Страница:
Стейплтон, однако, что-то заподозрил, и я уверен, что они убили его, хотя доказательств этого у меня нет.
В данный момент они чувствуют себя в полной безопасности и собираются в ближайшие дни заняться лошадью по имени Кандерстег. Я ушел от Хамбера и пишу данный отчет, наблюдая за конюшней издали. Я намерен последовать за фургоном, когда в нем повезут Кандерстега, чтобы точно выяснить, где и каким образом они осуществляют свой план».
Я остановился и поднес к глазам бинокль. Конюхи сбивались с ног, и я порадовался, что меня уже нет с ними. Пожалуй, Хамбер выждет немного, прежде чем приняться за Кандерстега, как бы они с Эдамсом ни торопились: ведь они не были уверены, что я уберусь до обеда или даже вообще сегодня, и теперь им нужно какое-то время на подготовку. С другой стороны, ни в коем случае нельзя их упустить. Мне не хотелось покидать свой наблюдательный пункт даже для того, чтобы проехать две мили до Поссета и позвонить Беккету – за это время вполне можно успеть погрузить и увезти Кандерстега. Микки – Старлэмп уехал и вернулся днем, и очень может быть, что Хамбер не перевозит лошадей в темноте. Но уверен я не был. В нерешительности я грыз конец ручки, и в конце концов, приняв решение не звонить, добавил к отчету постскриптум.
Я поставил время, число и свою подпись. Затем вложил письмо в конверт и адресовал его полковнику Беккету.
Дорога до ближайшего почтового ящика в Поссете и обратно заняла у меня шесть минут. Мне повезло, и на пути я не встретил ни одной машины. Затормозив на вершине холма, я с беспокойством посмотрел вниз, но там, похоже, ничего не изменилось. Тогда я спустился с дороги на свое место и хорошенько осмотрел двор в бинокль.
Начало смеркаться, и почти во всех стойлах горел свет. Мрачный темный силуэт дома Хамбера, расположенного ближе ко мне, закрывал кирпичное здание конторы и часть двора, но мне были видны сбоку закрытые двери гаража, где стоял фургон, и дальний ряд стойл, в одном из которых – четвертом слева – находился Кандерстег. Он был на месте, я различал его тень в окне конюшни – видно, он ходил туда-сюда, пока Берт ворошил его соломенную подстилку. Облегченно вздохнув, я продолжил свое бдение.
Обычная вечерняя работа шла своим чередом. Я увидел Хамбера, который медленно обходил конюшню, опираясь на трость, и рассеянно потер полученные от него утром синяки. Одна за другой двери запирались, и окна гасли, пока не осталось только одно горящее желтым светом окно – крайнее в правом ряду стойл, окно кухни. Я опустил бинокль и встал, чтобы размять ноги.
Воздух, как и всегда на вересковой равнине, не был совершенно спокоен. Это не был в полном смысле этого слова ветер или даже ветерок – скорее, холодный поток, обтекающий любой встречающийся на пути предмет. Чтобы защитить спину от его леденящего прикосновения, я соорудил заслон из мотоцикла и веток кустарника. Завернувшись в одеяло, я сидел на сумке с подветренной стороны этого импровизированного заграждения, и мне было достаточно тепло и удобно.
Я посмотрел на часы – почти восемь. Ночь была чудесная, ясная, небо сияло белыми звездами. Из созвездий Северного полушария я знал только Большую Медведицу, а из звезд – Полярную и мерцающую на востоке-юго-востоке Венеру. Жаль, не догадался купить карту звездного неба, чтобы скоротать время.
Внизу открылась дверь кухни, отбросив на землю прямоугольник света. Темный силуэт Сесила несколько секунд постоял в освещенном проеме, потом шагнул во двор и захлопнул за собой дверь. В темноте я не мог его видеть, но не сомневался, что он отправился к своей бутылке.
Я съел кусок пирога, а немного погодя – плитку шоколада. Время шло, ничего не происходило. Иногда по дороге за моей спиной проезжали машины, но ни одна не останавливалась. Перевалило за девять вечера. Полковник Беккет, должно быть, ужинает в своем клубе, и я преспокойно мог бы поехать и позвонить ему. А впрочем, утром он все равно получит мое письмо.
Дверь кухни снова отворилась, вышли два или три конюха, освещая фонариком путь к уборной. Наверху в незаклеенной части окна появился свет – наступило время ложиться спать. Откуда-то выполз Сесил и ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Потом окна погасли.
Спустилась ночь. Час проходил за часом, поднялась и ярко засияла луна. Я созерцал первозданные вересковые равнины, и в голове у меня мелькали довольно неоригинальные мысли – например, как прекрасна земля и как отвратительны ее человекоподобные обитатели. Жадный, злой, жестокий, властный хомо сапиенс! А ведь «сапиенс», как это ни смешно, значит мудрый, разумный, рассудительный… Такая замечательная планета могла бы дать жизнь более доброму и умному человеческому роду. Едва ли создание Эдамса или Хамбера можно назвать шумным успехом.
В четыре часа я съел еще шоколада, запил его водой и представил себе свою ферму, купающуюся в лучах горячего полуденного солнца за двенадцать тысяч миль отсюда. Когда я покончу с ночным сидением на ветреных склонах холмов, меня ждет нормальная размеренная жизнь.
Мало-помалу холод проникал через одеяло, но мне было не намного хуже, чем в ледяной спальне хамберовской конюшни. Я зевнул, потер глаза и стал высчитывать, сколько секунд осталось до рассвета. Если солнце, как ему положено, встанет без десяти семь, это будет сто тридцать раз по шестьдесят секунд – шесть тысяч семьсот восемьдесят мгновений – до наступления четверга. А сколько до пятницы? Я сдался и бросил это занятие. Скорее всего в пятницу я все еще буду сидеть здесь, если повезет – не один, а с человеком Беккета, который сможет разбудить меня, когда появится фургон.
В шесть пятнадцать в конюшне зажегся свет, конюхи поднимались и начинали работу. Через полчаса первые шесть лошадей выехали цепочкой из ворот и двинулись по дороге в, Поссет. В четверг тренировок на площадке не было – только езда по дороге.
Не успели они скрыться из виду, как во двор въехал Джад Уилсон на своем солидном «форде» и поставил его возле гаража для фургона. К нему подошел Касс, и они несколько минут стояли и разговаривали. Потом я увидел, как Джад Уилсон вернулся к гаражу и открыл тяжелые двойные двери, а Касс направился прямиком к стойлу Кандерстега, четвертому от угла.
Они собирались уезжать. Джад Уилсон вывел фургон на середину двора и опустил заднюю стенку. Касс завел лошадь в фургон и вышел, после чего стенка была поднята и закреплена. С минуту они стояли, выжидательно глядя на дом, из которого почти тут же появилась прихрамывающая фигура Хамбера.
