Страница:
Обычай этот иллюстрируется столь многочисленными примерами, взятыми из разных стран, что на нем не стоит останавливаться. Я приведу лишь один случай, записанный очевидцем, потому что здесь ясно выявлен ход мыслей, приведший к установлению обычая. Лет семьдесят или восемьдесят тому назад беглый английский матрос, по имени Джон Джэксон, прожил в течение почти двух лет один среди язычников – дикарей островов Фиджи и оставил нам незатейливый, но ценный рассказ о своих наблюдениях. Во время его пребывания на острове туземцы стали перестраивать дом местного вождя племени или князька. Однажды, находясь близ места постройки, Джэксон заметил, что привели каких-то людей и заживо закопали их в ямах, где были поставлены столбы для дома. Туземцы пытались отвлечь его внимание от этого зрелища, но он, желая убедиться в подлинности факта, подошел к одной из ям и увидел стоящего в ней человека, обхватившего руками столб, с головой, еще не засыпанной землей. На вопрос Джэксона, почему они зарывают в землю живых людей вместе со столбами, дикари ответили, что дом не сможет долго продержаться, если люди не будут постоянно поддерживать его столбы. Когда он затем опять спросил, как могут люди после смерти поддерживать столбы, то фиджийцы объяснили ему, что если люди решились пожертвовать жизнью, чтобы подпирать столбы, то сила жертвы побудит богов сохранить дом и после их смерти.
Подобный ход мыслей может служить объяснением для находки двух мужских скелетов под фундаментом в Гезере; один из них найден с рукой, опущенной в чашу, как бы для того, чтобы достать оттуда пищу и подкрепить свои силы для тяжелой работы подпирания стен. Труднее объяснить находку половины скелета мальчика на том же месте и половину скелета девочки в цистерне. Казалось бы, что столь утомительный труд поддерживать фундамент требует сильных мужчин; для чего же могли пригодиться здесь половина мальчика и половина девочки? Как могли подпирать стены мальчики и девочки без ног? Поэтому предположение, что в настоящем случае мы имеем дело с человеческими жертвами при закладке фундамента, едва ли может быть допущено.
Мы рассмотрели очистительную, или охранительную, теорию происхождения этих загадочных жертвоприношений в Гезере. Обратимся теперь к договорной теории и посмотрим, не лучше ли она освещает факты. Согласно этому толкованию, мальчик и девочка были убиты и разрезаны пополам не с целью очищения или защиты города, а для оформления договора; договаривающиеся стороны прошли между частями человеческой жертвы, подобно тому как древние евреи при заключении договора проходили между двумя половинами убитого теленка. Такая точка зрения подтверждается следующей аналогией. Мы видели, что у племени вачева (в Восточной Африке) при оформлении договора и заключении мирного союза между двумя округами принято разрезать пополам козленка и веревку одним ударом, причем воздаются молитвы о том, чтобы люди, преступившие клятву, были так же рассечены пополам, как козленок и веревка. Но у этого племени существует и другая форма заключения союза, как говорят, гораздо более древняя. Берут мальчика и девочку и обводят их три раза или семь раз вокруг собравшихся сторон; в то же время произносятся проклятия или благословения тем, кто нарушит или сдержит свою клятву. Затем мальчика и девочку разрезают пополам, посредине тела, и все четыре половины трупов зарывают на границе обоих округов, после чего представители обеих народностей, вступивших в договор, проходят через могилу и расходятся по домам. Смысл обряда, как уверяют, заключается в том, что призывается проклятие на голову клятвопреступника, его жизнь будет прервана посредине, подобно разрубленным телам молодых жертв, и, как и они, он умрет без потомства. Чтобы понять всю силу и значение этого проклятия, необходимо иметь в виду, что религия племени вачева состоит в поклонении духам предков; поэтому если человек умирает без потомства, то некому будет приносить жертвы, которые только и могут обеспечить покойнику милостивый прием и постоянное пропитание среди умерших. Бездетный человек обречен вечно влачить одинокое существование в далеком потустороннем мире, не имея никого, кто принес бы ему мясо и пиво для утоления голода и жажды; потому что пиво и говядина или баранина – это вещи, которые души умерших больше, чем что-нибудь другое, желали бы получать от своих родственников.
Если считать достаточно обоснованной аналогию между обрядом племени вачева и семитическим, то легко понять, почему жертвы в Гезере были разрезаны пополам, а также почему объектами жертвоприношения были мальчик и девочка, а не взрослые мужчина и женщина. Нам остается только предположить, что они были убиты и рассечены пополам при заключении торжественного договора, что заключавшие договор стороны прошли между частями жертвы и что каждая сторона унесла с собой домой половину мальчика или половину девочки в качестве гарантии добросовестного исполнения договора другой стороной, точно так же, как у племени вачева каждая сторона берет с собой половину разрезанной веревки в качестве гарантии точного выполнения договора со стороны контрагента. В Гезере были найдены половина скелета девочки и половина скелета мальчика, в обоих случаях верхние половины. Не исключена возможность, что при дальнейших раскопках в Палестине будут найдены нижние половины обоих скелетов, которые были унесены и похоронены у себя дома другой из заключивших договор стороной. Теперь также становится понятным, почему предпочли избрать для жертвы мальчика и девочку, а не взрослых мужчину и женщину. По аналогии с обрядом племени вачева мы можем предположить, что мотивом для такого предпочтения послужило подразумеваемое обрядом проклятие, в силу которого нарушитель договора должен умереть бездетным, как тот ребенок, через чей труп он прошел. Если мы вспомним о свойственном семитам страстном желании потомства, то поймем, какое огромное значение имело для них такое проклятие, а также сможем оценить всю силу обязательства, скрепленного подобным проклятием.
