— Да, я согласен, — подтвердил я. Теперь мне предстояло колесить по переговорам. Больше четырнадцати миль. В Хупуэстерн. Я размышлял о Хэдсоне Херсте. Гадкий утенок, с помощью бритвы и ножниц превращенный в лебедя. По телевидению он выглядел ловким, убежденным и считывал свои речи с телесуфлера. Никакого внутреннего огня. Марионетка. А за веревочки дергал Алдерни Уайверн. Но как доказать? Как остановить его? Нападение на Алдерни Уайверна уничтожит нападавшего. Это я хорошо понимал. Вся история замусорена жалобами потерпевших поражение нападавших.
Я добрался до Хупуэстерна в полдень и поставил машину на стоянке позади старой штаб-квартиры партии. Полли рассказывала мне, что благотворительная организация, владевшая сдвоенным сгоревшим зданием с эркерами по фасаду, предпочла восстановить дом таким же, каким он был. С окнами, выходящими на площадь, узорно замощенную камнями, и с офисами в передней и задней частях дома. Когда я вошел со стоянки в офис, то заметил, что он отличался от прежнего только тяжелыми огнеупорными дверями и рядом ярко-красных огнетушителей.
В офисе меня приветствовал Мервин Тэк. Его обуревало двойное чувство.
Он раскинул руки, точно хотел обнять меня, а в глазах вспыхнула озабоченность.
— Бенедикт! — Он стал еще толще. Еще круглее.
— Привет, Мервин.
С чувством неловкости он пожал мне руку и оглянулся. У него на столе лежали обе газеты: «Крик!» и «Газета Хупуэстерна».
— Я не ждал вас, — пробормотал Мервин.
— Правда. Простите. Я думал, отец звонил вам. Он хотел предупредить, что не сможет приехать на уик-энд и вести «операцию» утреннего приема посетителей. — Обычно по субботам избиратели приходят в штаб-квартиру с жалобами. — По-моему, вы прекрасно справитесь без него.
И действительно, отец был занят в Лондоне тайными встречами за ленчем и неофициальными обедами, торопливыми секретными собраниями, обещаниями и переговорами. Короче, подковерными маневрами, связанными с передачей власти. Я надеялся и верил, что А. Л. Уайверн будет полностью занят тем же самым.
Молодая женщина, сидевшая за компьютером, встала, искренне обрадовавшись мне.
— Бенедикт!
— Кристэл? — неуверенно проговорил я.
— Я так рада вас видеть, — воскликнула она, обходя стол и целуя меня. — Прошел целый век с тех пор, как вы были здесь.
С ней тоже произошли большие изменения. Теперь она не выглядела худой и озабоченной. Кристэл превратилась в кругленькую и уверенную особу. И я заметил у нее на пальце обручальное кольцо. Они принесли мне кофе и рассказывали местные новости. А я с интересом читал, что сделала «Газета Хупуэстерна» с публикацией «Крика!»: «Несправедливое нападение на нашего члена парламента путем обвинений его сына. Ни слова правды в их утверждениях... шокирующее... клеветническое... опровержение и извинение готовятся к следующему номеру».
— Подзаголовок к статье говорит, что Ушер Рудд, — показал мне Мервин, — «Мелкий злобный болван».
— Вообще-то, — начал я, когда перекипело их негодование, — я приехал в надежде повидаться с Ориндой. Но ее телефон не отвечает.
— Ох, боже мой, — воскликнула Кристэл, — ее нет в городе. Она уехала на уик-энд и вернется только в понедельник.
Они не знали, куда она уехала. Я составил короткий список лиц, с которыми наметил встретиться. Мервин помог с адресами. Он даже знал, где найти Изабель Бетьюн в Уэльсе, живущую у сестры. И когда я позвонил, она не только оказалась дома, но и обрадовалась встрече со мной. Во второй половине дня я поехал в Кардифф и обнаружил, что помолодевшая жена Пола Бетьюна живет в пригороде в уютном доме с террасой.
Я никогда прежде не видел ее счастливой. Она превратилась в совершенно другую женщину. Серые морщины тревоги разгладились, лицо налилось цветом и напоминало персик и сливки. Между тем это она воскликнула:
— Как вы изменились! Вы стали старше.
— Это бывает.
Ее сестра ушла за покупками. Мы сидели с Изабель вдвоем, и я слушал полезные для меня воспоминания о том, как Ушер Рудд выследил связь ее мужа с любовницей.
— Ушер Рудд лишь раскопал подробности и написал, устроив сенсацию.
Но это вина Пола. Мужчины такие грязные дураки. Он признался мне, даже расплакавшись под конец, что хвастался любовницей. Хвастался. Можете представить? Какому-то незнакомому человеку, с которым играл в гольф. Пол сказал, мол, у него есть связь, о которой жена не знает. И хихикал. Хихикал. Можете поверить? А этот незнакомец оказался таинственным инкогнито, который всегда крутился возле Нэглов и обычно играл с Деннисом в гольф.
— Его фамилия Уайверн.
— Да, теперь я знаю. Когда Деннис умер, этот Уайверн хотел укрепить позиции Оринды, чтобы ее наверняка избрали, и устроил игру в гольф с Полом.
Он хотел нащупать, где у Пола слабина. Я ненавидела Ушера Рудда. Но я ничего не понимала, пока не избрали вашего отца, а Полу не дали отставку. Тогда он и рассказал мне, что произошло. В то время я была сломлена. А теперь мне все равно. Разве это не странно?
— Как ваши сыновья?
— Они служат в армии, — засмеялась она. — Это для них самое лучшее место. Иногда присылают мне открытки. Вы единственный, кто был добр ко мне в те дни.
Я попрощался, поцеловав ее сливочно-персиковую щечку, и усталый поехал в Хупуэстерн. Переночевал в доме Полли и съел банку консервированных креветок из ее холодильника.
В субботу утром я поехал в полицейский участок и спросил, могу ли видеть детектива-сержанта Джо Дюка, чья мать водит школьный автобус. С вопрошающим видом появился Джо Дюк.
— Сын Джорджа. Джулиарда? Вы выглядите старше.
Джо Дюк по-прежнему оставался сержантом, но его мать больше не водила школьный автобус. «Она занимается кроликами», — сказал он и повел меня в маленькую, голую комнату для допросов. Джо объяснил, что он старший офицер на дежурстве и поэтому не может покинуть участок.
— Знаю ли я, что вы могли погибнуть во время пожара? — задумчиво повторят он мой вопрос. — Это случилось пять лет назад.
— Даже больше. Но у вас должно быть досье, — заметил я.
— Мне не нужно досье. Большинство ночных пожаров возникает от сигарет или короткого замыкания. Но никто из вас не курил, и проводка в доме была обновлена. Нужно для этого досье?
— Нет.
