Страница:
Бесс в отчаянии водила руками по грязному потному телу, по окровавленным несвежим бинтам. Кинкейд был наг. Волосы его спутались, от тела исходил застарелый запах пота. Ржавое железное кольцо обхватывало его щиколотку, цепью соединялось с огромным крюком в стене.
— Ох, Кинкейд… — прошептала она, припав к его груди. Потом не выдержала и поцеловала сухие, обметанные губы.
Веки Кинкейда дрогнули.
— Бесс… — будто свист вырвался из его горла.
— Это я. Я здесь, — заторопилась она. — Я здесь, и теперь все будет хорошо. Все обойдется. — Бесс поднялась и шагнула к громиле охраннику. — Как ты смел держать человека в таком состоянии? Чистой воды — немедленно! Я требую… нет, я лично вымою его. Мыло, полотенце — немедленно! — Она ткнула стражника в грудь. — Ты что, оглох?!
Тот грязно выругался и уже замахнулся, чтобы ударить ее, но Бесс не шелохнулась.
— Только попробуй тронь меня! — процедила она. — И лорд Кэй заживо сварит тебя.
Аннеми позволила себе усмехнуться.
— Все верно, — подтвердила она. — Лорд Кэй поручил мне следить, чтобы все приказания этой леди выполнялись как его собственные. Так что на твоем месте я бы принялся за дело.
Бесс перевела взгляд на экономку.
— Ты наверняка знаешь, где что искать.
— Да, мисс, — кивнула та. — С радостью помогу вам. Стражник и экономка вышли из камеры.
Бесс и Кинкейд остались наедине. Девушка снова опустилась на колени.
— Все будет хорошо, — приговаривала она. — Я вытащу тебя отсюда. И очень скоро.
— А Сокольничий?
— Об этом не беспокойся. С ним я договорюсь. — Она положила себе на колени его голову. — Я не брошу тебя. Я спасу тебя. Я увезу тебя домой в Мэриленд. Вот увидишь, все обойдется.
На глаза ее наворачивались слезы. Кинкейд нашел в себе силы сжать запястье девушки.
— Думай о себе, Бесс, — хрипло прошептал он. — Ты должна вырваться отсюда. А обо мне не беспокойся. Я пережил уже многое. Хватит сил и на это. Я сбегу, я сумею. — В полумраке его глаза светились золотистым блеском, будто изнутри загорались силой и яростью.
23
24
— Ох, Кинкейд… — прошептала она, припав к его груди. Потом не выдержала и поцеловала сухие, обметанные губы.
Веки Кинкейда дрогнули.
— Бесс… — будто свист вырвался из его горла.
— Это я. Я здесь, — заторопилась она. — Я здесь, и теперь все будет хорошо. Все обойдется. — Бесс поднялась и шагнула к громиле охраннику. — Как ты смел держать человека в таком состоянии? Чистой воды — немедленно! Я требую… нет, я лично вымою его. Мыло, полотенце — немедленно! — Она ткнула стражника в грудь. — Ты что, оглох?!
Тот грязно выругался и уже замахнулся, чтобы ударить ее, но Бесс не шелохнулась.
— Только попробуй тронь меня! — процедила она. — И лорд Кэй заживо сварит тебя.
Аннеми позволила себе усмехнуться.
— Все верно, — подтвердила она. — Лорд Кэй поручил мне следить, чтобы все приказания этой леди выполнялись как его собственные. Так что на твоем месте я бы принялся за дело.
Бесс перевела взгляд на экономку.
— Ты наверняка знаешь, где что искать.
— Да, мисс, — кивнула та. — С радостью помогу вам. Стражник и экономка вышли из камеры.
Бесс и Кинкейд остались наедине. Девушка снова опустилась на колени.
— Все будет хорошо, — приговаривала она. — Я вытащу тебя отсюда. И очень скоро.
— А Сокольничий?
— Об этом не беспокойся. С ним я договорюсь. — Она положила себе на колени его голову. — Я не брошу тебя. Я спасу тебя. Я увезу тебя домой в Мэриленд. Вот увидишь, все обойдется.
На глаза ее наворачивались слезы. Кинкейд нашел в себе силы сжать запястье девушки.
— Думай о себе, Бесс, — хрипло прошептал он. — Ты должна вырваться отсюда. А обо мне не беспокойся. Я пережил уже многое. Хватит сил и на это. Я сбегу, я сумею. — В полумраке его глаза светились золотистым блеском, будто изнутри загорались силой и яростью.
23
Я выдержу. Но я боюсь за тебя. Я не смог тебя защитить…
— Ты еще не знаешь… Ты не понял. Сокольничий — Перегрин Кэй — готов отпустить нас. Он отдает нам шхуну, возвращает золото. Мы скоро будем дома.
Пальцы Кинкейда напряглись.
— Но почему вдруг?
— Доверься мне. Я все устрою. Мы вырвемся отсюда.
— Бесс, — настаивал он, — отвечай, Бесс. Почему он освобождает нас?
И солгать она не сумела. Слова правды вырвались сами по себе.
— Одну ночь я отдам ему, — глухо произнесла Бесс. — Только одну ночь. И после этого мы свободны.
— Да что ты несешь?!
— Мне пришлось пойти на это, — прошептала девушка. — Другого выхода не было.
— Нет. На это мы не пойдем.
— Я дала обещание, Кинкейд. Он выпустил ее руку и отвернулся к стене.
— Делай как знаешь, — чуть слышно сказал шотландец. — Но если ты отдашься ему, забудь обо мне. Все будет кончено. Поняла? Все, конец! Мне не нужна женщина, которая продается ради меня. Пусть даже ради спасения из преисподней моей грешной души!
Бесс стояла у открытого окна и невидящим взором смотрела во мрак непроглядной тропической ночи. Луны на черном небе не было, на земле лежал густой туман. Издалека доносились звуки африканских тамтамов, приглушенные равномерным плеском ночного прибоя. Девушка вцепилась в переплет оконной рамы так сильно, что онемели, побелели ее тонкие пальцы. А сердце, измученное, трепетное, любящее сердце, казалось, превратилось в камень от боли и страдания.
Загноившиеся раны Кинкейда были тщательно промыты и обработаны опытным хирургом. Шотландца вымыли, накормили, одели. И сейчас он уже лежал в чистой каюте на борту «Алого Танагра», который стоял на якоре в ближайшей гавани.
Лорд Кэй сообщил Бесс, что капитан и вся команда готовы выйти утром в море, что все сокровища ждут хозяйку в ее каюте. Скоро она увидит родной Залив. Скоро… Скоро, но не раньше, чем выполнит свои обязательства перед Сокольничим.
Саму физическую близость с этим человеком она вынесет. И пусть, пусть он будет с нею жесток, пусть причинит ей боль. Она не станет мучительнее той, которая сейчас терзала ее.
Кинкейд никогда не простит ей этого. Никогда!
Никакие уговоры, увещевания и заверения в том, что это оправданно и необходимо, не подействовали на Кинкейда.
