Страница:
– Позволь и мне спросить тебя, Альбрехт. Что ты называешь «этой игрой»?
Ответ не был мною подготовлен.
– Ну, все это. Все, что происходит со мной, – сказал я.
– Все это скоро закончится, Альбрехт, – голос Винсента был холоден. – Если использовать твою терминологию, то мы находимся в финале игры. Ты сам поймешь, что все закончилось, поверь мне.
– Огюст, дай Альбрехту денег, – обратился Ван Гог к Ренуару.
Ренуар положил на стол длинный пузатый конверт.
– Здесь пять тысяч, – сказал Ренуар. – Твой гонорар за последнюю неделю.
– Хорошо зарабатываешь, – усмехнулся Ван Гог. – Я хотел узнать некоторые подробности насчет смерти Миро. Кто первым обнаружил труп – ты или Мухина?
– Вера, – ответил я. – Я лежал без сознания, когда он повесился.
– Значит, у нее была возможность изменить надпись, оставленную Миро на столе… – произнес Ренуар.
– Она не стала бы этого делать, – сказал я. – Зачем ей?
– Могла, – согласился с Ренуаром Ван Гог. – Это объясняет многие несоответствия.
Официант принес мой кофе по-ирландски.
– Кстати, по поводу записки Миро, – Винсент положил на стол фотографию кокаиновых букв, сделанную, очевидно, Ренуаром. – Мне не хотелось бы, чтобы у тебя дома хранилось такое количество кокаина. Тем более я не хочу, чтобы ты злоупотреблял наркотиками, как это делали твои покойные друзья. Гоген заберет сегодня весь порошок, оставит тебе несколько грамм. Сколько у тебя кокса?
– Думаю, килограмм, – я успел предусмотрительно перепрятать половину сыпучей находки.
– Мне показалось, что там было гораздо больше, – заметил Ренуар.
– Я не взвешивал, – парировал я.
– Теперь по поводу Тренинга, – произнес Ван Гог. – Ты должен ответить согласием на предложение Малевича. Лучше, если ты сделаешь это сейчас.
Ренуар подключил мой нотбук к телефонной розетке рядом со столиком.
– А если я не хочу на Тренинг? – поинтересовался я.
– Как ты можешь хотеть или не хотеть идти на Тренинг, если даже не знаешь, что это такое? – удивился Винсент.
– Вот поэтому и не хочу, – ответил я. – Потому, что не знаю.
– Винни, может, ты в двух словах расскажешь Альбрехту про Тренинг? – предложил Ренуар. – Чтобы наш юный друг смог побороть свой страх перед неведеньем.
– ОК, в двух словах, – согласился Ван Гог.
Видно было, он пока не знал, что за слова это должны быть.
– Самое главное, что есть в Тренинге – это то, что его как бы нет, – вдруг после утомительной паузы сказал он.
– Как бы? – переспросил я.
– Тренинг – он такой же, как тот, кто приходит на Тренинг, только лучше, – продолжил Ван Гог. – Ты сам все поймешь. Тем, кто смог пройти первую ступень, вторая обычно дается легко.
– А ты прошел и вторую? – задал я Винсенту провокационный вопрос.
– Я не говорил о том, что прошел первую, – ответил он и начал собираться, рассовывая по карманам телефон, зажигалку и зубочистки, похищенные со стола.
Я начал писать ответное сообщение Малевичу.
– У тебя вообще все в порядке? – вдруг спросил меня Ван Гог.
– Нет, – ответил я, подумав.
– Что тебя беспокоит, Альбрехт?
Откуда столько участливости?
– Меня беспокоит то, что я по-прежнему не знаю, что я должен делать, – говорю я. – Я выполняю задание, которое мне больше, чем не понятно – оно мне не известно.
– Ты все делаешь хорошо, – Ван Гог улыбается. – Что тебе делать? Живи! Пиши! Наслаждайся жизнью!
Винни ушел, а Ренуар проследил, чтобы я отправил Малевичу письмо с предложением о встрече, и тоже убежал. Глядя на его круглую спину, я понял, кого он мне напоминает – суетливого кролика из «Алисы в стране чудес».
Ответ не был мною подготовлен.
– Ну, все это. Все, что происходит со мной, – сказал я.
– Все это скоро закончится, Альбрехт, – голос Винсента был холоден. – Если использовать твою терминологию, то мы находимся в финале игры. Ты сам поймешь, что все закончилось, поверь мне.
– Огюст, дай Альбрехту денег, – обратился Ван Гог к Ренуару.
Ренуар положил на стол длинный пузатый конверт.
– Здесь пять тысяч, – сказал Ренуар. – Твой гонорар за последнюю неделю.
– Хорошо зарабатываешь, – усмехнулся Ван Гог. – Я хотел узнать некоторые подробности насчет смерти Миро. Кто первым обнаружил труп – ты или Мухина?
– Вера, – ответил я. – Я лежал без сознания, когда он повесился.
– Значит, у нее была возможность изменить надпись, оставленную Миро на столе… – произнес Ренуар.
– Она не стала бы этого делать, – сказал я. – Зачем ей?
– Могла, – согласился с Ренуаром Ван Гог. – Это объясняет многие несоответствия.
Официант принес мой кофе по-ирландски.
– Кстати, по поводу записки Миро, – Винсент положил на стол фотографию кокаиновых букв, сделанную, очевидно, Ренуаром. – Мне не хотелось бы, чтобы у тебя дома хранилось такое количество кокаина. Тем более я не хочу, чтобы ты злоупотреблял наркотиками, как это делали твои покойные друзья. Гоген заберет сегодня весь порошок, оставит тебе несколько грамм. Сколько у тебя кокса?
– Думаю, килограмм, – я успел предусмотрительно перепрятать половину сыпучей находки.
– Мне показалось, что там было гораздо больше, – заметил Ренуар.
– Я не взвешивал, – парировал я.
– Теперь по поводу Тренинга, – произнес Ван Гог. – Ты должен ответить согласием на предложение Малевича. Лучше, если ты сделаешь это сейчас.
Ренуар подключил мой нотбук к телефонной розетке рядом со столиком.
– А если я не хочу на Тренинг? – поинтересовался я.
– Как ты можешь хотеть или не хотеть идти на Тренинг, если даже не знаешь, что это такое? – удивился Винсент.
– Вот поэтому и не хочу, – ответил я. – Потому, что не знаю.
– Винни, может, ты в двух словах расскажешь Альбрехту про Тренинг? – предложил Ренуар. – Чтобы наш юный друг смог побороть свой страх перед неведеньем.
– ОК, в двух словах, – согласился Ван Гог.
