Гнедой был в хорошем настроении и дал мне об этом знать. Он терпеливо стоял, пока я манипулировал со стременами и поводьями, ждал, пока Джим в сбруйной разберется со шлемом. Джим настоял, чтобы я надел шлем, хотя он и был по размеру слишком мал.
Спина у гнедого была широкой. А я не сидел на лошади три с половиной недели. И если бы в то утро ему взбрело в голову, он мог бы умчаться со мной куда угодно. Не справившись с ним, я выглядел бы дураком. Но он пошел на тренировочное поле так спокойно, как старая рабочая лошадь.
Меня не порадовал его ход рысью, слишком неровный и бросавший всадника из стороны в сторону. Но легкий галоп искупил этот недостаток. Мы достигли гармонии в дальнем конце тренировочного поля, где земля немного понижалась. И первый отрезок возвращения галопом шел вверх по склону, что полезно для укрепления ног.
Работать с гнедым, когда он идет хафспид-галопом; все равно, что сидеть верхом на запущенной ракете. Мощный, целенаправленный, неотвлекавшийся. Чуть запыхавшись, я направил его к воротам, где ждал Джим.
— Ладно, — без оценки произнес он. — Теперь попробуйте другую.
Вторая лошадь — тоже гнедой мерин с черной гривой — выглядел более стройным. И меня поразило, что он казался настоящим лихачом в скорости по сравнению с тем, на котором я только что сидел верхом. Он выше нес голову, оживленнее себя вел и с большим нетерпением ждал, когда его выведут и он помчится своим маховым шагом. Но будет ли такой шаг сохраняться всю дистанцию — это было, пожалуй, сомнительно.
Всю дорогу к дальнему концу поля я простоял носками кроссовок в стременах. Рысь и легкий галоп прошли будто без меня. Эту лошадь не учили позволять всаднику мирно любоваться окрестными пейзажами. Этот парень выкормлен для скачек, и ничего больше его не интересует. В дальнем конце поля вместо того, чтобы спокойно повернуть, он, опустив плечо, сделал один из тех вихляющих пируэтов, при которых беззаботного жокея швыряет наземь. Я видел многих лошадей, которые проводят такой маневр. Меня и самого они сбрасывали со спины. Но я был готов, что гнедой попытается избавиться от меня. Не столько из враждебности, сколько от жажды галопировать.
Его хафспид-галоп к дому превратился в битву с моими руками. Всю дорогу он хотел мчаться гораздо быстрее. Я задумчиво спрыгнул на землю и повел его к Джиму, стоявшему у ворот.
— Ладно, — сказал он. — Какого вы хотите?
— М-м-м... — Я потрепал гнедому с черной гривой шею. Он энергично помотал красивой головой, без неодобрения и, как я догадался, с удовлетворением.
— Как насчет того, чтобы посмотреть племенные книги и формуляры за сандвичем в пабе? — предложили.
Я прекрасно освоил жизнь в пабах после трех с половиной недель, проведенных с отцом.
— Мне сказали, что я должен забрать мальчика-школьника, — засмеялся Джим. — Вы и есть тот самый мальчик-школьник?
— Я кончил школу в прошлом месяце.
— Ага. Это большая разница!
С добродушной иронией он собрал в доме Сталлуорти все необходимые документы, и мы поехали в местный паб, где его дружески встретили как постоянного посетителя. Мы сели на деревянную скамейку с высокой спинкой, и он положил на стол рядом с пивом (его) и диетической колой (моей) племенные книги и другие бумаги.
При выведении животных для стипль-чеза большое значение имеют производительницы. Кобыла, которая дала одного победителя, очень похоже, даст и других. Мать первого гнедого сама никогда не выигрывала, хотя два ее потомка побеждали. Сам гнедой не заканчивал скачки ближе, чем вторым.
Мать гнедого с черной гривой в скачках не участвовала, но все ее потомки, кроме первого жеребенка, побеждали. Сам гнедой с черной гривой выигрывал дважды. Обеим лошадям по восемь лет.
— Расскажите мне о них, — попросил я Джима. — Что мне нужно знать?
Если он получает комиссионные от продажи, конечно, он не собирается говорить мне абсолютную правду. Торговцы лошадьми пользуются такой же дурной славой, как и продавцы автомобилей.
— Почему их продают? — спросил я.
— Владельцам нужны деньги.
— Отец захочет получить свидетельство ветеринара.
— Я прослежу за этим. Какую лошадь вы хотите?
— Я поговорю с отцом и дам вам знать.
Джим криво усмехнулся. Так же как и ресницы, брови у него были белые.
Мне надо подружиться с ним, если я собираюсь часто приезжать сюда на тренировки. С отцовским хитрым политическим чутьем, как это ни печально, я намеренно начал хождение от двери к двери, чтобы убедить Джима голосовать за Бена. Мне пришло в голову, что, наверно, я научился некоторым предосудительным уловкам политиков, пока слушал признания о заботах и желаниях людей.
Джим, смеясь, рассказал мне, что он прибился к Сталлуорти, потому что не мог найти достойного сравнения с ним тренера с дочерью брачного возраста. Хорошо, что я не Ушер Рудд, подумал я.
Спенсер Сталлуорти, видимо, в воскресенье после обеда спал. И в тот день я его больше не видел. Джим к трем часам отвез меня назад в Эксетер.
Улыбаясь и дружески похлопывая по плечу, Джим вручил меня молчаливому шоферу в черной машине.
— Увидимся, — бросил он на прощание.
— Едва могу дождаться.
Будущее эффектно прояснилось. Отец все мои подростковые годы вместо того, чтобы давать каждый месяц на карманные расходы, присылал мне на Рождество кругленькую сумму, чтобы хватило на весь год. Поэтому у меня достаточно накоплено, чтобы платить за временное жилье, откуда можно на велосипеде ездить к Спенсеру Сталлуорти и мыслями погружаться в мир скачек.
Шофер привез меня не в штаб-квартиру, откуда забрал, а к игровому полю на окраине Хупуэстерна. Там, как оказалось, близилась к закрытию послеполуденная смесь праздника и политического митинга. Воздушные шары, всевозможные игрушки, яркие пластмассовые детские горки. И все вокруг запружено детьми (и их голосующими родителями). И торговые палатки, устроенные в кузовах машин, вроде бы распродали все, кроме уродливых ваз.
Раскрашенные плакаты обещали: «ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОТКРЫТИЕ. МИССИС ОРИНДА НЭГЛ. 3.00 и ДЖОРДЖ ДЖУЛИАРД. 3.15». В 5.30 они оба еще присутствовали и пожимали руки всем вокруг.
Драгоценная Полли увидела, что у ворот остановился черный лимузин, и по сухой пыльной траве заспешила ко мне с приветственными словами.
— С днем рождения, Бенедикт, счастья вам. Вы выбрали лошадь?
