила замершего в оцепенении Бена и протащила через образовавшийся проход.
Он оказался в узкой и почти пустой каморке со скошенным потолком, явно где-то под трибунами стадиона. Из пяти расположенных в ряд одна возле другой радиевых ламп исходил призрачный свет, благодаря которому фигура, представшая взгляду Бена, показалась ему жуткой.
— Что нужно? — спросил тихо незнакомец. Бен молчал, не зная, что сказать. — Ты здесь впервые? Кто тебя послал?
Человек настороженно смотрел на Бена и, что было особенно неприятно, надвинулся на него вплотную. Это был худой, с изможденным лицом старик, одежда висела на нем как на скелете. Глубоко запавшие глаза были полны недоверия.
— Так говори же, что тебе нужно? Хочешь увидеть яркие картинки, или забыться? Побывать в другом мире? Стать на час дьяволом или богом? — Он порылся в груде беспорядочно наваленных коробок, достал ампулу, поднял шприц. — Не знаешь, что выбрать? Хочешь, посоветую? Возьми вот это: два часа грез. Не разочаруешься…
— Кто ты? — спросил Бен. Он понял теперь, что тот его боится, хочет избавиться от него как можно скорее. — Ты настоящий психолог? Или просто химик, который намешивает в растворы всякую дрянь?
Рука старика дрогнула.
— Ты хочешь разоблачить меня? Ты из полицейского управления?
— Отвечай! — жестко приказал Бен.
— Тише, ради мира и спокойствия. — Теперь старик вел себя заискивающе. — Я психолог, получил специальное образование. Мне только снизили категорию — не по моей вине…
— Можешь ты разблокировать память? Средство для реактивации у тебя есть? Говори сразу: да или нет?
Старик попятился:
— Уходи! От таких дел я держусь подальше. Два-три лекарства, две-три взбадривающие таблетки — от этого вреда никакого. Некоторые в этом нуждаются. Это я даю. Но и только: политика меня не интересует, я не работаю против правительства, не работаю против государства!
Бен шагнул вперед. Сейчас власть олицетворял здесь он, и тот будет ему повиноваться, как научились повиноваться они все — склоняться перед волей вышестоящего.
— Не теряй времени! Начинай!
— У меня нет того, что для этого нужно! Как я могу…
— У тебя есть все, я уверен! — сказал Бен, и теперь в его голосе звучало раздражение.
Он подошел к столу, взял несколько коробочек, вынул несколько ампул, выпустил их из рук…
— Осторожно! — крикнул старик.
— Ну!..
Поведение старика резко изменилось.
— Но это очень дорого! От твоей транспортной карточки останется совсем немного!
Бену было все равно. У него остается еще достаточно пунктов от премии, он может приобрести себе новую транспортную карточку. А вообще-то ловко придумано — получать плату по этим карточкам: ведь их можно где угодно менять на пункты, и без всякой регистрации!
Старик достал из какой-то коробочки ампулу, ввел в нее шприц, стал вбирать прозрачную жидкость… Вливая ему в вену, сказал:
— Действовать начнет примерно через двадцать минут. Исчезни отсюда и окажись как можно дальше. Прячься где хочешь и не воображай, что сможешь меня предать. Я здесь в последний раз. Выйдешь после меня, через минуту после того, как я уйду.
— Дай мне еще две такие ампулы, — приказал, протягивая руку, Бен.
Старик метнул на него злобный взгляд, потом, порывшись в груде коробок, достал две ампулы и протянул Бену. Остальное он сгреб в кучу и ссыпал в пластиковый мешок, такой, в каких перевозят отбросы. Потом, взвалив мешок на плечо, сдвинул стенку в сторону и исчез. Когда вскоре после него Бен вышел из кабинки, он увидел в туалетной комнате человек десять; на их лицах была написана растерянность. Не глядя ни на кого, он поспешил выйти наружу.