Видно было, он пока не знал, что за слова это должны быть.
– Самое главное, что есть в Тренинге – это то, что его как бы нет, – вдруг после утомительной паузы сказал он.
– Как бы? – переспросил я.
– Тренинг – он такой же, как тот, кто приходит на Тренинг, только лучше, – продолжил Ван Гог. – Ты сам все поймешь. Тем, кто смог пройти первую ступень, вторая обычно дается легко.
– А ты прошел и вторую? – задал я Винсенту провокационный вопрос.
– Я не говорил о том, что прошел первую, – ответил он и начал собираться, рассовывая по карманам телефон, зажигалку и зубочистки, похищенные со стола.
Я начал писать ответное сообщение Малевичу.
– У тебя вообще все в порядке? – вдруг спросил меня Ван Гог.
– Нет, – ответил я, подумав.
– Что тебя беспокоит, Альбрехт?
Откуда столько участливости?
– Меня беспокоит то, что я по-прежнему не знаю, что я должен делать, – говорю я. – Я выполняю задание, которое мне больше, чем не понятно – оно мне не известно.
– Ты все делаешь хорошо, – Ван Гог улыбается. – Что тебе делать? Живи! Пиши! Наслаждайся жизнью!
Винни ушел, а Ренуар проследил, чтобы я отправил Малевичу письмо с предложением о встрече, и тоже убежал. Глядя на его круглую спину, я понял, кого он мне напоминает – суетливого кролика из «Алисы в стране чудес».
45. Подготовка к родам
Малевич перезвонил, когда я подъехал к дому. Он предлагал встретиться завтра в 10.00 на том же месте, возле шахматистов.
«Не бери с собой ничего, – посоветовал он. – Тебе все выдадут на Тренинге. И зубную щетку тоже. Захвати пять тысяч долларов – плата за трехдневный курс».
Тренинг оказался дорогим удовольствием. Я решил тут же сообщить об этом Ренуару – отдавать Малевичу свою пятерку, полученную недавно, мне совсем не хотелось.
Квартира показалась мне пустой, когда я вошел. Мухина не спала. Она, обычно наполнявшая собой всю квартиру, теперь заполняла только свой халат, да и то не на все сто, а процентов на шестьдесят – безо всяких диет она заметно похудела в последнее время.
– Случилось что-то? – спросил я, бросив пиджак на пол. В кресло через всю комнату, особенно такую огромную, как эта, брюки добросить практически невозможно, я это знал, но всегда надеялся на чудо. Я плюхнулся на кровать рядом с Верой, отчего она подскочила.
– Просто задумалась! – сказала Мухина. – Аль, для меня это очень важно… Скажи, что ты меня не любишь!
– Я тебя не люблю! – совершенно искренне произнес я, не успев даже задуматься, зачем она об этом попросила.
– И я тебя не люблю! – так же искренне выпалила Мухина, и после этого объяснения в нелюбви, поставившего все, что едва заметно качнулось в воображении Мухиной, на свои места, Мухина снова заполнила квартиру, и все, наверно, снова стало хорошо – в ее понимании.
– Гоген унес весь кокаин, – сообщила Вера. – Кроме того, который ты снова запрятал на полку возле кухни.
– Завтра утром я уеду на три дня, – сообщил я. – Может быть, не вернусь.
– Ты так просто об этом говоришь, – замечает она.
Что я мог ей ответить? Прошла ночь, о чем будильник возвестил в девять, и вместе с утром появилось решение.
– Давай сделаем ребенка, – предложил я Мухиной, разбудив ее нежно, насколько мог.
– Зачем? – отвечает Вера, даже не взглянув на меня сонными глазами.
– Вера, у меня слишком мало времени, – говорю я. – Я не могу сейчас объяснять, зачем нужны дети. Я тебе потом расскажу, если получится.
Мухина начинает понимать, что насчет ребенка я говорю серьезно, и садится на кровати.
– Ты серьезно? – зачем-то спрашивает она.
Да, Вера, я серьезно.
Она отталкивает меня. Более резко, чем я мог ожидать.
– Альбрехт, мне кажется, из-за больших количеств кокаина ты сошел с ума, – выносит она приговор. – Ребенок от тебя – это совсем не то, что мне нужно. Тем более, сейчас.
– Не сейчас, – поправляю я. – Только через девять месяцев. Почему ты не хочешь? Я думал, что ты согласишься сразу.
– Напрасно ты так думал! – она почти переходит на крик. – Я действительно успела привязаться к тебе, но этого недостаточно для того, чтобы рожать от тебя ребенка. Ты – наркоман, а мне не нужен ребенок от наркомана. Тебя могут убить в любую минуту, – она задумывается. – А ребенку нужен живой отец. И отец, который нужен моему ребенку, он совсем не похож на тебя… Продолжать? Или этого достаточно?
Достаточно.
На часах уже 9.10. Скоро нужно уходить.
Очень жаль, Вера, но мне это действительно необходимо.
Левой рукой я нахожу на полу пистолет – после последнего визита Миро он всегда лежит здесь, под кроватью. И Мухина понимает, что ей все-таки придется произвести на свет мальчика или девочку, а, может, и двойняшек, зачатых под дулом пистолета.
19.20 – я иду в душ, захватив оружие с собой.
19.35. Уже оделся. Звонит Гоген и спрашивает, скоро ли я выйду – пора ехать.
– Пока, Вера. Мне пора ехать.
Она не отвечает, и я ухожу.
«Не бери с собой ничего, – посоветовал он. – Тебе все выдадут на Тренинге. И зубную щетку тоже. Захвати пять тысяч долларов – плата за трехдневный курс».
Тренинг оказался дорогим удовольствием. Я решил тут же сообщить об этом Ренуару – отдавать Малевичу свою пятерку, полученную недавно, мне совсем не хотелось.
Квартира показалась мне пустой, когда я вошел. Мухина не спала. Она, обычно наполнявшая собой всю квартиру, теперь заполняла только свой халат, да и то не на все сто, а процентов на шестьдесят – безо всяких диет она заметно похудела в последнее время.
– Случилось что-то? – спросил я, бросив пиджак на пол. В кресло через всю комнату, особенно такую огромную, как эта, брюки добросить практически невозможно, я это знал, но всегда надеялся на чудо. Я плюхнулся на кровать рядом с Верой, отчего она подскочила.
– Просто задумалась! – сказала Мухина. – Аль, для меня это очень важно… Скажи, что ты меня не любишь!
– Я тебя не люблю! – совершенно искренне произнес я, не успев даже задуматься, зачем она об этом попросила.
