Фридман Селия. Черные Земли

   — Дерево! — выкрикнул он в надежде, что Хессет поймет его. Отчаянным взором окинул вытянувшихся в цепочку, пробиравшихся через пропасть по мостику тварей — и увидел в этой цепи довольно значительный разрыв, означающий, что два следующих друг за другом зверя сорвались в пропасть. Он нанес страшный удар очередной твари, предоставив Хессет возможность прикончить ее. И, возблагодарив Господа за длину собственного меча, ударил вновь. Стальная полоса прочертила дугу в воздухе — и еще одна черно-чешуйчатая тварь рухнула в бездну, издав при этом истошный вопль.
   И вот в цепи блестящих тел возник разрыв. Не слишком большой, но Дэмьен интуитивно понял, что лучшего шанса ему не предоставится, а значит, следует воспользоваться этим. Навалившись всем телом на ствол, он попытался отпихнуть его от края. Оставалось надеяться, что Хессет разгадает его замысел и постарается если не помочь, то хотя бы увернуться от ветвей. Все произошло именно так — и вот уже они вдвоем навалились на ствол, и тот содрогнулся под их напором, тронулся с места, пополз, заскользил…
   Плечо Дэмьена пронзила острая боль, и он почувствовал, как на него наваливается крупный разгоряченный зверь. Вожак стаи осмелился перепрыгнуть через пропасть и напал на священника, острые клыки мелькнули всего в нескольких дюймах от его горла. Времени и возможности выставить перед собой меч не было, поэтому Дэмьен принялся молотить по черной голове тяжелой рукоятью, надеясь стряхнуть с себя страшилище. Горячее зловонное дыхание ударило ему в лицо, зверь рвался к горлу — один укус, и все будет кончено. В ходе схватки Дэмьен взмолился Богу — но не за себя, а за Хессет. Взмолился, чтобы ей удалось столкнуть дерево в пропасть без его помощи, пока на их берег не перебралась вся стая. Потому что если ей это не удастся, они обречены. Так или иначе. Одинокому воину, сколь бы искусен он ни был, никогда не совладать с таким количеством противников.
   Острые когти впились ему в живот как раз в то мгновение, когда рукоять меча угодила в глаз твари; на мгновение Дэмьен испугался, что зверь сейчас выпустит ему кишки, но тот, заревев, отвалился, после чего священник отшвырнул его окончательно и, невзирая на многочисленные раны, вскочил на ноги. Перерезал вожаку горло и понял, что, хотя в животе у него глубокие раны и вся одежда в крови, ничего непоправимого вроде бы еще не произошло: жизненно важные органы не вываливаются, а мышцы сокращаются, как им положено. А большего ему и не требовалось.
   Хессет тем временем вполне преуспела в своем деле: ствол дерева уже почти целиком завис над бездной, и за край ущелья оно цеплялось только верхними ветвями. Сейчас ракханка сталкивала в пропасть и эти последние ветви. Девочка трудилась рядом с ней, внося свою посильную, пусть и жалкую, лепту; однако искры, вылетающие из-под рук обеих, свидетельствовали о том, что они используют и приливное Фэа. Но тут возникла новая опасность: дерево выгнулось под таким углом, что перебегающие по нему через пропасть звери легко могли наброситься на Хессет сверху.
   Он подоспел как раз вовремя. Удар меча вышел неловким, каким-то неумелым — но грубая сила отчаяния, вложенная в этот удар, отшвырнула зверя, и тот полетел в пропасть. А Дэмьен поспешил воспользоваться секундной передышкой, чтобы прийти к Хессет на помощь. Еще чуть-чуть — и мост рухнет, и тогда они все втроем будут в безопасности…
   Все произошло мгновенно. Один из зверей бросился прямо на Дэмьена, вынудив его выставить перед собой меч. И хищник с разбегу напоролся на острие, однако инерция протащила его вперед, и он всей своей мертвой — чудовищно тяжелой — тушей навалился на священника, швырнув его на землю. При этом Дэмьен ударился головой о камень с такой силой, что буквально ослеп, и перед глазами у него замелькали белые звезды на фоне кромешного мрака. И лишь спустя долгие-долгие секунды, спустя целую вечность мрак раскололся на отдельные фигуры — туманные и расплывчатые, и он лихорадочно всматривался в них, одновременно пробуя подняться на ноги.
