Страница:
– Ей незачем было терпеть позор – это не она, а ее сестра Патриция обвинила меня в том, что я ее соблазнил. Эдамс отравил Элинор, подсыпав порошок в джин с кампари. Джин, кампари и фенобарбитон вы найдете в конторе. Сравните с анализом содержимого желудка Элинор.
Они пропускали все мои слова мимо ушей.
– В довершение всего она обнаружила, что ты бросил ее и сбежал. Мистер Хамбер пытался утешить девушку, предложил ей выпить, но она вернулась в колледж и приняла таблетки.
– Нет.
К моему сообщению о применении Эдамсом огнемета они отнеслись, мягко говоря, скептически.
– Вы найдете его в сарае.
– Ну да, как же, в сарае. Так где, ты говоришь, он находится? Я еще раз объяснил.
– Наверное, поле принадлежит Эдамсу. Это можно выяснить.
– Оно существует только в твоем воображении.
– Поезжайте и проверьте. Огнемет тоже там.
– Скорее всего его используют для сжигания вереска – многие фермеры так делают.
Они дважды позволили мне попытаться связаться по телефону с полковником Беккетом. В Лондоне его камердинер сказал, что полковник уехал к друзьям в Беркшир, чтобы посетить вместе с ними скачки в Ньюбери. Местная телефонная станция Беркшира не действовала – оператор сообщил мне, что прорвало водопровод, залило кабель и его как раз сейчас чинят.
Я не мог понять, почему мое настойчивое желание связаться с руководителями Скакового комитета не заронило в головы следователей подозрения, что я все-таки могу говорить правду.
– Помнишь того парня, что жену задушил? Совершенно чокнутый – все требовал, чтобы ему разрешили позвонить лорду Бертрану Расселлу [17] и сообщить ему о своем вкладе в дело мира.
Где-то около полуночи один из полицейских высказал мысль, что даже если я не вру и меня действительно наняли следить за Эдамсом и Хамбером (в чем лично он очень сомневается), это все равно не давало мне права убивать их.
– Хамбер жив, – сказал я.
– Пока.
У меня упало сердце. Не дай Бог, если еще и Хамбер…
– Так значит, ты ударил Эдамса тростью?
– Я же говорил – я ударил его шаром из зеленого стекла. Я держал его в левой руке и ударил изо всей силы. Я хотел не убить, а только оглушить! Но я ведь не левша… Поэтому мне было трудно рассчитать силу удара…
– Зачем же ты тогда бил левой рукой?
– Я уже объяснял.
– Объясни еще раз. Я объяснил.
– И после того, как тебе перебили правую руку, ты сел на мотоцикл и проехал десять миль до Дарема? За кого ты нас принимаешь?
– На пресс-папье есть отпечатки обеих моих рук. Правой рукой я метнул его в Хамбера, а левой ударил Эдамса. Проверьте!
– Теперь еще и отпечатки пальцев! – саркастически произнес один из них.
– А на телефоне вы найдете отпечатки левой руки – я пытался позвонить вам из конторы. И еще на кране в ванной… и на ключе, и на ручке двери – внутри и снаружи. Во всяком случае, они там были…
– Но на мотоцикле-то ты все же ехал.
– К тому времени онемение прошло.
– А сейчас?
– И сейчас тоже.
Один из полицейских подошел ко мне, взял меня за правое запястье и высоко поднял мою руку. Наручники дернулись и подняли вместе с правой рукой левую. Острой болью отдались ушибы. Полицейский отпустил мою руку. Наступила короткая пауза.
– Ему действительно больно, – нехотя признал кто-то.
– Прикидывается!
– Может быть…
Весь вечер они пили чай, но мне не предлагали. Правда, когда я попросил, мне тоже принесли чашку – но я с таким трудом смог поднять ее, что, пожалуй, не стоило и стараться.
Они вновь принялись за свое.
– Допустим, Эдамс и ударил тебя по руке, но он сделал это в порядке самозащиты – увидел, как ты бросил пресс-папье в своего хозяина, и понял, что следующим будет он. Он пытался отбиться.
– К этому моменту он уже разбил мне лоб и несколько раз сильно ударил, в том числе и по голове.
– По словам старшего конюха, большую часть побоев тебе нанесли вчера. Поэтому-то ты и вернулся. И напал на мистера Хамбера.
– Вчера Хамбер ударил меня два раза, и я вовсе не затаил на него злобу. Остальное – дело рук Эдамса, и произошло это уже сегодня. – Я вдруг вспомнил важную подробность. – Он сбил меня с ног, а потом снял с моей головы мотоциклетный шлем. На шлеме должны быть отпечатки его пальцев.
– Ну вот, опять отпечатки!
– Но ведь по ним все можно проверить!
– Давай начнем сначала. Разве можно верить такому сомнительному типу, как ты?
Дальше все было ясно. Сомнительный тип, рокер, бандит, угроза обществу… что там еще? Опять моя чертова внешность… В полном отчаянии я воззвал к их логике:
– Разве можно изображать мошенника, если выглядишь честным парнем?
– Ну, ты-то выглядишь стопроцентным мошенником, можешь не сомневаться! Как будто им и родился.
Я посмотрел на их каменные физиономии, их колючие, недоверчивые глаза. Крепкие ребята, настоящие полицейские, они не собирались позволить обвести себя вокруг пальца. Мне казалось, я могу прочесть их мысли: если они поверят мне, а потом выяснится, что я запудрил им мозги, это им даром не пройдет. Инстинкт самосохранения восставал, не давая им воспринять всерьез мои слова. Мне не повезло.
Душная комната заполнилась сигаретным дымом, я изнывал в куртке и двух свитерах. Впрочем, я не сомневался, что они приписывают выступившую на моем лбу испарину не жаре и боли, а страху.
Я продолжал отвечать на вопросы. Они еще дважды прошлись по всем пунктам, расставляя мне ловушки, иногда повышая голос, расхаживая вокруг меня и выкрикивая вопросы с разных сторон. Я слишком устал для участия в подобных мероприятиях – помимо всего прочего, я ведь всю предыдущую ночь не сомкнул глаз. Часам к двум я уже еле говорил от утомления, и, разбудив меня и третий раз за полчаса, они отказались от дальнейших попыток.
С самого начала мне было ясно, каким будет логическое завершение вечера, но думать об этом было выше моих сил. Но теперь момент настал, делать было нечего. Два полисмена, сержант и констебль, получили распоряжение увести меня на ночь, в результате чего я получил пристанище, по сравнению с которым спальня у Хамбера могла показаться райским уголком.
