Страница:
— Где же мне еще быть? — усмехнулся Кьюти.
— Мог бы заранее предупредить меня о…
— Я для тебя делаю все, что в моих силах, — развел руками индеец. — И буду делать.
— Выходит, ты ненамного лучше Кинкейда, — буркнула Бесс.
— Он — тот самый человек. Избранный — для тебя.
— Он! Избранный! — с горькой насмешкой воскликнула девушка. — Я его ненавижу! Пусть вообще спасибо скажет, что его не повесили со всей остальной сворой.
— Ты и не могла сделать этого, — покачал головой Кьюти. — Ты поступаешь по велению сердца.
— Оглянись! — Бесс обвела взглядом разоренный двор. — Разве сейчас я могу бросить «Дар судьбы»?
— А остаться ты можешь?
— Это безумство. Как я могу рисковать ради этой сумасшедшей затеи?
— Твоя бабка рисковала всем и ради сокровищ отправилась на утлом суденышке по грозным морям. Она рисковала всем, отважившись освободить меня с сахародробилки.
— Госпожа Бесс… — неожиданно услышала девушка и, обернувшись, увидела Вернона, сына кузнеца.
Парнишка в недоумении смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Бесс едва сдержала улыбку. Наверное, многие считают ее не от мира сего, раз она «сама с собой» разговаривает.
— Вернон, ну что, нашлась Мэрайа?
— Найти мы ее нашли, но она не в себе, — сказал он, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Говорить не может. Только раскачивается и плачет, раскачивается и плачет.
— Пойду-ка взгляну, что с ней, — решила Бесс. Кьюти уже не было рядом. Он исчез, растворился в воздухе. Бесс прижала пальцы к глазам, стараясь унять резь. Ей не помешало бы сейчас как следует выспаться. Она выжата. Она на пределе. Но кругом были верные люди, которые ждали от нее помощи и готовы были помочь ей. И Бесс выпрямилась. Пора приниматься за неотложные дела.
Было уже далеко за полдень, когда у Бесс появилась возможность принять ванну и переодеться. После мытья уже не осталось сил ни есть, ни пить. Глотнув вина, она в изнеможении повалилась на кровать. Сон уже почти сморил ее, и тут в дверь постучалась Дженни, та самая горничная, которая спустила с лестницы дюжего разбойника.
— Мисс Бесс! — громко заговорила девочка. — Я ему говорила, что к вам нельзя, но…
Бесс приподнялась на постели. Дверной проем уже заняла могучая фигура Кинкейда, и Бесс вдруг заметила, что в стенах ее дома этот великан смотрится странно и неуместно, будто он случайно забрел сюда из другой эпохи — темной и жестокой.
Бесс внутренне вся напряглась. Раздражение и недовольство еще не покинули ее, но она знала, что в общении с мужчинами и животными лишние эмоции к хорошему не приводят.
— Ничего страшного, Дженни, — невозмутимо произнесла Бесс. — Я приму его.
— Договор мы заключали всерьез? — с ходу спросил Кинкейд, как только горничная закрыла двери.
Бесс села, подобрала ноги, потянулась.
— С моей стороны — да. Однако это было еще до того, как ты украл у меня вторую лошадь и до того, как ты навел на нас банду.
— Я ушел, чтобы отыскать чертову кобылу. Оказалось, что времени на это нужно больше, чем я думал.
Кинкейд быстро огляделся по сторонам, будто непременно желая знать, где запасной выход.
— Радуйся, что я не приказала вторично высечь тебя.
— Слушай, женщина, слушай меня внимательно, — сурово прищурился Кинкейд. Лицо его окаменело, было видно, что он с трудом сдерживается. — Я не лошадь, чтобы меня можно было взнуздать, оседлать, отхлестать. Я человек, который…
— А я человек, у которого есть имя, — перебила его Бесс. — Не стоит называть меня «женщина». Лучше — Бесс. К тому же если мы вдвоем отправляемся в Панаму, то церемонии в обращении ко мне могут вызвать подозрения.
— Да уж, если я берусь за это дело, то ни «госпожи» ты от меня не услышишь, ни поклонов твоей «светлости» не дождешься. Я согласился на твою затею, — продолжал он, — а теперь думаю, уж не зря ли. Какой же бабе придет в голову соваться в самое пекло драки? Будь у тебя хоть капля разума, ты бы сама сообразила это.
— Я не такая, как все остальные женщины.
— Точно. Именно это меня больше всего беспокоит. — Он грозно глянул на Бесс. — Ты можешь погубить и себя, и меня.
— Прежде всего, я могу ездить верхом и стрелять получше иных мужчин. Я могу весь день прошагать пешком, я могу из любого леса выбраться без солнца и звезд. Меня растили как мальчика, а не как девочку-неженку.
— То-то в тебе ничего женского нет, — слукавил Кинкейд.
Черт возьми, но эта бабенка взяла его за живое. Ее округлые формы были так женственны и привлекательны. Ее походка, движения, копна роскошных рыжих волос… Что скрывать, баб он на своем веку повидал, но едва ли не две-три из них обладали красотой, способной свести мужика в могилу.
— Я готов рисковать жизнью ради богатства, но не ради чьей-то глупой прихоти, — продолжал Кинкейд. — Короче, если у тебя есть карта, давай ее сюда. Посмотрим, где твои сокровища.
Бесс, подняв голову, уставилась ему прямо в глаза. В горле у Кинкейда все клокотало, как обычно бывало перед опасным поединком. Видит Бог, ну и штучка ему попалась! Не всякий мужик выдерживает его взгляд…
— Ты думаешь, что вчера оказал мне огромное одолжение, схватив в охапку и спрятав в лесу? — как ни в чем не бывало сказала Бесс. — Предупреждаю, если ты посмеешь еще раз распустить руки подобным образом, я тебя убью — клянусь небом.
— Это я предупреждаю тебя, англичанка по имени Бесс. Я в убийствах разбираюсь побольше твоего. Ладно, — сложив руки на груди, сказал Кинкейд, — покажи лучше, какие у тебя есть доказательства того, что клад существует.
Бесс подошла к очагу, отодвинула потайной камень в кладке и вытащила потрепанную тетрадь и шкатулку.
— Это дневник моего деда, — объяснила она. — Он плавал на кораблях Генри Моргана, сражался с испанцами. Его клад — часть сокровищ, которые Морган и команда нашли во время своего небезызвестного панамского похода. Тогда они смогли вывезти только часть золота.
— И кто же верховодил в команде твоего благородного предка? — спросил он.
— Капитаном был Мэтью Кэй.
— Я слышал об этом человеке, — кивнул Кинкейд. — Но вроде бы он не был пиратским капитаном.
Не назначался ли он королевским губернатором одной из английских колоний?
— Не знаю. Дед никогда не рассказывал о нем, да и вообще не распространялся о том, как жил до приезда в Мэриленд.