Преданный своей работе Джо выглядел лет на тридцать, с широким лицом, дорсетским выговором и реалистичным отношением к человеческим проступкам.
— Эми иногда позволяла бездомным ночевать над благотворительной лавкой. Но не в ту ночь, утверждает она. Хотя это официальная и самая простая версия причины пожара. Считают, что бродяга зажег в благотворительной лавке свечи, нечаянно опрокинул их и потом убежал. По правде говоря, чепуха. Пожарные склонны думать, что огонь начался в благотворительной лавке. Дверь там не закрыли на засов, и оба нижних помещения были обиты и перегорожены сухим старым деревом. Сейчас дом перестроили, заменив дерево кирпичом и бетоном и поставив сигнализацию, реагирующую на дым. Кстати, наверно, вы слышали версию, что чокнутый Леонард Китченс поджег дом, чтобы напугать вашего отца и освободить место члена парламента для Оринды Нэгл.
— Слышал. Что вы о ней думаете?
— Ведь сейчас это не имеет значения, правда?
— И все же...
— По-моему, это сделал он. Я допрашивал его, знаете? Но у нас нет доказательств.
— А что насчет ружья в желобе «Спящего дракона»?
— Никто не знает, кто его туда спрятал.
— Леонард Китченс?
— Он клянется, что не делал этого. И к тому же он неуклюжий и медлительный. Нужно быть быстрым и ловким, чтобы так высоко положить ружье.
— Вам удалось узнать, откуда взялось это ружье?
— Нет, мы ничего не узнали, — признался он. — Они все одинаковые.
Это допотопные ружья времен повозок, запряженных ослами. В те времена на них выписывали лицензии, запирали, считали, но это в прошлом... и воровали... — Он пожал плечами. — Не похоже, чтобы из него кого-то убили.
— Какое наказание за умышленное убийство? — спросил я.
— Вы имеете в виду намеренную попытку, которая не удалась?
— М-м-м.
— Такое же, как и за убийство.
— Десять фунтов пенальти?
— Десять лет, — сказал он.
Из полицейского участка я выехал на кольцевую дорогу и остановился на переднем дворе ремонтной мастерской Бэзила Рудда. Я поднялся по ступенькам в его офис со стеклянными стенами и понимающие посмотрел вниз на полупустую рабочую площадку. Ведь это субботнее утро.
— Простите, — пробормотал он, не поднимая головы. — По субботам мы закрываем в полдень. До понедельника мы ничего не сможем для вас сдергать.
Он по-прежнему был таким же похожим на своего кузена. Рыжий, веснушчатый, задиристый.
— Мне не нужно ремонтировать машину, — бросил я. — Мне нужен Ушер Рудд.
Такое впечатление, будто я воткнул в него иголку. Он вздернул голову и затараторил:
— Кто вы? Зачем он вам понадобился?
Я объяснил ему, кто я и зачем мне нужен его кузен. И потом напомнил о сомнительной пробке картера в «рейнджровере». Но у него только смутно что-то всплыло в памяти. Хотя он прекрасно понимал, какой политический вред можно причинить отцу, опозорив сына. На столе у него лежал экземпляр «Крика!», естественно, открытый на центральных страницах.
— Это я, — заметил я, показывая на снимок жокея. — Ваш кузен лжет.
«Газета Хупуэстерна» еще раньше уволила его за ложь, а теперь я сделаю все, кто в моих силах, чтобы окончательно дискредитировать его — закрыть все двери, как говорят на газетном языке, за бесчестное поведение. Так где он?
— Откуда я знаю? — беспомощно огрызнулся Бэзил Рудд.
— Найдите его, — с нажимом произнес я. — Вы Рудд. Кто-то в клане Руддов должен знать, где находится их самый печально известный сын.
— Он не принес нам ничего, кроме неприятностей...
— Найдите его, — перебил я Бэзила Рудда, — и ваши неприятности могут кончиться.
— На это понадобятся века. А вам будет стоить денег, — проворчал он, протягивая руку к трубке.
— Я оплачу ваши телефонные счета, — пообещал я. — Когда найдете его, оставьте ваше сообщение на автоответчике в штаб-квартире отца. Вот номер. — Я протянул ему карточку. — Не теряйте времени. Это срочно.
Затем я направился в «Спящий дракон», чтобы встретиться с управляющим. Он начал работать там незадолго перед дополнительными выборами. И, вероятно, поэтому вполне удовлетворительно и ясно помнил ту ночь, когда кто-то стрелял по узорно выложенным камням площади. Он сказал мне, что для него великая честь такие отношения с отцом, когда они называют друг друга по имени.
— В ту ночь так много людей входило и выходило из отеля, а я едва начал узнавать своих посетителей. Кто-то у меня в офисе оставил набор клюшек для гольфа. Потом мне сказали, что это клюшки Денниса Нэгла. Но ведь бедняжка умер, и я не знал, что с ними делать. Я предложил взять их миссис Нэгл. А она сказала, что ей кажется, они принадлежат другу ее мужа, мистеру Уайверну. И я отдал их ему. — Он нахмурился. — Это было так давно. Боюсь, не смогу быть вам полезным.
Расставшись с ним, я поднялся в маленький холл над главным вестибюлем и снова смотрел на узорно вымощенную камнем площадь, где в первую ночь отцу и мне повезло не быть подстреленными. Клюшки для гольфа...
В конце утра, занятого приемом посетителей, Мервин Тэк рассказал, где я найду Леонарда и миссис Китченс. И во второй половине субботнего дня без энтузиазма я подъехал к их солидному, почти отдельному, только одной стеной соединенному с соседним, дому на окраине города. И дом, свидетельствующий об отсутствии воображения, и скучно упорядоченный палисадник перед ним все говорило о благосостоянии. И никаких признаков маниакального поджигателя. Я позвонил, миссис Китченс открыла дверь и с минуту сомневалась, пока не узнала меня.
— К сожалению, Леонарда нет дома, — сказала она.
По-прежнему обширная леди провела меня в гостиную, где воздух пах так, будто сюда неделями никто не входил, и откровенно с горечью начала радоваться, что ее Леонарду Оринда вскружила голову.
— Тогда мой Леонард сделал бы для этой женщины все. Он и сейчас сделал бы все.
— М-м-м, — начал я, — вспоминая тот пожар пять лет назад в штаб-квартире партии.
— Леонард говорил, что он этого не делал, — перебила меня миссис Китченс.
— А вы думаете?..
— Это сделал старый дурак, — она опять не дала мне договорить. — Я знаю. Но никому, кроме вас, не собираюсь признаваться. Понимаете, это Уайверн надоумил его. И совершенно зря. Потому что ваш отец лучше для страны, чем могла бы быть Оринда. Сегодня это каждый видит.
— Люди говорят, — осторожно начал я, — что Леонард стрелял в моего отца, а потом спрятал ружье в желобе «Спящего дракона».
