– Зачем стекло высадил?
– Пряники взял… Я ж деньги на прилавок положил.
– Да видел я… Татку-продавщицу не мог, что ли, разбудить, коль приспичило?
– Да не было её, загуляла где-то… А как догадался-то?
– Так кровь же по снегу до самой твоей двери. Тоже мне тать…
Участковый смотрит на меня, видит в изголовье смятой постели ковшики с отварами, тазик с полотенцем, пузырьки лекарств.
– Старший, что ли, захворал?
– Старший. Не ел ничего. Пряников захотел…
– Ладно. Напишу «неустановленные хулиганы». А стекло – вставь. Татка верещит, грозится виновнику башку пробить – весь магазин ей выстудил. Как ты только решётку своротил… Ну ладно… Кровь у дома затри.
А сестрёнка сидит у стола и требует пряник себе:
– Тебе же для меня не жалко, да?..
Мне и вправду не жалко, я уже здоров.
А последний пряник мы делим на всех.
Чапаев
Роман Сенчин
На будущее
– Пряники взял… Я ж деньги на прилавок положил.
– Да видел я… Татку-продавщицу не мог, что ли, разбудить, коль приспичило?
– Да не было её, загуляла где-то… А как догадался-то?
– Так кровь же по снегу до самой твоей двери. Тоже мне тать…
Участковый смотрит на меня, видит в изголовье смятой постели ковшики с отварами, тазик с полотенцем, пузырьки лекарств.
– Старший, что ли, захворал?
– Старший. Не ел ничего. Пряников захотел…
– Ладно. Напишу «неустановленные хулиганы». А стекло – вставь. Татка верещит, грозится виновнику башку пробить – весь магазин ей выстудил. Как ты только решётку своротил… Ну ладно… Кровь у дома затри.
А сестрёнка сидит у стола и требует пряник себе:
– Тебе же для меня не жалко, да?..
Мне и вправду не жалко, я уже здоров.
А последний пряник мы делим на всех.
Чапаев
За кого нынешние пацаны играют в войнушку – не представляю…
Мы-то играли, конечно, за красных.
«Наши» лежат в окопах, притаились, а каппелевцы идут цепью. Человека три – больше за белых не находилось желающих.
Я за вражескую сторону часто играл, прямо беда какая-то – то беляки, то предатель-комсомолец на городском театральном конкурсе. Даже интересно было – стану ли когда-нибудь героем на сцене.
Так и не сложилось.
А тогда, в детстве, идёшь цепью на красных – и немного обидно: у вас дисциплина и погоны, белая кость, – а эти, с пулемётами и Анкой, должны победить. Потому что должны – они же наши. Только Чапаев должен с обрыва прыгнуть в реку.
У нас карьер был старый, с водой – вот туда наш Чапаев-Пашка и прыгал, прямо с самой верхотуры.
Пашка умел дыхание надолго задерживать. Потому он всегда был Чапаевым. Прыгнет – и плывёт, одной рукой гребя: раненый, дескать. А мы, беляки, стреляем сверху. Анку уже убили, Петьку тоже, теперь Чапая достреливаем. А он всё слабее гребёт, всё тише… И тонет, конечно, – Чапай ведь.
Потом мы, беляки, радуемся. Ну а потом красные все оживают и побеждают беляков. Даже Анка.
А Пашка, бывало, в это время ещё не выныривал – дыхание тренировал.
Однажды его так старшие пацаны выволокли – за корягу под водой зацепился. Откачали из него воду, как учили на факультативе по первой помощи, – а он первым же делом:
– Видали, как я дыхание умею задерживать?!
Видали, конечно. Но не смеялись – он же для дела.
Пашка сейчас где-то, говорят, в Надыме спасателем работает, на воде. Кого он там спасает – ума не приложу. Откуда там лето-то…
Но если будете в Надыме, не бойтесь тонуть – Пашка спасёт, ручаюсь.
Он дыхание умеет задерживать лучше всех.
Мы-то играли, конечно, за красных.
«Наши» лежат в окопах, притаились, а каппелевцы идут цепью. Человека три – больше за белых не находилось желающих.
Я за вражескую сторону часто играл, прямо беда какая-то – то беляки, то предатель-комсомолец на городском театральном конкурсе. Даже интересно было – стану ли когда-нибудь героем на сцене.
Так и не сложилось.
А тогда, в детстве, идёшь цепью на красных – и немного обидно: у вас дисциплина и погоны, белая кость, – а эти, с пулемётами и Анкой, должны победить. Потому что должны – они же наши. Только Чапаев должен с обрыва прыгнуть в реку.
У нас карьер был старый, с водой – вот туда наш Чапаев-Пашка и прыгал, прямо с самой верхотуры.
Пашка умел дыхание надолго задерживать. Потому он всегда был Чапаевым. Прыгнет – и плывёт, одной рукой гребя: раненый, дескать. А мы, беляки, стреляем сверху. Анку уже убили, Петьку тоже, теперь Чапая достреливаем. А он всё слабее гребёт, всё тише… И тонет, конечно, – Чапай ведь.
Потом мы, беляки, радуемся. Ну а потом красные все оживают и побеждают беляков. Даже Анка.
А Пашка, бывало, в это время ещё не выныривал – дыхание тренировал.
Однажды его так старшие пацаны выволокли – за корягу под водой зацепился. Откачали из него воду, как учили на факультативе по первой помощи, – а он первым же делом:
– Видали, как я дыхание умею задерживать?!
Видали, конечно. Но не смеялись – он же для дела.
Пашка сейчас где-то, говорят, в Надыме спасателем работает, на воде. Кого он там спасает – ума не приложу. Откуда там лето-то…
Но если будете в Надыме, не бойтесь тонуть – Пашка спасёт, ручаюсь.
Он дыхание умеет задерживать лучше всех.
Роман Сенчин
На будущее
– Оля, ну что это такое? Ты же взрослый нормальный человек, а устраиваешь тут какие-то три тополя на Плющихе. – Тётя Ира покачала головой и досадливо, с болью выдохнула. – Давай успокойся, ложись, а завтра решим окончательно. И вообще, это непорядочно просто – такое положение, а ты бежать…
Пять дней назад тётя Ира позвонила Олиной маме и рассказала, что маму мужа положили в больницу – инсульт, и предложила прислать им Олю:
– Поможет тут с Варей и, может, на подготовительные запишется. Надо ей куда-нибудь всё-таки поступать.
После звонка весь вечер в доме держалось напряжение. Мама была и рада, что появилась возможность отправить Олю в Москву, и боялась этого. Не решалась прямо спросить: «Ты-то как, согласна?» И Оля и ждала этого вопроса, и не хотела, чтоб он прозвучал. О Москве она, конечно, мечтала, а вот когда появилась возможность, испугалась…
Вместе с мамой, молча, покормили Тузку, кур, свинью. Лишь когда наливали свинье, мама вздохнула:
– Скоро пороситься будет… Стайку почистить надо, а то зараза…
Оля неопределённо мыкнула.
