Страница:
4
В старом здании отдела этики по стенам плясали ярка, зыбкие блики; легкие, почти неразличимые звуки, сказочно преобразившись, отдавались гулким эхом. Дверь за Голдвассером захлопнулась с таким грохотом, точно выстрелили из гаубицы. Голдвассер нервно дернулся. Мак-Интош обернулся к нему и кивнул. Он занимал свою излюбленную позицию при исследованиях этических проблем. Терпеливый и бесстрастный, он стоял на портале подъемного крана, подобно капитану на мостике, облокотясь на поручни, и ни единый мускул его большого багрового лица не шевелился.
- Поднимайтесь сюда, - пригласил он Голдвассера, и его слова внушительно повисли в воздухе, как напечатанные.
Голдвассер вскарабкался по металлической лесенке. Портал высился над испытательным резервуаром Мак-Интоша. Макинтош очистил свой отдел от всего лишнего - мебели, стен, полов и все это заменил испытательным резервуаром для этических автоматов. Целеустремленный был мужчина.
- Мы как раз проводим последний серийный опыт, - сказал Мак-Интош. Голдвассер ничего не ответил. При виде испытательного резервуара ему всегда становилось как-то не по себе. Резервуар напоминал ему бассейны для плавания и заставлял стыдиться своих дряблых бицепсов. Голдвассер все время ждал, что банда богатырски сложенных плебеев без всяких признаков духовной жизни накинется на него и сбросит в воду. На дальнем краю резервуара тихонько хихикнула девушка; эхо заулюлюкало по всему зданию, словно некое божество гомерически расхохоталось над ним, Голдвассером.
Порой и самому Мак-Интошу испытательный резервуар напоминал бассейн для плавания. Летом Мак-Интош изредка нырял туда с портала, прямо в одежде, и плавал допотопными саженками взад и вперед под уважительные шуточки подчиненных. Делал он это, чтобы доказать собственную непосредственность и легкомысленное пренебрежение условностями, и еще потому, что в гардеробной у него висел запасной комплект одежды; да кроме того, вислое брюхо меньше угнетает, когда ты в костюме.
- Майна, - распорядился Мак-Интош. Подъемный кран развернул над водой плот и начал его опускать. На плоту, угрюмо пялясь друг на друга, сидели старший научный сотрудник Синсон в желтом спасательном поясе и этический автомат "Самаритянин-2". Резервуар окутала величественная гулкая тишина.
Все усилия своего отдела Мак-Интош сосредоточил на самаритянской программе. Этическая проблема в ее чистом виде, как он себе представлял это двое на плоту, выдерживающем только одного, и он все старался построить автомат, который разработал бы четкий алгоритм этичного поведения для таких обстоятельств. Первая модель, "Самаритянин-1", прыгала за борт с величайшей охотой, но прыгала ради спасения любого предмета, оказавшегося рядом с ней на плоту, от чугунной болванки до мешка мокрых водорослей. После многонедельных жарких препирательств Мак-Интош согласился, что недескриминированная реакция - явление нежелательное, забросил "Самаритянина-1" и сконструировал "Самаритянина-2", который жертвовал собою ради организма хотя бы уж не менее сложного, чем он сам.
Плот замер, медленно раскручиваясь в нескольких метрах над водой.
- Пошел! - крикнул Мак-Интош.
Плот ударился о воду с отрывистым всплеском, похожим на выстрел. Синсон и "Самаритянин" не дрогнули. Постепенно плот выровнялся, его начали захлестывать небольшие волны. Вдруг "Самаритянин" подался вперед и ухватил Синсона за голову. Четырьмя экономными движениями он измерил габариты Синсонова черепа, затем помедлил, вычисляя. Наконец, после заключительного щелчка, автомат боком скатился с края плота и без колебаний затонул на дне резервуара.
- Спаси его, господи! - приказал Мак-Интош молодому человеку в плавках, стоявшему наготове возле самой воды. Господи нырнул и обвязал затонувшего "Самаритянина" канатом.
- Отчего бы не привязывать к нему канат до того, как он кувыркнется за борт? - спросил Голдвассер.
- Он не должен знать, что его спасут. Иначе решимости жертвовать собой грош цена.
- А как же он узнает?
- Да ведь "Самаритяне-2" - хитрюги. Иногда мне чудится, будто они понимают каждое наше слово.
- Они слишком низко организованы, Мак-Интош...
- Нет-нет, они проникаются доверием к людям. Поэтому время от времени я кого-нибудь не выуживаю, оставляю на дне. Надо же показать остальным, что я не расположен шутки шутить. Двоих уже списал на этой неделе.
"Самаритянина" отбуксировали к краю резервуара и перевернули вверх тормашками, чтобы вылить воду. Время от времени он испускал едва слышное тиканье и содрогался.
- Слыхали новость о новом корпусе, а? - спросил Голдвассер.
- А что такое?
- Насчет королевы.
- Нет.
- Она приезжает на открытие.
- Неужели?
Он перегнулся через поручень и проорал:
- Эй, господи! Все в порядке? Тогда готовь его к следующему рейсу.
- А теперь что будет? - спросил Голдвассер.
- Начинаем новую серию опытов - поведение относительно менее сложных организмов.
Подъемный кран опять водрузил "Самаритянина-2" на портал. На индикаторах и градуированных дисках автомата появилось нечто новое, поразившее Голдвассера.
- Вам не кажется, что у него ханжеский вид? - спросил он у Мак-Интоша.
- Да уж так всегда, стоит ему только окунуться. Мелкий конструктивный недостаток. Устраним при доводке.
- Но, Мак-Интош, если самопожертвование доставляет ему удовольствие, это ведь нельзя считать решением этической проблемы, правда?
- Не понимаю, почему бы ему не получать удовольствия от праведных поступков.
- Какая же это жертва, если приносишь ее с удовольствием?
- Да вы истый пуританин, Голдвассер! Что праведно, то праведно, а если извлекаешь удовольствие их праведного поступка, то тем лучше.
- Поступок, может, и праведный. Но, согласитесь, макинтош, этически он не интересен!
Доведенные до белого каления, они пронзали друг друга взглядами. Голдвассера бесила мысль, что этот упрямый жирный тугодум в чем-то немаловажном, может быть, умнее его самого. Но, наверное, и Мак-Интоша бесила мысль о том, что в конечном итоге его здравый, неповоротливый мозг не выдерживает конкуренции с блистательным умственным аппаратом Голдвассера.
- Как бы там ни было, - сказал он, - на открытие вашего нового корпуса приедет королева.
- Надо полагать, Нунн снова нажал кнопки?
- Надо полагать, так.