Наконец, следует заметить, что аналогия с обрядом племени вачева, соблюдаемым при заключении договора, служит ярким подтверждением того, что соответствующий еврейский обычай имеет в своем основании идею возмездия. В самом деле, обряд этот, независимо от того, является ли разрезаемой пополам жертвой козленок или человек, как нам разъясняют, имеет тот смысл, что разрезание жертвы пополам символизирует участь клятвопреступника. Тем не менее этим не исключается возможность истолковать прохождение между частями жертвы так, как предлагает Робертсон-Смит, т. е. как способ отождествления человека с жертвой с целью перенести на человека некоторые свойства, приписываемые ей, – свойства, которые могут сообщаться всем, кто объединяет себя с животным путем прохождения через его тело или другим каким-либо способом, например натиранием человеческого тела кровью животного или ношением на теле куска его шкуры. При заключении договора мотивом для отождествления договаривающихся сторон с жертвой является вера в то, что благодаря действию симпатической магии сторона, нарушившая договорную клятву, подвергнется участи жертвы. Именно магическая связь, таким образом созданная между участниками договора и жертвой, придает договору обязательную силу и является лучшей гарантией его исполнения.
Если мой анализ завета между богом и Авраамом можно признать правильным, то обряд состоял из двух различных, но взаимно связанных между собой элементов, а именно разрезания жертвы на две части и прохождения между ними договаривающихся лиц. Первый из этих элементов должен быть объяснен с точки зрения теории возмездия, а второй – с точки зрения сакраментальной теории. Обе эти теории дополняют друг друга и вместе дают полное объяснение обряда.
Глава II. НАСЛЕДИЕ ИАКОВА, ИЛИ МИНОРАТ
Следы минората у евреев
Минорат в Европе
Подобный ход мыслей может служить объяснением для находки двух мужских скелетов под фундаментом в Гезере; один из них найден с рукой, опущенной в чашу, как бы для того, чтобы достать оттуда пищу и подкрепить свои силы для тяжелой работы подпирания стен. Труднее объяснить находку половины скелета мальчика на том же месте и половину скелета девочки в цистерне. Казалось бы, что столь утомительный труд поддерживать фундамент требует сильных мужчин; для чего же могли пригодиться здесь половина мальчика и половина девочки? Как могли подпирать стены мальчики и девочки без ног? Поэтому предположение, что в настоящем случае мы имеем дело с человеческими жертвами при закладке фундамента, едва ли может быть допущено.
Мы рассмотрели очистительную, или охранительную, теорию происхождения этих загадочных жертвоприношений в Гезере. Обратимся теперь к договорной теории и посмотрим, не лучше ли она освещает факты. Согласно этому толкованию, мальчик и девочка были убиты и разрезаны пополам не с целью очищения или защиты города, а для оформления договора; договаривающиеся стороны прошли между частями человеческой жертвы, подобно тому как древние евреи при заключении договора проходили между двумя половинами убитого теленка. Такая точка зрения подтверждается следующей аналогией. Мы видели, что у племени вачева (в Восточной Африке) при оформлении договора и заключении мирного союза между двумя округами принято разрезать пополам козленка и веревку одним ударом, причем воздаются молитвы о том, чтобы люди, преступившие клятву, были так же рассечены пополам, как козленок и веревка. Но у этого племени существует и другая форма заключения союза, как говорят, гораздо более древняя. Берут мальчика и девочку и обводят их три раза или семь раз вокруг собравшихся сторон; в то же время произносятся проклятия или благословения тем, кто нарушит или сдержит свою клятву. Затем мальчика и девочку разрезают пополам, посредине тела, и все четыре половины трупов зарывают на границе обоих округов, после чего представители обеих народностей, вступивших в договор, проходят через могилу и расходятся по домам. Смысл обряда, как уверяют, заключается в том, что призывается проклятие на голову клятвопреступника, его жизнь будет прервана посредине, подобно разрубленным телам молодых жертв, и, как и они, он умрет без потомства. Чтобы понять всю силу и значение этого проклятия, необходимо иметь в виду, что религия племени вачева состоит в поклонении духам предков; поэтому если человек умирает без потомства, то некому будет приносить жертвы, которые только и могут обеспечить покойнику милостивый прием и постоянное пропитание среди умерших. Бездетный человек обречен вечно влачить одинокое существование в далеком потустороннем мире, не имея никого, кто принес бы ему мясо и пиво для утоления голода и жажды; потому что пиво и говядина или баранина – это вещи, которые души умерших больше, чем что-нибудь другое, желали бы получать от своих родственников.
Если считать достаточно обоснованной аналогию между обрядом племени вачева и семитическим, то легко понять, почему жертвы в Гезере были разрезаны пополам, а также почему объектами жертвоприношения были мальчик и девочка, а не взрослые мужчина и женщина. Нам остается только предположить, что они были убиты и рассечены пополам при заключении торжественного договора, что заключавшие договор стороны прошли между частями жертвы и что каждая сторона унесла с собой домой половину мальчика или половину девочки в качестве гарантии добросовестного исполнения договора другой стороной, точно так же, как у племени вачева каждая сторона берет с собой половину разрезанной веревки в качестве гарантии точного выполнения договора со стороны контрагента. В Гезере были найдены половина скелета девочки и половина скелета мальчика, в обоих случаях верхние половины. Не исключена возможность, что при дальнейших раскопках в Палестине будут найдены нижние половины обоих скелетов, которые были унесены и похоронены у себя дома другой из заключивших договор стороной. Теперь также становится понятным, почему предпочли избрать для жертвы мальчика и девочку, а не взрослых мужчину и женщину. По аналогии с обрядом племени вачева мы можем предположить, что мотивом для такого предпочтения послужило подразумеваемое обрядом проклятие, в силу которого нарушитель договора должен умереть бездетным, как тот ребенок, через чей труп он прошел. Если мы вспомним о свойственном семитам страстном желании потомства, то поймем, какое огромное значение имело для них такое проклятие, а также сможем оценить всю силу обязательства, скрепленного подобным проклятием.