Ужинали тоже молча, под телевизор, который сначала смешил передачей «Поле чудес», а потом стал пугать программой «Время». Вместе помыли посуду, и когда Оля направилась к себе, мама спросила:
– Ну как решила-то?
– А? – Она, ясно, поняла, о чём мама, но это «а?» вырвалось само, хотелось оттянуть ответ.
– Поедешь, нет? Я за тебя решать не могу. Двадцатый год человеку…
– Поеду, если отпустишь. И тёте Ире ведь помощь нужна.
– Нужна-а, – со вздохом, глядя в сторону, повторила мама; казалось, хотела сказать много и наверняка нехорошее, но не стала. – Ну так что, – повернулась к Оле, – если едешь, надо собираться. И утренним автобусом…
И стали собираться. Протёрли тряпкой пыльный чемодан, сложили туда одежду, тапки, пакет с разной гигиеной… Мама, как всегда, когда начинала делать даже самую неприятную работу, быстро разазартилась. И сейчас принесла из чулана кусок сала, сама спустилась в подпол, достала банки с вареньем, солёными грибами…
– Мам, ну как я всё это дотащу? – взмолилась Оля, наблюдая, как она запихивает в чемодан эти банки.
– Ничего, он на колёсиках. А тут домашнее.
– А в поезд как?
– Помогут. Там встретят… – Мама задыхалась то ли от спешки, а скорее, от волнения.
Спохватились, позвонили тёте Ире, сказали, что Оля завтра выезжает.
– Если с поездом всё нормально… В общем, утренним автобусом завтра. Купит билет на станции и позвонит. Встретьте.
– Да, конечно-конечно! – Тётя Ира обрадовалась.
Когда ложились спать, мама велела завести будильник.
– Я в сотике на шесть поставила, – сказала Оля.
– Ещё и будильник надо. Мало ли…
Спорить не стала, покрутила ключик заводки на старом, тяжёлом будильнике «Рассвет».
– Спокойной ночи, мам.
– Спокойной… Давай, что ж…
Дом был большой, с тремя комнатами и просторной, тоже как комната, кухней. Дом построил Олин прадед, мамин дед, лет семьдесят назад, и с тех пор его даже не ремонтировали – всё было так крепко, надёжно сделано. Единственное, шифер покрасили, чтобы не трескался и не зарастал мхом…
Жило здесь много людей, а теперь остались только Олина мама и Оля. Старший брат жил в городе, папа умер в пятьдесят два года, а до этого несколько лет не то чтобы болел, а как-то ко всему потерял интерес, перестал хотеть жить. Почти постоянно сидел на заднем дворе, курил. Он был родом не отсюда, приехал по распределению работать агрономом, но почти всегда приходилось быть то трактористом, то скотником, то вообще за счёт своего хозяйства жить…
Бабушка с дедушкой тоже нестарыми умерли – Оля их почти не помнила, – родили, подняли трёх сыновей и двух дочерей и ушли.
Тётя Ира, самая младшая из маминых братьев и сестёр, уехала в Москву сразу после школы; Оля тогда была ещё совсем маленькой. Осталась в памяти сцена, как провожали – со слезами, причитаниями, будто хоронили. Это были девяностые годы, разруха и слухи о полной скорой гибели. Все держались за то, что имели, охраняли денно и нощно, старались сберечь, все вокруг казались врагами. А тут семнадцатилетняя девчонка берёт и едет в Москву, в самый центр того вихря, что разметает страну.
– Ты пропадёшь там, Ирина! – голосила Олина мама, сама ещё молодая, но в тот момент показавшаяся Оле старой и некрасивой. – Вот были бы родители, они б тебя просто заперли в чулане, и всё! Ну куда ты там, И-ир?! Ведь сделают проституткой какой-нибудь. Ну хоть в город – там Сергей, Виктор, а тут в Москву эту… И-ир!..
Что отвечала тётя Ира, Оля не запомнила. А может, и ничего не отвечала. Молчала упорно.
Уехала с копейками в кармане, но потом папа признался, что дал ей, сколько у него было заначено. Мама сначала стала ругаться, а потом, наоборот, – обняла его.
– Правильно, спасибо. Она бы в любом случае… а так хоть… Спасибо.
Тётя Ира устроилась в какую-то фирму, окончила какие-то курсы. Теперь главный менеджер в большой компании.
Несколько раз она приезжала летом к ним, в первые дни с удовольствием полола грядки, ходила за животиной, которая её, незнакомую, пугалась; тянула Олю с собой в лес за грибами и ягодами. А потом начинала скучать, тускнеть и уезжала раньше времени.
В последний раз тётя Ира была в позапрошлом году с дочкой. Но у четырёхлетней Вари обнаружилась аллергия то ли на комариные укусы, то ли на какое-то растение в огороде – волдыри пошли по всему телу, и они быстро вернулись в Москву.
Мама в Москве никогда не была – как-то боялась ехать туда, когда её звали, отмахивалась: «Я и в город съезжу – неделю потом голова болит, а туда – вообще лопнет». Но чувствовалось за такими отказами нечто вроде обиды на судьбу: «Не суждено мне там жить, так чего и ехать?»
А Оля в Москве бывала часто. Ну, не часто, но не реже большинства своих земляков. Раз в два года – точно. Да и что? – три часа на автобусе до станции, а потом семь часов в поезде. И вот он, Ярославский вокзал, метро, несчётные волны людей, сотни машин. Шум, гам, жизнь… Столица.
Тётя Ира жила с мужем, дочкой и мужниной мамой недалеко от метро «Алексеевская». Прямо совсем недалеко – минут пять идти. Квартира в три комнаты, большая кухня. Но всё равно как-то тесно, стиснуто. За дверью – чужое пространство, и вот торчишь в квартире, как в клетке какой-то…
Дома Оля редко, особенно летом, сидела в избе. То в огороде, то в летней кухне, то просто во дворе под черёмухой… Когда шёл затяжной дождь, который запирал их с мамой под крышей, чувствовала тоску и скуку. И телевизор не помогал, а книги читать она не приучилась… Зимой тоже в последние годы было скучно, и тогда сильно тянуло куда-нибудь деться отсюда. Казалось, что за селом счастливый и яркий мир, а она здесь киснет и умирает. И Оля отправлялась или к кому-нибудь из дядьёв в город – областной центр, или в Москву. Гостила несколько дней, убеждалась, что ничего яркого и счастливого нет и там, и возвращалась в село, как на надёжный островок.