Камера была квадратная, примерно восемь на восемь футов, стены до высоты плеч были кирпичными, а дальше – белеными. Маленькое зарешеченное окно, расположенное слишком высоко, чтобы и него можно было выглянуть, узкая цементная полка вместо кровати, накрытое крышкой ведро в углу и листок с тюремными правилами на стене. Это было все. Мрачно, как в склепе, к тому же я плохо переношу тесные закрытые помещения. Полисмены грубо приказали мне сесть на цементное ложе, сняли с меня сапоги, ремень и потайной пояс с деньгами. Правда, наручники они тоже наконец сняли. Дверь с лязгом захлопнулась за ними, я остался один.
Остаток ночи лучше не вспоминать.
Глава 19
Они пропускали все мои слова мимо ушей.
– В довершение всего она обнаружила, что ты бросил ее и сбежал. Мистер Хамбер пытался утешить девушку, предложил ей выпить, но она вернулась в колледж и приняла таблетки.
– Нет.
К моему сообщению о применении Эдамсом огнемета они отнеслись, мягко говоря, скептически.
– Вы найдете его в сарае.
– Ну да, как же, в сарае. Так где, ты говоришь, он находится? Я еще раз объяснил.
– Наверное, поле принадлежит Эдамсу. Это можно выяснить.
– Оно существует только в твоем воображении.
– Поезжайте и проверьте. Огнемет тоже там.
– Скорее всего его используют для сжигания вереска – многие фермеры так делают.
Они дважды позволили мне попытаться связаться по телефону с полковником Беккетом. В Лондоне его камердинер сказал, что полковник уехал к друзьям в Беркшир, чтобы посетить вместе с ними скачки в Ньюбери. Местная телефонная станция Беркшира не действовала – оператор сообщил мне, что прорвало водопровод, залило кабель и его как раз сейчас чинят.
Я не мог понять, почему мое настойчивое желание связаться с руководителями Скакового комитета не заронило в головы следователей подозрения, что я все-таки могу говорить правду.
– Помнишь того парня, что жену задушил? Совершенно чокнутый – все требовал, чтобы ему разрешили позвонить лорду Бертрану Расселлу [17] и сообщить ему о своем вкладе в дело мира.
Где-то около полуночи один из полицейских высказал мысль, что даже если я не вру и меня действительно наняли следить за Эдамсом и Хамбером (в чем лично он очень сомневается), это все равно не давало мне права убивать их.
– Хамбер жив, – сказал я.
– Пока.
У меня упало сердце. Не дай Бог, если еще и Хамбер…
– Так значит, ты ударил Эдамса тростью?
– Я же говорил – я ударил его шаром из зеленого стекла. Я держал его в левой руке и ударил изо всей силы. Я хотел не убить, а только оглушить! Но я ведь не левша… Поэтому мне было трудно рассчитать силу удара…
– Зачем же ты тогда бил левой рукой?
– Я уже объяснял.
– Объясни еще раз. Я объяснил.
– И после того, как тебе перебили правую руку, ты сел на мотоцикл и проехал десять миль до Дарема? За кого ты нас принимаешь?
– На пресс-папье есть отпечатки обеих моих рук. Правой рукой я метнул его в Хамбера, а левой ударил Эдамса. Проверьте!
– Теперь еще и отпечатки пальцев! – саркастически произнес один из них.
– А на телефоне вы найдете отпечатки левой руки – я пытался позвонить вам из конторы. И еще на кране в ванной… и на ключе, и на ручке двери – внутри и снаружи. Во всяком случае, они там были…
– Но на мотоцикле-то ты все же ехал.
– К тому времени онемение прошло.
– А сейчас?
– И сейчас тоже.
Один из полицейских подошел ко мне, взял меня за правое запястье и высоко поднял мою руку. Наручники дернулись и подняли вместе с правой рукой левую. Острой болью отдались ушибы. Полицейский отпустил мою руку. Наступила короткая пауза.
– Ему действительно больно, – нехотя признал кто-то.
– Прикидывается!
– Может быть…
Весь вечер они пили чай, но мне не предлагали. Правда, когда я попросил, мне тоже принесли чашку – но я с таким трудом смог поднять ее, что, пожалуй, не стоило и стараться.
Они вновь принялись за свое.
– Допустим, Эдамс и ударил тебя по руке, но он сделал это в порядке самозащиты – увидел, как ты бросил пресс-папье в своего хозяина, и понял, что следующим будет он. Он пытался отбиться.
– К этому моменту он уже разбил мне лоб и несколько раз сильно ударил, в том числе и по голове.
– По словам старшего конюха, большую часть побоев тебе нанесли вчера. Поэтому-то ты и вернулся. И напал на мистера Хамбера.
– Вчера Хамбер ударил меня два раза, и я вовсе не затаил на него злобу. Остальное – дело рук Эдамса, и произошло это уже сегодня. – Я вдруг вспомнил важную подробность. – Он сбил меня с ног, а потом снял с моей головы мотоциклетный шлем. На шлеме должны быть отпечатки его пальцев.
– Ну вот, опять отпечатки!
– Но ведь по ним все можно проверить!
– Давай начнем сначала. Разве можно верить такому сомнительному типу, как ты?
Дальше все было ясно. Сомнительный тип, рокер, бандит, угроза обществу… что там еще? Опять моя чертова внешность… В полном отчаянии я воззвал к их логике:
– Разве можно изображать мошенника, если выглядишь честным парнем?
– Ну, ты-то выглядишь стопроцентным мошенником, можешь не сомневаться! Как будто им и родился.
Я посмотрел на их каменные физиономии, их колючие, недоверчивые глаза. Крепкие ребята, настоящие полицейские, они не собирались позволить обвести себя вокруг пальца. Мне казалось, я могу прочесть их мысли: если они поверят мне, а потом выяснится, что я запудрил им мозги, это им даром не пройдет. Инстинкт самосохранения восставал, не давая им воспринять всерьез мои слова. Мне не повезло.
Душная комната заполнилась сигаретным дымом, я изнывал в куртке и двух свитерах. Впрочем, я не сомневался, что они приписывают выступившую на моем лбу испарину не жаре и боли, а страху.
Я продолжал отвечать на вопросы. Они еще дважды прошлись по всем пунктам, расставляя мне ловушки, иногда повышая голос, расхаживая вокруг меня и выкрикивая вопросы с разных сторон. Я слишком устал для участия в подобных мероприятиях – помимо всего прочего, я ведь всю предыдущую ночь не сомкнул глаз. Часам к двум я уже еле говорил от утомления, и, разбудив меня и третий раз за полчаса, они отказались от дальнейших попыток.