Касс остался, а Хамбер и Джад Уилсон сели в фургон и поехали к воротам. Вся погрузка от начала до конца не заняла и пяти минут.
Я же тем временем отбросил одеяло и раскидал наваленные на мотоцикл ветки. Бинокль я повесил на шею и застегнул поверх него «молнию» кожаной куртки, надел шлем, перчатки и очки.
Хоть я и ожидал, что фургон поедет на север или запад, но все же обрадовался, когда так и случилось. Он свернул резко на запад и двинулся по дороге, пересекавшейся с той, возле которой расположился я.
Выкатив мотоцикл на дорогу, я завел его и, с удовольствием бросив сумку с надоевшей одеждой, рванул к перекрестку. Там я отъехал для безопасности на четверть мили и пронаблюдал, как фургон притормозил, повернул вправо, на север, и снова поехал быстрее.
Глава 16
В данный момент они чувствуют себя в полной безопасности и собираются в ближайшие дни заняться лошадью по имени Кандерстег. Я ушел от Хамбера и пишу данный отчет, наблюдая за конюшней издали. Я намерен последовать за фургоном, когда в нем повезут Кандерстега, чтобы точно выяснить, где и каким образом они осуществляют свой план».
Я остановился и поднес к глазам бинокль. Конюхи сбивались с ног, и я порадовался, что меня уже нет с ними. Пожалуй, Хамбер выждет немного, прежде чем приняться за Кандерстега, как бы они с Эдамсом ни торопились: ведь они не были уверены, что я уберусь до обеда или даже вообще сегодня, и теперь им нужно какое-то время на подготовку. С другой стороны, ни в коем случае нельзя их упустить. Мне не хотелось покидать свой наблюдательный пункт даже для того, чтобы проехать две мили до Поссета и позвонить Беккету – за это время вполне можно успеть погрузить и увезти Кандерстега. Микки – Старлэмп уехал и вернулся днем, и очень может быть, что Хамбер не перевозит лошадей в темноте. Но уверен я не был. В нерешительности я грыз конец ручки, и в конце концов, приняв решение не звонить, добавил к отчету постскриптум.
«Я был бы очень благодарен за помощь, поскольку наблюдение может продлиться несколько дней, и я боюсь заснуть и пропустить фургон. Меня можно найти в двух милях от Поссета на хексамской дороге, у въезда в долину, где находится конюшня Хамбера».
Я поставил время, число и свою подпись. Затем вложил письмо в конверт и адресовал его полковнику Беккету.
Дорога до ближайшего почтового ящика в Поссете и обратно заняла у меня шесть минут. Мне повезло, и на пути я не встретил ни одной машины. Затормозив на вершине холма, я с беспокойством посмотрел вниз, но там, похоже, ничего не изменилось. Тогда я спустился с дороги на свое место и хорошенько осмотрел двор в бинокль.
Начало смеркаться, и почти во всех стойлах горел свет. Мрачный темный силуэт дома Хамбера, расположенного ближе ко мне, закрывал кирпичное здание конторы и часть двора, но мне были видны сбоку закрытые двери гаража, где стоял фургон, и дальний ряд стойл, в одном из которых – четвертом слева – находился Кандерстег. Он был на месте, я различал его тень в окне конюшни – видно, он ходил туда-сюда, пока Берт ворошил его соломенную подстилку. Облегченно вздохнув, я продолжил свое бдение.
Обычная вечерняя работа шла своим чередом. Я увидел Хамбера, который медленно обходил конюшню, опираясь на трость, и рассеянно потер полученные от него утром синяки. Одна за другой двери запирались, и окна гасли, пока не осталось только одно горящее желтым светом окно – крайнее в правом ряду стойл, окно кухни. Я опустил бинокль и встал, чтобы размять ноги.
Воздух, как и всегда на вересковой равнине, не был совершенно спокоен. Это не был в полном смысле этого слова ветер или даже ветерок – скорее, холодный поток, обтекающий любой встречающийся на пути предмет. Чтобы защитить спину от его леденящего прикосновения, я соорудил заслон из мотоцикла и веток кустарника. Завернувшись в одеяло, я сидел на сумке с подветренной стороны этого импровизированного заграждения, и мне было достаточно тепло и удобно.
Я посмотрел на часы – почти восемь. Ночь была чудесная, ясная, небо сияло белыми звездами. Из созвездий Северного полушария я знал только Большую Медведицу, а из звезд – Полярную и мерцающую на востоке-юго-востоке Венеру. Жаль, не догадался купить карту звездного неба, чтобы скоротать время.
Внизу открылась дверь кухни, отбросив на землю прямоугольник света. Темный силуэт Сесила несколько секунд постоял в освещенном проеме, потом шагнул во двор и захлопнул за собой дверь. В темноте я не мог его видеть, но не сомневался, что он отправился к своей бутылке.
Я съел кусок пирога, а немного погодя – плитку шоколада. Время шло, ничего не происходило. Иногда по дороге за моей спиной проезжали машины, но ни одна не останавливалась. Перевалило за девять вечера. Полковник Беккет, должно быть, ужинает в своем клубе, и я преспокойно мог бы поехать и позвонить ему. А впрочем, утром он все равно получит мое письмо.
Дверь кухни снова отворилась, вышли два или три конюха, освещая фонариком путь к уборной. Наверху в незаклеенной части окна появился свет – наступило время ложиться спать. Откуда-то выполз Сесил и ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Потом окна погасли.
Спустилась ночь. Час проходил за часом, поднялась и ярко засияла луна. Я созерцал первозданные вересковые равнины, и в голове у меня мелькали довольно неоригинальные мысли – например, как прекрасна земля и как отвратительны ее человекоподобные обитатели. Жадный, злой, жестокий, властный хомо сапиенс! А ведь «сапиенс», как это ни смешно, значит мудрый, разумный, рассудительный… Такая замечательная планета могла бы дать жизнь более доброму и умному человеческому роду. Едва ли создание Эдамса или Хамбера можно назвать шумным успехом.
В четыре часа я съел еще шоколада, запил его водой и представил себе свою ферму, купающуюся в лучах горячего полуденного солнца за двенадцать тысяч миль отсюда. Когда я покончу с ночным сидением на ветреных склонах холмов, меня ждет нормальная размеренная жизнь.
