Фрейн Майкл. Оловянные солдатики

   - Собственно, это ведь ваша область. Надо полагать, у вас все это уже продумано.
   - Да, знаете...
   - Дел впереди по горло, Роу. Меня-то по рукам и ногам связывает самаритянская программа, но будь у меня время перебраться в новый корпус, я бы взял на себя часть той работы, что ведут Ребус и Плашков в политическом и международном отделах. Если бы дипломатией и партийной политикой руководили вычислительные машины, Роу, сильно уменьшилась бы опасность отхода от старых добрых предвзятых идей ради грубой действительности. Вот каким мне бы хотелось видеть наше политическое руководство, потому что я и сам по природе такой. Мне свойственна странная тенденция к мономании, Роу, подсознательное стремление автоматизироваться.
   - Ясно.
   - Опять-таки хотелось бы мне основать отдел церемоний. Эх, будь у меня время! Да мы бы сами взялись за все, от командования парадом королевской гвардии и составления списков награжденных до торжественного открытия нового корпуса. Сколько бы мы сэкономили денег, времени и рабочей силы! А невыразимый гнет усталости, от которого мы избавили бы людей! Да вообще, будь у меня только время перебраться в новый корпус, нет счета процессам, которые я мог бы программировать. Один из моих любимых замыслов - программа по устранению посредников из сферы распределения: нужно только скалькулировать среднюю прибыль торговцев, и мы прекрасно обойдемся без них самих. А делился я с вами идеей запрограммировать машину на сочинение порнографических романов? Ведь все авторы используют перестановки из крайне ограниченного числа конечных переменных - это под силу самой простой машине. Или справочники по вопросам секса базовых величин там еще меньше, а перестановками рынок явно не насыщен. Но лично я, пожалуй, предпочитаю порнографию. Есть в ней откровенное величие логики, которое меня трогает... И кое-что другое, разумеется. - Да, - произнес Роу.
   Мак-Интош давно замолчал, а мозг Роу все еще продолжал бороздить океаны недодуманных дум. То был взбудораженный, кипучий мир. Если бы только ему удалось занять выгодную позицию и хоть на секунду спокойно охватить взглядом этот мир, Роу набросал бы его словесную карту. Карту территорий гораздо более обширных, чем те, что исследовал Мак-Интош, - их фантастические очертания уже вырисовывались перед его внутренним взором. Если бы только.... Если бы...
   - Да, - произнес он. - Да.
   10
   Сэр Прествик Ныттинг был не мастер говорить по телефону. И не таких, как он, этот аппарат ставил в дурацкое положение. Разве узнаешь, принадлежит ли голос тому, кем он назвался, представляет ли собой то, чем кажется, кажется ли тем, что собой представляет, и правда ли то, что говорит собеседник?
   - Нунн? Алло, это Нунн? - вопрошал он опасливо.
   Он боялся, что Нунн болеет или вообще умер, и его, Ныттинга, просто разыгрывают.
   - Нунн! Это вы Нунн? - повторил он свирепо. Внезапно его одолел панический страх. Есть Нунн на другом конце провода или его там нет? А вдруг он действительно умер? Сэру Прествику мерещились бесчисленные стайки телефонисток: они подслушивают по всем каналам коммутатора и изнемогают от сдавленного хохота, оттого что заставили сэра Прествика кричать на Нунна, тогда как Нунн лежит мертвый в открытом гробу на собственном столе.
   - Нунн! - воскликнул он удрученно. - Нунн!
   - Здравствуйте, сэр Прествик, - сказал Нунн, которому пришлось на время отойти от вешалки, где он отбивал довольно трудный мяч.
   - Это вы, Нунн?
   - У телефона, сэр Прествик.
   - Ага. Я все пытаюсь до вас добраться, Нунн. Так вот, Нунн.... Алло! Нунн! Нунн! Нунн, вы меня слушаете или нет?
   Нунн не сводил глаз с мяча, который успел долететь до середины ковра; теперь мяч чудом обогнул ножку стола и мимо корзины для бумаг, под аплодисменты ценителей, ушел за пределы поля к батарее, подарив команде лишние четыре очка.