Никакого страха перед предстоящим воздействием на свою память Бен не испытывал. Метод давным-давно прошел клиническую проверку и достаточно часто использовался в самых обычных случаях, когда нужно было вернуть забытые знания. Часто это избавляло от необходимости проходить долгий и трудоемкий повторный курс. Нередко активация предпринималась также по психиатрическим показаниям, а кроме того (что было известно далеко не всем, но хорошо знал Бен), применялась в судопроизводстве, например для уточнения свидетельских показаний о давно прошедших событиях. Бен не слышал, чтобы применение этих лекарств приводило к неприятным последствиям — болям, тошноте или чему-нибудь в этом роде. С другой стороны, он не знал, какое именно лекарство получил от подпольного психохимика, и подумал, что на время, пока будет длиться сомнамбулическое состояние, ему, чтобы не привлекать к себе внимания, следует спрятаться в каком-нибудь укромном уголке. Но потом он решил вернуться в свой блок: он как раз успевал к отбою. Уже дома, залезая в свою спальную кабину, Бен заметил, что поле зрения у него сужается, поэтому он повалился на постель прямо в одежде, и в тот же миг реальность расплылась в тумане неясных образов и фигур.
В секунды, потребовавшиеся компьютеру, чтобы провести сложный анализ отношений и связей между данными, Бен думал о том, как ему активизировать воспоминания, которые наверняка дремлют в каком-то уголке его мозга. Официальный путь для него закрыт, к тому же обычными медикаментами сокрушить барьеры, ограждающие его воспоминания, невозможно, но есть еще и другой путь, правда, уводящий в области неизвестные и опасные.
Рационирование воздействующих на психику средств побуждало людей снова и снова добывать их запрещенными способами. Особенно сильным искушение было для тех, кто, работая на биохимической или фармацевтической фабрике, обладал соответствующими профессиональными знаниями. Им обходить запреты большого труда не составляло. Самый простой способ заключается в том, чтобы удалять из разрешенных к употреблению препаратов вызывающую тошноту примесь, что позволяло повысить концентрации, а это в свою очередь вело к разного рода приподнятым состояниям у того, кто такой препарат примет. У некоторых биохимиков и фармацевтов, однако, был также доступ к аппаратуре синтеза, и ее, несмотря на все принимаемые меры, удавалось, пусть ненадолго, использовать не в самых благовидных личных целях. Умный пользовался этими возможностями лишь для того, чтобы обеспечить себе два-три часа беззаботности, внутренней свободы, просветления, гармонии с миром и самим собой. И однако снова и снова находились люди, менявшие небольшие количества своей запретной продукции на пункты.
Вечером, после ужина, Бен разыскал Рекса Омана, всегда хорошо информированного о вещах, о которых вслух лучше не говорить.
Когда Бен завел разговор о медикаментозных средствах, Рекс Оман сразу насторожился:
— Зачем тебе это? Только не уверяй, что тебе вдруг захотелось поднять себе настроение! Если ты ждешь от меня помощи, расскажи, о чем идет речь.
Бен уже до этого, взвесив все, решил довериться Рексу: слишком серьезна была проблема, которая перед ним стояла. К тому же никакие увертки с Рексом все равно бы не прошли.
— Я скажу, но обещай сохранить это в тайне: у меня чувство, будто в моей жизни есть период, который я начисто забыл. Я бы хотел узнать, что в те годы со мной было.
— А почему бы тебе не обратиться к психиатру? Почему не попросить реактивации содержимого памяти?
— Я просил, но просьбу отклонили, — сказал Бен.
— Может быть, это психоблок? О такой возможности ты не думал? Может, тебе пришлось быть свидетелем какого-нибудь преступления и тебя избавили от мучительных воспоминаний? Иногда так делают.
— Знаю, я тоже подумал, что могло быть что-то подобное. Но если меня хотят от чего-то уберечь, психоблок не поможет. В последнее время я без конца просыпаюсь по ночам, сердце колотится, такое чувство, будто что-то случилось и я вот-вот пойму что именно, но в последний момент это от меня ускользает. Оставаться в неведении я больше не могу. Я хочу узнать, что там скрывается, — страшнее моего кошмара оно все равно не будет!
Реке подумал немного, потом сказал:
— Возможно, ты прав. Легче всего от таких вещей избавиться, если их осознаешь. И все-таки не понимаю, почему ничего не может сделать психиатр…
— Ты мне поможешь?
Рекс огляделся.
— Ладно, если обещаешь ни при каких обстоятельствах не упоминать моего имени! Слушай внимательно: приняв разом несколько таблеток, усиливающих память, ты того, что хочешь, все равно не добьешься. Тебе нужен специалист, такой, который согласится иметь с тобой дело…
— …и ты мог бы такого мне рекомендовать?