- Еще раз запрягли элиту.
- Надо полагать, это значит, что вам волей-неволей придется поставить там хоть какие-то опыты.
- Ничего подобного.
- Все равно намерены бойкотировать?
- Безусловно. Я же вам говорил. И Нунну говорил. Не желаю иметь с новым корпусом ничего общего. Нечего мне там делать. Я достаточно загружен самаритянской программой. Твердишь-твердишь одно и тоже с утра до вечера.
- Будут неприятности.
- Ну и пусть.
На помост подняли увесистый мешок с песком и уложили на плоту бок о бок с "Самаритянином".
- Майна! - рявкнул Мак-Интош.
Плот взметнулся над водой и стал без рывков опускаться. Снова наступила гулкая тишина.
- А здесь ведь логическая неувязка, - ни с того ни с сего заявил Голдвассер, и голос его загудел под самой крышей.
- Вира! - рявкнул Мак-Интош.
Всплеск воды слился с отголосками слов "неувязка" и "вира", их пошло бросать от стены к стене, от резервуара к потолку. Пока плот восстанавливал равновесие, "Самаритянин" и мешок бесстрастно созерцали друг друга. Когда плот стало захлестывать, "Самаритянин" ухватил мешок и попытался измерить объем его черепа. Он сделал было свои четыре экономных движения, но, сбитый с толку не похожей на череп формой мешка, помедлил, принял какое-то решение, задумчиво пожужжал и замер в неподвижности.
- Умница, - тихонько выдохнул Мак-Интош.
Плот погрузился лишь частично. Но постепенно вода покрывала "Самаритянина" и мешок, а те стоически смирялись с судьбой. Первым исчез под водой мешок. За ним, напоследок окинув мир безропотным взглядом мученика, исчез и "Самаритянин". Набухший, съежившийся, темный, искаженный в воде предмет неотвратимо опускался на дно.
- Ну вот, надеюсь, теперь у вас нет возражений против "Самаритянина-2", сказал Мак-Интош. - Видите, он даже не пытается жертвовать собой ради мешка.
- Вижу, - ответил Голдвассер, - но, Мак-Интош, вы ведь добились только того, что ко дну пошли оба.
- Эх, Голдвассер, - сказал Мак-Интош, - какой же вы закоренелый циник.
5
Нунн положил на письменный стол ракетку для сквоша, которую не выпускал из рук. Заодно, раз уж он оказался у письменного стола, стоило уточнить по календарю дату хенлея. Затем выбрал клюшку в сумке для гольфа (она лежала в углу кабинета) и начал практиковаться в подаче с метки колышка, поставленного среди ковра.
Он был человек благоразумный. Знал, что ответственный руководитель должен лелеять свои способности руководителя. И потому всю текучку перекладывал на плечи секретарши, мисс Фрам, а сам целиком посвящал рабочий день тому, чтобы сохранять форму. Он придерживался тщательно составленного расписания игр, готовился к играм, смывал с себя усталость после игр, следил, как играют другие, разговаривал об играх и продумывал разговоры об играх. Пока мисс Фрам вкалывала в приемной - проверяла выплату денег служащим, нанимала новых лаборантов, препиралась с представителями профсоюза, боровшимися за равноправие в столовой, - Нунн у себя в кабинете смазывал крикетную биту, отвлекаясь лишь, чтобы послать мисс Фрам за билетами на полицейский чемпионат по боксу или в магазин спорттоваров за очередной дюжиной воланов. Так он сохранял бодрость духа до той поры, когда придется вершить дела, достойные его ответственного руководства.
Кроме того, игры - дело важное еще и по другой причине. Они дают тему для разговоров с подчиненными. Нунн, как он часто подчеркивал, сам-то не был кибернетиком. Большую часть жизни он подвизался на интеллектуальной службе офицера армейской контрразведки, оттаптывал пальцы ног безвестным смутьянам в безвестных колониях занятие, привившее ему здравые практические навыки командования людьми и подхода к ним. В качестве руководителя он обнаружил, что игры - тема, на которую можно поговорить со всяким. Об играх он разговаривал со своими подчиненными-рядовыми. Об играх он разговаривал со смутьянами при допросе, чтобы разрядить обстановку, прежде чем оттаптывать им пальцы ног. Об играх он разговаривал со всеми начальниками отделов в институте. Солдаты, черномазые, долгогривые интеллигенты - все вы из одного теста сделаны. Заговори с ними об играх сразу беспомощно умолкают.
Об играх он разговаривал и с директором - привычка, ставшая главным стержнем в жизни Нунна. Нунн положил на место клюшку для гольфа и на цыпочках прокрался по ковру к двери, сообщающейся с директорским кабинетом. Он наклонился, заглянул в замочную скважину. Директор восседал за столом - крупный неуклюжий мужчина за письменным столом с зеркально отполированной и совершенно голой крышкой. Нунн всматривался в директора с благоговейным ужасом. Массивное тело абсолютно неподвижно. Локти покоятся на столе, ладони сцеплены, большие пальцы плотно прижаты к губам, словно директор вот-вот издаст разбойничий посвист. Маленькие блекло-голубые глазки на широком лице устремлены в одну точку стола - туда, где обычно стоит держатель для авторучки. Невозможно догадаться, какие чудеса автоматизационной, философской, кибернетической, семантической, организационной и поистине космологической мысли свершаются в этой массивной голове. Человек явно героических качеств, хотя каких именно неизвестно, ибо по отдельности они терялись в бескрайней возвышенности целого. Собственно, одним из немногих его доподлинно индивидуальных качеств (а вспомнить, что таковые у него имеются, стоило превеликого труда) была фамилия, а именно Чиддингфолд.
Нунн питал глубочайшее уважение к Чиддингфолду. В разговорах с начальниками отделов называл его "герр директор" или "большой белый вождь" - так крайне религиозные люди покровительственно упоминают о боге и его окружении, желая показать, что они с этой компанией на самой короткой ноге и им нет нужды заботиться о показной почтительности. По той же причине Нунн держался с Чиддингфолдом более или менее как с ровней. Его жизнерадостную болтовню о свернутых шеях, разбитых коленках и выколотых глазах Чиддингфолд неизменно выслушивал с вежливой натянутой улыбкой. Точно так же выслушивал он и веселые служебные сплетни, которыми Нунн тоже развлекал директора: предположения, что Ребус - на самом деле мужчина, Голдвассер - женщина, а Хоу - существо среднего пола. Но директор только улыбался натянутой улыбкой, и его бледно-голубые глаза кротко таращились на солнечное сплетение Нунна.
