Фрейн Майкл. Оловянные солдатики

   Он сходил за чашкой чаю, затем отпечатал последние строчки:
   "С террасы донесся крик. В прозрачном неподвижном воздухе каждый звук слышался отчетливо.
   Вообще-то и в первый раз все было идеально слышно, но ведь нельзя же быстро реагировать, когда столько еще осталось объяснить, столько написать.
   - Пора обедать! - крикнула Нина.
   А полыхающие, почти осязаемые лучи полуденного солнца продолжали палить".
   23
   - Да, - произнес Роу, но по зрелом размышлении нашел, что это звучит как-то безответственно, и выразился иначе. - Да-а-а-а, - произнес он.
   - Я к тому, - сказал Мак-Интош, - что в институте многие зарятся на новый корпус. Это уж точно. Говорят, целая группа - чем меньше имен, тем меньше неприятностей - собирается устроить там колоссальную оргию.
   - Да, я слыхал.
   - Им это, конечно, так просто с рук не сойдет. Говорят, Нунн вне себя от ярости. Однако тут поневоле призадумаешься. А ведь как там можно развернуться, в новом корпусе, будь у меня время! Эх, хоть бы на недельку-другую избавиться от самаритянской программы! Говорил я вам о своей идее - запрограммировать машину на сочинение порнографических романов? Так вот, иногда я спрашиваю себя, нельзя ли составить такую программу, чтобы машины взяли на себя львиную долю сексуальных функций человека. Это сэкономило бы массу труда.
   - Да, - произнес Роу. - Да.
   - По крайней мере на ранних стадиях. По такому же принципу можно также запрограммировать машины на то, чтобы делали первые ходы разговора двух людей в самом начале знакомства. Это ведь стандартно, как дебюты в шахматах. Можно выбрать гамбит, потом уйти заваривать чай, а машина пусть играет; вернувшись, вы включаетесь в разговор, когда он становится интересным.
   - Да, - произнес Роу.
   - Сердце разрывается при мысли, что новый корпус будет простаивать зря, когда дел такая уйма. Предположим - этой идеей я обязан моему доброму другу Голдвассеру, - что все системы этики окостенели и, следовательно, все операции внутри такой системы может выполнять вычислительная машина. Я бы тогда занялся построением цепей и выяснил, что произойдет, если какая-нибудь окостеневшая система, допустим, христианская, столкнется с другой окостеневшей системой, допустим, либерально-агностической. И что произойдет, если две машины, основанные на двух разных и взаимоисключающих программах, попытаются совместно выработать третью.
   Эх, Роу, Роу, Роу! Неужто вас не влечет поразмыслить о великих сферах жизни, которые давно окостенели, где вся деятельность сводится к манипуляции с конечным количеством переменных? Какая жалость, Роу, какой ужас! Эти обширные леса окаменелостей - законные наши владения. Беспомощные, они ждут, чтобы их взяли под благословенную эгиду компетентной, доброй вычислительной машины.
   Возьмите область религиозных обрядов. Какой кибернетик, обозревая практику ритуалов, не возблагодарит бога за такой подарок? Когда нам предложат составить программу автоматизации культа - а лет через пять-десять так оно и будет, - мы, разумеется, выступим с рекомендацией, чтобы все службы во всех церквах страны совершала бы одна центральная машина; она же станет сочинять проповеди, логически развивая любую заданную тему в рамках, указанных англиканской или католической церковью, тогда можно будет не опасаться ереси. А лет через пятнадцать-двадцать мы примемся за программирование молитв. И темы, и эмоции их вмещаются в довольно узкий диапазон.
   - Ах, - произнес Роу, - если уж говорить о молитвах, между машиной и человеком существует большая разница.
   - Точно. Машина справится куда лучше. Она не станет вымаливать то, чего не следует, или отвлекаться от молебствия.
   - Да-а-а-а. Но если слова произносит вычислительная машина, это совсем не то...