Неуклюжая, обширная, несчастная миссис Китченс ничего об этом не слышала.
— Мой Леонард не отличит один конец ружья от другого!
— А разве он не меняет масло в своей машине?
— Он может заставить расти цветы. — Она выглядела крайне изумленной. — А больше он ни в чем не смыслит.
Я оставил бедную миссис Китченс горевать над неудавшимся браком и снова заночевал в доме Полли.
Почти все воскресенье я просидел один в штаб-квартире партии. Бэзил Рудд в достаточной мере не любит кузена и поможет разыскать его. Так мне хотелось думать. И я ждал. Звонок раздался почти в шесть вечера. Я поднял трубку.
— Это вы хотите знать, где найти Бобби Ушера Рудда? — спросят голос явно не Бэзила Рудда.
— Да, — ответил я. — А вы кто?
— И на пенни не имеет значения, кто я. Он всюду сует нос. Из-за него от меня ушла жена и я потерял детей. Если вы хотите пришпилить этого подонка, Ушера Рудда, то в этот самый момент он в офисе «Газеты Хупуэстерна».
Информатор резко бросил трубку. Ушер Рудд оказался чуть ли не у моих дверей. Я ожидал долгой погони, но офис и типография «Газеты» — чуть-чуть проехать по дороге. Я запер штаб-квартиру партии, вскочил в машину и помчался так, будто за мной гналась вся преисподняя. Благо в воскресенье движение на улицах было небольшим. Теперь, когда я нашел Ушера Рудда, нельзя его упустить.
Он все еще был в «Газете» и в самом разгаре яростной ругани с Сэмсоном Фрэзером. Когда я вошел в кабинет редактора, они замолчали, проглотив обжигающие фразы на полуслове. Оба знали, кто я.
Бобби Ушер Рудд буквально онемел. В выражении Сэмсона Фрэзера смешались удовольствие, понимание и облегчение.
— Бобби клянется, что история про наркотики правда, — сказал он.
— Бобби готов клясться, что его мать шимпанзе.
Дрожавший палец Ушера Рудда ткнулся в номер «Газеты» за четверг, который лежал на столе Сэмсона Фрэзера. Наконец к нему вернулся голос, охрипший от бешенства.
— Знаете, что вы сделали? — Он обращался ко мне, а не к Сэмсону Фрэзеру. — Вы заставили их выставить меня из «Крика!». Вы так сильно напугали Руфуса Кроссмида и владельцев, что они больше не рискуют печатать мои материалы. А их проклятый еженедельник из-за меня с каждым годом продавался все лучше и лучше... Это чертовски НЕСПРАВЕДЛИВО. А сейчас они говорят, что над ними смеется вся пресса, напечатали фальшивую историю о парне, чей отец может стать премьер-министром. Они говорят, что я своей историей выстрелил по заказчику. Мол, она поможет Джорджу Джулиарду, а не прикончит его. Откуда мне было знать? Это зверски несправедливо.
— Вы же видели, что Вивиан Дэрридж не понимает, что говорит, — с горечью напомнил я ему.
— Надо слушать именно тех людей, которые не понимают, что говорят.
Откровенное признание, выболтанное в ярости, пролило свет на загадку успеха Ушера Рудда.
— В тот день в Куиндле, когда я впервые встретил вас, вы уже пытались накопать что-то скандальное об отце, — заметил я.
— Нет.
— Он хочет каждого замазать грязью, — добавил Сэмсон. Я покачал головой.
— Кто приказал вам атаковать моего отца? — спросил я.
— Мне не нужно приказывать.
Хотя я и не кричал, голос звучал громко, а обвинения ясно.
— Вы всю жизнь с детства крутитесь среди машин. Это вы готовили аварию «рейнджровера», машины моего отца, заткнув вместо пробки картер свечой?
— Что?
— Это вы? Кто предложил вам это сделать?
— Я не отвечаю на ваши чертовы вопросы. На столе у Сэмсона Фрэзера зазвонил телефон. Он поднял трубку, недолго послушал и, сказав «о'кей», снова положил ее.
Ушер Рудд, конечно, знал газетное дело и подозрительно спросил у редактора:
— Вы сказали «о'кей», чтобы начинали печатать?
— Да.
Тут Ушер Рудд так разъярился, что его начало трясти.
— Вы печатаете без изменений, — кричал он. — Я настаиваю... Я убью вас... Остановите машины... Если вы не напечатаете то, что я вам сказал, я убью вас.
Сэмсон Фрэзер не поверил ему, и, несмотря на все бешенство Ушера Рудда, я тоже. Словом «убью» легко грозят, но редко воспринимают его буквально.
— Какие изменения? — резко спросил я.
— Он хочет, чтобы я напечатал, будто письмо сэра Вивиана фальшивка и вы подделали его подпись. — Голос Сэмсона звучал на более высоких нотах, чем обычно. — А история о том, что вы нюхали клей, стопроцентно стерильна, стопроцентно кошерна и что вы готовы на все... на все, чтобы отрицать ее.
Он взял со стола страничку, напечатанную на машинке, и помахал ею.
— И к тому же сегодня воскресенье, — добавил Сэмсон, — здесь, кроме меня и печатников, никого нет. А завтра газета будет отпечатана и готова для распространения.
— Вы сами можете внести изменения. — Ушер Рудд просто танцевал от ярости.
— И не собираюсь, — фыркнул Сэмсон.
— Тогда не печатайте газету.
— Но это же смешно.
Сэмсон протянул мне машинописный листок. Я опустил глаза и начал читать. А Ушер Рудд будто только и ждал момента невнимания с моей стороны. Он быстро рванулся к двери и, как обычно, молниеносно исчез. Но не к двери во внешний мир, а к дверям, разлетающимся, словно качели, во внутренний коридор, уходящий в глубину здания, — в переход к печатным машинам.
— Остановите его! — в ужасе завизжал Сэмсон.
— Там же только бумага, — заметил я, хотя и кинулся к двери.
— Нет... авария... он может сломать... удержите его.
Волнение редактора убедило меня. Я помчался за Ушером Руддом по коридору с маленькими кабинетами вдоль обеих стен. Потом еще по одному коридору. Через просторный холл с огромными бобинами — сырье для печати, газетная бумага. В маленькую комнату, где двое или трое мужчин управляли мерно постукивавшей машиной, выдававшей цветные оттиски. И наконец, еще одна раскачивавшаяся дверь в длинное помещение с высоким потолком, где стояли похожие на гигантские чудовища печатные машины. Это они каждый день выдавали двадцать тысяч экземпляров двадцатичетырехстраничной газеты, освещавшей жизнь большинства городов и поселков Дорсета. Это сердце и мышцы «Газеты Хупуэстерна».
Я влетел в помещение, где стоял негромкий гул машин. Восемь в ряд.
