Страница:
На островах группы Тимор-Лаут Малайского архипелага черепа всех черепах, пойманных местными рыбаками, раскладывают под домом. Отправляясь на охоту на черепах, островитянин обращается к черепу последней из убитых им черепах и, вложив в ее челюсть кусок бетеля, молит дух убитого животного побудить своих оставшихся в живых сородичей выйти ему навстречу и стать его добычей. Охотники в области Посо в центральной части Целебеса хранят челюсти убитых ими оленей и кабанов и подвешивают их в домах рядом с очагами. «Кликните своих товарищей, — просят их охотники, — чтобы ваши деды, племянники и дети не убегали от нас». Им представляется, что души убитых оленей и кабанов витают рядом с челюстями и привлекают к себе души живых оленей и кабанов, приводя их в расставленные охотником западни. Итак, хитроумные дикари используют убитых животных в качестве приманки, позарившись на которую их живые собратья идут навстречу своей гибели,
Индейцы-ленгуа с Гран-Чако любят охотиться на страусов; убив страуса и принеся его в селение, они стремятся перехитрить обиженный дух своей жертвы. Им кажется, что, преодолев посмертный шок, дух страуса собирается с силами и отправляется на поиски своего тела. И ленгуа пытаются «перехитрить» дух: вырывают с груди страуса перья и разбрасывают их по следу. Перед каждым пучком перьев душа страуса, по их убеждению, останавливается в раздумье и спрашивает себя: «Это все мое тело или только часть его?» Это сомнение приводит дух в замешательство, а пока он, потратив немало времени, переходит от одного пучка к другому, охотники уже находятся далеко, в безопасном месте. Обманутый дух может блуждать вокруг да около сколько ему угодно — все равно он никогда не осмелится войти в селение.
Эскимосы района Берингова пролива верят, что души мертвых морских животных (тюленей, моржей, китов) после смерти хранятся в их мочевых пузырях и что, возвращая мочевые пузыри в морскую стихию, они побуждают души воплотиться в новых телах и тем самым способствуют размножению промыслового зверя. Охотники-эскимосы, поступая в соответствии с этим верованием, извлекают и заботливо хранят мочевые пузыри всех убитых ими морских животных. В честь душ животных, убитых на протяжении года, на ежегодном зимнем празднике устраивают танцы в помещении для общественных собраний и приносят подношения, после чего пузыри вытаскивают на лед и опускают в проруби или полыньи. По простоте душевной эскимосы воображают, что, возродившись в качестве тюленей, моржей и китов, души животных, в восторге от оказанного им приема, с радостью устремятся под копья, гарпуны и другие смертоносные орудия эскимосов.
По тем же причинам племя, которое живет в основном (или частично) продуктами рыболовства, стремится оказывать рыбам всякого рода почести и знаки внимания. Так, перуанские индейцы «обожают рыбу и ловят ее в огромных количествах. По их представлениям, все виды рыб произошли от одной-единственной рыбы, сделанной в „верхнем мире“ (так они именуют небо) эта рыба-де проявила заботу об индейцах, отдав на прокорм племени свое многочисленное потомство. Поэтому в области, где вылавливали больше всего сардин, поклонялись сардинам; в других областях — скатам, в третьих — налимам, в четвертых — золотым рыбкам (по причине их красоты), в пятых — речным ракам. В местах, где рыба не водилась или где не знали, как ее вылавливать, за неимением более крупных богов поклонялись крабам. Короче, они обожествляли виды рыб, составлявшие их основную пищу». Индейцы-квакиютль в Британской Колумбии верят, что души лососей после смерти возвращаются в страну лососей. Поэтому они следят за тем, чтобы кости и потроха лососей были выброшены в море, где при воскресении в них мог бы вселиться дух лосося. При сожжении же костей лосося вместе с ними сгорела бы и душа, что сделало бы воскресение из мертвых невозможным. Индейцы племени оттава из Канады также никогда не сжигали рыбьи кости из боязни вызвать недовольство духов рыб и их нежелание идти в расставленные для них сети; они исходили при этом из того, что душа убитой рыбы переходит в тела других рыб. Гуроны также не бросали в огонь кости рыб, чтобы души их не отправились предупредить других рыб не попадаться в сети сжигающих рыбьи кости гуронов. У гуронов были даже люди, специализировавшиеся на чтении рыбам проповедей, в которых они уговаривали рыб прийти в сети. На хороших проповедников был большой спрос. В рыболовецком поселке гуронов, в котором жил французский миссионер Сагар, один такой проповедник особенно славился своим цветистым красноречием. Каждый вечер после ужина он, предварительно убедившись, что все в сборе и царит строгое молчание, обращался к рыбам с проповедями. В своей речи он убеждал рыб, что гуроны не сжигают рыбьих костей. «На эту тему он распространялся с особой елейностью. Он упрашивал, заклинал, приглашал, умолял рыбу прийти в сети, быть мужественной, ничего не бояться: ведь она оказывает услугу своим друзьям, которые относятся к ней с уважением и не сжигают рыбьих костей». Туземцы острова Герцога Йоркского каждый год украшают каноэ цветами и папоротниками, нагружают — или делают вид, что нагружают, — его деньгами в виде раковин и в возмещение ущерба, нанесенного рыбе прошлогодним ловом, пускают каноэ на волю волн. Чтобы снискать доверие остальных рыб, считается особенно важным хорошо обойтись с первой пойманной рыбой, так как поведение остальных рыб якобы находится в прямой зависимости от приема, оказанного их первой представительнице. Поэтому и маори неизменно отпускают первую рыбу обратно в море с просьбой побудить других рыб ловиться.