Наконец, следует заметить, что аналогия с обрядом племени вачева, соблюдаемым при заключении договора, служит ярким подтверждением того, что соответствующий еврейский обычай имеет в своем основании идею возмездия. В самом деле, обряд этот, независимо от того, является ли разрезаемой пополам жертвой козленок или человек, как нам разъясняют, имеет тот смысл, что разрезание жертвы пополам символизирует участь клятвопреступника. Тем не менее этим не исключается возможность истолковать прохождение между частями жертвы так, как предлагает Робертсон-Смит, т. е. как способ отождествления человека с жертвой с целью перенести на человека некоторые свойства, приписываемые ей, – свойства, которые могут сообщаться всем, кто объединяет себя с животным путем прохождения через его тело или другим каким-либо способом, например натиранием человеческого тела кровью животного или ношением на теле куска его шкуры. При заключении договора мотивом для отождествления договаривающихся сторон с жертвой является вера в то, что благодаря действию симпатической магии сторона, нарушившая договорную клятву, подвергнется участи жертвы. Именно магическая связь, таким образом созданная между участниками договора и жертвой, придает договору обязательную силу и является лучшей гарантией его исполнения.
Если мой анализ завета между богом и Авраамом можно признать правильным, то обряд состоял из двух различных, но взаимно связанных между собой элементов, а именно разрезания жертвы на две части и прохождения между ними договаривающихся лиц. Первый из этих элементов должен быть объяснен с точки зрения теории возмездия, а второй – с точки зрения сакраментальной теории. Обе эти теории дополняют друг друга и вместе дают полное объяснение обряда.
Глава II. НАСЛЕДИЕ ИАКОВА, ИЛИ МИНОРАТ
Следы минората у евреев
О патриархе Иакове сохранилось больше преданий, чем об отце его Исааке и о деде Аврааме, и предания эти богаче фольклором, т. е. следами древних верований и обычаев. Иаков передал израильскому народу свою кровь и свое имя, и поэтому естественно, что личность такого национального героя-родоначальника окружена множеством воспоминаний и легенд.
Однако характер этого великого родоначальника, каким он изображен в книге Бытие, современному читателю представляется малопривлекательным, составляя противоположность спокойно-величавой фигуре его деда Авраама и мечтательно-набожному образу отца его Исаака. Если Авраам есть тип семитического шейха, честного и гостеприимного, приветливого и вместе с тем полного сознания своего достоинства, то Иаков соединил в себе черты семита-торговца, гибкого, дальновидного и изворотливого; он не упустит подвернувшегося случая извлечь выгоду для себя, умеет добиться нужного не силой, а хитростью и не слишком разборчив в средствах, всегда готов перехитрить и поддеть своего соперника. Это отталкивающее сочетание алчности и лукавства обнаруживается уже в самых ранних эпизодах из жизни патриарха, в тех способах, с помощью которых ему удалось выманить у старшего брата Исава его право первородства и отцовское благословение. Исав и Иаков были близнецами, и первый в качестве старшего, по общему правилу, имел преимущественное право получить благословение отца и наследовать его имущество. Чтобы отстранить старшего брата от того и другого, Иаков прибегнул к такому, мягко выражаясь, неблаговидному приему: сначала он использовал голод Исава и купил у него право первородства за чечевичную похлебку, а потом, надев на себя одежды брата и обмотав шею и руки шкуркой козленка, чтобы сделать их такими же косматыми, как у Исава, получил отцовское благословение, предназначенное для брата-близнеца. Правда, вторую проделку с престарелым отцом юный, но подающий большие надежды Иаков не сам придумал; его подучила мать, хитрая Ревекка, сумевшая так ловко надуть своего мужа. Однако готовность, с какой Иаков согласился на мистификацию, доказывает, что для того, чтобы одурачить отца, у него не хватало лишь изобретательности.
На известной стадии морального развития общества подобные обманы почти не вызывают порицания, разве только со стороны тех, кто является их жертвой; посторонний зритель склонен даже относиться к ним одобрительно как к проявлениям недюжинного ума и ловкости, торжествующих над честной посредственностью. Наступает, однако, время, когда общественное мнение становится на сторону честного дурака против умного пройдохи, ибо опыт показывает, что всякий обман, сколько бы остроумия и прозорливости он ни таил в себе, непосредственно задевает интересы не только отдельных лиц, но и всего общества, как такового, расшатывая ту связь взаимного доверия, которым только и держится всякая ассоциация людей. Когда эта истина проникает во всеобщее сознание, историк начинает взвешивать действия людей прошлых поколений при помощи такого мерила нравственности, которого ни сами те люди, ни их современники не думали применять к своим поступкам. Если при этом какая-нибудь героическая фигура старого мира оказывается стоящей много ниже этого этического стандарта, то милостивый критик, вместо того чтобы признать ту пропасть, которую прогресс морали создал между ним и прошлыми поколениями, пытается перекинуть через нее мост, подыскивая всяческие смягчающие обстоятельства или даже полное оправдание для поступков, признаваемых им самим безнравственными. Когда такое старание представить черное белым проистекает просто от доброты сердечной, а не вызвано тщеславной любовью к парадоксам, то оно является делом похвальным для самого защитника и, может быть, безвредным для других. Но совершенно обратное приходится сказать о случаях противоположных, когда бросается тень на светлый характер: такими отвратительными, но нередко наблюдающимися действиями не только наносится удар в спину невинному, но вместе с тем причиняется общественный вред, состоящий в понижении общего нравственного уровня, ибо этим путем мы лишаемся тех столь редких образцов доблести, созерцание которых служит лучшим средством разбудить в нас преклонение перед идеей добра, чем многочисленные абстрактные трактаты по моральной философии.