Посередине башня. Последняя из четырех машин с каждого конца накладывала только краски, красную, зеленую, синюю, на цветную шапку — крупный заголовок на всю полосу. Здесь печатался разворот, который будет первой и двадцать четвертой страницей газеты. Затем на очень старых, но хорошо работавших машинах печатались черно-белые полосы. Это и есть офсетный процесс.
Впоследствии я узнал, как технически машины работают. Но в то тяжелое воскресенье я видел только широкую белую ленту бумаги, намотанную на гигантские валы. Лента, переворачиваясь, переползала с одной машины на другую, словно собирала новости, покрывалась печатным текстом, пока не заканчивала путешествие в башне. Там широкая лента разрезалась на развороты, складывалась и выходила уже в виде газеты, которую все знают. Да еще вдобавок сосчитанная и связанная в пачки по пятьдесят штук в каждой.
Всеми машинами управляли два человека, которые проверяли, чтобы краска поступала равномерно, и постепенно увеличивали скорость оборотов гигантских валов. А бумажная лента быстрее продвигалась к финишу. Звонили предупредительные колокольчики. Нарастал гул.
Когда я влетел в длинное гудящее помещение, Ушер Рудд кричал одному из мужчин, чтобы тот остановил машины. Печатник смотрел на него, моргал, но не обращал внимания на его приказ.
Его коллега включил еще один сигнальный колокольчик и пустил печатные машины на полную мощность. Гул превратился в рев, и задрожал пол. Номер «Газеты Хупуэстерна» за понедельник, двадцать тысяч экземпляров, стал быстро перелетать с вала на вал, подниматься вверх на башню, а потом выскакивать внизу уже упакованным в пачки. Страницы газеты двигались так быстро, что можно было видеть только неясные темные пятна.
Пока я с благоговением следил за работой гигантских чудовищ, Сэмсон Фрэзер догнал меня и закричал в ухо:
— Не подходите близко к валам, когда они крутятся. Если ваш мизинец попадет на любой из них, туда затянет всю руку до плеча, а потом просто оторвет ее. Нельзя моментально остановить машины, чтобы спасти руку. Понимаете?
— Да! — крикнул я.
Ушер Рудд продолжал вопить на печатника. Сэмсон Фрэзер предупредил меня вовремя. Расстояние между машинами было три-четыре фута. Именно с этих точек лучше всего наблюдать за все возрастающей скоростью оборотов гигантских цилиндров. Когда они еще не двигались, техники отсюда проверяли, как легла бумажная лента и насыщенность валиков краской. Но, как только машины включали даже на минимальную дюйм за дюймом скорость, опасность возрастала.
Рука могла быть оторвана не только одним ужасным рывком, но хуже: ее бы мучительно затягивало сантиметр за сантиметром.
Потом я спросил Сэмсона Фрэзера, почему печатные машины не огорожены защитной сеткой, не позволяющей людям переступать опасную границу. Фрэзер объяснил, что машины старые, они построены до того, как требования к безопасности ужесточились. Но вообще-то теперь у них есть защитные сетки. В Британии в наши дни закон запрещает работать без них. Сетки растягиваются вдоль всего ряда машин и держатся на подпорках. С установкой их много канители, и это лишняя возня. Печатники знают об опасности и соблюдают осторожность. Поэтому иногда они не тратят времени на установку защитных сеток.
Сэмсон Фрэзер этого не одобряет, но и трагедии не делает. Существуют новые компьютерные программы и новые принтеры. Но старое оборудование прекрасно работает. И он не может себе позволить сдать на переплавку старое и установить новое, которое, кстати, часто дает сбои. И, кроме того, никто не гарантирован от маньяков вроде Ушера Рудда. Нельзя застраховаться от сумасшедших.
Я мог бы застраховать его и на этот случай. Но в тот чрезвычайный воскресный вечер нам нужна была смирительная рубашка, а не страховой полис.
Ушер Рудд все еще вопил на печатника. Тот, увидев Сэмсона Фрэзера, воспринял его приход как избавление.
Позже я узнал, что остановить печатные чудовища можно нажатием кнопки на специальной панели, которая находится на торце каждой машины. Там же расположены кнопки, регулирующие скорость и поступление краски. Кнопки совсем не похожи на дверной звонок, это ярко-красные пятна примерно шести сантиметров в диаметре. Ни печатник, ни Сэмсон Фрэзер не собирались останавливать машины. И ни Ушер Рудд, ни я не знали, какая из нескольких ярко-красных кнопок управляет включением и выключением моторов. Машины продолжали реветь, а Ушер Рудд уже совершенно не владел собой.
Он знал об ужасной опасности, которая таится в бешено вращающихся валах. Он работал в «Газете Хупуэстерна». В редакциях и типографиях газет он провел всю свою взрослую жизнь.
Он схватил печатника за комбинезон и потащил его к невообразимой пытке.
Тот, упираясь изо всех сил в проходе, страшно закричал.
Сэмсон Фрэзер заорал на Ушера Рудда. Второй печатник, спасаясь, выбежал в маленькую комнату за раскачивавшейся дверью.
Инстинктивно я подскочил к Ушеру Рудду и оттащил его назад. Он тоже начал вопить, продолжая держать печатника за комбинезон. Тот, спотыкаясь, выбрался из опасной зоны, с привычной осторожностью прижимая руки к бокам.
Лучше упасть на пол, чем, пытаясь сохранить равновесие, ухватиться за смертоносную машину.
Ушер Рудд выпустил комбинезон и переключил свое неконтролируемое бешенство на меня. Он больше не пытался остановить печатные машины. Он рвался отомстить за провал, который сам же себе и устроил.
Глаза у него горели безумием. И я понял его намерение. Вместо печатника он хотел толкнуть меня на вращавшиеся валы. Если бы мы были одни, ему бы это могло удаться. Но Сэмсон Фрэзер прыгнул и вцепился в него. А в это время, спасенный от увечья печатник, издав последний вызванный ужасом ситуации крик, ринулся к двери. И, дав мне незапланированный шанс, врезаются в Ушера Рудда, тот на мгновение потерял равновесие.
Рудд сбросил Сэмсона как ненужную помеху. Но это дало мне несколько секунд, чтобы выбраться из опасного места и увеличить расстояние, отделявшее меня от ближайшей машины. И хотя Рудд цеплялся за меня и пытался снова подтащить к машинам, я боролся до последнего. И удивительно, сколько сил дает смертельный страх. К чести Сэмсона Фрэзера (а может быть, это был расчет, потому что любая смерть на территории его предприятия разорила бы его), он помогал мне как мог. Яростно пинал, щипал, тянул за волосы рыжее торнадо. Именно удар Сэмсона по голове кулаком послал Ушера в нокдаун. И потом он повалил Рудда на пол лицом вниз. Пока Фрэзер искал широкую липкую коричневую ленту, с помощью которой упаковывали газетные пачки, я сидел на извивавшейся спине Рудда. С моей действенной помощью Фрэзер обмотал Рудду одно запястье, потом другое и этими импровизированными наручниками стянул ему руки на спине. Таким же способом он связал бешено брыкавшиеся ноги. Потом мы перевернули Рудда на спину и стояли над ним, тяжело дыша.