Еще более суровые меры предосторожности принимаются, когда речь идет о первой рыбе в промысловом сезоне. Когда весной лососи начинают подниматься вверх по течению рек, племена индейцев, которые, подобно племенам тихоокеанского побережья Северной Америки, питаются преимущественно рыбой, устраивают им почетный прием. В прошлом обитатели Британской Колумбии выходили навстречу первым лососям, поднявшимся по течению. «Они были с ними очень почтительны и обращали к ним такую речь: „О, рыбы, рыбы, вы все сплошь вожди. Да, все вы вожди“. Индейцы-тлинкиты на Аляске также обращаются с первым палтусом с надлежащей вежливостью, величают его вождем и устраивают в его честь праздник, знаменующий начало промыслового сезона. Весной, как только подуют теплые южные ветры и лососи начинают подниматься вверх по течению реки Кламат, кароки из Калифорнии исполняют „лососевый танец“, чтобы обеспечить хороший улов. Индеец по прозвищу Карейа (то есть богочеловек) уходит в горы, где он в течение десяти дней ничего не ест. Когда этот человек приходит обратно, все жители селения разбегаются, а сам он направляется к реке, берет в руку пойманного первым лосося, съедает кусок рыбы, а остальную часть сжигает в коптильне на священном огне». «Ни один индеец не имеет права ловить лососей до исполнения танца и в течение десяти дней после его исполнения, хотя бы семья его умирала от голода». У тех же кароков существует поверье, что лососи не пойдут к рыбаку, который построил помост для ловли лососей из стволов, подобранных на берегу реки, где лососи могли видеть его за этим занятием. Необходимые для этой цели стволы деревьев должны быть принесены с вершины самой высокой горы. Рыбак даром потратит свой труд, если второй год подряд воспользуется теми же опорами для сооружения помоста и запруды, «потому что старые лососи уже успели рассказать о них молодым». Айны особенно любят мясо одной рыбы, которая появляется в их реках в мае — июне. Готовясь к началу рыбной ловли, они соблюдают предписания ритуальной чистоты, а когда уходят на промысел, их оставшиеся дома жены должны хранить строгое молчание, чтобы рыба, услышав их разговоры, не исчезла. Пойманную первую рыбу рыбак приносит с собой и проталкивает в хижину через небольшое отверстие, а не через дверь. Пронеси он ее через дверь, «это не прошло бы незамеченным для других рыб, которые незамедлительно исчезли бы». По той же причине другие первобытные народности в отдельных случаях вносят в жилище добычу не через двери, а через окно, дымовое отверстие или специально проделанную дыру в задней стене.
Некоторые первобытные народы уважительно относятся к костям убитых на промысле животных, «и вообще к костям всех животных, употребляемых в пищу, потому что, по их мнению, если сохранить кости в целости и сохранности, они смогут со временем обрасти мясом, и животное возвратится к жизни. Поэтому охотнику имеет прямой смысл оставлять кости в неприкосновенности, так как их уничтожение поведет к сокращению добычи животных в будущем». Многие из индейцев-миннетари «верят, что кости бизонов, которых они убили и с которых содрали мясо, возродятся к жизни, одевшись новой плотью, обрастут жиром и к июню следующего года превратятся в новых бизонов». В западной части американских прерий можно видеть кучи буйволиных черепов, разложенных кругами в симметрическом порядке. Все эти черепа ожидают воскресения. Поев собачатины, дакоты заботливо собирают кости, очищают их от остатков мяса, обмывают и зарывают «отчасти для того, чтобы, по их словам, продемонстрировать собачьему роду, что в съедении его представителя не заложено никакого проявления неуважения к собакам, а отчасти по причине уверенности, что кости животного воскреснут и смогут воспроизводиться». Лопари, принося животное в жертву, имеют обыкновение откладывать в сторону его кости, глаза, уши, сердце, легкие, половые органы (если это самец) и по кусочку мяса от каждого члена. Мясо они употребляют в пищу, а кости животного вместе с отложенными органами располагают в анатомическом порядке в ящике, который с соблюдением должных обрядов зарывают в землю. При этом они исходят из того, что бог, которому животное было принесено в жертву, нарастит на костях мясо и возродит животное к жизни в подземном царстве мертвых Ямбе-Аймо. В некоторых случаях — например, полакомившись медвежьим мясом, — ограничиваются зарыванием костей в землю. Вера лопарей в воскресение жертвенного животного в загробном мире похожа на веру камчадалов в то, что любое живое существо, будь то мельчайшая букашка, воскресает из мертвых и живет в подземном царстве.
Что касается североамериканских индейцев, то они, напротив, рассчитывали на воскресение животных в этом мире. Обычай набивать чучело жертвенного животного или натягивать его шкуру на остов, соблюдаемый прежде всего монгольскими пародами, также указывает на существование у них веры в воскресение на земле. Отвращение, которое первобытные народы обычно питают к ломке костей съеденных или принесенных в жертву животных, возможно, основывается на вере в воскресение животных или на боязни испугать остальные особи данного вида и нанести оскорбление душам убитых животных. Возможно, что нежелание североамериканских индейцев и эскимосов давать собакам кости животных является не более как мерой предосторожности от поломки этих костей.
Но воскресение убитой дичи имеет и свои неудобства. Так что некоторые охотники принимают меры для того, чтобы его предотвратить. С этой целью они перерезают животным сухожилия, чтобы их дух не сумел встать на ноги и убежать. Этим мотивом, в частности, оправдывают свои действия охотники куй в Лаосе. Им кажется, что заклинания, которые они произносят во время погони, могут лишиться своих магических свойств, что позволит убитому животному ожить и скрыться. Во избежание такой незадачи, убив животное, они сразу же перерезают ему подколенное сухожилие. Убив лису, аляскинский эскимос старательно перерезает все сухожилия на ее ногах, чтобы дух не смог оживить тело. Но перерезание сухожилий убитого животного является не единственной мерой предосторожности, которую предусмотрительный дикарь принимает для того, чтобы обезвредить дух своей жертвы. В старину, когда айн, выйдя на охоту, первой убивал лису, он не забывал туго перевязать ей пасть, чтобы дух не выскользнул через это отверстие и не предупредил своих сородичей о приближении охотника. Амурские гиляки выдавливают глаза убитых тюленей, иначе их души узрят своих убийц и отомстят за себя тем, что расстроят тюлений промысел.