— Слушай меня: в любую пятницу вечером отправляйся в туалетную комнату при велосипедном стадионе в блоке
Е. Запрешься в крайней левой кабине и сунешь под левую боковую стенку свою транспортную карточку
F. Если тебе повезет, стенка сдвинется в сторону и ты сможешь сказать, что тебе нужно. Стоить будет, естественно, не дешево.
— Но ведь я могу оказаться в полной зависимости от любого мошенника… Почему именно транспортную карточку?
— Ты сможешь получить ее назад. Но если ты сам не доверяешь, как можешь ты ожидать доверия от других? Поступай как знаешь — я все сказал. Но не забудь, что ты обещал: я не хочу иметь ко всей этой истории никакого отношения, я ничего о ней не знаю!
Он коротко кивнул Бену и исчез. Тем же вечером Бен отправился в блок
Е. Трибуны стадиона были переполнены, азартные крики толпы отдавались даже внутри бетонного здания — в котельных и холодильниках, на электро — и радиостанции, в кухнях и столовых, в складах спортивного инвентаря, в душевых и в туалетных комнатах…
Бен хорошо знал стадион, но в здании был впервые. Лабиринт, серое в сером, бетонные стены, обитые листовым железом ступеньки, бесконечные, тускло освещенные зеленым светом люминесцентных ламп переходы, закругленные по форме здания стены и искажаемая ими, затрудняющая ориентировку перспектива…
Людей навстречу попадалось очень мало. Они казались такими же серыми, как стены, боящимися света, бестелесными… И тем сильнее было изумление Бена, когда он открыл дверь в туалетную комнату: в ней оказалось человек десять, и когда Бен попробовал войти в крайнюю левую кабинку, он увидел, что она занята, но перед ней стоит еще один человек, а за ним другой; да, это была очередь — не такая идеально прямая, как перед дверью столовой или окошком выдачи, но все равно устойчивая. Люди стояли не вплотную, свободно, один немного правее, другой левее, и однако каждый знал, за кем он стоит; и еще Бен, когда попытался стать между ними, сразу заметил появившуюся напряженность, гримасы недовольства, перемигиванье… Ему пришлось стать в хвост очереди у входной двери, и, пытаясь спрятаться за отсутствующим выражением лица, он тоже стал ждать…
Он украдкой оглядел стоящих впереди… да, ему неуютно в их обществе. Ничего необычного в облике ожидающих не было и в их поведении тоже, и, однако, чувствовалось, что они пытаются что-то скрыть, что они напряжены и с трудом себя сдерживают: один нервно притоптывает ногой, другой крутит пуговицу на комбинезоне, у третьего дергается веко, еще один покусывает нижнюю губу…
В туалетную комнату вошел человек, растерянно огляделся… Ожидающие изобразили на лицах безразличие, однако все краешком глаза наблюдали за вошедшим, и Бен, невольно последовав их примеру, вдруг понял, что он, хотя не обменялся с людьми в очереди ни единым словом, стал одним из них. И если что-нибудь случится, например ворвутся полицейские и всех арестуют, ему придется проводить с этими людьми день за днем, неделю за неделей, и он не сможет доказать, что он здесь впервые и ничего противозаконного не совершил.
Вошедший привел тем временем в порядок свою одежду и ушел. И наконец открылась дверь левой кабинки, оттуда вышел человек и тут же вошел следующий…
Бен уже стоял почти час, когда наконец дверь перед ним открылась, и он, испытывая крайнюю неловкость, шагнул в крохотную кабинку. Он тщательно запер за собой дверь, помедлил мгновение, а потом, как научил Реке, сунул свою транспортную карточку в щель, которая действительно оказалась прямо над самым полом с левой стороны. И тогда стенка сдвинулась вбок, худая рука схватила замершего в оцепенении Бена и протащила через образовавшийся проход.
Он оказался в узкой и почти пустой каморке со скошенным потолком, явно где-то под трибунами стадиона. Из пяти расположенных в ряд одна возле другой радиевых ламп исходил призрачный свет, благодаря которому фигура, представшая взгляду Бена, показалась ему жуткой.
— Что нужно? — спросил тихо незнакомец. Бен молчал, не зная, что сказать. — Ты здесь впервые? Кто тебя послал?
Человек настороженно смотрел на Бена и, что было особенно неприятно, надвинулся на него вплотную. Это был худой, с изможденным лицом старик, одежда висела на нем как на скелете. Глубоко запавшие глаза были полны недоверия.