Сначала после девятого класса, а потом одиннадцатого Оля собиралась куда-нибудь поступать учиться. Но так и не решала куда, и вскоре желание пропадало. В селе было два больших предприятия – вечно полуживой леспромхоз и маслосырзавод, который то закрывался, то открывался, и когда открывался, у большей части жителей появлялась работа… Оля тоже туда устраивалась два раза, но каждый раз месяца через три-четыре оказывалась не у дел. Подменяла уходящих в декрет или отпуск продавщиц в магазинах, библиотекаршу…
Но чаще занималась домом, их с мамой хозяйством. Помогали денежные переводы от дядь. Понимала, что это долго продолжаться не может, и поэтому звонку тёти Иры обрадовалась, увидела ясно новую, настоящую жизнь впереди. Да и мама наверняка тоже. Поэтому и так засуетилась, собирая чемодан, за чем-то вроде обиды на бросающую её здесь дочь пряча страх, что шанс начать новую жизнь может быть не использован.
Рейсовый «пазик» пришёл почти вовремя – без пятнадцати десять. Это была его конечная остановка. Водитель заглушил мотор, вылез из кабины. Пассажиры потихоньку забирались в салон.
– Ноги оббивайте, – сказал водитель, закуривая, – а то в лужах сидеть будете.
– Да-а, – вздохнули в ответ, – апрель на носу, а снега вон…
– Глобальное потепление…
Оля с мамой еле дотащили-докатили чемодан. «А как я там одна?» – с ужасом думала Оля, но тут же спасительно рисовалось, что в городе тротуары чистые, повсюду эти пандусы, а в поезд его обязательно помогут поднять…
– Ну что, едем? – то ли пассажиров, а скорее себя спросил водитель и стал собирать деньги.
Мама стала наказывать Оле, чтоб была осторожней, выбрала подготовительные курсы и настраивалась поступать, чтоб Ирину там не очень донимала:
– Они там в Москве нервные…
Оле стало неудобно – вокруг люди, слушают. Было бы ей двенадцать лет, а тут – двадцать скоро.
– Ладно, мам, всё я понимаю.
Взглянула ей в лицо и чуть не заплакала – такая она была сейчас жалкая, одинокая. Словно Оля навсегда её покидала.
– Ма-ам!..
– Ладно-ладно, всё. – Мама попятилась к выходу. – Всё… ладно… Счастливо.
– Докуда? – спросил Олю водитель.
Она протянула деньги:
– До города.
До ближайшей железнодорожной станции было недалеко – чуть больше сорока километров. Но там останавливалось всего два поезда, которые шли на Москву, да и билетов на них часто не оказывалось и приходилось покупать на межобластные, добираться до города и там уж садиться на московский. Поэтому обычно сразу ехали в областной центр на автобусе. Надёжней.
Но до центра было почти сто пятьдесят километров, и сейчас, когда «пазик» тяжело, как уставшее животное, сдвинулся с места и медленно, переваливаясь на кочках льда и спрессованного снега, потащился прочь из села, совсем не верилось, что он преодолеет это расстояние… Летом пускали большие современные автобусы, даже с туалетами, а в зимний период ездил этот вот «пазик». Пассажиров мало, да и жалко, наверное, было убивать на таких дорогах современные автобусы.
Все знали в селе, что когда-то железная дорога проходила совсем рядом – за северной окраиной осталась насыпь. Это была ведомственная дорога – старики значительно выделяли слово «ведомственная», – её строили для перевозки леса в тридцатые – пятидесятые годы. Но пока строили, лес повырубили. Гонять пассажирские поезда по малозаселённой территории оказалось совсем невыгодно, и рельсы сняли. Автомобильного сообщения, дескать, достаточно.
И вот «пазик» вёз Олю и ещё человек пятнадцать в город. По пути некоторые сходили в деревеньках и сёлах, кое-кто забирался со своими сумками и мешками… Поселения по бокам трассы попадались нечасто и были в основном крошечными – несколько тёмных избушек, но почти в каждом огромная церковь и широкое старое кладбище.
Некоторые церкви были недавно отреставрированы и выглядели новенькими. Другие же – покрыты лесами, и иногда люди на этих лесах что-то делали. Но самую большую церковь, с колоннами, высоченной колокольней, не трогали. Да и невозможно было представить, как можно из этих развалин сделать крепкое, красивое здание… Да и, главное, зачем? Рядом вон всего несколько жилых домишек.
Хотя, может, благодаря церкви и люди сюда вернутся. Вот их село – по преданию, один монах, ещё во времена татаро-монголов, искал свободную землю и оказался в их местах. Построил там скит возле родника, потом пришли ещё монахи, потом крестьяне, купцы, стрельцы. В шестнадцатом веке село стало городом с крепостью, тремя церквями. При Екатерине Второй, правда, город был разжалован в по сад, а теперь просто большое село. Почти три тысячи человек живут вокруг трёх церквей.
Билет купила удачно – всего три часа пришлось ждать поезда. Никому из родни, живущей в городе, звонить не стала. Зачем дёргать? Прибегут, поздороваются, а тут уже посадку объявят… Отправила эсэмэску маме, что всё нормально; связалась с тётей Ирой, сказала, когда прибудет.
– Отлично, Оль, молодец! Какой вагон?.. Всё, встретим.
Встретил муж тёти Иры Андрей. Высокий, спортивный, но вечно с замотанным выражением лица. С таким лицом про сыпался, ходил, смотрел телевизор, даже футбол и юмористическое, шёл вечером в спальню… В этот раз замотанность можно было объяснить несчастьем с его мамой, а чем объяснить остальные десятки дней, в которые Оля видела его всё с таким же выражением?
Хотя у большинства людей в Москве на лицах нечто подобное, и даже если кто-нибудь на улице, или в транспорте, или в кафе искренне оживится, засмеётся, расслабится, то заблестевшие глаза очень быстро опять потускнеют, выражение замотанности вернётся.
По пути от вокзала до дома Оля всё порывалась спросить Андрея, как здоровье его мамы, как вообще здесь у них, но оборачивалась к нему, видела его лицо и осекалась. Лицо не то чтобы выражало недовольство, что вот пришлось рано утром ехать за племянницей, или горе, что мама в больнице. То есть на лице было и это, и ещё много-много всего. Будто все проблемы, несчастья, трудности ложились на него, врастали в кожу, стягивали её, превращая в морщинистый овал.
Глубокие морщины мужчин украшают, а вот такие – мел кие, похожие на паутину – делают жалкими. И неважно, красивый он, сильный, добрый, умный – эта паутина на лице вызывает жалость… Не так давно по телевизору шёл сериал «Краткий курс счастливой жизни», и вот там такой же главный герой – всем хорош, кроме замотанного выражения лица и этой паутины.
Оля косилась на Андрея, жалела его, боялась заговорить и ждала, что заговорит он. А он напряжённо смотрел вперёд, на дорогу. И лишь когда подъезжали к дому – доехали очень быстро, улицы были ещё почти пусты, – он слегка улыбнулся, но как-то так, что уголки губ не поднялись, а, наоборот, опустились:
– Ну вот, проскочили до шквала.
– Что? – Оля не поняла.
– Сейчас ломанутся в центр… До полудня пробки будут глухие.
– А, ну да…
Тётя Ира обрадовалась Оле, с восхищением рассматривала её.
– Года полтора не виделись, а как изменилась! Была ещё девчонкой в тот раз, а теперь уже… Кровь с молоком.