   - Ну, не знаю. Если слова "Боже, храни королеву и министров ее" окажут хоть какое-то воздействие на правительство, не так уж важно, кто или что их произнесет, верно?
   - Да-а-а, это понятно. Но если слова произносит человек, он их и подразумевает.
   - Машина тоже. Во всяком случае, только чертовски сложная вычислительная машина способна произносить слова, не подразумевая их. Да и вообще, что мы подразумеваем под словом "подразумевать"? Если надо выяснить, действительно ли данная персона или машина подразумевает слова "Боже, храни королеву и министров ее", мы приглядываемся, не сопровождает ли она эти слова неискренней или иронической ухмылкой. Мы наводим справки, не состоит ли она в коммунистической партии. Следим, не передает ли она в это время записочки на предмет обеда или совокупления. Если она выдержала все эти проверки, каким еще способом установишь, подразумевается ли то, что говорится? Во всяком случае, в моем отделе все вычислительные машины молились бы с величайшей искренностью и сосредоточенностью. Преданные они, мои крошки.
   - Да-а-а-а. Но вы, надо полагать, не верите в бога, способного услышать молитву и откликнуться на нее?
   - Это меня не касается. Мое дело - обеспечить молебствие: добиться наивысшего качества при минимальной затрате труда.
   - Но, Мак-Интош, если вы такой циник, то в чем, по-вашему, разница между человеком и вычислительной машиной?
   - Не могу ответить с полной уверенностью, Роу. Я склонен отмести так называемую "душу". Думается мне, со временем мы научим машины восторгаться музыкой Баха или красотой другой машины, отличать хорошие сонеты от плохих и выражать повышенные чувства при виде Маттерхорна <гора в Альпах на границе Швейцарии и Италии> или заката. Речь идет вовсе не о способности к отбору; машину можно запрограммировать на отбор рациональный, иррациональный, случайный, а также на сочетание этих трех принципов, точь-в-точь как у человека. Некоторые, правда, считают, что у человека большую роль играют убеждения, вера. Но я не думаю, что это так уж важно. Скажите машине, что небо зеленое, и она вам поверит. Или можно запрограммировать ее так, чтобы она эмпирически воспринимала небо голубым, но действовала, исходя из глубокого, невысказанного убеждения, будто оно зеленое. Вдумайтесь в это, Роу! А если вы возразите, что веру машине навязали против ее воли, то вот вам машина запрограммированная на свободный выбор: она может верить своему ощущению, что небо голубое, а может, несмотря на свидетельство чувств, принять на веру, что оно зеленое, коль скоро так утверждает оператор.
   - Да, возможно, - произнес Роу.
   - Так вот, Роу, теперь, как люди практические, давайте признаем, что машину от человека отличает только одна полезная рабочая функция: машина выбирает лишь из конечного количества переменных, а человек сам определяет количество переменных, из которых он будет выбирать. Но дело это довольно тонкое, ибо зависит от сложности человеческого нейромеханизма. Полагаю, когда-нибудь мы создадим столь же сложную вычислительную машину, и она сама будет определять свои возможности.
   - Разумеется, - произнес Роу.
   - А в конечном итоге, знаете ли, отличие сведется к экономичности. Уверяю вас. На сегодняшний день для решения конечных интеллектуальных задач дешевле использовать машину, но когда-нибудь наметится предел, за которым для решения вечного вопроса о разовой работе потребуется машина до того сложная, до того специализированная, что дешевле будет использовать человека. Ей-богу, я верю, что на опушках окаменелого леса всегда останутся участки, где надо порождать оригинальные мысли, сопоставлять оригинальные идеи, видеть новые значения и перспективы. И меня ничуть не удивит, если для разработки этих участков экономичнее будет использовать людей, а не уподобленные людям машины. Как кибернетик, я об этом, естественно, скорблю. Но как человек, признаюсь, испытываю какое-то ехидное удовольствие от сознания, что есть еще работы, достойные человеческого разума. Какой кошмар, Роу, какой ужас! Ужас и величие! Вы меня понимаете?