— Так говори же, что тебе нужно? Хочешь увидеть яркие картинки, или забыться? Побывать в другом мире? Стать на час дьяволом или богом? — Он порылся в груде беспорядочно наваленных коробок, достал ампулу, поднял шприц. — Не знаешь, что выбрать? Хочешь, посоветую? Возьми вот это: два часа грез. Не разочаруешься…
— Кто ты? — спросил Бен. Он понял теперь, что тот его боится, хочет избавиться от него как можно скорее. — Ты настоящий психолог? Или просто химик, который намешивает в растворы всякую дрянь?
Рука старика дрогнула.
— Ты хочешь разоблачить меня? Ты из полицейского управления?
— Отвечай! — жестко приказал Бен.
— Тише, ради мира и спокойствия. — Теперь старик вел себя заискивающе. — Я психолог, получил специальное образование. Мне только снизили категорию — не по моей вине…
— Можешь ты разблокировать память? Средство для реактивации у тебя есть? Говори сразу: да или нет?
Старик попятился:
— Уходи! От таких дел я держусь подальше. Два-три лекарства, две-три взбадривающие таблетки — от этого вреда никакого. Некоторые в этом нуждаются. Это я даю. Но и только: политика меня не интересует, я не работаю против правительства, не работаю против государства!
Бен шагнул вперед. Сейчас власть олицетворял здесь он, и тот будет ему повиноваться, как научились повиноваться они все — склоняться перед волей вышестоящего.
— Не теряй времени! Начинай!
— У меня нет того, что для этого нужно! Как я могу…
— У тебя есть все, я уверен! — сказал Бен, и теперь в его голосе звучало раздражение.
Он подошел к столу, взял несколько коробочек, вынул несколько ампул, выпустил их из рук…
— Осторожно! — крикнул старик.
— Ну!..
Поведение старика резко изменилось.
— Но это очень дорого! От твоей транспортной карточки останется совсем немного!
Бену было все равно. У него остается еще достаточно пунктов от премии, он может приобрести себе новую транспортную карточку. А вообще-то ловко придумано — получать плату по этим карточкам: ведь их можно где угодно менять на пункты, и без всякой регистрации!
Старик достал из какой-то коробочки ампулу, ввел в нее шприц, стал вбирать прозрачную жидкость… Вливая ему в вену, сказал:
— Действовать начнет примерно через двадцать минут. Исчезни отсюда и окажись как можно дальше. Прячься где хочешь и не воображай, что сможешь меня предать. Я здесь в последний раз. Выйдешь после меня, через минуту после того, как я уйду.
— Дай мне еще две такие ампулы, — приказал, протягивая руку, Бен.
Старик метнул на него злобный взгляд, потом, порывшись в груде коробок, достал две ампулы и протянул Бену. Остальное он сгреб в кучу и ссыпал в пластиковый мешок, такой, в каких перевозят отбросы. Потом, взвалив мешок на плечо, сдвинул стенку в сторону и исчез. Когда вскоре после него Бен вышел из кабинки, он увидел в туалетной комнате человек десять; на их лицах была написана растерянность. Не глядя ни на кого, он поспешил выйти наружу.
Никакого страха перед предстоящим воздействием на свою память Бен не испытывал. Метод давным-давно прошел клиническую проверку и достаточно часто использовался в самых обычных случаях, когда нужно было вернуть забытые знания. Часто это избавляло от необходимости проходить долгий и трудоемкий повторный курс. Нередко активация предпринималась также по психиатрическим показаниям, а кроме того (что было известно далеко не всем, но хорошо знал Бен), применялась в судопроизводстве, например для уточнения свидетельских показаний о давно прошедших событиях. Бен не слышал, чтобы применение этих лекарств приводило к неприятным последствиям — болям, тошноте или чему-нибудь в этом роде. С другой стороны, он не знал, какое именно лекарство получил от подпольного психохимика, и подумал, что на время, пока будет длиться сомнамбулическое состояние, ему, чтобы не привлекать к себе внимания, следует спрятаться в каком-нибудь укромном уголке. Но потом он решил вернуться в свой блок: он как раз успевал к отбою. Уже дома, залезая в свою спальную кабину, Бен заметил, что поле зрения у него сужается, поэтому он повалился на постель прямо в одежде, и в тот же миг реальность расплылась в тумане неясных образов и фигур.
I
Схватка была в самом разгаре. Полиции удалось очистить от демонстрантов часть площади непосредственно перед входом в вокзал, однако толпа не отступала.