— Он вам сказал? — Я посмотрел через поле туда, где на «мыльном ящике» стоял отец, окруженный коллекционерами автографов.
— Он весь день витает в облаках, как воздушный змей. — Улыбка Полли стала шире на несколько дюймов. — Он говорил, что вначале привез вас в Хупуэстерн как витрину для кампании. И здесь впервые узнал вас. Он хотел подарить вам что-то такое, что бы вам понравилось, и поблагодарить за все, что вы сделали...
— Полли!
— Он сказал, что не понимал, как много для вас значит то, от чего он просил вас отказаться, — пойти в университет и бросить скачки. А вы не взбунтовались, не ушли и не проклинали его. Он хотел дать вам лучшее, что в его силах.
Я сглотнул.
Отец увидел меня с другого конца поля и помахал рукой. Полли и я пошли к нему и остановились за спинами соискателей автографов.
— Ну? — спросил он через их головы. — Тебе понравилась какая-нибудь?
Я не придумал подходящих слов. А он смотрел мне в лицо и улыбался тому, что прочел на нем. И вроде бы остался доволен моей потерей способности говорить. Он сошел с «мыльного ящика» и направился к нам, направо и налево подписывая книги и открытки. Наконец он приблизился на расстояние протянутой руки и остановился.
Мы с большим пониманием смотрели друг на друга.
— Ну, давайте, — нетерпеливо подтолкнула меня Полли, — обнимите его.
Но отец покачал головой, и я не дотронулся до него. Я понимал, что у нас нет традиции выражать чувства или приветствия. А до этого момента у нас и не было сильных обоюдных эмоций, которые хотелось бы выразить. Мы никогда не пожимали друг другу руки, не говоря уже об объятиях.
— Спасибо, — сказал я.
Короткое слово совсем не отражало моих чувств. Но он кивнул: достаточно.
— Мне надо поговорить с тобой об этом, — добавил я.
— Ты выбрал какую-нибудь?
— Более-менее, но сначала я хотел бы поговорить с тобой.
— Тогда за обедом. — Прекрасно.
Вполне оправившаяся Оринда тепло улыбалась мне. Макияж скрыл оставшиеся отметины. Потрясенная, испуганная женщина в забрызганной кровью одежде, — все перекрыла Жена Кандидата, фигура номер один при открытии праздников и естественная приманка всех камер и объективов.
— Бенедикт, да-а-а-агой! — По крайней мере у нее не было запретов на объятия, и она театрально обняла меня на потребу публике. Оринда пахла нежно и сладко. Сегодня она выбрала платье цвета меди с зелеными в тон глазам кружевами. А Полли рядом со мной оцепенела в доисторической реакция муравья на стрекозу или Марфы на Марию.
Драгоценная Полли. ДРАГОЦЕННАЯ Полли. Внешне я был слишком молод, чтобы выразить ей свое понимание и сочувствие. Я бы только оскорбил ее, если бы предложил утешение. У драгоценной Полли на губах виднелись остатки ужасной губной помады, на шее висело тяжелое ожерелье из янтарных бусин, а из-под платья грязновато-зеленого цвета выглядывали грубые сандалии из ремешков. Мне нравились обе женщины. Но, как свидетельствовали их туалеты, они никогда не будут нравиться друг другу.
Инстинктивно я посмотрел через плечо Оринды, ожидая увидеть за ее спиной вечного Анонимного Любовника на своем посту. Но Уайверн раз и навсегда покинул Хупуэстерн как дорогу к власти. На его месте за спиной Оринды грозно вырисовывался Леонард Китченс со слюнявой усмешкой под неконтролируемыми усами. За ним по пятам с мрачным видом тащилась миссис Китченс.
Ушер Рудд с обычной злобной назойливостью бродил по полю, стараясь поймать и сфотографировать людей в невыгодных для них позах. Интересно, когда он поймал мой взгляд, то притворился, что меня не видит, и моментально растворился в толпе. У меня не было иллюзий, будто он желает мне всего наилучшего.
Мервин Тэк, окруженный свитой преданных активистов, упорно твердил, что нынешний полдень принес успех. Он отвез отца и меня назад в «Спящий дракон». Четыре дня до выборов. Целая вечность, подумал я. За хорошим обедом в отдельной комнате отеля я рассказал отцу о двух лошадях Сталлуорти.
Флегматичный гнедой стайер и нервный спринтер с черной гривой.
— М-м-м... — протянул он, нахмурившись, — ты любишь скорость.
Возьми с черной гривой. В чем причина колебаний?
— Имя лошади, которую я хочу взять, может огорчить тебя. Я не могу изменить имя, это не разрешается, потому что он уже принимал участие в и скачках. Поэтому я не взял лошадь, не получив твоего согласия.
— Что же это за имя, которое может огорчить меня? — Отец вытаращил глаза.
— Будущее Сары, — после паузы ровным тоном произнес я.
— Бен!
— Его мать была Сара Джонс, а жеребец-производитель — Яркое Будущее. Для скакуна это хорошие производители.
— С черной гривой?..
— Нет, — возразил я. — Другой. Я хочу взять его. Он еще никогда не выигрывал, хотя приходил вторым. У новичка шире — лучше — выбор скачек.
И, кроме того, у него правильные чувства. Он смотрел мне вслед.
Отец рассеянно крошил хлеб.
— Ты, — наконец проговорил он, — ты буквально будущее Сары. Разреши мне сказать, что она была бы очень довольна. Утром я позвоню Сталлуорти.
С приближением дня выборов охота за голосами вовсе не потеряла темп.
Последние три дня лагерь Джулиарда провел в непрекращавшемся вихре. Я ездил на «рейнджровере» с утра до ночи. Три раза колесил по Куиндлу и его окрестностям. Я столько раз свинчивал и разбирал «мыльный ящик», что мог бы делать это во сне. Я нагружал и разгружал ящики с листовками. Я гугукал с младенцами и играл в мяч с дошкольниками, пожимал бесчисленные руки и улыбался, улыбался, улыбался. И с удовольствием думал о Будущем Сары. В среду, в последний вечер, отец пригласил помощников и активистов в «Спящий дракон» на ужин благодарности. Пол Бетьюн устраивал такой же ужин в зале ратуши.
Кавалькада Бетьюна несколько раз пересекала нашу дорогу. Их мегафоны громче, их цирк на колесах больше. Их транспорт не раскрашенный «рейнджровер», а сдвоенный автобус без крыши, одолженный у штаб-квартиры его партии.
Призывы Бетьюна повсюду следовали за ним. «Деннис Нэгл не знал жизни и был старомодным. Выберите Бетьюна, вашего земляка, знающего все о ваших проблемах».
Недавний опрос мнения избирателей показал, что Бетьюн на несколько пунктов впереди. Титмесс и Уистл вообще не упоминались.
