Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Антон Фридлянд
Запах шахмат
/роман-самоубийство/
От редактора
Назвать действующих лиц подлинными их именами по понятным причинам невозможно. Единственный способ оставить персонажей такими же родными и немного ненастоящими, какими их видел автор – присвоить им всем имена великих живописцев, чьи образы, я не сомневаюсь, были близки писателю.
По тем же соображениям, исключительно из желания не навредить, из текста изъята глава 47, которая содержит описание технологий Тренинга.
В остальном текст подвергся минимальным изменениям – из глав 29 и 45 исключены сцены сексуального насилия, исправлены орфографические ошибки. Все смысловые неточности и своеобразная пунктуация оставлены в первозданном виде.
Приятного чтения!
По тем же соображениям, исключительно из желания не навредить, из текста изъята глава 47, которая содержит описание технологий Тренинга.
В остальном текст подвергся минимальным изменениям – из глав 29 и 45 исключены сцены сексуального насилия, исправлены орфографические ошибки. Все смысловые неточности и своеобразная пунктуация оставлены в первозданном виде.
Приятного чтения!
1. Без лыж
Горнолыжный городок летом.
Как зоопарк с пустыми клетками. Нет стука пластиковых ботинок по коридору гостиницы, не нужно перелазить через завалы лыж у входа в ресторан. Нет, наконец, дурацких ярких шапочек, которые маячили до середины апреля, пока лежал снег.
Местные жители заметили меня только тогда, когда схлынули лыжники. Я хотел сначала переехать в другой городок, чтобы избегнуть внимания, но скоро заметил, что туземцам, в принципе, наплевать на меня – неразговорчивое непримечательное существо, на экзотику я не тяну.
Это мое первое лето здесь. Мне нравится.
Здесь есть две гостиницы, три ресторана, банк и почта. Когда я становлюсь единственным постояльцем в городе, владельцы гостиниц начинают вяло переманивать меня друг у друга, что дает мне возможность в очередной раз снизить плату за номер.
Завтрак по моей просьбе приносят не раньше полудня. Я ем, принимаю душ, включаю компьютер, просматриваю электронную почту, курю на балконе с видом на отключенный подъемник. Иногда в другой последовательности.
Если есть настроение, работаю часов до трех. В три мне звонит владелец ближайшего от гостиницы ресторана и спрашивает, приду ли я обедать – он хочет знать, открывать ли ему заведение. Иногда я прошу принести в номер, иногда не подхожу к телефону. Бывает, иду в ресторан, по дороге заглядывая в банк или на почту. На почте я покупаю открытки с видами гор и лыжных городков, таких, как этот – вялотекущая коллекция, начатая в феврале.
Банкомат высовывается из южной стены банка, рядом с входом в контору. Здесь же сидит на высоком табурете охранник, толстый чех, один из моих знакомых в этом городе. Свой табурет он вынес на улицу первого апреля, и теперь торчит здесь каждый день.
– Здравствуйте, Альбрехт! – говорит он мне по-русски, улыбаясь.
– Привет, – говорю я ему, отвечая такой же приветливой улыбкой.
– Тепло сегодня, – говорит он по-чешски.
– Ага, – говорю я.
Банкомат выдает мне нужную сумму, и я иду дальше. До свидания, Альбрехт. До свидания.
Деньги я получаю за то, что пишу детективы и боевики, которые потом выпускают в мягких и твердых переплетах под женскими и мужскими именами. Я даже здесь видел свою книжку у одной дуры в руках. Это было в январе. На обложке было написано «Юлия Крапивина. Смертельный пирог».
Как зоопарк с пустыми клетками. Нет стука пластиковых ботинок по коридору гостиницы, не нужно перелазить через завалы лыж у входа в ресторан. Нет, наконец, дурацких ярких шапочек, которые маячили до середины апреля, пока лежал снег.
Местные жители заметили меня только тогда, когда схлынули лыжники. Я хотел сначала переехать в другой городок, чтобы избегнуть внимания, но скоро заметил, что туземцам, в принципе, наплевать на меня – неразговорчивое непримечательное существо, на экзотику я не тяну.
Это мое первое лето здесь. Мне нравится.
Здесь есть две гостиницы, три ресторана, банк и почта. Когда я становлюсь единственным постояльцем в городе, владельцы гостиниц начинают вяло переманивать меня друг у друга, что дает мне возможность в очередной раз снизить плату за номер.
Завтрак по моей просьбе приносят не раньше полудня. Я ем, принимаю душ, включаю компьютер, просматриваю электронную почту, курю на балконе с видом на отключенный подъемник. Иногда в другой последовательности.
Если есть настроение, работаю часов до трех. В три мне звонит владелец ближайшего от гостиницы ресторана и спрашивает, приду ли я обедать – он хочет знать, открывать ли ему заведение. Иногда я прошу принести в номер, иногда не подхожу к телефону. Бывает, иду в ресторан, по дороге заглядывая в банк или на почту. На почте я покупаю открытки с видами гор и лыжных городков, таких, как этот – вялотекущая коллекция, начатая в феврале.
Банкомат высовывается из южной стены банка, рядом с входом в контору. Здесь же сидит на высоком табурете охранник, толстый чех, один из моих знакомых в этом городе. Свой табурет он вынес на улицу первого апреля, и теперь торчит здесь каждый день.
– Здравствуйте, Альбрехт! – говорит он мне по-русски, улыбаясь.
– Привет, – говорю я ему, отвечая такой же приветливой улыбкой.
– Тепло сегодня, – говорит он по-чешски.
– Ага, – говорю я.
Банкомат выдает мне нужную сумму, и я иду дальше. До свидания, Альбрехт. До свидания.
Деньги я получаю за то, что пишу детективы и боевики, которые потом выпускают в мягких и твердых переплетах под женскими и мужскими именами. Я даже здесь видел свою книжку у одной дуры в руках. Это было в январе. На обложке было написано «Юлия Крапивина. Смертельный пирог».
2. Кокаиновый пирог
С Лотреком мы познакомились три года назад в Москве. Я тогда издал за свои деньги первую книгу и носился с ней – звонил прессе, пытался назначить встречу с несуществующими издателями. Это было очень мультяшное время для меня – происходящее я воспринимал неадекватно, трахался два раза в день, почти не спал и ел только ночью.
Кто-то подсунул мне его визитку, на которой было написано «Тулуз Лотрек. Издатель». Я созвонился с ним, засунул в карман свою книжку, источавшую обаяние минималистского дизайна, и поехал к нему в офис.