– И я тебя не люблю! – так же искренне выпалила Мухина, и после этого объяснения в нелюбви, поставившего все, что едва заметно качнулось в воображении Мухиной, на свои места, Мухина снова заполнила квартиру, и все, наверно, снова стало хорошо – в ее понимании.
– Гоген унес весь кокаин, – сообщила Вера. – Кроме того, который ты снова запрятал на полку возле кухни.
– Завтра утром я уеду на три дня, – сообщил я. – Может быть, не вернусь.
– Ты так просто об этом говоришь, – замечает она.
Что я мог ей ответить? Прошла ночь, о чем будильник возвестил в девять, и вместе с утром появилось решение.
– Давай сделаем ребенка, – предложил я Мухиной, разбудив ее нежно, насколько мог.
– Зачем? – отвечает Вера, даже не взглянув на меня сонными глазами.
– Вера, у меня слишком мало времени, – говорю я. – Я не могу сейчас объяснять, зачем нужны дети. Я тебе потом расскажу, если получится.
Мухина начинает понимать, что насчет ребенка я говорю серьезно, и садится на кровати.
– Ты серьезно? – зачем-то спрашивает она.
Да, Вера, я серьезно.
Она отталкивает меня. Более резко, чем я мог ожидать.
– Альбрехт, мне кажется, из-за больших количеств кокаина ты сошел с ума, – выносит она приговор. – Ребенок от тебя – это совсем не то, что мне нужно. Тем более, сейчас.
– Не сейчас, – поправляю я. – Только через девять месяцев. Почему ты не хочешь? Я думал, что ты согласишься сразу.
– Напрасно ты так думал! – она почти переходит на крик. – Я действительно успела привязаться к тебе, но этого недостаточно для того, чтобы рожать от тебя ребенка. Ты – наркоман, а мне не нужен ребенок от наркомана. Тебя могут убить в любую минуту, – она задумывается. – А ребенку нужен живой отец. И отец, который нужен моему ребенку, он совсем не похож на тебя… Продолжать? Или этого достаточно?
Достаточно.
На часах уже 9.10. Скоро нужно уходить.
Очень жаль, Вера, но мне это действительно необходимо.
Левой рукой я нахожу на полу пистолет – после последнего визита Миро он всегда лежит здесь, под кроватью. И Мухина понимает, что ей все-таки придется произвести на свет мальчика или девочку, а, может, и двойняшек, зачатых под дулом пистолета.
19.20 – я иду в душ, захватив оружие с собой.
19.35. Уже оделся. Звонит Гоген и спрашивает, скоро ли я выйду – пора ехать.
– Пока, Вера. Мне пора ехать.
Она не отвечает, и я ухожу.
46. Тренинг. Продолжение
Малевич уже ждал меня, когда я оказался в парке. Я пересел в его автомобиль (древняя черная «Чайка»), и мы отправились на Тренинг.
Казимир был не разговорчив. Могло показаться, что он целиком сосредоточен на дороге, если бы он не выстукивал пальцами на баранке довольно сложные вариации на темы, звучавшие из ретро-магнитолы.
– Куда мы едем? – поинтересовался я на десятой минуте поездки в сторону от центра.
– За город, – ответил Малевич. – Тренинг будет проходить в особняке одного нашего друга.
Еще через пятнадцать минут показался и сам особняк – пятиэтажный исполин на кирпичных ногах. Высокие ворота открылись, и мы, проехав через огромный двор с газонами и бассейном, оказались в одном из гаражей на первом этаже дома. На улице у ворот гаража нас уже встречал высокий немолодой мужчина, фотографию которого я видел раньше. Это был Франсиско Гойя, еще один партнер моего фиктивного брата. И мы, как я уже понял, находились на его приватной территории.
– Все вас уже ждут, – сказал Гойя, после того, как Малевич нас познакомил. – Мы готовы приступать к занятиям.
И мы отправились туда, где все нас уже ждали – на третий этаж, где, как сказал Малевич, находился конференц-зал.
В зале было человек двадцать. Двадцать два вместе со мной, Малевичем и Гойей – сосчитал я через минуту. Но за эту минуту произошло слишком многое – я успел увидеть кое-что из того, что противоречило логике своим существованием. Перекос здравого смысла случился на левом фланге зала, где чуть поодаль от остальных нога на ногу сидела необыкновенная троица. Ближе всех из них троих находился Огюст Ренуар, неуловимо улыбавшийся мне – присутствие на Тренинге этого персонажа удивило меня, но не ошарашило так, как присутствие двух других особ.
Я говорю о юной Алисе и о Яблонской, которая, насколько мне было известно, не так давно стала, апокрифичным текстом. Как они говорят.
Казимир был не разговорчив. Могло показаться, что он целиком сосредоточен на дороге, если бы он не выстукивал пальцами на баранке довольно сложные вариации на темы, звучавшие из ретро-магнитолы.
– Куда мы едем? – поинтересовался я на десятой минуте поездки в сторону от центра.
– За город, – ответил Малевич. – Тренинг будет проходить в особняке одного нашего друга.
Еще через пятнадцать минут показался и сам особняк – пятиэтажный исполин на кирпичных ногах. Высокие ворота открылись, и мы, проехав через огромный двор с газонами и бассейном, оказались в одном из гаражей на первом этаже дома. На улице у ворот гаража нас уже встречал высокий немолодой мужчина, фотографию которого я видел раньше. Это был Франсиско Гойя, еще один партнер моего фиктивного брата. И мы, как я уже понял, находились на его приватной территории.
– Все вас уже ждут, – сказал Гойя, после того, как Малевич нас познакомил. – Мы готовы приступать к занятиям.
И мы отправились туда, где все нас уже ждали – на третий этаж, где, как сказал Малевич, находился конференц-зал.
В зале было человек двадцать. Двадцать два вместе со мной, Малевичем и Гойей – сосчитал я через минуту. Но за эту минуту произошло слишком многое – я успел увидеть кое-что из того, что противоречило логике своим существованием. Перекос здравого смысла случился на левом фланге зала, где чуть поодаль от остальных нога на ногу сидела необыкновенная троица. Ближе всех из них троих находился Огюст Ренуар, неуловимо улыбавшийся мне – присутствие на Тренинге этого персонажа удивило меня, но не ошарашило так, как присутствие двух других особ.
Я говорю о юной Алисе и о Яблонской, которая, насколько мне было известно, не так давно стала, апокрифичным текстом. Как они говорят.
47. Отсутствующая глава
48. Тренинг. Последнее занятие
Вторая ночь в особняке Франсиско Гойи. Занятия закончились час назад. Сейчас около полуночи.