— Ага, — протянул Кинкейд. Это похоже на правду. Разумный человек молчит о прошлом, если нынешнее его состояние добыто с помощью ружья и сабли. — Покажи, как в дневнике описано место захоронения клада.
Бесс засмеялась.
— Ты действительно держишь меня за дуру? С этими сведениями в руках я тебе уже не понадоблюсь.
Она протянула ему раскрытую тетрадь. Несколько страниц было выдрано. Запись обрывалась словами: «Попав в столь затруднительное положение, учитывая, что мы лишились большей половины носильщиков и почти всех мулов, я решил спрятать значительную часть клада. Место для тайника выбрано исключительное — всего в ста ярдах от водопада, прямо…»
Кинкейд взглянул на Бесс.
— А где недостающие страницы?
— Сожгла.
Он не сдержался — и крепко выругался.
— Я запомнила их наизусть, а затем сожгла, — продолжала Бесс. — Так что единственная карта существует теперь только в моей голове.
— Чтоб тебя… — хотел снова выругаться Кинкейд, но осекся. — Отличная работа, — усмехнулся он. — Я сделал бы то же самое. Ей Богу, ты редкая женщина. — Он вернул дневник. — Наверное, у тебя есть более весомое доказательство, чем эта драная тетрадка?
Вместо ответа Бесс вытряхнула содержимое кожаной шкатулки. На ее ладони засверкала золотая фигурка хищника с бирюзовыми глазами. Кинкейд взял статуэтку, проверил ее на вес, затем на зуб. Мягкий металл несомненно был драгоценным.
— Да, чистое золото, — сказал он. — Но есть ли у тебя средства для такого путешествия? Придется платить за судно, нанимать людей для…
— Кошечку эту мы продадим, — заявила Бесс. — Наличных у меня сейчас нет, но есть кое-какие побрякушки.
— Нужны хорошие пистолеты, — сказал Кинкейд. — И сабля.
— Пистолеты найдутся для нас обоих. С саблей мне трудно управляться, но кортиком я прекрасно владею. Этому меня научил Кьюти — индеец из племени инков, он был большим другом моей бабки.
— Полагаю, не лишним будет и ружье, если, конечно, у тебя достаточно пороха и дроби. И не вздумай тащить с собой горы барахла. Если мы едем, то только налегке.
— Хорошо, — согласилась Бесс.
— И ты будешь играть роль моей любовницы. Лицо девушки окаменело.
— Я наняла тебя только как помощника и телохранителя, — холодно молвила она.
— Я сказал: ты будешь играть роль. Твои ледяные прелести, англичанка, меня совершенно не волнуют.
Это ложь. Кинкейд слукавил. Ему безумно хотелось уложить эту женщину в постель, но… такая змея легко не дастся, да и заплатить ему за эту вольность придется дороговато. Он однажды проявил слабость и до смерти будет помнить об этом. К тому же он не из тех мужиков, которых похоть лишает разума. Рядом с ним Бесс Беннет будет в безопасности.
— Смотри, Кинкейд, — вся, пылая, сказала она, — если ты будешь распускать руки, я зарежу тебя. Я не распутница. Ищи утех в другом месте.
— Опять пошла болтать! — сокрушенно воскликнул Кинкейд. — Пойми, в нашем братстве по клинку все друг друга знают вдоль и поперек. Странствующий наемник и его милка не вызовут подозрений. Только немногим это покажется странным, и уж совсем немногим захочется посягнуть на то, что принадлежит мне, будь то моя жизнь, мой пистолет или моя женщина.
— Высоко ты себя ценишь.
— Есть на то основания.
— Я говорю не в упрек, — молвила Бесс. — Я сама себя ценю высоко.
— Это я успел заметить.
Она отложила тетрадь и достала из своего столика какой-то документ.
— Вот наш договор. В нем я письменно обязуюсь дать тебе вольную сразу по возвращении из Панамы. Дату и свою подпись я уже поставила.
— Когда же ты успела?
— Я написала это несколько недель назад, еще до твоего побега. Готова зачитать договор, если хочешь.
— Не надо.
— Тогда ставь свой знак вот здесь, ниже моей подписи.
— Думаешь, я не умею ни читать, ни писать? — усмехнулся он, пробежал глазами текст договора, затем опустил перо в чернила и крупным, размашистым почерком подмахнул «Кинкейд» над словами «Элизабет Беннет». — В моих краях мужчина всегда стоит на первом месте, — заметил он.
— Тогда ты, скорее всего, родом из захолустья, — поддела его Бесс. — В Мэриленде женщин уважают и чтят. Любой благородный и порядочный человек…
— А я не порядочный. И не благородный, — перебил Кинкейд. — Сомневаюсь, что ты вообще найдешь благородного, который согласится…
— Госпожа Бесс! Госпожа Бесс!
Кинкейд выглянул за дверь и увидел, как по лестнице спешно поднимается взволнованный пожилой человек.
— Это наш повар, — сказала Бесс. — Глухой Дональд. При нем говори медленно — он будет читать по губам. Что случилось, Дональд?
— Сам шериф прибыл, хозяйка. С ним сын Уильяма Майерса. Они еще на пристани. Видать, приехали получать по закладной. Вот-вот в доме будут…
— Спасибо, Дональд, — поблагодарила Бесс. — Я ненадолго уезжаю, но вернусь непременно. И тогда у нас все будет хорошо. Понял, Дональд?
— Да, хозяйка, — ответил повар сдавленным голосом, которым говорит человек, давно потерявший слух.
— До моего возвращения ты остаешься за хозяина в доме.
— Да, мэм.
— Передай Неду, что он отвечает за все работы на плантации. Если будут трудности… — Бесс вздохнула. — В общем, вам надо обязательно продержаться до приезда моего отца.
— Ваш батюшка жив, мисс Бесс? Господин Дэвид скоро вернется к нам?
— Да. И ты можешь об этом сообщить всем, включая шерифа. Мой отец уже на пути домой. Я получила от него письмо. А теперь иди, — поторопила она старика, — и как можно дольше не пускайте шерифа ко мне.
— Твой отец действительно возвращается? — поинтересовался Кинкейд, когда за Дональдом закрылась дверь.
— Это одному Богу известно. Но мне надо было что-то сказать людям.
Бесс быстро подошла к кровати и выдвинула снизу бельевой ящик.
— Оружие здесь, — бросила она Кинкейду и начала спешно собирать свои вещи в переметную сумку. — Мы должны немедленно ехать. Мне с шерифом не к чему встречаться.
— И у меня нет ни малейшего желания столкнуться с ним, — согласился Кинкейд, вытаскивая два французских пистолета и пороховницу. Под ними Кинкейд увидел завернутый в ветошь старинный клинок из закаленной дамасской стали.