Нунн не впадал в еретическое заблуждение и не ждал, что Чиддингфолд как-нибудь проявит свое могущество. Человеком, который на деле заправляет институтом, на деле выносит решения, он считал себя. Но в глубине души он осознавал: власть его полноценна только потому, что исходит от молчаливого божества, восседающего в соседнем кабинете. Без божества не стало бы ни этой излучаемой власти, ни авторитета, на который опирается он сам и его подчиненные. Пусть Чиддингфолд никогда не произносил ничего, кроме "доброе утро" и "добрый вечер". Пусть он оказался бы совершенно нем или невменяем. Пусть он даже стал бы невидимкой. Все это не имело значения, важно было только одно: он наличествует.
Тем не менее Нунну хотелось бы разузнать побольше о том, что творится в огромной голове Чиддингфолда, когда черты его лица застывают в любезной микроулыбке. Улыбка эта была скроена на человека куда менее крупного, чем Чиддингфолд, и оставляла широкий простор для маневрирования. Само собой, думы, которые думает Чиддингфолд, необъятны и божественны; но, быть может, среди них затесались соображения, неблагоприятные для веселого, простецкого спортсмена Нунна. Порой Нунну казалось, что ему стало бы легче, если бы в один прекрасный день блеклые глаза взглянули бы на него в упор и Чиддингфолд сказал бы: "...чтоб ты сгорел". По крайней мере Нунн знал бы тогда, на каком он свете. А так - приходилось нарушать расписание игр и вот как сейчас, подглядывать в замочную скважину смежного с ним директорского кабинета, надеясь застать Чиддингфолда за каким-нибудь деянием, выдающим его истинное отношение к Нунну. Но Чиддингфолд неизменно делал одно и тоже. Неизменно восседал за письменным столом, громоздкий и неуклюжий, облокотясь на полированную голую крышку, подпирая большую голову сцепленными пальцами; недвижимый, мозговитый, даже чересчур великий для ничтожества человеческих будней.
Охваченный каким-то почтительным раздражением Нунн беззвучно вздохнул и выпрямился. Он постучал и вошел в кабинет.
- Доброе утро, директор, - сказал он.
- Доброе утро, - ответил Чиддингфолд, приподняв голову с больших пальцев и растянув губы в микроулыбке.
- "Нью Саут Уэльс" ведет со счетом 147:5. Передавали на коротких полчаса назад. У одного из игроков открытый перелом большого пальца. Говорят, пока его выносили с поля, он себе всю фуфайку кровью заляпал.
Голова Чиддингфолда вновь опустилась на подпорки. В знак того, что он расслышал, на его лице мелькнула и тут же пропала вежливая улыбка.
- Не знаю, директор, заглядывали ли вы когда-нибудь в сортир для начальников отделов, - продолжал Нунн, примостясь на краешке первого попавшегося столика. - Но кое-кто из джентльменов повадился туда шастать по пять-шесть раз за утро. Пусть я старый черствый солдафон, но мне кажется, это уж слишком, разве что у них есть справки от врачей. Самый злостный нарушитель - Голдвассер. И еще одно. Туда постоянно ходят низшие служащие. У них своя отличная уборная, и они без явного поощрения не посягали бы на уборную для начальства. Будем смотреть фактам в лицо. Я твердо уверен, что их приглашает туда Голдвассер или, во всяком случае, не гонит в шею, что в сущности равносильно. Да и не впервые Голдвассер дает мне повод взять его на заметку. За этим типом нужен глаз да глаз.
Нунн взглянул на Чиддингфолда - выяснить, как тот реагирует на ценные сведения. Никакой реакции не было и Нунн продолжал:
- Так или иначе пусть учтет, что я опять взял его на заметку.
Нунн принялся изучать носки своих ботинок. Он все раздумывал, как бы поискуснее затронуть вопрос о королевском визите, чтобы не выдать смехотворной неосведомленности, если Чиддингфолд уже в курсе.
- Теперь вот насчет приезда королевы, - сказал он наконец.
Огромная голова тотчас же снялась со своего пьедестала и блекло-голубые глаза ошарашенно посмотрели на Нунна.
- Ага, - сказал Нунн, - вы, значит, не в курсе, директор?
Голова совершила микрокачание из стороны в сторону.
- Ну, по-видимому, королева нанесет институту официальный визит и откроет новый корпус.
Голова медленно вернулась на пьедестал. Однако глаза теперь смотрели не на держатель для авторучки, а в окно. Новость явно взволновала Чиддингфолда.
- Так по крайней мере сообщают осведомители, - сказал Нунн. Разумеется, это пока неофициально. Не люблю впадать в высокий штиль, но мне (я ведь излагаю свое личное мнение), мне кажется, что в известной степени это знаменует пришествие новой эры научных исследований в области автоматики.
В какой-то миг Чиддингфолд поднял глаза на Нунна.
- Мы завоевываем социальный престиж, - сказал Нунн. - Откровенно говоря, директор, я подумал, что это вы нажимаете кнопки.
Чиддингфолд позволил себе на миг озариться бледной улыбкой отрицания.
- Нет? - сказал Нунн. - Что ж, значит, это Ротемир Пошлак с приятелями. Опять пущена в ход так называемая элита. Мне кажется, в данном случае в этом есть своя прелесть. Ума не приложу, как им удалось этого добиться. Надо полагать, когда занимаешь такое положение, как Пошлак, достаточно шепнуть словечко кому следует. Деньги по-прежнему великая сила, никуда от этого не денешься.
Чиддингфолд вновь устремил взор на держатель для авторучки. Нунн почувствовал, что аудиенция подходит к концу.
- Очень здорово, - сказал он и сверился с часами. - Извините, директор, я должен покинуть вас и взяться за работу. Сегодня у меня напряженный день.
Чиддингфолд сдобрил едва приметный кивок подобием улыбки.
- Благодарю вас, - проронил он.
Нунн вернулся к себе в кабинет и разыскал старые футбольные бутсы.
- Да, мисс Фрам, - сказал он секретарше в приемной. - Будьте ангелом, отнесите сапожнику в починку до закрытия мастерской. А то мне надо поспеть на собачью выставку.
- Конечно, конечно, мистер Нунн, - ответила мисс Фрам.
А когда Нунн умчался, бойко подмигнув ей и крикнув: "Помните, ни слова Бесси", мисс Фрам - ангелу, секретарше, старой деве, душе-человеку, сокровищу и превосходной маленькой женщине - пришла в голову дерзостная мысль.