Офис Лотрека состоял из трех комнат. В первой комнате сидела секретарша за компьютером, во второй размещался митинг-рум с двумя огромными диванами и телевизором, а в третьей – кабинет Лотрека. Его кабинет состоял из длинного металлического стола, на котором не было ничего, кроме большого компьютера и нотбука. На полу валялись несколько книг, а к стене был прикреплен листок с заданиями – позвонить этим, написать этим, сделать то-то. Я не нашел глазами ни одного стула. Потом я узнал, что Лотрек терпеть не может сидеть и вообще находиться на одном месте.
– Идем в митинг-рум, – сказал он. – Что там у тебя? Книжку издал?
Лицо Лотрека оказалось знакомым – часто видел его на вечеринках. Всегда в первых рядах, сигарета торчит вверх, зажатая керамическими зубами, и пляшет, пляшет.
Я сидел на одном из диванов и пил кофе, а Лотрек расхаживал вдоль стены, читая мою книжку. Он читал каждую пятую страницу, и лицо его ничего не выражало. Вдруг он положил раскрытую книжку на спинку дивана и спросил меня:
– Нюхаешь?
Я не любил кокаин, но тогда не имел привычки отказываться от наркотиков.
Лотрек метнулся в кабинет и вернулся с большой черной тарелкой. Он достал из кармана жестяную коробку с надписью «Зубной порошок „С ДОБРЫМ УТРОМ!“ и соорудил на тарелке невысокую горку порошка, карточкой разделив ее на манер пирога на четыре части.
Трах-бум-бам! Я уничтожил один сектор, Лотрек – два. Потом он поделил то, что осталось на две части, и мы дернули еще.
Лотрек облизал тарелку, поморщился, вскочил с дивана и продолжил чтение.
– Нет, это полное дерьмо, – сказал он, дочитав очередную страницу до конца. – Извини. Пока.
Лотрек исчез в кабинете, и я его больше никогда не видел.
Он написал мне сообщение через три дня (на последней странице книги стоял мой e-mail-адрес).
В сообщении Лотрек предлагал работать для одного московского издательства – требовалось написать часть книги на основе сюжета, который он прилагал отдельным файлом. Он сообщал, что не знает, под чьим именем выйдет книга, и работать над ней придется в связке с редактором и еще тремя авторами – связь по электронной почте.
Я согласился.
Отправив Лотреку первые тексты по этому проекту, я получил ответ: «ОК», и аванс. Я закончил свою часть работы через три недели. Три недели непрерывного общения с редактором (вредная тетка, наверно, старая дева), по сорок сообщений в день, и я получил всю оговоренную сумму. Через три месяца книга вышла под именем модного российского автора, а я уже трудился над новым проектом. На этот раз я должен был написать не часть текста, а весь текст. И я написал его, нагло изменив сюжет и предложив свой вариант названия. Лотрек сказал тогда, что петербуржцы нас, скорее всего, пошлют, но отправил заказчику текст в неизменном виде. Питерское издательство приняло мой детектив, тут же направив мне еще два заказа, и Лотрек предложил нанять его своим агентом.
– Мне надоело торговать засохшей спермой, – написал он, как всегда выражаясь слишком образно. – Я хочуперепродавать нормальную поп-литературу, и ты, Дюрер, мне подходишь.
После этого мы редко писали друг другу – я чаще контактировал с двумя редакторами, которыми Тулуз Лотрек заполнил свой московский офис. Думаю, сейчас он живет на Ямайке – ему всегда этого хотелось.
Кто-то подсунул мне его визитку, на которой было написано «Тулуз Лотрек. Издатель». Я созвонился с ним, засунул в карман свою книжку, источавшую обаяние минималистского дизайна, и поехал к нему в офис.
Офис Лотрека состоял из трех комнат. В первой комнате сидела секретарша за компьютером, во второй размещался митинг-рум с двумя огромными диванами и телевизором, а в третьей – кабинет Лотрека. Его кабинет состоял из длинного металлического стола, на котором не было ничего, кроме большого компьютера и нотбука. На полу валялись несколько книг, а к стене был прикреплен листок с заданиями – позвонить этим, написать этим, сделать то-то. Я не нашел глазами ни одного стула. Потом я узнал, что Лотрек терпеть не может сидеть и вообще находиться на одном месте.
– Идем в митинг-рум, – сказал он. – Что там у тебя? Книжку издал?
Лицо Лотрека оказалось знакомым – часто видел его на вечеринках. Всегда в первых рядах, сигарета торчит вверх, зажатая керамическими зубами, и пляшет, пляшет.
Я сидел на одном из диванов и пил кофе, а Лотрек расхаживал вдоль стены, читая мою книжку. Он читал каждую пятую страницу, и лицо его ничего не выражало. Вдруг он положил раскрытую книжку на спинку дивана и спросил меня:
– Нюхаешь?
Я не любил кокаин, но тогда не имел привычки отказываться от наркотиков.
Лотрек метнулся в кабинет и вернулся с большой черной тарелкой. Он достал из кармана жестяную коробку с надписью «Зубной порошок „С ДОБРЫМ УТРОМ!“ и соорудил на тарелке невысокую горку порошка, карточкой разделив ее на манер пирога на четыре части.
Трах-бум-бам! Я уничтожил один сектор, Лотрек – два. Потом он поделил то, что осталось на две части, и мы дернули еще.
Лотрек облизал тарелку, поморщился, вскочил с дивана и продолжил чтение.
– Нет, это полное дерьмо, – сказал он, дочитав очередную страницу до конца. – Извини. Пока.
Лотрек исчез в кабинете, и я его больше никогда не видел.
Он написал мне сообщение через три дня (на последней странице книги стоял мой e-mail-адрес).
В сообщении Лотрек предлагал работать для одного московского издательства – требовалось написать часть книги на основе сюжета, который он прилагал отдельным файлом. Он сообщал, что не знает, под чьим именем выйдет книга, и работать над ней придется в связке с редактором и еще тремя авторами – связь по электронной почте.
Я согласился.
Отправив Лотреку первые тексты по этому проекту, я получил ответ: «ОК», и аванс. Я закончил свою часть работы через три недели. Три недели непрерывного общения с редактором (вредная тетка, наверно, старая дева), по сорок сообщений в день, и я получил всю оговоренную сумму. Через три месяца книга вышла под именем модного российского автора, а я уже трудился над новым проектом. На этот раз я должен был написать не часть текста, а весь текст. И я написал его, нагло изменив сюжет и предложив свой вариант названия. Лотрек сказал тогда, что петербуржцы нас, скорее всего, пошлют, но отправил заказчику текст в неизменном виде. Питерское издательство приняло мой детектив, тут же направив мне еще два заказа, и Лотрек предложил нанять его своим агентом.