Бесс торопливо рылась в ящиках своего комода. Наконец она извлекла оттуда ножницы, футляр с иголками, нитки.
— Боюсь, на шитье у тебя будет маловато времени, — заметил Кинкейд.
Бесс не обратила внимания на его язвительность и продолжала набивать сумку всякой всячиной. Последнее, что она сунула туда, был маленький пистолет с серебряной инкрустацией. Ей оставалось прихватить еще кое-что из одежды.
— На самом дне ящика патроны — бери побольше. Кинкейд сунул руку поглубже и, наткнувшись на что-то острое, выругался.
— Там еще галльский кинжал. Бабкино наследство. Осторожно, а то…
— Спасибо за предупреждение, — буркнул он, слизывая с пальца кровь. Кинжал он вытащил и сунул за голенище мягкого сапога. Пистолеты были закреплены на поясе, через плечо закинута пороховница.
— Что же ты за боец такой, если не можешь взять нож не порезавшись? — насмешливо сказала Бесс, поднимая сумку и направляясь к двери. — Давай быстрее, — заторопила она его, потом вдруг осеклась, метнулась к столу и схватила забытую там золотую статуэтку.
— Я тебе эти слова припомню, — пригрозил Кинкейд.
В парадную дверь отчаянно колотили, но Бесс, будто не слышала. Она повела Кинкейда по коридору к дальней лестнице, по которой они спустились в небольшой подвал. Бесс открыла маленькую незаметную дверку и шагнула в темноту.
— Иди за мной, — сказала Бесс.
— Иду-иду, не волнуйся.
Они прошли узкий коридорчик и оказались в темном помещении, откуда был выход в винный погреб.
— Отодвинь их, — указывая на огромные бочки, велела Бесс.
— Слушаюсь, мэм, — с наигранной покорностью отозвался Кинкейд, отложил в сторону саблю и принялся за работу.
За бочками оказалась еще одна дверь, которая открывалась на лестницу, круто уходящую вверх. И снова дверь.
— Здесь тяжеленный засов. Снимай его, дверь открывается наружу.
Кинкейд толкнул дверь плечом, она поддалась не сразу. Потом обнаружилось, что мешали густо высаженные самшитовые деревца.
— Дай-ка я выйду первая, — сказала Бесс. — Мне уже приходилось здесь лазить. Держи свою саблю.
Бесс очень ловко протиснулась сквозь заросли. Выбрался за ней и Кинкейд. Они оказались в глухом уголке старого сада, где кустарник стоял высокой стеной.
— Это самшитовый лабиринт, — шепотом объяснила девушка. — Из него есть выход в старый сад, откуда мы можем…
— Ты командуешь только в лабиринте, — перебил Кинкейд. — После этого приказы буду отдавать я. — Он больно стиснул руку девушки. — Тебе ясно?
— Да, — кивнула Бесс.
— Тогда хватит об этом. — Он отпустил ее, стараясь унять покалывающую дрожь, которая неожиданно охватила его. Кожа девушки была мягкой и прохладной, близость ее возбуждала.
— Не волнуйся, — холодно ответила Бесс. — Со мной у тебя хлопот не будет.
Не будет, как же, про себя проворчал Кинкейд. В это верится так же, как в то, что золотые монеты с неба посыпятся, когда они ступят на территорию испанских колоний.
7
— Мог бы заранее предупредить меня о…
— Я для тебя делаю все, что в моих силах, — развел руками индеец. — И буду делать.
— Выходит, ты ненамного лучше Кинкейда, — буркнула Бесс.
— Он — тот самый человек. Избранный — для тебя.
— Он! Избранный! — с горькой насмешкой воскликнула девушка. — Я его ненавижу! Пусть вообще спасибо скажет, что его не повесили со всей остальной сворой.
— Ты и не могла сделать этого, — покачал головой Кьюти. — Ты поступаешь по велению сердца.
— Оглянись! — Бесс обвела взглядом разоренный двор. — Разве сейчас я могу бросить «Дар судьбы»?
— А остаться ты можешь?
— Это безумство. Как я могу рисковать ради этой сумасшедшей затеи?
— Твоя бабка рисковала всем и ради сокровищ отправилась на утлом суденышке по грозным морям. Она рисковала всем, отважившись освободить меня с сахародробилки.
— Госпожа Бесс… — неожиданно услышала девушка и, обернувшись, увидела Вернона, сына кузнеца.
Парнишка в недоумении смотрел на нее широко распахнутыми глазами. Бесс едва сдержала улыбку. Наверное, многие считают ее не от мира сего, раз она «сама с собой» разговаривает.
— Вернон, ну что, нашлась Мэрайа?
— Найти мы ее нашли, но она не в себе, — сказал он, нервно переминаясь с ноги на ногу. — Говорить не может. Только раскачивается и плачет, раскачивается и плачет.
— Пойду-ка взгляну, что с ней, — решила Бесс. Кьюти уже не было рядом. Он исчез, растворился в воздухе. Бесс прижала пальцы к глазам, стараясь унять резь. Ей не помешало бы сейчас как следует выспаться. Она выжата. Она на пределе. Но кругом были верные люди, которые ждали от нее помощи и готовы были помочь ей. И Бесс выпрямилась. Пора приниматься за неотложные дела.
Было уже далеко за полдень, когда у Бесс появилась возможность принять ванну и переодеться. После мытья уже не осталось сил ни есть, ни пить. Глотнув вина, она в изнеможении повалилась на кровать. Сон уже почти сморил ее, и тут в дверь постучалась Дженни, та самая горничная, которая спустила с лестницы дюжего разбойника.
— Мисс Бесс! — громко заговорила девочка. — Я ему говорила, что к вам нельзя, но…
Бесс приподнялась на постели. Дверной проем уже заняла могучая фигура Кинкейда, и Бесс вдруг заметила, что в стенах ее дома этот великан смотрится странно и неуместно, будто он случайно забрел сюда из другой эпохи — темной и жестокой.
Бесс внутренне вся напряглась. Раздражение и недовольство еще не покинули ее, но она знала, что в общении с мужчинами и животными лишние эмоции к хорошему не приводят.
— Ничего страшного, Дженни, — невозмутимо произнесла Бесс. — Я приму его.
— Договор мы заключали всерьез? — с ходу спросил Кинкейд, как только горничная закрыла двери.
Бесс села, подобрала ноги, потянулась.
— С моей стороны — да. Однако это было еще до того, как ты украл у меня вторую лошадь и до того, как ты навел на нас банду.
— Я ушел, чтобы отыскать чертову кобылу. Оказалось, что времени на это нужно больше, чем я думал.
Кинкейд быстро огляделся по сторонам, будто непременно желая знать, где запасной выход.
— Радуйся, что я не приказала вторично высечь тебя.