Как всегда, по-настоящему в схватке участвовали немногие. Некоторые из этих людей, чтобы защитить голову от опасных ударов дубинками, были в шлемах. Остальным пришлось хуже. Ослабевших от ран и мучимых болью, их уводили одного за другим в тот угол в здании вокзала, в котором и начались беспорядки.
Бен стоял в толпе, но не впереди, а там, где еще можно было дышать и двигаться. У него кровоточила губа, и он то и дело прикладывал к ней носовой платок. Один рукав у его куртки был наполовину оторван. Началось все несколько минут назад: отряд полицейских попытался пройти сквозь толпу, и Бен вместе с некоторыми другими попытался им помешать, но попытка была с негодными средствами: им пришлось иметь дело с дубинками и электробичами.
Было пасмурное утро, солнце почти не пробивалось сквозь облака. Несколько уличных фонарей было разбито камнями, поэтому ток отключили. И поэтому же было парализовано движение транспорта.
Ревели, передавая приказы, мегафоны, раздавались крики толпы, затем они зазвучали плохо слаженным хором. Потом что-то глухо бухнуло несколько раз: взрывались гранаты со слезоточивым газом…
Вспыхнули прожекторы, осветили здание вокзала. Время от времени на фоне освещенных стен появлялись и исчезали огромные тени. Это напоминало пьесу, ритуальное действо на сцене… Большинство было обреченными на бездеятельность зрителями. Для Бена именно это было невыносимо — что невозможно дать отпор. Он посмотрел на часы у себя на руке: девять сорок пять, он снова придет на работу с опозданием. Повернулся, начал пробираться, расталкивая людей с сумрачными лицами; они стояли, и вид у них был такой, будто они не могут понять, что происходит.
Бен побежал. До его банка данных отсюда недалеко. Он задумался, стоит ли отмечать свой приход на контрольных часах по-настоящему: можно просто сунуть в них старую перфокарту. Нет, не стоит: ведь тогда пропуск не будет пробит, а к тому же то, что он снова опоздал, так или иначе не останется незамеченным.
До того как войти в рабочие помещения, он зашел в туалетную комнату и попытался привести себя в порядок. Губа немного распухла, ощущение было, будто она огромная, однако, бросив взгляд в зеркало, он ничего страшного не увидел. Он смочил носовой платок, приложил к губе, вытер им лицо и руки, причесался… наконец надел поверх разорванной куртки рабочий халат. Опасения его оказались не напрасными. Когда он проходил в свой застекленный отсек, шеф, Сэм Воровски, поднял глаза.
— Что на этот раз? Неотложный визит к врачу? Проверка документов? Транспортная пробка?
— Совершенно верно, транспортная пробка! — запальчиво ответил Бен. — Вы наверняка слышали о беспорядках. Электрички не ходят уже два часа.
— Но я знаю и то, что вы живете меньше чем в десяти минутах отсюда и никакая электричка вам не нужна. — Шеф выставил ладонь, словно защищаясь от Бена. — Без сомнения, у вас найдется десяток оправданий тому, что вы не пришли на работу вовремя. Странно только, что ничего подобного не случается с вашими товарищами по работе. Это происходит только с вами. Приступайте, пожалуйста!
Бен проглотил ответ, который собирался дать. Он вышел от шефа, так с ним и не поздоровавшись.
Но отправился он не на свое рабочее место, а в машинный зал. Как он и думал, его друзья собрались по ту сторону стоявших в ряд запоминающих устройств, скрывавших их от глаз начальника.
— Ты там был, Бен?
— Черт побери, тебе, видно, досталось тоже?
— Расскажи!
— Тише, — попросил Бен. — Он снова меня застукал, было очень некстати. Но я не могу усидеть на месте, когда на улице дерутся.
Все окружили его, посыпались нетерпеливые вопросы:
— Ну, не тяни: что случилось?