– Мне надоело торговать засохшей спермой, – написал он, как всегда выражаясь слишком образно. – Я хочуперепродавать нормальную поп-литературу, и ты, Дюрер, мне подходишь.
После этого мы редко писали друг другу – я чаще контактировал с двумя редакторами, которыми Тулуз Лотрек заполнил свой московский офис. Думаю, сейчас он живет на Ямайке – ему всегда этого хотелось.
3. Медуза на снегу
Меня никто никогда не спрашивал, что я здесь делаю, почему я здесь остался. Лотрека этот вопрос не волнует, для родственников я придумал версию, а местные слишком тактичны, чтобы спрашивать об этом. Себе я тоже не могу ответить, почему. Но мне хорошо известно, из-за кого. Из-за Кете Кельвиц.
Мы были вместе восемь месяцев, когда приехали сюда. Для меня это был период превращения влюбленности в любовь, я был привязан к Кете по-настоящему. Она… Не знаю. Она всегда смотрела словно сквозь меня, даже тогда, когда смотрела с любовью. Кете нравилось спать со мной, и ничего кроме животной нежности я не мог ей предложить – у меня больше ничего нет.
Ей не нравилось мое занятие («Спишешься», – говорила она), мне не нравились ее знакомые. Она часто пропадала, и я, слушая автоответчик ее мобильного, понимал, что рано или поздно она и вправду пропадет.
Я был готов к этому в принципе, но не подозревал, что все произойдет так, как произошло.
Я катался на лыжах гораздо лучше ее, поэтому с первого же дня мы отправились на разные трассы. Мы рано вставали, вместе завтракали, вместе шли к подъемнику, там расставались, а потом встречались в ресторане или уже в номере. Как-то я спустился к Кете пораньше и обнаружил, что она и здесь нашла знакомых – она пила горячее вино с двумя белозубыми парнями, и их лыжи валялись рядом с бревном, на котором они все вместе сидели. Кете познакомила нас, но разговор не получился – я сказал парням несколько неприятных глупостей и снова отправился на гору. Вечером Кете рано легла спать, а я засиделся за компьютером. Когда я проснулся на следующий день, она уже ушла кататься. На горе мы не встретились, и я не нашел ни одной ее вещи, вернувшись вечером в номер.
Она даже не пыталась ничего объяснить – не было ни записки, ни телефонного звонка на следующий день. Кете Кельвиц ушла, оставив в маленьком горнолыжном городке на границе Чехии и Польши странное существо, распластавшееся медузой на снегу и до краев заполненное пустотой.
Мы были вместе восемь месяцев, когда приехали сюда. Для меня это был период превращения влюбленности в любовь, я был привязан к Кете по-настоящему. Она… Не знаю. Она всегда смотрела словно сквозь меня, даже тогда, когда смотрела с любовью. Кете нравилось спать со мной, и ничего кроме животной нежности я не мог ей предложить – у меня больше ничего нет.
Ей не нравилось мое занятие («Спишешься», – говорила она), мне не нравились ее знакомые. Она часто пропадала, и я, слушая автоответчик ее мобильного, понимал, что рано или поздно она и вправду пропадет.
Я был готов к этому в принципе, но не подозревал, что все произойдет так, как произошло.
Я катался на лыжах гораздо лучше ее, поэтому с первого же дня мы отправились на разные трассы. Мы рано вставали, вместе завтракали, вместе шли к подъемнику, там расставались, а потом встречались в ресторане или уже в номере. Как-то я спустился к Кете пораньше и обнаружил, что она и здесь нашла знакомых – она пила горячее вино с двумя белозубыми парнями, и их лыжи валялись рядом с бревном, на котором они все вместе сидели. Кете познакомила нас, но разговор не получился – я сказал парням несколько неприятных глупостей и снова отправился на гору. Вечером Кете рано легла спать, а я засиделся за компьютером. Когда я проснулся на следующий день, она уже ушла кататься. На горе мы не встретились, и я не нашел ни одной ее вещи, вернувшись вечером в номер.
Она даже не пыталась ничего объяснить – не было ни записки, ни телефонного звонка на следующий день. Кете Кельвиц ушла, оставив в маленьком горнолыжном городке на границе Чехии и Польши странное существо, распластавшееся медузой на снегу и до краев заполненное пустотой.
4. Инопланетяне
4 июня в городке появилась пара странных персонажей, и я почему-то понял, что они приехали ко мне. Они подкатили к гостинице на огромном синем джипе и вывалились из него, оглядывая окна гостиничных номеров. Я отошел от окна, заметив перед этим, что эти двое походили на самых странных людей, которых я видел в своей жизни.
Их словно породила компьютерная графика – эту похожую на Томб Райдер рыжую девушку и ее приятеля, Человека-Мандрагору в отличном костюме без галстука.
Я не пошел в ресторан, чтобы не встретить их, и отправился вместо этого на маленький рынок за фруктами. Там я их и встретил. Мандрагора оказался еще более угловат и не уклюж, чем мне увиделось из окна отеля. Ее я тоже смог рассмотреть внимательнее.
Человека-Мандрагора сжимал тонкими губами не зажженную сигарету и спокойно смотрел на меня, направляя свой взгляд мне в лоб.
– Здравствуйте, Альбрехт! Мы с женой читали все Ваши книги.
Я ответил ему тем же.
– Моего дедушку звали Альбрехт, но он не писал книг. Вы ошиблись.
– Меня зовут Поль Гоген, – сказал Человек-Мандрагора.
– Вера Мухина, – улыбнулась мне Томб Райдер.
– Где Вам удобнее общаться? – спросил Гоген. – Прогуляемся или зайдем в ресторан?
Я предложил прогуляться. Мухина осталась на рынке, странно взглянув на меня прежде, чем отвернуться.
Дюрер: Почему Вы не зажигаете сигарету?
Гоген: Бросаю курить. А Вы курите?
Дюрер: Курю. Что Вы хотели?
Гоген: Я хотел поговорить об одной девушке. Ее родители – мои клиенты.
Дюрер: Ваши клиенты? А чем, позвольте узнать, Вы занимаетесь?
Гоген: Розыском людей.
Дюрер: Ага. А что за девушка?
Гоген: Ее зовут Кете Кельвиц. Или звали. Ни родители, ни друзья не видели ее после того, как она уехала кататься на лыжах. И у меня есть основания предполагать, что она уехала с Вами, сюда, в этот городок.
Дюрер: Она была здесь. Она пробыла здесь около недели, а потом уехала. Она… Она бросила меня.