С самого начала мне было ясно, каким будет логическое завершение вечера, но думать об этом было выше моих сил. Но теперь момент настал, делать было нечего. Два полисмена, сержант и констебль, получили распоряжение увести меня на ночь, в результате чего я получил пристанище, по сравнению с которым спальня у Хамбера могла показаться райским уголком.
Камера была квадратная, примерно восемь на восемь футов, стены до высоты плеч были кирпичными, а дальше – белеными. Маленькое зарешеченное окно, расположенное слишком высоко, чтобы и него можно было выглянуть, узкая цементная полка вместо кровати, накрытое крышкой ведро в углу и листок с тюремными правилами на стене. Это было все. Мрачно, как в склепе, к тому же я плохо переношу тесные закрытые помещения. Полисмены грубо приказали мне сесть на цементное ложе, сняли с меня сапоги, ремень и потайной пояс с деньгами. Правда, наручники они тоже наконец сняли. Дверь с лязгом захлопнулась за ними, я остался один.
Остаток ночи лучше не вспоминать.
Глава 19
В коридорах Уайтхолла [18] было прохладно и тихо. Великолепно вышколенный молодой человек провел меня в кабинет, почтительно открыв передо мной дверь из черного дерева. Кабинет был пуст.
– Полковник Беккет скоро будет, сэр. Он ненадолго вышел проконсультироваться с одним из своих коллег и попросил меня извиниться перед вами, если вы придете до его возвращения, и предложить вам что-нибудь выпить. Сигареты вот здесь, сэр.
– Спасибо, – улыбнулся я. – А можно попросить у вас кофе?
– Разумеется. Сейчас я кого-нибудь пошлю, минутку.
Он вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Мне было непривычно и забавно снова слышать в свой адрес обращение «сэр», в особенности от элегантного чиновника едва ли моложе меня. Усмехнувшись, я уселся в кожаное кресло напротив стола Беккета, скрестил ноги в прекрасно сшитых брюках и приготовился ждать.
Я не торопился. Был вторник, одиннадцать утра, делать мне было совершенно нечего – оставалось только купить заводной поезд для Джерри и заказать обратный билет в Австралию.
В кабинет Беккета не проникал даже малейший шум. Большая квадратная комната с высоким потолком была выкрашена в приятный бледно-зеленоватый цвет. Наверное, обстановка кабинета менялась в зависимости от служебного положения его владельца, но человеку со стороны трудно было решить, в какой степени его должны поразить большой ковер без ворса, явно не казенный абажур настольной лампы или кожаные, обитые медными гвоздями стулья. Чтобы разбираться в таких тонкостях, надо принадлежать к этому миру, быть своим.
Интересно, в чем состоит работа полковника Беккета? На меня он произвел впечатление человека, удалившегося от дел, можетбыть даже вышедшего на пенсию по состоянию здоровья – у него был такой болезненный вид. И на тебе – он, оказывается, не последний человек в министерстве обороны.
Октобер как-то упоминал, что во время войны Беккет ведал снабжением, причем был человеком достаточно компетентным, чтобы никогда не отправлять в армию одни левые сапоги или не те боеприпасы. Офицер по снабжению… Он снабдил меня Спаркинг Плагом и сведениями, благодаря которым я вышел на Эдамса и Хамбера. У него достаточно влияния в армии, чтобы срочно отправить одиннадцать молодых офицеров на поиски информации о скаковых лошадях. Хотел бы я знать, чем и кого он снабжает на самом деле?
Я вдруг вспомнил слова Октобера: «Нам пришла в голову эта идея насчет конюха…». Не «мне», а «нам». Теперь я убежден, что план был предложен не Октобером, а именно Беккетом; это объясняло и очевидное облегчение на лице Октобера, когда Беккет одобрил меня при нашей первой встрече.
Неспешно размышляя обо всем этом, я лениво наблюдал за двумя суетившимися на подоконнике голубями и спокойно ждал человека, компетентность которого обеспечила успех дела, чтобы попрощаться с ним.
Хорошенькая девушка постучала в дверь и вошла с подносом, на котором стояли кофейник, сливочник и светло-зеленая чашка с блюдцем. Мило улыбнувшись, она спросила, не нужно ли мне чего-нибудь еще, получила отрицательный ответ и удалилась грациозной походкой.
Моя левая рука уже вполне сносно заменяла правую. Я налил себе кофе без сливок и отхлебнул, наслаждаясь ароматом. В голове проплывали отрывочные картины последних дней.
Четыре ночи и три дня, сидя в тюремной камере, я пытался свыкнуться с мыслью, что убил Эдамса. Странно, хотя я допускал, что меня могут убить, мне почему-то ни разу не приходило в голову, что убийцей стану я. К этому – как, впрочем, и ко многому другому – я оказался совершенно неподготовлен. Не так-то просто перешагнуть через жизнь человека, пусть даже самого отвратительного и опасного.
За четыре ночи и три дня я постепенно пришел к выводу, что разного рода неудобства и унижения, причиняемые заключением в камере, могут быть вполне терпимыми, если относиться к ним спокойно, и почти с благодарностью вспоминал совет рыжего «не рыпаться».
Утром первого дня, после того как магистрат дал разрешение держать меня в полицейском участке семь дней, в камеру пришел врач и велел мне раздеться. Сам я не смог этого сделать, и ему пришлось мне помочь. Он равнодушно взглянул на обильно разбросанные по всему телу плоды стараний Эдамса и Хамбера, задал несколько вопросов и осмотрел мою правую руку, приобретшую сине-черный цвет от запястья почти до плеча. Несмотря на смягчающий эффект двух свитеров и куртки, кожа в том месте, куда угодила ножка стула, была разодрана. Врач помог мне одеться и с безразличным видом удалился. Я не поинтересовался его мнением, и он ничего мне не сказал.
Четыре ночи и три дня, час за томительным часом, я ждал. Думал об Эдамсе – живом и мертвом. Беспокоился о Хамбере. Представлял, как можно было бы сделать все по-другому. Привыкал к мысли, что не выйду отсюда без суда… а может, и вообще не выйду. Ждал, когда перестанут болеть синяки, и тщетно пытался удобно улечься на цементе. Считал количество кирпичей от пола до потолка и умножал на длину стены (минус дверь и окно). Думал о своей ферме, о сестрах и брате и о своей будущей жизни…
В понедельник утром раздался привычный уже скрип открываемой двери, но вместо полицейского в камере появился Октобер.
Я стоял, прислонившись к стене. Мы не виделись месяца три. Он окинул меня долгим взглядом и был явно потрясен моим диким видом.