Итак, не будет ничего. Не будет счастья, любви, не будет долгожданной свадьбы, не будет отца у ее ребенка. Кинкейд заявил, что она ничем не лучше его первой жены Жильен. Этой сделкой с Сокольничим она предала его, оскорбила его мужское достоинство.
Но для Бесс не было иного выхода. И не было пути назад. Кинкейда надо спасти от жестокого ножа палача и от вечного рабства. Ради него она готова была отдаться дюжине таких негодяев, как Сокольничий.
Девушка глубоко вздохнула, набирая полные легкие приторно-сладкого аромата невиданных цветов. Воздух этого острова был обманчиво приятен; кружилась голова от удушающей смеси запахов моря, фруктов, растений.
Этот зеленый, яркий уголок суши будто притворялся райским садом, а на самом деле был логовом черных сил.
И ни о чем так сильно не мечтала сейчас Бесс, как оказаться снова на родном побережье, вдохнуть свежий запах земли, пряный — хвои, терпкий — палой листвы. Клены и дубы уже, наверное, оделись в величественно-пестрый наряд осени, природа расцветилась рыже-красно-золотыми красками, небо покрылось черными вереницами перелетных птиц. Воздух чист и прохладен; по утрам похрустывают по тоненькой корочке ледяных лужиц конские копыта, иней превращает еще живую зелень в серебряное кружево. Фермеры, конечно, вовсю заняты осенними хлопотами: из яблок изготавливают душистый сидр, пекут тыквенные пироги. На столах золотятся рассыпчатый картофель, упругие початки кукурузы, ломтики тыквы…
Скрипнула дверь. На пороге с подносом в руках появилась Аннеми.
— Что, пора? — тускло спросила Бесс.
— Да, мисс. Часы уже пробили половину десятого. Хозяин ждет.
Аннеми была одета в простую белую полотняную сорочку, собранную у горла розовой ленточкой. Точно такая же рубашка была и на Бесс. Легкие русые волосы Аннеми распустила по плечам. Выглядела она сегодня почти красавицей.
— Мы как сестры, — сказала Бесс, желая пробить стену неловкости, выросшую между ними. — Посмотри-ка! Да еще в этих рубашках…
— Да, мисс, — откликнулась экономка. — Мы с тобой одного роста.
— И обе слишком высоки для идеала, — заметила Бесс.
— Ты слишком добра, — вздохнула Аннеми. — Пожалуй, у нас только веснушки на носу одинаковые. А в остальном… Я некрасива.
— Ты сильна духом — в этом твоя красота, — мягко возразила Бесс. — И ты так грациозна, как мне и не снилось.
Аннеми улыбнулась и потупилась.
— Это говорит во мне африканская кровь. Женщины смотрели друг на друга, как две девчонки после долгой ссоры: и мириться вроде рано, и ругаться больше не хочется. Бесс взяла щетку и начала расчесывать свои роскошные волосы. Долгое пребывание на карибском солнце высветило их до рыже-золотистого оттенка. Она сейчас ненавидела этот цвет, блеск, богатство. Будь ее косы седыми и тусклыми, может, Кэй и не посмотрел бы на нее.
— Не хочешь идти к нему, — не вопросительно, а утвердительно молвила Аннеми.
— Придется. Я дала слово.
— Ты говоришь, как глупый мужчина, — вздохнула Аннеми. — А мы женщины, не забывай.
Бесс в недоумении взглянула на экономку.
— Эта ночь сделает тебя счастливой?
— Разумеется, нет.
— Эта ночь принесет счастье моему господину?
— Думаю, нет. Вряд ли ему понравится заниматься любовью с неподвижной деревяшкой.
— Да, это огорчит его несказанно.
— Вот уж на что мне наплевать! — вспыхнула Бесс.
— Тогда зачем ты идешь на это?
— Ты прекрасно знаешь! Иначе он выдаст Кинкейда испанцам. А я останусь пленницей навечно.
— А ты хочешь вернуться домой со своим возлюбленным?
— Да. — В горле у Бесс запершило. — Но другого способа нет.
— Можно по-разному решить любой вопрос.
— Но как, Аннеми, как? Как мне избежать и его постели, и его мести?
Женщина склонилась к Бесс.
— Из Библии миру знакома прислужница, занимающая место любовницы в постели хозяина. Войдя в его покои, ты предложишь ему вина из этого графина. Налей и себе, но пить не пей. В вино подмешано сильное снотворное, но действие его очень коротко. Он заснет ненадолго, но крепко. В это время я и займу твое место. К тому же я предупредила его, что ты очень застенчива и умоляешь, чтобы в комнате не было ни одной свечи.
— Ты делаешь это ради меня? — изумилась Бесс.
— Нет, я делаю это ради себя. Я люблю его много лет, и все эти годы я сохраняла чистоту. Теперь я уже немолода, и я не хочу вступать в старость, не узнав, что такое мужские ласки.
— Ну, хорошо — а утром что? Он проснется и увидит тебя, а не меня. И тогда… Аннеми засмеялась.
— Во-первых, после моих объятий он рухнет в беспробудный сон до полудня. Во-вторых, на рассвете я потихоньку выйду из его спальни. А ты будешь уже на своем корабле. Ранним утром никто ничего не заподозрит. Пока Перегрин будет в снах еще раз наслаждаться моим телом, ты с возлюбленным выйдешь в открытое море.
— А потом? Ты подумала, что будет потом? Женщина пожала плечами.
— Да я еще час назад не знала, что решусь на этот трюк. Утро вечера мудренее. Важно одно: я сойду в могилу не бутоном, а раскрывшимся цветком. А Перегрин долго будет лелеять воспоминания об этой дивной ночи.
— А если он поймает нас за руку?
— Убьет обеих, — не задумываясь, сказала Аннеми.
— Значит, выбора нет. Мы должны сыграть безукоризненно.
Глухим эхом эти слова сопровождали Бесс, пока они Аннеми шли по пустынным залам к спальне Перегрина . Опасение нарастало с каждым шагом.
— Все, дальше ты идешь без меня, — молвила Аннеми, указывая на двери личных покоев Сокольничего, — не теряй головы. Помни, он должен выпить вино. И не подпускай его к себе, пока он не начнет засыпать.
Бесс затрясло. Забирая у Аннеми поднос, она едва пышно шепнула:
— Только не подведи меня. И постучала.
— Входи, — раздался голос Перегрина.
Нервно оглянувшись в последний раз, девушка толкнула дверь.
Во мраке фигура Сокольничего казалась темной громадой.
— Входи, моя дорогая. Я давно жду тебя.
Бесс замешкалась на пороге в полной темноте, без свечи она чувствовала себя потерянной и беспомощной. Спальня благоухала орхидеями. Девушка не видела их, но догадывалась, что цветами заполнено все.
— Иди же ко мне, Элизабет.
Она заставила себя сделать шаг-другой. Я не могу, кричала она беззвучно. Я не вынесу этого! Но продолжала идти.