Гоген: Допустим. Знаете, что мне кажется странным во всем этом?
Дюрер: Что же?
Гоген: Почему Вы здесь? Что Вы здесь делаете?
Бывает, разговариваешь с кем-нибудь, а какая-то удаленная часть мозга обдумывает: куда бы нанести удар, как свалить с ног, как разорвать на части. Гоген был гораздо крупнее меня и обладал длинными цепкими руками, а, может, и пистолетом (зачем ходить в костюме в такую жару?). Мысль о том, чтобы грохнуть Гогена, продержалась в моей голове несколько секунд. Если бы я разнес ему тогда голову, все было бы по-другому. А может быть, также. Разговор продолжался.
Гоген: Почему Вы здесь? Что Вы здесь делаете?
Дюрер: Я здесь работаю. Пишу тексты.
Гоген: Не валяйте дурака. Я думаю, Вы здесь прячетесь.
Дюрер: Это не так. Не знаю, смогу ли я Вам это объяснить…
Гоген: А Вы попробуйте.
Дюрер: Я действительно прячусь здесь. Я прячусь от одиночества в его логове.
Гоген: Вы выражаетесь образно, но непонятно.
Дюрер: Чего Вы хотите от меня? Вы меня в чем-то обвиняете?
Гоген: Я просто хочу узнать, где Кете Кельвиц.
Дюрер: Я тоже хотел это узнать сначала, но теперь уже не хочу.
Гоген: Вы симпатичны мне, Дюрер, но я в Вас не уверен.
Гоген вечером этого дня уехал в Прагу, сообщив мне, что вернется через два дня. «Подумайте два дня, может, вспомните что-нибудь еще», – сказал он мне, высунувшись из окна джипа. Вера Мухина, которую Гоген называл своей женой, осталась в городке. Очевидно, для того, чтобы я не удрал. Но я и не думал бежать.
Их словно породила компьютерная графика – эту похожую на Томб Райдер рыжую девушку и ее приятеля, Человека-Мандрагору в отличном костюме без галстука.
Я не пошел в ресторан, чтобы не встретить их, и отправился вместо этого на маленький рынок за фруктами. Там я их и встретил. Мандрагора оказался еще более угловат и не уклюж, чем мне увиделось из окна отеля. Ее я тоже смог рассмотреть внимательнее.
Человека-Мандрагора сжимал тонкими губами не зажженную сигарету и спокойно смотрел на меня, направляя свой взгляд мне в лоб.
– Здравствуйте, Альбрехт! Мы с женой читали все Ваши книги.
Я ответил ему тем же.
– Моего дедушку звали Альбрехт, но он не писал книг. Вы ошиблись.
– Меня зовут Поль Гоген, – сказал Человек-Мандрагора.
– Вера Мухина, – улыбнулась мне Томб Райдер.
– Где Вам удобнее общаться? – спросил Гоген. – Прогуляемся или зайдем в ресторан?
Я предложил прогуляться. Мухина осталась на рынке, странно взглянув на меня прежде, чем отвернуться.
Дюрер: Почему Вы не зажигаете сигарету?
Гоген: Бросаю курить. А Вы курите?
Дюрер: Курю. Что Вы хотели?
Гоген: Я хотел поговорить об одной девушке. Ее родители – мои клиенты.
Дюрер: Ваши клиенты? А чем, позвольте узнать, Вы занимаетесь?
Гоген: Розыском людей.
Дюрер: Ага. А что за девушка?
Гоген: Ее зовут Кете Кельвиц. Или звали. Ни родители, ни друзья не видели ее после того, как она уехала кататься на лыжах. И у меня есть основания предполагать, что она уехала с Вами, сюда, в этот городок.
Дюрер: Она была здесь. Она пробыла здесь около недели, а потом уехала. Она… Она бросила меня.
Гоген: Допустим. Знаете, что мне кажется странным во всем этом?
Дюрер: Что же?
Гоген: Почему Вы здесь? Что Вы здесь делаете?
Бывает, разговариваешь с кем-нибудь, а какая-то удаленная часть мозга обдумывает: куда бы нанести удар, как свалить с ног, как разорвать на части. Гоген был гораздо крупнее меня и обладал длинными цепкими руками, а, может, и пистолетом (зачем ходить в костюме в такую жару?). Мысль о том, чтобы грохнуть Гогена, продержалась в моей голове несколько секунд. Если бы я разнес ему тогда голову, все было бы по-другому. А может быть, также. Разговор продолжался.
Гоген: Почему Вы здесь? Что Вы здесь делаете?
Дюрер: Я здесь работаю. Пишу тексты.
Гоген: Не валяйте дурака. Я думаю, Вы здесь прячетесь.
Дюрер: Это не так. Не знаю, смогу ли я Вам это объяснить…
Гоген: А Вы попробуйте.
Дюрер: Я действительно прячусь здесь. Я прячусь от одиночества в его логове.
Гоген: Вы выражаетесь образно, но непонятно.
Дюрер: Чего Вы хотите от меня? Вы меня в чем-то обвиняете?
Гоген: Я просто хочу узнать, где Кете Кельвиц.
Дюрер: Я тоже хотел это узнать сначала, но теперь уже не хочу.
Гоген: Вы симпатичны мне, Дюрер, но я в Вас не уверен.
Гоген вечером этого дня уехал в Прагу, сообщив мне, что вернется через два дня. «Подумайте два дня, может, вспомните что-нибудь еще», – сказал он мне, высунувшись из окна джипа. Вера Мухина, которую Гоген называл своей женой, осталась в городке. Очевидно, для того, чтобы я не удрал. Но я и не думал бежать.
5. Состояние поцелуя
Чтобы увидеть ее, я отправился завтракать в ресторан. Мухина в одиночестве торчала за столиком с чашкой кофе, сигаретой и книгой.
– Что Вы читаете?
– А что Вы пишете? – ответила она вопросом на вопрос.
– Я ничего не пишу уже больше недели, – сказал я.
– Почему?
– Мне сейчас не о чем писать.
– Но это ведь не значит, что Вам будет не о чем писать завтра?
– Совсем не значит.
– Я читаю учебник по криминальной медицине.
Мы брели по тропинке, которая вела к подъемнику. Мухина шла немного впереди, то и дело оборачиваясь, чтобы жестикулировать.
Мухина: Гоген подозревает тебя.
Дюрер: В чем?
Мухина: Он думает, что ты убил девушку.
Дюрер: Это глупо. Она бросила меня так же, как и своих родителей. Наверно, живет новой жизнью где-нибудь в Европе.