– Дэниел, – наконец произнес он тихим и хриплым голосом.
Не хватало еще, чтобы он пожалел меня! Я засунул большой палец левой руки в карман, принял максимально небрежный вид и заставил себя ухмыльнуться.
– Привет, Эдуард.
Он с облегчением рассмеялся.
– Я вижу, вам все нипочем, – сказал он. Ну что ж… пусть он так думает.
– А вы не могли бы употребить свое влияние, чтобы я смог принять ванну?
– Обещаю и ванну и все, что захотите, как только вас освободят.
– Освободят? Насовсем?
– Насовсем, – кивнул он. – Они отказываются от обвинения. Мне не удалось скрыть своей радости.
Он иронически улыбнулся.
– Они решили, что не имеет смысла тратить общественные фонды и судить вас, все равно дело кончится полным оправданием. Убийство в целях самообороны, ничего незаконного.
– Я был убежден, что они мне не верят.
– Они проверили все факты. Ваши показания подтвердились и теперь совпадают с официальной версией.
– А Хамбер… в порядке?
– Кажется, вчера он пришел в сознание, но еще не может отвечать на вопросы. Вам разве не сообщили, что он вне опасности?
Я покачал головой.
– Тут народ не из болтливых. А как Элинор?
– Хорошо. Небольшая слабость, больше ничего.
– Мне страшно жаль, что она впуталась в эту историю. Это я во всем виноват.
– Нет, дорогой мой, она сама, – возразил он. – И вот еще что, Дэниел… насчет Пэтти… я вам такого наговорил…
– К черту все это, – прервал я. – Нечего ворошить старое. Когда вы сказали «освободят», вы имели в виду – сейчас, сию минуту?
– Да.
– В таком случае я бы хотел убраться отсюда немедленно. Вы ничего не имеете против?
Он огляделся кругом и непроизвольно поежился. Встретившись со мной глазами, он сказал извиняющимся тоном:
– Я не предполагал ничего подобного. Я слегка усмехнулся.
– Я тоже.
Мы отправились в Лондон – сначала машиной до Ньюкасла, а оттуда поездом. Из-за задержки в полиции, связанной с обсуждением некоторых формальностей (мне еще предстояло выступить свидетелем на следствии по делу о смерти Эдамса), вожделенную ванну пришлось отложить – иначе мы опоздали бы на экспресс Флайинг Скотсмен» [19], в котором у Октобера были заказаны места. Я не успел даже переодеться.
Войдя за Октобером в вагон-ресторан, я собрался было сесть напротив него, но тут официант схватил меня за локоть.
– Эй, ты, – грубо проговорил он, – выметайся отсюда! Здесь только для первого класса.
– У меня билет в первый класс, – мягко объяснил я.
– Да что ты? А ну-ка, покажи.
Я вынул из кармана кусочек белого картона. Он фыркнул и показал головой, что я могу сесть. Затем обратился к Октоберу:
– Если он будет вам мешать, сэр, вы только скажите мне, и я его быстренько выведу, с билетом он или без билета.
И он ушел, покачиваясь в такт движению поезда. Нечего и говорить, что весь вагон-ресторан немедленно повернулся, чтобы разглядеть наглеца. Я с улыбкой уселся напротив Октобера. У него был чрезвычайно смущенный вид.
– Не беспокойтесь за меня, – сказал я. – Я уже привык. – В эту минуту я осознал, что и в самом деле привык к подобному обращению и что меня это больше не волнует. – Но если хотите, можете делать вид, что не знаете меня. – Я открыл меню.
– Обижаете.
Я улыбнулся ему поверх меню.
– Хорошо.
– Ей-богу, Дэниел, вы неподражаемы. Вас можно сравнить только с Родди Беккетом.
– Мой дорогой Эдуард… разрешите предложить вам хлеб.
Он засмеялся, и мы продолжили свой путь в Лондон, вполне довольные друг другом, – самая странная на вид пара, чьи головы когда-либо покоились на крахмальных белых подголовниках поезда британской железной дороги.
Я налил себе еще кофе и взглянул на часы. Полковник Беккет опаздывал на двадцать минут. Голуби мирно сидели на подоконнике, а я поудобней устроился в кресле и с удовольствием вспомнил свой визит к парикмахеру Октобера, который подстриг мне волосы и сбрил наконец гнусные бачки. Сам парикмахер (кстати, потребовавший плату вперед) был удивлен достигнутым результатом.
– Ну вот, теперь мы больше похожи на джентльмена, а? Но я бы еще предложил… помыть голову.
Я с готовностью согласился на мытье головы, после которого граница чистоты прошла по середине моей шеи. Потом, в доме Октобера, я испытал фантастическое блаженство, шагнув из своего грязного барахла в большую горячую ванну, и удивление, облачившись в собственную одежду. Я посмотрел в зеркало – оттуда на меня глядел человек, приехавший из Австралии четыре месяца назад, человек в хорошем темно-сером костюме, белой рубашке и синем шелковом галстуке. По крайней мере, это была прежняя оболочка. Но внутри я уже не был прежним, и никогда не буду.
Я спустился вниз в малиновую гостиную, где Октобер торжественно обошел вокруг меня, протянул мне стакан сухого шерри и заявил:
– Невозможно поверить, что вы тот самый молодой бандит, с которым я ехал в поезде.
– Это я, – сухо заверил я, и он расхохотался.
Он усадил меня в кресло спиной к двери и пустился в светскую болтовню о лошадях, пока я потягивал шерри. Интересно, что у него на уме, подумал я, глядя, как он с каким-то неуверенным видом бродит вокруг камина.
Вскоре мое любопытство было разрешено. Дверь отворилась, он посмотрел поверх моего плеча и улыбнулся.
– Я хочу вас кое с кем познакомить, – сказал он.
Я встал и обернулся. У двери стояли Пэтти и Элинор. Вначале они меня не узнали. Пэтти протянула руку и вежливо произнесла: «Как поживаете?», очевидно ожидая, чтобы ее отец представил нас друг другу. Я взял ее за руку и подвел к креслу.
– Присядьте, – предложил я ей. – Вас ждет большое потрясение.
Если с Пэтти мы не встречались три месяца, то Элинор видела меня всего четыре дня назад, во время своего рокового визита к Хамберу. Она сказала с сомнением:
– Вы очень изменились… но вы Дэниел.
Я кивнул, и она залилась краской. Блестящие глаза Пэтти остановились на мне, ее розовый рот открылся.
– Так вы… это правда? Малыш Дэнни?
– Да.