«Газета Хупуэстерна» отметила окончание избирательной кампании, просто протрубив «Конец грязных махинаций», и болтала о «новой морали», не давая определения, что это такое. Редактору, инстинктивно поддерживавшему Бетьюна, пришлось прогнать Ушера Рудда. Но несмотря на это, и газета и снимки Рудда стали лучше продаваться, и каждый из них набирал очки в собственных целях. Редактор завяз в выдуманной им самим дилемме, с веселым изумлением подумал я. Отец благодарил своих верных работников.
— Что бы завтра ни случилось, — говорил он, — я хочу, чтобы вы знали, как высоко я ценю все, что вы сделали... время, которое вы отдали... неутомимую энергию... дружескую доброжелательность... Я благодарю нашего агента, Мервина, за отличное планирование кампании. Мы сделали все, что могли, чтобы донести взгляды нашей партии до самых отдаленных мест. А теперь решать избирателям.
Он поблагодарил Оринду за работу на его стороне. Огромная щедрость... проверенная преданность... Оринда, великолепная в золотых цепочках и изумрудно-зеленом, выглядела скромной и очаровательной.
Полли рядом со мной издала звук, близкий к тошноте. Я подавил дрожавшее во мне хихиканье.
— Не думайте, будто я забыла, — сурово проговорила она, — что это вы превратили Оринду из врага в ангела. Я терплю это только потому, что партийный центр хочет использовать таланты вашего отца. Помогите ему войти в парламент, сказали мне. Там более-менее так же, как и вы, сказали мне: поставьте его ноги на эскалатор, и он поднимется до самого верха.
Но кто-то, подумал я, пытался помешать, самому первому шагу. Вероятно, пытался. Пуля, восковая пробка, необъяснимый пожар. Если и правда кто-то хотел остановить его подобными способами, а не оставить решение до урны с бюллетенями... То кто? Пока ни один человек серьезно не искал ответа на этот вопрос.
Закончив речь, отец подошел к Полли и ко мне. Глаза его сияли от возбуждения. Весь организм жил единой целью. Строгие черты лица кричали о сильном разуме. Темные волосы курчавились здоровой животной энергией.
— Я выиграю дополнительные выборы, — широко улыбаясь, объявил он.
— Я выиграю. Я чувствую, что выиграю.
Его эйфория зажгла собравшихся верой в кандидата и продолжалась до завтрака на следующее утро. Мрачные мысли пришли со второй чашкой кофе. Он потерял целый час в сомнениях и угрызениях, упрекая себя, что мало работал и мог бы сделать больше.
— Ты выиграешь, — сказал я.
— Но опрос мнения...
— Люди, которые заполняют бланки опросов, не ходят на ленч в деревенские пабы.
— Прилив катится неправильным путем...
— Тогда возвращайся в Сити и делай еще одно состояние.
Он уставился на меня, потом засмеялся, и мы сделали тур по избирательным участкам. Там активисты у выхода беседовали с проголосовавшими и говорили ему, что шансы почти равные, но они не теряют надежды.
То здесь, то там мы встречались с Бетьюном, который выполнял ту же миссию и мучился теми же сомнениями. Он и отец были неукоснительно вежливы друг с другом.
Эта тревожное ожидание тянулось весь день и весь вечер. После недель хорошей погоды во второй половине дня начался дождь. Обе стороны считали, что это может быть катастрофой. Обе стороны думали, что это может дать им преимущество. Но дождь перестал, когда рабочие электролампового завода вышли после смены и завернули по пути домой к избирательным кабинам.
Избирательные участки закрылись в десять часов, и начался подсчет голосов.
Отец стоял у окна нашей спальни и смотрел на узорно выложенную камнями площадь и на сгоревшую крышу дома с эркерами напротив.
— Перестань волноваться, — сказал я. Будто он мог.
— Знаешь, есть «охотники за талантами». Вот меня и поймали. Ко мне пришли партийные лидеры и сказали, что они хотят использовать мои экономические умения на пользу стране. Что, если я обманул их?
— Не обманешь, — заверши я его.
— Они предложили мне место, переходящее от партии к партии, — он криво усмехнулся, — уверенные, что я сумею выиграть. Я был польщен. Это послужит мне уроком.
— Отец...
— Папа.
— О'кей, папа. Хорошие люди обычно проигрывают.
— Большое спасибо.
Немного спустя мы пошли через площадь к ратуше, где совсем не пахло покоем. Атмосфера наэлектризовалась, надежда и отчаяние сменяли друг друга.
Пол Бетьюн, окруженный толпой сторонников с розетками «Бетьюн» в петлицах, изо всех сил пытался улыбаться. Изабель Бетьюн в темно-коричневом платье старалась слиться с деревянными панелями.
Мервин рассеянно беседовал с агентом Бетьюна. Я готов держать пари, что ни один из них не слышал другого.
Ушер Рудд делал беспощадные снимки. Когда отец вошел, раздались легкие аплодисменты. И обе женщины, Полли (в розовато-сером) и Оринда (в драматически белом), проплыли через зал, чтобы лично поздороваться с ним.
— Джордж, да-а-а-агой, — пропела Оринда, подставляя гладкую щечку для поцелуя. — Вы знаете, Деннис с нами.
Джордж, да-а-а-агой, выглядел несколько обескураженно.
— Джордж, все идет хорошо, — начала свою партию Полли, придя ему на помощь. — Первые сообщения говорят, что город дал почти равное число голосов обоим кандидатам.
Подсчет продолжался под строжайшим наблюдением всех заинтересованных групп. Но даже те, кто считал крестики, не могли еще назвать победителя.
Отец и Пол Бетьюн выглядели спокойными, но отнюдь такими не были.
Зал постепенно наполнялся сторонниками обеих партий. После полуночи, ближе к часу, на подиуме, светясь фальшивыми улыбками, появились четыре кандидата и их ближайшие помощники. Пол Бетьюн раздраженно оглядывался в поисках жены. Но она успешно спряталась в толпе. Оринда стояла на подиуме рядом с отцом с правой стороны. Это ни у кого не вызывало вопросов. Хотя Полли внизу возле меня дымилась от гнева. Мол, это я должен там стоять, а не эта... эта... Ей не хватало слов.
Потом отец сказал мне, что кандидатам шепнули результат, прежде чем его обнародовать. Наверно, поэтому никто не разразился слезами. Но, глядя из зала, по их лицам мы об этом не догадывались.
Наконец уполномоченный по выборам (его функция — объявлять результат) прошел к центру сцены. Постучал по микрофону, чтобы убедиться в его исправности (микрофон работал). Улыбнулся в телевизионные камеры и без необходимости попросил тишины.