   - Извините, сэр Прествик. У нас сегодня горячий денек. Выкладывайте.
   - Понятно. Так вот, Нунн...
   - Видели вы скачки с препятствиями, которые ваш конкурент показывал вчера по телевидению?
   - Нет. Так вот, Нунн...
   - Были довольно занятные курбеты. Извините, я вас перебил.
   - Да собственно...
   - Отвлекся. Признак старости.
   - Ага. Так вот, всплыло...
   - Непростительная грубость. Сам ненавижу, когда меня перебивают.
   - Так вот, всплыло серьезнейшее непредвиденное обстоятельство.
   - Так.
   - Ваши планы относительно нового корпуса. Боюсь, что Ротемир их не потерпит.
   - Да неужто?
   - У Ротемира создалось впечатление - и вот тут передо мной соответствующее письмо от вашей мисс Фрам, - что корпус предназначен (я цитирую) "...для увеличения объема работ отдела этики по исследованию вопроса о том, в какой степени возможно запрограммировать вычислительные машины на соблюдение кодекса этики".
   - Все правильно.
   - Мы ведь взялись поддерживать эту работу в убеждении, что она содействует борьбе с детской преступностью и распущенностью. Именно таков для нас смысл слова "этика".
   - Именно таков он и для меня, сэр Прествик.
   - Вот Ротемир отказывается понять - да и я отказываюсь, - чем же тогда оправдывается использование корпуса под вычислительные машины, сочиняющие порнографические романы и справочники по вопросам секса.
   - Порнографические романы и справочники по вопросам секса?
   - Именно.
   - И у нас будут подобные машины?
   - Так мне сообщили.
   - В новом корпусе?
   - По-видимому. Ротемир узнал об этом на званом вечере от какой-то девушки.
   - Вы уверены, что она в курсе того, что здесь происходит?
   - Кажется, она узнала это от какого-то мужчины, а тот сказал, что об этом толкуют по всему институту.
   - Понятно. Что ж, займусь выяснением.
   - Поймите меня правильно, мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто мы хотим как-то влиять на работу, проводимую в новом корпусе, только потому, что вложили в него деньги.
   - Ни в коем случае.
   - Самое немыслимое предположение. Ротемиру в голову не придет ничего подобного.
   - Конечно, нет.
   - Просто мы должны соблюдать осторожность в вопросах, с которыми связана честь фирмы.
   - Именно. Именно. Я, конечно, никогда не вмешиваюсь в работу отделов, вы и сами, без сомнения, понимаете.
   - Ну конечно.
   - Но я, безусловно, решительно пресеку всякую чепуху насчет порнографических романов и справочников по сексу.
   - Я же говорил Ротемиру, что на вас можно положиться.
   - Буду только рад помочь.
   - Мы ничего не имеем против вас лично, Нунн.
   - Не сомневаюсь.
   - Но насчет этого Ротемир пилит меня все утро. Надеюсь, я не был слишком резок?
   - Вы были вполне в своем праве. Вполне в своем праве.
   - Поймите, Ротемир - ярый противник таких вещей. И, откровенно говоря, после такого утра мой живот дает себя знать.
   - Предоставьте все мне. Я немедленно переговорю с макинтошем.
   - Надо полагать, Мак-Интош спит и видит во сне новый корпус?
   - Да, это уж на все сто.
   - Вот как? А у меня, когда я с ним беседовал, невольно сложилось впечатление, что он относится к корпусу прохладно.
   - Нет-нет, наоборот, весь так и горит.
   - Поймите, он же твердил, что новый корпус ему не нужен и он не желает иметь с ним ничего общего.
   - Да это у него просто такая манера разговора. Странный народ эти ученые лбы.
   - Похоже на то.
   - Удивляют меня на каждом шагу.
   - Точно.
   - Ну вот видите.
   - Значит вы возьметесь за Мак-Интоша?
   - Я возьмусь за Мак-Интоша.
   - Ну, тогда ладно.
   - Спасибо, что известили.
   - Нет, это вам спасибо.
   - Возьмусь за Мак-Интоша безотлагательно.