Мухина: Ты любил ее?
Дюрер: Тебя это действительно интересует?
Мухина: Да.
Дюрер: Почему?
Мухина: Послушай, Дюрер, почему ты считаешь меня врагом?
Дюрер: Потому что твой муж видит во мне врага.
Мухина: Гоген мне не муж.
Дюрер: По крайней мере, он называет тебя женой.
Мухина: А ты как называл Кете?
Дюрер: Я называл ее «Кете».
Мухина: А в постели?
Она провоцировала меня, вела к неизбежному результату – полуденному сексу в душном номере отеля, перепутанным именам и смятым подушкам.
– Скажи, как ты убил ее? – спросила она, закинув ноги на спинку кровати. – Затрахал до смерти?
– Идиотка.
Мухина не похожа ни на одну из женщин, побывавших в моей постели. Рыжая, смешливая, ногастая – она состояла из импульсов, и я чувствовал себя с ней так, словно на электрическом стуле перед раем.
– Ты давно не занимался сексом, да?
Я зашел в ванную, потом сел за компьютер и закурил.
– Что ты пишешь?
– Новую книгу.
– Название придумал?
– Еще нет.
– Отложи сигарету. Поцелуй меня.
Мухина любила состояние поцелуя. Своим языком она искала внутри моей головы ту кнопку, которую необходимо было нажать, чтобы я включился.
– Ты не умеешь целоваться, – сказала вдруг она. – Ты целовал своих женщин? Целовал Кете?
– Кете не любила целоваться.
– А что она любила?
– Она любила задавать глупые вопросы. Так же, как ты. Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени?
– И ты говоришь, Дюрер.
– Какого черта! Чего ты хочешь от меня?! Я почти забыл ее, и тут ты со своим Гогеном врываешься в мою жизнь, трахаешь меня, запускаешь пальцы в мой мозг, чтобы еще раз напомнить о Кете. Как ты не понимаешь, даже ее имя причиняет мне боль! Она бросила меня, оставила одного!
– Не плачь, Дюрер, – Мухина накрыла мои губы мягким поцелуем.
– Не плачь, Дюрер, – услышал я мужской голос. – Я нашел все ее вещи, скоро найду и тело.
Это был Гоген. Значит, он не ездил в Прагу.
– Что Вы читаете?
– А что Вы пишете? – ответила она вопросом на вопрос.
– Я ничего не пишу уже больше недели, – сказал я.
– Почему?
– Мне сейчас не о чем писать.
– Но это ведь не значит, что Вам будет не о чем писать завтра?
– Совсем не значит.
– Я читаю учебник по криминальной медицине.
Мы брели по тропинке, которая вела к подъемнику. Мухина шла немного впереди, то и дело оборачиваясь, чтобы жестикулировать.
Мухина: Гоген подозревает тебя.
Дюрер: В чем?
Мухина: Он думает, что ты убил девушку.
Дюрер: Это глупо. Она бросила меня так же, как и своих родителей. Наверно, живет новой жизнью где-нибудь в Европе.
Мухина: Ты любил ее?
Дюрер: Тебя это действительно интересует?
Мухина: Да.
Дюрер: Почему?
Мухина: Послушай, Дюрер, почему ты считаешь меня врагом?
Дюрер: Потому что твой муж видит во мне врага.
Мухина: Гоген мне не муж.
Дюрер: По крайней мере, он называет тебя женой.
Мухина: А ты как называл Кете?
Дюрер: Я называл ее «Кете».
Мухина: А в постели?
Она провоцировала меня, вела к неизбежному результату – полуденному сексу в душном номере отеля, перепутанным именам и смятым подушкам.
– Скажи, как ты убил ее? – спросила она, закинув ноги на спинку кровати. – Затрахал до смерти?
– Идиотка.
Мухина не похожа ни на одну из женщин, побывавших в моей постели. Рыжая, смешливая, ногастая – она состояла из импульсов, и я чувствовал себя с ней так, словно на электрическом стуле перед раем.
– Ты давно не занимался сексом, да?
Я зашел в ванную, потом сел за компьютер и закурил.
– Что ты пишешь?
– Новую книгу.
– Название придумал?
– Еще нет.
– Отложи сигарету. Поцелуй меня.
Мухина любила состояние поцелуя. Своим языком она искала внутри моей головы ту кнопку, которую необходимо было нажать, чтобы я включился.
– Ты не умеешь целоваться, – сказала вдруг она. – Ты целовал своих женщин? Целовал Кете?
– Кете не любила целоваться.
– А что она любила?
– Она любила задавать глупые вопросы. Так же, как ты. Почему ты говоришь о ней в прошедшем времени?
– И ты говоришь, Дюрер.
– Какого черта! Чего ты хочешь от меня?! Я почти забыл ее, и тут ты со своим Гогеном врываешься в мою жизнь, трахаешь меня, запускаешь пальцы в мой мозг, чтобы еще раз напомнить о Кете. Как ты не понимаешь, даже ее имя причиняет мне боль! Она бросила меня, оставила одного!
– Не плачь, Дюрер, – Мухина накрыла мои губы мягким поцелуем.
– Не плачь, Дюрер, – услышал я мужской голос. – Я нашел все ее вещи, скоро найду и тело.
Это был Гоген. Значит, он не ездил в Прагу.
6. Автопортрет с зубной щеткой
– Хочу сказать тебе правду, Дюрер.
Голос Гогена доносился откуда-то сверху. Снежный дворец, в котором я спрятал воспоминания о Кете, рассыпался на отдельные снежинки, и я погребен под завалом, куда проникают только голоса.
– Эй, Дюрер! Ты нас слышишь?
Это Мухина. Я слышу вас. Вот уже тысячу лет вы стоите над моей могилой и произносите одни и те же слова.
– Родители Кете Кельвиц не нанимали нас. Нас наняли люди, которым не нужна Кете. Их интересуешь ты.
Кого я могу интересовать? Психопатологов? Криминалистов? Кого может заинтересовать голый убийца, запертый в одном гостиничном номере со своими воспоминаниями?
– Времени мало, Дюрер. Нужно ехать. Оденься, и ничего не бери с собой, кроме денег и документов. Мы быстро пройдем через холл гостиницы и сядем в машину. И никаких фокусов! Понял, Дюрер?
– А зубную щетку?
Голос Гогена доносился откуда-то сверху. Снежный дворец, в котором я спрятал воспоминания о Кете, рассыпался на отдельные снежинки, и я погребен под завалом, куда проникают только голоса.
– Эй, Дюрер! Ты нас слышишь?