"Воспользуюсь-ка я отсутствием мистера Нунна, - подумала она. Только прежде занесу в починку его бутсы, да рассужу мойщиков окон, да завизирую счета из столовой, да решу, кому из начальников отделов полагается на будущий год прибавка жалованья, да подберу трех внештатных лекторов для факультативных курсов фресковой живописи, да сформирую организационный комитет по приему королевы, - а потом уйду домой пораньше, приму таблетку аспирина и посмотрю, не избавлюсь ли я на конец от гриппа".
6
Роу сидел за машинкой, работал над романом. Точнее, пытался разрешить проблему: как лишить девственности лежавшую перед ним белоснежную первую страницу с таким тактом и пылом, чтобы не испортить с нею отношений навеки. Он уже почти придумал, как это сделать. У него сложился целый стратегический план. А в то же время в голове была каша и Роу никак не мог расхлебать ее и увидеть, в чем же состоит этот план.
Но вот он исступленно набросился на страницу, преодолев все внутренние барьеры.
"Х", - отпечатал он.
И посмотрел на нее. Его одолело уныние. Трудно было выбрать для начала букву более неприветливую или менее тактичную. Он рванул страницу из машинки, заложил чистую и снова задумался.
"Х", - отпечатал он вдруг.
Что за мерзкая буква! За всю историю литературы она еще не довела до добра ни одну фразу, которая ею начиналась. Роу опять сменил страницу.
"Х", - отпечатал он.
С ума он что ли сошел? Роу забил бездушную букву и начал сызнова. "Х", - отпечатал он. Забил. "Х", - отпечатал он. Забил.
Он откинулся на спинку кресла и повертел пальцем в ухе. Вдруг до его сознания дошло, что Голдвассер опять наблюдает за ним из окна своей лаборатории. Он поспешно вынул палец из уха и огляделся. Голдвассер тоже вынул палец из уха, помахал рукой и нервно метнулся прочь. Роу с новым пылом принялся за работу.
"Хью Роу", - отпечатал он. Ага, вот это уже на что-то похоже!
"Родился, - отпечатал он, - в Бромли, в семье агента по страхованию военных моряков. Учился в бромлийской средней классической школе, где был редактором школьного журнала и ведущим актером в школьном драмкружке. Отбыв воинскую повинность в войсках ее величества на казначейской службе, он преподавал географию в Селуине, получил ученую степень и поступил в Институт исследования автоматики имени Уильяма Морриса, где сейчас возглавляет отдел спорта. Женат".
Он критически осмотрел свое изделие. Недурно, если учитывать контекст, а именно фото самого Хью Роу с трубкой в зубах, в профиль, подчеркнутый искусной подсветкой. Он достал фото и подержал его над только что отпечатанным абзацем.
Может, фото сделать чуть пошире? Или квадратнее? Или, может быть, надо улучшить сам текст? Первые два слова абсолютно на месте. Но достойно ли трубки все остальное? Не нарушает ли ритма, заданного линией подбородка? Он вставил в машинку чистый лист бумаги.
"Хью Роу, - отпечатал он, - лондонец по рождению, вырос в семье потомственного моряка. Компетентные лица отметили его незаурядные способности, когда ему было всего одиннадцать лет. Но он не просто ученый. Еще в отрочестве он испробовал себя как журналист и актер, а не достигнув двадцатилетнего возраста, поддался романтическим порывам души и вступил в армию. Сомневаться в его солдатской доблести не приходится. Ныне он не только один из самых перспективных писателей своего поколения, но и ведущий специалист в новой увлекательной отрасли - исследованиях автоматики".
Томимый жаждой совершенства, он рванул лист из машинки и начал все с самого начала.
"Хью Роу, - отпечатал он, - человек многогранный. Журналист, писатель, острослов, ученый, философ, актер, солдат, почтальон, он перепробовал все эти профессии и многие другие..."
7
Усыпляющую тишину лаборатории Голдвассера в отделе прессы нарушал лишь робкий шорох усталого линотипа. Научные сотрудники гнули спины над всеобщим экспериментом, демонстрирующим, что теоретически цифровую вычислительную машину можно запрограммировать на выпуск абсолютно полноценной ежедневной газеты с заметками столь же разнообразными и содержательными, как и старинные, написанные от руки. Изнывая от скуки, сотрудники молча продирались сквозь пачки газетных вырезок - определяли жанр статей и выявляли в них стандартные переменные и постоянные. За другими столами другие сотрудники переносили переменные и постоянные на карточки и составляли картотеку в такой логической последовательности, что теоретически вычислительная машина могла сама прокладывать себе путь от карточки к карточке и отбирать нужный материал. Как только Голдвассер с коллегами докажет истинность этой теории, из коммерческих соображений ее, без сомнения, поспешат внедрить в жизнь. Тогда завершится стилизация современной газеты. Прервется последняя, остаточная связь прессы с рыхлым, бестолковым, склочным миром реальности.
Голдвассер взял в руки готовую папку, ожидающую его внимания. Называлась она "Парализованная девушка еще будет плясать!". Внутри было сорок семь газетных вырезок о парализованных девушках, которые твердо решили еще сплясать. Он отложил папку в сторону. Вот уже неделю он каждый день брал ее в руки, смотрел на заголовок и откладывал в сторону, ожидая того дня, когда соберется с силами.
Вместо этой папки он взял другую, озаглавленную "По словам учителя ребенок одет неподобающим образом". В ней были подшиты девяносто пять вырезок о детях, которые, по словам учителя, были одеты неподобающим образом, затем анализ вырезок с разложением их на простейшие составляющие и сопроводительная записка научного сотрудника, который комплектовал папку. В записке говорилось:
"В. удовл. принципиальная схема абсолютно инвариантна. Число переменных сводится к трем: 1) Одежда, против которой выдвинуто возражение (высокие каблуки, нижняя юбка, панталончики со сборками). 2) Курит ли ребенок или красит губы. 3) Ссылаются ли родители на то, что ребенка якобы унижает осмотр неподобающей одежды на глазах у всей школы.
Частота публикаций: каждые девять дней".
Волоча ноги, подошел Ноббс, старший научный сотрудник Голдвассера, и брякнул на стол шефу еще несколько папок. Ноббс отрастил бороду, демонстрируя свою принадлежность к интеллектуалам, ходил ленивой походкой, сутулясь, чтобы пользоваться уважением наравне с аристократией, и всех, кроме директора и его заместителя, величал "брат" из солидарности с пролетариатом. На шефа он оказывал магическое действие - Голдвассера тотчас же одолела бессильная тоска.
- Прошу, брат, - сказал Ноббс, вонзив в Голдвассера слово "брат" точно пружинный нож. - Я как раз комплектую папку "Они считают Англию чудесной". Вроде бы все в порядке. Переменные в основном те, кто как считает: американские туристы, студентки из Дании, приехавшие по обмену, и прочие в том же роде.