— Я принесла вина, — молвила она. Собственный голос показался ей неестественно громким.
На запястье ее легла тяжелая рука.
— Передай мне поднос, — сказал Перегрин. — Я не нуждаюсь сегодня в спиртном.
Видит Бог, я нуждаюсь, про себя мрачно пошутила Бесс. Кьюти! Великий воин Кьюти, где же ты, ради всего святого? Сколько душевных сил пришлось приложить девушке, чтобы выдержать прикосновение рук Сокольничего. Он забрал у нее поднос, отставил его в сторону, взял в ладони ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать.
Бесс почувствовала несвежее дыхание и непроизвольно отпрянула в сторону.
— Тебе холодно, — произнес он. — Забирайся сюда, ближе. Я обниму тебя, согрею.
— Я… я еще не совсем готова… Я бы хотела глоток вина.
Он прижался губами к ее шее.
— О, нет…
— Ты дала слово. У нас с тобой договор, Элизабет. Если ты нарушишь его…
— Нет, что… ты… — Она с трудом обратилась к нему по имени. — Перегрин, я глупо себя чувствую в темноте. — Девушка отодвинулась от него. — Зажги свечу.
— Как тебе будет угодно. — Бесс услышала шаги по комнате. Открылась дверь. — Лампу мне, быстро! — приказал он.
Лакей быстро выполнил поручение, и в спальню вплыл бледно-желтый круг света. Насчет орхидей Бесс оказалась права — на каждом столике стояли вазы с охапками этих цветов. Огромная кровать Сокольничего зловещей пастью угрожала девушке. Тяжелый черно-красный шелк балдахина отдавал трауром.
И тут взгляд ее упал на хозяина спальни. Дыхание перехватило: он был наг. Даже ночного колпака не оставил на бритой своей голове. Впалую грудь густо покрывали черные волосы, выпирал отвисший с возрастом живот. Бесс мгновенно отвела глаза, но все же успела заметить, что тело его ухожено и выхолено. Несомненно, он уделял себе немало внимания.
С лампой в руках Сокольничий подошел к кровати. Бесс быстро поставила между ними изящный столик на изогнутых ножках и начала разливать вино. Руки ее дрожали, так что на поднос проливались густые красные капли… как кровь.
— Твоя застенчивость очень мила, — протянул он. Девушка смотрела в черные проемы открытых окон и думала, далеко ли она убежала бы, если бы решилась на это. Далеко не убежишь…
— Поднимем бокалы за нашу сделку, — сказала Бесс, не сводя глаз с его лица.
Сокольничий принял из ее рук фужер. Приложилась губами к вину и она, только пить не стала.
— Довольно, Элизабет. В постель. Я утомлен этими играми.
Бесс пришлось забраться на пышные перины. Она съежилась в углу кровати, судорожно сжимая бокал.
— Расскажи мне о своей империи, — нарочито спокойно молвила Бесс. — Я столько слышала о Сокольничем, но никогда не предполагала, что…
Перегрин отставил в сторону фужер и, бросившись на постель, потянулся к девушке. Она будто невзначай плеснула вина на его обнаженную грудь. Сокольничий тихо выругался, и в этот момент с треском распахнулись двери.
— Прекратите! Это отвратительно! — раздался громкий голос Аннеми.
Холодные пальцы Кэя капканом сжались на руке Бесс.
— Как ты посмела! — загремел он и вдруг осекся, оглянулся на Бесс. — На вас одинаковые сорочки. Дурачить меня вздумали?
— Убери руки от моей женщины!
— Кинкейд! — в изумлении воскликнула Бесс. Сокольничий крутанулся к окну, откуда доносился этот низкий грозный голос. Бесс вырвалась из его лап.
— Что за черт… — только произнес он.
— Не двигаться! — приказал Кинкейд, переступая через низкий подоконник спальни. Он направлял пистолет прямо Сокольничему в сердце. — Ни звука! Даже вздохнуть не смей!
Сам Кинкейд дышал прерывисто и тяжело, был бледен как воск. Но оружие не дрожало в его руке, хотя он и прислонился к раме, чтобы крепче стоять на ногах.
— Нет! Только не стреляй! — взмолилась Аннеми. — Бери ее и уходи, только не стреляй в него!
— Да вы все из ума выжили, — свистящим голосом произнес Кэй. — Далеко ли вы надеетесь уйти? Не знаю, конечно, как ты пробрался мимо постов, но…
— Заткнись, — рявкнул Кинкейд. Речь его звучала так напряженно, что казалась чужой, однако сомнений не было: жизнь Сокольничего висит на ниточке. — Бесс!
Девушка, обогнув кровать, приблизилась к шотландцу. Лоб его покрывала испарина, бинты на груди пропитались свежей кровью. Бесс подставила ему плечо и тихо сказала:
— Не надо было так… Ты просто губишь себя.
— Ты обманула меня! — заорал на девушку Сокольничий. — Ты нарушила договор!
— Нет! — Аннеми с криком бросилась через комнату и встала между шотландцем и мужчиной, которого любила. — Отпустите их. Это я во всем виновата, сэр. Это я подлила снадобье в ваше вино. Если кто и должен умереть этой ночью, то пусть это буду я.
— Но почему, Аннеми? — вскричал Перегрин. — Почему ты предала меня после стольких лет честной службы, после всего…
— Потому что она любит тебя, — отчеканила Бесс. — Ей невыносимо видеть в твоих объятиях другую женщину.
— Аннеми, это правда? — сипло спросил Сокольничий.
Женщина смотрела на него умоляющим взглядом.
— Простите меня. Простите, сэр. Я знаю, кто я, помню свое место, но я…
— Мы поговорим об этом позднее, — остановил он ее. — А сейчас отойди. Ты принимаешь меня за труса, если считаешь, что я позволю женщине защищать меня.
— Отойди, — предупредил Кинкейд.
— Нет, — своим звучным, грудным голосом молвила Аннеми. — Если шотландец хочет убить вас, пусть сначала убьет меня.
— Пойдем, Кинкейд. Оставим их, — заторопилась Бесс. — Скорее на «Алый», мы должны уйти с отливом.
— Я поверил тебе, Элизабет, поверил… когда ты… ког-да… — Перегрин Кэй начал запинаться, челюсть его задрожала, тело стало оседать, затряслись руки. — Аннеми… я…
Страхом и отчаянием исказилось его лицо.
— Умоляю, уходите, — тихо сказала Аннеми. — Ему плохо. Он тяжко болен. Уходите. — Она обняла Кэя, прикрыла его наготу. — Сейчас он уже не опасен, а когда очнется, то ничего не вспомнит. Уходите.
По телу Перегрина пробежали первые судороги, голова откинулась. Аннеми привычными движениями уложила его и стала придерживать.
— Значит, у нас есть время в запасе? — спросила Бесс.
— Да. Но мало, — коротко откликнулась женщина. — Бегите немедленно, а то будет поздно… Я здесь, мой милый. Твоя Аннеми здесь. Не бойся ничего. Я с тобой.