   Одна из тварей достала-таки Хессет, и они сплелись в смертельном объятье прямо на стволе: в солнечных лучах то и дело мелькали клыки, когти и серебристое лезвие кинжала. Дэмьен наконец встал, чтобы броситься к ней на помощь, но что-то разладилось с координацией движений, — и он упал, упал со всего маху, упал, ударившись коленями о твердую землю, и мир вновь поплыл вокруг, и он перестал понимать, где находится. Он смутно осознавал, что Хессет оседлала зверя, что серебряный кинжал раз за разом опускается, вонзаясь в обсидианово-черную плоть…
   И дерево сломалось. С треском сломалось как раз рядом с тем местом, где сейчас билась Хессет. Большая часть дерева, до сих пор служившая мостом, рухнула в бездну, унося с собой последних зверей, а короткий обломок на мгновение завис, удерживаемый тяжестью Хессет и зверя, с которым она схватилась, — возникло своеобразное равновесие, но и оно продлилось недолго, и второй обломок тоже начал соскальзывать в пропасть.
   — Хессет!
   Она увидела и поняла, что происходит, она попыталась освободиться, но зверь не выпускал ее из лап, да и торчавшие со всех сторон ветви не давали разомкнуть смертельные объятия…
   — Нет!
   Ракханка судорожно шарила вокруг себя руками, чтобы зацепиться за что-нибудь, хоть за что-нибудь! Но ее выпущенные до предела когти повсюду натыкались только на дерево — на ствол и на ветки, скользкие от пролитой на них крови, и вот она сорвалась…
   …и полетела в бездну.
   Дэмьен метнулся к самому краю пропасти, пытаясь задержать ее. Но ветки хлестнули ему по лицу, а Хессет камнем полетела вниз, ударяясь о каменные уступы. На мгновение в непроглядных глубинах вспыхнуло радужное сияние — и Дэмьен решил было, что ракханка во имя собственного спасения прибегла к приливной Фэа. Но радужное сияние тут же исчезло, и вновь наступила кромешная тьма, из которой доносились вопли умирающих зверей.
   «Нет. О Господи, нет. Только не ее. Прошу Тебя».
   Боль железным обручем сдавила ему живот, когда он собрался с силой, решив прибегнуть к земной Фэа, чтобы Высветить дно пропасти. Его руки, липкие от крови, намертво вцепились в край над самой бездной, пока он — за разом раз — повторял ключевые слова заклятья. В конце концов — в ответ на его заклинания — возникло слабое свечение, а когда Дэмьен почувствовал, что рядом с ним упала девочка, когда он услышал ее плач, волшебный свет озарил всю пропасть и позволил им увидеть, что там творится.
   Тела. Повсюду. Черные чешуйчатые туши вперемешку со сломанными ветвями и обломками ствола; куски розового мяса среди камней… Священник отчаянно всматривался в эту кашу, выискивая взглядом тело Хессет, пока наконец не обнаружил его на остром камне, остановившем падение. Вокруг было слишком много крови, и определить, где именно она ранена, было невозможно, но немыслимый угол, под которым была вывернута ее шея, и жуткий изгиб спины не оставляли сомнений в непоправимости случившегося.
   Горе охватило Дэмьена с такой силой, что он потерял контроль над Творением, и свет погас. Вновь пала тьма. Тьма и смерть…
   — Нет! — закричала девочка.
   Она подскочила к самому краю, словно сама решила броситься в пропасть, но Дэмьен сгреб ее сзади за ворот и оттянул от бездны.