Бен стал торопливо рассказывать. Беспорядки начались из-за того, что заклинило входы в вокзал пригородной железной дороги. Недавно входы были автоматизированы, подключены к центральному автомату. И, как случалось и раньше, автоматика отказала, но на этот раз в особенно неподходящее время, утром, когда люди едут на работу. Кто-то неправильно вставил свою карточку, — может быть, красным краем вперед или магнитным покрытием вниз… И входы заклинило, турникеты остановились — никто теперь не мог пройти на платформы. Толпа у входа росла, становилась все многочисленней, а протесты — все громче, и, как уже не раз бывало, обращены они были против начавшейся недавно компьютеризации города. А потом полетели первые камни…
Один из сослуживцев Бена поднял предупреждающе руку, послышались шаги, и все стали торопливо расходиться к пультам, полкам с микрофильмами, фотокопировальным автоматам…
— Снова небольшое собрание? — спросил Воровски. — Прошу вас, господа, приступите наконец к работе. Вы же знаете, что за эти дни мы должны управиться со срочным заданием. Я ожидаю от каждого, что он сделает максимум возможного!
Все неохотно разошлись по своим рабочим местам. Снова сошлись вместе они уже в полдень, после первого же звонка на перерыв.
— Только что сообщили: задержано пятьдесят человек!
Слова эти выпалил вбежавший Франсуа. Он достал из кармана пальто плоский транзисторный приемник и включил его. Послышался голос диктора, читающего успокоительным тоном нечто отнюдь не успокаивающее:
— …с десяти часов вечера до шести часов утра появляться на улицах воспрещается… и потому было предложено лиц, пойманных в момент нанесения ими материального ущерба, судить на месте…
— Вы понимаете, что это значит? Чрезвычайное положение!
— Харди прав! — крикнула Эдвиге, единственная среди программистов женщина. — Я это предсказала еще неделю назад!
Харди подошел к окну и сел, подпрыгнув, на подоконник.
— Крики Кассандры и ее причитания! Только это мы и можем. Сидим каждый на своем месте и радуемся, когда что-то вносит разнообразие в наши серые будни. При этом живем такой же жизнью, как и все. Не так, правда, как бонзы в кожаных креслах: мы вроде маленьких пинчеров, и свою свободу нам приходится защищать — точно так же, как всем другим рядовым!
— А что ты можешь предложить? По-твоему, разумно ввязываться в потасовки с «черными шлемами»?
— «Разумно», «разумно»! А может, иногда лучше послушаться своего внутреннего голоса и посвятить себя чему-то до конца? Без всяких «но» и «если»?
Голоса других попытался заглушить Джонатан. Его положение было особое: он был не только математик, но и психолог. То, что он сказал, прозвучало вполне здраво:
— Никакого противоречия я тут не вижу. Почему нельзя бороться за что-то важное и при этом оставаться разумным?
— И что же ты предлагаешь?
— Кое-что мне в голову приходит, — ответил Джонатан. — Задумайтесь над тем, что послужило поводом для сегодняшних беспорядков.
— Ты о заторах на вокзале?
— Что вызвало заторы? Без электронной системы управления их бы не было. Всего лишь один маленький дефект, а последствия огромные. Сегодня это произошло чисто случайно. А нельзя ли немного… помочь случаю? И кто сумеет сделать это лучше, чем специалисты?
Они умолкли, задумались. Потом кто-то сказал одобрительно:
— Черт возьми, а ведь в этом что-то есть!
Они стали обсуждать. Специально обработанные транспортные карточки, неправильно настроенные сигнализаторы… устроить это и в самом деле относительно легко. И они знают, как это сделать. Электронная система довольно чувствительна: небольшие отклонения от стандарта, незаметные надрезы на карточках, стертая намагниченность — и все остановится. Новые и новые идеи становились предметом обсуждения. Торговые автоматы в универмагах, уличные светофоры, подача воды, энергоснабжение… а ведь еще есть теплоцентрали и кондиционеры, управляемые централизованно, есть средства связи, телефон и видеофон, пневматическая почта и передача изображений по стекловолокну, все управляемые центральным вычислительным устройством… Происходит все это при помощи перфокарт, магнитных карточек, магнитных лент, при помощи систем обработки данных, при помощи программ, — и задачей их и многих их коллег в этом и других институтах является как раз разработка таких систем. Они поняли вдруг, какие возможности дает положение программистов.
— Теперь вы понимаете: если мы захотим, рухнет вся система, — продолжал Джонатан. — Нужно только быть заодно. Убедить как можно больше других программистов в том, что им не следует беспрекословно выполнять приказы. Вопрос стоит об их свободе. Сперва нас заставили разработать системы банков данных, затем речь пошла о выборочном распространении информации, — а что это, если не цензура? И теперь ко всему этому надзор: мы друг за другом должны шпионить! И еще компьютеризация города! Разве это не орудие подавления?