   - Возьмитесь за него, пожалуйста.
   - Безотлагательно.
   - Значит, договорились.
   - По-моему, обо всем.
   - По-моему, тоже.
   - Ну тогда...
   - Главное, возьмитесь за Мак-Интоша.
   - Возьмусь, возьмусь.
   - Мне кажется, в нем все дело.
   - Мне тоже так кажется.
   - Если дело в чем-то другом, мы ведь всегда можем снова созвониться.
   - Конечно.
   - Ну, тогда, значит, привет супруге.
   11
   "Хью Роу, - отпечатал Хью Роу, - подарил нам свой блистательный первый роман. Интимный, искрометный, интеллектуальный. "Р" от первой до последней страницы читается с неослабевающим интересом. Без тени колебания могу провозгласить этот роман лучшей книгой года".
   В лабораторию вошел Голдвассер.
   - Опять увидел из своего окна, что вы работаете. Не устоял против искушения зайти посмотреть на вас вблизи.
   - А-а, - произнес Роу.
   "Р", - отпечатал он, - открывает собой новую знаменательную эру в развитии романа как формы искусства".
   - Это все, надо понимать, ваш роман? - спросил Голдвассер.
   - Да, - произнес Роу. Он отпечатал: "Успех! Успех! Бесспорный успех!"
   - А что за роман? - спросил Голдвассер.
   "Динамический, добротный", - отпечатал Роу. И произнес:
   - Да знаете, роман как роман.
   - А-а.
   "Беру на себя смелость призвать всех и каждого при первом же случае ознакомиться с этим поистине выдающимся произведением".
   - Можно мне его прочесть? - спросил Голдвассер.
   - Прочесть? Да он, собственно, еще не совсем готов... В общем, когда закончу, пожалуйста...
   Но Голдвассер уже заглянул через плечо Роу.
   - Понятно, - сказал он секундой позже. - Господи, Роу, приношу тысячу извинений! Я просто не представлял... С моей стороны это непростительно.
   - Все дело в том, - произнес Роу, - что я решил начать с рецензий...
   - Начать? Вы хотите сказать, что роман еще даже не написан?
   - Да. Понимаете, Голдвассер, я подумал, что лучше начать с рецензий, а уж по ним как бы воссоздать роман.
   - Ясно.
   - Ведь писатели работают по-разному.
   - Да.
   - Вы находите, что начинать с этого конца нецелесообразно?
   - Нет, отчего же.
   - Понимаете, иногда я и сам призадумываюсь.
   - Неужели?
   - О да. Ведь когда пишешь, чувствуешь себя чертовски одиноким. Порой даже начинаешь бояться, что у тебя уже ум за разум зашел.
   Некоторое время Голдвассер размышлял.
   - Роу, - сказал он. - А сюжет для романа у вас есть? Или персонажи?
   Роу молча глазел на пишущую машинку. "Молниеносно, мучительно и мудро, - подумал он. Беспощадная проницательность и сокрушительная точность. Смотрит в самый корень".
   - Как раз нащупываю, - произнес он.
   - Понятно. А есть у вас другие - как бы это выразиться? - отправные точки?
   - Ну... - произнес Роу.
   Он знал, что хочет написать, но рассказать об этом не мог. Написать, вообще говоря, тоже. Ни рассказать, ни написать он не мог, так как образы, которые ему хотелось перенести на бумагу, были томны и мимолетны как сновидения. Чем больше тщишься описать сон, тем дальше он от тебя ускользает, отступает перед словесной атакой, будто остывает, будто бледнеет, и наконец, когда ты уже, казалось бы облек в слова, в памяти не остается никаких следов того, что тебе снилось. Роу хотел перенести на бумагу картины, которые возникали у него в голове неожиданно, когда мозг был разгорячен и на мгновение охватывал, казалось, всю сладость жизни. Вот, например, картина: пронизывающий мартовский ветер расцвечивает воду солнечными бликами в устье судоходной реки. Или вот: усталые наивные глаза отмечают первый серый проблеск летней зари на тополях и медных буках в уборе листьев, на каменных балюстрадах и газонах, белых от росы. Или такая картина: ноябрьским вечером сквозь туман идет Роу, и пар от его дыхания туманом прорезает желтую дымку в круге света от уличного фонаря, и он слышит тарахтенье мотоцикла: "Трах-тах-тах-тах-тах". Но как описать все это, чтобы сохранился хоть малейший аромат этих бесценных, уникальных картин, Роу понятия не имел.