Он растягивал момент своей важности. Оглядел подиум, будто хотел убедиться, что там присутствуют все, кто должен быть. И в конце концов медленно, в тишине, нарушаемой только ударами сердца, прочел результат. По алфавиту. Бетьюн... тысячи. Джулиард... тысячи. Титмесс... сотни. Уистл... 69.
Потребовалось целое мгновение, чтобы осмыслить цифры. И, поглядев на предварительное оживление внизу, уполномоченный по выборам закончил свою партию.
— Таким образом, избран Джордж Джулиард...
Остальное утонуло в приветственных криках.
— Он выиграл с преимуществом всего в две тысячи, — пояснила Полли.
— Черт возьми, хорошо сработано.
Полли поцеловала меня.
На сцене Оринда громко чмокнула нового члена парламента. Это для драгоценной Полли было уже слишком. Она оставила меня и пошла к нему.
Вместо нее у своего локтя я обнаружил несчастную, печальную Изабель Бетьюн.
— Посмотрите на эту ведьму возле вашего отца. У нее такой вид, будто это она завоевала голоса.
— Будьте справедливой, она помогала.
— Она бы сама никогда не выиграла. Это ваш отец победил на выборах.
А мой Пол проиграл. Он безусловно проиграл. Ваш отец никогда не упоминал ту историю с фотографией. Ни разу. Хотя мог бы это сделать. Но публика такие истории не забывает. Знаете, грязь прилипает.
— Миссис Бетьюн...
— Пол уже третий раз борется за место в парламенте, — безнадежно проговорила она. — Прошлые два раза он знал, что проиграет Деннису Нэглу.
Но теперь партия сказала, он должен выиграть, потому что на недавних дополнительных выборах маятник качнулся в нашу пользу. И еще потому, что ваша партия не выставила Оринду, а привезла чужого, не местного кандидата. Партия никогда больше не выставит кандидатуру Пола. В этот раз получилось хуже всего, потому что все было на его стороне. Это вина ужасного Ушера Рудда. Я могла бы убить его... — Она уткнулась лицом в платок, словно хотела закрыться от мира, и, поглаживая мою руку, пробормотала:
— Никогда не забуду вашу доброту.
А там наверху, на сцене, с по-прежнему самодовольным видом стоял ее тупой муж.
Месяц назад я понятия не имел о существовании Бетьюнов, подумал я. Не видел, как расцветает драгоценная Полли. Не слышал об Оринде или об Алдерни Уайверне. Не встречал миссис Китченс и ее фанатичного отвратительного Леонарда. Не знал толстенького деятельного Мервина и не подозревал о существовании Кристэл. Меня не интересуют фамилии Фейт, Мардж и Лаванды. Но совершенно определенно, я никогда не забуду подлого рыжего террориста, чья высшая радость в жизни вынюхать тайные удовольствия человека для того, чтобы придавить его. Бобби Ушера, проклятого Рудда.
Глава 9
Спина у гнедого была широкой. А я не сидел на лошади три с половиной недели. И если бы в то утро ему взбрело в голову, он мог бы умчаться со мной куда угодно. Не справившись с ним, я выглядел бы дураком. Но он пошел на тренировочное поле так спокойно, как старая рабочая лошадь.
Меня не порадовал его ход рысью, слишком неровный и бросавший всадника из стороны в сторону. Но легкий галоп искупил этот недостаток. Мы достигли гармонии в дальнем конце тренировочного поля, где земля немного понижалась. И первый отрезок возвращения галопом шел вверх по склону, что полезно для укрепления ног.
Работать с гнедым, когда он идет хафспид-галопом; все равно, что сидеть верхом на запущенной ракете. Мощный, целенаправленный, неотвлекавшийся. Чуть запыхавшись, я направил его к воротам, где ждал Джим.
— Ладно, — без оценки произнес он. — Теперь попробуйте другую.
Вторая лошадь — тоже гнедой мерин с черной гривой — выглядел более стройным. И меня поразило, что он казался настоящим лихачом в скорости по сравнению с тем, на котором я только что сидел верхом. Он выше нес голову, оживленнее себя вел и с большим нетерпением ждал, когда его выведут и он помчится своим маховым шагом. Но будет ли такой шаг сохраняться всю дистанцию — это было, пожалуй, сомнительно.
Всю дорогу к дальнему концу поля я простоял носками кроссовок в стременах. Рысь и легкий галоп прошли будто без меня. Эту лошадь не учили позволять всаднику мирно любоваться окрестными пейзажами. Этот парень выкормлен для скачек, и ничего больше его не интересует. В дальнем конце поля вместо того, чтобы спокойно повернуть, он, опустив плечо, сделал один из тех вихляющих пируэтов, при которых беззаботного жокея швыряет наземь. Я видел многих лошадей, которые проводят такой маневр. Меня и самого они сбрасывали со спины. Но я был готов, что гнедой попытается избавиться от меня. Не столько из враждебности, сколько от жажды галопировать.
Его хафспид-галоп к дому превратился в битву с моими руками. Всю дорогу он хотел мчаться гораздо быстрее. Я задумчиво спрыгнул на землю и повел его к Джиму, стоявшему у ворот.
— Ладно, — сказал он. — Какого вы хотите?
— М-м-м... — Я потрепал гнедому с черной гривой шею. Он энергично помотал красивой головой, без неодобрения и, как я догадался, с удовлетворением.
— Как насчет того, чтобы посмотреть племенные книги и формуляры за сандвичем в пабе? — предложили.
Я прекрасно освоил жизнь в пабах после трех с половиной недель, проведенных с отцом.
— Мне сказали, что я должен забрать мальчика-школьника, — засмеялся Джим. — Вы и есть тот самый мальчик-школьник?
— Я кончил школу в прошлом месяце.
— Ага. Это большая разница!
С добродушной иронией он собрал в доме Сталлуорти все необходимые документы, и мы поехали в местный паб, где его дружески встретили как постоянного посетителя. Мы сели на деревянную скамейку с высокой спинкой, и он положил на стол рядом с пивом (его) и диетической колой (моей) племенные книги и другие бумаги.
При выведении животных для стипль-чеза большое значение имеют производительницы. Кобыла, которая дала одного победителя, очень похоже, даст и других. Мать первого гнедого сама никогда не выигрывала, хотя два ее потомка побеждали. Сам гнедой не заканчивал скачки ближе, чем вторым.
Мать гнедого с черной гривой в скачках не участвовала, но все ее потомки, кроме первого жеребенка, побеждали. Сам гнедой с черной гривой выигрывал дважды. Обеим лошадям по восемь лет.
— Расскажите мне о них, — попросил я Джима. — Что мне нужно знать?
Если он получает комиссионные от продажи, конечно, он не собирается говорить мне абсолютную правду. Торговцы лошадьми пользуются такой же дурной славой, как и продавцы автомобилей.
— Почему их продают? — спросил я.
— Владельцам нужны деньги.
— Отец захочет получить свидетельство ветеринара.