Как всегда, по-настоящему в схватке участвовали немногие. Некоторые из этих людей, чтобы защитить голову от опасных ударов дубинками, были в шлемах. Остальным пришлось хуже. Ослабевших от ран и мучимых болью, их уводили одного за другим в тот угол в здании вокзала, в котором и начались беспорядки.
Бен стоял в толпе, но не впереди, а там, где еще можно было дышать и двигаться. У него кровоточила губа, и он то и дело прикладывал к ней носовой платок. Один рукав у его куртки был наполовину оторван. Началось все несколько минут назад: отряд полицейских попытался пройти сквозь толпу, и Бен вместе с некоторыми другими попытался им помешать, но попытка была с негодными средствами: им пришлось иметь дело с дубинками и электробичами.
Было пасмурное утро, солнце почти не пробивалось сквозь облака. Несколько уличных фонарей было разбито камнями, поэтому ток отключили. И поэтому же было парализовано движение транспорта.
Ревели, передавая приказы, мегафоны, раздавались крики толпы, затем они зазвучали плохо слаженным хором. Потом что-то глухо бухнуло несколько раз: взрывались гранаты со слезоточивым газом…
Вспыхнули прожекторы, осветили здание вокзала. Время от времени на фоне освещенных стен появлялись и исчезали огромные тени. Это напоминало пьесу, ритуальное действо на сцене… Большинство было обреченными на бездеятельность зрителями. Для Бена именно это было невыносимо — что невозможно дать отпор. Он посмотрел на часы у себя на руке: девять сорок пять, он снова придет на работу с опозданием. Повернулся, начал пробираться, расталкивая людей с сумрачными лицами; они стояли, и вид у них был такой, будто они не могут понять, что происходит.
Бен побежал. До его банка данных отсюда недалеко. Он задумался, стоит ли отмечать свой приход на контрольных часах по-настоящему: можно просто сунуть в них старую перфокарту. Нет, не стоит: ведь тогда пропуск не будет пробит, а к тому же то, что он снова опоздал, так или иначе не останется незамеченным.
До того как войти в рабочие помещения, он зашел в туалетную комнату и попытался привести себя в порядок. Губа немного распухла, ощущение было, будто она огромная, однако, бросив взгляд в зеркало, он ничего страшного не увидел. Он смочил носовой платок, приложил к губе, вытер им лицо и руки, причесался… наконец надел поверх разорванной куртки рабочий халат. Опасения его оказались не напрасными. Когда он проходил в свой застекленный отсек, шеф, Сэм Воровски, поднял глаза.
— Что на этот раз? Неотложный визит к врачу? Проверка документов? Транспортная пробка?
— Совершенно верно, транспортная пробка! — запальчиво ответил Бен. — Вы наверняка слышали о беспорядках. Электрички не ходят уже два часа.
— Но я знаю и то, что вы живете меньше чем в десяти минутах отсюда и никакая электричка вам не нужна. — Шеф выставил ладонь, словно защищаясь от Бена. — Без сомнения, у вас найдется десяток оправданий тому, что вы не пришли на работу вовремя. Странно только, что ничего подобного не случается с вашими товарищами по работе. Это происходит только с вами. Приступайте, пожалуйста!
Бен проглотил ответ, который собирался дать. Он вышел от шефа, так с ним и не поздоровавшись.
Но отправился он не на свое рабочее место, а в машинный зал. Как он и думал, его друзья собрались по ту сторону стоявших в ряд запоминающих устройств, скрывавших их от глаз начальника.
— Ты там был, Бен?
— Черт побери, тебе, видно, досталось тоже?
— Расскажи!
— Тише, — попросил Бен. — Он снова меня застукал, было очень некстати. Но я не могу усидеть на месте, когда на улице дерутся.
Все окружили его, посыпались нетерпеливые вопросы:
— Ну, не тяни: что случилось?