Мало-помалу холод проникал через одеяло, но мне было не намного хуже, чем в ледяной спальне хамберовской конюшни. Я зевнул, потер глаза и стал высчитывать, сколько секунд осталось до рассвета. Если солнце, как ему положено, встанет без десяти семь, это будет сто тридцать раз по шестьдесят секунд – шесть тысяч семьсот восемьдесят мгновений – до наступления четверга. А сколько до пятницы? Я сдался и бросил это занятие. Скорее всего в пятницу я все еще буду сидеть здесь, если повезет – не один, а с человеком Беккета, который сможет разбудить меня, когда появится фургон.
В шесть пятнадцать в конюшне зажегся свет, конюхи поднимались и начинали работу. Через полчаса первые шесть лошадей выехали цепочкой из ворот и двинулись по дороге в, Поссет. В четверг тренировок на площадке не было – только езда по дороге.
Не успели они скрыться из виду, как во двор въехал Джад Уилсон на своем солидном «форде» и поставил его возле гаража для фургона. К нему подошел Касс, и они несколько минут стояли и разговаривали. Потом я увидел, как Джад Уилсон вернулся к гаражу и открыл тяжелые двойные двери, а Касс направился прямиком к стойлу Кандерстега, четвертому от угла.
Они собирались уезжать. Джад Уилсон вывел фургон на середину двора и опустил заднюю стенку. Касс завел лошадь в фургон и вышел, после чего стенка была поднята и закреплена. С минуту они стояли, выжидательно глядя на дом, из которого почти тут же появилась прихрамывающая фигура Хамбера.
Касс остался, а Хамбер и Джад Уилсон сели в фургон и поехали к воротам. Вся погрузка от начала до конца не заняла и пяти минут.
Я же тем временем отбросил одеяло и раскидал наваленные на мотоцикл ветки. Бинокль я повесил на шею и застегнул поверх него «молнию» кожаной куртки, надел шлем, перчатки и очки.
Хоть я и ожидал, что фургон поедет на север или запад, но все же обрадовался, когда так и случилось. Он свернул резко на запад и двинулся по дороге, пересекавшейся с той, возле которой расположился я.
Выкатив мотоцикл на дорогу, я завел его и, с удовольствием бросив сумку с надоевшей одеждой, рванул к перекрестку. Там я отъехал для безопасности на четверть мили и пронаблюдал, как фургон притормозил, повернул вправо, на север, и снова поехал быстрее.
Глава 16
Весь день я лежал в канаве и смотрел, как Эдамс, Хамбер и Джад Уилсон доводят Кандерстега до полного исступления.
Это было жестоко. Собственно, применяемый ими способ был так же прост, как и вся схема, и заключался главным образом в особой планировке маленького поля площадью в пару акров. Высокая тонкая живая изгородь, окружающая поле, была обтянута проволокой примерно до уровня плеч. Проволока была прочная, но не колючая. На расстоянии пятнадцати футов шла вторая, внутренняя изгородь, состоящая из крепких столбов и перекладин, от солнца и дождя приобретших приятный серо-коричневый цвет. На первый взгляд все это ничем не отличалось от обычного устройства племенных ферм, где жеребят защищают деревянным внутренним забором, чтобы они не поранились о проволоку. Только вот углы внутренней ограды были закруглены, так что в результате получилось нечто вроде беговой дорожки в миниатюре.
Выглядело это совершенно безобидно – загон для молодняка, тренировочный круг для скаковых лошадей, демонстрационная площадка, на выбор. За углом у ворот – сарай для инструментов. Все обыкновенно, ничего подозрительного.
Я наполовину лежал, наполовину стоял на коленях в дренажной канаве, идущей вдоль всего загона сразу за оградой. Сарай был от меня ярдах в ста, у дальнего противоположного угла поля. Густая нижняя часть живой изгороди служила отличным прикрытием для моей головы, но дальше, примерно на высоте фута от земли, начинались редкие голые ветки боярышника – толку от них было не больше, чем от сита. Но я решил, что если буду совершенно неподвижен, меня едва ли обнаружат. В любом случае я и так уже находился слишком близко, чтобы можно было говорить о безопасности, мне даже бинокль был ни к чему, да и другого мало-мальски подходящего укрытия здесь все равно не было.
Обнаженные склоны холмов поднимались за дальней оградой и вдоль края поля справа от меня, позади лежало большое пастбище акров в тридцать, а ближняя часть поля, скрытая от дороги клином деревьев, все время была на глазах у Эдамса с Хамбером. Чтобы добраться до канавы, мне пришлось пересечь пятнадцать ярдов открытого пространства, улучив момент, когда поблизости никого не было. Отступление пройдет спокойнее, надо будет только дождаться темноты.
Фургон стоял у сарая, и не успел я обогнуть холм и занять удобную позицию, как услышал стук копыт по деревянному настилу – выводили Кандерстега. Джад Уилсон провел его через ворота на травяную дорожку. Идущий следом Эдамс запер ворота, а затем открыл калитку во внутреннем заборе и закрепил ее поперек дорожки, так что получился барьер. Идя за Джадом и лошадью, он проделал то же самое несколькими ярдами дальше, и в результате Джад и Кандерстег оказались в маленьком загончике в самом углу. Из загончика было три выхода – ворота и две превращенные в барьеры вращающиеся калитки.
Джад отпустил лошадь, которая стала спокойно щипать травку, и они с Эдамсом вышли в ворота и исчезли в сарае, присоединившись к Хамберу. Сарай представлял собой нечто вроде деревянного стойла с окном и изрядно разбитой дверью. Наверное, именно здесь Микки провел большую часть своего трехдневного отсутствия.
Некоторое время из сарая доносились удары и позвякивание, но я видел дверь только сбоку и не мог разглядеть, что происходит внутри.
Наконец все трое вышли. Эдамс обогнул сарай, исчез из виду и снова появился на склоне холма за полем. Он быстро взобрался на самый верх, остановился и огляделся кругом.
Хамбер и Уилсон вернулись через ворота на поле, таща какой-то аппарат, по виду напоминающий пылесос – цилиндрический корпус с прикрепленным к одному концу шлангом. Они поставили его в угол, и Уилсон взял в руки шланг. Кандерстег, мирно пасшийся рядом, поднял голову, посмотрел на них равнодушным и доверчивым взглядом и вернулся к своему занятию. Хамбер подошел к барьеру, проверил что-то и снова встал рядом с Уилсоном. Тот смотрел вверх, на Эдамса.
На вершине холма Эдамс небрежно махнул рукой. Внизу, в углу поля Хамбер поднес руку ко рту… Я находился слишком далеко, чтобы разглядеть, был ли у него в руке свисток, но слишком близко, чтобы рискнуть вытащить бинокль. И хотя, как я ни напрягался, расслышать мне тоже ничего не удалось, звук, без сомнения, раздался: Кандерстег поднял голову, навострил уши и взглянул на Хамбера.