— Я прослежу за этим. Какую лошадь вы хотите?
— Я поговорю с отцом и дам вам знать.
Джим криво усмехнулся. Так же как и ресницы, брови у него были белые.
Мне надо подружиться с ним, если я собираюсь часто приезжать сюда на тренировки. С отцовским хитрым политическим чутьем, как это ни печально, я намеренно начал хождение от двери к двери, чтобы убедить Джима голосовать за Бена. Мне пришло в голову, что, наверно, я научился некоторым предосудительным уловкам политиков, пока слушал признания о заботах и желаниях людей.
Джим, смеясь, рассказал мне, что он прибился к Сталлуорти, потому что не мог найти достойного сравнения с ним тренера с дочерью брачного возраста. Хорошо, что я не Ушер Рудд, подумал я.
Спенсер Сталлуорти, видимо, в воскресенье после обеда спал. И в тот день я его больше не видел. Джим к трем часам отвез меня назад в Эксетер.
Улыбаясь и дружески похлопывая по плечу, Джим вручил меня молчаливому шоферу в черной машине.
— Увидимся, — бросил он на прощание.
— Едва могу дождаться.
Будущее эффектно прояснилось. Отец все мои подростковые годы вместо того, чтобы давать каждый месяц на карманные расходы, присылал мне на Рождество кругленькую сумму, чтобы хватило на весь год. Поэтому у меня достаточно накоплено, чтобы платить за временное жилье, откуда можно на велосипеде ездить к Спенсеру Сталлуорти и мыслями погружаться в мир скачек.
Шофер привез меня не в штаб-квартиру, откуда забрал, а к игровому полю на окраине Хупуэстерна. Там, как оказалось, близилась к закрытию послеполуденная смесь праздника и политического митинга. Воздушные шары, всевозможные игрушки, яркие пластмассовые детские горки. И все вокруг запружено детьми (и их голосующими родителями). И торговые палатки, устроенные в кузовах машин, вроде бы распродали все, кроме уродливых ваз.
Раскрашенные плакаты обещали: «ТОРЖЕСТВЕННОЕ ОТКРЫТИЕ. МИССИС ОРИНДА НЭГЛ. 3.00 и ДЖОРДЖ ДЖУЛИАРД. 3.15». В 5.30 они оба еще присутствовали и пожимали руки всем вокруг.
Драгоценная Полли увидела, что у ворот остановился черный лимузин, и по сухой пыльной траве заспешила ко мне с приветственными словами.
— С днем рождения, Бенедикт, счастья вам. Вы выбрали лошадь?
— Он вам сказал? — Я посмотрел через поле туда, где на «мыльном ящике» стоял отец, окруженный коллекционерами автографов.
— Он весь день витает в облаках, как воздушный змей. — Улыбка Полли стала шире на несколько дюймов. — Он говорил, что вначале привез вас в Хупуэстерн как витрину для кампании. И здесь впервые узнал вас. Он хотел подарить вам что-то такое, что бы вам понравилось, и поблагодарить за все, что вы сделали...
— Полли!
— Он сказал, что не понимал, как много для вас значит то, от чего он просил вас отказаться, — пойти в университет и бросить скачки. А вы не взбунтовались, не ушли и не проклинали его. Он хотел дать вам лучшее, что в его силах.
Я сглотнул.
Отец увидел меня с другого конца поля и помахал рукой. Полли и я пошли к нему и остановились за спинами соискателей автографов.
— Ну? — спросил он через их головы. — Тебе понравилась какая-нибудь?
Я не придумал подходящих слов. А он смотрел мне в лицо и улыбался тому, что прочел на нем. И вроде бы остался доволен моей потерей способности говорить. Он сошел с «мыльного ящика» и направился к нам, направо и налево подписывая книги и открытки. Наконец он приблизился на расстояние протянутой руки и остановился.
Мы с большим пониманием смотрели друг на друга.
— Ну, давайте, — нетерпеливо подтолкнула меня Полли, — обнимите его.
Но отец покачал головой, и я не дотронулся до него. Я понимал, что у нас нет традиции выражать чувства или приветствия. А до этого момента у нас и не было сильных обоюдных эмоций, которые хотелось бы выразить. Мы никогда не пожимали друг другу руки, не говоря уже об объятиях.
— Спасибо, — сказал я.
Короткое слово совсем не отражало моих чувств. Но он кивнул: достаточно.
— Мне надо поговорить с тобой об этом, — добавил я.
— Ты выбрал какую-нибудь?
— Более-менее, но сначала я хотел бы поговорить с тобой.
— Тогда за обедом. — Прекрасно.
Вполне оправившаяся Оринда тепло улыбалась мне. Макияж скрыл оставшиеся отметины. Потрясенная, испуганная женщина в забрызганной кровью одежде, — все перекрыла Жена Кандидата, фигура номер один при открытии праздников и естественная приманка всех камер и объективов.
— Бенедикт, да-а-а-агой! — По крайней мере у нее не было запретов на объятия, и она театрально обняла меня на потребу публике. Оринда пахла нежно и сладко. Сегодня она выбрала платье цвета меди с зелеными в тон глазам кружевами. А Полли рядом со мной оцепенела в доисторической реакция муравья на стрекозу или Марфы на Марию.
Драгоценная Полли. ДРАГОЦЕННАЯ Полли. Внешне я был слишком молод, чтобы выразить ей свое понимание и сочувствие. Я бы только оскорбил ее, если бы предложил утешение. У драгоценной Полли на губах виднелись остатки ужасной губной помады, на шее висело тяжелое ожерелье из янтарных бусин, а из-под платья грязновато-зеленого цвета выглядывали грубые сандалии из ремешков. Мне нравились обе женщины. Но, как свидетельствовали их туалеты, они никогда не будут нравиться друг другу.
Инстинктивно я посмотрел через плечо Оринды, ожидая увидеть за ее спиной вечного Анонимного Любовника на своем посту. Но Уайверн раз и навсегда покинул Хупуэстерн как дорогу к власти. На его месте за спиной Оринды грозно вырисовывался Леонард Китченс со слюнявой усмешкой под неконтролируемыми усами. За ним по пятам с мрачным видом тащилась миссис Китченс.
Ушер Рудд с обычной злобной назойливостью бродил по полю, стараясь поймать и сфотографировать людей в невыгодных для них позах. Интересно, когда он поймал мой взгляд, то притворился, что меня не видит, и моментально растворился в толпе. У меня не было иллюзий, будто он желает мне всего наилучшего.
Мервин Тэк, окруженный свитой преданных активистов, упорно твердил, что нынешний полдень принес успех. Он отвез отца и меня назад в «Спящий дракон». Четыре дня до выборов. Целая вечность, подумал я. За хорошим обедом в отдельной комнате отеля я рассказал отцу о двух лошадях Сталлуорти.