Оля смущалась; кивнула на чемодан:
– Тёть Ир, там мама варенья положила, грибов…
– Не называй меня тётей… Какая я тебе уже тётя?..
– А как? – Оле показалось это требование диким. Действительно, как называть тётю Иру, если она ей тётя?
– Ириной просто. Одно дело, когда тебе было пятнадцать, даже семнадцать, а теперь – двадцать скоро. Придём куда-нибудь, а ты – «тётя, тётя»… И – на «ты». Договорились?
– Да.
– Так… – Тётя Ира взглянула на часы, и лицо сразу стянула эта замотанность, и из молодой, красивой она превратилась в невыспавшуюся, придавленную грузом проблем и дел женщину. – Так, почти семь. Надо Варю будить. Завтракаем – и мчимся.
– Да уж, мчимся, – громко вздохнул Андрей; он стоял на кухне в пальто с чашкой в руке. – Я, наверно, сейчас сразу поеду. Хоть доеду нормально.
– А позавтракать?
– Ну, я уже съел бутерброд… Поехал, короче.
– Ладно, давай. Счастливо… Так, Варя, вставай!
Может быть, Оля за эти полтора года, пока они не виделись с тётей Ирой, действительно изменилась – судить ей о себе было трудно, но вот Варя изменилась здорово. Совсем другой ребёнок. То есть не ребёнок, а уменьшенная копия тёти Иры… Полтора года назад это был такой, как её называли, «пупсёночек», теперь же – тонкая, с длинными русыми волосами, как у мамы. И лицом очень на неё похожа.
Постанывая со сна, с полузакрытыми глазами, Варя прошлёпала в сторону туалета.
– А поздороваться? – сказала тётя Ира.
Варя, не глядя на Олю, буркнула:
– Здравствуйте…
– Так, Оль, проходи на кухню. В темпе завтракаем – и пора уже. Помчимся.
Это повторение «помчимся» кольнуло Олю. Так, наверное, человек, стоя на берегу холодной реки, оттягивает момент броситься в неё: «Постою чуть-чуть и – нырну… Мышцы разогрею и тогда уж – нырну».
– Как доехала? Нормально?.. – быстро спросила тётя Ира и, не дожидаясь ответа, стала рассказывать о своём: – Совсем зашились, хотели уже женщину нанимать, чтоб возила. Но ведь страшно – чужой человек. Представляешь, Ан ну Георгиевну прямо на улице инсульт!.. Утром всё нормально, а поехала, и как только из метро вышла – удар… Звоню, не отвечает и не отвечает. И Варя неизвестно где. Дураки, всё думали, что ей рано ещё мобильник… Я чуть с ума не сошла – тут на работе завал, а где ребёнок – неизвестно… Как мама?.. Как она там, и без водопровода?.. Надо её сюда перевозить… А, заходи, Варь, садись.
Варя уже была одета. Серенькое платье, чёрные колготки. Удивительно – пять минут назад ещё спала, а уже готова. Только волосы прибрать…
– Мам, сделай мне хвостик.
– Поешь сначала. И Галина Юрьевна требует, чтобы заплетали косичку.
– Не надо косичку – все смеются.
– Кто смеётся? Девочки у вас все с косичками… Оль, ты чай делай – вон пакетики, кипяток в термопоте… Бутерброд делай… Колбаса, сыр…
– Не все с косичками, – ноюще сказала Варя. – Ася Кабанкова, Динара…
– Слушай, я не намерена с тобой тут сейчас спорить! – возмущённо перебила тётя Ира. – Галина Юрьевна сказала, что девочки обязательно должны быть с косичкой – и всё. Или давай отрежем волосы.
– Нет!
– Садись тогда, ешь вот. Потом заплетёмся…
– А это у них форма такая? – кивнула Оля на простенькое, напоминающее мешочек платье.
– Ну да… Мы сначала сопротивлялись, но потом решили, что лучше так. Главное, чтобы все тогда уж в них были.
– А Настя Губина в другом ходит…
– Что ж, в семье не без урода.
– Как? – заинтересовалась Варя, подняла голову от тарелки с гречневой кашей с молоком.
– Никак, это я так. Ешь скорее, опаздываем уже… Да, Оль, кстати, ты как, отдохнуть хочешь или поедешь с нами? – И опять, не дав ответить, тётя Ира добавила: – Посмотришь, что как… Вообще, согласна Варю на себя взять частично?.. Да, Варь, ты Олю-то помнишь? Сестра твоя двоюродная, позапрошлым летом гостила у нас. Помнишь?
– Да, помню, – без особой радости ответила Варя.
Тётя Ира посмотрела на Олю:
– Ну как, согласна?
– Да… конечно… А что от меня требуется?
– С одной стороны, немного – днём перевозить из школы в музыкалку. Там подождать, а потом – домой. И то не каждый день… Сегодня самый трудный… Этим Анна Георгиевна занималась, но вот видишь как… Может, ещё поправится… Но в любом случае, Оль, ты у нас остаёшься. Мы всё решили. Хватит тебе там закисать… Что, мчимся?
И уже выходя из квартиры, после торопления дочки, тётя Ира добавила:
– Сегодня я отгул взяла. Самый трудный день – вторник. Как раз, Оля, всё и увидишь.
Они довезли Варю до школы на метро. Машину – голубую «ауди» – тётя Ира оставила во дворе:
– Бесполезно на ней, три часа будем тащиться.
Потом сидели в кафе неподалёку от школы, пили то чай, то кофе; тётя Ира понабирала что-то в айпеде, а Оля собирала по цветам шарики в сотике…
– Можно книги читать, – сказала тётя Ира. – Если пойдёшь на подготовительные – готовиться. Отсюда не гонят… Спокойно.
В двенадцать тридцать у Вари заканчивались уроки, и тётя Ира с Олей пошли в школу. Забрали, почти бегом рванулись к метро.
– Музыкальная в трёх остановках, – ободряюще сказала тётя Ира, оглядываясь на Ольгу. – Десять минут. Но надо торопиться – начало в четверть второго.
Может, в самом метро они и пробыли не больше десяти минут, но, пока спускались по эскалатору, пока поднимались, пока добирались до музыкалки, пролетело минут сорок. Запыхавшись, влетели в двухэтажный каменный домик.
«За сорок минут, – думала Оля, – я всё село два раза могу обойти, а здесь…» Вечером глянула карту Москвы – почти незаметное пространство, пятачок в Центральном округе.
Тётя Ира скорее сняла с Вари куртку, помогла переобуться в сменку, сунула в руки папку с нотами и отправила на уроки.
– Давай, доченька, счастливо. – Обернулась к Оле: – Пойдём в буфет… С буфетчицей познакомлю, скажу, что будешь вместо Анны Георгиевны. – И снова, как и утром, утверждающе спросила: – Да?
Оля покивала.
Заказали чай, пирожное. Ждали Варю. Тихо работал телевизор на тумбочке в дальнем от входа углу.