— Слушай, женщина, слушай меня внимательно, — сурово прищурился Кинкейд. Лицо его окаменело, было видно, что он с трудом сдерживается. — Я не лошадь, чтобы меня можно было взнуздать, оседлать, отхлестать. Я человек, который…
— А я человек, у которого есть имя, — перебила его Бесс. — Не стоит называть меня «женщина». Лучше — Бесс. К тому же если мы вдвоем отправляемся в Панаму, то церемонии в обращении ко мне могут вызвать подозрения.
— Да уж, если я берусь за это дело, то ни «госпожи» ты от меня не услышишь, ни поклонов твоей «светлости» не дождешься. Я согласился на твою затею, — продолжал он, — а теперь думаю, уж не зря ли. Какой же бабе придет в голову соваться в самое пекло драки? Будь у тебя хоть капля разума, ты бы сама сообразила это.
— Я не такая, как все остальные женщины.
— Точно. Именно это меня больше всего беспокоит. — Он грозно глянул на Бесс. — Ты можешь погубить и себя, и меня.
— Прежде всего, я могу ездить верхом и стрелять получше иных мужчин. Я могу весь день прошагать пешком, я могу из любого леса выбраться без солнца и звезд. Меня растили как мальчика, а не как девочку-неженку.
— То-то в тебе ничего женского нет, — слукавил Кинкейд.
Черт возьми, но эта бабенка взяла его за живое. Ее округлые формы были так женственны и привлекательны. Ее походка, движения, копна роскошных рыжих волос… Что скрывать, баб он на своем веку повидал, но едва ли не две-три из них обладали красотой, способной свести мужика в могилу.
— Я готов рисковать жизнью ради богатства, но не ради чьей-то глупой прихоти, — продолжал Кинкейд. — Короче, если у тебя есть карта, давай ее сюда. Посмотрим, где твои сокровища.
Бесс, подняв голову, уставилась ему прямо в глаза. В горле у Кинкейда все клокотало, как обычно бывало перед опасным поединком. Видит Бог, ну и штучка ему попалась! Не всякий мужик выдерживает его взгляд…
— Ты думаешь, что вчера оказал мне огромное одолжение, схватив в охапку и спрятав в лесу? — как ни в чем не бывало сказала Бесс. — Предупреждаю, если ты посмеешь еще раз распустить руки подобным образом, я тебя убью — клянусь небом.
— Это я предупреждаю тебя, англичанка по имени Бесс. Я в убийствах разбираюсь побольше твоего. Ладно, — сложив руки на груди, сказал Кинкейд, — покажи лучше, какие у тебя есть доказательства того, что клад существует.
Бесс подошла к очагу, отодвинула потайной камень в кладке и вытащила потрепанную тетрадь и шкатулку.
— Это дневник моего деда, — объяснила она. — Он плавал на кораблях Генри Моргана, сражался с испанцами. Его клад — часть сокровищ, которые Морган и команда нашли во время своего небезызвестного панамского похода. Тогда они смогли вывезти только часть золота.
— И кто же верховодил в команде твоего благородного предка? — спросил он.
— Капитаном был Мэтью Кэй.
— Я слышал об этом человеке, — кивнул Кинкейд. — Но вроде бы он не был пиратским капитаном.
Не назначался ли он королевским губернатором одной из английских колоний?
— Не знаю. Дед никогда не рассказывал о нем, да и вообще не распространялся о том, как жил до приезда в Мэриленд.
— Ага, — протянул Кинкейд. Это похоже на правду. Разумный человек молчит о прошлом, если нынешнее его состояние добыто с помощью ружья и сабли. — Покажи, как в дневнике описано место захоронения клада.
Бесс засмеялась.
— Ты действительно держишь меня за дуру? С этими сведениями в руках я тебе уже не понадоблюсь.
Она протянула ему раскрытую тетрадь. Несколько страниц было выдрано. Запись обрывалась словами: «Попав в столь затруднительное положение, учитывая, что мы лишились большей половины носильщиков и почти всех мулов, я решил спрятать значительную часть клада. Место для тайника выбрано исключительное — всего в ста ярдах от водопада, прямо…»
Кинкейд взглянул на Бесс.
— А где недостающие страницы?
— Сожгла.
Он не сдержался — и крепко выругался.
— Я запомнила их наизусть, а затем сожгла, — продолжала Бесс. — Так что единственная карта существует теперь только в моей голове.
— Чтоб тебя… — хотел снова выругаться Кинкейд, но осекся. — Отличная работа, — усмехнулся он. — Я сделал бы то же самое. Ей Богу, ты редкая женщина. — Он вернул дневник. — Наверное, у тебя есть более весомое доказательство, чем эта драная тетрадка?
Вместо ответа Бесс вытряхнула содержимое кожаной шкатулки. На ее ладони засверкала золотая фигурка хищника с бирюзовыми глазами. Кинкейд взял статуэтку, проверил ее на вес, затем на зуб. Мягкий металл несомненно был драгоценным.
— Да, чистое золото, — сказал он. — Но есть ли у тебя средства для такого путешествия? Придется платить за судно, нанимать людей для…
— Кошечку эту мы продадим, — заявила Бесс. — Наличных у меня сейчас нет, но есть кое-какие побрякушки.
— Нужны хорошие пистолеты, — сказал Кинкейд. — И сабля.
— Пистолеты найдутся для нас обоих. С саблей мне трудно управляться, но кортиком я прекрасно владею. Этому меня научил Кьюти — индеец из племени инков, он был большим другом моей бабки.
— Полагаю, не лишним будет и ружье, если, конечно, у тебя достаточно пороха и дроби. И не вздумай тащить с собой горы барахла. Если мы едем, то только налегке.
— Хорошо, — согласилась Бесс.
— И ты будешь играть роль моей любовницы. Лицо девушки окаменело.
— Я наняла тебя только как помощника и телохранителя, — холодно молвила она.
— Я сказал: ты будешь играть роль. Твои ледяные прелести, англичанка, меня совершенно не волнуют.
Это ложь. Кинкейд слукавил. Ему безумно хотелось уложить эту женщину в постель, но… такая змея легко не дастся, да и заплатить ему за эту вольность придется дороговато. Он однажды проявил слабость и до смерти будет помнить об этом. К тому же он не из тех мужиков, которых похоть лишает разума. Рядом с ним Бесс Беннет будет в безопасности.
— Смотри, Кинкейд, — вся, пылая, сказала она, — если ты будешь распускать руки, я зарежу тебя. Я не распутница. Ищи утех в другом месте.
— Опять пошла болтать! — сокрушенно воскликнул Кинкейд. — Пойми, в нашем братстве по клинку все друг друга знают вдоль и поперек. Странствующий наемник и его милка не вызовут подозрений. Только немногим это покажется странным, и уж совсем немногим захочется посягнуть на то, что принадлежит мне, будь то моя жизнь, мой пистолет или моя женщина.