   - Значит, нет? - сказал Голдвассер.
   - Только в самых общих чертах.
   - Вы не хотите выпятить какую-нибудь идею? Ну, например, показать, как власть растлевает людей или желания опустошают душу? Не хотите разоблачить мещанские нравы провинциальных университетов или чрезмерно крутую учебную политику Оксфорда или Кембриджа?
   - В общем-то, наверное, нет.
   - Что-ж, тогда начнем с персонажей и сюжета. Прежде всего нужен герой. Допустим, его зовут Онн. Теперь, насколько я понимаю, у Онна любовная связь.
   - С Онной?
   - Слишком прозрачно. Как насчет Мои - сокращенно от Мойры? Ну вот, уже кое-что. Моя, конечно, замужем за тупым издателем по фамилии Хоуард. Их брак уже давно превратился в чистую фикцию. И вот Онн - пылкий молодой писатель, бунтующий против затхлых условностей, - уговаривает мою бежать с ним и вместе строить новую жизнь.
   - Прекрасно, Голдвассер!
   - Мы ведь только-только начали. Теперь так: у Хоуарда есть любовница, по имени Лизбет. Лизбет знакомится с Моей, и в обеих женщинах вспыхивает странное влечение друг к другу. Исполненная чудовищного предчувствия собственной неполноценности, моя пытается порвать с Онном и затевает нарочито грязную, низкопробную интрижку с пьянчугой и пижоном Лио сводным братом Лизбет. В отчаянной попытке утешится после утраты мои, Онн спит с Лизбет, но вот Лизбет ему признается, что когда-то была в связи с Лио, и Онн, захлестнутый глубочайшим отвращением к жизни, вдруг допускает, чтобы Хоуард его соблазнил.
   - Голдвассер, это же большая литература! <Здесь автор пародирует содержание некоторых романов английской писательницы Айрис Мэрдок.>
   - Я еще не кончил. Онн, ясное дело, не знает главного: Хоуард таким образом мстит Лио за его интрижку с Моей.
   - Я, кажется, не совсем уловил.
   - Да ведь Хоуарда, само собой, связывают с Лио многолетние узы. Это у Лио единственное светлое пятно в жизни, и когда он узнает, что Хоуард обманывает его с Онном, то ударяется в длительный загул, который его убивает. Узнав о смерти Лио, Лизбет кончает с собой. Онн чувствует моральную ответственность за смерть Лизбет и сходит с ума. Поскольку обоим некуда больше кинуться, Хоуард и моя возобновляют совместную жизнь, чтобы до самой могилы мучить друг друга взаимными упреками и покаяниями.
   - Вот это, действительно, сюжет, Голдвассер!
   - Во всяком случае, без подготовки я не могу высосать из пальца ничего лучшего.
   - По-моему, вышло потрясающе.
   - Стоит вам немножко поработать, и сюжет станет достаточно запутанным.
   Роу призадумался.
   - Голдвассер, а вам не кажется, что в романе слишком много секса?
   - С чего бы? Все романы только об этом и толкуют.
   - Да, пожалуй.
   - Пока еще ничего другого не придумали, так ведь?
   - Пожалуй, нет. Знаете, для меня это совсем новая отправная точка.
   - Не представляю, о чем же вы собирались писать роман, если не о сексуальных отношениях.
   - Да было у меня что-то вроде идеи. Трудно объяснить, но в общем о том, как человек идет по улице. В тумане.
   - А дальше?
   - Он выдыхает туман.
   - Выдыхает?
   - Потом слышит треск мотоцикла.
   - Ну а дальше?
   - Не знаю. По-настоящему я еще, конечно, не все продумал.
   Голдвассер потер щеку.