Уже в наше время соплеменник патриарха Джозеф Джекобс выступил с защитой нравственной личности Иакова и попытался смыть, с его имени пятно, доказывая, что Иаков, по существовавшему древнему закону, имел фактически право наследования в качестве младшего сына и что уловка, к которой он прибегнул, по словам библейского рассказа, объясняется неправильным толкованием происшествия, ложно понятого автором. Не берусь судить, насколько основательна эта остроумная апология, но верно то, что такой древний закон наследования, какой предполагает апологет, действительно преобладал у многих народов, нет причины думать, что в отдаленную эпоху он не мог также утвердиться у предков Израиля. Закон этот или обычай известен под именем минората, или права младшего сына на наследование, и, в противоположность майорату, предоставляет право наследования младшему сыну, а не старшему. В настоящей главе я намерен привести примеры этого обычая и исследовать его происхождение.
Посмотрим сначала, нельзя ли открыть в Ветхом завете другие какие-либо следы минората. Здесь прежде всего приходится сказать, что если Иаков отстранил от наследования своего старшего брата, то он в этом случае сделал то же самое, что в свое время сделал отец его Исаак до него. Ибо Исаак также был младшим сыном и оттеснил своего старшего брата Измаила от наследования их отцу Аврааму. Того же принципа, если это можно назвать принципом, по которому Иаков действовал в отношении своего отца и брата, он держался также относительно своих сыновей и внуков. Мы знаем из Библии, что Иаков любил сына своего Иосифа больше, чем старших сыновей, «потому что он был сын старости его», и так резко проявлял свое предпочтение, что вызвал чувство ревности у братьев, которые составили заговор с целью лишить жизни Иосифа. Правда, по словам рассказа в том виде, в каком мы его теперь читаем, Иосиф был не последним, а предпоследним сыном Иакова, так как Вениамин родился после него. Но можно предположить, что в первоначальной версии рассказа Иосиф является действительно самым младшим сыном. На это указывает и особое пристрастие к нему со стороны отца, и разноцветная одежда, вернее, одежда с длинными рукавами, отличавшая его от братьев, и занимаемое им впоследствии положение верховенства по отношению к братьям. С другой стороны, имя Вениамин (младший сын Иакова) означает «сын правой руки». Что такое наименование отмечает его как законного наследника, подтверждается замечательным рассказом о том, как Иаков, благословляя своих двух внуков, сыновей Иосифа, нарочито отдает предпочтение младшему из них перед старшим тем, что кладет свою правую руку на голову младшего (Ефрема), а левую – на голову старшего (Манассии), вопреки возражению отца их Иосифа, который поставил своих сыновей перед дедом в таком положении, что последний, как следовало ожидать, положит правую руку на старшего, а левую – на младшего; старик был поэтому вынужден скрестить свои руки на груди так, чтобы возложить на голову младшего правую руку, а левую – на голову старшего. Апологет Иакова может поэтому с полным основанием утверждать, что патриарх в течение всей своей жизни последовательно отдавал предпочтение младшим сыновьям перед старшими, а не держался этого правила лишь тогда, когда оно отвечало его личным интересам.
Есть и другие факты, свидетельствующие в пользу Иакова, т. е. удостоверяющие существование у евреев древнего обычая минората, или права младшего сына на наследование. В книге Бытие мы читаем, что Фамарь, невестка Иуды, родила двух близнецов – Фареса и Зару. Хотя Фарес родился раньше, в действительности он, согласно тут же рассказанному странному эпизоду, происшедшему во время родов, был, подобно самому Иакову, не старшим, как можно было бы думать, а младшим из обоих братьев [24]. Из самого рассказа не видно, для чего понадобилось автору привести этот эпизод, но мотив станет понятным, если учесть, что Фарес был прямым прародителем царя Давида, что царь этот сам был младшим сыном своего отца Иессея и что Самуил нарочно выдвинул его на царство, предпочтя старшим братьям. Таким образом, цель автора, изложившего такую, казалось бы, не относящуюся к делу и даже, может быть, не совсем благопристойную подробность, состояла, вероятно, в том, чтобы подчеркнуть, что царь Давид не только сам был младшим сыном, но еще происходил от младшего из детей-близнецов Иуды. Давид в свою очередь передал царство одному из своих младших сыновей, Соломону, отстранив преднамеренно Адонию, одного из старших сыновей, претендовавшего на престол. Все эти факты, вместе взятые, вызывают предположение, что обычаю первородства, или предпочтения старшего сына, у евреев предшествовал более древний обычай – «право последнего рождения», т. е. предпочтение младшего сына при наследовании отцу. Такое предположение находит себе подтверждение в том, что подобный обычай минората преобладал и в других местах земного шара.
Однако характер этого великого родоначальника, каким он изображен в книге Бытие, современному читателю представляется малопривлекательным, составляя противоположность спокойно-величавой фигуре его деда Авраама и мечтательно-набожному образу отца его Исаака. Если Авраам есть тип семитического шейха, честного и гостеприимного, приветливого и вместе с тем полного сознания своего достоинства, то Иаков соединил в себе черты семита-торговца, гибкого, дальновидного и изворотливого; он не упустит подвернувшегося случая извлечь выгоду для себя, умеет добиться нужного не силой, а хитростью и не слишком разборчив в средствах, всегда готов перехитрить и поддеть своего соперника. Это отталкивающее сочетание алчности и лукавства обнаруживается уже в самых ранних эпизодах из жизни патриарха, в тех способах, с помощью которых ему удалось выманить у старшего брата Исава его право первородства и отцовское благословение. Исав и Иаков были близнецами, и первый в качестве старшего, по общему правилу, имел преимущественное право получить благословение отца и наследовать его имущество. Чтобы отстранить старшего брата от того и другого, Иаков прибегнул к такому, мягко выражаясь, неблаговидному приему: сначала он использовал голод Исава и купил у него право первородства за чечевичную похлебку, а потом, надев на себя одежды брата и обмотав шею и руки шкуркой козленка, чтобы сделать их такими же косматыми, как у Исава, получил отцовское благословение, предназначенное для брата-близнеца. Правда, вторую проделку с престарелым отцом юный, но подающий большие надежды Иаков не сам придумал; его подучила мать, хитрая Ревекка, сумевшая так ловко надуть своего мужа. Однако готовность, с какой Иаков согласился на мистификацию, доказывает, что для того, чтобы одурачить отца, у него не хватало лишь изобретательности.