Из шланга в руке Уилсона внезапно вырвалось пламя. Оно было направлено позади лошади, но все равно страшно напугало еe. Она встала на дыбы, прижав уши к голове. Хамбер сделал движение рукой, и барьер, видимо, удерживаемый пружиной, отскочил на место, освободив проход и давая возможность Кандерстегу выбежать на дорожку. Подгонять его не пришлось.
В панике он понесся вокруг поля, его заносило на поворотах и швыряло к внутренней деревянной ограде. Когда его копыта прогрохотали мимо меня, нас разделяло не более десяти футов. Уилсон открыл второй барьер, и они с Хамбером укрылись за воротами. Кандерстег сделал два полных круга, прежде чем его вытянутая шея расслабилась и приняла более нормальное положение относительно тела, а взбрыкивающие задние ноги перешли на более естественный галоп.
Хамбер и Уилсон стояли, наблюдая за ним, с холма спустился Эдамс и тоже подошел к воротам.
Они подождали, пока лошадь остановится сама, что произошло только после трех с половиной кругов. Затем Джад Уилсон снова перегородил дорожку одной из калиток и, держа в одной руке палку, а в другой охотничий хлыст, пошел вдоль дорожки, загоняя Кандерстега в угол. Тот был весь покрыт потом и двигался нервной рысцой, опасливо озираясь и стараясь ускользнуть от человека. Размахивая палкой и хлыстом, Джад Уилсон медленно продвигался вперед. Кандерстег прошел мимо меня, с шелестом раздвигая копытами короткую траву, но я уже не смотрел на него. Зарывшись лицом в корни живой изгороди, я изо всех сил старался не шевелиться. Секунды казались часами. Шуршание штанины о штанину, слабый звук человеческих шагов по траве, пощелкивание хлыста… Я ожидал, что вот-вот раздастся яростный крик тревоги, но Уилсон меня не заметил.
Мышцы, готовые вынести меня из канавы к спрятанному мотоциклу, постепенно расслабились. Я открыл глаза, увидел прямо перед носом гнилые листья и с трудом смочил рот слюной. Потом осторожно, дюйм за дюймом, поднял голову и взглянул на поле.
Лошадь достигла барьера, и Уилсон закреплял вторую калитку у нее за спиной, чтобы она снова оказалась в маленьком загончике. Там они и оставили ее на полчаса, а сами ушли в сарай, где я не мог их видеть. Оставалось ждать, когда они вернутся.
Утро было ясное и тихое, но немного холодноватое для лежания в канавах, особенно в мокрых. Однако любые согревающие упражнения, кроме шевеления пальцами ног, могли оказаться опаснее воспаления легких, поэтому я лежал не двигаясь и подбадривал себя мыслью, что одет я с головы до ног в черное, голова моя прикрыта шапкой черных волос, а кругом меня все покрыто черно-коричневыми гнилыми листьями. Как раз из-за этой защитной окраски я и предпочел канаву небольшой впадине на склоне холма, и теперь был рад этому, поскольку Эдамс, без сомнения, обнаружил бы со своего наблюдательного пункта темную фигуру на бледно-зеленом холме.
Я не заметил, как Джад Уилсон вышел из сарая, но услышал скрип ворот – и вот он уже в загончике поглаживает Кандерстега, как будто хочет успокоить его. Но разве можно любить лошадей и пугать их огнеметом? А Джад, судя по всему, намеревался повторить всю процедуру. Он отошел от лошади, поднял шланг огнемета и стал регулировать наконечник.
Через некоторое время из сарая появился Эдамс и направился вверх по холму, а затем к Джаду присоединился Хамбер.
Им пришлось довольно долго ждать сигнала Эдамса, потому что по пустынной дороге проехали три автомобиля. Наконец Эдамс лениво поднял и опустил руку. Рука Хамбера немедленно приблизилась ко рту.
Кандерстег уже знал, что это означает. Он поднялся на дыбы и в страхе попятился, пока его не остановило пламя за спиной. На этот раз огненная струя была сильнее, дольше и ближе, и Кандерстег рванулся прочь, охваченный еще большим ужасом. Он обежал вокруг всего поля, потом второй раз – как шарик в рулетке, где ставки слишком велики. Слава Богу, теперь он остановился далеко от меня, и Джад пошел к нему не по дорожке, а через середину поля. Я вздохнул с облегчением.
Хотя в самом начале я постарался улечься как можно удобнее, тело уже начинало ныть от неподвижности, икру правой ноги свело судорогой, но я все же не решался шевелиться, пока все трое находились в поле моего зрения и, стало быть, тоже могли меня увидеть.
Когда они вновь заперли Кандерстега в загончике и удалились в направлении сарая, я очень осторожно и тихо, насколько это позволяли сухие листья, пошевелил руками и ногами. Мне удалось избавиться от судороги, но теперь в ногу как будто вонзились тысячи иголок. Черт, подумал я, не может же это продолжаться бесконечно!
Они, впрочем, явно готовились к третьему заходу. Огнемет все еще лежал возле изгороди.
Солнце к тому времени уже стояло высоко в небе. Я взглянул на рукав кожаной куртки. Слишком блестит! Вокруг меня не было ничего, что отражало бы свет так же хорошо, как черная кожа. Насколько велика вероятность того, что Уилсон снова пройдет в нескольких футах от меня и не заметит за изгородью подозрительного поблескивания?
Эдамс и Хамбер вышли из сарая и прислонились к воротам, разглядывая Кандерстега, потом неторопливо закурили, продолжая беседовать. Им явно было некуда спешить – докурив и выбросив окурки, они еще минут десять стояли и разговаривали. Потом Эдамс сходил к машине и вернулся с бутылкой и стаканами. Уилсон присоединился к ним, и все трое лениво расположились на солнышке, с удовольствием потягивая что-то из стаканов.
Их сегодняшнее занятие, разумеется, было для них делом обычным. Они проделывали это по меньшей мере в двадцатый раз. Их последняя жертва неподвижно стояла в загоне – настороженная, напуганная, слишком измученная, чтобы есть.
Глядя на них, мне захотелось пить, но самым неприятным было не это. Сохранять неподвижность становилось все труднее и труднее, я испытывал боль во всем теле.
Наконец они закончили отдых. Эдамс убрал бутылку и стаканы и двинулся к холму, Хамбер проверил, быстро ли убирается запирающая барьер пружина, Джад отрегулировал наконечник огнемета. Хамбер свистнул.
Силуэт Кандерстега угрожающе четко обозначился на фоне стены огня. Уилсон качнулся в сторону, слепящая струя на мгновение расплющилась и скользнула по ногам лошади. Я чуть не закричал, как будто обожгло меня. На какой-то невыносимый момент показалось, что Кандерстег остолбенел от ужаса и не в состоянии сдвинуться с места. И тут же он с пронзительным ржаньем понесся по дорожке – прочь от огня, от боли, от проклятого свистка.