   - Да, - произнес Роу, когда они встали из-за стола, чтобы вернуться из столовой в свои лаборатории. - Да. Да.
   Он чувствовал утомление и в то же время подъем.
   В какой ошеломляющей стране перспектив они побывали!
   Окаменелые леса! Бесконечное количество переменных! Подлинно религиозные вычислительные машины! Искренность! Выбор! Сложность! И все же человек на что-то годен! Роу ощутил мощный прилив солидарности с Мак-Интошем, который составил ему компанию в этом необычайном путешествии. А в небе над бесконечными лесами и окаменелыми числами повисли светящиеся буквы - выдержки из очередной рецензии; Роу ощутил безмерное удовольствие и растроганность собственным безмерным удовольствием: в виде исключения небесный рецензент писал не о нем, а о Мак-Интоше. "Мак-Интош... изумительный слушатель... - гласил обзор небесного рецензента. - ...Этот изумительный слушатель... пробуждает в Роу всю его феноменальную природную любознательность..."
   24
   Сэр Прествик Ныттинг был на проводе и вызывал Нунна. Эта истина не требовала дальнейших доказательств.
   - С вами будет говорить сэр Прествик Ныттинг, мистер Нунн, - сказала мисс Фрам в приемной.
   - Мистер Нунн? - сказала секретарша сэра Прествика. - С вами будет говорить сэр Прествик Ныттинг, мистер Нунн.
   - Нунн? - тревожно осведомился сэр Прествик. - Нунн? Это вы, Нунн?
   - Доброе утро, сэр Прествик, - сказал Нунн.
   - Это Нунн у телефона?
   - Собственной персоной, сэр Прествик.
   - Ага. Так вот, послушайте, это Ныттинг говорит.
   - Приветствую, сэр Прествик.
   - Доброе утро, Нунн.
   Наступила пауза: оба собеседника собирались с силами после первого шока и пытались сообразить, кто же кому звонит и с какой целью. Непосвященного эта пауза ввела бы в заблуждение. Во всяком случае, она ввела в заблуждение телефонистку Объединенной телестудии - абонентов разъединили.
   Минут через пять телефон Нунна зазвонил снова.
   - С вами будет говорить сэр Прествик Ныттинг, мистер Нунн, - сказала секретарша сэра Прествика.
   - С вами будет говорить сэр Прествик Ныттинг, мистер Нунн, - сказала мисс Фрам.
   - Нунн? - подозрительно выспрашивал сэр Прествик. - Нунн? Нунн? Это Нунн? Кто у телефона? Нунн? Нунн?
   - Слушаю вас, сэр Прествик.
   - Это опять Ныттинг, Нунн. Нунн, что случилось? Что-то случилось. Я вас не слышал. Нас прервали?
   - Должно быть.
   - А вы, Нунн, вы меня слышали?
   - Ни словечка, сэр Прествик.
   - Значит, вы пропустили мои слова о том, что Ротемир страшно обеспокоен?
   - Да.
   - Слыхали?
   - Нет, пропустил.
   - Ну, так слушайте, я повторю все сначала. Ротемир страшно обеспокоен.
   - Грустно слышать.
   - Да. Ну, обеспокоен, знаете ли, возможными последствиями. Как я вам уже объяснял - только, может, вы не слышали, - он никоим образом не желает посягать на традиционные академические свободы института. Он считает - и я с ним, конечно, полностью согласен, - что они нерушимы. Абсолютно нерушимы.
   - Ценю ваши чувства, сэр Прествик.
   - Но надо же помнить о возможных последствиях. Вы улавливаете мою мысль?
   - Да, вполне.
   - Я выражаюсь ясно?
   - Да, предельно, сэр Прествик.
   - Значит, мы друг друга понимаем?
   - По-моему, да.
   - Не обижаетесь?
   - Отнюдь.
   - Вам долго разжевывать не нужно, а, Нунн?