Кроме животных, которых первобытный человек страшился из-за их силы и свирепости, а также животных, которым он поклонялся по причине ожидаемых от них благодеяний, имеется еще одна категория животных, которых он считает необходимым умиротворять поклонением и жертвоприношениями. К этой категории относятся, в частности, вредители, которые наводят порчу на его посевы и стада. Чтобы отделаться от этих заклятых врагов, крестьянин прибегает к многочисленным магическим приемам. Часть из них имеет своей целью уничтожить или устрашить вредителей. Другая часть убедить их подобру-поздорову оставить плоды и скот в покое. Так. эстонские крестьяне с острова Эзель испытывают великий ужас перед долгоносиками, причиняющими их полям колоссальный вред. Крестьяне называют это насекомое ласкательным именем и одергивают детей, когда те хотят раздавить долгоносика. «Не надо этого делать, — наставляют они детей. — Чем больше вреда мы им причиняем, тем больше они вредят нам». Вместо того чтобы убить найденного долгоносика, эстонцы зарывают его в землю. Некоторые даже придавливают долгоносика камнем и кормят его зерном. Они полагают, что это настроит его на мирный лад и он будет меньше вредить. У саксов Трансильвании крестьянин, чтобы отогнать воробьев от посева, начиная сев, перекидывает горсть зерна через голову со словами: «Угощайтесь, воробьи». Для того чтобы оградить посевы от нападения палочника, крестьянин закрывает глаза и разбрасывает в разных направлениях три горсти овса. После принесения этой жертвы он уверен, что палочник пощадит его урожай. А вот трансильванский метод предохранения урожая от птиц, зверей я насекомых: окончив сев, крестьянин еще раз из конца в конец обходит поле, делая вид, что разбрасывает семена. При этом он приговаривает: «Я сею это для всего, что летает и ползает, ходит и стоит, поет и прыгает, во имя бога-Отца» и т.д. А вот как предлагают поступить немцы, чтобы вывести гусениц. Пусть хозяйка дома или родственница после захода солнца или в полночь обойдет сад, волоча за собой метлу, не оглядываясь и нашептывая: «Добрый вечер, матушка гусеница, пора вам с вашим муженьком отправляться в церковь». Калитка в сад должна оставаться отворенной до следующего утра.
В иных случаях крестьянин стремится найти в отношениях с вредителями золотую середину между неумолимой строгостью и вялой снисходительностью. Стремясь быть доброжелательным, но твердым, он как бы умеряет суровость милосердием. Крестьянин, желающий вывести мышей на своем поле, может почерпнуть в древнегреческом трактате о земледелии такую рекомендацию: «Возьми лист и напиши на нем следующее: „Заклинаю вас, шмыгающие тут мыши, самим не вредить мне и не допускать, чтобы другие мыши мне вредили. Я отдаю вам во владение вон то поле (здесь укажите, какое именно). И если я еще хоть раз поймаю вас на этом поле, клянусь Матерью Богов, я разорву вас на семь кусков“. Написав это, приди на поле до восхода солнца и прикрепи бумагу к необтесанному камню, да смотри, чтобы была видна исписанная сторона бумаги». Жители Арденн уверяют, что для того, чтобы отделаться от крыс, достаточно произнести следующие слова: «Erat verbum apud Deum vestrum», что означает: «Крысы-самцы и крысы-самки, именем господа великого я заклинаю вас покинуть пределы моего дома, всего моего владения и отправиться на постоянное жительство в такое-то место». Надо написать те же слова на листках бумаги, сложить их и один из листков положить под дверью, из-под которой крысы прошмыгивают наружу, а другой — на дорогу, по которой они побегут из дома. Процедура изгнания нечистой силы должна состояться на рассвете. Несколько лет тому назад один американский фермер обратился к крысам с форменным посланием, в котором ставил их в известность, что собрал плохой урожай и не может позволить себе роскошь кормить их всю зиму. Он, гласило послание, был к ним очень добр и полагает, что оставить его и перейти на жительство к соседям, собравшим урожай получше, им следует для их же собственного блага. Для сведения крыс он прибил этот документ в своем амбаре.
Иногда первобытному человеку кажется, что он достигнет желанной цели, если с величайшим почтением обойдется с одной или двумя особями разновидности вредителей, с которой он ведет беспощадную и неутомимую борьбу. Жители острова Бали в Ост-Индии в больших количествах ловят, убивают и сжигают на кострах мышей, совершающих опустошительные набеги на их рисовые поля. Но двум из пойманных мышей они сохраняют жизнь и дарят маленький сверток белого полотна, Затем местные жители бьют им поклоны, как будто это боги, и отпускают их на свободу. Когда поля морских даяков и ибанов Саравака наводняются полчищами птиц и насекомых, они ловят по одному вредителю каждого вида — одного воробья, одного кузнечика и т.д., — кладут их в крошечную лодочку из коры, в которую положен запас провианта, и пускают суденышко с неприятными пассажирами вниз по течению реки. Если это средство не помогает, даяки с той же целью прибегают к средству, представляющемуся им более эффективным: они лепят из глины крокодила в натуральную величину и выставляют его в поле, где «кормят» его, «поят» рисовой водкой, украшают и даже приносят ему в жертву домашнюю птицу и свинью. Предполагается, что, тронутое оказанными ему знаками внимания, свирепое животное очень скоро переглотает всех вредителей. Если в Албании поля и виноградники страдают от нашествия саранчи и жуков, то, поймав несколько насекомых, группа женщин, распустив волосы, в сопровождении погребальной процессии шествует с ними к водоему или потоку, где топит своих пленников. Одна из женщин распевает: «О саранча и жуки, мы понесли большую утрату, потеряв вас». Все женщины хором подхватывают это погребальное песнопение. Совершив погребальный обряд по нескольким жукам и саранче, албанцы рассчитывают на их повальный мор. Когда на виноградники и поля Сирии вторгались полчища гусениц, девушки ловили гусеницу и кого-нибудь из девушек называли ее «матерью». Гусеницу они оплакивали, зарывали в землю, после чего вели «мать» на место скопления гусениц, утешая ее в горе. Делалось это для того, чтобы гусеницы покинули поля и виноградники.