Это Мухина. Я слышу вас. Вот уже тысячу лет вы стоите над моей могилой и произносите одни и те же слова.
– Родители Кете Кельвиц не нанимали нас. Нас наняли люди, которым не нужна Кете. Их интересуешь ты.
Кого я могу интересовать? Психопатологов? Криминалистов? Кого может заинтересовать голый убийца, запертый в одном гостиничном номере со своими воспоминаниями?
– Времени мало, Дюрер. Нужно ехать. Оденься, и ничего не бери с собой, кроме денег и документов. Мы быстро пройдем через холл гостиницы и сядем в машину. И никаких фокусов! Понял, Дюрер?
– А зубную щетку?
7. Охотничья история
– Что «зубную щетку»?
– Зубную щетку я могу взять?
Надо же! Это мой собственный голос спрашивал сейчас Гогена про зубную щетку!
Уже через двадцать минут мы ехали по проселочной дороге в сторону границы с Польшей. За рулем сидела Мухина, на заднем сидении – мы с Гогеном.
– Ты ничего не хочешь спросить?
Нет. Пока ничего.
– Куда мы едем? – спросил я.
– Для начала – в Польшу, – ответил Гоген.
– Для начала чего?
Гоген не ответил. Мы молчали до самой Польши.
– Я хочу в туалет, – сказал я, когда граница осталась позади.
Мы съехали на обочину. Рядом с дорогой начинался лез из сосен с дождевыми каплями на каждой иголке. Я ступил на мягкую почву, зевнул и потянулся.
– Мне кажется, Дюрер себя отлично чувствует, – сказала Мухина Гогену достаточно громко, чтобы я услышал.
Я углубился в лес. Гоген шел в шаге позади. Чтобы я не испытывал лишних иллюзий, он достал свой пистолет и использовал его для того, чтобы раздвигать ветки невысоких сосенок.
Я остановился возле дерева и начал расстегивать брюки.
– Почему ты ее убил? – спросил Гоген, который собирался отлить в двух метрах позади. – Из ревности?
– Ревность? – переспросил я. – Ты о том чувстве, которое испытываешь, когда видишь, как твою женщину трахает другой?
– Мухина – не моя женщина.
Осечка, Гоген.
– Я говорил не о Мухиной, – продолжил я, застегивая ширинку. – Так вот, если под ревностью понимать синдром обманутого мужа, то я убил Кете не из ревности. Но у меня были причины убить ее. А у тебя есть причины?
– Причины для чего? – Гоген все еще возился с пуговицами на брюках, зажав пистолет под мышкой.
– Чтобы убить меня, – разговаривая с ним, я сделал несколько шагов вглубь молчаливого польского леса. – Если я побегу, этого будет достаточно?
– Куда тебе бежать… – произнес Гоген, поворачиваясь ко мне, но эти слова уже оставались позади.
Я бежал, и мне нравилось бежать. Я убегал, чтобы попробовать снова забыть о том, от чего убегаю.
– Стой, Дюрер, стой!
Не могу стоять! Я скатился с колючего холма, перепрыгнул через ручей и увидел охотника. Здоровый толстяк с двухстволкой в красной руке, он смотрел на меня, как на неизвестное животное, словно раздумывая, стрелять или нет. Я остановился как вкопанный. Охотник перевел взгляд на вершину пригорка – там, ломая ветки, появился Гоген с пистолетом в руке. Я снова бросился бежать – вдоль ручья, напролом, подальше от этих вооруженных ублюдков. Я был в десяти метрах от охотника, когда Гоген что-то крикнул ему по-польски.
«Это преступник! Стреляй по ногам!» – перевел потом мне Гоген. Почему бы тому и не выстрелить?
– Зубную щетку я могу взять?
Надо же! Это мой собственный голос спрашивал сейчас Гогена про зубную щетку!
Уже через двадцать минут мы ехали по проселочной дороге в сторону границы с Польшей. За рулем сидела Мухина, на заднем сидении – мы с Гогеном.
– Ты ничего не хочешь спросить?
Нет. Пока ничего.
– Куда мы едем? – спросил я.
– Для начала – в Польшу, – ответил Гоген.
– Для начала чего?
Гоген не ответил. Мы молчали до самой Польши.
– Я хочу в туалет, – сказал я, когда граница осталась позади.
Мы съехали на обочину. Рядом с дорогой начинался лез из сосен с дождевыми каплями на каждой иголке. Я ступил на мягкую почву, зевнул и потянулся.
– Мне кажется, Дюрер себя отлично чувствует, – сказала Мухина Гогену достаточно громко, чтобы я услышал.
Я углубился в лес. Гоген шел в шаге позади. Чтобы я не испытывал лишних иллюзий, он достал свой пистолет и использовал его для того, чтобы раздвигать ветки невысоких сосенок.
Я остановился возле дерева и начал расстегивать брюки.
– Почему ты ее убил? – спросил Гоген, который собирался отлить в двух метрах позади. – Из ревности?
– Ревность? – переспросил я. – Ты о том чувстве, которое испытываешь, когда видишь, как твою женщину трахает другой?
– Мухина – не моя женщина.
Осечка, Гоген.
– Я говорил не о Мухиной, – продолжил я, застегивая ширинку. – Так вот, если под ревностью понимать синдром обманутого мужа, то я убил Кете не из ревности. Но у меня были причины убить ее. А у тебя есть причины?
– Причины для чего? – Гоген все еще возился с пуговицами на брюках, зажав пистолет под мышкой.
– Чтобы убить меня, – разговаривая с ним, я сделал несколько шагов вглубь молчаливого польского леса. – Если я побегу, этого будет достаточно?
– Куда тебе бежать… – произнес Гоген, поворачиваясь ко мне, но эти слова уже оставались позади.
Я бежал, и мне нравилось бежать. Я убегал, чтобы попробовать снова забыть о том, от чего убегаю.
– Стой, Дюрер, стой!
Не могу стоять! Я скатился с колючего холма, перепрыгнул через ручей и увидел охотника. Здоровый толстяк с двухстволкой в красной руке, он смотрел на меня, как на неизвестное животное, словно раздумывая, стрелять или нет. Я остановился как вкопанный. Охотник перевел взгляд на вершину пригорка – там, ломая ветки, появился Гоген с пистолетом в руке. Я снова бросился бежать – вдоль ручья, напролом, подальше от этих вооруженных ублюдков. Я был в десяти метрах от охотника, когда Гоген что-то крикнул ему по-польски.
«Это преступник! Стреляй по ногам!» – перевел потом мне Гоген. Почему бы тому и не выстрелить?