Бен стал торопливо рассказывать. Беспорядки начались из-за того, что заклинило входы в вокзал пригородной железной дороги. Недавно входы были автоматизированы, подключены к центральному автомату. И, как случалось и раньше, автоматика отказала, но на этот раз в особенно неподходящее время, утром, когда люди едут на работу. Кто-то неправильно вставил свою карточку, — может быть, красным краем вперед или магнитным покрытием вниз… И входы заклинило, турникеты остановились — никто теперь не мог пройти на платформы. Толпа у входа росла, становилась все многочисленней, а протесты — все громче, и, как уже не раз бывало, обращены они были против начавшейся недавно компьютеризации города. А потом полетели первые камни…
Один из сослуживцев Бена поднял предупреждающе руку, послышались шаги, и все стали торопливо расходиться к пультам, полкам с микрофильмами, фотокопировальным автоматам…
— Снова небольшое собрание? — спросил Воровски. — Прошу вас, господа, приступите наконец к работе. Вы же знаете, что за эти дни мы должны управиться со срочным заданием. Я ожидаю от каждого, что он сделает максимум возможного!
Все неохотно разошлись по своим рабочим местам. Снова сошлись вместе они уже в полдень, после первого же звонка на перерыв.
— Только что сообщили: задержано пятьдесят человек!
Слова эти выпалил вбежавший Франсуа. Он достал из кармана пальто плоский транзисторный приемник и включил его. Послышался голос диктора, читающего успокоительным тоном нечто отнюдь не успокаивающее:
— …с десяти часов вечера до шести часов утра появляться на улицах воспрещается… и потому было предложено лиц, пойманных в момент нанесения ими материального ущерба, судить на месте…
— Вы понимаете, что это значит? Чрезвычайное положение!
— Харди прав! — крикнула Эдвиге, единственная среди программистов женщина. — Я это предсказала еще неделю назад!
Харди подошел к окну и сел, подпрыгнув, на подоконник.
— Крики Кассандры и ее причитания! Только это мы и можем. Сидим каждый на своем месте и радуемся, когда что-то вносит разнообразие в наши серые будни. При этом живем такой же жизнью, как и все. Не так, правда, как бонзы в кожаных креслах: мы вроде маленьких пинчеров, и свою свободу нам приходится защищать — точно так же, как всем другим рядовым!
— А что ты можешь предложить? По-твоему, разумно ввязываться в потасовки с «черными шлемами»?
— «Разумно», «разумно»! А может, иногда лучше послушаться своего внутреннего голоса и посвятить себя чему-то до конца? Без всяких «но» и «если»?
Голоса других попытался заглушить Джонатан. Его положение было особое: он был не только математик, но и психолог. То, что он сказал, прозвучало вполне здраво:
— Никакого противоречия я тут не вижу. Почему нельзя бороться за что-то важное и при этом оставаться разумным?
— И что же ты предлагаешь?
— Кое-что мне в голову приходит, — ответил Джонатан. — Задумайтесь над тем, что послужило поводом для сегодняшних беспорядков.
— Ты о заторах на вокзале?
— Что вызвало заторы? Без электронной системы управления их бы не было. Всего лишь один маленький дефект, а последствия огромные. Сегодня это произошло чисто случайно. А нельзя ли немного… помочь случаю? И кто сумеет сделать это лучше, чем специалисты?
Они умолкли, задумались. Потом кто-то сказал одобрительно:
— Черт возьми, а ведь в этом что-то есть!
Они стали обсуждать. Специально обработанные транспортные карточки, неправильно настроенные сигнализаторы… устроить это и в самом деле относительно легко. И они знают, как это сделать. Электронная система довольно чувствительна: небольшие отклонения от стандарта, незаметные надрезы на карточках, стертая намагниченность — и все остановится. Новые и новые идеи становились предметом обсуждения. Торговые автоматы в универмагах, уличные светофоры, подача воды, энергоснабжение… а ведь еще есть теплоцентрали и кондиционеры, управляемые централизованно, есть средства связи, телефон и видеофон, пневматическая почта и передача изображений по стекловолокну, все управляемые центральным вычислительным устройством… Происходит все это при помощи перфокарт, магнитных карточек, магнитных лент, при помощи систем обработки данных, при помощи программ, — и задачей их и многих их коллег в этом и других институтах является как раз разработка таких систем. Они поняли вдруг, какие возможности дает положение программистов.
— Теперь вы понимаете: если мы захотим, рухнет вся система, — продолжал Джонатан. — Нужно только быть заодно. Убедить как можно больше других программистов в том, что им не следует беспрекословно выполнять приказы. Вопрос стоит об их свободе. Сперва нас заставили разработать системы банков данных, затем речь пошла о выборочном распространении информации, — а что это, если не цензура? И теперь ко всему этому надзор: мы друг за другом должны шпионить! И еще компьютеризация города! Разве это не орудие подавления?