   — Нет!
   Ничего не соображая, Йенсени принялась вырываться у него из рук, как будто сражалась не со своим спасителем, а с самой Смертью. Фрагменты радужного сияния вились вокруг нее, пока она взывала к Хессет, произнося слова, которых Дэмьен не понимал, — неужели по-ракхански? Она была вне себя, она билась в истерике. Дэмьен кротко сносил все это. Она горевала сейчас за них обоих, оплакивая ужас утраты, и справлялась с этим лучше, чем удалось бы ему.
   Хессет. Ее не стало. Она погибла в Избытии. Она сражалась бок-о-бок с Дэмьеном так долго, что он просто не мог представить себе, что этого больше не будет. В конце концов и у него побежали слезы, словно он только сейчас осознал тяжесть утраты. На мгновение он даже позавидовал Йенсени — она в своем возрасте имела полное право горевать неистово и самозабвенно, тогда как он чувствовал себя вправе всего лишь понурить голову и позволить паре слезинок сбежать по щекам.
   Какое-то время спустя девочка утихла и, всхлипывая, опустилась на колени. Тогда священник привлек ее к себе, нежно обнял. Сперва она было воспротивилась, но затем отчаянно приникла к нему, зарыла лицо в его окровавленную рубаху и горестно застенала. Неужели от нее до сих пор едва заметно пахнет погибшей ракханкой? Дэмьен, опустив голову, принюхался к ее волосам и сам на долгое время затих. Теперь они остались в Избытии одни-одинешеньки.
   В конце концов боль в плече и свежие раны на животе напомнили ему о том, что надо идти дальше. Со всей нежностью, на которую он был способен, Дэмьен прошептал:
   — Йенсени, мы не можем оставаться здесь.
   Девочка отпрянула от него, ее личико скривилось от ярости.
   — Но мы не можем оставить ее там!
   — Йенсени, прошу тебя!
   — Не можем!
   Он отодвинул ее от себя на расстояние вытянутой руки с тем, чтобы она волей-неволей смотрела прямо на него.
   — Йенсени, послушай меня. Хессет больше нет. — Он проговорил это со всею возможной мягкостью, и все же эти слова доставили им обоим жгучую боль. Он видел, как отчаянно заморгала девочка, когда он произнес эти слова, как замотала головой, категорически отказываясь смириться с самим этим понятием… но, разумеется, она все понимала. Конечно же понимала. — Ее душа теперь свободна. Все, что осталось там, внизу, — это всего лишь пустая оболочка. А то, что любило тебя, и то, что любила ты… оно теперь воссоединилось с ее народом. То, что ты видела там, внизу, это всего лишь… сосуд. Она в нем больше не нуждается.
   — Она нас оставила, — хрипло выдохнула девочка. — Она нас оставила.
   — О Господи. — Дэмьен вновь привлек ее к себе и прижал как можно плотнее — так, чтобы не оставалось и щелки, в которую могли бы проникнуть горе, одиночество или любые другие источники темных страхов для этой исстрадавшейся юной души. — Она не хотела уходить, Йенсени. Она пыталась защитить нас. Она не хотела причинить тебе боль, вот уж чего она не хотела ни в коем случае! — Он стряхнул с глаз набежавшие слезы, погладил ее по волосам. — Она очень любила тебя, — прошептал он.
   И внезапно на него накатила страшная слабость. Священник заставил себя оттолкнуть девочку и какое-то время просто просидел на месте, борясь с обмороком. Затем, когда мир вроде бы обрел привычные очертания, расстегнул рубаху. Грудь и живот под кровавыми тряпками, израненные и исцарапанные, самое меньшее, в десятке мест, были буквально залиты кровью, кровь натекла и в штаны. И словно в подтверждение тому, что он только что увидел, на него нахлынула новая волна боли — причем с такой силой, что он, не удержавшись, сложился пополам. Его вырвало.