Я снова перечитываю конспект, сделанный во второй день. Эти и другие записи я не смогу забрать с собой, Малевич сразу предупредил об этом. Но записи ничего бы и не дали – подлинный смысл содержится в сказанном, а не в написанном. Тихие голоса ведущих Тренинга, Малевича и Яблонской, их я хочу унести отсюда, а не исписанные выскальзывающим из пальцев карандашом листки.
Тренинг, частью которого я давно являлся, постепенно приобретал зримые очертания. Я по-прежнему не знал, чему он служит, но, кажется, начал понимать, как он устроен.
Перечитываю последнюю запись. Хочется курить. Сигарет здесь нет.
«Тренинг – это все люди, его составляющие, как живые, так и те, кто ушел. Все они, так или иначе, принимают участие в ходе Тренинга и в моделировании поведения друг друга на основе созидательных и разрушительных психических технологий.
Разрушительный механизм активируется Тренингом по отношению к тому или иному участнику в тот момент, когда этот участник готов к переходу в состояние идеи, когда процесс его психического созидания завершен. Побудительным сигналом к саморазрушению участника чаще всего служит специально подобранное сочетание звуков. Также в качестве сигнала могут быть использованы визуальные образы – все зависит от условий прохождения Тренинга тем или иным участником».
Кто-то движется по коридору, кто-то легкий. Я приоткрываю дверь. Это Алиса.
– Привет. Можно зайти?
Заходит.
– У меня точно такая же комната, – сообщает она. – Даже картинка на стене такая же.
– Ты разве не с Яблонской живешь?
Она смотрит на меня удивленно и объясняет:
– Здесь живут только по одному человеку в комнате. Такие правила. Да я с ней жить и не стала бы. Ну ее. Я решила к ней относиться так же, как она ко мне – рав-но-душ-но.
– Получается?
– Пока не очень, – отвечает, подумав.
Чего она хочет от меня? Ей просто скучно или, наоборот, просто интересно?
Мы молчим.
– Я хотел поговорить с Татьяной еще вчера, – заполняю я паузу, – но до сих пор не получилось. Мне кажется, она меня избегает.
– А о чем ты с ней хотел говорить? – любопытный ребенок.
– О ее исчезновении, о мнимой смерти. Я переживал то, что случилось с ней. Вернее, то, чего, слава Богу, не случилось.
– Какой ты чувствительный, Альбрехт! – язвительно замечает Алиса. – Или ты влюбился в Татьяну? Признавайся! Знаю, в нее не сложно влюбиться.
Нет, я не люблю Яблонскую.
– А кого ты тогда любишь?
– Ребенка. У меня будет ребенок. Его я люблю заранее и по-настоящему.
Девочка фыркает – она думает, что я шучу.
– А ты? – спрашиваю я.
– Что я?
– Ты кого любишь?
– Кого попало. Мне все равно, кого любить, лишь бы любить. Я и в тебя могу влюбиться, если хочешь.
Я внимательно разглядываю ее – сейчас Алиса кажется мне совсем другой, не избалованной нимфеткой, а милым циником на заре собственного цинизма.
– Что произошло с Яблонской в клубе? – меня действительно это интересует.
– Убили девушку-двойника, – ответила Алиса. – Перед концертом должно было проходить шоу ее двойников, а убийца, по-видимому, об этом не знал. После этого убийства Татьяна спряталась за городом, скрылась от всех. Никто кроме ее продюсера, Малевича и меня не знал, что Яблонская жива.Она и мне-то позвонила только два раза за все это время. И на Тренинге она ни кого не подпускает к себе близко. Она всех боится – Малевича, Ренуара, тебя…
– А меня-то ей чего бояться? – удивляюсь я.
– Как чего?! – Алису, похоже, моя реакция удивляет еще больше. – Ты же главный убийца в Тренинге!
Я снова перечитываю конспект, сделанный во второй день. Эти и другие записи я не смогу забрать с собой, Малевич сразу предупредил об этом. Но записи ничего бы и не дали – подлинный смысл содержится в сказанном, а не в написанном. Тихие голоса ведущих Тренинга, Малевича и Яблонской, их я хочу унести отсюда, а не исписанные выскальзывающим из пальцев карандашом листки.
Тренинг, частью которого я давно являлся, постепенно приобретал зримые очертания. Я по-прежнему не знал, чему он служит, но, кажется, начал понимать, как он устроен.
Перечитываю последнюю запись. Хочется курить. Сигарет здесь нет.
«Тренинг – это все люди, его составляющие, как живые, так и те, кто ушел. Все они, так или иначе, принимают участие в ходе Тренинга и в моделировании поведения друг друга на основе созидательных и разрушительных психических технологий.
Разрушительный механизм активируется Тренингом по отношению к тому или иному участнику в тот момент, когда этот участник готов к переходу в состояние идеи, когда процесс его психического созидания завершен. Побудительным сигналом к саморазрушению участника чаще всего служит специально подобранное сочетание звуков. Также в качестве сигнала могут быть использованы визуальные образы – все зависит от условий прохождения Тренинга тем или иным участником».
Кто-то движется по коридору, кто-то легкий. Я приоткрываю дверь. Это Алиса.
– Привет. Можно зайти?
Заходит.
– У меня точно такая же комната, – сообщает она. – Даже картинка на стене такая же.
– Ты разве не с Яблонской живешь?
Она смотрит на меня удивленно и объясняет:
– Здесь живут только по одному человеку в комнате. Такие правила. Да я с ней жить и не стала бы. Ну ее. Я решила к ней относиться так же, как она ко мне – рав-но-душ-но.
– Получается?
– Пока не очень, – отвечает, подумав.
Чего она хочет от меня? Ей просто скучно или, наоборот, просто интересно?
Мы молчим.
– Я хотел поговорить с Татьяной еще вчера, – заполняю я паузу, – но до сих пор не получилось. Мне кажется, она меня избегает.
– А о чем ты с ней хотел говорить? – любопытный ребенок.
– О ее исчезновении, о мнимой смерти. Я переживал то, что случилось с ней. Вернее, то, чего, слава Богу, не случилось.
– Какой ты чувствительный, Альбрехт! – язвительно замечает Алиса. – Или ты влюбился в Татьяну? Признавайся! Знаю, в нее не сложно влюбиться.
Нет, я не люблю Яблонскую.
– А кого ты тогда любишь?
– Ребенка. У меня будет ребенок. Его я люблю заранее и по-настоящему.
Девочка фыркает – она думает, что я шучу.
– А ты? – спрашиваю я.
– Что я?
– Ты кого любишь?
– Кого попало. Мне все равно, кого любить, лишь бы любить. Я и в тебя могу влюбиться, если хочешь.