Я добрался до Хупуэстерна в полдень и поставил машину на стоянке позади старой штаб-квартиры партии. Полли рассказывала мне, что благотворительная организация, владевшая сдвоенным сгоревшим зданием с эркерами по фасаду, предпочла восстановить дом таким же, каким он был. С окнами, выходящими на площадь, узорно замощенную камнями, и с офисами в передней и задней частях дома. Когда я вошел со стоянки в офис, то заметил, что он отличался от прежнего только тяжелыми огнеупорными дверями и рядом ярко-красных огнетушителей.
В офисе меня приветствовал Мервин Тэк. Его обуревало двойное чувство.
Он раскинул руки, точно хотел обнять меня, а в глазах вспыхнула озабоченность.
— Бенедикт! — Он стал еще толще. Еще круглее.
— Привет, Мервин.
С чувством неловкости он пожал мне руку и оглянулся. У него на столе лежали обе газеты: «Крик!» и «Газета Хупуэстерна».
— Я не ждал вас, — пробормотал Мервин.
— Правда. Простите. Я думал, отец звонил вам. Он хотел предупредить, что не сможет приехать на уик-энд и вести «операцию» утреннего приема посетителей. — Обычно по субботам избиратели приходят в штаб-квартиру с жалобами. — По-моему, вы прекрасно справитесь без него.
И действительно, отец был занят в Лондоне тайными встречами за ленчем и неофициальными обедами, торопливыми секретными собраниями, обещаниями и переговорами. Короче, подковерными маневрами, связанными с передачей власти. Я надеялся и верил, что А. Л. Уайверн будет полностью занят тем же самым.
Молодая женщина, сидевшая за компьютером, встала, искренне обрадовавшись мне.
— Бенедикт!
— Кристэл? — неуверенно проговорил я.
— Я так рада вас видеть, — воскликнула она, обходя стол и целуя меня. — Прошел целый век с тех пор, как вы были здесь.
С ней тоже произошли большие изменения. Теперь она не выглядела худой и озабоченной. Кристэл превратилась в кругленькую и уверенную особу. И я заметил у нее на пальце обручальное кольцо. Они принесли мне кофе и рассказывали местные новости. А я с интересом читал, что сделала «Газета Хупуэстерна» с публикацией «Крика!»: «Несправедливое нападение на нашего члена парламента путем обвинений его сына. Ни слова правды в их утверждениях... шокирующее... клеветническое... опровержение и извинение готовятся к следующему номеру».
— Подзаголовок к статье говорит, что Ушер Рудд, — показал мне Мервин, — «Мелкий злобный болван».
— Вообще-то, — начал я, когда перекипело их негодование, — я приехал в надежде повидаться с Ориндой. Но ее телефон не отвечает.
— Ох, боже мой, — воскликнула Кристэл, — ее нет в городе. Она уехала на уик-энд и вернется только в понедельник.
Они не знали, куда она уехала. Я составил короткий список лиц, с которыми наметил встретиться. Мервин помог с адресами. Он даже знал, где найти Изабель Бетьюн в Уэльсе, живущую у сестры. И когда я позвонил, она не только оказалась дома, но и обрадовалась встрече со мной. Во второй половине дня я поехал в Кардифф и обнаружил, что помолодевшая жена Пола Бетьюна живет в пригороде в уютном доме с террасой.
Я никогда прежде не видел ее счастливой. Она превратилась в совершенно другую женщину. Серые морщины тревоги разгладились, лицо налилось цветом и напоминало персик и сливки. Между тем это она воскликнула:
— Как вы изменились! Вы стали старше.
— Это бывает.
Ее сестра ушла за покупками. Мы сидели с Изабель вдвоем, и я слушал полезные для меня воспоминания о том, как Ушер Рудд выследил связь ее мужа с любовницей.
— Ушер Рудд лишь раскопал подробности и написал, устроив сенсацию.
Но это вина Пола. Мужчины такие грязные дураки. Он признался мне, даже расплакавшись под конец, что хвастался любовницей. Хвастался. Можете представить? Какому-то незнакомому человеку, с которым играл в гольф. Пол сказал, мол, у него есть связь, о которой жена не знает. И хихикал. Хихикал. Можете поверить? А этот незнакомец оказался таинственным инкогнито, который всегда крутился возле Нэглов и обычно играл с Деннисом в гольф.
— Его фамилия Уайверн.
— Да, теперь я знаю. Когда Деннис умер, этот Уайверн хотел укрепить позиции Оринды, чтобы ее наверняка избрали, и устроил игру в гольф с Полом.
Он хотел нащупать, где у Пола слабина. Я ненавидела Ушера Рудда. Но я ничего не понимала, пока не избрали вашего отца, а Полу не дали отставку. Тогда он и рассказал мне, что произошло. В то время я была сломлена. А теперь мне все равно. Разве это не странно?
— Как ваши сыновья?
— Они служат в армии, — засмеялась она. — Это для них самое лучшее место. Иногда присылают мне открытки. Вы единственный, кто был добр ко мне в те дни.
Я попрощался, поцеловав ее сливочно-персиковую щечку, и усталый поехал в Хупуэстерн. Переночевал в доме Полли и съел банку консервированных креветок из ее холодильника.
В субботу утром я поехал в полицейский участок и спросил, могу ли видеть детектива-сержанта Джо Дюка, чья мать водит школьный автобус. С вопрошающим видом появился Джо Дюк.
— Сын Джорджа. Джулиарда? Вы выглядите старше.
Джо Дюк по-прежнему оставался сержантом, но его мать больше не водила школьный автобус. «Она занимается кроликами», — сказал он и повел меня в маленькую, голую комнату для допросов. Джо объяснил, что он старший офицер на дежурстве и поэтому не может покинуть участок.
— Знаю ли я, что вы могли погибнуть во время пожара? — задумчиво повторят он мой вопрос. — Это случилось пять лет назад.
— Даже больше. Но у вас должно быть досье, — заметил я.
— Мне не нужно досье. Большинство ночных пожаров возникает от сигарет или короткого замыкания. Но никто из вас не курил, и проводка в доме была обновлена. Нужно для этого досье?
— Нет.
Преданный своей работе Джо выглядел лет на тридцать, с широким лицом, дорсетским выговором и реалистичным отношением к человеческим проступкам.