В старом здании отдела этики по стенам плясали ярка, зыбкие блики; легкие, почти неразличимые звуки, сказочно преобразившись, отдавались гулким эхом. Дверь за Голдвассером захлопнулась с таким грохотом, точно выстрелили из гаубицы. Голдвассер нервно дернулся. Мак-Интош обернулся к нему и кивнул. Он занимал свою излюбленную позицию при исследованиях этических проблем. Терпеливый и бесстрастный, он стоял на портале подъемного крана, подобно капитану на мостике, облокотясь на поручни, и ни единый мускул его большого багрового лица не шевелился.
- Поднимайтесь сюда, - пригласил он Голдвассера, и его слова внушительно повисли в воздухе, как напечатанные.
Голдвассер вскарабкался по металлической лесенке. Портал высился над испытательным резервуаром Мак-Интоша. Макинтош очистил свой отдел от всего лишнего - мебели, стен, полов и все это заменил испытательным резервуаром для этических автоматов. Целеустремленный был мужчина.
- Мы как раз проводим последний серийный опыт, - сказал Мак-Интош. Голдвассер ничего не ответил. При виде испытательного резервуара ему всегда становилось как-то не по себе. Резервуар напоминал ему бассейны для плавания и заставлял стыдиться своих дряблых бицепсов. Голдвассер все время ждал, что банда богатырски сложенных плебеев без всяких признаков духовной жизни накинется на него и сбросит в воду. На дальнем краю резервуара тихонько хихикнула девушка; эхо заулюлюкало по всему зданию, словно некое божество гомерически расхохоталось над ним, Голдвассером.
Порой и самому Мак-Интошу испытательный резервуар напоминал бассейн для плавания. Летом Мак-Интош изредка нырял туда с портала, прямо в одежде, и плавал допотопными саженками взад и вперед под уважительные шуточки подчиненных. Делал он это, чтобы доказать собственную непосредственность и легкомысленное пренебрежение условностями, и еще потому, что в гардеробной у него висел запасной комплект одежды; да кроме того, вислое брюхо меньше угнетает, когда ты в костюме.
- Майна, - распорядился Мак-Интош. Подъемный кран развернул над водой плот и начал его опускать. На плоту, угрюмо пялясь друг на друга, сидели старший научный сотрудник Синсон в желтом спасательном поясе и этический автомат "Самаритянин-2". Резервуар окутала величественная гулкая тишина.
Все усилия своего отдела Мак-Интош сосредоточил на самаритянской программе. Этическая проблема в ее чистом виде, как он себе представлял это двое на плоту, выдерживающем только одного, и он все старался построить автомат, который разработал бы четкий алгоритм этичного поведения для таких обстоятельств. Первая модель, "Самаритянин-1", прыгала за борт с величайшей охотой, но прыгала ради спасения любого предмета, оказавшегося рядом с ней на плоту, от чугунной болванки до мешка мокрых водорослей. После многонедельных жарких препирательств Мак-Интош согласился, что недескриминированная реакция - явление нежелательное, забросил "Самаритянина-1" и сконструировал "Самаритянина-2", который жертвовал собою ради организма хотя бы уж не менее сложного, чем он сам.
Плот замер, медленно раскручиваясь в нескольких метрах над водой.
- Пошел! - крикнул Мак-Интош.
Плот ударился о воду с отрывистым всплеском, похожим на выстрел. Синсон и "Самаритянин" не дрогнули. Постепенно плот выровнялся, его начали захлестывать небольшие волны. Вдруг "Самаритянин" подался вперед и ухватил Синсона за голову. Четырьмя экономными движениями он измерил габариты Синсонова черепа, затем помедлил, вычисляя. Наконец, после заключительного щелчка, автомат боком скатился с края плота и без колебаний затонул на дне резервуара.
- Спаси его, господи! - приказал Мак-Интош молодому человеку в плавках, стоявшему наготове возле самой воды. Господи нырнул и обвязал затонувшего "Самаритянина" канатом.
- Отчего бы не привязывать к нему канат до того, как он кувыркнется за борт? - спросил Голдвассер.
- Он не должен знать, что его спасут. Иначе решимости жертвовать собой грош цена.
- А как же он узнает?
- Да ведь "Самаритяне-2" - хитрюги. Иногда мне чудится, будто они понимают каждое наше слово.
- Они слишком низко организованы, Мак-Интош...
- Нет-нет, они проникаются доверием к людям. Поэтому время от времени я кого-нибудь не выуживаю, оставляю на дне. Надо же показать остальным, что я не расположен шутки шутить. Двоих уже списал на этой неделе.
"Самаритянина" отбуксировали к краю резервуара и перевернули вверх тормашками, чтобы вылить воду. Время от времени он испускал едва слышное тиканье и содрогался.
- Слыхали новость о новом корпусе, а? - спросил Голдвассер.
- А что такое?
- Насчет королевы.
- Нет.
- Она приезжает на открытие.
- Неужели?
Он перегнулся через поручень и проорал:
- Эй, господи! Все в порядке? Тогда готовь его к следующему рейсу.
- А теперь что будет? - спросил Голдвассер.
- Начинаем новую серию опытов - поведение относительно менее сложных организмов.
Подъемный кран опять водрузил "Самаритянина-2" на портал. На индикаторах и градуированных дисках автомата появилось нечто новое, поразившее Голдвассера.
- Вам не кажется, что у него ханжеский вид? - спросил он у Мак-Интоша.
- Да уж так всегда, стоит ему только окунуться. Мелкий конструктивный недостаток. Устраним при доводке.
- Но, Мак-Интош, если самопожертвование доставляет ему удовольствие, это ведь нельзя считать решением этической проблемы, правда?
- Не понимаю, почему бы ему не получать удовольствия от праведных поступков.
- Какая же это жертва, если приносишь ее с удовольствием?
- Да вы истый пуританин, Голдвассер! Что праведно, то праведно, а если извлекаешь удовольствие их праведного поступка, то тем лучше.
- Поступок, может, и праведный. Но, согласитесь, макинтош, этически он не интересен!
Доведенные до белого каления, они пронзали друг друга взглядами. Голдвассера бесила мысль, что этот упрямый жирный тугодум в чем-то немаловажном, может быть, умнее его самого. Но, наверное, и Мак-Интоша бесила мысль о том, что в конечном итоге его здравый, неповоротливый мозг не выдерживает конкуренции с блистательным умственным аппаратом Голдвассера.
- Как бы там ни было, - сказал он, - на открытие вашего нового корпуса приедет королева.
- Надо полагать, Нунн снова нажал кнопки?
- Надо полагать, так.
- Еще раз запрягли элиту.