На известной стадии морального развития общества подобные обманы почти не вызывают порицания, разве только со стороны тех, кто является их жертвой; посторонний зритель склонен даже относиться к ним одобрительно как к проявлениям недюжинного ума и ловкости, торжествующих над честной посредственностью. Наступает, однако, время, когда общественное мнение становится на сторону честного дурака против умного пройдохи, ибо опыт показывает, что всякий обман, сколько бы остроумия и прозорливости он ни таил в себе, непосредственно задевает интересы не только отдельных лиц, но и всего общества, как такового, расшатывая ту связь взаимного доверия, которым только и держится всякая ассоциация людей. Когда эта истина проникает во всеобщее сознание, историк начинает взвешивать действия людей прошлых поколений при помощи такого мерила нравственности, которого ни сами те люди, ни их современники не думали применять к своим поступкам. Если при этом какая-нибудь героическая фигура старого мира оказывается стоящей много ниже этого этического стандарта, то милостивый критик, вместо того чтобы признать ту пропасть, которую прогресс морали создал между ним и прошлыми поколениями, пытается перекинуть через нее мост, подыскивая всяческие смягчающие обстоятельства или даже полное оправдание для поступков, признаваемых им самим безнравственными. Когда такое старание представить черное белым проистекает просто от доброты сердечной, а не вызвано тщеславной любовью к парадоксам, то оно является делом похвальным для самого защитника и, может быть, безвредным для других. Но совершенно обратное приходится сказать о случаях противоположных, когда бросается тень на светлый характер: такими отвратительными, но нередко наблюдающимися действиями не только наносится удар в спину невинному, но вместе с тем причиняется общественный вред, состоящий в понижении общего нравственного уровня, ибо этим путем мы лишаемся тех столь редких образцов доблести, созерцание которых служит лучшим средством разбудить в нас преклонение перед идеей добра, чем многочисленные абстрактные трактаты по моральной философии.
Уже в наше время соплеменник патриарха Джозеф Джекобс выступил с защитой нравственной личности Иакова и попытался смыть, с его имени пятно, доказывая, что Иаков, по существовавшему древнему закону, имел фактически право наследования в качестве младшего сына и что уловка, к которой он прибегнул, по словам библейского рассказа, объясняется неправильным толкованием происшествия, ложно понятого автором. Не берусь судить, насколько основательна эта остроумная апология, но верно то, что такой древний закон наследования, какой предполагает апологет, действительно преобладал у многих народов, нет причины думать, что в отдаленную эпоху он не мог также утвердиться у предков Израиля. Закон этот или обычай известен под именем минората, или права младшего сына на наследование, и, в противоположность майорату, предоставляет право наследования младшему сыну, а не старшему. В настоящей главе я намерен привести примеры этого обычая и исследовать его происхождение.
Посмотрим сначала, нельзя ли открыть в Ветхом завете другие какие-либо следы минората. Здесь прежде всего приходится сказать, что если Иаков отстранил от наследования своего старшего брата, то он в этом случае сделал то же самое, что в свое время сделал отец его Исаак до него. Ибо Исаак также был младшим сыном и оттеснил своего старшего брата Измаила от наследования их отцу Аврааму. Того же принципа, если это можно назвать принципом, по которому Иаков действовал в отношении своего отца и брата, он держался также относительно своих сыновей и внуков. Мы знаем из Библии, что Иаков любил сына своего Иосифа больше, чем старших сыновей, «потому что он был сын старости его», и так резко проявлял свое предпочтение, что вызвал чувство ревности у братьев, которые составили заговор с целью лишить жизни Иосифа. Правда, по словам рассказа в том виде, в каком мы его теперь читаем, Иосиф был не последним, а предпоследним сыном Иакова, так как Вениамин родился после него. Но можно предположить, что в первоначальной версии рассказа Иосиф является действительно самым младшим сыном. На это указывает и особое пристрастие к нему со стороны отца, и разноцветная одежда, вернее, одежда с длинными рукавами, отличавшая его от братьев, и занимаемое им впоследствии положение верховенства по отношению к братьям. С другой стороны, имя Вениамин (младший сын Иакова) означает «сын правой руки». Что такое наименование отмечает его как законного наследника, подтверждается замечательным рассказом о том, как Иаков, благословляя своих двух внуков, сыновей Иосифа, нарочито отдает предпочтение младшему из них перед старшим тем, что кладет свою правую руку на голову младшего (Ефрема), а левую – на голову старшего (Манассии), вопреки возражению отца их Иосифа, который поставил своих сыновей перед дедом в таком положении, что последний, как следовало ожидать, положит правую руку на старшего, а левую – на младшего; старик был поэтому вынужден скрестить свои руки на груди так, чтобы возложить на голову младшего правую руку, а левую – на голову старшего. Апологет Иакова может поэтому с полным основанием утверждать, что патриарх в течение всей своей жизни последовательно отдавал предпочтение младшим сыновьям перед старшими, а не держался этого правила лишь тогда, когда оно отвечало его личным интересам.