— Эми иногда позволяла бездомным ночевать над благотворительной лавкой. Но не в ту ночь, утверждает она. Хотя это официальная и самая простая версия причины пожара. Считают, что бродяга зажег в благотворительной лавке свечи, нечаянно опрокинул их и потом убежал. По правде говоря, чепуха. Пожарные склонны думать, что огонь начался в благотворительной лавке. Дверь там не закрыли на засов, и оба нижних помещения были обиты и перегорожены сухим старым деревом. Сейчас дом перестроили, заменив дерево кирпичом и бетоном и поставив сигнализацию, реагирующую на дым. Кстати, наверно, вы слышали версию, что чокнутый Леонард Китченс поджег дом, чтобы напугать вашего отца и освободить место члена парламента для Оринды Нэгл.
— Слышал. Что вы о ней думаете?
— Ведь сейчас это не имеет значения, правда?
— И все же...
— По-моему, это сделал он. Я допрашивал его, знаете? Но у нас нет доказательств.
— А что насчет ружья в желобе «Спящего дракона»?
— Никто не знает, кто его туда спрятал.
— Леонард Китченс?
— Он клянется, что не делал этого. И к тому же он неуклюжий и медлительный. Нужно быть быстрым и ловким, чтобы так высоко положить ружье.
— Вам удалось узнать, откуда взялось это ружье?
— Нет, мы ничего не узнали, — признался он. — Они все одинаковые.
Это допотопные ружья времен повозок, запряженных ослами. В те времена на них выписывали лицензии, запирали, считали, но это в прошлом... и воровали... — Он пожал плечами. — Не похоже, чтобы из него кого-то убили.
— Какое наказание за умышленное убийство? — спросил я.
— Вы имеете в виду намеренную попытку, которая не удалась?
— М-м-м.
— Такое же, как и за убийство.
— Десять фунтов пенальти?
— Десять лет, — сказал он.
Из полицейского участка я выехал на кольцевую дорогу и остановился на переднем дворе ремонтной мастерской Бэзила Рудда. Я поднялся по ступенькам в его офис со стеклянными стенами и понимающие посмотрел вниз на полупустую рабочую площадку. Ведь это субботнее утро.
— Простите, — пробормотал он, не поднимая головы. — По субботам мы закрываем в полдень. До понедельника мы ничего не сможем для вас сдергать.
Он по-прежнему был таким же похожим на своего кузена. Рыжий, веснушчатый, задиристый.
— Мне не нужно ремонтировать машину, — бросил я. — Мне нужен Ушер Рудд.
Такое впечатление, будто я воткнул в него иголку. Он вздернул голову и затараторил:
— Кто вы? Зачем он вам понадобился?
Я объяснил ему, кто я и зачем мне нужен его кузен. И потом напомнил о сомнительной пробке картера в «рейнджровере». Но у него только смутно что-то всплыло в памяти. Хотя он прекрасно понимал, какой политический вред можно причинить отцу, опозорив сына. На столе у него лежал экземпляр «Крика!», естественно, открытый на центральных страницах.
— Это я, — заметил я, показывая на снимок жокея. — Ваш кузен лжет.
«Газета Хупуэстерна» еще раньше уволила его за ложь, а теперь я сделаю все, кто в моих силах, чтобы окончательно дискредитировать его — закрыть все двери, как говорят на газетном языке, за бесчестное поведение. Так где он?
— Откуда я знаю? — беспомощно огрызнулся Бэзил Рудд.
— Найдите его, — с нажимом произнес я. — Вы Рудд. Кто-то в клане Руддов должен знать, где находится их самый печально известный сын.
— Он не принес нам ничего, кроме неприятностей...
— Найдите его, — перебил я Бэзила Рудда, — и ваши неприятности могут кончиться.
— На это понадобятся века. А вам будет стоить денег, — проворчал он, протягивая руку к трубке.
— Я оплачу ваши телефонные счета, — пообещал я. — Когда найдете его, оставьте ваше сообщение на автоответчике в штаб-квартире отца. Вот номер. — Я протянул ему карточку. — Не теряйте времени. Это срочно.
Затем я направился в «Спящий дракон», чтобы встретиться с управляющим. Он начал работать там незадолго перед дополнительными выборами. И, вероятно, поэтому вполне удовлетворительно и ясно помнил ту ночь, когда кто-то стрелял по узорно выложенным камням площади. Он сказал мне, что для него великая честь такие отношения с отцом, когда они называют друг друга по имени.
— В ту ночь так много людей входило и выходило из отеля, а я едва начал узнавать своих посетителей. Кто-то у меня в офисе оставил набор клюшек для гольфа. Потом мне сказали, что это клюшки Денниса Нэгла. Но ведь бедняжка умер, и я не знал, что с ними делать. Я предложил взять их миссис Нэгл. А она сказала, что ей кажется, они принадлежат другу ее мужа, мистеру Уайверну. И я отдал их ему. — Он нахмурился. — Это было так давно. Боюсь, не смогу быть вам полезным.
Расставшись с ним, я поднялся в маленький холл над главным вестибюлем и снова смотрел на узорно вымощенную камнем площадь, где в первую ночь отцу и мне повезло не быть подстреленными. Клюшки для гольфа...
В конце утра, занятого приемом посетителей, Мервин Тэк рассказал, где я найду Леонарда и миссис Китченс. И во второй половине субботнего дня без энтузиазма я подъехал к их солидному, почти отдельному, только одной стеной соединенному с соседним, дому на окраине города. И дом, свидетельствующий об отсутствии воображения, и скучно упорядоченный палисадник перед ним все говорило о благосостоянии. И никаких признаков маниакального поджигателя. Я позвонил, миссис Китченс открыла дверь и с минуту сомневалась, пока не узнала меня.
— К сожалению, Леонарда нет дома, — сказала она.
По-прежнему обширная леди провела меня в гостиную, где воздух пах так, будто сюда неделями никто не входил, и откровенно с горечью начала радоваться, что ее Леонарду Оринда вскружила голову.
— Тогда мой Леонард сделал бы для этой женщины все. Он и сейчас сделал бы все.
— М-м-м, — начал я, — вспоминая тот пожар пять лет назад в штаб-квартире партии.
— Леонард говорил, что он этого не делал, — перебила меня миссис Китченс.
— А вы думаете?..
— Это сделал старый дурак, — она опять не дала мне договорить. — Я знаю. Но никому, кроме вас, не собираюсь признаваться. Понимаете, это Уайверн надоумил его. И совершенно зря. Потому что ваш отец лучше для страны, чем могла бы быть Оринда. Сегодня это каждый видит.
— Люди говорят, — осторожно начал я, — что Леонард стрелял в моего отца, а потом спрятал ружье в желобе «Спящего дракона».
Неуклюжая, обширная, несчастная миссис Китченс ничего об этом не слышала.
— Мой Леонард не отличит один конец ружья от другого!
— А разве он не меняет масло в своей машине?
— Он может заставить расти цветы. — Она выглядела крайне изумленной. — А больше он ни в чем не смыслит.