Он слишком быстро приблизился к повороту, врезался в живую изгородь, отлетел от нее, споткнулся и упал, судорожно поднялся и, выкатив глаза и оскалив зубы, ринулся дальше по кругу, еще и еще раз обегая все поле. Выбившись из сил, он резко затормозил футах в двадцати от меня и застыл как вкопанный. По его шее и ногам крупными каплями стекал пот, все тело конвульсивно вздрагивало.
Джад Уилсон, с палкой и хлыстом в руках, снова пошел по кругу. Я ткнулся лицом в корни, пытаясь успокоить себя соображением, что даже если он меня и заметит, между нами есть еще обтянутая проволокой ограда, и это даст мне некоторое преимущество во времени, когда я буду убегать. Но мотоцикл был спрятан в двух сотнях ярдов отсюда на пересеченной местности, от дороги его отделяло еще как минимум столько же, а серый «ягуар» Эдамса стоял сразу за фургоном. Успешное бегство представлялось более чем сомнительным.
От страха Кандерстег оцепенел и не мог двигаться. Я слышал, как Уилсон кричал на него и щелкал хлыстом, но прошло не меньше минуты, прежде чем мимо моей головы, спотыкаясь и останавливаясь, неуверенно протопали копыта.
Несмотря на холод, я покрылся потом. Неизвестно, у кого в крови было в тот момент больше адреналина – у меня или у Кандерстега. До меня вдруг дошло, что с того момента, как Уилсон начал свой путь по кругу, я слышу биение собственного сердца. Джад Уилсон был так близко, что его крик громом отдавался в моих ушах. Слышались удары хлыста. – Давай, давай, шевелись!
Он остановился совсем рядом. Кандерстег застыл. Щелкнул хлыст. Джад орал на лошадь, чтобы заставить ее двигаться, и топал сапогом по земле. Я даже ощущал легкое сотрясение почвы. Нас разделяло не больше ярда. Стоит ему только повернуть голову… Хотя, может, это было бы лучше неподвижного лежания в канаве.
Но тут все кончилось. Кандерстег стремительно рванулся в сторону, ударился о загородку и неуверенно шагнул в нужном направлении. Касс двинулся за ним.
Я продолжал прикидываться бревном, чувствуя полнейшее изнеможение. Сердце потихоньку успокоилось. Ко мне вернулась способность дышать… пальцы разжались и выпустили комья слипшихся листьев.
Шаг за шагом Джад загнал сопротивляющегося Кандерстега в загон и запер его там, перегородив с двух сторон проход. Потом взял огнемет и вышел с ним за ворота. Дело было сделано. Эдамс, Хамбер и Уилсон стояли рядом и созерцали результат своих усилий.
Светлая шкура лошади была покрыта огромными темными пятнами проступившего пота, ноги и шея неестественно напряжены. При малейшем движении кого-нибудь из своих мучителей Кандерстег подскакивал как ужаленный, а потом снова застывал в неловкой позе. Было очевидно, что пройдет немало времени, прежде чем он достаточно успокоится и его можно будет погрузить в фургон и отвезти обратно в Поссет.
Видимо, Микки отсутствовал три дня только потому, что ему случайно сильно обожгли ноги. «Обучение» же Кандерстега прошло без сучка без задоринки, и он гораздо скорее вернется в свое стойло.
Для меня и моих онемевших конечностей – чем скорее, тем лучше. Я смотрел, как трое мужчин бесцельно слонялись от машины к сараю, от сарая к фургону, стараясь убить время, но они ни разу не ушли из пределов видимости все вместе. Выругавшись, я подавил острое желание почесать нос.
Прошло немало времени, прежде чем у меня появилась надежда, что они наконец собираются уезжать. Эдамс и Хамбер уселись в «ягуар» и скрылись в направлении Теллбриджа. Но Джад Уилсон залез в кабину фургона, достал оттуда бумажный пакет и уселся у ворот обедать. Кандерстег неподвижно застыл в своем загончике, я – в своей канаве.
Покончив с обедом, Джад Уилсон скомкал пакет, зевнул и закурил сигарету. Кандерстег продолжал потеть, а я неметь. Стояла тишина и покой. Время шло.
Уилсон докурил сигарету, отшвырнул окурок и снова зевнул. Потом медленно-медленно поднял огнемет и потащил его в сарай.
Он едва успел скрыться за дверью, как я соскользнул в канаву, вытянулся в ней во весь рост, наплевав на грязь, и с благодарностью и болью распрямил затекшие руки и ноги. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже два часа. Мне хотелось есть. Жаль, что у меня не хватило мозгов прихватить немного шоколада.
Весь день я лежал в канаве, ничего не слыша, ожидая, когда уедет фургон. Постепенно, несмотря на холод и присутствие Джада Уилсона, у меня начали слипаться глаза. Ничего не могло быть глупее, чем заснуть прямо здесь. Надо было срочно занять себя чем-нибудь. Поэтому я перекатился на живот, осторожно, дюйм за дюймом, приподнял голову, чтобы видеть Кандерстега и сарай.
Джад Уилсон опять сидел у ворот. Должно быть, он краем глаза уловил мои движения, потому что он отвернулся от стоящего прямо перед ним Кандерстега и посмотрел в моем направлении. На какую-то секунду мне показалось, что наши глаза встретились, но потом его взгляд скользнул дальше и, ничего не заметив, вернулся к Кандерстегу. Я медленно выдохнул, борясь с кашлем.
Лошадь по-прежнему была вся в темных пятнах пота, но вид у нее стал более спокойный, она помахивала хвостом и недовольно трясла шеей. Самое страшное осталось позади.
С еще большей осторожностью я опустил голову на скрещенные руки и продолжал ждать.
В пятом часу вернулись на «ягуаре» Эдамс и Хамбер, и я снова высунулся, как кролик из норы. Наконец-то они собрались забрать Кандерстега домой! Джад Уилсон подогнал фургон к воротам, опустил заднюю стенку и завел внутрь упиравшегося на каждом шагу Кандерстега, то таща его, то подгоняя пинками. Даже мне с другого конца поля было видно, что бедное животное в ужасном состоянии. Я люблю лошадей, и мне была приятна мысль, что благодаря моим усилиям эти трое мерзавцев скоро выйдут из дела.
Я лег на место и вскоре услышал, как завелись оба мотора – сначала «ягуара», затем фургона, – и они уехали обратно в Поссет. Когда звук замер вдали, я встал, от души потянулся, стряхнул с одежды налипшие листья и пошел вдоль поля к сараю.