— Высоко ты себя ценишь.
— Есть на то основания.
— Я говорю не в упрек, — молвила Бесс. — Я сама себя ценю высоко.
— Это я успел заметить.
Она отложила тетрадь и достала из своего столика какой-то документ.
— Вот наш договор. В нем я письменно обязуюсь дать тебе вольную сразу по возвращении из Панамы. Дату и свою подпись я уже поставила.
— Когда же ты успела?
— Я написала это несколько недель назад, еще до твоего побега. Готова зачитать договор, если хочешь.
— Не надо.
— Тогда ставь свой знак вот здесь, ниже моей подписи.
— Думаешь, я не умею ни читать, ни писать? — усмехнулся он, пробежал глазами текст договора, затем опустил перо в чернила и крупным, размашистым почерком подмахнул «Кинкейд» над словами «Элизабет Беннет». — В моих краях мужчина всегда стоит на первом месте, — заметил он.
— Тогда ты, скорее всего, родом из захолустья, — поддела его Бесс. — В Мэриленде женщин уважают и чтят. Любой благородный и порядочный человек…
— А я не порядочный. И не благородный, — перебил Кинкейд. — Сомневаюсь, что ты вообще найдешь благородного, который согласится…
— Госпожа Бесс! Госпожа Бесс!
Кинкейд выглянул за дверь и увидел, как по лестнице спешно поднимается взволнованный пожилой человек.
— Это наш повар, — сказала Бесс. — Глухой Дональд. При нем говори медленно — он будет читать по губам. Что случилось, Дональд?
— Сам шериф прибыл, хозяйка. С ним сын Уильяма Майерса. Они еще на пристани. Видать, приехали получать по закладной. Вот-вот в доме будут…
— Спасибо, Дональд, — поблагодарила Бесс. — Я ненадолго уезжаю, но вернусь непременно. И тогда у нас все будет хорошо. Понял, Дональд?
— Да, хозяйка, — ответил повар сдавленным голосом, которым говорит человек, давно потерявший слух.
— До моего возвращения ты остаешься за хозяина в доме.
— Да, мэм.
— Передай Неду, что он отвечает за все работы на плантации. Если будут трудности… — Бесс вздохнула. — В общем, вам надо обязательно продержаться до приезда моего отца.
— Ваш батюшка жив, мисс Бесс? Господин Дэвид скоро вернется к нам?
— Да. И ты можешь об этом сообщить всем, включая шерифа. Мой отец уже на пути домой. Я получила от него письмо. А теперь иди, — поторопила она старика, — и как можно дольше не пускайте шерифа ко мне.
— Твой отец действительно возвращается? — поинтересовался Кинкейд, когда за Дональдом закрылась дверь.
— Это одному Богу известно. Но мне надо было что-то сказать людям.
Бесс быстро подошла к кровати и выдвинула снизу бельевой ящик.
— Оружие здесь, — бросила она Кинкейду и начала спешно собирать свои вещи в переметную сумку. — Мы должны немедленно ехать. Мне с шерифом не к чему встречаться.
— И у меня нет ни малейшего желания столкнуться с ним, — согласился Кинкейд, вытаскивая два французских пистолета и пороховницу. Под ними Кинкейд увидел завернутый в ветошь старинный клинок из закаленной дамасской стали.
Бесс торопливо рылась в ящиках своего комода. Наконец она извлекла оттуда ножницы, футляр с иголками, нитки.
— Боюсь, на шитье у тебя будет маловато времени, — заметил Кинкейд.
Бесс не обратила внимания на его язвительность и продолжала набивать сумку всякой всячиной. Последнее, что она сунула туда, был маленький пистолет с серебряной инкрустацией. Ей оставалось прихватить еще кое-что из одежды.
— На самом дне ящика патроны — бери побольше. Кинкейд сунул руку поглубже и, наткнувшись на что-то острое, выругался.
— Там еще галльский кинжал. Бабкино наследство. Осторожно, а то…
— Спасибо за предупреждение, — буркнул он, слизывая с пальца кровь. Кинжал он вытащил и сунул за голенище мягкого сапога. Пистолеты были закреплены на поясе, через плечо закинута пороховница.
— Что же ты за боец такой, если не можешь взять нож не порезавшись? — насмешливо сказала Бесс, поднимая сумку и направляясь к двери. — Давай быстрее, — заторопила она его, потом вдруг осеклась, метнулась к столу и схватила забытую там золотую статуэтку.
— Я тебе эти слова припомню, — пригрозил Кинкейд.
В парадную дверь отчаянно колотили, но Бесс, будто не слышала. Она повела Кинкейда по коридору к дальней лестнице, по которой они спустились в небольшой подвал. Бесс открыла маленькую незаметную дверку и шагнула в темноту.
— Иди за мной, — сказала Бесс.
— Иду-иду, не волнуйся.
Они прошли узкий коридорчик и оказались в темном помещении, откуда был выход в винный погреб.
— Отодвинь их, — указывая на огромные бочки, велела Бесс.
— Слушаюсь, мэм, — с наигранной покорностью отозвался Кинкейд, отложил в сторону саблю и принялся за работу.
За бочками оказалась еще одна дверь, которая открывалась на лестницу, круто уходящую вверх. И снова дверь.
— Здесь тяжеленный засов. Снимай его, дверь открывается наружу.
Кинкейд толкнул дверь плечом, она поддалась не сразу. Потом обнаружилось, что мешали густо высаженные самшитовые деревца.
— Дай-ка я выйду первая, — сказала Бесс. — Мне уже приходилось здесь лазить. Держи свою саблю.
Бесс очень ловко протиснулась сквозь заросли. Выбрался за ней и Кинкейд. Они оказались в глухом уголке старого сада, где кустарник стоял высокой стеной.
— Это самшитовый лабиринт, — шепотом объяснила девушка. — Из него есть выход в старый сад, откуда мы можем…
— Ты командуешь только в лабиринте, — перебил Кинкейд. — После этого приказы буду отдавать я. — Он больно стиснул руку девушки. — Тебе ясно?
— Да, — кивнула Бесс.
— Тогда хватит об этом. — Он отпустил ее, стараясь унять покалывающую дрожь, которая неожиданно охватила его. Кожа девушки была мягкой и прохладной, близость ее возбуждала.
— Не волнуйся, — холодно ответила Бесс. — Со мной у тебя хлопот не будет.
Не будет, как же, про себя проворчал Кинкейд. В это верится так же, как в то, что золотые монеты с неба посыпятся, когда они ступят на территорию испанских колоний.