— Не нужно было тебе идти за мной, — сказала Бесс Кинкейду.
Он весь горел, его мучила нестерпимая боль. Это было ясно по тому, как он двигался — скованно и неестественно.
— Ну, конечно! Чтобы я торчал на шхуне, пока ты продаешься этому старому попугаю.
— У меня был готов план… — К черту все твои планы.
— Дай мне пистолет, — потребовала Бесс. — О Господи, кровь так и хлещет.
— Да кто здесь мужик в конце концов, я или ты? Пушка останется у меня.
Бесс сгибалась под тяжестью его измученного тела. По щекам ее катились слезы.
— Упрямый осел! — в сердцах бросила она.
— Да, я такой.
Чудеса, но ни в саду, ни около конюшни не было ни души. Бесс молилась, чтобы грумов не оказалось в стойлах. Она понимала, что пешком Кинкейд ни за что не дойдет до гавани. Оставалась единственная надежда — раздобыть лошадь.
Бесс осторожно помогла ему опуститься на землю.
— Жди меня здесь. Пойду посмотрю, не удастся ли вывести лошадь.
— Да я воровал коней, когда ты еще…
— Ш-ш-ш! — Она приложила палец к губам. — Тише, милый, тише. Я все сделаю. Все.
Девушка прижалась к любимому, обняла его крепко и коротко поцеловала в губы. Потом поднялась и помчалась к конюшне. В первом стойле было пусто. Во втором оказалась норовистая нервная кобыла, с которой и связываться смысла не было. В третьем Бесс повезло. Смирная лошадь была в уздечке. Пришлось только отвязать путы. Успокаивая кобылу ласковыми словами, Бесс расслабила веревки, попыталась найти седло — тщетно.
— Придется без седла, — шепнула она Кинкейду, помогая ему сесть верхом. Убедившись, что кобыла не ропщет, почувствовав на себе всадника, девушка ловко села позади Кинкейда и ударила лошадь в бока. — Все будет хорошо. Самое страшное позади, — твердила она, убеждая и себя, и Кинкейда. — Все, мы едем домой. В Мэриленд. Венчаться будем в оксфордской церкви…
— Венчания не будет, — оборвал он ее.
— Что? — вздрогнула Бесс. — Но ведь мы…
— Я люблю тебя, Бесс. Люблю. Готов жизнь за тебя отдать. Но я не женюсь на тебе.
— Но почему?
— Довольно с меня измен. Я не позволю больше разбивать мою жизнь.
— Измен? О каких изменах ты говоришь? Я не собиралась отдаваться Кэю. Я…
— Не лги и не юли, женщина. Ты собиралась переспать с ним. Ты сама мне об этом сказала.
— Да, но это только сначала. Черт побери, Кинкейд, нам нужно было вырваться от него. Ради этого… В общем, мы с Аннеми составили план, как…
— Я все сказал, — оборвал он. — Если бы я не пришел за тобой, ты что, не легла бы с ним?
— Я не хотела. Ни в коем случае не хотела.
— Не хотела. Но легла бы.
Оба надолго замолчали. И наконец шотландец заговорил:
— Я отвезу тебя в твой «Дар судьбы», Бесс. Побуду там, пока ты устроишься. Прослежу, чтобы никто не лез в твои дела. Но после этого мы делим наше золото и расходимся в разные стороны.
— Значит, ты бросишь собственного сына? Единственного сына?
Он с горечью засмеялся.
— Если хочешь, отдай его в мои руки. Попробую себя в роли отца. Хотя не сомневаюсь, что матерью ты будешь лучшей, нежели женой.
— Я хочу, чтобы мы жили вместе, Кинкейд. Я люблю тебя.
— А я люблю тебя, девочка ты моя. Но в доме не может быть двух хозяев. Наш брак станет бесконечным сражением, кому называться главой семьи.
— Кинкейд!
— Все. Больше ни слова об этом. Я привезу тебя домой в целости и сохранности. Я буду выполнять свои обязанности, если родится на свет наш сын. Но это все. Мое слово последнее.
— Ты еще не знаешь… Ты не понял. Сокольничий — Перегрин Кэй — готов отпустить нас. Он отдает нам шхуну, возвращает золото. Мы скоро будем дома.
Пальцы Кинкейда напряглись.
— Но почему вдруг?
— Доверься мне. Я все устрою. Мы вырвемся отсюда.
— Бесс, — настаивал он, — отвечай, Бесс. Почему он освобождает нас?
И солгать она не сумела. Слова правды вырвались сами по себе.
— Одну ночь я отдам ему, — глухо произнесла Бесс. — Только одну ночь. И после этого мы свободны.
— Да что ты несешь?!
— Мне пришлось пойти на это, — прошептала девушка. — Другого выхода не было.
— Нет. На это мы не пойдем.
— Я дала обещание, Кинкейд. Он выпустил ее руку и отвернулся к стене.
— Делай как знаешь, — чуть слышно сказал шотландец. — Но если ты отдашься ему, забудь обо мне. Все будет кончено. Поняла? Все, конец! Мне не нужна женщина, которая продается ради меня. Пусть даже ради спасения из преисподней моей грешной души!
Бесс стояла у открытого окна и невидящим взором смотрела во мрак непроглядной тропической ночи. Луны на черном небе не было, на земле лежал густой туман. Издалека доносились звуки африканских тамтамов, приглушенные равномерным плеском ночного прибоя. Девушка вцепилась в переплет оконной рамы так сильно, что онемели, побелели ее тонкие пальцы. А сердце, измученное, трепетное, любящее сердце, казалось, превратилось в камень от боли и страдания.
Загноившиеся раны Кинкейда были тщательно промыты и обработаны опытным хирургом. Шотландца вымыли, накормили, одели. И сейчас он уже лежал в чистой каюте на борту «Алого Танагра», который стоял на якоре в ближайшей гавани.
Лорд Кэй сообщил Бесс, что капитан и вся команда готовы выйти утром в море, что все сокровища ждут хозяйку в ее каюте. Скоро она увидит родной Залив. Скоро… Скоро, но не раньше, чем выполнит свои обязательства перед Сокольничим.
Саму физическую близость с этим человеком она вынесет. И пусть, пусть он будет с нею жесток, пусть причинит ей боль. Она не станет мучительнее той, которая сейчас терзала ее.
Кинкейд никогда не простит ей этого. Никогда!
Никакие уговоры, увещевания и заверения в том, что это оправданно и необходимо, не подействовали на Кинкейда.
Итак, не будет ничего. Не будет счастья, любви, не будет долгожданной свадьбы, не будет отца у ее ребенка. Кинкейд заявил, что она ничем не лучше его первой жены Жильен. Этой сделкой с Сокольничим она предала его, оскорбила его мужское достоинство.
Но для Бесс не было иного выхода. И не было пути назад. Кинкейда надо спасти от жестокого ножа палача и от вечного рабства. Ради него она готова была отдаться дюжине таких негодяев, как Сокольничий.