Флегматичный гнедой стайер и нервный спринтер с черной гривой.
— М-м-м... — протянул он, нахмурившись, — ты любишь скорость.
Возьми с черной гривой. В чем причина колебаний?
— Имя лошади, которую я хочу взять, может огорчить тебя. Я не могу изменить имя, это не разрешается, потому что он уже принимал участие в и скачках. Поэтому я не взял лошадь, не получив твоего согласия.
— Что же это за имя, которое может огорчить меня? — Отец вытаращил глаза.
— Будущее Сары, — после паузы ровным тоном произнес я.
— Бен!
— Его мать была Сара Джонс, а жеребец-производитель — Яркое Будущее. Для скакуна это хорошие производители.
— С черной гривой?..
— Нет, — возразил я. — Другой. Я хочу взять его. Он еще никогда не выигрывал, хотя приходил вторым. У новичка шире — лучше — выбор скачек.
И, кроме того, у него правильные чувства. Он смотрел мне вслед.
Отец рассеянно крошил хлеб.
— Ты, — наконец проговорил он, — ты буквально будущее Сары. Разреши мне сказать, что она была бы очень довольна. Утром я позвоню Сталлуорти.
С приближением дня выборов охота за голосами вовсе не потеряла темп.
Последние три дня лагерь Джулиарда провел в непрекращавшемся вихре. Я ездил на «рейнджровере» с утра до ночи. Три раза колесил по Куиндлу и его окрестностям. Я столько раз свинчивал и разбирал «мыльный ящик», что мог бы делать это во сне. Я нагружал и разгружал ящики с листовками. Я гугукал с младенцами и играл в мяч с дошкольниками, пожимал бесчисленные руки и улыбался, улыбался, улыбался. И с удовольствием думал о Будущем Сары. В среду, в последний вечер, отец пригласил помощников и активистов в «Спящий дракон» на ужин благодарности. Пол Бетьюн устраивал такой же ужин в зале ратуши.
Кавалькада Бетьюна несколько раз пересекала нашу дорогу. Их мегафоны громче, их цирк на колесах больше. Их транспорт не раскрашенный «рейнджровер», а сдвоенный автобус без крыши, одолженный у штаб-квартиры его партии.
Призывы Бетьюна повсюду следовали за ним. «Деннис Нэгл не знал жизни и был старомодным. Выберите Бетьюна, вашего земляка, знающего все о ваших проблемах».
Недавний опрос мнения избирателей показал, что Бетьюн на несколько пунктов впереди. Титмесс и Уистл вообще не упоминались.
«Газета Хупуэстерна» отметила окончание избирательной кампании, просто протрубив «Конец грязных махинаций», и болтала о «новой морали», не давая определения, что это такое. Редактору, инстинктивно поддерживавшему Бетьюна, пришлось прогнать Ушера Рудда. Но несмотря на это, и газета и снимки Рудда стали лучше продаваться, и каждый из них набирал очки в собственных целях. Редактор завяз в выдуманной им самим дилемме, с веселым изумлением подумал я. Отец благодарил своих верных работников.
— Что бы завтра ни случилось, — говорил он, — я хочу, чтобы вы знали, как высоко я ценю все, что вы сделали... время, которое вы отдали... неутомимую энергию... дружескую доброжелательность... Я благодарю нашего агента, Мервина, за отличное планирование кампании. Мы сделали все, что могли, чтобы донести взгляды нашей партии до самых отдаленных мест. А теперь решать избирателям.
Он поблагодарил Оринду за работу на его стороне. Огромная щедрость... проверенная преданность... Оринда, великолепная в золотых цепочках и изумрудно-зеленом, выглядела скромной и очаровательной.
Полли рядом со мной издала звук, близкий к тошноте. Я подавил дрожавшее во мне хихиканье.
— Не думайте, будто я забыла, — сурово проговорила она, — что это вы превратили Оринду из врага в ангела. Я терплю это только потому, что партийный центр хочет использовать таланты вашего отца. Помогите ему войти в парламент, сказали мне. Там более-менее так же, как и вы, сказали мне: поставьте его ноги на эскалатор, и он поднимется до самого верха.
Но кто-то, подумал я, пытался помешать, самому первому шагу. Вероятно, пытался. Пуля, восковая пробка, необъяснимый пожар. Если и правда кто-то хотел остановить его подобными способами, а не оставить решение до урны с бюллетенями... То кто? Пока ни один человек серьезно не искал ответа на этот вопрос.
Закончив речь, отец подошел к Полли и ко мне. Глаза его сияли от возбуждения. Весь организм жил единой целью. Строгие черты лица кричали о сильном разуме. Темные волосы курчавились здоровой животной энергией.
— Я выиграю дополнительные выборы, — широко улыбаясь, объявил он.
— Я выиграю. Я чувствую, что выиграю.
Его эйфория зажгла собравшихся верой в кандидата и продолжалась до завтрака на следующее утро. Мрачные мысли пришли со второй чашкой кофе. Он потерял целый час в сомнениях и угрызениях, упрекая себя, что мало работал и мог бы сделать больше.
— Ты выиграешь, — сказал я.
— Но опрос мнения...
— Люди, которые заполняют бланки опросов, не ходят на ленч в деревенские пабы.
— Прилив катится неправильным путем...
— Тогда возвращайся в Сити и делай еще одно состояние.
Он уставился на меня, потом засмеялся, и мы сделали тур по избирательным участкам. Там активисты у выхода беседовали с проголосовавшими и говорили ему, что шансы почти равные, но они не теряют надежды.
То здесь, то там мы встречались с Бетьюном, который выполнял ту же миссию и мучился теми же сомнениями. Он и отец были неукоснительно вежливы друг с другом.
Эта тревожное ожидание тянулось весь день и весь вечер. После недель хорошей погоды во второй половине дня начался дождь. Обе стороны считали, что это может быть катастрофой. Обе стороны думали, что это может дать им преимущество. Но дождь перестал, когда рабочие электролампового завода вышли после смены и завернули по пути домой к избирательным кабинам.
Избирательные участки закрылись в десять часов, и начался подсчет голосов.
Отец стоял у окна нашей спальни и смотрел на узорно выложенную камнями площадь и на сгоревшую крышу дома с эркерами напротив.
— Перестань волноваться, — сказал я. Будто он мог.
— Знаешь, есть «охотники за талантами». Вот меня и поймали. Ко мне пришли партийные лидеры и сказали, что они хотят использовать мои экономические умения на пользу стране. Что, если я обманул их?
— Не обманешь, — заверши я его.
— Они предложили мне место, переходящее от партии к партии, — он криво усмехнулся, — уверенные, что я сумею выиграть. Я был польщен. Это послужит мне уроком.
— Отец...
— Папа.
— О'кей, папа. Хорошие люди обычно проигрывают.