– О-о! – Ее лицо, начиная с шеи, тоже отчаянно покраснело, но на сей раз это была краска стыда.
Октобер наблюдал за их замешательством.
– Так им и надо, – сказал он. – Будут знать, как устраивать людям неприятности.
– О нет! – воскликнул я. – Вы к ним несправедливы… и потом, вы же не все им обо мне рассказали?
– Не все, – признался он, начиная подозревать, что у его дочерей было больше причин краснеть, нежели он предполагал, и что задуманная им встреча-сюрприз приобрела несколько неожиданный характер.
– Тогда расскажите сейчас, а я пока пойду поговорю с Теренсом… И еще… Пэтти… Элинор… – Их удивило такое обращение. – Память у меня короткая и вообще неважная.
Когда я вернулся в гостиную, у девушек был подавленный вид, а Октобер с беспокойством наблюдал за ними. Я подумал, что отцы могут неумышленно причинить сильную боль своим дочерям.
– Не вешайте носа, – приободрил я их. – Если бы не вы, я бы в Англии со скуки умер.
– Вы вели себя гнусно, – с чувством сказала Пэтти, не желая признавать себя побежденной.
– Да… и очень сожалею об этом.
– Вы могли бы сказать нам, – упрекнула меня Элинор.
– Глупости, – вмешался Октобер. – Разве можно доверять языку Пэтти!
– Я понимаю… – медленно проговорила Элинор. – Да, я же не успела поблагодарить вас за… за то, что вы спасли меня. Доктор все рассказал мне. – Она снова покраснела.
– Спящая красавица, – улыбнулся я. – Вы были похожи на мою сестру.
– У вас есть сестра?
– Две, – сказал я. – Шестнадцать и семнадцать.
– А-а. – Она немного успокоилась. Октобер метнул на меня быстрый взгляд.
– Вы слишком великодушны, Дэниел. Одна из них заставила меня возненавидеть вас, другая чуть вас не убила, а вам хоть бы что!
– Именно так – хоть бы что. Давайте лучше забудем об этом.
Таким образом, несмотря на малообещающее начало, вечер все-таки прошел вполне сносно – девушки постепенно перестали смущаться, а под конец даже смогли смотреть мне в глаза, не краснея при этом. Когда они ушли спать, Октобер вытащил из внутреннего кармана листок бумаги и вручил его мне, не говоря ни слова. Я развернул листок – это был чек на десять тысяч фунтов. Куча нулей. Я молча смотрел на них. Потом медленно разорвал свое состояние пополам и положил обрывки в пепельницу.
– Большое спасибо, но я не могу это взять.
– Но вы выполнили работу, почему же вы отказываетесь от платы?
– Потому что… – Я остановился. Потому что… что? Я не мог подобрать подходящих слов. Мне хотелось сказать что-то вроде того, что я узнал больше, чем требовалось по контракту. Что я слишком много в это вложил. Что я убил человека. Во всяком случае, мне было невыносимо думать, что я возьму деньги за все, происшедшее со мной в эти месяцы.
– Должна же быть какая-то причина, – с некоторым раздражением настаивал Октобер.
– Ну, во-первых, честно говоря, я делал все это не из-за денег и не могу принять от вас такую сумму. Более того, когда я вернусь домой, я собираюсь вернуть вам остаток первых десяти тысяч.
– Нет-нет, – запротестовал он, – Вы их заработали и должны оставить себе. Подумайте о вашей семье!
– Все, что нужно моей семье, я заработаю продажей лошадей. Он загасил сигару.
– Вы возмутительно независимы. Просто не представляю, как вам удавалось так долго изображать из себя конюха! Если не ради денег, ради чего же вы все это делали?
Я поерзал в кресле – синяки все еще давали о себе знать.
– Да пожалуй, ради острых ощущений.
Дверь кабинета распахнулась, и в него неторопливо вошел Беккет. Я поднялся. Он протянул мне руку, а я, вспомнив слабость его пожатия, протянул ему свою. Он слегка сжал ее и тут же отпустил.
– Мы давно не виделись, мистер Роук.
– Больше трех месяцев, – согласился я.
– Вы закончили заезд.
Я с улыбкой покачал головой.
– Боюсь, что споткнулся на последнем препятствии.
Он снял пальто, повесил его на узловатую вешалку для шляп и размотал шерстяной шарф. Почти черный костюм подчеркивал его бледность и худобу, но глубоко посаженные, обведенные темными кругами глаза не потеряли своей всегдашней живости и проницательности. Он долго и пристально смотрел на меня.
– Садитесь, – сказал он, – и извините меня за опоздание. Вижу, что о вас позаботились в мое отсутствие.
– Да, спасибо.
Я снова опустился в кожаное кресло, а он занял свое место за столом. У его кресла были подлокотники и высокая спинка, и он тут же оперся на них локтями и головой.
– Я получил ваш отчет только в воскресенье утром, вернувшись в Лондон из Ньюбери. Он шел из Поссета два дня и попал ко мне домой в пятницу. Прочитав его, я немедленно позвонил в Слоу Эдуарду, но оказалось, что клейверингская полиция меня опередила. Тогда я сам позвонил в Клейверинг. Все воскресенье я обзванивал разные высокие инстанции, чтобы ускорить рассмотрение вашего дела, а утром в понедельник в кабинете директора государственного обвинения было окончательно решено, что вы невиновны.
– Я очень вам благодарен. Он задумчиво помолчал.
– Вы сами сделали больше для своего освобождения, чем мы с Эдуардом. Мы только подтвердили ваши слова и добились, чтобы вас отпустили на день-другой раньше. К тому времени клейверингская полиция уже произвела тщательный осмотр конторы, где все произошло, и нашла, что ваш рассказ полностью подтверждается фактами. Они также поговорили с врачом, лечившим Элинор, с самой Элинор, нашли сарай с огнеметом и телеграфировали вашему адвокату, чтобы он прислал им резюме вашего контракта с Эдуардом. Когда я с ними разговаривал, они уже были практически убеждены, что вы убили Эдамса в порядке самообороны. Полицейский врач – тот, что осматривал вас, – сразу подтвердил, что сила удара, пришедшегося на вашу правую руку, была достаточной, чтобы проломить вам череп. Он пришел к выводу, что удар был скользящий и потому повредил мышцы и сосуды, но не сломал кость и что вы действительно могли сесть на мотоцикл четверть часа спустя, если это было очень нужно.
– Вы знаете, – сказал я, – у меня было ощущение, что они вообще не обратили внимания на мои слова.