   - Это вы можете обыграть, - сказал он. - Я так думаю.
   - Например, Онн идет по улице сквозь туман, направляясь от мои к Лизбет?
   - Или от Лизбет к Хоуарду.
   - Пожалуй.
   - Почти в любом месте можете обыграть.
   - Да-а-а-а.
   - Ну не буду вам мешать.
   После ухода Голдвассера Роу вставил в машинку чистый лист бумаги. Он всегда знал, что рано или поздно ему придется столкнуться с требованиями, предъявляемыми к роману, но воображал, что будет от них отмахиваться хотя бы до тех пор, пока не напишет развернутой критической статьи для "Энкаунтера". <Английский литературно-художественный и общественно политический ежемесячный журнал самого реакционного толка - примечание переводчика>.
   "Хью Роу, - безрадостно отбивали сами собой его пальцы, - вопреки ожиданиям некоторых литературоведов не создал абсолютно самобытного шедевра. Однако "Клубок червей" - зрелое профессиональное произведение, его сила - в действенном реализме замысла, оно смело смотрит в лицо жизни, такой, какова она в современном романе..."
   12
   - А-а! Добрый день, Мак-Интош, - сказал Нунн. - Хорошо, что вы заглянули. Присаживайтесь. Правильно, скиньте свои мокроступы. Вы курите? Нет? Похвально, похвально.
   Рука Нунна неприметно занесла в "Универсальный справочник рыболова": "Мак, оч. настор.". Разумеется, надо создать ему непринужденную обстановку, а потом уж приступать к допросу. Не в первой.
   - Как насчет рыбки? - спросил он любезно.
   - Чего? - не понял Мак-Интош.
   - Рыбки.
   - Э-э, не сейчас, благодарю.
   - Не сейчас?
   - Я только что поел.
   - Ага.
   Рука Нунна снова потянулась к справочнику. "Мак. оч. уклончив", пометил он.
   - Я только хотел сказать, - пояснил он, - что сегодня для нее день подходящий.
   - Подходящий день для рыбки?
   - Да, сегодня ведь сыро.
   - Вот как. А я-то думал, что для рыбки самый подходящий день пятница.
   - Пятнами? Нет-нет, сплошная сырость.
   - Понятно.
   "Может, они и гениальны, эти ученые типы, - подумал Нунн, - но простое человеческое общение с ними практически невозможно".
   - А теперь вот что, Мак-Интош, - сказал он вслух. - Будем говорить начистоту. Вы ведь знаете, я никогда не вмешиваюсь во внутреннюю жизнь отделов. Да и не мог бы вмешиваться при всем желании. Я то сам не кибернетик и, конечно, в вашей работе ни бум-бум.
   - Да.
   - И конечно, мы с директором, доверяем вам целиком и полностью. Целиком и полностью.
   - Так.
   - Но дело-то вот в чем, Мак-Интош, - буду предельно откровенен. Сегодня с утра я имел беседу с сэром Прествиком Ныттингом. Вы его знаете?
   - Встречал.
   - Конечно встречали. В общем, он говорил о том, какое безмерное уважение питает Ротемир Пошлак к академическим свободам института.
   - Неужели?
   - Да. По-видимому, он всячески стремится, чтобы новый корпус был во всех отношениях независим. Ему не хочется, чтобы мы считали, будто только из-за того, что он вложил деньги, он желает как-то влиять на проводимую нами работу.
   - Приятно слышать.
   - Мне думается, что вас как начальника отдела это должно особенно устраивать. Но, конечно, это перекладывает на нас всю ответственность, подача теперь наша. Чем большую свободу предоставляет нам Пошлак, тем тщательнее мы должны следить за тем, чтобы ею не злоупотребляли. Уверен, что вы меня понимаете.
   - Да.
   - Конечно, при нормальном ходе событий все это не имело бы такого значения. Но, поскольку на открытие прибудет королева, институт окажется в центре общественного внимания. Так что академическая свобода академической свободой, а надо принять все мыслимые меры, чтобы не посадить в лужу наших друзей из Объединенной телестудии. Я надеюсь, ясно выразился?