   - Никогда, сэр Прествик.
   - Ну значит, мы с вами поладим. Надеюсь, вы не находите, что я веду себя, как надутая старая дева, Нунн. Вы ведь знаете как оно бывает. Ротемир взвился до потолка. Винит меня в том, что я сам ничего не знал и ему не сообщил, и я теперь в неловком положении. Он говорит, что не понимает, для чего я торчу в правлении, если ему самому приходится собирать сплетни на званых вечерах, выясняя, куда уходят его деньги. Разумеется, по-своему он прав, его можно понять.
   - Собирать сплетни на званых вечерах?
   - Да, о последней заварухе он прослышал на каком-то званом вечере. Так он и узнал. Особенно обидно, что в Би-Би-Си кто-то осведомлен о делах Объединенной телестудии лучше, чем сам Ротемир.
   - Понимаю.
   - Само собой, он взбесился.
   - Само собой.
   - По-моему, законно.
   - Да, вполне.
   - Нас беспокоят только последствия, Нунн.
   - Именно.
   - Я к тому, что лично мы не против, чтобы машины отправляли церковные службы...
   - Машины отправляли церковные службы?
   - Неужели вы вообще ничего не слышали из того, что я говорил?
   - По крайней мере, насчет машин, отправляющих церковные службы, ничего.
   - Так ведь это-то и обеспокоило Ротемира. Ваши, очевидно, собираются установить такие машины в новом корпусе отдела этики.
   - Разве?
   - Да, по словам этой дамы из Би-Би-Си. Она говорит, вы там намерены заставить машины молиться...
   - Молиться? Машины - молиться? До чего только не дойдут эти заумные чудаки!
   - Она говорит, вы заставите машины причащать и выслушивать исповедь.
   - Правда? Что ж, я этим займусь тотчас же, сэр Прествик.
   - Я к тому, что нас беспокоят только последствия.
   - Устраним, сэр Прествик. Положитесь на меня.
   - В нашей области приходится проявлять особую осторожность насчет всяческих последствий.
   - Конечно, конечно.
   - Надо полагать, это опять штучки вашего Мак-Интоша. Не из числа здравомыслящих этот Мак-Интош, да будет мне позволено заметить.
   - Вот тут вы, по-моему ошибаетесь. Мак-Интош довольно-таки здравомыслящий.
   - Он-то? Здравомыслящий?
   - Вполне здравомыслящий.
   - Да, пожалуй, могу сказать, на вид он достаточно здравомыслящий.
   - Между нами, сэр Прествик, у меня есть веские основания подозревать, что виновником окажется Голдвассер.
   - Голдвассер, вот как?
   - Боюсь, он прирожденный смутьян.
   - Должен признаться, мне он всегда был не по душе. Есть в нем что-то отталкивающее.
   - Он, боюсь, непорядочный человек.
   - Совсем непорядочный.
   - Вы не беспокойтесь, сэр Прествик. Я уж постараюсь раскусить Голдвассера.
   - По рукам. Вы расслышали, как я передавал лучшие пожелания вашей славной супруге?
   - Откровенно говоря, нет.
   - В таком случае, лучшие пожелания вашей славной супруге.
   25
   - Это мистер Голдвассер, ваше величество, - сказала Ребус, когда Ноббс стал пожимать руку Хоу.
   - Нет-нет-нет, - с надрывающим душу терпением объяснила миссис Плашков. - Это не Голдвассер, Ребус. Это Ребус.
   - Ради всего святого, - ощерилась Ребус. - Как же так? Ведь Ребус это Голдвассер.
   - Но, милая Ребус, вы забываете, что Ребус - это Плашков.
   Все стояли в коридоре, меча друг на друга злые взгляды, или обреченно подпирали стенки, тупо уставясь в пол. Сотрудники института устали и были раздражены. Целую неделю они околачивались в коридорах (репетировали торжественное открытие), и теперь все страдали от тупой сдавленной боли в животе, которая всегда появляется, если долго стоишь на ногах, толком не зная, что надо делать.