Девушка глубоко вздохнула, набирая полные легкие приторно-сладкого аромата невиданных цветов. Воздух этого острова был обманчиво приятен; кружилась голова от удушающей смеси запахов моря, фруктов, растений.
Этот зеленый, яркий уголок суши будто притворялся райским садом, а на самом деле был логовом черных сил.
И ни о чем так сильно не мечтала сейчас Бесс, как оказаться снова на родном побережье, вдохнуть свежий запах земли, пряный — хвои, терпкий — палой листвы. Клены и дубы уже, наверное, оделись в величественно-пестрый наряд осени, природа расцветилась рыже-красно-золотыми красками, небо покрылось черными вереницами перелетных птиц. Воздух чист и прохладен; по утрам похрустывают по тоненькой корочке ледяных лужиц конские копыта, иней превращает еще живую зелень в серебряное кружево. Фермеры, конечно, вовсю заняты осенними хлопотами: из яблок изготавливают душистый сидр, пекут тыквенные пироги. На столах золотятся рассыпчатый картофель, упругие початки кукурузы, ломтики тыквы…
Скрипнула дверь. На пороге с подносом в руках появилась Аннеми.
— Что, пора? — тускло спросила Бесс.
— Да, мисс. Часы уже пробили половину десятого. Хозяин ждет.
Аннеми была одета в простую белую полотняную сорочку, собранную у горла розовой ленточкой. Точно такая же рубашка была и на Бесс. Легкие русые волосы Аннеми распустила по плечам. Выглядела она сегодня почти красавицей.
— Мы как сестры, — сказала Бесс, желая пробить стену неловкости, выросшую между ними. — Посмотри-ка! Да еще в этих рубашках…
— Да, мисс, — откликнулась экономка. — Мы с тобой одного роста.
— И обе слишком высоки для идеала, — заметила Бесс.
— Ты слишком добра, — вздохнула Аннеми. — Пожалуй, у нас только веснушки на носу одинаковые. А в остальном… Я некрасива.
— Ты сильна духом — в этом твоя красота, — мягко возразила Бесс. — И ты так грациозна, как мне и не снилось.
Аннеми улыбнулась и потупилась.
— Это говорит во мне африканская кровь. Женщины смотрели друг на друга, как две девчонки после долгой ссоры: и мириться вроде рано, и ругаться больше не хочется. Бесс взяла щетку и начала расчесывать свои роскошные волосы. Долгое пребывание на карибском солнце высветило их до рыже-золотистого оттенка. Она сейчас ненавидела этот цвет, блеск, богатство. Будь ее косы седыми и тусклыми, может, Кэй и не посмотрел бы на нее.
— Не хочешь идти к нему, — не вопросительно, а утвердительно молвила Аннеми.
— Придется. Я дала слово.
— Ты говоришь, как глупый мужчина, — вздохнула Аннеми. — А мы женщины, не забывай.
Бесс в недоумении взглянула на экономку.
— Эта ночь сделает тебя счастливой?
— Разумеется, нет.
— Эта ночь принесет счастье моему господину?
— Думаю, нет. Вряд ли ему понравится заниматься любовью с неподвижной деревяшкой.
— Да, это огорчит его несказанно.
— Вот уж на что мне наплевать! — вспыхнула Бесс.
— Тогда зачем ты идешь на это?
— Ты прекрасно знаешь! Иначе он выдаст Кинкейда испанцам. А я останусь пленницей навечно.
— А ты хочешь вернуться домой со своим возлюбленным?
— Да. — В горле у Бесс запершило. — Но другого способа нет.
— Можно по-разному решить любой вопрос.
— Но как, Аннеми, как? Как мне избежать и его постели, и его мести?
Женщина склонилась к Бесс.
— Из Библии миру знакома прислужница, занимающая место любовницы в постели хозяина. Войдя в его покои, ты предложишь ему вина из этого графина. Налей и себе, но пить не пей. В вино подмешано сильное снотворное, но действие его очень коротко. Он заснет ненадолго, но крепко. В это время я и займу твое место. К тому же я предупредила его, что ты очень застенчива и умоляешь, чтобы в комнате не было ни одной свечи.
— Ты делаешь это ради меня? — изумилась Бесс.
— Нет, я делаю это ради себя. Я люблю его много лет, и все эти годы я сохраняла чистоту. Теперь я уже немолода, и я не хочу вступать в старость, не узнав, что такое мужские ласки.
— Ну, хорошо — а утром что? Он проснется и увидит тебя, а не меня. И тогда… Аннеми засмеялась.
— Во-первых, после моих объятий он рухнет в беспробудный сон до полудня. Во-вторых, на рассвете я потихоньку выйду из его спальни. А ты будешь уже на своем корабле. Ранним утром никто ничего не заподозрит. Пока Перегрин будет в снах еще раз наслаждаться моим телом, ты с возлюбленным выйдешь в открытое море.
— А потом? Ты подумала, что будет потом? Женщина пожала плечами.
— Да я еще час назад не знала, что решусь на этот трюк. Утро вечера мудренее. Важно одно: я сойду в могилу не бутоном, а раскрывшимся цветком. А Перегрин долго будет лелеять воспоминания об этой дивной ночи.
— А если он поймает нас за руку?
— Убьет обеих, — не задумываясь, сказала Аннеми.
— Значит, выбора нет. Мы должны сыграть безукоризненно.
Глухим эхом эти слова сопровождали Бесс, пока они Аннеми шли по пустынным залам к спальне Перегрина . Опасение нарастало с каждым шагом.
— Все, дальше ты идешь без меня, — молвила Аннеми, указывая на двери личных покоев Сокольничего, — не теряй головы. Помни, он должен выпить вино. И не подпускай его к себе, пока он не начнет засыпать.
Бесс затрясло. Забирая у Аннеми поднос, она едва пышно шепнула:
— Только не подведи меня. И постучала.
— Входи, — раздался голос Перегрина.
Нервно оглянувшись в последний раз, девушка толкнула дверь.
Во мраке фигура Сокольничего казалась темной громадой.
— Входи, моя дорогая. Я давно жду тебя.
Бесс замешкалась на пороге в полной темноте, без свечи она чувствовала себя потерянной и беспомощной. Спальня благоухала орхидеями. Девушка не видела их, но догадывалась, что цветами заполнено все.
— Иди же ко мне, Элизабет.
Она заставила себя сделать шаг-другой. Я не могу, кричала она беззвучно. Я не вынесу этого! Но продолжала идти.
— Я принесла вина, — молвила она. Собственный голос показался ей неестественно громким.
На запястье ее легла тяжелая рука.
— Передай мне поднос, — сказал Перегрин. — Я не нуждаюсь сегодня в спиртном.
Видит Бог, я нуждаюсь, про себя мрачно пошутила Бесс. Кьюти! Великий воин Кьюти, где же ты, ради всего святого? Сколько душевных сил пришлось приложить девушке, чтобы выдержать прикосновение рук Сокольничего. Он забрал у нее поднос, отставил его в сторону, взял в ладони ее лицо и наклонился, чтобы поцеловать.