Я оставил бедную миссис Китченс горевать над неудавшимся браком и снова заночевал в доме Полли.
Почти все воскресенье я просидел один в штаб-квартире партии. Бэзил Рудд в достаточной мере не любит кузена и поможет разыскать его. Так мне хотелось думать. И я ждал. Звонок раздался почти в шесть вечера. Я поднял трубку.
— Это вы хотите знать, где найти Бобби Ушера Рудда? — спросят голос явно не Бэзила Рудда.
— Да, — ответил я. — А вы кто?
— И на пенни не имеет значения, кто я. Он всюду сует нос. Из-за него от меня ушла жена и я потерял детей. Если вы хотите пришпилить этого подонка, Ушера Рудда, то в этот самый момент он в офисе «Газеты Хупуэстерна».
Информатор резко бросил трубку. Ушер Рудд оказался чуть ли не у моих дверей. Я ожидал долгой погони, но офис и типография «Газеты» — чуть-чуть проехать по дороге. Я запер штаб-квартиру партии, вскочил в машину и помчался так, будто за мной гналась вся преисподняя. Благо в воскресенье движение на улицах было небольшим. Теперь, когда я нашел Ушера Рудда, нельзя его упустить.
Он все еще был в «Газете» и в самом разгаре яростной ругани с Сэмсоном Фрэзером. Когда я вошел в кабинет редактора, они замолчали, проглотив обжигающие фразы на полуслове. Оба знали, кто я.
Бобби Ушер Рудд буквально онемел. В выражении Сэмсона Фрэзера смешались удовольствие, понимание и облегчение.
— Бобби клянется, что история про наркотики правда, — сказал он.
— Бобби готов клясться, что его мать шимпанзе.
Дрожавший палец Ушера Рудда ткнулся в номер «Газеты» за четверг, который лежал на столе Сэмсона Фрэзера. Наконец к нему вернулся голос, охрипший от бешенства.
— Знаете, что вы сделали? — Он обращался ко мне, а не к Сэмсону Фрэзеру. — Вы заставили их выставить меня из «Крика!». Вы так сильно напугали Руфуса Кроссмида и владельцев, что они больше не рискуют печатать мои материалы. А их проклятый еженедельник из-за меня с каждым годом продавался все лучше и лучше... Это чертовски НЕСПРАВЕДЛИВО. А сейчас они говорят, что над ними смеется вся пресса, напечатали фальшивую историю о парне, чей отец может стать премьер-министром. Они говорят, что я своей историей выстрелил по заказчику. Мол, она поможет Джорджу Джулиарду, а не прикончит его. Откуда мне было знать? Это зверски несправедливо.
— Вы же видели, что Вивиан Дэрридж не понимает, что говорит, — с горечью напомнил я ему.
— Надо слушать именно тех людей, которые не понимают, что говорят.
Откровенное признание, выболтанное в ярости, пролило свет на загадку успеха Ушера Рудда.
— В тот день в Куиндле, когда я впервые встретил вас, вы уже пытались накопать что-то скандальное об отце, — заметил я.
— Нет.
— Он хочет каждого замазать грязью, — добавил Сэмсон. Я покачал головой.
— Кто приказал вам атаковать моего отца? — спросил я.
— Мне не нужно приказывать.
Хотя я и не кричал, голос звучал громко, а обвинения ясно.
— Вы всю жизнь с детства крутитесь среди машин. Это вы готовили аварию «рейнджровера», машины моего отца, заткнув вместо пробки картер свечой?
— Что?
— Это вы? Кто предложил вам это сделать?
— Я не отвечаю на ваши чертовы вопросы. На столе у Сэмсона Фрэзера зазвонил телефон. Он поднял трубку, недолго послушал и, сказав «о'кей», снова положил ее.
Ушер Рудд, конечно, знал газетное дело и подозрительно спросил у редактора:
— Вы сказали «о'кей», чтобы начинали печатать?
— Да.
Тут Ушер Рудд так разъярился, что его начало трясти.
— Вы печатаете без изменений, — кричал он. — Я настаиваю... Я убью вас... Остановите машины... Если вы не напечатаете то, что я вам сказал, я убью вас.
Сэмсон Фрэзер не поверил ему, и, несмотря на все бешенство Ушера Рудда, я тоже. Словом «убью» легко грозят, но редко воспринимают его буквально.
— Какие изменения? — резко спросил я.
— Он хочет, чтобы я напечатал, будто письмо сэра Вивиана фальшивка и вы подделали его подпись. — Голос Сэмсона звучал на более высоких нотах, чем обычно. — А история о том, что вы нюхали клей, стопроцентно стерильна, стопроцентно кошерна и что вы готовы на все... на все, чтобы отрицать ее.
Он взял со стола страничку, напечатанную на машинке, и помахал ею.
— И к тому же сегодня воскресенье, — добавил Сэмсон, — здесь, кроме меня и печатников, никого нет. А завтра газета будет отпечатана и готова для распространения.
— Вы сами можете внести изменения. — Ушер Рудд просто танцевал от ярости.
— И не собираюсь, — фыркнул Сэмсон.
— Тогда не печатайте газету.
— Но это же смешно.
Сэмсон протянул мне машинописный листок. Я опустил глаза и начал читать. А Ушер Рудд будто только и ждал момента невнимания с моей стороны. Он быстро рванулся к двери и, как обычно, молниеносно исчез. Но не к двери во внешний мир, а к дверям, разлетающимся, словно качели, во внутренний коридор, уходящий в глубину здания, — в переход к печатным машинам.
— Остановите его! — в ужасе завизжал Сэмсон.
— Там же только бумага, — заметил я, хотя и кинулся к двери.
— Нет... авария... он может сломать... удержите его.
Волнение редактора убедило меня. Я помчался за Ушером Руддом по коридору с маленькими кабинетами вдоль обеих стен. Потом еще по одному коридору. Через просторный холл с огромными бобинами — сырье для печати, газетная бумага. В маленькую комнату, где двое или трое мужчин управляли мерно постукивавшей машиной, выдававшей цветные оттиски. И наконец, еще одна раскачивавшаяся дверь в длинное помещение с высоким потолком, где стояли похожие на гигантские чудовища печатные машины. Это они каждый день выдавали двадцать тысяч экземпляров двадцатичетырехстраничной газеты, освещавшей жизнь большинства городов и поселков Дорсета. Это сердце и мышцы «Газеты Хупуэстерна».
Я влетел в помещение, где стоял негромкий гул машин. Восемь в ряд.
Посередине башня. Последняя из четырех машин с каждого конца накладывала только краски, красную, зеленую, синюю, на цветную шапку — крупный заголовок на всю полосу. Здесь печатался разворот, который будет первой и двадцать четвертой страницей газеты. Затем на очень старых, но хорошо работавших машинах печатались черно-белые полосы. Это и есть офсетный процесс.