Глава LIV
Индейцы-ленгуа с Гран-Чако любят охотиться на страусов; убив страуса и принеся его в селение, они стремятся перехитрить обиженный дух своей жертвы. Им кажется, что, преодолев посмертный шок, дух страуса собирается с силами и отправляется на поиски своего тела. И ленгуа пытаются «перехитрить» дух: вырывают с груди страуса перья и разбрасывают их по следу. Перед каждым пучком перьев душа страуса, по их убеждению, останавливается в раздумье и спрашивает себя: «Это все мое тело или только часть его?» Это сомнение приводит дух в замешательство, а пока он, потратив немало времени, переходит от одного пучка к другому, охотники уже находятся далеко, в безопасном месте. Обманутый дух может блуждать вокруг да около сколько ему угодно — все равно он никогда не осмелится войти в селение.
Эскимосы района Берингова пролива верят, что души мертвых морских животных (тюленей, моржей, китов) после смерти хранятся в их мочевых пузырях и что, возвращая мочевые пузыри в морскую стихию, они побуждают души воплотиться в новых телах и тем самым способствуют размножению промыслового зверя. Охотники-эскимосы, поступая в соответствии с этим верованием, извлекают и заботливо хранят мочевые пузыри всех убитых ими морских животных. В честь душ животных, убитых на протяжении года, на ежегодном зимнем празднике устраивают танцы в помещении для общественных собраний и приносят подношения, после чего пузыри вытаскивают на лед и опускают в проруби или полыньи. По простоте душевной эскимосы воображают, что, возродившись в качестве тюленей, моржей и китов, души животных, в восторге от оказанного им приема, с радостью устремятся под копья, гарпуны и другие смертоносные орудия эскимосов.
По тем же причинам племя, которое живет в основном (или частично) продуктами рыболовства, стремится оказывать рыбам всякого рода почести и знаки внимания. Так, перуанские индейцы «обожают рыбу и ловят ее в огромных количествах. По их представлениям, все виды рыб произошли от одной-единственной рыбы, сделанной в „верхнем мире“ (так они именуют небо) эта рыба-де проявила заботу об индейцах, отдав на прокорм племени свое многочисленное потомство. Поэтому в области, где вылавливали больше всего сардин, поклонялись сардинам; в других областях — скатам, в третьих — налимам, в четвертых — золотым рыбкам (по причине их красоты), в пятых — речным ракам. В местах, где рыба не водилась или где не знали, как ее вылавливать, за неимением более крупных богов поклонялись крабам. Короче, они обожествляли виды рыб, составлявшие их основную пищу». Индейцы-квакиютль в Британской Колумбии верят, что души лососей после смерти возвращаются в страну лососей. Поэтому они следят за тем, чтобы кости и потроха лососей были выброшены в море, где при воскресении в них мог бы вселиться дух лосося. При сожжении же костей лосося вместе с ними сгорела бы и душа, что сделало бы воскресение из мертвых невозможным. Индейцы племени оттава из Канады также никогда не сжигали рыбьи кости из боязни вызвать недовольство духов рыб и их нежелание идти в расставленные для них сети; они исходили при этом из того, что душа убитой рыбы переходит в тела других рыб. Гуроны также не бросали в огонь кости рыб, чтобы души их не отправились предупредить других рыб не попадаться в сети сжигающих рыбьи кости гуронов. У гуронов были даже люди, специализировавшиеся на чтении рыбам проповедей, в которых они уговаривали рыб прийти в сети. На хороших проповедников был большой спрос. В рыболовецком поселке гуронов, в котором жил французский миссионер Сагар, один такой проповедник особенно славился своим цветистым красноречием. Каждый вечер после ужина он, предварительно убедившись, что все в сборе и царит строгое молчание, обращался к рыбам с проповедями. В своей речи он убеждал рыб, что гуроны не сжигают рыбьих костей. «На эту тему он распространялся с особой елейностью. Он упрашивал, заклинал, приглашал, умолял рыбу прийти в сети, быть мужественной, ничего не бояться: ведь она оказывает услугу своим друзьям, которые относятся к ней с уважением и не сжигают рыбьих костей». Туземцы острова Герцога Йоркского каждый год украшают каноэ цветами и папоротниками, нагружают — или делают вид, что нагружают, — его деньгами в виде раковин и в возмещение ущерба, нанесенного рыбе прошлогодним ловом, пускают каноэ на волю волн. Чтобы снискать доверие остальных рыб, считается особенно важным хорошо обойтись с первой пойманной рыбой, так как поведение остальных рыб якобы находится в прямой зависимости от приема, оказанного их первой представительнице. Поэтому и маори неизменно отпускают первую рыбу обратно в море с просьбой побудить других рыб ловиться.