В буфете было столиков десять, и почти все заняты. За ними сидели взрослые, тоже явно ждущие своих детей и внуков, были и мальчики, девочки. Большинство из них что-то писало, один из мальчиков достал из рюкзака книгу и стал почти шёпотом, но при этом отчётливо, по складам читать:
– Все зве-ри, пти-цы и насе-ко-мые само… самоотвержен-но наки-нулись на ненавист-ных по-ли-цейских собак. Ёж, ежи-ха, ежо-ва тё-ща, две ежо-вые неза-муж-ние тёт-ки и малень-кие еже-нята свора-чи-вались клуб-ком и со скоростью кро… кроке…
– Крокетного, – подсказала мальчику его, скорее всего, мама.
– Крокетного ша-ра ударя-ли игол-ка-ми буль-до-гов в мор-ду…
– Оль, – позвала тётя Ира. – Ты, может, чего-нибудь серьёзного поесть хочешь? Ты на меня не смотри – я вообще мало ем.
– Нет, пока не хочу, – ответила она, хотя голод чувствовала. Но есть одной было неудобно.
– Серьёз-ные муравь-и не спеша зале-за-ли в нозд-ри и там пуска-ли ядо-ви-тую муравь-и-ную кисло-ту. Жу-же-лицы и жуки куса-ли за пу-пок. – И мальчик, засмеявшись, посмотрел на маму. – Пупок!
– И что? – дёрнула она плечами. – Читай давай дальше… Совсем кое-как.
– А это, что ли, хорошее слово – «пупок»?
– Нормальное слово. Читай.
– Кор-шун кле-вал то одного пса, то друго-го острым клю-вом в череп…
Сидевшая за соседним столиком пожилая женщина прислушивалась к шепотку мальчика и морщилась.
– Жа-бы держа-ли на-го-тове двух ужей, гото-вых умереть герой… геройской смерть-ю. И вот, ко-гда один из буль-до-гов широко рази-нул пасть, чтобы вы-чих-нуть… вычихнуть ядови-тую муравь-иную кисло-ту, старый слепой уж бро-сил-ся головой впе-рёд ему в глот-ку и вин-том пролез в пи-ще-вод.
– Что это за ужасы такие?! – не выдержала пожилая. – Что вы его читать заставляете?
– А что? – как-то с готовностью раздражилась мама мальчика.
– Да ведь это!.. Кошмар это, какая-то пропаганда насилия!
– Это «Приключения Буратино».
– Да? – На лице пожилой выразилось замешательство. – Что-то не помню там такого.
– Это друзья Артемона, – стал объяснять мальчик, – с полицейскими псами друтся…
– Дерутся, Фёдор!
– Дерутся… А Буратино в Карабаса-Барабаса шишками…
– Всё, читай дальше давай.
Варя вернулась почти через час… Оля поднялась, уверенная, что сейчас они поедут домой, но оказалось, это ещё не конец.
– Так, поделай уроки, – встретила дочку тётя Ира, – а потом на вокал. Сок будешь?
– Буду, – пробурчала она.
– А пирожное? Сегодня твои любимые заварные.
Пять дней назад тётя Ира позвонила Олиной маме и рассказала, что маму мужа положили в больницу – инсульт, и предложила прислать им Олю:
– Поможет тут с Варей и, может, на подготовительные запишется. Надо ей куда-нибудь всё-таки поступать.
После звонка весь вечер в доме держалось напряжение. Мама была и рада, что появилась возможность отправить Олю в Москву, и боялась этого. Не решалась прямо спросить: «Ты-то как, согласна?» И Оля и ждала этого вопроса, и не хотела, чтоб он прозвучал. О Москве она, конечно, мечтала, а вот когда появилась возможность, испугалась…
Вместе с мамой, молча, покормили Тузку, кур, свинью. Лишь когда наливали свинье, мама вздохнула:
– Скоро пороситься будет… Стайку почистить надо, а то зараза…
Оля неопределённо мыкнула.
Ужинали тоже молча, под телевизор, который сначала смешил передачей «Поле чудес», а потом стал пугать программой «Время». Вместе помыли посуду, и когда Оля направилась к себе, мама спросила:
– Ну как решила-то?
– А? – Она, ясно, поняла, о чём мама, но это «а?» вырвалось само, хотелось оттянуть ответ.
– Поедешь, нет? Я за тебя решать не могу. Двадцатый год человеку…
– Поеду, если отпустишь. И тёте Ире ведь помощь нужна.
– Нужна-а, – со вздохом, глядя в сторону, повторила мама; казалось, хотела сказать много и наверняка нехорошее, но не стала. – Ну так что, – повернулась к Оле, – если едешь, надо собираться. И утренним автобусом…
И стали собираться. Протёрли тряпкой пыльный чемодан, сложили туда одежду, тапки, пакет с разной гигиеной… Мама, как всегда, когда начинала делать даже самую неприятную работу, быстро разазартилась. И сейчас принесла из чулана кусок сала, сама спустилась в подпол, достала банки с вареньем, солёными грибами…
– Мам, ну как я всё это дотащу? – взмолилась Оля, наблюдая, как она запихивает в чемодан эти банки.
– Ничего, он на колёсиках. А тут домашнее.
– А в поезд как?
– Помогут. Там встретят… – Мама задыхалась то ли от спешки, а скорее, от волнения.
Спохватились, позвонили тёте Ире, сказали, что Оля завтра выезжает.
– Если с поездом всё нормально… В общем, утренним автобусом завтра. Купит билет на станции и позвонит. Встретьте.
– Да, конечно-конечно! – Тётя Ира обрадовалась.
Когда ложились спать, мама велела завести будильник.
– Я в сотике на шесть поставила, – сказала Оля.
– Ещё и будильник надо. Мало ли…
Спорить не стала, покрутила ключик заводки на старом, тяжёлом будильнике «Рассвет».
– Спокойной ночи, мам.
– Спокойной… Давай, что ж…
Дом был большой, с тремя комнатами и просторной, тоже как комната, кухней. Дом построил Олин прадед, мамин дед, лет семьдесят назад, и с тех пор его даже не ремонтировали – всё было так крепко, надёжно сделано. Единственное, шифер покрасили, чтобы не трескался и не зарастал мхом…
Жило здесь много людей, а теперь остались только Олина мама и Оля. Старший брат жил в городе, папа умер в пятьдесят два года, а до этого несколько лет не то чтобы болел, а как-то ко всему потерял интерес, перестал хотеть жить. Почти постоянно сидел на заднем дворе, курил. Он был родом не отсюда, приехал по распределению работать агрономом, но почти всегда приходилось быть то трактористом, то скотником, то вообще за счёт своего хозяйства жить…
Бабушка с дедушкой тоже нестарыми умерли – Оля их почти не помнила, – родили, подняли трёх сыновей и двух дочерей и ушли.