7
Кинкейд оглянулся, чтобы убедиться, что его спутница, ехавшая сзади, не заснула и не упала с лошади. До рассвета было еще несколько часов, а они оставались в седле с того момента, как покинули границы поместья. За всю дорогу они едва ли перемолвились парой слов. Из всех переделок, выпавших в жизни Кинкейду, эта обещала быть самой непредсказуемой. В Панаме ему однажды приходилось бывать; вот уж куда он меньше всего хотел попасть снова! Испанцы иноземцев не жаловали, коренное население тоже отнюдь не отличалось любезностью… Толковали, что некоторые путешественники попадались в лапы к индейцам-людоедам, а любой заключенный, которого отправляли в те края на каторгу, молился, чтобы умереть еще на пути туда.
Официальные отношения Англии и Испании ничего не меняли. Между ними мог быть мир, могла быть война, все равно любой говорящий по-английски пленник был обречен сгинуть на серебряных рудниках или в зловещих катакомбах-тюрьмах. Рассказывали даже, что испанцы кастрировали английских моряков, чтобы потом продать на Восток иноверцам.
Сколько же было пережито за четыре года с Жильен!.. Кинкейд вдруг окаменел — что это он вдруг ее вспомнил? Его лицо исказила гримаса. Этих воспоминаний он старался избегать.
Но старая рана уже открылась и ныла… Жильен, светловолосая куколка с тонким личиком и лазурными глазами … Будто игрушечная, весом как пушинка, но аппетитная и женственная, словом, мечта. Голосок у нее был нежный, взгляд застенчивый, нрав кроткий. И она всегда была готова поласкаться, хочешь в постели, хочешь в кустах.
Угораздило же его, дурака, втюриться в нее! Дорого ему это увлечение обошлось. Но тогда… тогда он был готов за Жильен все отдать. Она потребовала немного — обручальное колечко на пальчик и венчание у пастора. Жильен казалась ему ангелом, жизнь — раем, но их браку не исполнилось и трех недель, как у нее случился выкидыш. Беременность была от другого мужчины.
Кинкейд рвал и метал, бранился, грозился бросить ее, но Жильен рыдала и уверяла, что ее изнасиловали, клялась всеми святыми, что попалась в лапы к негодяю, который обесчестил ее. И Кинкейд сдался, простил жену, потому что хотел… потому что не допускал даже мысли, что эти ясные глаза могут лгать. Он готов был молиться на нее, потому что с Жильен он перестал чувствовать свое одиночество. Как же он мечтал быть нужным кому-то! А тут он стал — подумать только — главой семьи. Впервые в жизни он начал думать о будущем, в котором не было уже места грязной работе наемника.
Четыре года Кинкейд оставался слеп и глух к россказням о похождениях его маленькой женушки. Неоднократно он дрался на дуэли, защищая ее честь, и два храбрых парня поплатились жизнью, задев доброе имя Жильен. Но однажды лунной ночью, когда все кругом залито серебристо-желтым светом, в постели любимой жены Кинкейд застал своего лучшего друга Роби Манро. И Жильен оглушила мужа новостью, что ребенок, которого она в те дни носила, совсем от другого…
Пресвятая Дева Мария… Кинкейд закрыл глаза, отгоняя образ окровавленной Жильен. Он пронзил саблей сначала его, замахнулся на нее. Она кричала… как она кричала! Эти крики он до сих пор иногда слышит в лунные ночи.
Совсем рядом с дерева шумно взлетела сова. Лошадь, Кинкейда вздрогнула, отпрянула.
— Тише, малышка, тише, — успокоил он кобылу, поворачиваясь к Бесс.
Ее лошадь испугалась гораздо сильнее — белки глаз засверкали, уши навострились. Животное храпело, металось.
— Эй, — негромко крикнул Кинкейд. — Как ты там?
Бесс натянула поводья, стараясь унять кобылу.
— Я заснула, — призналась девушка. — Сейчас все нормально.
Надо же, какая досада, покраснела Бесс. Она поудобнее устроилась в седле. На жужжащую вокруг мошкару она не обращала внимания. Лето стояло сухое, так что насекомые не особенно докучали. Бесс подумала, что в Панаме мошка доставит ей гораздо более серьезные неприятности.
— Это правда, — произнес появившийся рядом Кьюти.
— Я уже решила, что ты оставил меня, — шепотом сказала Бесс.
— Что ты сказала? — обернулся к ней Кинкейд. Индеец шел вровень с ехавшей верхом Бесс. В руках он держал необычной формы лук, за плечом висел колчан с оперенными стрелами.
— Я никогда не оставлю тебя, — молвил Кьюти. — Я дал клятву Лейси. Ты — надежда всех моих предков. Женщина Звезд.
— Да-а, — протянула Бесс. — А сейчас надежда всех твоих предков готова отдать несколько акров табачной плантации в обмен на восемь часов крепкого сна.
— Путь твой далек. Ты должна привыкать. Москит укусил Бесс прямо в лицо. Она звонко прихлопнула его. Кобылка поводила ушами, всхрапывала, реагируя на присутствие Кьюти.
— Не пугай мою кобылу, — предупредила девушка индейца. — Она только что чуть не сбросила меня.
— С кем это ты там беседуешь? — услышала Бесс голос Кинкейда.
— С Кьюти.
Шотландец в недоумении обернулся, придержав лошадь.
— Это еще кто такой?
В руках Кинкейда уже был наготове пистолет. Металлический щелчок гулким эхом отозвался в тишине ночного леса.
— Он — тень. Призрак, — спокойно ответила Бесс.
— Тебе и впрямь надо выспаться, — проворчал Кинкейд. Ничего не заметив, он снова пустил лошадь. — А фокусы свои брось, пока мы не уйдем от твоего шерифа подальше.
— Никакого чувства юмора, — шепотом пожаловалась Бесс Кьюти.
Индеец не ответил. Но Бесс и так чувствовала, что он не одобряет ее. Кьюти иногда проявляет столько упорства! Вот пришелся ему по душе этот шотландец, а она, Бесс, видите ли, недостаточно доверчива к нему. Да, Кьюти прав. Не верит она этому разбойнику, точно так же как и Кинкейд не верит ей. А уж если он узнает, что найти сокровища она рассчитывает только с помощью индейского призрака, то не миновать ей конца: Кинкейд в первом же болоте утопит ее.
Все, что она говорила шотландцу о вырванных и Дожженных страницах из дневников, было чистейшей воды ложью. Дед не оставил в записях никаких ориентиров. Возможно, он и собирался кому-нибудь рассказать о кладе, но не успел. Смерть деда была неожиданной и тихой. Старый Джеймс скончался во сне, так и не открыв тайны сокровищ. Теперь единственным, кто знал место захоронения клада, был Кьюти, гордый индеец, который уже много-много лет назад ушел в мир иной. Будто прочитав мысли Бесс, Кыоти произнес: — Я не подведу тебя, юная Бесс. Мы с тобой связаны не просто кровным родством. Наша связь прочнее, чем сама жизнь. Она вечна, как вечно время. Утихнет ли во мне боль от страшного зрелища, когда под испанскими клинками погибли моя жена и дочь? Забыть ли мне вопли женщин, стоны детей, звон кандалов, унижение плена? Я, Пача Кьюти, потомственный почетный хранитель сокровищ инков и покровитель всех женщин королевской крови нашего народа, я не погиб как солдат на поле брани. Я остался в живых. Я был превращен в раба. Я был принужден своими руками вынести сокровища, которые охранял, из заповедных мест, через горы переправить их и нагрузить ими испанские корабли.