Еще более суровые меры предосторожности принимаются, когда речь идет о первой рыбе в промысловом сезоне. Когда весной лососи начинают подниматься вверх по течению рек, племена индейцев, которые, подобно племенам тихоокеанского побережья Северной Америки, питаются преимущественно рыбой, устраивают им почетный прием. В прошлом обитатели Британской Колумбии выходили навстречу первым лососям, поднявшимся по течению. «Они были с ними очень почтительны и обращали к ним такую речь: „О, рыбы, рыбы, вы все сплошь вожди. Да, все вы вожди“. Индейцы-тлинкиты на Аляске также обращаются с первым палтусом с надлежащей вежливостью, величают его вождем и устраивают в его честь праздник, знаменующий начало промыслового сезона. Весной, как только подуют теплые южные ветры и лососи начинают подниматься вверх по течению реки Кламат, кароки из Калифорнии исполняют „лососевый танец“, чтобы обеспечить хороший улов. Индеец по прозвищу Карейа (то есть богочеловек) уходит в горы, где он в течение десяти дней ничего не ест. Когда этот человек приходит обратно, все жители селения разбегаются, а сам он направляется к реке, берет в руку пойманного первым лосося, съедает кусок рыбы, а остальную часть сжигает в коптильне на священном огне». «Ни один индеец не имеет права ловить лососей до исполнения танца и в течение десяти дней после его исполнения, хотя бы семья его умирала от голода». У тех же кароков существует поверье, что лососи не пойдут к рыбаку, который построил помост для ловли лососей из стволов, подобранных на берегу реки, где лососи могли видеть его за этим занятием. Необходимые для этой цели стволы деревьев должны быть принесены с вершины самой высокой горы. Рыбак даром потратит свой труд, если второй год подряд воспользуется теми же опорами для сооружения помоста и запруды, «потому что старые лососи уже успели рассказать о них молодым». Айны особенно любят мясо одной рыбы, которая появляется в их реках в мае — июне. Готовясь к началу рыбной ловли, они соблюдают предписания ритуальной чистоты, а когда уходят на промысел, их оставшиеся дома жены должны хранить строгое молчание, чтобы рыба, услышав их разговоры, не исчезла. Пойманную первую рыбу рыбак приносит с собой и проталкивает в хижину через небольшое отверстие, а не через дверь. Пронеси он ее через дверь, «это не прошло бы незамеченным для других рыб, которые незамедлительно исчезли бы». По той же причине другие первобытные народности в отдельных случаях вносят в жилище добычу не через двери, а через окно, дымовое отверстие или специально проделанную дыру в задней стене.
Некоторые первобытные народы уважительно относятся к костям убитых на промысле животных, «и вообще к костям всех животных, употребляемых в пищу, потому что, по их мнению, если сохранить кости в целости и сохранности, они смогут со временем обрасти мясом, и животное возвратится к жизни. Поэтому охотнику имеет прямой смысл оставлять кости в неприкосновенности, так как их уничтожение поведет к сокращению добычи животных в будущем». Многие из индейцев-миннетари «верят, что кости бизонов, которых они убили и с которых содрали мясо, возродятся к жизни, одевшись новой плотью, обрастут жиром и к июню следующего года превратятся в новых бизонов». В западной части американских прерий можно видеть кучи буйволиных черепов, разложенных кругами в симметрическом порядке. Все эти черепа ожидают воскресения. Поев собачатины, дакоты заботливо собирают кости, очищают их от остатков мяса, обмывают и зарывают «отчасти для того, чтобы, по их словам, продемонстрировать собачьему роду, что в съедении его представителя не заложено никакого проявления неуважения к собакам, а отчасти по причине уверенности, что кости животного воскреснут и смогут воспроизводиться». Лопари, принося животное в жертву, имеют обыкновение откладывать в сторону его кости, глаза, уши, сердце, легкие, половые органы (если это самец) и по кусочку мяса от каждого члена. Мясо они употребляют в пищу, а кости животного вместе с отложенными органами располагают в анатомическом порядке в ящике, который с соблюдением должных обрядов зарывают в землю. При этом они исходят из того, что бог, которому животное было принесено в жертву, нарастит на костях мясо и возродит животное к жизни в подземном царстве мертвых Ямбе-Аймо. В некоторых случаях — например, полакомившись медвежьим мясом, — ограничиваются зарыванием костей в землю. Вера лопарей в воскресение жертвенного животного в загробном мире похожа на веру камчадалов в то, что любое живое существо, будь то мельчайшая букашка, воскресает из мертвых и живет в подземном царстве.
Что касается североамериканских индейцев, то они, напротив, рассчитывали на воскресение животных в этом мире. Обычай набивать чучело жертвенного животного или натягивать его шкуру на остов, соблюдаемый прежде всего монгольскими пародами, также указывает на существование у них веры в воскресение на земле. Отвращение, которое первобытные народы обычно питают к ломке костей съеденных или принесенных в жертву животных, возможно, основывается на вере в воскресение животных или на боязни испугать остальные особи данного вида и нанести оскорбление душам убитых животных. Возможно, что нежелание североамериканских индейцев и эскимосов давать собакам кости животных является не более как мерой предосторожности от поломки этих костей.
Но воскресение убитой дичи имеет и свои неудобства. Так что некоторые охотники принимают меры для того, чтобы его предотвратить. С этой целью они перерезают животным сухожилия, чтобы их дух не сумел встать на ноги и убежать. Этим мотивом, в частности, оправдывают свои действия охотники куй в Лаосе. Им кажется, что заклинания, которые они произносят во время погони, могут лишиться своих магических свойств, что позволит убитому животному ожить и скрыться. Во избежание такой незадачи, убив животное, они сразу же перерезают ему подколенное сухожилие. Убив лису, аляскинский эскимос старательно перерезает все сухожилия на ее ногах, чтобы дух не смог оживить тело. Но перерезание сухожилий убитого животного является не единственной мерой предосторожности, которую предусмотрительный дикарь принимает для того, чтобы обезвредить дух своей жертвы. В старину, когда айн, выйдя на охоту, первой убивал лису, он не забывал туго перевязать ей пасть, чтобы дух не выскользнул через это отверстие и не предупредил своих сородичей о приближении охотника. Амурские гиляки выдавливают глаза убитых тюленей, иначе их души узрят своих убийц и отомстят за себя тем, что расстроят тюлений промысел.