- Надо полагать, это значит, что вам волей-неволей придется поставить там хоть какие-то опыты.
- Ничего подобного.
- Все равно намерены бойкотировать?
- Безусловно. Я же вам говорил. И Нунну говорил. Не желаю иметь с новым корпусом ничего общего. Нечего мне там делать. Я достаточно загружен самаритянской программой. Твердишь-твердишь одно и тоже с утра до вечера.
- Будут неприятности.
- Ну и пусть.
На помост подняли увесистый мешок с песком и уложили на плоту бок о бок с "Самаритянином".
- Майна! - рявкнул Мак-Интош.
Плот взметнулся над водой и стал без рывков опускаться. Снова наступила гулкая тишина.
- А здесь ведь логическая неувязка, - ни с того ни с сего заявил Голдвассер, и голос его загудел под самой крышей.
- Вира! - рявкнул Мак-Интош.
Всплеск воды слился с отголосками слов "неувязка" и "вира", их пошло бросать от стены к стене, от резервуара к потолку. Пока плот восстанавливал равновесие, "Самаритянин" и мешок бесстрастно созерцали друг друга. Когда плот стало захлестывать, "Самаритянин" ухватил мешок и попытался измерить объем его черепа. Он сделал было свои четыре экономных движения, но, сбитый с толку не похожей на череп формой мешка, помедлил, принял какое-то решение, задумчиво пожужжал и замер в неподвижности.
- Умница, - тихонько выдохнул Мак-Интош.
Плот погрузился лишь частично. Но постепенно вода покрывала "Самаритянина" и мешок, а те стоически смирялись с судьбой. Первым исчез под водой мешок. За ним, напоследок окинув мир безропотным взглядом мученика, исчез и "Самаритянин". Набухший, съежившийся, темный, искаженный в воде предмет неотвратимо опускался на дно.
- Ну вот, надеюсь, теперь у вас нет возражений против "Самаритянина-2", сказал Мак-Интош. - Видите, он даже не пытается жертвовать собой ради мешка.
- Вижу, - ответил Голдвассер, - но, Мак-Интош, вы ведь добились только того, что ко дну пошли оба.
- Эх, Голдвассер, - сказал Мак-Интош, - какой же вы закоренелый циник.
5
Нунн положил на письменный стол ракетку для сквоша, которую не выпускал из рук. Заодно, раз уж он оказался у письменного стола, стоило уточнить по календарю дату хенлея. Затем выбрал клюшку в сумке для гольфа (она лежала в углу кабинета) и начал практиковаться в подаче с метки колышка, поставленного среди ковра.
Он был человек благоразумный. Знал, что ответственный руководитель должен лелеять свои способности руководителя. И потому всю текучку перекладывал на плечи секретарши, мисс Фрам, а сам целиком посвящал рабочий день тому, чтобы сохранять форму. Он придерживался тщательно составленного расписания игр, готовился к играм, смывал с себя усталость после игр, следил, как играют другие, разговаривал об играх и продумывал разговоры об играх. Пока мисс Фрам вкалывала в приемной - проверяла выплату денег служащим, нанимала новых лаборантов, препиралась с представителями профсоюза, боровшимися за равноправие в столовой, - Нунн у себя в кабинете смазывал крикетную биту, отвлекаясь лишь, чтобы послать мисс Фрам за билетами на полицейский чемпионат по боксу или в магазин спорттоваров за очередной дюжиной воланов. Так он сохранял бодрость духа до той поры, когда придется вершить дела, достойные его ответственного руководства.
Кроме того, игры - дело важное еще и по другой причине. Они дают тему для разговоров с подчиненными. Нунн, как он часто подчеркивал, сам-то не был кибернетиком. Большую часть жизни он подвизался на интеллектуальной службе офицера армейской контрразведки, оттаптывал пальцы ног безвестным смутьянам в безвестных колониях занятие, привившее ему здравые практические навыки командования людьми и подхода к ним. В качестве руководителя он обнаружил, что игры - тема, на которую можно поговорить со всяким. Об играх он разговаривал со своими подчиненными-рядовыми. Об играх он разговаривал со смутьянами при допросе, чтобы разрядить обстановку, прежде чем оттаптывать им пальцы ног. Об играх он разговаривал со всеми начальниками отделов в институте. Солдаты, черномазые, долгогривые интеллигенты - все вы из одного теста сделаны. Заговори с ними об играх сразу беспомощно умолкают.
Об играх он разговаривал и с директором - привычка, ставшая главным стержнем в жизни Нунна. Нунн положил на место клюшку для гольфа и на цыпочках прокрался по ковру к двери, сообщающейся с директорским кабинетом. Он наклонился, заглянул в замочную скважину. Директор восседал за столом - крупный неуклюжий мужчина за письменным столом с зеркально отполированной и совершенно голой крышкой. Нунн всматривался в директора с благоговейным ужасом. Массивное тело абсолютно неподвижно. Локти покоятся на столе, ладони сцеплены, большие пальцы плотно прижаты к губам, словно директор вот-вот издаст разбойничий посвист. Маленькие блекло-голубые глазки на широком лице устремлены в одну точку стола - туда, где обычно стоит держатель для авторучки. Невозможно догадаться, какие чудеса автоматизационной, философской, кибернетической, семантической, организационной и поистине космологической мысли свершаются в этой массивной голове. Человек явно героических качеств, хотя каких именно неизвестно, ибо по отдельности они терялись в бескрайней возвышенности целого. Собственно, одним из немногих его доподлинно индивидуальных качеств (а вспомнить, что таковые у него имеются, стоило превеликого труда) была фамилия, а именно Чиддингфолд.
Нунн питал глубочайшее уважение к Чиддингфолду. В разговорах с начальниками отделов называл его "герр директор" или "большой белый вождь" - так крайне религиозные люди покровительственно упоминают о боге и его окружении, желая показать, что они с этой компанией на самой короткой ноге и им нет нужды заботиться о показной почтительности. По той же причине Нунн держался с Чиддингфолдом более или менее как с ровней. Его жизнерадостную болтовню о свернутых шеях, разбитых коленках и выколотых глазах Чиддингфолд неизменно выслушивал с вежливой натянутой улыбкой. Точно так же выслушивал он и веселые служебные сплетни, которыми Нунн тоже развлекал директора: предположения, что Ребус - на самом деле мужчина, Голдвассер - женщина, а Хоу - существо среднего пола. Но директор только улыбался натянутой улыбкой, и его бледно-голубые глаза кротко таращились на солнечное сплетение Нунна.