Дверь была заперта грозного вида висячим замком, но через окно я разглядел, что сарай почти пуст, если не считать уже знакомого мне огнемета, нескольких канистр, – видимо, с горючим, – большой жестяной воронки и трех садовых стульев, сложенных и прислоненных к стене. Вряд ли стоило взламывать дверь, хотя это можно было сделать сравнительно легко – петли замка были привинчены прямо к двери и косяку. Мне бы не составило особого труда отвинтить их складным ножом, не тронув самого хитроумного замка. Удивительно, но преступники могут быть настолько же тупы в одних вещах, насколько они изобретательны в других!
Я прошел через ворота в загон Кандерстега. Трава на том месте, где он стоял, была выжжена. Перекладины ограды были выкрашены изнутри белой краской, чтобы больше походить на заграждения беговой дорожки ипподрома. Я немного постоял, чувствуя отголоски тех страданий, которые перенес в этом безобидном на вид месте Кандерстег, потом вышел, обогнул поле и, миновав родную до боли канаву, поспешил к спрятанному на холме мотоциклу. Вытащив его из укрытия, я повесил шлем на руль и завел мотор.
Это было жестоко. Собственно, применяемый ими способ был так же прост, как и вся схема, и заключался главным образом в особой планировке маленького поля площадью в пару акров. Высокая тонкая живая изгородь, окружающая поле, была обтянута проволокой примерно до уровня плеч. Проволока была прочная, но не колючая. На расстоянии пятнадцати футов шла вторая, внутренняя изгородь, состоящая из крепких столбов и перекладин, от солнца и дождя приобретших приятный серо-коричневый цвет. На первый взгляд все это ничем не отличалось от обычного устройства племенных ферм, где жеребят защищают деревянным внутренним забором, чтобы они не поранились о проволоку. Только вот углы внутренней ограды были закруглены, так что в результате получилось нечто вроде беговой дорожки в миниатюре.
Выглядело это совершенно безобидно – загон для молодняка, тренировочный круг для скаковых лошадей, демонстрационная площадка, на выбор. За углом у ворот – сарай для инструментов. Все обыкновенно, ничего подозрительного.
Я наполовину лежал, наполовину стоял на коленях в дренажной канаве, идущей вдоль всего загона сразу за оградой. Сарай был от меня ярдах в ста, у дальнего противоположного угла поля. Густая нижняя часть живой изгороди служила отличным прикрытием для моей головы, но дальше, примерно на высоте фута от земли, начинались редкие голые ветки боярышника – толку от них было не больше, чем от сита. Но я решил, что если буду совершенно неподвижен, меня едва ли обнаружат. В любом случае я и так уже находился слишком близко, чтобы можно было говорить о безопасности, мне даже бинокль был ни к чему, да и другого мало-мальски подходящего укрытия здесь все равно не было.
Обнаженные склоны холмов поднимались за дальней оградой и вдоль края поля справа от меня, позади лежало большое пастбище акров в тридцать, а ближняя часть поля, скрытая от дороги клином деревьев, все время была на глазах у Эдамса с Хамбером. Чтобы добраться до канавы, мне пришлось пересечь пятнадцать ярдов открытого пространства, улучив момент, когда поблизости никого не было. Отступление пройдет спокойнее, надо будет только дождаться темноты.
Фургон стоял у сарая, и не успел я обогнуть холм и занять удобную позицию, как услышал стук копыт по деревянному настилу – выводили Кандерстега. Джад Уилсон провел его через ворота на травяную дорожку. Идущий следом Эдамс запер ворота, а затем открыл калитку во внутреннем заборе и закрепил ее поперек дорожки, так что получился барьер. Идя за Джадом и лошадью, он проделал то же самое несколькими ярдами дальше, и в результате Джад и Кандерстег оказались в маленьком загончике в самом углу. Из загончика было три выхода – ворота и две превращенные в барьеры вращающиеся калитки.
Джад отпустил лошадь, которая стала спокойно щипать травку, и они с Эдамсом вышли в ворота и исчезли в сарае, присоединившись к Хамберу. Сарай представлял собой нечто вроде деревянного стойла с окном и изрядно разбитой дверью. Наверное, именно здесь Микки провел большую часть своего трехдневного отсутствия.
Некоторое время из сарая доносились удары и позвякивание, но я видел дверь только сбоку и не мог разглядеть, что происходит внутри.
Наконец все трое вышли. Эдамс обогнул сарай, исчез из виду и снова появился на склоне холма за полем. Он быстро взобрался на самый верх, остановился и огляделся кругом.
Хамбер и Уилсон вернулись через ворота на поле, таща какой-то аппарат, по виду напоминающий пылесос – цилиндрический корпус с прикрепленным к одному концу шлангом. Они поставили его в угол, и Уилсон взял в руки шланг. Кандерстег, мирно пасшийся рядом, поднял голову, посмотрел на них равнодушным и доверчивым взглядом и вернулся к своему занятию. Хамбер подошел к барьеру, проверил что-то и снова встал рядом с Уилсоном. Тот смотрел вверх, на Эдамса.
На вершине холма Эдамс небрежно махнул рукой. Внизу, в углу поля Хамбер поднес руку ко рту… Я находился слишком далеко, чтобы разглядеть, был ли у него в руке свисток, но слишком близко, чтобы рискнуть вытащить бинокль. И хотя, как я ни напрягался, расслышать мне тоже ничего не удалось, звук, без сомнения, раздался: Кандерстег поднял голову, навострил уши и взглянул на Хамбера.
Из шланга в руке Уилсона внезапно вырвалось пламя. Оно было направлено позади лошади, но все равно страшно напугало еe. Она встала на дыбы, прижав уши к голове. Хамбер сделал движение рукой, и барьер, видимо, удерживаемый пружиной, отскочил на место, освободив проход и давая возможность Кандерстегу выбежать на дорожку. Подгонять его не пришлось.
В панике он понесся вокруг поля, его заносило на поворотах и швыряло к внутренней деревянной ограде. Когда его копыта прогрохотали мимо меня, нас разделяло не более десяти футов. Уилсон открыл второй барьер, и они с Хамбером укрылись за воротами. Кандерстег сделал два полных круга, прежде чем его вытянутая шея расслабилась и приняла более нормальное положение относительно тела, а взбрыкивающие задние ноги перешли на более естественный галоп.
Хамбер и Уилсон стояли, наблюдая за ним, с холма спустился Эдамс и тоже подошел к воротам.