Тётя Ира, самая младшая из маминых братьев и сестёр, уехала в Москву сразу после школы; Оля тогда была ещё совсем маленькой. Осталась в памяти сцена, как провожали – со слезами, причитаниями, будто хоронили. Это были девяностые годы, разруха и слухи о полной скорой гибели. Все держались за то, что имели, охраняли денно и нощно, старались сберечь, все вокруг казались врагами. А тут семнадцатилетняя девчонка берёт и едет в Москву, в самый центр того вихря, что разметает страну.
– Ты пропадёшь там, Ирина! – голосила Олина мама, сама ещё молодая, но в тот момент показавшаяся Оле старой и некрасивой. – Вот были бы родители, они б тебя просто заперли в чулане, и всё! Ну куда ты там, И-ир?! Ведь сделают проституткой какой-нибудь. Ну хоть в город – там Сергей, Виктор, а тут в Москву эту… И-ир!..
Что отвечала тётя Ира, Оля не запомнила. А может, и ничего не отвечала. Молчала упорно.
Уехала с копейками в кармане, но потом папа признался, что дал ей, сколько у него было заначено. Мама сначала стала ругаться, а потом, наоборот, – обняла его.
– Правильно, спасибо. Она бы в любом случае… а так хоть… Спасибо.
Тётя Ира устроилась в какую-то фирму, окончила какие-то курсы. Теперь главный менеджер в большой компании.
Несколько раз она приезжала летом к ним, в первые дни с удовольствием полола грядки, ходила за животиной, которая её, незнакомую, пугалась; тянула Олю с собой в лес за грибами и ягодами. А потом начинала скучать, тускнеть и уезжала раньше времени.
В последний раз тётя Ира была в позапрошлом году с дочкой. Но у четырёхлетней Вари обнаружилась аллергия то ли на комариные укусы, то ли на какое-то растение в огороде – волдыри пошли по всему телу, и они быстро вернулись в Москву.
Мама в Москве никогда не была – как-то боялась ехать туда, когда её звали, отмахивалась: «Я и в город съезжу – неделю потом голова болит, а туда – вообще лопнет». Но чувствовалось за такими отказами нечто вроде обиды на судьбу: «Не суждено мне там жить, так чего и ехать?»
А Оля в Москве бывала часто. Ну, не часто, но не реже большинства своих земляков. Раз в два года – точно. Да и что? – три часа на автобусе до станции, а потом семь часов в поезде. И вот он, Ярославский вокзал, метро, несчётные волны людей, сотни машин. Шум, гам, жизнь… Столица.
Тётя Ира жила с мужем, дочкой и мужниной мамой недалеко от метро «Алексеевская». Прямо совсем недалеко – минут пять идти. Квартира в три комнаты, большая кухня. Но всё равно как-то тесно, стиснуто. За дверью – чужое пространство, и вот торчишь в квартире, как в клетке какой-то…
Дома Оля редко, особенно летом, сидела в избе. То в огороде, то в летней кухне, то просто во дворе под черёмухой… Когда шёл затяжной дождь, который запирал их с мамой под крышей, чувствовала тоску и скуку. И телевизор не помогал, а книги читать она не приучилась… Зимой тоже в последние годы было скучно, и тогда сильно тянуло куда-нибудь деться отсюда. Казалось, что за селом счастливый и яркий мир, а она здесь киснет и умирает. И Оля отправлялась или к кому-нибудь из дядьёв в город – областной центр, или в Москву. Гостила несколько дней, убеждалась, что ничего яркого и счастливого нет и там, и возвращалась в село, как на надёжный островок.
Сначала после девятого класса, а потом одиннадцатого Оля собиралась куда-нибудь поступать учиться. Но так и не решала куда, и вскоре желание пропадало. В селе было два больших предприятия – вечно полуживой леспромхоз и маслосырзавод, который то закрывался, то открывался, и когда открывался, у большей части жителей появлялась работа… Оля тоже туда устраивалась два раза, но каждый раз месяца через три-четыре оказывалась не у дел. Подменяла уходящих в декрет или отпуск продавщиц в магазинах, библиотекаршу…
Но чаще занималась домом, их с мамой хозяйством. Помогали денежные переводы от дядь. Понимала, что это долго продолжаться не может, и поэтому звонку тёти Иры обрадовалась, увидела ясно новую, настоящую жизнь впереди. Да и мама наверняка тоже. Поэтому и так засуетилась, собирая чемодан, за чем-то вроде обиды на бросающую её здесь дочь пряча страх, что шанс начать новую жизнь может быть не использован.
Рейсовый «пазик» пришёл почти вовремя – без пятнадцати десять. Это была его конечная остановка. Водитель заглушил мотор, вылез из кабины. Пассажиры потихоньку забирались в салон.
– Ноги оббивайте, – сказал водитель, закуривая, – а то в лужах сидеть будете.
– Да-а, – вздохнули в ответ, – апрель на носу, а снега вон…
– Глобальное потепление…
Оля с мамой еле дотащили-докатили чемодан. «А как я там одна?» – с ужасом думала Оля, но тут же спасительно рисовалось, что в городе тротуары чистые, повсюду эти пандусы, а в поезд его обязательно помогут поднять…
– Ну что, едем? – то ли пассажиров, а скорее себя спросил водитель и стал собирать деньги.
Мама стала наказывать Оле, чтоб была осторожней, выбрала подготовительные курсы и настраивалась поступать, чтоб Ирину там не очень донимала:
– Они там в Москве нервные…
Оле стало неудобно – вокруг люди, слушают. Было бы ей двенадцать лет, а тут – двадцать скоро.
– Ладно, мам, всё я понимаю.
Взглянула ей в лицо и чуть не заплакала – такая она была сейчас жалкая, одинокая. Словно Оля навсегда её покидала.
– Ма-ам!..
– Ладно-ладно, всё. – Мама попятилась к выходу. – Всё… ладно… Счастливо.
– Докуда? – спросил Олю водитель.
Она протянула деньги:
– До города.
До ближайшей железнодорожной станции было недалеко – чуть больше сорока километров. Но там останавливалось всего два поезда, которые шли на Москву, да и билетов на них часто не оказывалось и приходилось покупать на межобластные, добираться до города и там уж садиться на московский. Поэтому обычно сразу ехали в областной центр на автобусе. Надёжней.
Но до центра было почти сто пятьдесят километров, и сейчас, когда «пазик» тяжело, как уставшее животное, сдвинулся с места и медленно, переваливаясь на кочках льда и спрессованного снега, потащился прочь из села, совсем не верилось, что он преодолеет это расстояние… Летом пускали большие современные автобусы, даже с туалетами, а в зимний период ездил этот вот «пазик». Пассажиров мало, да и жалко, наверное, было убивать на таких дорогах современные автобусы.
Все знали в селе, что когда-то железная дорога проходила совсем рядом – за северной окраиной осталась насыпь. Это была ведомственная дорога – старики значительно выделяли слово «ведомственная», – её строили для перевозки леса в тридцатые – пятидесятые годы. Но пока строили, лес повырубили. Гонять пассажирские поезда по малозаселённой территории оказалось совсем невыгодно, и рельсы сняли. Автомобильного сообщения, дескать, достаточно.