Я внимательно разглядываю ее – сейчас Алиса кажется мне совсем другой, не избалованной нимфеткой, а милым циником на заре собственного цинизма.
– Что произошло с Яблонской в клубе? – меня действительно это интересует.
– Убили девушку-двойника, – ответила Алиса. – Перед концертом должно было проходить шоу ее двойников, а убийца, по-видимому, об этом не знал. После этого убийства Татьяна спряталась за городом, скрылась от всех. Никто кроме ее продюсера, Малевича и меня не знал, что Яблонская жива.Она и мне-то позвонила только два раза за все это время. И на Тренинге она ни кого не подпускает к себе близко. Она всех боится – Малевича, Ренуара, тебя…
– А меня-то ей чего бояться? – удивляюсь я.
– Как чего?! – Алису, похоже, моя реакция удивляет еще больше. – Ты же главный убийца в Тренинге!
49. Домашнее задание
То, что сообщила мне Алиса, я принял как должное. Я давно подозревал, что меня используют не только как записывателя. Вот все и прояснилось.
Как оказалось, на моей совести была смерть, по меньшей мере, трех участников Тренинга. Это Роден, Миро и Дали.
– Ты подсознательно нашел те сигналы, которые привели к саморазрушению каждого из них, – продолжала рассказывать Алиса. – А тебя, в свою очередь, побудили к этому другие участники Тренинга. В том числе и Яблонская, и я…
Она с ногами забралась в кресло, гармошкой задрав пижамные штаны выше острых коленок.
– Сигналом для Родена послужили слова «прямо сейчас» – он воспринял их как команду, – интонации Алисы напоминают учительские. – А для Миро достаточно было просто звуков его имени в соответствующий момент.
– А что связывает меня со смертью Сальвадора? – спросил я, придвинув свое кресло ближе к ней. – Когда он покончил с собой, я находился в другой стране…
– И ты даже не знал тогда о его существовании, – заканчивает она вместо меня. – Но сигнал к самоубийству он нашел именно в твоей книге. Поэтому Тренинг и нанял тебя убийцей.
– Нанял?
– Я говорю условно, – Алиса профессионально щелкает жевательной резинкой.
– Но зачем?
– Чтобы ты выполнял разрушительную функцию, если нужно. Как у тебя в конспекте написано, – она тыкает пальцем в листок, лежащий на столе.
– Я не в том смысле, – отбираю у нее свои записи. – Зачем нужны все эти смерти?
Алиса долго не отвечает, смотрит на меня, слегка прищурясь.
– Я думала, ты знаешь, – роняет, наконец, она.
Потом медленно, с расстановкой, чтобы я сумел все понять и запомнить:
– Уход в нужный момент, в нужных обстоятельствах – это доступ к вечности. Тренинг для каждого определяет этот момент, Тренинг создает соответствующие обстоятельства. Все участники Тренинга станут единой идеей, которая миллиардами букв распространится по Земле. На завтрашнем занятии Малевич будет рассказывать об этом. Хочешь трахаться?
Оказывается, я ждал лишь этого приказа, чтобы наброситься на нее, разрывая в клочья ее тренинговскую пижаму и беззвучно повторяя: «Хочу».
Я услышал выстрелы в доме, как только кончил. Возможно, они звучали и раньше. Мы вскочили и подбежали к окну. Посреди двора горела «Чайка» Малевича, три человека в масках и с пистолетами пробежали от ворот к дому. Я выключил свет, и правильно сделал – кто-то уже открыл стрельбу по окнам, пули летели из темноты за забором.
– Уходим, – сказал я Алисе. – Одень это.
Я бросил ей свою пижаму, сам оделся.
– Где Яблонская? – спросил я, когда мы бежали по коридору.
– Этажом ниже.
Мы находились на пятом.
На лестнице мы столкнулись с одним из боевиков. На наше счастье мывывалились из-за поворота и сбили его с ног – он покатился у нас под ногами, словно бревно на воде, разбивая голову о ступени. Я подобрал его пистолет, который пригодился уже через секунду – в коридоре четвертого этажа пришлось застрелить длинного парня с винтовкой на плече.
– Яблонская там! – мы понеслись туда, куда Алиса махнула рукой – в конец коридора.
Дверь комнаты висела на одной петле, несколько дырок от пуль отметили стену рядом с дверью. Мы оказались внутри, когда в коридоре снова началась стрельба. Я повалил Алису на пол – пули свистели в темноте на уровне пояса.
– Таня! – позвала Алиса.
По отражению ее голоса я понял, что комната гораздо больше, чем я решил сначала. Из ее дальнего угла донесся то ли вздох, то ли стон.
– Кто здесь? – спросил я темноту.
– Яблонскую убили… – это был голос Малевича, треснувший, очевидно, от пули. – Ренуара убили… Может, всех, кроме вас. Это ведь ты, Дюрер?
Давно не слышал своего имени.
– Да, это мы с Алисой.
– Слушай внимательно… – слышно, что Малевичу тяжело говорить. – Для тебя занятия закончены. Осталось домашнее задание… Марк Шагал.
Ниже одновременно разбились несколько окон.
– Выполнишь это задание – и свободен… – он еле говорит. – Тренинг отпустит тебя.
– Он умирает, – говорит Алиса. – Скажи ему, что все сделаешь.
Но Казимир Малевич уже умер – смерть его прозвучала в комнате явственно, словно рождение трещины в стекле. В дом вдруг пришла тишина, только несколько моторов взревели за окном.
Они уехали.
Я поднимаюсь с пола, помогаю Алисе, щелкаю зажигалкой. До того места, где лежит Малевич, тусклый шар бензинового света не достает – он освещает лишь широкую кровать и на ней тело Яблонской с длинной красной полосой от левого соска, через белую простыню на пол к причудливой формы пятну, поблескивающему алым.
Как оказалось, на моей совести была смерть, по меньшей мере, трех участников Тренинга. Это Роден, Миро и Дали.
– Ты подсознательно нашел те сигналы, которые привели к саморазрушению каждого из них, – продолжала рассказывать Алиса. – А тебя, в свою очередь, побудили к этому другие участники Тренинга. В том числе и Яблонская, и я…
Она с ногами забралась в кресло, гармошкой задрав пижамные штаны выше острых коленок.
– Сигналом для Родена послужили слова «прямо сейчас» – он воспринял их как команду, – интонации Алисы напоминают учительские. – А для Миро достаточно было просто звуков его имени в соответствующий момент.