Они подождали, пока лошадь остановится сама, что произошло только после трех с половиной кругов. Затем Джад Уилсон снова перегородил дорожку одной из калиток и, держа в одной руке палку, а в другой охотничий хлыст, пошел вдоль дорожки, загоняя Кандерстега в угол. Тот был весь покрыт потом и двигался нервной рысцой, опасливо озираясь и стараясь ускользнуть от человека. Размахивая палкой и хлыстом, Джад Уилсон медленно продвигался вперед. Кандерстег прошел мимо меня, с шелестом раздвигая копытами короткую траву, но я уже не смотрел на него. Зарывшись лицом в корни живой изгороди, я изо всех сил старался не шевелиться. Секунды казались часами. Шуршание штанины о штанину, слабый звук человеческих шагов по траве, пощелкивание хлыста… Я ожидал, что вот-вот раздастся яростный крик тревоги, но Уилсон меня не заметил.
Мышцы, готовые вынести меня из канавы к спрятанному мотоциклу, постепенно расслабились. Я открыл глаза, увидел прямо перед носом гнилые листья и с трудом смочил рот слюной. Потом осторожно, дюйм за дюймом, поднял голову и взглянул на поле.
Лошадь достигла барьера, и Уилсон закреплял вторую калитку у нее за спиной, чтобы она снова оказалась в маленьком загончике. Там они и оставили ее на полчаса, а сами ушли в сарай, где я не мог их видеть. Оставалось ждать, когда они вернутся.
Утро было ясное и тихое, но немного холодноватое для лежания в канавах, особенно в мокрых. Однако любые согревающие упражнения, кроме шевеления пальцами ног, могли оказаться опаснее воспаления легких, поэтому я лежал не двигаясь и подбадривал себя мыслью, что одет я с головы до ног в черное, голова моя прикрыта шапкой черных волос, а кругом меня все покрыто черно-коричневыми гнилыми листьями. Как раз из-за этой защитной окраски я и предпочел канаву небольшой впадине на склоне холма, и теперь был рад этому, поскольку Эдамс, без сомнения, обнаружил бы со своего наблюдательного пункта темную фигуру на бледно-зеленом холме.
Я не заметил, как Джад Уилсон вышел из сарая, но услышал скрип ворот – и вот он уже в загончике поглаживает Кандерстега, как будто хочет успокоить его. Но разве можно любить лошадей и пугать их огнеметом? А Джад, судя по всему, намеревался повторить всю процедуру. Он отошел от лошади, поднял шланг огнемета и стал регулировать наконечник.
Через некоторое время из сарая появился Эдамс и направился вверх по холму, а затем к Джаду присоединился Хамбер.
Им пришлось довольно долго ждать сигнала Эдамса, потому что по пустынной дороге проехали три автомобиля. Наконец Эдамс лениво поднял и опустил руку. Рука Хамбера немедленно приблизилась ко рту.
Кандерстег уже знал, что это означает. Он поднялся на дыбы и в страхе попятился, пока его не остановило пламя за спиной. На этот раз огненная струя была сильнее, дольше и ближе, и Кандерстег рванулся прочь, охваченный еще большим ужасом. Он обежал вокруг всего поля, потом второй раз – как шарик в рулетке, где ставки слишком велики. Слава Богу, теперь он остановился далеко от меня, и Джад пошел к нему не по дорожке, а через середину поля. Я вздохнул с облегчением.
Хотя в самом начале я постарался улечься как можно удобнее, тело уже начинало ныть от неподвижности, икру правой ноги свело судорогой, но я все же не решался шевелиться, пока все трое находились в поле моего зрения и, стало быть, тоже могли меня увидеть.
Когда они вновь заперли Кандерстега в загончике и удалились в направлении сарая, я очень осторожно и тихо, насколько это позволяли сухие листья, пошевелил руками и ногами. Мне удалось избавиться от судороги, но теперь в ногу как будто вонзились тысячи иголок. Черт, подумал я, не может же это продолжаться бесконечно!
Они, впрочем, явно готовились к третьему заходу. Огнемет все еще лежал возле изгороди.
Солнце к тому времени уже стояло высоко в небе. Я взглянул на рукав кожаной куртки. Слишком блестит! Вокруг меня не было ничего, что отражало бы свет так же хорошо, как черная кожа. Насколько велика вероятность того, что Уилсон снова пройдет в нескольких футах от меня и не заметит за изгородью подозрительного поблескивания?
Эдамс и Хамбер вышли из сарая и прислонились к воротам, разглядывая Кандерстега, потом неторопливо закурили, продолжая беседовать. Им явно было некуда спешить – докурив и выбросив окурки, они еще минут десять стояли и разговаривали. Потом Эдамс сходил к машине и вернулся с бутылкой и стаканами. Уилсон присоединился к ним, и все трое лениво расположились на солнышке, с удовольствием потягивая что-то из стаканов.
Их сегодняшнее занятие, разумеется, было для них делом обычным. Они проделывали это по меньшей мере в двадцатый раз. Их последняя жертва неподвижно стояла в загоне – настороженная, напуганная, слишком измученная, чтобы есть.
Глядя на них, мне захотелось пить, но самым неприятным было не это. Сохранять неподвижность становилось все труднее и труднее, я испытывал боль во всем теле.
Наконец они закончили отдых. Эдамс убрал бутылку и стаканы и двинулся к холму, Хамбер проверил, быстро ли убирается запирающая барьер пружина, Джад отрегулировал наконечник огнемета. Хамбер свистнул.
Силуэт Кандерстега угрожающе четко обозначился на фоне стены огня. Уилсон качнулся в сторону, слепящая струя на мгновение расплющилась и скользнула по ногам лошади. Я чуть не закричал, как будто обожгло меня. На какой-то невыносимый момент показалось, что Кандерстег остолбенел от ужаса и не в состоянии сдвинуться с места. И тут же он с пронзительным ржаньем понесся по дорожке – прочь от огня, от боли, от проклятого свистка.
Он слишком быстро приблизился к повороту, врезался в живую изгородь, отлетел от нее, споткнулся и упал, судорожно поднялся и, выкатив глаза и оскалив зубы, ринулся дальше по кругу, еще и еще раз обегая все поле. Выбившись из сил, он резко затормозил футах в двадцати от меня и застыл как вкопанный. По его шее и ногам крупными каплями стекал пот, все тело конвульсивно вздрагивало.
Джад Уилсон, с палкой и хлыстом в руках, снова пошел по кругу. Я ткнулся лицом в корни, пытаясь успокоить себя соображением, что даже если он меня и заметит, между нами есть еще обтянутая проволокой ограда, и это даст мне некоторое преимущество во времени, когда я буду убегать. Но мотоцикл был спрятан в двух сотнях ярдов отсюда на пересеченной местности, от дороги его отделяло еще как минимум столько же, а серый «ягуар» Эдамса стоял сразу за фургоном. Успешное бегство представлялось более чем сомнительным.