Нунн не впадал в еретическое заблуждение и не ждал, что Чиддингфолд как-нибудь проявит свое могущество. Человеком, который на деле заправляет институтом, на деле выносит решения, он считал себя. Но в глубине души он осознавал: власть его полноценна только потому, что исходит от молчаливого божества, восседающего в соседнем кабинете. Без божества не стало бы ни этой излучаемой власти, ни авторитета, на который опирается он сам и его подчиненные. Пусть Чиддингфолд никогда не произносил ничего, кроме "доброе утро" и "добрый вечер". Пусть он оказался бы совершенно нем или невменяем. Пусть он даже стал бы невидимкой. Все это не имело значения, важно было только одно: он наличествует.
Тем не менее Нунну хотелось бы разузнать побольше о том, что творится в огромной голове Чиддингфолда, когда черты его лица застывают в любезной микроулыбке. Улыбка эта была скроена на человека куда менее крупного, чем Чиддингфолд, и оставляла широкий простор для маневрирования. Само собой, думы, которые думает Чиддингфолд, необъятны и божественны; но, быть может, среди них затесались соображения, неблагоприятные для веселого, простецкого спортсмена Нунна. Порой Нунну казалось, что ему стало бы легче, если бы в один прекрасный день блеклые глаза взглянули бы на него в упор и Чиддингфолд сказал бы: "...чтоб ты сгорел". По крайней мере Нунн знал бы тогда, на каком он свете. А так - приходилось нарушать расписание игр и вот как сейчас, подглядывать в замочную скважину смежного с ним директорского кабинета, надеясь застать Чиддингфолда за каким-нибудь деянием, выдающим его истинное отношение к Нунну. Но Чиддингфолд неизменно делал одно и тоже. Неизменно восседал за письменным столом, громоздкий и неуклюжий, облокотясь на полированную голую крышку, подпирая большую голову сцепленными пальцами; недвижимый, мозговитый, даже чересчур великий для ничтожества человеческих будней.
Охваченный каким-то почтительным раздражением Нунн беззвучно вздохнул и выпрямился. Он постучал и вошел в кабинет.
- Доброе утро, директор, - сказал он.
- Доброе утро, - ответил Чиддингфолд, приподняв голову с больших пальцев и растянув губы в микроулыбке.
- "Нью Саут Уэльс" ведет со счетом 147:5. Передавали на коротких полчаса назад. У одного из игроков открытый перелом большого пальца. Говорят, пока его выносили с поля, он себе всю фуфайку кровью заляпал.
Голова Чиддингфолда вновь опустилась на подпорки. В знак того, что он расслышал, на его лице мелькнула и тут же пропала вежливая улыбка.
- Не знаю, директор, заглядывали ли вы когда-нибудь в сортир для начальников отделов, - продолжал Нунн, примостясь на краешке первого попавшегося столика. - Но кое-кто из джентльменов повадился туда шастать по пять-шесть раз за утро. Пусть я старый черствый солдафон, но мне кажется, это уж слишком, разве что у них есть справки от врачей. Самый злостный нарушитель - Голдвассер. И еще одно. Туда постоянно ходят низшие служащие. У них своя отличная уборная, и они без явного поощрения не посягали бы на уборную для начальства. Будем смотреть фактам в лицо. Я твердо уверен, что их приглашает туда Голдвассер или, во всяком случае, не гонит в шею, что в сущности равносильно. Да и не впервые Голдвассер дает мне повод взять его на заметку. За этим типом нужен глаз да глаз.
Нунн взглянул на Чиддингфолда - выяснить, как тот реагирует на ценные сведения. Никакой реакции не было и Нунн продолжал:
- Так или иначе пусть учтет, что я опять взял его на заметку.
Нунн принялся изучать носки своих ботинок. Он все раздумывал, как бы поискуснее затронуть вопрос о королевском визите, чтобы не выдать смехотворной неосведомленности, если Чиддингфолд уже в курсе.
- Теперь вот насчет приезда королевы, - сказал он наконец.
Огромная голова тотчас же снялась со своего пьедестала и блекло-голубые глаза ошарашенно посмотрели на Нунна.
- Ага, - сказал Нунн, - вы, значит, не в курсе, директор?
Голова совершила микрокачание из стороны в сторону.
- Ну, по-видимому, королева нанесет институту официальный визит и откроет новый корпус.
Голова медленно вернулась на пьедестал. Однако глаза теперь смотрели не на держатель для авторучки, а в окно. Новость явно взволновала Чиддингфолда.
- Так по крайней мере сообщают осведомители, - сказал Нунн. Разумеется, это пока неофициально. Не люблю впадать в высокий штиль, но мне (я ведь излагаю свое личное мнение), мне кажется, что в известной степени это знаменует пришествие новой эры научных исследований в области автоматики.
В какой-то миг Чиддингфолд поднял глаза на Нунна.
- Мы завоевываем социальный престиж, - сказал Нунн. - Откровенно говоря, директор, я подумал, что это вы нажимаете кнопки.
Чиддингфолд позволил себе на миг озариться бледной улыбкой отрицания.
- Нет? - сказал Нунн. - Что ж, значит, это Ротемир Пошлак с приятелями. Опять пущена в ход так называемая элита. Мне кажется, в данном случае в этом есть своя прелесть. Ума не приложу, как им удалось этого добиться. Надо полагать, когда занимаешь такое положение, как Пошлак, достаточно шепнуть словечко кому следует. Деньги по-прежнему великая сила, никуда от этого не денешься.
Чиддингфолд вновь устремил взор на держатель для авторучки. Нунн почувствовал, что аудиенция подходит к концу.
- Очень здорово, - сказал он и сверился с часами. - Извините, директор, я должен покинуть вас и взяться за работу. Сегодня у меня напряженный день.
Чиддингфолд сдобрил едва приметный кивок подобием улыбки.
- Благодарю вас, - проронил он.
Нунн вернулся к себе в кабинет и разыскал старые футбольные бутсы.
- Да, мисс Фрам, - сказал он секретарше в приемной. - Будьте ангелом, отнесите сапожнику в починку до закрытия мастерской. А то мне надо поспеть на собачью выставку.
- Конечно, конечно, мистер Нунн, - ответила мисс Фрам.
А когда Нунн умчался, бойко подмигнув ей и крикнув: "Помните, ни слова Бесси", мисс Фрам - ангелу, секретарше, старой деве, душе-человеку, сокровищу и превосходной маленькой женщине - пришла в голову дерзостная мысль.
"Воспользуюсь-ка я отсутствием мистера Нунна, - подумала она. Только прежде занесу в починку его бутсы, да рассужу мойщиков окон, да завизирую счета из столовой, да решу, кому из начальников отделов полагается на будущий год прибавка жалованья, да подберу трех внештатных лекторов для факультативных курсов фресковой живописи, да сформирую организационный комитет по приему королевы, - а потом уйду домой пораньше, приму таблетку аспирина и посмотрю, не избавлюсь ли я на конец от гриппа".