Бесс внимала ему, затаив дыхание. Слезы начинали щипать глаза. Кое-что из этой истории она уже слышала в детстве, но тогда она звучала как сказочная легенда, похожая на индейское предание о воине и о Женщине Звезд, которая плавала в морских водах с дельфинами. Кьюти уже давно стал частью ее жизни, связь их была незаметной, но прочной, так что лишь в десятилетнем возрасте Бесс осознала, что большинству людей недоступно общение с духом. Она никогда не делилась со взрослыми своей тайной.
— Меня загнали на корабль. Он шел на север. Те зеленые воды пленители мои называли океаном, — продолжал индеец. — Однако долго мне не пришлось видеть ни воды, ни синего неба. Я был брошен в трюм, где сновали полчища крыс и ползучих гадов. Только память о близких не дала мне погибнуть там. Я изнемогал от жажды, но не брал в рот ни капли. Другие пленники пили ту мертвую воду, что нам давали, — и умирали. Когда мы достигли берегов Панамы, все были мертвы. Все, кроме меня.
Бесс уже не сдерживала слез, только смахивала их с лица.
— Жизнь стала страшнее смерти. Но почетное бремя памяти о предках лежало на мне. Я не имел права на смерть. Моя мать была королевской крови, и моя жена, и моя дочь. В нашем роду ведущей была женская линия. Мужчинам надлежало хранить ее. Но вся наша древняя ветвь перестала существовать. По индейским поверьям, дух ушедших жив, пока жива память о них, пока есть живые потомки. И вот, моя юная Бесс, как бы ни было мне туго, я оставался единственной надеждой своих предков…
Бесс смотрела на Кьюти. Он был совсем рядом, казалось, он из плоти и крови, казалось, протяни руку… нет, его нельзя обнять, приласкать. Он — дух. Он — бесплотная тень. Или… Или она действительно безумна?
— Любовь — вечна, — молвил Кьюти. — Я полюбил тебя, лишь только ты появилась на свет. Ты — единственное, что осталось у меня, и ты — единственная надежда…
— …твоих предков, — закончила Бесс.
— Наших предков, — поправил ее индеец. — Когда я стал твоей бабушке названым отцом, ты, родившись, стала моей внучкой.
— Правнучкой, — уточнила Бесс.
— Пресвятая Богородица! — воскликнул Кинкейд, снова придерживая лошадь. — Ты когда-нибудь прекратишь бормотать? Разве непонятно, что голос твой по всему лесу разносится?
Кьюти исчез, превратившись в серебристую дымку.
Кинкейд спрыгнул на землю. Бесс остановилась.
Шотландец подошел к ней и, крепко обхватив за талию, снял с седла.
— Я сама могу…
Бесс осеклась, почти испуганная прикосновением его рук.
— Пуглива ты, как необъезженная кобылка, — сказал Кинкейд. — Я же тебе ничего не сделаю. Зачем ты вообще решилась на этот поход, если боишься меня?
— Я тебя не боюсь. Не боюсь. Кинкейд отошел от девушки.
— Не боюсь, — повторила она, как упрямый ребенок. Потом повернулась и стала снимать с седла туго набитую переметную сумку.
Официальные отношения Англии и Испании ничего не меняли. Между ними мог быть мир, могла быть война, все равно любой говорящий по-английски пленник был обречен сгинуть на серебряных рудниках или в зловещих катакомбах-тюрьмах. Рассказывали даже, что испанцы кастрировали английских моряков, чтобы потом продать на Восток иноверцам.
Сколько же было пережито за четыре года с Жильен!.. Кинкейд вдруг окаменел — что это он вдруг ее вспомнил? Его лицо исказила гримаса. Этих воспоминаний он старался избегать.
Но старая рана уже открылась и ныла… Жильен, светловолосая куколка с тонким личиком и лазурными глазами … Будто игрушечная, весом как пушинка, но аппетитная и женственная, словом, мечта. Голосок у нее был нежный, взгляд застенчивый, нрав кроткий. И она всегда была готова поласкаться, хочешь в постели, хочешь в кустах.
Угораздило же его, дурака, втюриться в нее! Дорого ему это увлечение обошлось. Но тогда… тогда он был готов за Жильен все отдать. Она потребовала немного — обручальное колечко на пальчик и венчание у пастора. Жильен казалась ему ангелом, жизнь — раем, но их браку не исполнилось и трех недель, как у нее случился выкидыш. Беременность была от другого мужчины.
Кинкейд рвал и метал, бранился, грозился бросить ее, но Жильен рыдала и уверяла, что ее изнасиловали, клялась всеми святыми, что попалась в лапы к негодяю, который обесчестил ее. И Кинкейд сдался, простил жену, потому что хотел… потому что не допускал даже мысли, что эти ясные глаза могут лгать. Он готов был молиться на нее, потому что с Жильен он перестал чувствовать свое одиночество. Как же он мечтал быть нужным кому-то! А тут он стал — подумать только — главой семьи. Впервые в жизни он начал думать о будущем, в котором не было уже места грязной работе наемника.
Четыре года Кинкейд оставался слеп и глух к россказням о похождениях его маленькой женушки. Неоднократно он дрался на дуэли, защищая ее честь, и два храбрых парня поплатились жизнью, задев доброе имя Жильен. Но однажды лунной ночью, когда все кругом залито серебристо-желтым светом, в постели любимой жены Кинкейд застал своего лучшего друга Роби Манро. И Жильен оглушила мужа новостью, что ребенок, которого она в те дни носила, совсем от другого…
Пресвятая Дева Мария… Кинкейд закрыл глаза, отгоняя образ окровавленной Жильен. Он пронзил саблей сначала его, замахнулся на нее. Она кричала… как она кричала! Эти крики он до сих пор иногда слышит в лунные ночи.
Совсем рядом с дерева шумно взлетела сова. Лошадь, Кинкейда вздрогнула, отпрянула.
— Тише, малышка, тише, — успокоил он кобылу, поворачиваясь к Бесс.
Ее лошадь испугалась гораздо сильнее — белки глаз засверкали, уши навострились. Животное храпело, металось.
— Эй, — негромко крикнул Кинкейд. — Как ты там?
Бесс натянула поводья, стараясь унять кобылу.
— Я заснула, — призналась девушка. — Сейчас все нормально.