– А что связывает меня со смертью Сальвадора? – спросил я, придвинув свое кресло ближе к ней. – Когда он покончил с собой, я находился в другой стране…
– И ты даже не знал тогда о его существовании, – заканчивает она вместо меня. – Но сигнал к самоубийству он нашел именно в твоей книге. Поэтому Тренинг и нанял тебя убийцей.
– Нанял?
– Я говорю условно, – Алиса профессионально щелкает жевательной резинкой.
– Но зачем?
– Чтобы ты выполнял разрушительную функцию, если нужно. Как у тебя в конспекте написано, – она тыкает пальцем в листок, лежащий на столе.
– Я не в том смысле, – отбираю у нее свои записи. – Зачем нужны все эти смерти?
Алиса долго не отвечает, смотрит на меня, слегка прищурясь.
– Я думала, ты знаешь, – роняет, наконец, она.
Потом медленно, с расстановкой, чтобы я сумел все понять и запомнить:
– Уход в нужный момент, в нужных обстоятельствах – это доступ к вечности. Тренинг для каждого определяет этот момент, Тренинг создает соответствующие обстоятельства. Все участники Тренинга станут единой идеей, которая миллиардами букв распространится по Земле. На завтрашнем занятии Малевич будет рассказывать об этом. Хочешь трахаться?
Оказывается, я ждал лишь этого приказа, чтобы наброситься на нее, разрывая в клочья ее тренинговскую пижаму и беззвучно повторяя: «Хочу».
Я услышал выстрелы в доме, как только кончил. Возможно, они звучали и раньше. Мы вскочили и подбежали к окну. Посреди двора горела «Чайка» Малевича, три человека в масках и с пистолетами пробежали от ворот к дому. Я выключил свет, и правильно сделал – кто-то уже открыл стрельбу по окнам, пули летели из темноты за забором.
– Уходим, – сказал я Алисе. – Одень это.
Я бросил ей свою пижаму, сам оделся.
– Где Яблонская? – спросил я, когда мы бежали по коридору.
– Этажом ниже.
Мы находились на пятом.
На лестнице мы столкнулись с одним из боевиков. На наше счастье мывывалились из-за поворота и сбили его с ног – он покатился у нас под ногами, словно бревно на воде, разбивая голову о ступени. Я подобрал его пистолет, который пригодился уже через секунду – в коридоре четвертого этажа пришлось застрелить длинного парня с винтовкой на плече.
– Яблонская там! – мы понеслись туда, куда Алиса махнула рукой – в конец коридора.
Дверь комнаты висела на одной петле, несколько дырок от пуль отметили стену рядом с дверью. Мы оказались внутри, когда в коридоре снова началась стрельба. Я повалил Алису на пол – пули свистели в темноте на уровне пояса.
– Таня! – позвала Алиса.
По отражению ее голоса я понял, что комната гораздо больше, чем я решил сначала. Из ее дальнего угла донесся то ли вздох, то ли стон.
– Кто здесь? – спросил я темноту.
– Яблонскую убили… – это был голос Малевича, треснувший, очевидно, от пули. – Ренуара убили… Может, всех, кроме вас. Это ведь ты, Дюрер?
Давно не слышал своего имени.
– Да, это мы с Алисой.
– Слушай внимательно… – слышно, что Малевичу тяжело говорить. – Для тебя занятия закончены. Осталось домашнее задание… Марк Шагал.
Ниже одновременно разбились несколько окон.
– Выполнишь это задание – и свободен… – он еле говорит. – Тренинг отпустит тебя.
– Он умирает, – говорит Алиса. – Скажи ему, что все сделаешь.
Но Казимир Малевич уже умер – смерть его прозвучала в комнате явственно, словно рождение трещины в стекле. В дом вдруг пришла тишина, только несколько моторов взревели за окном.
Они уехали.
Я поднимаюсь с пола, помогаю Алисе, щелкаю зажигалкой. До того места, где лежит Малевич, тусклый шар бензинового света не достает – он освещает лишь широкую кровать и на ней тело Яблонской с длинной красной полосой от левого соска, через белую простыню на пол к причудливой формы пятну, поблескивающему алым.
50. Ловушка. Вид изнутри
Четыре часа утра. В квартире пусто – Мухиной нет. В такой же ограниченной стенами пустоте находится сейчас и Алиса – я завез ее домой, проверил, нет ли засады в ее квартире, пообещал скоро позвонить.
Мне опасно здесь находиться, но не вернуться сюда я не мог. Наверно, я вернулся за Мухиной. Раз ее нет – за пистолетом и за кокаином. Пистолет я перед уходом спрятал в кармане куртки, что на вешалке в коридоре. Оружие на месте. Теперь у меня два пистолета – тот, что подарил Роден и тот, что я подобрал этой ночью. Проверяю – в каждом из них по одной пуле. Я заряжаю обе пули в один из пистолетов, другой закидываю на шкаф. Деньги… Вот деньги. Ага, остался кокаин.
Я вооружаюсь высоким табуретом и фонариком – свет в квартире включать не хочу – и откидываю циновку, скрывающую антресоли. Банки с коксом на месте. Я достаю их оттуда. К донышку второй банки приклеилась цветная выцветшая фотография.
На ней изображен двадцатилетний (понятно из даты на обратной стороне карточки) Сальвадор Дали рядом с девочкой лет пятнадцати, поразительно на него похожей. «Саля и Галя» – выведено рядом с датой.
Сестра, а не брат? Интересно, все ли участники Тренинга об этом знают?
Я прячу фото в карман, пересыпаю кокаин в кулек, немного нюхнув по ходу.
Нужно вызвать такси.
– Куда будете ехать?
– Вокзал, – вру я на всякий случай – я собираюсь в гостиницу на окраине, отсидеться там несколько дней, а потом уже драть отсюда.
– Перезвоню, когда машина будет внизу, – обещает диспетчер.
Так, что еще? Документы, бритва, солнцезащитные очки – все летит в сумку.
Я решаю еще понюхать, достаю со дна сумки кулек, на туалетный столик порошка высыпается раз в десять больше, чем требуется. Звонит телефон – это значит, такси уже внизу.
– Выхожу.
– Куда ты выходишь? – это голос Ван Гога.
– Привет, Винни, – говорю я. – Как мило, что ты звонишь! Ты, наверно, волнуешься за меня?
– Я действительно волновался, – отвечает он. – Я уже знаю о том, что случилось в особняке у Гойи. Ренуар мертв. Все мертвы, кроме тебя и одной девочки. Кстати, где она?
– Дать ей трубку или просто передать привет? – я решил поиздеваться над Винсентом.
– Открой дверь.
В дверь позвонили.