Впоследствии я узнал, как технически машины работают. Но в то тяжелое воскресенье я видел только широкую белую ленту бумаги, намотанную на гигантские валы. Лента, переворачиваясь, переползала с одной машины на другую, словно собирала новости, покрывалась печатным текстом, пока не заканчивала путешествие в башне. Там широкая лента разрезалась на развороты, складывалась и выходила уже в виде газеты, которую все знают. Да еще вдобавок сосчитанная и связанная в пачки по пятьдесят штук в каждой.
Всеми машинами управляли два человека, которые проверяли, чтобы краска поступала равномерно, и постепенно увеличивали скорость оборотов гигантских валов. А бумажная лента быстрее продвигалась к финишу. Звонили предупредительные колокольчики. Нарастал гул.
Когда я влетел в длинное гудящее помещение, Ушер Рудд кричал одному из мужчин, чтобы тот остановил машины. Печатник смотрел на него, моргал, но не обращал внимания на его приказ.
Его коллега включил еще один сигнальный колокольчик и пустил печатные машины на полную мощность. Гул превратился в рев, и задрожал пол. Номер «Газеты Хупуэстерна» за понедельник, двадцать тысяч экземпляров, стал быстро перелетать с вала на вал, подниматься вверх на башню, а потом выскакивать внизу уже упакованным в пачки. Страницы газеты двигались так быстро, что можно было видеть только неясные темные пятна.
Пока я с благоговением следил за работой гигантских чудовищ, Сэмсон Фрэзер догнал меня и закричал в ухо:
— Не подходите близко к валам, когда они крутятся. Если ваш мизинец попадет на любой из них, туда затянет всю руку до плеча, а потом просто оторвет ее. Нельзя моментально остановить машины, чтобы спасти руку. Понимаете?
— Да! — крикнул я.
Ушер Рудд продолжал вопить на печатника. Сэмсон Фрэзер предупредил меня вовремя. Расстояние между машинами было три-четыре фута. Именно с этих точек лучше всего наблюдать за все возрастающей скоростью оборотов гигантских цилиндров. Когда они еще не двигались, техники отсюда проверяли, как легла бумажная лента и насыщенность валиков краской. Но, как только машины включали даже на минимальную дюйм за дюймом скорость, опасность возрастала.
Рука могла быть оторвана не только одним ужасным рывком, но хуже: ее бы мучительно затягивало сантиметр за сантиметром.
Потом я спросил Сэмсона Фрэзера, почему печатные машины не огорожены защитной сеткой, не позволяющей людям переступать опасную границу. Фрэзер объяснил, что машины старые, они построены до того, как требования к безопасности ужесточились. Но вообще-то теперь у них есть защитные сетки. В Британии в наши дни закон запрещает работать без них. Сетки растягиваются вдоль всего ряда машин и держатся на подпорках. С установкой их много канители, и это лишняя возня. Печатники знают об опасности и соблюдают осторожность. Поэтому иногда они не тратят времени на установку защитных сеток.
Сэмсон Фрэзер этого не одобряет, но и трагедии не делает. Существуют новые компьютерные программы и новые принтеры. Но старое оборудование прекрасно работает. И он не может себе позволить сдать на переплавку старое и установить новое, которое, кстати, часто дает сбои. И, кроме того, никто не гарантирован от маньяков вроде Ушера Рудда. Нельзя застраховаться от сумасшедших.
Я мог бы застраховать его и на этот случай. Но в тот чрезвычайный воскресный вечер нам нужна была смирительная рубашка, а не страховой полис.
Ушер Рудд все еще вопил на печатника. Тот, увидев Сэмсона Фрэзера, воспринял его приход как избавление.
Позже я узнал, что остановить печатные чудовища можно нажатием кнопки на специальной панели, которая находится на торце каждой машины. Там же расположены кнопки, регулирующие скорость и поступление краски. Кнопки совсем не похожи на дверной звонок, это ярко-красные пятна примерно шести сантиметров в диаметре. Ни печатник, ни Сэмсон Фрэзер не собирались останавливать машины. И ни Ушер Рудд, ни я не знали, какая из нескольких ярко-красных кнопок управляет включением и выключением моторов. Машины продолжали реветь, а Ушер Рудд уже совершенно не владел собой.
Он знал об ужасной опасности, которая таится в бешено вращающихся валах. Он работал в «Газете Хупуэстерна». В редакциях и типографиях газет он провел всю свою взрослую жизнь.
Он схватил печатника за комбинезон и потащил его к невообразимой пытке.
Тот, упираясь изо всех сил в проходе, страшно закричал.
Сэмсон Фрэзер заорал на Ушера Рудда. Второй печатник, спасаясь, выбежал в маленькую комнату за раскачивавшейся дверью.
Инстинктивно я подскочил к Ушеру Рудду и оттащил его назад. Он тоже начал вопить, продолжая держать печатника за комбинезон. Тот, спотыкаясь, выбрался из опасной зоны, с привычной осторожностью прижимая руки к бокам.
Лучше упасть на пол, чем, пытаясь сохранить равновесие, ухватиться за смертоносную машину.
Ушер Рудд выпустил комбинезон и переключил свое неконтролируемое бешенство на меня. Он больше не пытался остановить печатные машины. Он рвался отомстить за провал, который сам же себе и устроил.
Глаза у него горели безумием. И я понял его намерение. Вместо печатника он хотел толкнуть меня на вращавшиеся валы. Если бы мы были одни, ему бы это могло удаться. Но Сэмсон Фрэзер прыгнул и вцепился в него. А в это время, спасенный от увечья печатник, издав последний вызванный ужасом ситуации крик, ринулся к двери. И, дав мне незапланированный шанс, врезаются в Ушера Рудда, тот на мгновение потерял равновесие.
Рудд сбросил Сэмсона как ненужную помеху. Но это дало мне несколько секунд, чтобы выбраться из опасного места и увеличить расстояние, отделявшее меня от ближайшей машины. И хотя Рудд цеплялся за меня и пытался снова подтащить к машинам, я боролся до последнего. И удивительно, сколько сил дает смертельный страх. К чести Сэмсона Фрэзера (а может быть, это был расчет, потому что любая смерть на территории его предприятия разорила бы его), он помогал мне как мог. Яростно пинал, щипал, тянул за волосы рыжее торнадо. Именно удар Сэмсона по голове кулаком послал Ушера в нокдаун. И потом он повалил Рудда на пол лицом вниз. Пока Фрэзер искал широкую липкую коричневую ленту, с помощью которой упаковывали газетные пачки, я сидел на извивавшейся спине Рудда. С моей действенной помощью Фрэзер обмотал Рудду одно запястье, потом другое и этими импровизированными наручниками стянул ему руки на спине. Таким же способом он связал бешено брыкавшиеся ноги. Потом мы перевернули Рудда на спину и стояли над ним, тяжело дыша.