И вот «пазик» вёз Олю и ещё человек пятнадцать в город. По пути некоторые сходили в деревеньках и сёлах, кое-кто забирался со своими сумками и мешками… Поселения по бокам трассы попадались нечасто и были в основном крошечными – несколько тёмных избушек, но почти в каждом огромная церковь и широкое старое кладбище.
Некоторые церкви были недавно отреставрированы и выглядели новенькими. Другие же – покрыты лесами, и иногда люди на этих лесах что-то делали. Но самую большую церковь, с колоннами, высоченной колокольней, не трогали. Да и невозможно было представить, как можно из этих развалин сделать крепкое, красивое здание… Да и, главное, зачем? Рядом вон всего несколько жилых домишек.
Хотя, может, благодаря церкви и люди сюда вернутся. Вот их село – по преданию, один монах, ещё во времена татаро-монголов, искал свободную землю и оказался в их местах. Построил там скит возле родника, потом пришли ещё монахи, потом крестьяне, купцы, стрельцы. В шестнадцатом веке село стало городом с крепостью, тремя церквями. При Екатерине Второй, правда, город был разжалован в по сад, а теперь просто большое село. Почти три тысячи человек живут вокруг трёх церквей.
Билет купила удачно – всего три часа пришлось ждать поезда. Никому из родни, живущей в городе, звонить не стала. Зачем дёргать? Прибегут, поздороваются, а тут уже посадку объявят… Отправила эсэмэску маме, что всё нормально; связалась с тётей Ирой, сказала, когда прибудет.
– Отлично, Оль, молодец! Какой вагон?.. Всё, встретим.
Встретил муж тёти Иры Андрей. Высокий, спортивный, но вечно с замотанным выражением лица. С таким лицом про сыпался, ходил, смотрел телевизор, даже футбол и юмористическое, шёл вечером в спальню… В этот раз замотанность можно было объяснить несчастьем с его мамой, а чем объяснить остальные десятки дней, в которые Оля видела его всё с таким же выражением?
Хотя у большинства людей в Москве на лицах нечто подобное, и даже если кто-нибудь на улице, или в транспорте, или в кафе искренне оживится, засмеётся, расслабится, то заблестевшие глаза очень быстро опять потускнеют, выражение замотанности вернётся.
По пути от вокзала до дома Оля всё порывалась спросить Андрея, как здоровье его мамы, как вообще здесь у них, но оборачивалась к нему, видела его лицо и осекалась. Лицо не то чтобы выражало недовольство, что вот пришлось рано утром ехать за племянницей, или горе, что мама в больнице. То есть на лице было и это, и ещё много-много всего. Будто все проблемы, несчастья, трудности ложились на него, врастали в кожу, стягивали её, превращая в морщинистый овал.
Глубокие морщины мужчин украшают, а вот такие – мел кие, похожие на паутину – делают жалкими. И неважно, красивый он, сильный, добрый, умный – эта паутина на лице вызывает жалость… Не так давно по телевизору шёл сериал «Краткий курс счастливой жизни», и вот там такой же главный герой – всем хорош, кроме замотанного выражения лица и этой паутины.
Оля косилась на Андрея, жалела его, боялась заговорить и ждала, что заговорит он. А он напряжённо смотрел вперёд, на дорогу. И лишь когда подъезжали к дому – доехали очень быстро, улицы были ещё почти пусты, – он слегка улыбнулся, но как-то так, что уголки губ не поднялись, а, наоборот, опустились:
– Ну вот, проскочили до шквала.
– Что? – Оля не поняла.
– Сейчас ломанутся в центр… До полудня пробки будут глухие.
– А, ну да…
Тётя Ира обрадовалась Оле, с восхищением рассматривала её.
– Года полтора не виделись, а как изменилась! Была ещё девчонкой в тот раз, а теперь уже… Кровь с молоком.
Оля смущалась; кивнула на чемодан:
– Тёть Ир, там мама варенья положила, грибов…
– Не называй меня тётей… Какая я тебе уже тётя?..
– А как? – Оле показалось это требование диким. Действительно, как называть тётю Иру, если она ей тётя?
– Ириной просто. Одно дело, когда тебе было пятнадцать, даже семнадцать, а теперь – двадцать скоро. Придём куда-нибудь, а ты – «тётя, тётя»… И – на «ты». Договорились?
– Да.
– Так… – Тётя Ира взглянула на часы, и лицо сразу стянула эта замотанность, и из молодой, красивой она превратилась в невыспавшуюся, придавленную грузом проблем и дел женщину. – Так, почти семь. Надо Варю будить. Завтракаем – и мчимся.
– Да уж, мчимся, – громко вздохнул Андрей; он стоял на кухне в пальто с чашкой в руке. – Я, наверно, сейчас сразу поеду. Хоть доеду нормально.
– А позавтракать?
– Ну, я уже съел бутерброд… Поехал, короче.
– Ладно, давай. Счастливо… Так, Варя, вставай!
Может быть, Оля за эти полтора года, пока они не виделись с тётей Ирой, действительно изменилась – судить ей о себе было трудно, но вот Варя изменилась здорово. Совсем другой ребёнок. То есть не ребёнок, а уменьшенная копия тёти Иры… Полтора года назад это был такой, как её называли, «пупсёночек», теперь же – тонкая, с длинными русыми волосами, как у мамы. И лицом очень на неё похожа.
Постанывая со сна, с полузакрытыми глазами, Варя прошлёпала в сторону туалета.
– А поздороваться? – сказала тётя Ира.
Варя, не глядя на Олю, буркнула:
– Здравствуйте…
– Так, Оль, проходи на кухню. В темпе завтракаем – и пора уже. Помчимся.
Это повторение «помчимся» кольнуло Олю. Так, наверное, человек, стоя на берегу холодной реки, оттягивает момент броситься в неё: «Постою чуть-чуть и – нырну… Мышцы разогрею и тогда уж – нырну».
– Как доехала? Нормально?.. – быстро спросила тётя Ира и, не дожидаясь ответа, стала рассказывать о своём: – Совсем зашились, хотели уже женщину нанимать, чтоб возила. Но ведь страшно – чужой человек. Представляешь, Ан ну Георгиевну прямо на улице инсульт!.. Утром всё нормально, а поехала, и как только из метро вышла – удар… Звоню, не отвечает и не отвечает. И Варя неизвестно где. Дураки, всё думали, что ей рано ещё мобильник… Я чуть с ума не сошла – тут на работе завал, а где ребёнок – неизвестно… Как мама?.. Как она там, и без водопровода?.. Надо её сюда перевозить… А, заходи, Варь, садись.
Варя уже была одета. Серенькое платье, чёрные колготки. Удивительно – пять минут назад ещё спала, а уже готова. Только волосы прибрать…
– Мам, сделай мне хвостик.
– Поешь сначала. И Галина Юрьевна требует, чтобы заплетали косичку.