Надо же, какая досада, покраснела Бесс. Она поудобнее устроилась в седле. На жужжащую вокруг мошкару она не обращала внимания. Лето стояло сухое, так что насекомые не особенно докучали. Бесс подумала, что в Панаме мошка доставит ей гораздо более серьезные неприятности.
— Это правда, — произнес появившийся рядом Кьюти.
— Я уже решила, что ты оставил меня, — шепотом сказала Бесс.
— Что ты сказала? — обернулся к ней Кинкейд. Индеец шел вровень с ехавшей верхом Бесс. В руках он держал необычной формы лук, за плечом висел колчан с оперенными стрелами.
— Я никогда не оставлю тебя, — молвил Кьюти. — Я дал клятву Лейси. Ты — надежда всех моих предков. Женщина Звезд.
— Да-а, — протянула Бесс. — А сейчас надежда всех твоих предков готова отдать несколько акров табачной плантации в обмен на восемь часов крепкого сна.
— Путь твой далек. Ты должна привыкать. Москит укусил Бесс прямо в лицо. Она звонко прихлопнула его. Кобылка поводила ушами, всхрапывала, реагируя на присутствие Кьюти.
— Не пугай мою кобылу, — предупредила девушка индейца. — Она только что чуть не сбросила меня.
— С кем это ты там беседуешь? — услышала Бесс голос Кинкейда.
— С Кьюти.
Шотландец в недоумении обернулся, придержав лошадь.
— Это еще кто такой?
В руках Кинкейда уже был наготове пистолет. Металлический щелчок гулким эхом отозвался в тишине ночного леса.
— Он — тень. Призрак, — спокойно ответила Бесс.
— Тебе и впрямь надо выспаться, — проворчал Кинкейд. Ничего не заметив, он снова пустил лошадь. — А фокусы свои брось, пока мы не уйдем от твоего шерифа подальше.
— Никакого чувства юмора, — шепотом пожаловалась Бесс Кьюти.
Индеец не ответил. Но Бесс и так чувствовала, что он не одобряет ее. Кьюти иногда проявляет столько упорства! Вот пришелся ему по душе этот шотландец, а она, Бесс, видите ли, недостаточно доверчива к нему. Да, Кьюти прав. Не верит она этому разбойнику, точно так же как и Кинкейд не верит ей. А уж если он узнает, что найти сокровища она рассчитывает только с помощью индейского призрака, то не миновать ей конца: Кинкейд в первом же болоте утопит ее.
Все, что она говорила шотландцу о вырванных и Дожженных страницах из дневников, было чистейшей воды ложью. Дед не оставил в записях никаких ориентиров. Возможно, он и собирался кому-нибудь рассказать о кладе, но не успел. Смерть деда была неожиданной и тихой. Старый Джеймс скончался во сне, так и не открыв тайны сокровищ. Теперь единственным, кто знал место захоронения клада, был Кьюти, гордый индеец, который уже много-много лет назад ушел в мир иной. Будто прочитав мысли Бесс, Кыоти произнес: — Я не подведу тебя, юная Бесс. Мы с тобой связаны не просто кровным родством. Наша связь прочнее, чем сама жизнь. Она вечна, как вечно время. Утихнет ли во мне боль от страшного зрелища, когда под испанскими клинками погибли моя жена и дочь? Забыть ли мне вопли женщин, стоны детей, звон кандалов, унижение плена? Я, Пача Кьюти, потомственный почетный хранитель сокровищ инков и покровитель всех женщин королевской крови нашего народа, я не погиб как солдат на поле брани. Я остался в живых. Я был превращен в раба. Я был принужден своими руками вынести сокровища, которые охранял, из заповедных мест, через горы переправить их и нагрузить ими испанские корабли.
Бесс внимала ему, затаив дыхание. Слезы начинали щипать глаза. Кое-что из этой истории она уже слышала в детстве, но тогда она звучала как сказочная легенда, похожая на индейское предание о воине и о Женщине Звезд, которая плавала в морских водах с дельфинами. Кьюти уже давно стал частью ее жизни, связь их была незаметной, но прочной, так что лишь в десятилетнем возрасте Бесс осознала, что большинству людей недоступно общение с духом. Она никогда не делилась со взрослыми своей тайной.
— Меня загнали на корабль. Он шел на север. Те зеленые воды пленители мои называли океаном, — продолжал индеец. — Однако долго мне не пришлось видеть ни воды, ни синего неба. Я был брошен в трюм, где сновали полчища крыс и ползучих гадов. Только память о близких не дала мне погибнуть там. Я изнемогал от жажды, но не брал в рот ни капли. Другие пленники пили ту мертвую воду, что нам давали, — и умирали. Когда мы достигли берегов Панамы, все были мертвы. Все, кроме меня.
Бесс уже не сдерживала слез, только смахивала их с лица.
— Жизнь стала страшнее смерти. Но почетное бремя памяти о предках лежало на мне. Я не имел права на смерть. Моя мать была королевской крови, и моя жена, и моя дочь. В нашем роду ведущей была женская линия. Мужчинам надлежало хранить ее. Но вся наша древняя ветвь перестала существовать. По индейским поверьям, дух ушедших жив, пока жива память о них, пока есть живые потомки. И вот, моя юная Бесс, как бы ни было мне туго, я оставался единственной надеждой своих предков…
Бесс смотрела на Кьюти. Он был совсем рядом, казалось, он из плоти и крови, казалось, протяни руку… нет, его нельзя обнять, приласкать. Он — дух. Он — бесплотная тень. Или… Или она действительно безумна?
— Любовь — вечна, — молвил Кьюти. — Я полюбил тебя, лишь только ты появилась на свет. Ты — единственное, что осталось у меня, и ты — единственная надежда…
— …твоих предков, — закончила Бесс.
— Наших предков, — поправил ее индеец. — Когда я стал твоей бабушке названым отцом, ты, родившись, стала моей внучкой.
— Правнучкой, — уточнила Бесс.
— Пресвятая Богородица! — воскликнул Кинкейд, снова придерживая лошадь. — Ты когда-нибудь прекратишь бормотать? Разве непонятно, что голос твой по всему лесу разносится?
Кьюти исчез, превратившись в серебристую дымку.
Кинкейд спрыгнул на землю. Бесс остановилась.
Шотландец подошел к ней и, крепко обхватив за талию, снял с седла.
— Я сама могу…
Бесс осеклась, почти испуганная прикосновением его рук.
— Пуглива ты, как необъезженная кобылка, — сказал Кинкейд. — Я же тебе ничего не сделаю. Зачем ты вообще решилась на этот поход, если боишься меня?
— Я тебя не боюсь. Не боюсь. Кинкейд отошел от девушки.
— Не боюсь, — повторила она, как упрямый ребенок. Потом повернулась и стала снимать с седла туго набитую переметную сумку.