Есть и другие факты, свидетельствующие в пользу Иакова, т. е. удостоверяющие существование у евреев древнего обычая минората, или права младшего сына на наследование. В книге Бытие мы читаем, что Фамарь, невестка Иуды, родила двух близнецов – Фареса и Зару. Хотя Фарес родился раньше, в действительности он, согласно тут же рассказанному странному эпизоду, происшедшему во время родов, был, подобно самому Иакову, не старшим, как можно было бы думать, а младшим из обоих братьев [24]. Из самого рассказа не видно, для чего понадобилось автору привести этот эпизод, но мотив станет понятным, если учесть, что Фарес был прямым прародителем царя Давида, что царь этот сам был младшим сыном своего отца Иессея и что Самуил нарочно выдвинул его на царство, предпочтя старшим братьям. Таким образом, цель автора, изложившего такую, казалось бы, не относящуюся к делу и даже, может быть, не совсем благопристойную подробность, состояла, вероятно, в том, чтобы подчеркнуть, что царь Давид не только сам был младшим сыном, но еще происходил от младшего из детей-близнецов Иуды. Давид в свою очередь передал царство одному из своих младших сыновей, Соломону, отстранив преднамеренно Адонию, одного из старших сыновей, претендовавшего на престол. Все эти факты, вместе взятые, вызывают предположение, что обычаю первородства, или предпочтения старшего сына, у евреев предшествовал более древний обычай – «право последнего рождения», т. е. предпочтение младшего сына при наследовании отцу. Такое предположение находит себе подтверждение в том, что подобный обычай минората преобладал и в других местах земного шара.
Минорат в Европе
Одной из стран, где существовала и теперь еще существует в виде обычного права система минората, является Англия. Под названием «Borough English» эта система распространена, или до недавнего времени была распространена, в качестве древнего закона о земле во многих частях страны. Название это местного происхождения и заимствовано из одного судебного процесса времен Эдуарда III. Из отчета, помещенного в Ежегоднике, относящемся к первому году этого царствования, мы узнаем, что в Ноттингемшире существовали тогда две системы владения землей, которые назывались «Borough English» и «Borough French», и что по первой из этих двух систем обычного права того времени земля переходила к младшему сыну, а по второй – к старшему. Утверждают, что еще в 1713 г. Ноттингемшир распадался на две области действия этих двух различных порядков наследования и что до сих пор подобные обычаи сохранились в этой местности.
Область действия «Borough English» в старой Англии была в общих чертах следующая: она обнимала всю полосу так называемого «Саксонского берега», от залива Уош до окрестностей Солента, т. е. все юго-восточные графства. Точнее говоря, этот обычай наследования преобладал в Кенте, Суссексе, Суррее и в ряде поместий, окружавших кольцом старый Лондон, а в меньшей степени был распространен в Эссексе и в королевстве Восточная Англия. В Суссексе этот обычай приобрел такое значение в земельных правах копигольдеров [25], что его часто называли обычным правом этого графства, а в Льюисе, административном подразделении Суссекса, он пользуется почти повсеместным признанием. В Хэмпшире он встречается редко, но далее к западу большая часть Сомерсета сплошь подчинена «праву последнего рождения». В центральных графствах Великобритании обычай минората мало распространен, не более чем в двух-трех поместьях на графство, но зато существует в четырех из пяти крупных «датских городов», а именно в Дерби, Стамфорде, Лестере и Ноттингемшире, а равно и в других значительных городах, таких, как Стаффорд и Глостер. В графствах, лежащих к северу от линии, проведенной между Хамбером и Мерси, обычай минората оставался неизвестным. Но не в одних лишь саксонских частях Великобритании мы встречаемся с системой минората; она существовала также в кельтских местностях, как, например, в Корнуолле, Девоне и Уэльсе. Древний закон Уэльса предписывает, чтобы «при дележе имения между братьями младший получал усадьбу (tyddyn), все постройки и восемь акров земли, а также топор, котел и сошник, потому что отец не вправе передавать эти три предмета никому иному, кроме младшего сына, и, хотя бы они были заложены, никогда не могут быть отобраны». Но этот валлийский закон применялся исключительно к недвижимости, состоявшей, как минимум, из одного жилого дома; при разделе всякого иного имущества младший сын не пользовался никакими привилегиями. В Шотландии, по имеющимся сведениям, право наследования младшего сына нигде не утвердилось, но на Шетлендских островах существовал обычай, согласно которому младшие дети обоего пола при дележе имущества получали жилой дом.
В древнеанглийском праве минорат обычно находился в связи с феодально-зависимой формой крестьянского держания земли. По этому вопросу покойный профессор Метланд писал мне следующее: «Что касается сферы господства минората, то я часто встречал примеры его в английских документах XIII в. Минорат считают – правильно или неправильно – признаком, хотя и не безусловным, крепостного характера держания, исходя, очевидно, из того воззрения, что, строго говоря, при таком держании не может быть речи о «наследовании», а только об обычае замены со стороны лорда умершего держателя другим из членов его семьи. Выбор младшего представляется здесь вполне естественным: раз не существовало наследования, то дети, достигнув зрелого возраста, уходили из дома на все четыре стороны, так что ко времени смерти отца в доме оставался только младший сын. По некоторым обычаям, предписывающим дележ наследства поровну между сыновьями, младший получает дом. Я вовсе не считаю доказанным крепостное происхождение минората, но достоверно то, что в XIII в. наследование младшим сыном рассматривалось как признак крепостного состояния. Я мог бы представить вам много доказательств в пользу этого мнения. Минорат, например, приводится в связи с так называемым merc-hetum [26], и оба термина весьма часто упоминаются рядом: «Ты мой виллан, потому что я облагал тебя податью, ты платил мне пошлину при выходе замуж твоей дочери, ты был младшим сыном своего отца и унаследовал его держание».