Кроме животных, которых первобытный человек страшился из-за их силы и свирепости, а также животных, которым он поклонялся по причине ожидаемых от них благодеяний, имеется еще одна категория животных, которых он считает необходимым умиротворять поклонением и жертвоприношениями. К этой категории относятся, в частности, вредители, которые наводят порчу на его посевы и стада. Чтобы отделаться от этих заклятых врагов, крестьянин прибегает к многочисленным магическим приемам. Часть из них имеет своей целью уничтожить или устрашить вредителей. Другая часть убедить их подобру-поздорову оставить плоды и скот в покое. Так. эстонские крестьяне с острова Эзель испытывают великий ужас перед долгоносиками, причиняющими их полям колоссальный вред. Крестьяне называют это насекомое ласкательным именем и одергивают детей, когда те хотят раздавить долгоносика. «Не надо этого делать, — наставляют они детей. — Чем больше вреда мы им причиняем, тем больше они вредят нам». Вместо того чтобы убить найденного долгоносика, эстонцы зарывают его в землю. Некоторые даже придавливают долгоносика камнем и кормят его зерном. Они полагают, что это настроит его на мирный лад и он будет меньше вредить. У саксов Трансильвании крестьянин, чтобы отогнать воробьев от посева, начиная сев, перекидывает горсть зерна через голову со словами: «Угощайтесь, воробьи». Для того чтобы оградить посевы от нападения палочника, крестьянин закрывает глаза и разбрасывает в разных направлениях три горсти овса. После принесения этой жертвы он уверен, что палочник пощадит его урожай. А вот трансильванский метод предохранения урожая от птиц, зверей я насекомых: окончив сев, крестьянин еще раз из конца в конец обходит поле, делая вид, что разбрасывает семена. При этом он приговаривает: «Я сею это для всего, что летает и ползает, ходит и стоит, поет и прыгает, во имя бога-Отца» и т.д. А вот как предлагают поступить немцы, чтобы вывести гусениц. Пусть хозяйка дома или родственница после захода солнца или в полночь обойдет сад, волоча за собой метлу, не оглядываясь и нашептывая: «Добрый вечер, матушка гусеница, пора вам с вашим муженьком отправляться в церковь». Калитка в сад должна оставаться отворенной до следующего утра.
В иных случаях крестьянин стремится найти в отношениях с вредителями золотую середину между неумолимой строгостью и вялой снисходительностью. Стремясь быть доброжелательным, но твердым, он как бы умеряет суровость милосердием. Крестьянин, желающий вывести мышей на своем поле, может почерпнуть в древнегреческом трактате о земледелии такую рекомендацию: «Возьми лист и напиши на нем следующее: „Заклинаю вас, шмыгающие тут мыши, самим не вредить мне и не допускать, чтобы другие мыши мне вредили. Я отдаю вам во владение вон то поле (здесь укажите, какое именно). И если я еще хоть раз поймаю вас на этом поле, клянусь Матерью Богов, я разорву вас на семь кусков“. Написав это, приди на поле до восхода солнца и прикрепи бумагу к необтесанному камню, да смотри, чтобы была видна исписанная сторона бумаги». Жители Арденн уверяют, что для того, чтобы отделаться от крыс, достаточно произнести следующие слова: «Erat verbum apud Deum vestrum», что означает: «Крысы-самцы и крысы-самки, именем господа великого я заклинаю вас покинуть пределы моего дома, всего моего владения и отправиться на постоянное жительство в такое-то место». Надо написать те же слова на листках бумаги, сложить их и один из листков положить под дверью, из-под которой крысы прошмыгивают наружу, а другой — на дорогу, по которой они побегут из дома. Процедура изгнания нечистой силы должна состояться на рассвете. Несколько лет тому назад один американский фермер обратился к крысам с форменным посланием, в котором ставил их в известность, что собрал плохой урожай и не может позволить себе роскошь кормить их всю зиму. Он, гласило послание, был к ним очень добр и полагает, что оставить его и перейти на жительство к соседям, собравшим урожай получше, им следует для их же собственного блага. Для сведения крыс он прибил этот документ в своем амбаре.
Иногда первобытному человеку кажется, что он достигнет желанной цели, если с величайшим почтением обойдется с одной или двумя особями разновидности вредителей, с которой он ведет беспощадную и неутомимую борьбу. Жители острова Бали в Ост-Индии в больших количествах ловят, убивают и сжигают на кострах мышей, совершающих опустошительные набеги на их рисовые поля. Но двум из пойманных мышей они сохраняют жизнь и дарят маленький сверток белого полотна, Затем местные жители бьют им поклоны, как будто это боги, и отпускают их на свободу. Когда поля морских даяков и ибанов Саравака наводняются полчищами птиц и насекомых, они ловят по одному вредителю каждого вида — одного воробья, одного кузнечика и т.д., — кладут их в крошечную лодочку из коры, в которую положен запас провианта, и пускают суденышко с неприятными пассажирами вниз по течению реки. Если это средство не помогает, даяки с той же целью прибегают к средству, представляющемуся им более эффективным: они лепят из глины крокодила в натуральную величину и выставляют его в поле, где «кормят» его, «поят» рисовой водкой, украшают и даже приносят ему в жертву домашнюю птицу и свинью. Предполагается, что, тронутое оказанными ему знаками внимания, свирепое животное очень скоро переглотает всех вредителей. Если в Албании поля и виноградники страдают от нашествия саранчи и жуков, то, поймав несколько насекомых, группа женщин, распустив волосы, в сопровождении погребальной процессии шествует с ними к водоему или потоку, где топит своих пленников. Одна из женщин распевает: «О саранча и жуки, мы понесли большую утрату, потеряв вас». Все женщины хором подхватывают это погребальное песнопение. Совершив погребальный обряд по нескольким жукам и саранче, албанцы рассчитывают на их повальный мор. Когда на виноградники и поля Сирии вторгались полчища гусениц, девушки ловили гусеницу и кого-нибудь из девушек называли ее «матерью». Гусеницу они оплакивали, зарывали в землю, после чего вели «мать» на место скопления гусениц, утешая ее в горе. Делалось это для того, чтобы гусеницы покинули поля и виноградники.