   - Дело ясное, что дело темное.
   - Вот и расчудесно. Умный поймет с полуслова, да? Так я и знал, что вы уловите суть.
   - Что?
   - Это я к тому, что люди мелют всякую чушь про ученых - мол, с ними трудно столковаться. А я говорю: порядочный человек - всегда порядочный человек, кто бы он ни был, даже негритянский певец или ученый.
   - Понятно.
   - Не сомневаюсь. Поймите, я бы и не заикался, но только вы же знаете, какое значение придают общественному мнению телевизионные компании. И вот, когда я услышал, что вы там затеваете в новом корпусе...
   - Затеваю?
   - Да я же знаю наверняка, что все делается в чисто научных целях.
   - В новом корпусе я ничего не затеваю.
   - Да, но, строго говоря...
   - Только так.
   - Ну да, понял вас. Вы хотите сказать, что совсем ничего не затевали?
   - Я вам все время объясняю: в новом корпусе я ровным счетом ничего не делаю.
   - Вот я и старался убедить в этом сэра Прествика.
   - Хорошо.
   - Поймите, я так ему и сказал. "Слушайте, - говорю, - не знаю откуда вы взяли, но уверяю вас, что в новом корпусе макинтош ровным счетом ничего не затевает".
   - Поймите, я...
   "Я знаю Мак-Интоша как облупленного, - говорю, - и могу сказать, что он вовсе не такой человек".
   - Поймите, я же неоднократно объяснял...
   - Да ведь именно это я и говорил Прествику. "Это все чушь собачья, говорю, - можете совершенно спокойно пойти к тому, кто это выдумал, и передать ему мои слова".
   - Да...
   - Поймите, сэр Прествик славный малый и все такое, но иногда я задумываюсь, есть ли у него свое мнение. Уж очень он внушаем. Вечно поддакивает обеим сторонам. Так ведь нельзя.
   - Да.
   - Вот видите. Я с самого начала знал, что до сэра Прествика все дошло в искаженном виде. Спасибо, что помогли разобраться.
   Когда Мак-Интош собрался уходить, Нунн пометил у себя в справочнике: "Мак. оч. сговорчив".
   - Еще одно слово, - сказал он. - Строго между нами, конечно, но если ваш металлолом действительно станет выдавать клубничку, мне бы любопытно хоть одним глазком взглянуть.
   13
   Как-то Мак-Интош сказал Роу, что, даже если бы Голдвассер больше ничем не прославился, он бы прославился изобретением ПЯЗа.
   ПЯЗ - праязык заголовков - был основан на обширном лексиконе включающем все сравнительно короткие слова универсального назначения, какие применяются авторами газетных заголовков. Открытие Голдвассера состояло в том, что любые первичные единицы - слова "мир", "дорог", "путь", "зов" и многие другие - можно расположить почти в любом сочетании, и они составят фразу, а если, расположенные в любом сочетании они составят фразу, то к ним легко будут примешиваться случайные факторы. Следовательно, вычислительной машине очень просто подбирать материалы для автоматизированной газеты: сначала слепить заголовок, пользуясь элементарным ПЯЗом, затем подобрать к нему заметку.