8. Вместо лекарств
Ничего не изменилось. Такой же городок для лыжников, только польский. То же самое безделье и безмолвие. Такой же номер в такой же убогой гостинице.
Несколько часов езды и пробежка по лесу ничего не изменили. Все те же все там же.
Вера закончила перевязку и подкурила мне сигарету. Похоже, она обиделась на меня за то, что я пытался убежать, в том числе и от нее. Хотя она не показывает виду – равнодушное лицо, спокойные руки. Гоген у телефонного аппарата. Он снова и снова набирает длинный номер, его не соединяют. Ага, соединили.
– Алло, алло! Здравствуйте, Винни!
Я представляю плюшевого медвежонка Пуха на другом конце телефонной линии, и не могу сдержать смех даже собственной болью, не оставляющей меня ни на секунду. Гоген с опаской смотрит в сторону кровати, на которой я лежу, а Мухина только пожимает плечами.
– Винни, мы в Польше, – продолжает Гоген и называет городок, в котором мы застряли. – Нет, мы не выезжаем сегодня. Боюсь, что мы и завтра не сможем выехать… У нас проблемы с Дюрером – его ранили в ногу… Нет, не я. Я потом Вам расскажу… В том-то и дело – его опасно транспортировать в таком состоянии, сильный жар… Да, врача нашли, он уже все сделал – теперь нужно делать перевязки и все такое. Вера занимается этим…
Длинная, длинная пауза.
– Хорошо, я спрошу его сейчас.
Гоген забирает трубку от уха и поворачивается ко мне.
– Винсент интересуется твоим самочувствием, – произносит он очень отчетливо. – Как ты себя чувствуешь?
– Шикарно, – отвечаю я и закрываю глаза – хочется спать.
– Он говорит «шикарно», – сообщает в трубку Гоген. – Ага, он шутник.
Снова пауза.
– Вы уверены, что так лучше?… Хорошо. Да, я все продиктую Ренуару.
Он диктует название гостиницы, номер телефона, кладет трубку.
– Завтра он приедет сюда сам, – сообщает Гоген Вере.
– Слышишь, Дюрер? – обращается ко мне Мухина. – У тебя завтра важная встреча.
Но я ничего не слышу – я уже сплю.
Несколько часов езды и пробежка по лесу ничего не изменили. Все те же все там же.
Вера закончила перевязку и подкурила мне сигарету. Похоже, она обиделась на меня за то, что я пытался убежать, в том числе и от нее. Хотя она не показывает виду – равнодушное лицо, спокойные руки. Гоген у телефонного аппарата. Он снова и снова набирает длинный номер, его не соединяют. Ага, соединили.
– Алло, алло! Здравствуйте, Винни!
Я представляю плюшевого медвежонка Пуха на другом конце телефонной линии, и не могу сдержать смех даже собственной болью, не оставляющей меня ни на секунду. Гоген с опаской смотрит в сторону кровати, на которой я лежу, а Мухина только пожимает плечами.
– Винни, мы в Польше, – продолжает Гоген и называет городок, в котором мы застряли. – Нет, мы не выезжаем сегодня. Боюсь, что мы и завтра не сможем выехать… У нас проблемы с Дюрером – его ранили в ногу… Нет, не я. Я потом Вам расскажу… В том-то и дело – его опасно транспортировать в таком состоянии, сильный жар… Да, врача нашли, он уже все сделал – теперь нужно делать перевязки и все такое. Вера занимается этим…
Длинная, длинная пауза.
– Хорошо, я спрошу его сейчас.
Гоген забирает трубку от уха и поворачивается ко мне.
– Винсент интересуется твоим самочувствием, – произносит он очень отчетливо. – Как ты себя чувствуешь?
– Шикарно, – отвечаю я и закрываю глаза – хочется спать.
– Он говорит «шикарно», – сообщает в трубку Гоген. – Ага, он шутник.
Снова пауза.
– Вы уверены, что так лучше?… Хорошо. Да, я все продиктую Ренуару.
Он диктует название гостиницы, номер телефона, кладет трубку.
– Завтра он приедет сюда сам, – сообщает Гоген Вере.
– Слышишь, Дюрер? – обращается ко мне Мухина. – У тебя завтра важная встреча.
Но я ничего не слышу – я уже сплю.
9. Натюрморт с фруктами и дичью
Я заснул днем, а проснулся ранним утром. В оконное стекло лупят крупные капли, коридор потрескивает половицами, на соседней кровати красавица и чудовище занимаются любовью.
Это стечение звуков, наверно, и разбудило меня. Я поворочался, насколько это позволяла делать забинтованная нога, но снова заснуть не мог.
– Какой цинизм, – произнес я, обращаясь к трахающейся парочке.
Они притихли.
– Какой цинизм – заниматься сексом в одной комнате с человеком, у которого навылет прострелена нога.
– Скажи спасибо, что у тебя голова не прострелена, – ответил Гоген после паузы.
Мухина, завернувшись в простыню, исчезла в душе.
– Слушай, Гоген, – я решил достать его. – Убей меня, а? Пока Мухина купается.
Гоген сел на кровати.
– Иногда очень хочется, – сказал он. – Но нельзя.
– А ты и сам потом застрелись, – посоветовал я. – Такой урод, как ты, на хрен не нужен.
– Дюрер, я тебя насквозь вижу, – произнес Гоген. – Ты совсем не такой, каким хочешь казаться. Ты маскируешься под бесчувственное животное, а на самом деле все человеческое, что в тебе есть, никуда не исчезло. Все с тобой, Дюрер. Все здесь.
– Я бы травы покурил, – сказал я. – Нет у тебя травы?
– Нет.
Мухина выключила воду. Слышно было, как она вытирается, как встряхивает своей рыжей гривой. Еще было слышно, как кто-то неспешно шагает по коридору – видно, поглядывая на номера комнат, написанные на каждой из дверей.
Шаги закончились у двери нашего номера. Я ожидал услышать стук – деликатный или настойчивый, но вместо этого дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы мой новый знакомый Винсент Ван Гог проник внутрь.
В руке он держал большой кулек с фруктами. Видно было, что этот сорокалетний дядечка, похожий на профессора, близорук. Он дважды поправил серебряную оправу на переносице, пока своими влажными глазами не нащупал меня в рассветной мгле сонной гостиничной комнаты.
– Это Дюрер? – спросил Ван Гог у Гогена и, не дождавшись ответа, шире, чем я мог ожидать, улыбнулся мне. – Здравствуйте, Альбрехт. Предлагаю на ты.
– Здрасте, – сказал я.