От страха Кандерстег оцепенел и не мог двигаться. Я слышал, как Уилсон кричал на него и щелкал хлыстом, но прошло не меньше минуты, прежде чем мимо моей головы, спотыкаясь и останавливаясь, неуверенно протопали копыта.
Несмотря на холод, я покрылся потом. Неизвестно, у кого в крови было в тот момент больше адреналина – у меня или у Кандерстега. До меня вдруг дошло, что с того момента, как Уилсон начал свой путь по кругу, я слышу биение собственного сердца. Джад Уилсон был так близко, что его крик громом отдавался в моих ушах. Слышались удары хлыста. – Давай, давай, шевелись!
Он остановился совсем рядом. Кандерстег застыл. Щелкнул хлыст. Джад орал на лошадь, чтобы заставить ее двигаться, и топал сапогом по земле. Я даже ощущал легкое сотрясение почвы. Нас разделяло не больше ярда. Стоит ему только повернуть голову… Хотя, может, это было бы лучше неподвижного лежания в канаве.
Но тут все кончилось. Кандерстег стремительно рванулся в сторону, ударился о загородку и неуверенно шагнул в нужном направлении. Касс двинулся за ним.
Я продолжал прикидываться бревном, чувствуя полнейшее изнеможение. Сердце потихоньку успокоилось. Ко мне вернулась способность дышать… пальцы разжались и выпустили комья слипшихся листьев.
Шаг за шагом Джад загнал сопротивляющегося Кандерстега в загон и запер его там, перегородив с двух сторон проход. Потом взял огнемет и вышел с ним за ворота. Дело было сделано. Эдамс, Хамбер и Уилсон стояли рядом и созерцали результат своих усилий.
Светлая шкура лошади была покрыта огромными темными пятнами проступившего пота, ноги и шея неестественно напряжены. При малейшем движении кого-нибудь из своих мучителей Кандерстег подскакивал как ужаленный, а потом снова застывал в неловкой позе. Было очевидно, что пройдет немало времени, прежде чем он достаточно успокоится и его можно будет погрузить в фургон и отвезти обратно в Поссет.
Видимо, Микки отсутствовал три дня только потому, что ему случайно сильно обожгли ноги. «Обучение» же Кандерстега прошло без сучка без задоринки, и он гораздо скорее вернется в свое стойло.
Для меня и моих онемевших конечностей – чем скорее, тем лучше. Я смотрел, как трое мужчин бесцельно слонялись от машины к сараю, от сарая к фургону, стараясь убить время, но они ни разу не ушли из пределов видимости все вместе. Выругавшись, я подавил острое желание почесать нос.
Прошло немало времени, прежде чем у меня появилась надежда, что они наконец собираются уезжать. Эдамс и Хамбер уселись в «ягуар» и скрылись в направлении Теллбриджа. Но Джад Уилсон залез в кабину фургона, достал оттуда бумажный пакет и уселся у ворот обедать. Кандерстег неподвижно застыл в своем загончике, я – в своей канаве.
Покончив с обедом, Джад Уилсон скомкал пакет, зевнул и закурил сигарету. Кандерстег продолжал потеть, а я неметь. Стояла тишина и покой. Время шло.
Уилсон докурил сигарету, отшвырнул окурок и снова зевнул. Потом медленно-медленно поднял огнемет и потащил его в сарай.
Он едва успел скрыться за дверью, как я соскользнул в канаву, вытянулся в ней во весь рост, наплевав на грязь, и с благодарностью и болью распрямил затекшие руки и ноги. Взглянув на часы, я обнаружил, что уже два часа. Мне хотелось есть. Жаль, что у меня не хватило мозгов прихватить немного шоколада.
Весь день я лежал в канаве, ничего не слыша, ожидая, когда уедет фургон. Постепенно, несмотря на холод и присутствие Джада Уилсона, у меня начали слипаться глаза. Ничего не могло быть глупее, чем заснуть прямо здесь. Надо было срочно занять себя чем-нибудь. Поэтому я перекатился на живот, осторожно, дюйм за дюймом, приподнял голову, чтобы видеть Кандерстега и сарай.
Джад Уилсон опять сидел у ворот. Должно быть, он краем глаза уловил мои движения, потому что он отвернулся от стоящего прямо перед ним Кандерстега и посмотрел в моем направлении. На какую-то секунду мне показалось, что наши глаза встретились, но потом его взгляд скользнул дальше и, ничего не заметив, вернулся к Кандерстегу. Я медленно выдохнул, борясь с кашлем.
Лошадь по-прежнему была вся в темных пятнах пота, но вид у нее стал более спокойный, она помахивала хвостом и недовольно трясла шеей. Самое страшное осталось позади.
С еще большей осторожностью я опустил голову на скрещенные руки и продолжал ждать.
В пятом часу вернулись на «ягуаре» Эдамс и Хамбер, и я снова высунулся, как кролик из норы. Наконец-то они собрались забрать Кандерстега домой! Джад Уилсон подогнал фургон к воротам, опустил заднюю стенку и завел внутрь упиравшегося на каждом шагу Кандерстега, то таща его, то подгоняя пинками. Даже мне с другого конца поля было видно, что бедное животное в ужасном состоянии. Я люблю лошадей, и мне была приятна мысль, что благодаря моим усилиям эти трое мерзавцев скоро выйдут из дела.
Я лег на место и вскоре услышал, как завелись оба мотора – сначала «ягуара», затем фургона, – и они уехали обратно в Поссет. Когда звук замер вдали, я встал, от души потянулся, стряхнул с одежды налипшие листья и пошел вдоль поля к сараю.
Дверь была заперта грозного вида висячим замком, но через окно я разглядел, что сарай почти пуст, если не считать уже знакомого мне огнемета, нескольких канистр, – видимо, с горючим, – большой жестяной воронки и трех садовых стульев, сложенных и прислоненных к стене. Вряд ли стоило взламывать дверь, хотя это можно было сделать сравнительно легко – петли замка были привинчены прямо к двери и косяку. Мне бы не составило особого труда отвинтить их складным ножом, не тронув самого хитроумного замка. Удивительно, но преступники могут быть настолько же тупы в одних вещах, насколько они изобретательны в других!
Я прошел через ворота в загон Кандерстега. Трава на том месте, где он стоял, была выжжена. Перекладины ограды были выкрашены изнутри белой краской, чтобы больше походить на заграждения беговой дорожки ипподрома. Я немного постоял, чувствуя отголоски тех страданий, которые перенес в этом безобидном на вид месте Кандерстег, потом вышел, обогнул поле и, миновав родную до боли канаву, поспешил к спрятанному на холме мотоциклу. Вытащив его из укрытия, я повесил шлем на руль и завел мотор.