Мне опасно здесь находиться, но не вернуться сюда я не мог. Наверно, я вернулся за Мухиной. Раз ее нет – за пистолетом и за кокаином. Пистолет я перед уходом спрятал в кармане куртки, что на вешалке в коридоре. Оружие на месте. Теперь у меня два пистолета – тот, что подарил Роден и тот, что я подобрал этой ночью. Проверяю – в каждом из них по одной пуле. Я заряжаю обе пули в один из пистолетов, другой закидываю на шкаф. Деньги… Вот деньги. Ага, остался кокаин.
Я вооружаюсь высоким табуретом и фонариком – свет в квартире включать не хочу – и откидываю циновку, скрывающую антресоли. Банки с коксом на месте. Я достаю их оттуда. К донышку второй банки приклеилась цветная выцветшая фотография.
На ней изображен двадцатилетний (понятно из даты на обратной стороне карточки) Сальвадор Дали рядом с девочкой лет пятнадцати, поразительно на него похожей. «Саля и Галя» – выведено рядом с датой.
Сестра, а не брат? Интересно, все ли участники Тренинга об этом знают?
Я прячу фото в карман, пересыпаю кокаин в кулек, немного нюхнув по ходу.
Нужно вызвать такси.
– Куда будете ехать?
– Вокзал, – вру я на всякий случай – я собираюсь в гостиницу на окраине, отсидеться там несколько дней, а потом уже драть отсюда.
– Перезвоню, когда машина будет внизу, – обещает диспетчер.
Так, что еще? Документы, бритва, солнцезащитные очки – все летит в сумку.
Я решаю еще понюхать, достаю со дна сумки кулек, на туалетный столик порошка высыпается раз в десять больше, чем требуется. Звонит телефон – это значит, такси уже внизу.
– Выхожу.
– Куда ты выходишь? – это голос Ван Гога.
– Привет, Винни, – говорю я. – Как мило, что ты звонишь! Ты, наверно, волнуешься за меня?
– Я действительно волновался, – отвечает он. – Я уже знаю о том, что случилось в особняке у Гойи. Ренуар мертв. Все мертвы, кроме тебя и одной девочки. Кстати, где она?
– Дать ей трубку или просто передать привет? – я решил поиздеваться над Винсентом.
– Открой дверь.
В дверь позвонили.
51. Идеальное убийство
Звонок все звучал и звучал, а я вертелся по комнате, словно ужаленная осой собака. Деньги, документы и пистолет – все это извлекается из сумки и перемещается в мои карманы. Сумку – под кровать.
Ван Гог пытается открыть дверь своим ключом, но безуспешно – запирая замок, я оставил в нем ключ. Винни продолжает трезвонить с новой силой, барабаня при этом в дверь ногой.
Я часто думал о том, каким образом Миро очутился на моем балконе. У меня был единственный вариант ответа – с крыши. Я уже на балконе. Внизу, возле дома стоят две машины – автомобиль Ван Гога и такси. Для того, чтобы попасть на крышу, нужно проделать достаточно долгий путь по карнизу к углу здания, где по прямоугольным выступам как по лестнице можно, теоретически, забраться наверх. Я перешагиваю через ограждение балкона и оказываюсь на карнизе. Дверной звонок теперь еле слышен. Первые три шага даются легко – можно держаться за подоконник. Потом несколько шагов до соседского окна – по дороге хватаюсь за ржавый крюк, торчащий из стены, спасая, наверно, этим свою жизнь, и вот я у следующего окна. До угла дома с имитацией лестницы – метров пять идеально ровной стены. Между жалюзи, которыми закрыто соседское окно, возникают полоски света – хозяин проснулся, в его дверь звонят. Я понимаю, кто так поздно пожаловал в гости к моему соседу, понимаю, зачем. Ван Гог решил добраться до меня тем самым способом, которым я сейчас собираюсь бежать – через балкон.
Удивляя сам себя, я в пять шагов преодолеваю карниз, дважды чуть не соскользнув в утренний воздух. Мои пальцы хватаются за один из угловых выступов, когда в доме раздается выстрел. Это означает, что Ван Гог через несколько секунд окажется у окна. Этих секунд мне хватает, чтобы, сломав все ногти, выкарабкаться на холодную черепичную крышу. Я лежу на черепице, пытаясь отдышаться. Слышно, как несколькими метрами ниже распахнули окно.
– Вставай, Дюрер! – слышу я приказание откуда-то сверху.
Это Гоген. Он сидит на деревянном ящике метрах в десяти от меня. В его руке – самый большой пистолет, который мне приходилось видеть.
Я послушно встаю.
– Руки так, чтобы я их видел, – чеканит Гоген. – Оружие?
Отрицательно качаю головой. Он собирается обыскать меня, но останавливается, не дойдя пять шагов – ему звонят. Зуммер его мобильного – сейчас это единственный звук на всем Печерске. Гоген засовывает пистолет дулом под мышку и достает из правого кармана дребезжащий телефон.
– Да, я на крыше, – отвечает Гоген невидимому собеседнику. – И Дюрер здесь, все в порядке… Что?… Хорошо.
Я не успеваю узнать, что именно хорошо – Гоген по прежнему видит мои руки, но в одной из них теперь пистолет.
– Сука! – истошно кричит он, выпуская трубку из пальцев. Телефон падает на черепицу и сползает к краю крыши. Рука Гогена тянется к пистолету под мышкой, но этого времени мне хватает, чтобы нажать на курок. Одна пуля пролетает мимо цели, смертельно раня голубя, сидящего на ограждении, вторая пробивает Гогену лоб.
Я подхватываю его телефон и пистолет. Куда бежать? Наверно, туда, в сторону восхода, где рукой подать до крыши соседнего дома, с которой, я, возможно, сумею спуститься во внутренний двор. До соседней крыши не так близко, как казалось, но я все же прыгаю, теряя в полете пистолет Гогена, и падаю не на крышу, а на широкий козырек балкона на верхнем этаже. Жесть гудит от удара, наверно, я разбудил весь дом. Отсюда легко выбраться на крышу. Было бы легко, если бы не разбитые в кровь колени и отказывающаяся действовать левая рука. Боль адская, но время от времени она отступает, оставляя меня на жестяном выступе одного. Воспользовавшись продолжительным отсутствием боли, я выбрасываю свое тело на крышу и проползаю метров десять по ее краю в поисках пожарной лестницы. В гулком дворике я оказываюсь через три минуты, из двух арок выбираю левую, и вот уже бреду по незнакомой улице прочь от Ван Гога, от смерти, от всего.
Из глубин кармана раздается звонок. Свой телефон я успел потерять во время бегства. Это звонят Гогену.
– Алло, Дюрер? Давай все обсудим.
Это Винни Ван Гог, мой старый приятель.