– М-м… Я говорил с одним человеком из уголовного розыска, который допрашивал вас в прошлый четверг. Он объяснил мне, что, во-первых, они были заранее настроены на вашу виновность, а во-вторых, вид у вас был ужасный. Вы рассказали им какую-то, на их взгляд, смехотворную историю, поэтому они сразу стали расставлять вам ловушки, пытаясь вас поймать. Им казалось, это не составит особого труда. Но не тут-то было – в конце концов им пришлось вам поверить.
– Почему же они мне об этом не сказали? – вздохнул я.
– Не в их привычках – они ребята упрямые.
– Мне тоже так показалось.
– Но так или иначе, вы живы и почти здоровы.
– О да!
Директор государственного обвинения – плавный прокурор.
– Полковник Беккет скоро будет, сэр. Он ненадолго вышел проконсультироваться с одним из своих коллег и попросил меня извиниться перед вами, если вы придете до его возвращения, и предложить вам что-нибудь выпить. Сигареты вот здесь, сэр.
– Спасибо, – улыбнулся я. – А можно попросить у вас кофе?
– Разумеется. Сейчас я кого-нибудь пошлю, минутку.
Он вышел, бесшумно притворив за собой дверь. Мне было непривычно и забавно снова слышать в свой адрес обращение «сэр», в особенности от элегантного чиновника едва ли моложе меня. Усмехнувшись, я уселся в кожаное кресло напротив стола Беккета, скрестил ноги в прекрасно сшитых брюках и приготовился ждать.
Я не торопился. Был вторник, одиннадцать утра, делать мне было совершенно нечего – оставалось только купить заводной поезд для Джерри и заказать обратный билет в Австралию.
В кабинет Беккета не проникал даже малейший шум. Большая квадратная комната с высоким потолком была выкрашена в приятный бледно-зеленоватый цвет. Наверное, обстановка кабинета менялась в зависимости от служебного положения его владельца, но человеку со стороны трудно было решить, в какой степени его должны поразить большой ковер без ворса, явно не казенный абажур настольной лампы или кожаные, обитые медными гвоздями стулья. Чтобы разбираться в таких тонкостях, надо принадлежать к этому миру, быть своим.
Интересно, в чем состоит работа полковника Беккета? На меня он произвел впечатление человека, удалившегося от дел, можетбыть даже вышедшего на пенсию по состоянию здоровья – у него был такой болезненный вид. И на тебе – он, оказывается, не последний человек в министерстве обороны.
Октобер как-то упоминал, что во время войны Беккет ведал снабжением, причем был человеком достаточно компетентным, чтобы никогда не отправлять в армию одни левые сапоги или не те боеприпасы. Офицер по снабжению… Он снабдил меня Спаркинг Плагом и сведениями, благодаря которым я вышел на Эдамса и Хамбера. У него достаточно влияния в армии, чтобы срочно отправить одиннадцать молодых офицеров на поиски информации о скаковых лошадях. Хотел бы я знать, чем и кого он снабжает на самом деле?
Я вдруг вспомнил слова Октобера: «Нам пришла в голову эта идея насчет конюха…». Не «мне», а «нам». Теперь я убежден, что план был предложен не Октобером, а именно Беккетом; это объясняло и очевидное облегчение на лице Октобера, когда Беккет одобрил меня при нашей первой встрече.
Неспешно размышляя обо всем этом, я лениво наблюдал за двумя суетившимися на подоконнике голубями и спокойно ждал человека, компетентность которого обеспечила успех дела, чтобы попрощаться с ним.
Хорошенькая девушка постучала в дверь и вошла с подносом, на котором стояли кофейник, сливочник и светло-зеленая чашка с блюдцем. Мило улыбнувшись, она спросила, не нужно ли мне чего-нибудь еще, получила отрицательный ответ и удалилась грациозной походкой.
Моя левая рука уже вполне сносно заменяла правую. Я налил себе кофе без сливок и отхлебнул, наслаждаясь ароматом. В голове проплывали отрывочные картины последних дней.
Четыре ночи и три дня, сидя в тюремной камере, я пытался свыкнуться с мыслью, что убил Эдамса. Странно, хотя я допускал, что меня могут убить, мне почему-то ни разу не приходило в голову, что убийцей стану я. К этому – как, впрочем, и ко многому другому – я оказался совершенно неподготовлен. Не так-то просто перешагнуть через жизнь человека, пусть даже самого отвратительного и опасного.
За четыре ночи и три дня я постепенно пришел к выводу, что разного рода неудобства и унижения, причиняемые заключением в камере, могут быть вполне терпимыми, если относиться к ним спокойно, и почти с благодарностью вспоминал совет рыжего «не рыпаться».
Утром первого дня, после того как магистрат дал разрешение держать меня в полицейском участке семь дней, в камеру пришел врач и велел мне раздеться. Сам я не смог этого сделать, и ему пришлось мне помочь. Он равнодушно взглянул на обильно разбросанные по всему телу плоды стараний Эдамса и Хамбера, задал несколько вопросов и осмотрел мою правую руку, приобретшую сине-черный цвет от запястья почти до плеча. Несмотря на смягчающий эффект двух свитеров и куртки, кожа в том месте, куда угодила ножка стула, была разодрана. Врач помог мне одеться и с безразличным видом удалился. Я не поинтересовался его мнением, и он ничего мне не сказал.
Четыре ночи и три дня, час за томительным часом, я ждал. Думал об Эдамсе – живом и мертвом. Беспокоился о Хамбере. Представлял, как можно было бы сделать все по-другому. Привыкал к мысли, что не выйду отсюда без суда… а может, и вообще не выйду. Ждал, когда перестанут болеть синяки, и тщетно пытался удобно улечься на цементе. Считал количество кирпичей от пола до потолка и умножал на длину стены (минус дверь и окно). Думал о своей ферме, о сестрах и брате и о своей будущей жизни…
В понедельник утром раздался привычный уже скрип открываемой двери, но вместо полицейского в камере появился Октобер.
Я стоял, прислонившись к стене. Мы не виделись месяца три. Он окинул меня долгим взглядом и был явно потрясен моим диким видом.
– Дэниел, – наконец произнес он тихим и хриплым голосом.
Не хватало еще, чтобы он пожалел меня! Я засунул большой палец левой руки в карман, принял максимально небрежный вид и заставил себя ухмыльнуться.
– Привет, Эдуард.
Он с облегчением рассмеялся.
– Я вижу, вам все нипочем, – сказал он. Ну что ж… пусть он так думает.
– А вы не могли бы употребить свое влияние, чтобы я смог принять ванну?
– Обещаю и ванну и все, что захотите, как только вас освободят.
– Освободят? Насовсем?