6
Роу сидел за машинкой, работал над романом. Точнее, пытался разрешить проблему: как лишить девственности лежавшую перед ним белоснежную первую страницу с таким тактом и пылом, чтобы не испортить с нею отношений навеки. Он уже почти придумал, как это сделать. У него сложился целый стратегический план. А в то же время в голове была каша и Роу никак не мог расхлебать ее и увидеть, в чем же состоит этот план.
Но вот он исступленно набросился на страницу, преодолев все внутренние барьеры.
"Х", - отпечатал он.
И посмотрел на нее. Его одолело уныние. Трудно было выбрать для начала букву более неприветливую или менее тактичную. Он рванул страницу из машинки, заложил чистую и снова задумался.
"Х", - отпечатал он вдруг.
Что за мерзкая буква! За всю историю литературы она еще не довела до добра ни одну фразу, которая ею начиналась. Роу опять сменил страницу.
"Х", - отпечатал он.
С ума он что ли сошел? Роу забил бездушную букву и начал сызнова. "Х", - отпечатал он. Забил. "Х", - отпечатал он. Забил.
Он откинулся на спинку кресла и повертел пальцем в ухе. Вдруг до его сознания дошло, что Голдвассер опять наблюдает за ним из окна своей лаборатории. Он поспешно вынул палец из уха и огляделся. Голдвассер тоже вынул палец из уха, помахал рукой и нервно метнулся прочь. Роу с новым пылом принялся за работу.
"Хью Роу", - отпечатал он. Ага, вот это уже на что-то похоже!
"Родился, - отпечатал он, - в Бромли, в семье агента по страхованию военных моряков. Учился в бромлийской средней классической школе, где был редактором школьного журнала и ведущим актером в школьном драмкружке. Отбыв воинскую повинность в войсках ее величества на казначейской службе, он преподавал географию в Селуине, получил ученую степень и поступил в Институт исследования автоматики имени Уильяма Морриса, где сейчас возглавляет отдел спорта. Женат".
Он критически осмотрел свое изделие. Недурно, если учитывать контекст, а именно фото самого Хью Роу с трубкой в зубах, в профиль, подчеркнутый искусной подсветкой. Он достал фото и подержал его над только что отпечатанным абзацем.
Может, фото сделать чуть пошире? Или квадратнее? Или, может быть, надо улучшить сам текст? Первые два слова абсолютно на месте. Но достойно ли трубки все остальное? Не нарушает ли ритма, заданного линией подбородка? Он вставил в машинку чистый лист бумаги.
"Хью Роу, - отпечатал он, - лондонец по рождению, вырос в семье потомственного моряка. Компетентные лица отметили его незаурядные способности, когда ему было всего одиннадцать лет. Но он не просто ученый. Еще в отрочестве он испробовал себя как журналист и актер, а не достигнув двадцатилетнего возраста, поддался романтическим порывам души и вступил в армию. Сомневаться в его солдатской доблести не приходится. Ныне он не только один из самых перспективных писателей своего поколения, но и ведущий специалист в новой увлекательной отрасли - исследованиях автоматики".
Томимый жаждой совершенства, он рванул лист из машинки и начал все с самого начала.
"Хью Роу, - отпечатал он, - человек многогранный. Журналист, писатель, острослов, ученый, философ, актер, солдат, почтальон, он перепробовал все эти профессии и многие другие..."
7
Усыпляющую тишину лаборатории Голдвассера в отделе прессы нарушал лишь робкий шорох усталого линотипа. Научные сотрудники гнули спины над всеобщим экспериментом, демонстрирующим, что теоретически цифровую вычислительную машину можно запрограммировать на выпуск абсолютно полноценной ежедневной газеты с заметками столь же разнообразными и содержательными, как и старинные, написанные от руки. Изнывая от скуки, сотрудники молча продирались сквозь пачки газетных вырезок - определяли жанр статей и выявляли в них стандартные переменные и постоянные. За другими столами другие сотрудники переносили переменные и постоянные на карточки и составляли картотеку в такой логической последовательности, что теоретически вычислительная машина могла сама прокладывать себе путь от карточки к карточке и отбирать нужный материал. Как только Голдвассер с коллегами докажет истинность этой теории, из коммерческих соображений ее, без сомнения, поспешат внедрить в жизнь. Тогда завершится стилизация современной газеты. Прервется последняя, остаточная связь прессы с рыхлым, бестолковым, склочным миром реальности.
Голдвассер взял в руки готовую папку, ожидающую его внимания. Называлась она "Парализованная девушка еще будет плясать!". Внутри было сорок семь газетных вырезок о парализованных девушках, которые твердо решили еще сплясать. Он отложил папку в сторону. Вот уже неделю он каждый день брал ее в руки, смотрел на заголовок и откладывал в сторону, ожидая того дня, когда соберется с силами.
Вместо этой папки он взял другую, озаглавленную "По словам учителя ребенок одет неподобающим образом". В ней были подшиты девяносто пять вырезок о детях, которые, по словам учителя, были одеты неподобающим образом, затем анализ вырезок с разложением их на простейшие составляющие и сопроводительная записка научного сотрудника, который комплектовал папку. В записке говорилось:
"В. удовл. принципиальная схема абсолютно инвариантна. Число переменных сводится к трем: 1) Одежда, против которой выдвинуто возражение (высокие каблуки, нижняя юбка, панталончики со сборками). 2) Курит ли ребенок или красит губы. 3) Ссылаются ли родители на то, что ребенка якобы унижает осмотр неподобающей одежды на глазах у всей школы.
Частота публикаций: каждые девять дней".
Волоча ноги, подошел Ноббс, старший научный сотрудник Голдвассера, и брякнул на стол шефу еще несколько папок. Ноббс отрастил бороду, демонстрируя свою принадлежность к интеллектуалам, ходил ленивой походкой, сутулясь, чтобы пользоваться уважением наравне с аристократией, и всех, кроме директора и его заместителя, величал "брат" из солидарности с пролетариатом. На шефа он оказывал магическое действие - Голдвассера тотчас же одолела бессильная тоска.
- Прошу, брат, - сказал Ноббс, вонзив в Голдвассера слово "брат" точно пружинный нож. - Я как раз комплектую папку "Они считают Англию чудесной". Вроде бы все в порядке. Переменные в основном те, кто как считает: американские туристы, студентки из Дании, приехавшие по обмену, и прочие в том же роде.