Ван Гог пытается открыть дверь своим ключом, но безуспешно – запирая замок, я оставил в нем ключ. Винни продолжает трезвонить с новой силой, барабаня при этом в дверь ногой.
Я часто думал о том, каким образом Миро очутился на моем балконе. У меня был единственный вариант ответа – с крыши. Я уже на балконе. Внизу, возле дома стоят две машины – автомобиль Ван Гога и такси. Для того, чтобы попасть на крышу, нужно проделать достаточно долгий путь по карнизу к углу здания, где по прямоугольным выступам как по лестнице можно, теоретически, забраться наверх. Я перешагиваю через ограждение балкона и оказываюсь на карнизе. Дверной звонок теперь еле слышен. Первые три шага даются легко – можно держаться за подоконник. Потом несколько шагов до соседского окна – по дороге хватаюсь за ржавый крюк, торчащий из стены, спасая, наверно, этим свою жизнь, и вот я у следующего окна. До угла дома с имитацией лестницы – метров пять идеально ровной стены. Между жалюзи, которыми закрыто соседское окно, возникают полоски света – хозяин проснулся, в его дверь звонят. Я понимаю, кто так поздно пожаловал в гости к моему соседу, понимаю, зачем. Ван Гог решил добраться до меня тем самым способом, которым я сейчас собираюсь бежать – через балкон.
Удивляя сам себя, я в пять шагов преодолеваю карниз, дважды чуть не соскользнув в утренний воздух. Мои пальцы хватаются за один из угловых выступов, когда в доме раздается выстрел. Это означает, что Ван Гог через несколько секунд окажется у окна. Этих секунд мне хватает, чтобы, сломав все ногти, выкарабкаться на холодную черепичную крышу. Я лежу на черепице, пытаясь отдышаться. Слышно, как несколькими метрами ниже распахнули окно.
– Вставай, Дюрер! – слышу я приказание откуда-то сверху.
Это Гоген. Он сидит на деревянном ящике метрах в десяти от меня. В его руке – самый большой пистолет, который мне приходилось видеть.
Я послушно встаю.
– Руки так, чтобы я их видел, – чеканит Гоген. – Оружие?
Отрицательно качаю головой. Он собирается обыскать меня, но останавливается, не дойдя пять шагов – ему звонят. Зуммер его мобильного – сейчас это единственный звук на всем Печерске. Гоген засовывает пистолет дулом под мышку и достает из правого кармана дребезжащий телефон.
– Да, я на крыше, – отвечает Гоген невидимому собеседнику. – И Дюрер здесь, все в порядке… Что?… Хорошо.
Я не успеваю узнать, что именно хорошо – Гоген по прежнему видит мои руки, но в одной из них теперь пистолет.
– Сука! – истошно кричит он, выпуская трубку из пальцев. Телефон падает на черепицу и сползает к краю крыши. Рука Гогена тянется к пистолету под мышкой, но этого времени мне хватает, чтобы нажать на курок. Одна пуля пролетает мимо цели, смертельно раня голубя, сидящего на ограждении, вторая пробивает Гогену лоб.
Я подхватываю его телефон и пистолет. Куда бежать? Наверно, туда, в сторону восхода, где рукой подать до крыши соседнего дома, с которой, я, возможно, сумею спуститься во внутренний двор. До соседней крыши не так близко, как казалось, но я все же прыгаю, теряя в полете пистолет Гогена, и падаю не на крышу, а на широкий козырек балкона на верхнем этаже. Жесть гудит от удара, наверно, я разбудил весь дом. Отсюда легко выбраться на крышу. Было бы легко, если бы не разбитые в кровь колени и отказывающаяся действовать левая рука. Боль адская, но время от времени она отступает, оставляя меня на жестяном выступе одного. Воспользовавшись продолжительным отсутствием боли, я выбрасываю свое тело на крышу и проползаю метров десять по ее краю в поисках пожарной лестницы. В гулком дворике я оказываюсь через три минуты, из двух арок выбираю левую, и вот уже бреду по незнакомой улице прочь от Ван Гога, от смерти, от всего.
Из глубин кармана раздается звонок. Свой телефон я успел потерять во время бегства. Это звонят Гогену.
– Алло, Дюрер? Давай все обсудим.
Это Винни Ван Гог, мой старый приятель.
52. Каждый охотник желает знать
– Я не собирался тебя убивать, – говорит он.
Охотно верю.
– Ты – не просто убийца, – отвечаю я. – Ты – убийца-психопат. Чего ты хочешь? Всех денег Тренинга? Всех денег мира?
– Дело не в деньгах, – говорит Ван Гог. – Все, что происходит с людьми, являющимися частью Тренинга – это тоже Тренинг. То, что я делаю, нужно не мне, это нужно всем участникам.
– Им нужно умирать? – спрашиваю я. – Не уверен, что все они хотели именно этого.
– Смерть в Тренинге – это не уход, а выход, – произносит Ван Гог.
Я уже слышал этот тезис.
– Мне нужен текст, – говорит Винни. – Твои записи по поводу последних событий. Поэтому я и приехал к тебе.
– Поздно приехал, – отвечаю. – Контракт закончился.
– Мы можем заключить новый, – предлагает он.
И тут я вспомнил про Шагала. Другого пути найти его, кроме как с помощью Ван Гога, у меня не было.
– Я передам текст по электронной почте, – говорю я. – Взамен мне нужны деньги, оружие и Марк Шагал.
– Сколько денег тебе нужно? – интересуется Ван Гог.
Охотно верю.
– Ты – не просто убийца, – отвечаю я. – Ты – убийца-психопат. Чего ты хочешь? Всех денег Тренинга? Всех денег мира?
– Дело не в деньгах, – говорит Ван Гог. – Все, что происходит с людьми, являющимися частью Тренинга – это тоже Тренинг. То, что я делаю, нужно не мне, это нужно всем участникам.
– Им нужно умирать? – спрашиваю я. – Не уверен, что все они хотели именно этого.
– Смерть в Тренинге – это не уход, а выход, – произносит Ван Гог.
Я уже слышал этот тезис.
– Мне нужен текст, – говорит Винни. – Твои записи по поводу последних событий. Поэтому я и приехал к тебе.
– Поздно приехал, – отвечаю. – Контракт закончился.
– Мы можем заключить новый, – предлагает он.
И тут я вспомнил про Шагала. Другого пути найти его, кроме как с помощью Ван Гога, у меня не было.
– Я передам текст по электронной почте, – говорю я. – Взамен мне нужны деньги, оружие и Марк Шагал.
– Сколько денег тебе нужно? – интересуется Ван Гог.