Бесс почувствовала несвежее дыхание и непроизвольно отпрянула в сторону.
— Тебе холодно, — произнес он. — Забирайся сюда, ближе. Я обниму тебя, согрею.
— Я… я еще не совсем готова… Я бы хотела глоток вина.
Он прижался губами к ее шее.
— О, нет…
— Ты дала слово. У нас с тобой договор, Элизабет. Если ты нарушишь его…
— Нет, что… ты… — Она с трудом обратилась к нему по имени. — Перегрин, я глупо себя чувствую в темноте. — Девушка отодвинулась от него. — Зажги свечу.
— Как тебе будет угодно. — Бесс услышала шаги по комнате. Открылась дверь. — Лампу мне, быстро! — приказал он.
Лакей быстро выполнил поручение, и в спальню вплыл бледно-желтый круг света. Насчет орхидей Бесс оказалась права — на каждом столике стояли вазы с охапками этих цветов. Огромная кровать Сокольничего зловещей пастью угрожала девушке. Тяжелый черно-красный шелк балдахина отдавал трауром.
И тут взгляд ее упал на хозяина спальни. Дыхание перехватило: он был наг. Даже ночного колпака не оставил на бритой своей голове. Впалую грудь густо покрывали черные волосы, выпирал отвисший с возрастом живот. Бесс мгновенно отвела глаза, но все же успела заметить, что тело его ухожено и выхолено. Несомненно, он уделял себе немало внимания.
С лампой в руках Сокольничий подошел к кровати. Бесс быстро поставила между ними изящный столик на изогнутых ножках и начала разливать вино. Руки ее дрожали, так что на поднос проливались густые красные капли… как кровь.
— Твоя застенчивость очень мила, — протянул он. Девушка смотрела в черные проемы открытых окон и думала, далеко ли она убежала бы, если бы решилась на это. Далеко не убежишь…
— Поднимем бокалы за нашу сделку, — сказала Бесс, не сводя глаз с его лица.
Сокольничий принял из ее рук фужер. Приложилась губами к вину и она, только пить не стала.
— Довольно, Элизабет. В постель. Я утомлен этими играми.
Бесс пришлось забраться на пышные перины. Она съежилась в углу кровати, судорожно сжимая бокал.
— Расскажи мне о своей империи, — нарочито спокойно молвила Бесс. — Я столько слышала о Сокольничем, но никогда не предполагала, что…
Перегрин отставил в сторону фужер и, бросившись на постель, потянулся к девушке. Она будто невзначай плеснула вина на его обнаженную грудь. Сокольничий тихо выругался, и в этот момент с треском распахнулись двери.
— Прекратите! Это отвратительно! — раздался громкий голос Аннеми.
Холодные пальцы Кэя капканом сжались на руке Бесс.
— Как ты посмела! — загремел он и вдруг осекся, оглянулся на Бесс. — На вас одинаковые сорочки. Дурачить меня вздумали?
— Убери руки от моей женщины!
— Кинкейд! — в изумлении воскликнула Бесс. Сокольничий крутанулся к окну, откуда доносился этот низкий грозный голос. Бесс вырвалась из его лап.
— Что за черт… — только произнес он.
— Не двигаться! — приказал Кинкейд, переступая через низкий подоконник спальни. Он направлял пистолет прямо Сокольничему в сердце. — Ни звука! Даже вздохнуть не смей!
Сам Кинкейд дышал прерывисто и тяжело, был бледен как воск. Но оружие не дрожало в его руке, хотя он и прислонился к раме, чтобы крепче стоять на ногах.
— Нет! Только не стреляй! — взмолилась Аннеми. — Бери ее и уходи, только не стреляй в него!
— Да вы все из ума выжили, — свистящим голосом произнес Кэй. — Далеко ли вы надеетесь уйти? Не знаю, конечно, как ты пробрался мимо постов, но…
— Заткнись, — рявкнул Кинкейд. Речь его звучала так напряженно, что казалась чужой, однако сомнений не было: жизнь Сокольничего висит на ниточке. — Бесс!
Девушка, обогнув кровать, приблизилась к шотландцу. Лоб его покрывала испарина, бинты на груди пропитались свежей кровью. Бесс подставила ему плечо и тихо сказала:
— Не надо было так… Ты просто губишь себя.
— Ты обманула меня! — заорал на девушку Сокольничий. — Ты нарушила договор!
— Нет! — Аннеми с криком бросилась через комнату и встала между шотландцем и мужчиной, которого любила. — Отпустите их. Это я во всем виновата, сэр. Это я подлила снадобье в ваше вино. Если кто и должен умереть этой ночью, то пусть это буду я.
— Но почему, Аннеми? — вскричал Перегрин. — Почему ты предала меня после стольких лет честной службы, после всего…
— Потому что она любит тебя, — отчеканила Бесс. — Ей невыносимо видеть в твоих объятиях другую женщину.
— Аннеми, это правда? — сипло спросил Сокольничий.
Женщина смотрела на него умоляющим взглядом.
— Простите меня. Простите, сэр. Я знаю, кто я, помню свое место, но я…
— Мы поговорим об этом позднее, — остановил он ее. — А сейчас отойди. Ты принимаешь меня за труса, если считаешь, что я позволю женщине защищать меня.
— Отойди, — предупредил Кинкейд.
— Нет, — своим звучным, грудным голосом молвила Аннеми. — Если шотландец хочет убить вас, пусть сначала убьет меня.
— Пойдем, Кинкейд. Оставим их, — заторопилась Бесс. — Скорее на «Алый», мы должны уйти с отливом.
— Я поверил тебе, Элизабет, поверил… когда ты… ког-да… — Перегрин Кэй начал запинаться, челюсть его задрожала, тело стало оседать, затряслись руки. — Аннеми… я…
Страхом и отчаянием исказилось его лицо.
— Умоляю, уходите, — тихо сказала Аннеми. — Ему плохо. Он тяжко болен. Уходите. — Она обняла Кэя, прикрыла его наготу. — Сейчас он уже не опасен, а когда очнется, то ничего не вспомнит. Уходите.
По телу Перегрина пробежали первые судороги, голова откинулась. Аннеми привычными движениями уложила его и стала придерживать.
— Значит, у нас есть время в запасе? — спросила Бесс.
— Да. Но мало, — коротко откликнулась женщина. — Бегите немедленно, а то будет поздно… Я здесь, мой милый. Твоя Аннеми здесь. Не бойся ничего. Я с тобой.
— Не нужно было тебе идти за мной, — сказала Бесс Кинкейду.
Он весь горел, его мучила нестерпимая боль. Это было ясно по тому, как он двигался — скованно и неестественно.
— Ну, конечно! Чтобы я торчал на шхуне, пока ты продаешься этому старому попугаю.
— У меня был готов план… — К черту все твои планы.
— Дай мне пистолет, — потребовала Бесс. — О Господи, кровь так и хлещет.
— Да кто здесь мужик в конце концов, я или ты? Пушка останется у меня.