   Общие усилия были направлены на то, чтобы хронометрировать визит по частям, поскольку координационный комитет дал понять подкомитету хронометража, что такие события надо репетировать с точностью до одной секунды. Задача была не из легких. Ножницы "Балморал", усыпанный самоцветами выключатель, золотая газовая свеча и прочее оборудование из фирмы "Имперские товары для церемоний" еще не пришли, да и в самом корпусе, который предстояло открыть, не было пока никакой аппаратуры. Пришлось заменить недостающие звенья более или менее удовлетворительными эрзацами и приближениями; точно так же пришлось заменить всех высоких гостей, чьи руки надо будет пожимать в знаменательный день, и одного-двух человек из начальства вроде Нунна и Мак-Интоша; их авторитет был слишком велик, и раз уж они заявили, что слишком заняты и присутствовать не могут, пререкаться с ними никто не решился. Поэтому на репетициях Роу стал Пошлаком, Ребус - Нунном, а Голдвассер - Мак-Интошем и, значит, Плашков пришлось стать Ребус, а Хоу Голдвассером, а... или это Роу стал Голдвассером?
   Всем было ясно только одно: роль самого дефицитного действующего лица - королевы - исполняет Ноббс. Ноббс не был идеальным заменителем монархини, да и особо покладистым не был, но когда Объединенный комитет дублеров призвал начальников отделов выделить кого-нибудь на эту роль, никто и глазом моргнуть не успел, как Голдвассер уже выделил Ноббса.
   Теперь Голдвассер уже раскаивался в своем широком жесте. Хватит и того, что Ноббс день-деньской крутится в лаборатории, что этот сутулый мешок нескладных костей вечно путается под ногами, бедрами задевает мебель и сдвигает столы с мест. Но изо дня в день снова и снова пожимать вялую руку Ноббса да еще величать его "государыня" - это уж слишком. От репетиции к репетиции необычайная вялость Ноббсовой руки занимала Голдвассера все больше и больше. Насколько он мог судить, вялость была не совсем природная. Ноббс культивировал вялость руки при рукопожатии, где-то вычитал, что крепкая хватка, которую он напускал на себя в мальчишестве, чтобы создать впечатление твердого характера, - всего лишь аффектация, напущенная, чтобы создать впечатление твердого характера. Но ведь и бороду Ноббс отрастил просто потому, что раз, по общему убеждению, бороду носят лишь мужчины с безвольными подбородками, значит ни один человек с безвольным подбородком бороды не отпустит - иначе все заподозрят, будто у него безвольный подбородок; отсюда следует, что у бородачей подбородки волевые; вот потому-то Ноббс отрастил бороду, скрывавшую его безвольный подбородок. Во всяком случае, так рассудил Голдвассер. Вообще было в Ноббсе что-то двуличное... Вернее, не столько двуличное, сколько трехличное, причем одно лицо следило за двумя другими.
   - Давайте повторим с самого начала, - сказала миссис Плашков. - Всех попрошу в исходную позицию.
   Раздался стон изнеможения. Голдвассер почувствовал, как его наболевшие кишки проваливаются куда-то в тартарары.
   - Джелликоу, - обратилась миссис Плашков к швейцару, пока все выстраивались на улице перед входом, - хоть на этот раз не хлопайте дверцей автомобиля, прежде чем Ноббс не отойдет от нее на безопасное расстояние. Запомните, вам дается семь секунд на то, чтобы она-он-Ноббс сошел на тротуар. Ну, готовы? Начнем с... Давайте.
   Джелликоу выступил вперед и открыл воображаемую дверцу. Ноббс выкарабкался из воображаемого автомобиля.
   - Спокойнее, Ноббс, - предупредила миссис Плашков.
   - Добрый день, сказал Чиддингфолд и провел Ноббса вдоль почетного караула, укомплектованного из лаборантов.
   - Стоп! - воскликнула миссис Плашков.