— Большое спасибо.
Немного спустя мы пошли через площадь к ратуше, где совсем не пахло покоем. Атмосфера наэлектризовалась, надежда и отчаяние сменяли друг друга.
Пол Бетьюн, окруженный толпой сторонников с розетками «Бетьюн» в петлицах, изо всех сил пытался улыбаться. Изабель Бетьюн в темно-коричневом платье старалась слиться с деревянными панелями.
Мервин рассеянно беседовал с агентом Бетьюна. Я готов держать пари, что ни один из них не слышал другого.
Ушер Рудд делал беспощадные снимки. Когда отец вошел, раздались легкие аплодисменты. И обе женщины, Полли (в розовато-сером) и Оринда (в драматически белом), проплыли через зал, чтобы лично поздороваться с ним.
— Джордж, да-а-а-агой, — пропела Оринда, подставляя гладкую щечку для поцелуя. — Вы знаете, Деннис с нами.
Джордж, да-а-а-агой, выглядел несколько обескураженно.
— Джордж, все идет хорошо, — начала свою партию Полли, придя ему на помощь. — Первые сообщения говорят, что город дал почти равное число голосов обоим кандидатам.
Подсчет продолжался под строжайшим наблюдением всех заинтересованных групп. Но даже те, кто считал крестики, не могли еще назвать победителя.
Отец и Пол Бетьюн выглядели спокойными, но отнюдь такими не были.
Зал постепенно наполнялся сторонниками обеих партий. После полуночи, ближе к часу, на подиуме, светясь фальшивыми улыбками, появились четыре кандидата и их ближайшие помощники. Пол Бетьюн раздраженно оглядывался в поисках жены. Но она успешно спряталась в толпе. Оринда стояла на подиуме рядом с отцом с правой стороны. Это ни у кого не вызывало вопросов. Хотя Полли внизу возле меня дымилась от гнева. Мол, это я должен там стоять, а не эта... эта... Ей не хватало слов.
Потом отец сказал мне, что кандидатам шепнули результат, прежде чем его обнародовать. Наверно, поэтому никто не разразился слезами. Но, глядя из зала, по их лицам мы об этом не догадывались.
Наконец уполномоченный по выборам (его функция — объявлять результат) прошел к центру сцены. Постучал по микрофону, чтобы убедиться в его исправности (микрофон работал). Улыбнулся в телевизионные камеры и без необходимости попросил тишины.
Он растягивал момент своей важности. Оглядел подиум, будто хотел убедиться, что там присутствуют все, кто должен быть. И в конце концов медленно, в тишине, нарушаемой только ударами сердца, прочел результат. По алфавиту. Бетьюн... тысячи. Джулиард... тысячи. Титмесс... сотни. Уистл... 69.
Потребовалось целое мгновение, чтобы осмыслить цифры. И, поглядев на предварительное оживление внизу, уполномоченный по выборам закончил свою партию.
— Таким образом, избран Джордж Джулиард...
Остальное утонуло в приветственных криках.
— Он выиграл с преимуществом всего в две тысячи, — пояснила Полли.
— Черт возьми, хорошо сработано.
Полли поцеловала меня.
На сцене Оринда громко чмокнула нового члена парламента. Это для драгоценной Полли было уже слишком. Она оставила меня и пошла к нему.
Вместо нее у своего локтя я обнаружил несчастную, печальную Изабель Бетьюн.
— Посмотрите на эту ведьму возле вашего отца. У нее такой вид, будто это она завоевала голоса.
— Будьте справедливой, она помогала.
— Она бы сама никогда не выиграла. Это ваш отец победил на выборах.
А мой Пол проиграл. Он безусловно проиграл. Ваш отец никогда не упоминал ту историю с фотографией. Ни разу. Хотя мог бы это сделать. Но публика такие истории не забывает. Знаете, грязь прилипает.
— Миссис Бетьюн...
— Пол уже третий раз борется за место в парламенте, — безнадежно проговорила она. — Прошлые два раза он знал, что проиграет Деннису Нэглу.
Но теперь партия сказала, он должен выиграть, потому что на недавних дополнительных выборах маятник качнулся в нашу пользу. И еще потому, что ваша партия не выставила Оринду, а привезла чужого, не местного кандидата. Партия никогда больше не выставит кандидатуру Пола. В этот раз получилось хуже всего, потому что все было на его стороне. Это вина ужасного Ушера Рудда. Я могла бы убить его... — Она уткнулась лицом в платок, словно хотела закрыться от мира, и, поглаживая мою руку, пробормотала:
— Никогда не забуду вашу доброту.
А там наверху, на сцене, с по-прежнему самодовольным видом стоял ее тупой муж.
Месяц назад я понятия не имел о существовании Бетьюнов, подумал я. Не видел, как расцветает драгоценная Полли. Не слышал об Оринде или об Алдерни Уайверне. Не встречал миссис Китченс и ее фанатичного отвратительного Леонарда. Не знал толстенького деятельного Мервина и не подозревал о существовании Кристэл. Меня не интересуют фамилии Фейт, Мардж и Лаванды. Но совершенно определенно, я никогда не забуду подлого рыжего террориста, чья высшая радость в жизни вынюхать тайные удовольствия человека для того, чтобы придавить его. Бобби Ушера, проклятого Рудда.
Глава 9
Итак, отец отправился в Вестминстер, а я — в Эксетер. И друг о друге мы знали не из живого сиюминутного переживания, а из спокойного, наполненного картинами воспоминания о прошлом.
Иногда я неделями не видел его, но теперь мы часто разговаривали по телефону. Парламент еще находился на летних каникулах. Он так же войдет туда как новичок, как и я, когда начнется мой первый семестр.
Тем временем под критическим наблюдением Сталлуорти я каждое утро ездил на тренировки с Будущим Сары. И это не выглядело так плохо, как бывало у Вивиана Дэрриджа. Когда я спросил у Сталлуорти, пошлет ли он гнедого на скачки, чтобы я мог в них участвовать, на любые скачки, какие будут, он избрал неприметный стипль-чез в Уинкэнтоне в четверг. При этом он заметил, что надеется — я оправдаю затраты. Отцу придется заплатить за транспортировку лошади, за специальные подковы для скачек, не говоря уже о плате за участие. Радость и чувство вины смешались во мне, когда ехал с Джимом в его машине в Уинкэнтон, где он сделал заявку на участие и оседлал лошадь. И потом я видел, что он с таким же недоверием воспринял мою победу, как и я сам, когда миновал линию финиша первым.
— Он летел! — воскликнул я, потрясенный и удивленный, снимая седло на площадке для победителя.
— Классный конь.
— Да, я видел.
Джим не выражал особенного энтузиазма. Как я потом открыл, причина коренилась в том, что он не сделал ставку на гнедого, потому что не верил в нашу победу. И Сталлуорти тоже не слишком обрадовался.