Глава LIV
ТИПЫ ПРИЧАЩЕНИЯ МЯСОМ ЖИВОТНЫХ
Египетский и айнский тип причащения. Теперь нам становятся попятными причины двойственного поведения айнов и гиляков по отношению к медведю. Как было установлено, первобытный человек не проводит четкой разграничительной линии между собой и некоторыми видами животных. Многие животные представляются ему ни в чем не уступающими и даже превосходящими его не только в том, что касается грубой физической силы, но также и в отношении умственных способностей. Так что, если он по доброй воле или по необходимости решает лишить их жизни, то уже из соображений собственной безопасности он чувствует себя обязанным придать своему поступку видимость полнейшей почтительности не только в глазах живой особи, но в глазах ее отошедшего духа и всех других животных данного вида. Иначе этот вид сочтет себя оскорбленным обидой, подобно тому как племя считает делом своей чести отомстить за ущерб и обиду, нанесенную кому-нибудь из его членов. Одним из приемов, к которым первобытный человек прибегает для того, чтобы возместить зло, причиненное павшим от его руки животным, является, как мы видели, проявление крайней предупредительности по отношению к нескольким избранным особям этого вида. При этом он явно считает, что такое отношение дает ему право безнаказанно истреблять остальных животных того же вида. Этот принцип проливает свет на отношение айнов к медведю, которое на первый взгляд ставит в тупик и представляется противоречивым. Медвежье мясо является обычной пищей айнов, а из медвежьих шкур они шьют себе одежды. Однако, раз медведь рисуется им зверем умным и могучим, они ставят себе за правило приносить медвежьему роду возмещение издержек, что-то вроде компенсации за смерть его многочисленных представителей. Компенсация эта заключается в том, что медвежат откармливают, уважительно обходятся с ними, а затем умерщвляют, сопровождая эту церемонию проявлениями чрезвычайной скорби. После этого медведи «чувствуют себя умиротворенными» и «не обижаются» на айнов за истребление их рода, то есть не нападают на убийц и не оставляют страну, что лишило бы айнов основного источника существования.
Итак, первобытный культ животных распадается на два в некоторых отношениях противоположных типа. Во-первых, животным поклоняются, и поэтому их нельзя убивать и употреблять в пищу. Во-вторых, животные служат предметами культа как раз потому, что их умерщвление и употребление в пищу является обычным делом. В обоих вариантах культа животному поклоняются из-за некой выгоды (положительного и отрицательного свойства), которую из него рассчитывают извлечь. В первом случае выгода выступает в позитивной форме, в форме защиты, совета и помощи со стороны животного, или в негативной форме, то есть в форме воздержания от причинения ущерба. Во втором случае выгода материализуется в виде мяса и шкуры животного. В какой-то мере оба эти вида культа диаметрально противоположны Друг другу: в первом случае мясо животного не употребляют в пищу, потому что ему поклоняются, а во втором случае ему как раз поклоняются в силу того, что его мясо употребляют в пищу. Впрочем, одно и то же племя может иметь оба вида культа, что доказывает пример североамериканских индейцев, которые поклоняются тотемным животным и не трогают их и вместе с тем питаются другими видами животных, также являющихся объектами культа. Самой примитивной из известных нам форм тотемизма обладают австралийские аборигены. Но мы не располагаем убедительными свидетельствами в пользу того, что, подобно североамериканским индейцам, они прибегают к задабриванию промысловых животных. Чтобы обеспечить изобилие дичи, австралийские аборигены полагаются не на уговоры, а на симпатическую магию (которой с той же целью пользуются, кстати говоря, и индейцы Северной Америки). Но австралийские аборигены находятся на более ранней стадии развития, чем американские индейцы, и можно предположить, что первоначально охотничьи племена старались получить изобилие дичи не путем поклонения ей, а посредством симпатической магии. Это, в свою очередь, доказывает, что симпатическая магия была одним из первых средств (пусть иллюзорных) подчинения природных стихий нуждам человека,
Двум разновидностям культа животных соответствуют и два разных обычая умерщвления бога в образе животного. Во-первых, народы, которые ставят себе за правило щадить культовое животное, тем не менее в редких торжественных случаях его убивают, а иногда и съедают. Выше мы привели примеры этого обычая и объяснили причины его существования. Во-вторых, народы, у которых существует практика умерщвлять культовое животное, рассматривают его убийство как умерщвление бога и тут же на месте, особенно если речь идет о сильном и опасном животном, возмещают этот проступок извинениями и жертвами. В дополнение к этому рядовому искуплению такие народы ежегодно совершают особый искупительный обряд, во время которого они с чувством особого благоговения предают смерти избранного представителя данного вида. Стороннему наблюдателю нетрудно спутать эти два типа ритуального жертвоприношения; для различения мы предлагаем называть их соответственно египетским и айнским типами. Чтобы выяснить, к какому из этих типов принадлежит тот или иной конкретный случай, необходимо установить, представляет ли жертвенное животное вид, который истреблению не подлежит, или вид, который принято истреблять. В первом случае речь идет о таинстве египетского, во втором случае айнского типа.
Примеры обоих этих видов таинства можно почерпнуть из быта пастушеских народов. "Так как, — пишет Адольф Бастиан,124 — скотоводы в тех или иных случаях бывают вынуждены продавать скот чужеземцам, которые могут неуважительно обойтись с костями животных, они стремятся отвратить опасность, которую влечет за собой это святотатство, теп, что превращают одно животное из стада в объект культа и з узком семейном кругу при закрытых дверях причащаются его мясом, после чего оказывают его костям почести, полагающиеся, строго говоря, каждой особи вида. Впрочем, если эти почести оказать избранному представителю вида с должным тщанием, то эту честь с ним разделят остальные особи. Многие народы, главным образом народы, живущие на Кавказе, устраивают такого рода семейные трапезы. Когда весной абхазские пастухи сообща причащались мясом жертвенного животного с посохами в руках и перепоясанными чреслами, это выглядело одновременно как таинство и как клятва во взаимной помощи и поддержке. Ведь клятва, сопровождаемая причащением мясом священного животного, является прочнейшей из всех клятв; в данном случае клятвопреступник никак не может уйти от мести бога, — ведь, будучи им съеден, бог стал частью его тела". Речь здесь идет о таинстве айнского или искупительного типа, о стремлении возместить виду потери, которые приносит ему человек. Подобное жертвоприношение, отличающееся лишь в деталях, существует у калмыков, для которых баранина является одним из основных видов пищи. Богатые калмыки приносят в жертву белого барана, которого они называют «небесный баран» или «баран духа»; его не стригут, кроме того, это животное не подлежит продаже. Когда у хозяина возникает желание заменить священного старого барана молодым барашком, устраивается праздник, на который приглашаются соседи. В один прекрасный день — обычно это бывает осенью, когда стада овец особенно тучны, — местный колдун закалывает старого барана, предварительно побрызгав на него молоком. Баранина идет на стол, а скелет с добавлением порции жира сжигается на алтаре из дерна, после чего шкуру, голову и ноги барана развешивают для обозрения.