   Раздался повальный вздох. Джелликоу извлек карманное зеркальце и принялся обозревать свои усы. Ноббс присел на край тротуара. Голдвассер все норовил перенести хотя бы часть собственного веса на узенький декоративный выступ здания. Он-то знал чем обусловлена пауза. Стихийно началось очередное чрезвычайное заседание комитета неофициальной беседы. Наверняка обсуждают, не должен ли Чиддингфолд ввернуть в приветствие какую-нибудь светскую реплику. Одна фракция ратовала за то, чтобы директор высказался о погоде. Другая считала, что замечания о погоде не поддаются хронометражу, ибо невозможно предугадать оставшееся время до знаменательного дня, и лучше остановиться на реплике по поводу королевского автомобиля. Большинство склонялось в пользу вопроса: "Сколько миль проходит машина на одном галлоне бензина, государыня?" Но комитет неизменно натыкался на одно и то же препятствие - доложить об этом Чиддингфолду было невозможно - и голосовал за то, чтобы отсрочить решение до следующего заседания. Голдвассер безнадежно уставился себе под ноги, на клочок земли площадью примерно с квадратный фут.
   - Продолжим, пожалуйста, - крикнула миссис Плашков. - С того, на чем мы остановились.
   Ноббс заковылял по тротуару к почетному караулу лаборантов.
   - Смир-рна! - взревел старший лаборант. - Линейки на пле-чо!
   - Вверх, два, три, - командовала миссис Плашков. - Вниз, два, три. Неслаженно, очень неслаженно.
   Ноббс неуклюже протрусил вдоль строя, умудрясь наступить на ногу правофланговому и выбить из рук одного лаборанта логарифмическую линейку.
   - Спокойно, Ноббс, - сказала миссис Плашков.
   - Движки на взвод! - взревел старший лаборант.
   - Недорасход трех секунд, - заметила миссис Плашков, - срезаете углы, Ноббс.
   Ноббс протопал к подножию лестницы, принял букет от малолетней дочки Чиддингфолда (ее изображала мисс Фрам) и ворвался в коридор, к сотрудникам и гостям.
   - Стоп! - вскричала миссис Плашков. - Титулатурный комитет, попрошу ко мне!
   Голдвассер бессильно привалился к стенке. Титулатурный комитет лежал целиком и полностью на его совести. Как-то в озорную минуту Голдвассера угораздило съязвить насчет того, что называть Ноббса "ваше величество", мягко говоря, попахивает мятежом, а через два дня этот вопрос уже горячо обсуждали во всех тридцати семи комитетах. Почти все согласились, что деяние и впрямь отдает мятежным духом и что упорствовать в этом означает подвергать институт опасности судебного преследования или шантажа. Но тут возник практический вопрос: как же именовать Ноббса, если не "ваше величество"? В одном все были единодушны: смешно, если люди будут склоняться перед ним в поклонах и реверансах и в то же время называть его просто "Ноббс". Не успел Голдвассер согнать с лица улыбку после той злополучной шутки, как уже был учрежден титулатурный комитет для составления формулы, в которой почтительность сочеталась бы с неким соответствием реальному положению Ноббса в жизни. Вот что пока произвели на свет всевозможные рабочие комиссии и подготовительные группы:
   Ваше смиренство
   ваше раболепие
   ваша посредственность
   ваше человечество
   ваша анонимность
   ваше полномочие
   ваша бородатость
   ваше сНоббство
   ваше старшее научное сотрудничество
   Как и предвидел Голдвассер, решение опять-таки пришлось отложить до лучших времен.
   - Продолжим с того, на чем остановились, - прогремела миссис Плашков. Сегодня по-прежнему называем Ноббса "ваше величество". Разрешите еще раз напомнить, что каждый должен проявлять тактичность и не трубить об этом на всех перекрестках.