Бесс сгибалась под тяжестью его измученного тела. По щекам ее катились слезы.
— Упрямый осел! — в сердцах бросила она.
— Да, я такой.
Чудеса, но ни в саду, ни около конюшни не было ни души. Бесс молилась, чтобы грумов не оказалось в стойлах. Она понимала, что пешком Кинкейд ни за что не дойдет до гавани. Оставалась единственная надежда — раздобыть лошадь.
Бесс осторожно помогла ему опуститься на землю.
— Жди меня здесь. Пойду посмотрю, не удастся ли вывести лошадь.
— Да я воровал коней, когда ты еще…
— Ш-ш-ш! — Она приложила палец к губам. — Тише, милый, тише. Я все сделаю. Все.
Девушка прижалась к любимому, обняла его крепко и коротко поцеловала в губы. Потом поднялась и помчалась к конюшне. В первом стойле было пусто. Во втором оказалась норовистая нервная кобыла, с которой и связываться смысла не было. В третьем Бесс повезло. Смирная лошадь была в уздечке. Пришлось только отвязать путы. Успокаивая кобылу ласковыми словами, Бесс расслабила веревки, попыталась найти седло — тщетно.
— Придется без седла, — шепнула она Кинкейду, помогая ему сесть верхом. Убедившись, что кобыла не ропщет, почувствовав на себе всадника, девушка ловко села позади Кинкейда и ударила лошадь в бока. — Все будет хорошо. Самое страшное позади, — твердила она, убеждая и себя, и Кинкейда. — Все, мы едем домой. В Мэриленд. Венчаться будем в оксфордской церкви…
— Венчания не будет, — оборвал он ее.
— Что? — вздрогнула Бесс. — Но ведь мы…
— Я люблю тебя, Бесс. Люблю. Готов жизнь за тебя отдать. Но я не женюсь на тебе.
— Но почему?
— Довольно с меня измен. Я не позволю больше разбивать мою жизнь.
— Измен? О каких изменах ты говоришь? Я не собиралась отдаваться Кэю. Я…
— Не лги и не юли, женщина. Ты собиралась переспать с ним. Ты сама мне об этом сказала.
— Да, но это только сначала. Черт побери, Кинкейд, нам нужно было вырваться от него. Ради этого… В общем, мы с Аннеми составили план, как…
— Я все сказал, — оборвал он. — Если бы я не пришел за тобой, ты что, не легла бы с ним?
— Я не хотела. Ни в коем случае не хотела.
— Не хотела. Но легла бы.
Оба надолго замолчали. И наконец шотландец заговорил:
— Я отвезу тебя в твой «Дар судьбы», Бесс. Побуду там, пока ты устроишься. Прослежу, чтобы никто не лез в твои дела. Но после этого мы делим наше золото и расходимся в разные стороны.
— Значит, ты бросишь собственного сына? Единственного сына?
Он с горечью засмеялся.
— Если хочешь, отдай его в мои руки. Попробую себя в роли отца. Хотя не сомневаюсь, что матерью ты будешь лучшей, нежели женой.
— Я хочу, чтобы мы жили вместе, Кинкейд. Я люблю тебя.
— А я люблю тебя, девочка ты моя. Но в доме не может быть двух хозяев. Наш брак станет бесконечным сражением, кому называться главой семьи.
— Кинкейд!
— Все. Больше ни слова об этом. Я привезу тебя домой в целости и сохранности. Я буду выполнять свои обязанности, если родится на свет наш сын. Но это все. Мое слово последнее.
24
Мэриленд
Май, 1726 год
Бесс забралась в легкую двухколесную повозку, запряженную серой в яблоках лошадкой, натянула вожжи. Жеребчик легкой рысью зацокал по извилистой главной аллее «Дара судьбы». Ребеночек в животе у Бесс отчаянно топнул ножкой. Она засмеялась от удовольствия и, поглаживая свободной рукой круто выпиравшую округлость, сказала:
— Скоро, мой маленький, уже скоро ты придешь к нам и увидишь этот огромный и яркий мир.
Повозка шла плавно. Со счастливой улыбкой Бесс смотрела на широко раскинувшееся табачное поле. Оно занимало весь участок от реки до дороги. Нежные, но сильные побеги росли густо, обещая дать урожай лучший, чем когда-либо знал «Дар судьбы». По другую сторону дороги высились ровные ряды маиса.
Молодой жеребец бежал, изящно перебирая своими длинными ногами. Высокие колеса повозки весело постукивали по твердо утоптанной поверхности. Стоял дивный весенний день. Обилие тепла и света, поздние закаты радовали Бесс — без этого пропадут, зачахнут посевы. Впрочем, картина буйно расцветающей весны всегда наполняла сердце тихим восторженным благоговением.
Всю прошедшую зиму занял переезд из тропиков в Мэриленд. К счастью, путешествие прошло спокойно. Сокровища, доставленные на «Алом Танагра», развязали Бесс руки: она смогла полностью расплатиться с конторой «Майерс и сын» и восстановить разрушенное прошлогодним набегом хозяйство. Даже выделив Кинкейду его по договору часть клада, Бесс оставалась обеспеченной настолько, чтобы безбедно жить в своем поместье еще много лет.
Дорога разветвлялась: одна тропа уходила к реке, где у причала стоял «Алый» и еще пара суденышек поменьше, другая вела сквозь рощу на пастбище, в дальнем конце которого темнел девственный лес. Часть его решено было вырубить, освобождая земли под новые плантации табака. Эту работу Кинкейд взял лично на себя. Слева от Бесс в кустах раздавался треск, зашуршали листья и прямо к повозке метнулся дрозд, на ходу выдавая звонкую трель: «Чилли-тирр».
— Здравствуй-здравствуй! — засмеялась на его мелодичное приветствие Бесс.
Настроение у нее было прекрасное. Даже неожиданный утренний визит преподобного Томаса не сказался на этом, хотя она целых двадцать минут внимала его речам о чести и достоинстве женщины, о добром имени, о растерянности и недоумении соседей по Заливу. В конце концов Бесс его нравоучения надоели, она предложила Томасу позавтракать и под шумок ускользнула со двора.
Ее нисколько не тревожили людские пересуды и косые взгляды, что негоже, мол, — на сносях, а не замужем. Кинкейд еще на корабле уговаривал ее узаконить брак, поскольку ошибки насчет ребенка уже не могло быть никакой. Но Бесс отказалась.
— Если я выйду замуж, то на всю жизнь, — заявила она ему. — Раз ты не намерен оставаться со мной в нашем поместье, то и я не намерена становиться женой человека, который будет постоянно отсутствовать.
— Но наш ребенок окажется незаконнорожденным! — строго предупредил ее Кинкейд.
— Ну и что? Ты от этого не умрешь, — ответила тогда ему Бесс.
После того разговора отношения их накалились. Кинкейд твердо решил немедленно уехать, как только завершит свои обязанности телохранителя и доставит Бесс в «Дар судьбы».