Итак, первобытный культ животных распадается на два в некоторых отношениях противоположных типа. Во-первых, животным поклоняются, и поэтому их нельзя убивать и употреблять в пищу. Во-вторых, животные служат предметами культа как раз потому, что их умерщвление и употребление в пищу является обычным делом. В обоих вариантах культа животному поклоняются из-за некой выгоды (положительного и отрицательного свойства), которую из него рассчитывают извлечь. В первом случае выгода выступает в позитивной форме, в форме защиты, совета и помощи со стороны животного, или в негативной форме, то есть в форме воздержания от причинения ущерба. Во втором случае выгода материализуется в виде мяса и шкуры животного. В какой-то мере оба эти вида культа диаметрально противоположны Друг другу: в первом случае мясо животного не употребляют в пищу, потому что ему поклоняются, а во втором случае ему как раз поклоняются в силу того, что его мясо употребляют в пищу. Впрочем, одно и то же племя может иметь оба вида культа, что доказывает пример североамериканских индейцев, которые поклоняются тотемным животным и не трогают их и вместе с тем питаются другими видами животных, также являющихся объектами культа. Самой примитивной из известных нам форм тотемизма обладают австралийские аборигены. Но мы не располагаем убедительными свидетельствами в пользу того, что, подобно североамериканским индейцам, они прибегают к задабриванию промысловых животных. Чтобы обеспечить изобилие дичи, австралийские аборигены полагаются не на уговоры, а на симпатическую магию (которой с той же целью пользуются, кстати говоря, и индейцы Северной Америки). Но австралийские аборигены находятся на более ранней стадии развития, чем американские индейцы, и можно предположить, что первоначально охотничьи племена старались получить изобилие дичи не путем поклонения ей, а посредством симпатической магии. Это, в свою очередь, доказывает, что симпатическая магия была одним из первых средств (пусть иллюзорных) подчинения природных стихий нуждам человека,
Двум разновидностям культа животных соответствуют и два разных обычая умерщвления бога в образе животного. Во-первых, народы, которые ставят себе за правило щадить культовое животное, тем не менее в редких торжественных случаях его убивают, а иногда и съедают. Выше мы привели примеры этого обычая и объяснили причины его существования. Во-вторых, народы, у которых существует практика умерщвлять культовое животное, рассматривают его убийство как умерщвление бога и тут же на месте, особенно если речь идет о сильном и опасном животном, возмещают этот проступок извинениями и жертвами. В дополнение к этому рядовому искуплению такие народы ежегодно совершают особый искупительный обряд, во время которого они с чувством особого благоговения предают смерти избранного представителя данного вида. Стороннему наблюдателю нетрудно спутать эти два типа ритуального жертвоприношения; для различения мы предлагаем называть их соответственно египетским и айнским типами. Чтобы выяснить, к какому из этих типов принадлежит тот или иной конкретный случай, необходимо установить, представляет ли жертвенное животное вид, который истреблению не подлежит, или вид, который принято истреблять. В первом случае речь идет о таинстве египетского, во втором случае айнского типа.
Примеры обоих этих видов таинства можно почерпнуть из быта пастушеских народов. "Так как, — пишет Адольф Бастиан,124 — скотоводы в тех или иных случаях бывают вынуждены продавать скот чужеземцам, которые могут неуважительно обойтись с костями животных, они стремятся отвратить опасность, которую влечет за собой это святотатство, теп, что превращают одно животное из стада в объект культа и з узком семейном кругу при закрытых дверях причащаются его мясом, после чего оказывают его костям почести, полагающиеся, строго говоря, каждой особи вида. Впрочем, если эти почести оказать избранному представителю вида с должным тщанием, то эту честь с ним разделят остальные особи. Многие народы, главным образом народы, живущие на Кавказе, устраивают такого рода семейные трапезы. Когда весной абхазские пастухи сообща причащались мясом жертвенного животного с посохами в руках и перепоясанными чреслами, это выглядело одновременно как таинство и как клятва во взаимной помощи и поддержке. Ведь клятва, сопровождаемая причащением мясом священного животного, является прочнейшей из всех клятв; в данном случае клятвопреступник никак не может уйти от мести бога, — ведь, будучи им съеден, бог стал частью его тела". Речь здесь идет о таинстве айнского или искупительного типа, о стремлении возместить виду потери, которые приносит ему человек. Подобное жертвоприношение, отличающееся лишь в деталях, существует у калмыков, для которых баранина является одним из основных видов пищи. Богатые калмыки приносят в жертву белого барана, которого они называют «небесный баран» или «баран духа»; его не стригут, кроме того, это животное не подлежит продаже. Когда у хозяина возникает желание заменить священного старого барана молодым барашком, устраивается праздник, на который приглашаются соседи. В один прекрасный день — обычно это бывает осенью, когда стада овец особенно тучны, — местный колдун закалывает старого барана, предварительно побрызгав на него молоком. Баранина идет на стол, а скелет с добавлением порции жира сжигается на алтаре из дерна, после чего шкуру, голову и ноги барана развешивают для обозрения.