   ПЯЗ, как быстро понял Голдвассер, идеально разрешал проблему ежедневной подачи материала в автоматизированную газету. Допустим, лотерейный барабан выбросил:
   ЗОВ ДОРОГ
   Если каждый день наудачу прибавлять к этому словосочетанию единицу, заголовки будут изменяться так:
   СНОВА ЗОВ ДОРОГ
   ЗОВ ДОРОГ ДУШИ
   ЗОВ ДОРОГ ВДАЛЬ
   И тому подобное. Или же единицы можно накапливать:
   ЗОВ ДОРОГ ВДАЛЬ
   СНОВА ЗОВ ДОРОГ ВЕДЕТ ВДАЛЬ
   НЫНЧЕ СНОВА ЗОВ ДОРОГ ДУШИ ВЕДЕТ ВДАЛЬ
   Или же единицы можно использовать по методу случайного отбора:
   ТЕНЬ УТЕЧКИ ШУМА
   УТЕЧКИ ШУМА ИСПЫТАНИЙ
   ГОНКИ ИСПЫТАНИЙ ДОРОГ
   Что еще важнее, от таких заголовков газета приобретает солидный вид; создается впечатление, будто она освещает важные события, и легко скрыть ее одержимость мировыми дрязгами, не расстраивая и не тревожа читателя. Голдвассер даже провел опрос 457 человек, которым предварительно показали заголовки
   ПРОВАЛ ГОНКИ ДВИЖЕНИЯ
   УДАР НАТИСКА УТЕЧКИ
   ДОКАЗАТЕЛЬСТВА ЗАПРЕЩЕНИЯ ОТВРАЩЕНИЯ
   На вопрос, понятны ли им заголовки, 86,4% группы ответили положительно, но из их числа 97,3% никак не могли объяснить, что же они там поняли. Иначе говоря, при помощи ПЯЗа вычислительная машина может выпускать газету, текст которой отрадно привычен и в то же время успокоительно непостижим.
   Порой Голдвассеру, как утраченный золотой век, вспоминалось то время, когда он изобрел ПЯЗ. Ноббс тогда еще не обрел ни командных высот старшего научного сотрудника, ни бороды, ни веры в нерушимое мужское братство. В те дни Голдвассера только-только назначили начальником отдела. Каждое утро он нетерпеливо мчался на работу, в спешке напялив на себя то, что попадет под руку. Ему ничего не стоило до ленча создать новый алгоритмический язык, весь перерыв провести в спорах с Мак-Интошем, за вторую половину дня придумать четыре новые категории, затем повести Мак-Интоша с его молодой женой в ресторан, оттуда в кино и после этого далеко за полночь играть с Мак-Интошем в шахматы. В те дни у него хватало уверенности, что он умнее Мак-Интоша. У него даже хватало уверенности, что и Мак-Интош считает его умнее. В те дни макинтош был у него старшим научным сотрудником.
   Трудно усомниться в деградации мира, как вспомнишь, что на смену Мак-Интошу пришел Ноббс. Иногда Голдвассер лишь ценой неимоверного усилия убеждал себя, что мир в общих чертах неизменен (как он привык считать), а Ноббс - потенциальный Мак-Интош для будущего потенциального Голдвассера. Нелегко это было. Когда Мак-Интоша повысили в должности и сделали начальником отдела этики, Голдвассер перестал растрачивать фантазию на четкие умозрительные абсолюты типа ТЕМ БОЛЕЕ ДОРОГ ПОРОЙ. Все больше и больше его рабочий день заполняли такие занятия, как обследование по катастрофам.
   Обследование по катастрофам показало, что людям неинтересно читать об автомобильных катастрофах, если число жертв меньше десяти. С точки зрения обывателя автокатастрофа с десятком жертв не так интересна, как железнодорожная с одной жертвой, разве что первая отличается пикантными подробностями: например, десять жертв оказались пятью парами молодоженов, не доживших до первой брачной ночи, или пешеходов смял в лепешку мировой судья, возвращаясь с охотничьего бала. Ведь железнодорожная катастрофа всегда сенсация независимо от того, найдены среди обломков трогательные детские игрушки или нет. Котируется железнодорожная катастрофа в Континентальной Европе - при условии, что жертв не меньше пяти. Если катастрофа случилась в США, минимальное число необходимых жертв возрастает до двадцати.
   Но по-настоящему обыватель упивается только авиакатастрофами.
   Обычно максимум сенсации вызывали человек семьдесят мертвых при двадцати уцелевших (в том числе и детях), если их перед этим хотя бы сутки мотало в океане на надувных шлюпках. Читателям по душе, если при этом ввернешь сообщение о чьей-нибудь жене, даме средних лет, которая собиралась вылететь тем же рейсом, но в последнюю минуту передумала.
   Целый месяц из-за обследования по катастрофам у Голдвассера была хандра. Но разве можно выпускать приличную автоматизированную газету, если не выяснены все подробности? Теперь хандра наползла сызнова, пока он формулировал вопросы для обследования по убийствам.