– Насовсем, – кивнул он. – Они отказываются от обвинения. Мне не удалось скрыть своей радости.
Он иронически улыбнулся.
– Они решили, что не имеет смысла тратить общественные фонды и судить вас, все равно дело кончится полным оправданием. Убийство в целях самообороны, ничего незаконного.
– Я был убежден, что они мне не верят.
– Они проверили все факты. Ваши показания подтвердились и теперь совпадают с официальной версией.
– А Хамбер… в порядке?
– Кажется, вчера он пришел в сознание, но еще не может отвечать на вопросы. Вам разве не сообщили, что он вне опасности?
Я покачал головой.
– Тут народ не из болтливых. А как Элинор?
– Хорошо. Небольшая слабость, больше ничего.
– Мне страшно жаль, что она впуталась в эту историю. Это я во всем виноват.
– Нет, дорогой мой, она сама, – возразил он. – И вот еще что, Дэниел… насчет Пэтти… я вам такого наговорил…
– К черту все это, – прервал я. – Нечего ворошить старое. Когда вы сказали «освободят», вы имели в виду – сейчас, сию минуту?
– Да.
– В таком случае я бы хотел убраться отсюда немедленно. Вы ничего не имеете против?
Он огляделся кругом и непроизвольно поежился. Встретившись со мной глазами, он сказал извиняющимся тоном:
– Я не предполагал ничего подобного. Я слегка усмехнулся.
– Я тоже.
Мы отправились в Лондон – сначала машиной до Ньюкасла, а оттуда поездом. Из-за задержки в полиции, связанной с обсуждением некоторых формальностей (мне еще предстояло выступить свидетелем на следствии по делу о смерти Эдамса), вожделенную ванну пришлось отложить – иначе мы опоздали бы на экспресс Флайинг Скотсмен» [19], в котором у Октобера были заказаны места. Я не успел даже переодеться.
Войдя за Октобером в вагон-ресторан, я собрался было сесть напротив него, но тут официант схватил меня за локоть.
– Эй, ты, – грубо проговорил он, – выметайся отсюда! Здесь только для первого класса.
– У меня билет в первый класс, – мягко объяснил я.
– Да что ты? А ну-ка, покажи.
Я вынул из кармана кусочек белого картона. Он фыркнул и показал головой, что я могу сесть. Затем обратился к Октоберу:
– Если он будет вам мешать, сэр, вы только скажите мне, и я его быстренько выведу, с билетом он или без билета.
И он ушел, покачиваясь в такт движению поезда. Нечего и говорить, что весь вагон-ресторан немедленно повернулся, чтобы разглядеть наглеца. Я с улыбкой уселся напротив Октобера. У него был чрезвычайно смущенный вид.
– Не беспокойтесь за меня, – сказал я. – Я уже привык. – В эту минуту я осознал, что и в самом деле привык к подобному обращению и что меня это больше не волнует. – Но если хотите, можете делать вид, что не знаете меня. – Я открыл меню.
– Обижаете.
Я улыбнулся ему поверх меню.
– Хорошо.
– Ей-богу, Дэниел, вы неподражаемы. Вас можно сравнить только с Родди Беккетом.
– Мой дорогой Эдуард… разрешите предложить вам хлеб.
Он засмеялся, и мы продолжили свой путь в Лондон, вполне довольные друг другом, – самая странная на вид пара, чьи головы когда-либо покоились на крахмальных белых подголовниках поезда британской железной дороги.
Я налил себе еще кофе и взглянул на часы. Полковник Беккет опаздывал на двадцать минут. Голуби мирно сидели на подоконнике, а я поудобней устроился в кресле и с удовольствием вспомнил свой визит к парикмахеру Октобера, который подстриг мне волосы и сбрил наконец гнусные бачки. Сам парикмахер (кстати, потребовавший плату вперед) был удивлен достигнутым результатом.
– Ну вот, теперь мы больше похожи на джентльмена, а? Но я бы еще предложил… помыть голову.
Я с готовностью согласился на мытье головы, после которого граница чистоты прошла по середине моей шеи. Потом, в доме Октобера, я испытал фантастическое блаженство, шагнув из своего грязного барахла в большую горячую ванну, и удивление, облачившись в собственную одежду. Я посмотрел в зеркало – оттуда на меня глядел человек, приехавший из Австралии четыре месяца назад, человек в хорошем темно-сером костюме, белой рубашке и синем шелковом галстуке. По крайней мере, это была прежняя оболочка. Но внутри я уже не был прежним, и никогда не буду.
Я спустился вниз в малиновую гостиную, где Октобер торжественно обошел вокруг меня, протянул мне стакан сухого шерри и заявил:
– Невозможно поверить, что вы тот самый молодой бандит, с которым я ехал в поезде.
– Это я, – сухо заверил я, и он расхохотался.
Он усадил меня в кресло спиной к двери и пустился в светскую болтовню о лошадях, пока я потягивал шерри. Интересно, что у него на уме, подумал я, глядя, как он с каким-то неуверенным видом бродит вокруг камина.
Вскоре мое любопытство было разрешено. Дверь отворилась, он посмотрел поверх моего плеча и улыбнулся.
– Я хочу вас кое с кем познакомить, – сказал он.
Я встал и обернулся. У двери стояли Пэтти и Элинор. Вначале они меня не узнали. Пэтти протянула руку и вежливо произнесла: «Как поживаете?», очевидно ожидая, чтобы ее отец представил нас друг другу. Я взял ее за руку и подвел к креслу.
– Присядьте, – предложил я ей. – Вас ждет большое потрясение.
Если с Пэтти мы не встречались три месяца, то Элинор видела меня всего четыре дня назад, во время своего рокового визита к Хамберу. Она сказала с сомнением:
– Вы очень изменились… но вы Дэниел.
Я кивнул, и она залилась краской. Блестящие глаза Пэтти остановились на мне, ее розовый рот открылся.
– Так вы… это правда? Малыш Дэнни?
– Да.
– О-о! – Ее лицо, начиная с шеи, тоже отчаянно покраснело, но на сей раз это была краска стыда.
Октобер наблюдал за их замешательством.
– Так им и надо, – сказал он. – Будут знать, как устраивать людям неприятности.
– О нет! – воскликнул я. – Вы к ним несправедливы… и потом, вы же не все им обо мне рассказали?
– Не все, – признался он, начиная подозревать, что у его дочерей было больше причин краснеть, нежели он предполагал, и что задуманная им встреча-сюрприз приобрела несколько неожиданный характер.
– Тогда расскажите сейчас, а я пока пойду поговорю с Теренсом… И еще… Пэтти… Элинор… – Их удивило такое обращение. – Память у меня короткая и вообще неважная.