   Последовали рукопожатия (по пяти секунд на руку), затем приступили к обходу учреждения (со скоростью два фута в секунду). Типичный отдел. Знакомство с типичным научным сотрудником (первого класса) и осмотр типичной вычислительной машины (12 секунд). Типичный вопрос о вычислительной машине (допустим, пять секунд). Типичный ответ (15 секунд). Словесная оценка проделанной работы (допустим, 4 секунды).
   Опять по коридору, со скоростью два фута в секунду, вверх по лестнице (две секунды на ступеньку), и следующий отдел. Знакомство с типичным научным сотрудником (второго класса) и типичный бытовой вопрос (допустим 10 секунд). Типичный скромный ответ (1 секунда). Реплика насчет того, как красив вид из окна (допустим, 5 секунд). Разъяснение заместителя директора о том, насколько повезло институту в этом отношении (31 секунда). Корректная шутка (3 секунды). Смех (26 секунд). Общее восхищение простотой и обаянием Ноббса (4 секунды). Выход: нескладный Ноббс бедром таранит стол, грохает на пол три папки, склянку чернил и 140 листов какой-то рукописи самого большого формата. Шквал взаимных попреков (20 минут).
   К вечеру Голдвассер ходил как во сне. На какой-то миг его разбудил сильный удар оконным карнизом в висок: карниз изображал золотую газовую свечу, которой предстояло зажечь неугасимый огонь - вечную память о жертвах луддитских бунтов. Потом Голдвассер вдруг почувствовал, что в его руку властно втискивается чужая, вялая рука и знакомый голос говорит: "Баю-бай, агусеньки, брат". А еще был светлый промежуток восхитительного отдыха на стуле - это когда комитет особого назначения собрался, чтобы еще раз обсудить, нужно ли предоставить Ноббсу время попудрить нос.
   Потом все перебрались в новый корпус, и Роу, исполняя роль Мак-Интоша, показывал Ноббсу установленное там оборудование: несколько столов и какое-то количество стульев. Последним, что слышал Голдвассер, был голос Роу, читавшего по бумажке:
   - А вот это, государыня, стол. Состоит в основном из горизонтальной прямоугольной плоской поверхности и четырех вертикальных столбчатых опор, так называемых ножек. В нашей лаборатории, государыня, столы по своей конструкции не уступают стандартам любой страны мира.
   Вот так-то и случилось, что, пока все стоя внимали государственному гимну, Голдвассер вдруг очутился на полу, растянувшись ничком в весьма фривольной позе. Нунн, с почтительного расстояния обеспечивающий безопасность во всех ее аспектах, ни капельки не удивился. Дело о Голдвассере было уже начато и закончено; в знаменательный день Голдвассеру не удастся продемонстрировать свое отношение к государственному гимну.
   Куда сильнее тревожили Нунна Ноббсовы бедра. Чем больше он любовался на них в действии, тем меньше они ему нравились. Не секретное ли это оружие в руках Голдвассера? Не похоже было, чтоб они служили самому Ноббсу. Нунн внимательно следил, как они сшибают предметы с письменных столов и ломают стулья, что попадаются на дороге. По всей видимости, они осуществляют свою диверсионно-вредительскую программу совершенно независимо от Ноббса.
   Не исключено, конечно, что Ноббсовы бедра - бессознательные агенты Голдвассера. Возможно, Ноббс, сам того не подозревая, подвергся у Голдвассера промыванию мозгов. Но ведь то же самое могло произойти с каждым из присутствующих. Такие случаи известны. Специалисты службы безопасности знают, чего в наши дни добиваются промыванием мозгов. Вдруг, чего доброго, и сам Нунн подвергся промыванию мозгов. С тем же успехом и он, сам того не подозревая, стал агентом Голдвассера. Что, если вся его кампания против Голдвассера - результат постгипнотического внушения и продиктована самим Голдвассером? В самом деле, даже догадка, что он, вероятно, исполняет приказы Голдвассера (хотя сам Голдвассер отдыхает со всеми удобствами на полу), может быть, не что иное, как нужная Голдвассеру реакция.