– Где Мухина? – поинтересовался Ван Гог.
– В ванной, – ответил Гоген.
– Ты не хотел бы тоже пойти в ванную, Поль? – спросил Ван Гог. – Я собирался пообщаться с Дюрером прямо сейчас.
Гоген надел халат и скрылся в ванной. Они о чем-то пошептались с Мухиной, а потом включили воду, чтобы у Ван Гога не сложилось впечатление, что они слушают наш разговор.
Ван Гог сел на кровать, поставив кулек с фруктами на стул рядом.
– Меня зовут Винсент Ван Гог, – сказал он и продемонстрировал еще одну улыбку. – Я занимаюсь издательской деятельностью.
– Хотите… Хочешь опубликовать что-то из моих текстов? – спросил я. – Достаточно было просто позвонить моему агенту.
– Ха-ха-ха, – по слогам произнес он. – Очень смешно. Я издаю газеты, а не книги.
Он на секунду задумался о чем-то, но тут же вернулся к разговору.
– У меня мало времени, Альбрехт, – его голос чеканил слова, а глаза уставились куда-то у меня за спиной. – Поэтому не буду тратить его на реверансы. Сальвадор Дали неделю назад покончил с собой. Знаешь, кто это?
Я отрицательно покачал головой.
– Бандит. Он был бандитом.
Что владелец газет и пароходов имеет в виду под словом «бандит» – страшно предположить.
Ван Гог встал и начал ходить по номеру.
– Дали был моим компаньоном в основном моем бизнесе. Я знал его с первого класса школы. У него не было ни жены, ни детей, а родители погибли в автокатастрофе семь лет назад. У Дали был брат, который давным-давно уехал в Германию. Брат сидит сейчас в берлинской тюрьме, но об этом знаю только я – Дали этот факт не афишировал. Когда Сальвадор погиб, его друзья отправили письмо единственному родственнику, на его старый берлинский адрес – нашли в записной книжке Дали. А я тем временем решил сам заняться поисками его брата, – Ван Гог снова сел на кровать. – Пришло время подобраться к сути проблемы. Как ты думаешь, Дюрер, почему я среди ночи приехал к тебе сюда, в этот замусоленный польский городок?
Я пожал плечами, хотя страшные догадки навалились на меня со всех сторон.
Это стечение звуков, наверно, и разбудило меня. Я поворочался, насколько это позволяла делать забинтованная нога, но снова заснуть не мог.
– Какой цинизм, – произнес я, обращаясь к трахающейся парочке.
Они притихли.
– Какой цинизм – заниматься сексом в одной комнате с человеком, у которого навылет прострелена нога.
– Скажи спасибо, что у тебя голова не прострелена, – ответил Гоген после паузы.
Мухина, завернувшись в простыню, исчезла в душе.
– Слушай, Гоген, – я решил достать его. – Убей меня, а? Пока Мухина купается.
Гоген сел на кровати.
– Иногда очень хочется, – сказал он. – Но нельзя.
– А ты и сам потом застрелись, – посоветовал я. – Такой урод, как ты, на хрен не нужен.
– Дюрер, я тебя насквозь вижу, – произнес Гоген. – Ты совсем не такой, каким хочешь казаться. Ты маскируешься под бесчувственное животное, а на самом деле все человеческое, что в тебе есть, никуда не исчезло. Все с тобой, Дюрер. Все здесь.
– Я бы травы покурил, – сказал я. – Нет у тебя травы?
– Нет.
Мухина выключила воду. Слышно было, как она вытирается, как встряхивает своей рыжей гривой. Еще было слышно, как кто-то неспешно шагает по коридору – видно, поглядывая на номера комнат, написанные на каждой из дверей.
Шаги закончились у двери нашего номера. Я ожидал услышать стук – деликатный или настойчивый, но вместо этого дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы мой новый знакомый Винсент Ван Гог проник внутрь.
В руке он держал большой кулек с фруктами. Видно было, что этот сорокалетний дядечка, похожий на профессора, близорук. Он дважды поправил серебряную оправу на переносице, пока своими влажными глазами не нащупал меня в рассветной мгле сонной гостиничной комнаты.
– Это Дюрер? – спросил Ван Гог у Гогена и, не дождавшись ответа, шире, чем я мог ожидать, улыбнулся мне. – Здравствуйте, Альбрехт. Предлагаю на ты.
– Здрасте, – сказал я.
– Где Мухина? – поинтересовался Ван Гог.
– В ванной, – ответил Гоген.
– Ты не хотел бы тоже пойти в ванную, Поль? – спросил Ван Гог. – Я собирался пообщаться с Дюрером прямо сейчас.
Гоген надел халат и скрылся в ванной. Они о чем-то пошептались с Мухиной, а потом включили воду, чтобы у Ван Гога не сложилось впечатление, что они слушают наш разговор.
Ван Гог сел на кровать, поставив кулек с фруктами на стул рядом.
– Меня зовут Винсент Ван Гог, – сказал он и продемонстрировал еще одну улыбку. – Я занимаюсь издательской деятельностью.
– Хотите… Хочешь опубликовать что-то из моих текстов? – спросил я. – Достаточно было просто позвонить моему агенту.
– Ха-ха-ха, – по слогам произнес он. – Очень смешно. Я издаю газеты, а не книги.
Он на секунду задумался о чем-то, но тут же вернулся к разговору.
– У меня мало времени, Альбрехт, – его голос чеканил слова, а глаза уставились куда-то у меня за спиной. – Поэтому не буду тратить его на реверансы. Сальвадор Дали неделю назад покончил с собой. Знаешь, кто это?
Я отрицательно покачал головой.
– Бандит. Он был бандитом.
Что владелец газет и пароходов имеет в виду под словом «бандит» – страшно предположить.
Ван Гог встал и начал ходить по номеру.
– Дали был моим компаньоном в основном моем бизнесе. Я знал его с первого класса школы. У него не было ни жены, ни детей, а родители погибли в автокатастрофе семь лет назад. У Дали был брат, который давным-давно уехал в Германию. Брат сидит сейчас в берлинской тюрьме, но об этом знаю только я – Дали этот факт не афишировал. Когда Сальвадор погиб, его друзья отправили письмо единственному родственнику, на его старый берлинский адрес – нашли в записной книжке Дали. А я тем временем решил сам заняться поисками его брата, – Ван Гог снова сел на кровать. – Пришло время подобраться к сути проблемы. Как ты думаешь, Дюрер, почему я среди ночи приехал к тебе сюда, в этот замусоленный польский городок?
Я пожал плечами, хотя страшные догадки навалились на меня со всех сторон.