Следует заметить, что в Англии минорат не ограничивается лицами мужского пола. Есть десятки, если не сотни, небольших округов, где право это распространяется на женщин, и к наследованию призывается младшая дочь, младшая сестра или тетка, минуя других сонаследниц.
Минорат, или обычай перехода наследства к младшему члену семьи, существовал также в некоторых частях Франции. Так «в некоторых округах графства Корнуолл в Бретани младшие дети пользовались исключительным правом, как раз противоположным праву старшинства: младший сын или дочь наследовали всю землю на правах арендатора (так называемого quevaise) в ущерб своим братьям или сестрам». Такая система наследования называется во французском праве «mainete». Хотя обычай этот существовал в некоторых крупных поместьях Бретани, мы не можем, однако, считать его преобладавшим здесь: когда феодальные юристы предприняли кодификацию местного обычного права этой провинции, то дворянство протестовало против минората, как обычая необщепринятого, и мы знаем, что в XVII в. область его применения чуть ли не с каждым днем сужалась. Округа, где господствовал минорат, включали Роганское герцогство, командорство Паллакрек и владения Реллекского и Бегарского аббатств. Как и в Англии, в Бретани минорат был связан с зависимым крестьянским держанием; так же как и во многих местностях Англии, в Бретани существовало правило, что если после смерти держателя не осталось сыновей, то наследство переходило к младшей дочери. Далее, обычай минората существовал, под именем «mainete» и «madelstad», в Пикардии, Артуа и Геннегау, в Понтье и Вивье, в округах Аррас, Дуэ, Амьен, Лилль и Кассель и в окрестностях города Сент-Омер. Во всех этих округах минорат применялся в различном объеме – от наследования всего имущества до исключительного права на предметы домашнего обихода. Такое же наследственное право существовало в округе Гримберген, в Брабанте.
Похожие обычаи господствовали во многих местностях Фрисландии. Самый известный из них, так называемый jus theelacticum, распространялся на крестьянские наделы округа Норден, в Восточной Фрисландии, недалеко от устья Эмса. Здесь сидевшие на земле крестьяне («theel-boors») подчинялись вплоть до XIX в. особым, объединенным в сложную систему правилам, имевшим целью предупредить дробление участков. Наследственный надел («theel-land») считался неделимым и по смерти отца переходил целиком к младшему сыну, а за неимением сыновей поступал во владение общины.
Другими примерами минората служат вытесненные гражданским кодексом прежние местные обычаи в Вестфалии и некоторых частях рейнских провинций, живших под действием «саксонского права», а также округ Герфорд, близ города Миндена, где население причисляет себя к самым чистокровным саксонцам. Здесь, говорят, крестьянство так крепко придерживается обычая минората, что «еще до самого последнего времени никто из старших детей не претендовал на обязательную законную долю, все они подчинялись обычаю перехода наследства к младшему члену семьи, даже в том случае, если им ничего не доставалось, нисколько не помышляя о том, чтобы предъявить свои неотъемлемые, основанные на законе права на участие в наследстве; даже когда крестьянин умирал, не оставив обычного завещания, дети соглашались на переход всего имущества безраздельно к младшему сыну». Подобное этому обычное право утвердилось в Силезии и некоторых местностях Вюртемберга, где современные законы о наследовании не смогли упразднить освященную временем привилегию младшего члена семьи, права которого охранялись путем домашнего соглашения или силой общественного мнения. Точно так же в Оденвальде и в малонаселенном округе к северу от Констанцского озера существуют крестьянские участки, так называемые hofguter, которые не подлежат дроблению на части и могут переходить по наследству не иначе как к младшему сыну, а за отсутствием сыновей – к младшей дочери. Можно было бы привести еще немало примеров в Швабии, швейцарском кантоне Граубюнден, в Эльзасе и других германских или полугерманских странах, где существовали старинные обычаи этого рода и где и теперь еще сохранилось их влияние на воззрение крестьянского населения, хотя они уже не имеют юридической силы.
Область действия «Borough English» в старой Англии была в общих чертах следующая: она обнимала всю полосу так называемого «Саксонского берега», от залива Уош до окрестностей Солента, т. е. все юго-восточные графства. Точнее говоря, этот обычай наследования преобладал в Кенте, Суссексе, Суррее и в ряде поместий, окружавших кольцом старый Лондон, а в меньшей степени был распространен в Эссексе и в королевстве Восточная Англия. В Суссексе этот обычай приобрел такое значение в земельных правах копигольдеров [25], что его часто называли обычным правом этого графства, а в Льюисе, административном подразделении Суссекса, он пользуется почти повсеместным признанием. В Хэмпшире он встречается редко, но далее к западу большая часть Сомерсета сплошь подчинена «праву последнего рождения». В центральных графствах Великобритании обычай минората мало распространен, не более чем в двух-трех поместьях на графство, но зато существует в четырех из пяти крупных «датских городов», а именно в Дерби, Стамфорде, Лестере и Ноттингемшире, а равно и в других значительных городах, таких, как Стаффорд и Глостер. В графствах, лежащих к северу от линии, проведенной между Хамбером и Мерси, обычай минората оставался неизвестным. Но не в одних лишь саксонских частях Великобритании мы встречаемся с системой минората; она существовала также в кельтских местностях, как, например, в Корнуолле, Девоне и Уэльсе. Древний закон Уэльса предписывает, чтобы «при дележе имения между братьями младший получал усадьбу (tyddyn), все постройки и восемь акров земли, а также топор, котел и сошник, потому что отец не вправе передавать эти три предмета никому иному, кроме младшего сына, и, хотя бы они были заложены, никогда не могут быть отобраны». Но этот валлийский закон применялся исключительно к недвижимости, состоявшей, как минимум, из одного жилого дома; при разделе всякого иного имущества младший сын не пользовался никакими привилегиями. В Шотландии, по имеющимся сведениям, право наследования младшего сына нигде не утвердилось, но на Шетлендских островах существовал обычай, согласно которому младшие дети обоего пола при дележе имущества получали жилой дом.