Однако с возвращения прошло уже три месяца, а шотландец все еще был здесь. Бесс засмеялась про себя. Сначала отъезду помешала табачная рассада…
— Я не могу ехать, пока ростки не укрепятся в корне, — нарочито резко объяснил он. — Если их сейчас упустить, пиши пропало.
Потом выяснилось, что причал давно нуждается в ремонте и расширении, потом потребовали «помощи» амбары, потом…
— Надо проследить, как пойдет кукуруза. После этого я ухожу. И не уговаривай меня, я все решил окончательно, — пророкотал он своим низким, густым голосом, от которого у Бесс всегда мурашки бежали по коже. — Надо подумать о своем собственном будущем, а то весна на исходе, опоздаю и зелень посадить.
Оказалось, Кинкейд замечательно умеет организовывать людей. Земледельцы, лесорубы, рыбаки, плотники — все слушались его беспрекословно. И прежде всего потому, что сам он работал наравне со всеми. От зари до зари он объезжал засеянные поля, заготавливал балясины для изгороди, рубил дрова, пропалывал табак. Бесс видела его только по вечерам, когда он присоединялся к ней за ужином. Эта легкая трапеза всегда подавалась в большом столовом зале. Кинкейд, тщательно умывшись и собрав в косу влажные золотисто-пшеничные волосы, выходил к Бесс побритый, переодетый в «респектабельное платье» — белая сорочка, камзол, бриджи.
И на это короткое время Бесс погружалась в обманчивую идиллию, представляя себя женой Кинкейда. Да они и вели себя как любящие, дружные супруги. Споры и стычки бывали крайне редко, наоборот, он всегда с энтузиазмом делился мыслями о ведении хозяйства. Бесс прислушивалась к его словам. Они много смеялись, болтали о пустяках, шутили, вместе мечтали.
Май, 1726 год
Бесс забралась в легкую двухколесную повозку, запряженную серой в яблоках лошадкой, натянула вожжи. Жеребчик легкой рысью зацокал по извилистой главной аллее «Дара судьбы». Ребеночек в животе у Бесс отчаянно топнул ножкой. Она засмеялась от удовольствия и, поглаживая свободной рукой круто выпиравшую округлость, сказала:
— Скоро, мой маленький, уже скоро ты придешь к нам и увидишь этот огромный и яркий мир.
Повозка шла плавно. Со счастливой улыбкой Бесс смотрела на широко раскинувшееся табачное поле. Оно занимало весь участок от реки до дороги. Нежные, но сильные побеги росли густо, обещая дать урожай лучший, чем когда-либо знал «Дар судьбы». По другую сторону дороги высились ровные ряды маиса.
Молодой жеребец бежал, изящно перебирая своими длинными ногами. Высокие колеса повозки весело постукивали по твердо утоптанной поверхности. Стоял дивный весенний день. Обилие тепла и света, поздние закаты радовали Бесс — без этого пропадут, зачахнут посевы. Впрочем, картина буйно расцветающей весны всегда наполняла сердце тихим восторженным благоговением.
Всю прошедшую зиму занял переезд из тропиков в Мэриленд. К счастью, путешествие прошло спокойно. Сокровища, доставленные на «Алом Танагра», развязали Бесс руки: она смогла полностью расплатиться с конторой «Майерс и сын» и восстановить разрушенное прошлогодним набегом хозяйство. Даже выделив Кинкейду его по договору часть клада, Бесс оставалась обеспеченной настолько, чтобы безбедно жить в своем поместье еще много лет.
Дорога разветвлялась: одна тропа уходила к реке, где у причала стоял «Алый» и еще пара суденышек поменьше, другая вела сквозь рощу на пастбище, в дальнем конце которого темнел девственный лес. Часть его решено было вырубить, освобождая земли под новые плантации табака. Эту работу Кинкейд взял лично на себя. Слева от Бесс в кустах раздавался треск, зашуршали листья и прямо к повозке метнулся дрозд, на ходу выдавая звонкую трель: «Чилли-тирр».
— Здравствуй-здравствуй! — засмеялась на его мелодичное приветствие Бесс.
Настроение у нее было прекрасное. Даже неожиданный утренний визит преподобного Томаса не сказался на этом, хотя она целых двадцать минут внимала его речам о чести и достоинстве женщины, о добром имени, о растерянности и недоумении соседей по Заливу. В конце концов Бесс его нравоучения надоели, она предложила Томасу позавтракать и под шумок ускользнула со двора.
Ее нисколько не тревожили людские пересуды и косые взгляды, что негоже, мол, — на сносях, а не замужем. Кинкейд еще на корабле уговаривал ее узаконить брак, поскольку ошибки насчет ребенка уже не могло быть никакой. Но Бесс отказалась.
— Если я выйду замуж, то на всю жизнь, — заявила она ему. — Раз ты не намерен оставаться со мной в нашем поместье, то и я не намерена становиться женой человека, который будет постоянно отсутствовать.
— Но наш ребенок окажется незаконнорожденным! — строго предупредил ее Кинкейд.
— Ну и что? Ты от этого не умрешь, — ответила тогда ему Бесс.
После того разговора отношения их накалились. Кинкейд твердо решил немедленно уехать, как только завершит свои обязанности телохранителя и доставит Бесс в «Дар судьбы».
Однако с возвращения прошло уже три месяца, а шотландец все еще был здесь. Бесс засмеялась про себя. Сначала отъезду помешала табачная рассада…
— Я не могу ехать, пока ростки не укрепятся в корне, — нарочито резко объяснил он. — Если их сейчас упустить, пиши пропало.
Потом выяснилось, что причал давно нуждается в ремонте и расширении, потом потребовали «помощи» амбары, потом…
— Надо проследить, как пойдет кукуруза. После этого я ухожу. И не уговаривай меня, я все решил окончательно, — пророкотал он своим низким, густым голосом, от которого у Бесс всегда мурашки бежали по коже. — Надо подумать о своем собственном будущем, а то весна на исходе, опоздаю и зелень посадить.
Оказалось, Кинкейд замечательно умеет организовывать людей. Земледельцы, лесорубы, рыбаки, плотники — все слушались его беспрекословно. И прежде всего потому, что сам он работал наравне со всеми. От зари до зари он объезжал засеянные поля, заготавливал балясины для изгороди, рубил дрова, пропалывал табак. Бесс видела его только по вечерам, когда он присоединялся к ней за ужином. Эта легкая трапеза всегда подавалась в большом столовом зале. Кинкейд, тщательно умывшись и собрав в косу влажные золотисто-пшеничные волосы, выходил к Бесс побритый, переодетый в «респектабельное платье» — белая сорочка, камзол, бриджи.
И на это короткое время Бесс погружалась в обманчивую идиллию, представляя себя женой Кинкейда. Да они и вели себя как любящие, дружные супруги. Споры и стычки бывали крайне редко, наоборот, он всегда с энтузиазмом делился мыслями о ведении хозяйства. Бесс прислушивалась к его словам. Они много смеялись, болтали о пустяках, шутили, вместе мечтали.