Когда я вернулся в гостиную, у девушек был подавленный вид, а Октобер с беспокойством наблюдал за ними. Я подумал, что отцы могут неумышленно причинить сильную боль своим дочерям.
– Не вешайте носа, – приободрил я их. – Если бы не вы, я бы в Англии со скуки умер.
– Вы вели себя гнусно, – с чувством сказала Пэтти, не желая признавать себя побежденной.
– Да… и очень сожалею об этом.
– Вы могли бы сказать нам, – упрекнула меня Элинор.
– Глупости, – вмешался Октобер. – Разве можно доверять языку Пэтти!
– Я понимаю… – медленно проговорила Элинор. – Да, я же не успела поблагодарить вас за… за то, что вы спасли меня. Доктор все рассказал мне. – Она снова покраснела.
– Спящая красавица, – улыбнулся я. – Вы были похожи на мою сестру.
– У вас есть сестра?
– Две, – сказал я. – Шестнадцать и семнадцать.
– А-а. – Она немного успокоилась. Октобер метнул на меня быстрый взгляд.
– Вы слишком великодушны, Дэниел. Одна из них заставила меня возненавидеть вас, другая чуть вас не убила, а вам хоть бы что!
– Именно так – хоть бы что. Давайте лучше забудем об этом.
Таким образом, несмотря на малообещающее начало, вечер все-таки прошел вполне сносно – девушки постепенно перестали смущаться, а под конец даже смогли смотреть мне в глаза, не краснея при этом. Когда они ушли спать, Октобер вытащил из внутреннего кармана листок бумаги и вручил его мне, не говоря ни слова. Я развернул листок – это был чек на десять тысяч фунтов. Куча нулей. Я молча смотрел на них. Потом медленно разорвал свое состояние пополам и положил обрывки в пепельницу.
– Большое спасибо, но я не могу это взять.
– Но вы выполнили работу, почему же вы отказываетесь от платы?
– Потому что… – Я остановился. Потому что… что? Я не мог подобрать подходящих слов. Мне хотелось сказать что-то вроде того, что я узнал больше, чем требовалось по контракту. Что я слишком много в это вложил. Что я убил человека. Во всяком случае, мне было невыносимо думать, что я возьму деньги за все, происшедшее со мной в эти месяцы.
– Должна же быть какая-то причина, – с некоторым раздражением настаивал Октобер.
– Ну, во-первых, честно говоря, я делал все это не из-за денег и не могу принять от вас такую сумму. Более того, когда я вернусь домой, я собираюсь вернуть вам остаток первых десяти тысяч.
– Нет-нет, – запротестовал он, – Вы их заработали и должны оставить себе. Подумайте о вашей семье!
– Все, что нужно моей семье, я заработаю продажей лошадей. Он загасил сигару.
– Вы возмутительно независимы. Просто не представляю, как вам удавалось так долго изображать из себя конюха! Если не ради денег, ради чего же вы все это делали?
Я поерзал в кресле – синяки все еще давали о себе знать.
– Да пожалуй, ради острых ощущений.
Дверь кабинета распахнулась, и в него неторопливо вошел Беккет. Я поднялся. Он протянул мне руку, а я, вспомнив слабость его пожатия, протянул ему свою. Он слегка сжал ее и тут же отпустил.
– Мы давно не виделись, мистер Роук.
– Больше трех месяцев, – согласился я.
– Вы закончили заезд.
Я с улыбкой покачал головой.
– Боюсь, что споткнулся на последнем препятствии.
Он снял пальто, повесил его на узловатую вешалку для шляп и размотал шерстяной шарф. Почти черный костюм подчеркивал его бледность и худобу, но глубоко посаженные, обведенные темными кругами глаза не потеряли своей всегдашней живости и проницательности. Он долго и пристально смотрел на меня.
– Садитесь, – сказал он, – и извините меня за опоздание. Вижу, что о вас позаботились в мое отсутствие.
– Да, спасибо.
Я снова опустился в кожаное кресло, а он занял свое место за столом. У его кресла были подлокотники и высокая спинка, и он тут же оперся на них локтями и головой.
– Я получил ваш отчет только в воскресенье утром, вернувшись в Лондон из Ньюбери. Он шел из Поссета два дня и попал ко мне домой в пятницу. Прочитав его, я немедленно позвонил в Слоу Эдуарду, но оказалось, что клейверингская полиция меня опередила. Тогда я сам позвонил в Клейверинг. Все воскресенье я обзванивал разные высокие инстанции, чтобы ускорить рассмотрение вашего дела, а утром в понедельник в кабинете директора государственного обвинения было окончательно решено, что вы невиновны.
– Я очень вам благодарен. Он задумчиво помолчал.
– Вы сами сделали больше для своего освобождения, чем мы с Эдуардом. Мы только подтвердили ваши слова и добились, чтобы вас отпустили на день-другой раньше. К тому времени клейверингская полиция уже произвела тщательный осмотр конторы, где все произошло, и нашла, что ваш рассказ полностью подтверждается фактами. Они также поговорили с врачом, лечившим Элинор, с самой Элинор, нашли сарай с огнеметом и телеграфировали вашему адвокату, чтобы он прислал им резюме вашего контракта с Эдуардом. Когда я с ними разговаривал, они уже были практически убеждены, что вы убили Эдамса в порядке самообороны. Полицейский врач – тот, что осматривал вас, – сразу подтвердил, что сила удара, пришедшегося на вашу правую руку, была достаточной, чтобы проломить вам череп. Он пришел к выводу, что удар был скользящий и потому повредил мышцы и сосуды, но не сломал кость и что вы действительно могли сесть на мотоцикл четверть часа спустя, если это было очень нужно.
– Вы знаете, – сказал я, – у меня было ощущение, что они вообще не обратили внимания на мои слова.
– М-м… Я говорил с одним человеком из уголовного розыска, который допрашивал вас в прошлый четверг. Он объяснил мне, что, во-первых, они были заранее настроены на вашу виновность, а во-вторых, вид у вас был ужасный. Вы рассказали им какую-то, на их взгляд, смехотворную историю, поэтому они сразу стали расставлять вам ловушки, пытаясь вас поймать. Им казалось, это не составит особого труда. Но не тут-то было – в конце концов им пришлось вам поверить.
– Почему же они мне об этом не сказали? – вздохнул я.
– Не в их привычках – они ребята упрямые.
– Мне тоже так показалось.
– Но так или иначе, вы живы и почти здоровы.
– О да!
Директор государственного обвинения – плавный прокурор.