В древнеанглийском праве минорат обычно находился в связи с феодально-зависимой формой крестьянского держания земли. По этому вопросу покойный профессор Метланд писал мне следующее: «Что касается сферы господства минората, то я часто встречал примеры его в английских документах XIII в. Минорат считают – правильно или неправильно – признаком, хотя и не безусловным, крепостного характера держания, исходя, очевидно, из того воззрения, что, строго говоря, при таком держании не может быть речи о «наследовании», а только об обычае замены со стороны лорда умершего держателя другим из членов его семьи. Выбор младшего представляется здесь вполне естественным: раз не существовало наследования, то дети, достигнув зрелого возраста, уходили из дома на все четыре стороны, так что ко времени смерти отца в доме оставался только младший сын. По некоторым обычаям, предписывающим дележ наследства поровну между сыновьями, младший получает дом. Я вовсе не считаю доказанным крепостное происхождение минората, но достоверно то, что в XIII в. наследование младшим сыном рассматривалось как признак крепостного состояния. Я мог бы представить вам много доказательств в пользу этого мнения. Минорат, например, приводится в связи с так называемым merc-hetum [26], и оба термина весьма часто упоминаются рядом: «Ты мой виллан, потому что я облагал тебя податью, ты платил мне пошлину при выходе замуж твоей дочери, ты был младшим сыном своего отца и унаследовал его держание».
Следует заметить, что в Англии минорат не ограничивается лицами мужского пола. Есть десятки, если не сотни, небольших округов, где право это распространяется на женщин, и к наследованию призывается младшая дочь, младшая сестра или тетка, минуя других сонаследниц.
Минорат, или обычай перехода наследства к младшему члену семьи, существовал также в некоторых частях Франции. Так «в некоторых округах графства Корнуолл в Бретани младшие дети пользовались исключительным правом, как раз противоположным праву старшинства: младший сын или дочь наследовали всю землю на правах арендатора (так называемого quevaise) в ущерб своим братьям или сестрам». Такая система наследования называется во французском праве «mainete». Хотя обычай этот существовал в некоторых крупных поместьях Бретани, мы не можем, однако, считать его преобладавшим здесь: когда феодальные юристы предприняли кодификацию местного обычного права этой провинции, то дворянство протестовало против минората, как обычая необщепринятого, и мы знаем, что в XVII в. область его применения чуть ли не с каждым днем сужалась. Округа, где господствовал минорат, включали Роганское герцогство, командорство Паллакрек и владения Реллекского и Бегарского аббатств. Как и в Англии, в Бретани минорат был связан с зависимым крестьянским держанием; так же как и во многих местностях Англии, в Бретани существовало правило, что если после смерти держателя не осталось сыновей, то наследство переходило к младшей дочери. Далее, обычай минората существовал, под именем «mainete» и «madelstad», в Пикардии, Артуа и Геннегау, в Понтье и Вивье, в округах Аррас, Дуэ, Амьен, Лилль и Кассель и в окрестностях города Сент-Омер. Во всех этих округах минорат применялся в различном объеме – от наследования всего имущества до исключительного права на предметы домашнего обихода. Такое же наследственное право существовало в округе Гримберген, в Брабанте.
Похожие обычаи господствовали во многих местностях Фрисландии. Самый известный из них, так называемый jus theelacticum, распространялся на крестьянские наделы округа Норден, в Восточной Фрисландии, недалеко от устья Эмса. Здесь сидевшие на земле крестьяне («theel-boors») подчинялись вплоть до XIX в. особым, объединенным в сложную систему правилам, имевшим целью предупредить дробление участков. Наследственный надел («theel-land») считался неделимым и по смерти отца переходил целиком к младшему сыну, а за неимением сыновей поступал во владение общины.
Другими примерами минората служат вытесненные гражданским кодексом прежние местные обычаи в Вестфалии и некоторых частях рейнских провинций, живших под действием «саксонского права», а также округ Герфорд, близ города Миндена, где население причисляет себя к самым чистокровным саксонцам. Здесь, говорят, крестьянство так крепко придерживается обычая минората, что «еще до самого последнего времени никто из старших детей не претендовал на обязательную законную долю, все они подчинялись обычаю перехода наследства к младшему члену семьи, даже в том случае, если им ничего не доставалось, нисколько не помышляя о том, чтобы предъявить свои неотъемлемые, основанные на законе права на участие в наследстве; даже когда крестьянин умирал, не оставив обычного завещания, дети соглашались на переход всего имущества безраздельно к младшему сыну». Подобное этому обычное право утвердилось в Силезии и некоторых местностях Вюртемберга, где современные законы о наследовании не смогли упразднить освященную временем привилегию младшего члена семьи, права которого охранялись путем домашнего соглашения или силой общественного мнения. Точно так же в Оденвальде и в малонаселенном округе к северу от Констанцского озера существуют крестьянские участки, так называемые hofguter, которые не подлежат дроблению на части и могут переходить по наследству не иначе как к младшему сыну, а за отсутствием сыновей – к младшей дочери. Можно было бы привести еще немало примеров в Швабии, швейцарском кантоне Граубюнден, в Эльзасе и других германских или полугерманских странах, где существовали старинные обычаи этого рода и где и теперь еще сохранилось их влияние на воззрение крестьянского населения, хотя они уже не имеют юридической силы.