— Вы выбросили на ветер лучшую победу лошади. Где ваш здравый смысл?
Если бы я хоть на ми-лугу подумал, что вы вырветесь вперед, когда упал фаворит, я бы сказал, что надо держать гнедого на жестких поводьях, чтобы в следующий раз мы могли поставить на него деньги конюшни. Не могу представить, что скажет вам отец.
— Хорошо сработано, — сказал отец.
— Но никто не ставил на эту...
— Не слушай Сталлуорти. Слушай меня. Лошадь твоя, и делай то, что тебе нравится. Если можешь — выигрывай. И не думай, что я не ставлю на тебя. У меня есть договор с букмекером, что, где бы и когда бы ты ни участвовал в скачках, я всегда ставлю на тебя начальную ставку. Вчера я на тебе выиграл двадцать к одному... Я даже выучил жаргон скачек! Всегда стремись к победе. Понял?
— Да, — вяло промямлил я.
— И меня вовсе не огорчит, если ты проиграешь из-за того, что другая лошадь быстрее. Только соблюдай правила и не сломай себе шею.
— О'кей.
— Ты хочешь чего-то еще?
— М-м-м...
— Ты ничего не добьешься, если боишься сказать мне.
— Не то чтобы боюсь... — протянул я.
— Тогда что?
— М-м-м... Ты не позвонишь Сталлуорти? Не попросишь его на будущей неделе послать твою лошадь на стипль-чез новичков в Ньютон-Эббот? Он заявил гнедого, но теперь не хочет, чтобы он участвовал. Сталлуорти говорит, мол, слишком скоро. Он говорит, что лошади придется нести пять штрафных фунтов пенальти, потому что я вчера выиграл на нем.
— А ему придется?
— Да. Но до начала занятий не так много скачек, подходящих скачек, на которых я могу работать с гнедым. Сталлуорти хочет выигрывать, а я хочу просто участвовать в скачках.
— Да. Знаю. — Он помолчал. — Я договорюсь насчет Ньютон-Эббота.
Что-нибудь еще?
— Только... спасибо.
— Передай мой поклон Будущему Сары. — Из трубки донесся его смех.
Чувствуя себя немного глупо, я передал поклон гнедому. Хотя вообще-то у меня появилась привычка разговаривать с ним. Иногда громко, если мы одни, иногда мысленно. Хотя я работал с очень многими лошадьми, он был первым, с кем я общался каждый день. Он прекрасно подходил мне и по размеру, и по моему жокейскому умению. Несомненно, он узнавал меня. И вроде бы чуть ли не облегченно вздыхал, когда я появлялся утром, чтобы забрать его на тренировки. Мы выиграли заезд в Уинкэнтоне, потому что знали и доверяли друг другу.
Иногда я неделями не видел его, но теперь мы часто разговаривали по телефону. Парламент еще находился на летних каникулах. Он так же войдет туда как новичок, как и я, когда начнется мой первый семестр.
Тем временем под критическим наблюдением Сталлуорти я каждое утро ездил на тренировки с Будущим Сары. И это не выглядело так плохо, как бывало у Вивиана Дэрриджа. Когда я спросил у Сталлуорти, пошлет ли он гнедого на скачки, чтобы я мог в них участвовать, на любые скачки, какие будут, он избрал неприметный стипль-чез в Уинкэнтоне в четверг. При этом он заметил, что надеется — я оправдаю затраты. Отцу придется заплатить за транспортировку лошади, за специальные подковы для скачек, не говоря уже о плате за участие. Радость и чувство вины смешались во мне, когда ехал с Джимом в его машине в Уинкэнтон, где он сделал заявку на участие и оседлал лошадь. И потом я видел, что он с таким же недоверием воспринял мою победу, как и я сам, когда миновал линию финиша первым.
— Он летел! — воскликнул я, потрясенный и удивленный, снимая седло на площадке для победителя.
— Классный конь.
— Да, я видел.
Джим не выражал особенного энтузиазма. Как я потом открыл, причина коренилась в том, что он не сделал ставку на гнедого, потому что не верил в нашу победу. И Сталлуорти тоже не слишком обрадовался.
— Вы выбросили на ветер лучшую победу лошади. Где ваш здравый смысл?
Если бы я хоть на ми-лугу подумал, что вы вырветесь вперед, когда упал фаворит, я бы сказал, что надо держать гнедого на жестких поводьях, чтобы в следующий раз мы могли поставить на него деньги конюшни. Не могу представить, что скажет вам отец.
— Хорошо сработано, — сказал отец.
— Но никто не ставил на эту...
— Не слушай Сталлуорти. Слушай меня. Лошадь твоя, и делай то, что тебе нравится. Если можешь — выигрывай. И не думай, что я не ставлю на тебя. У меня есть договор с букмекером, что, где бы и когда бы ты ни участвовал в скачках, я всегда ставлю на тебя начальную ставку. Вчера я на тебе выиграл двадцать к одному... Я даже выучил жаргон скачек! Всегда стремись к победе. Понял?
— Да, — вяло промямлил я.
— И меня вовсе не огорчит, если ты проиграешь из-за того, что другая лошадь быстрее. Только соблюдай правила и не сломай себе шею.
— О'кей.
— Ты хочешь чего-то еще?
— М-м-м...
— Ты ничего не добьешься, если боишься сказать мне.
— Не то чтобы боюсь... — протянул я.
— Тогда что?
— М-м-м... Ты не позвонишь Сталлуорти? Не попросишь его на будущей неделе послать твою лошадь на стипль-чез новичков в Ньютон-Эббот? Он заявил гнедого, но теперь не хочет, чтобы он участвовал. Сталлуорти говорит, мол, слишком скоро. Он говорит, что лошади придется нести пять штрафных фунтов пенальти, потому что я вчера выиграл на нем.
— А ему придется?
— Да. Но до начала занятий не так много скачек, подходящих скачек, на которых я могу работать с гнедым. Сталлуорти хочет выигрывать, а я хочу просто участвовать в скачках.
— Да. Знаю. — Он помолчал. — Я договорюсь насчет Ньютон-Эббота.
Что-нибудь еще?
— Только... спасибо.
— Передай мой поклон Будущему Сары. — Из трубки донесся его смех.
Чувствуя себя немного глупо, я передал поклон гнедому. Хотя вообще-то у меня появилась привычка разговаривать с ним. Иногда громко, если мы одни, иногда мысленно. Хотя я работал с очень многими лошадьми, он был первым, с кем я общался каждый день. Он прекрасно подходил мне и по размеру, и по моему жокейскому умению. Несомненно, он узнавал меня. И вроде бы чуть ли не облегченно вздыхал, когда я появлялся утром, чтобы забрать его на тренировки. Мы выиграли заезд в Уинкэнтоне, потому что знали и доверяли друг другу.