– Не надо косичку – все смеются.
– Кто смеётся? Девочки у вас все с косичками… Оль, ты чай делай – вон пакетики, кипяток в термопоте… Бутерброд делай… Колбаса, сыр…
– Не все с косичками, – ноюще сказала Варя. – Ася Кабанкова, Динара…
– Слушай, я не намерена с тобой тут сейчас спорить! – возмущённо перебила тётя Ира. – Галина Юрьевна сказала, что девочки обязательно должны быть с косичкой – и всё. Или давай отрежем волосы.
– Нет!
– Садись тогда, ешь вот. Потом заплетёмся…
– А это у них форма такая? – кивнула Оля на простенькое, напоминающее мешочек платье.
– Ну да… Мы сначала сопротивлялись, но потом решили, что лучше так. Главное, чтобы все тогда уж в них были.
– А Настя Губина в другом ходит…
– Что ж, в семье не без урода.
– Как? – заинтересовалась Варя, подняла голову от тарелки с гречневой кашей с молоком.
– Никак, это я так. Ешь скорее, опаздываем уже… Да, Оль, кстати, ты как, отдохнуть хочешь или поедешь с нами? – И опять, не дав ответить, тётя Ира добавила: – Посмотришь, что как… Вообще, согласна Варю на себя взять частично?.. Да, Варь, ты Олю-то помнишь? Сестра твоя двоюродная, позапрошлым летом гостила у нас. Помнишь?
– Да, помню, – без особой радости ответила Варя.
Тётя Ира посмотрела на Олю:
– Ну как, согласна?
– Да… конечно… А что от меня требуется?
– С одной стороны, немного – днём перевозить из школы в музыкалку. Там подождать, а потом – домой. И то не каждый день… Сегодня самый трудный… Этим Анна Георгиевна занималась, но вот видишь как… Может, ещё поправится… Но в любом случае, Оль, ты у нас остаёшься. Мы всё решили. Хватит тебе там закисать… Что, мчимся?
И уже выходя из квартиры, после торопления дочки, тётя Ира добавила:
– Сегодня я отгул взяла. Самый трудный день – вторник. Как раз, Оля, всё и увидишь.
Они довезли Варю до школы на метро. Машину – голубую «ауди» – тётя Ира оставила во дворе:
– Бесполезно на ней, три часа будем тащиться.
Потом сидели в кафе неподалёку от школы, пили то чай, то кофе; тётя Ира понабирала что-то в айпеде, а Оля собирала по цветам шарики в сотике…
– Можно книги читать, – сказала тётя Ира. – Если пойдёшь на подготовительные – готовиться. Отсюда не гонят… Спокойно.
В двенадцать тридцать у Вари заканчивались уроки, и тётя Ира с Олей пошли в школу. Забрали, почти бегом рванулись к метро.
– Музыкальная в трёх остановках, – ободряюще сказала тётя Ира, оглядываясь на Ольгу. – Десять минут. Но надо торопиться – начало в четверть второго.
Может, в самом метро они и пробыли не больше десяти минут, но, пока спускались по эскалатору, пока поднимались, пока добирались до музыкалки, пролетело минут сорок. Запыхавшись, влетели в двухэтажный каменный домик.
«За сорок минут, – думала Оля, – я всё село два раза могу обойти, а здесь…» Вечером глянула карту Москвы – почти незаметное пространство, пятачок в Центральном округе.
Тётя Ира скорее сняла с Вари куртку, помогла переобуться в сменку, сунула в руки папку с нотами и отправила на уроки.
– Давай, доченька, счастливо. – Обернулась к Оле: – Пойдём в буфет… С буфетчицей познакомлю, скажу, что будешь вместо Анны Георгиевны. – И снова, как и утром, утверждающе спросила: – Да?
Оля покивала.
Заказали чай, пирожное. Ждали Варю. Тихо работал телевизор на тумбочке в дальнем от входа углу.
В буфете было столиков десять, и почти все заняты. За ними сидели взрослые, тоже явно ждущие своих детей и внуков, были и мальчики, девочки. Большинство из них что-то писало, один из мальчиков достал из рюкзака книгу и стал почти шёпотом, но при этом отчётливо, по складам читать:
– Все зве-ри, пти-цы и насе-ко-мые само… самоотвержен-но наки-нулись на ненавист-ных по-ли-цейских собак. Ёж, ежи-ха, ежо-ва тё-ща, две ежо-вые неза-муж-ние тёт-ки и малень-кие еже-нята свора-чи-вались клуб-ком и со скоростью кро… кроке…
– Крокетного, – подсказала мальчику его, скорее всего, мама.
– Крокетного ша-ра ударя-ли игол-ка-ми буль-до-гов в мор-ду…
– Оль, – позвала тётя Ира. – Ты, может, чего-нибудь серьёзного поесть хочешь? Ты на меня не смотри – я вообще мало ем.
– Нет, пока не хочу, – ответила она, хотя голод чувствовала. Но есть одной было неудобно.
– Серьёз-ные муравь-и не спеша зале-за-ли в нозд-ри и там пуска-ли ядо-ви-тую муравь-и-ную кисло-ту. Жу-же-лицы и жуки куса-ли за пу-пок. – И мальчик, засмеявшись, посмотрел на маму. – Пупок!
– И что? – дёрнула она плечами. – Читай давай дальше… Совсем кое-как.
– А это, что ли, хорошее слово – «пупок»?
– Нормальное слово. Читай.
– Кор-шун кле-вал то одного пса, то друго-го острым клю-вом в череп…
Сидевшая за соседним столиком пожилая женщина прислушивалась к шепотку мальчика и морщилась.
– Жа-бы держа-ли на-го-тове двух ужей, гото-вых умереть герой… геройской смерть-ю. И вот, ко-гда один из буль-до-гов широко рази-нул пасть, чтобы вы-чих-нуть… вычихнуть ядови-тую муравь-иную кисло-ту, старый слепой уж бро-сил-ся головой впе-рёд ему в глот-ку и вин-том пролез в пи-ще-вод.
– Что это за ужасы такие?! – не выдержала пожилая. – Что вы его читать заставляете?
– А что? – как-то с готовностью раздражилась мама мальчика.
– Да ведь это!.. Кошмар это, какая-то пропаганда насилия!
– Это «Приключения Буратино».
– Да? – На лице пожилой выразилось замешательство. – Что-то не помню там такого.
– Это друзья Артемона, – стал объяснять мальчик, – с полицейскими псами друтся…
– Дерутся, Фёдор!
– Дерутся… А Буратино в Карабаса-Барабаса шишками…
– Всё, читай дальше давай.
Варя вернулась почти через час… Оля поднялась, уверенная, что сейчас они поедут домой, но оказалось, это ещё не конец.
– Так, поделай уроки, – встретила дочку тётя Ира, – а потом на вокал. Сок будешь?
– Буду, – пробурчала она.
– А пирожное? Сегодня твои любимые заварные.