   — О Господи…
   Он попытался провести Исцеление, чтобы затянуть свои раны, однако Фэа, пропитанное кровью, ускользало и не отвечало ему. Он кое-как продышался и совершил еще одно Творение — и на этот раз оно не осталось безответным. Он почувствовал, как все тело зачесалось под прикосновением земных потоков, как начали закрываться и срастаться поврежденные клетки, как пошла на убыль боль. Когда он закончил, осталась лишь легкая ломота в груди — слабое, слава Богу, совсем слабое эхо недавних мук. И пустота, которую не могло Излечить никакое Творение.
   Девочка следила за ним широко раскрытыми испуганными глазами. По крайней мере, наконец успокоилась. Как будто зрелище того, как затягиваются его раны, вернуло ей душевный покой.
   «Она ведь могла потерять нас обоих, — подумал он. — И возможно, именно это ее и потрясло».
   — Пошли, — прошептал он. — Нам пора в путь.
   Помогая девочке подняться на ноги, он старался не думать о Хессет. Старался не думать о том, как подвижна и энергична была она всего какой-то час назад. И какой она проделала путь — неужели только затем, чтобы здесь ее прикончили эти твари? — и как погибла она буквально в нескольких шагах от победного финиша. Он старался не думать обо всем этом, потому что иначе глаза его наполнялись слезами, горло неимоверно саднило, и ему даже становилось трудно идти. А им надо было идти во что бы то ни стало, и ему самому, и девочке. Иначе они станут беспомощной добычей деревьев.
   Мили. Часы. Он применил Поиск и обнаружил еще один гранитный островок, но никакое колдовство не перенесло бы их туда, так что приходилось идти самим. Он заставлял себя делать шаг за шагом — и лишь когда девочка слишком уставала, или пугалась, или горевала, чтобы идти, они устраивали короткий привал — именно короткий, чтобы не попасть во власть к деревьям, — и выпивали по нескольку глотков из своих стремительно сокращающихся припасов или съедали по нескольку кусков всухомятку. И еда была совершенно безвкусна. Казалось, гибель Хессет убрала из мира все краски, все запахи, все вкусовые ощущения. Они шли по черной земле под серым небом — и даже когда приливное Фэа время от времени собиралось вокруг Йенсени и лепило перед ней образ ракханки, сам этот образ оказывался соткан из бесцветного тумана и пара.
   Уже сильно заполдень они вышли к новому гранитному островку. Этот островок вздымался из базальтового моря под таким крутым углом, что им пришлось обойти вокруг, прежде чем они отыскали более или менее сносный подъем. Собственно говоря, это была не столько тропа, сколько достаточно пологая, осевшая слоями стена, которую в случае крайней необходимости можно было использовать в качестве лестницы.
   И когда, наконец, они забрались на место, подходящее для привала, — это была широкая площадка, расположенная футов на десять ниже вершины гранитного утеса, — Дэмьен почувствовал, что горе все-таки одолело его, обрушилось на него с полной силой. И он не стал противиться собственным чувствам. Девочка улеглась на камень, — подальше от обрыва, он уж об этом позаботился, — и принялась тихо плакать, дав волю всему горю и всем страхам, вынесенным ею за этот долгий день. Дэмьен не стал вмешиваться. На своем веку он насмотрелся на человеческие страдания и понимал, что без них исцеление не бывает полным. Ни одна рана не закроется, пока вся влага не вытечет из нее до последней капли.
   Наконец он негромко окликнул ее по имени.
   Сначала Йенсени, казалось, пропустила его обращение мимо ушей. Затем, через несколько секунд после того, как прозвучало ее имя, посмотрела на него. Глаза у нее были красными и опухшими, все лицо заливали слезы. Дрожа всем телом, она утерла глаза и нос рукавом, — и только потом посмотрела на него, не зная, что он сейчас скажет.
   — Я хочу помолиться за упокой души Хессет. Это особая молитва, мы читаем ее, лишь если кто-нибудь умирает. Обычно… — И вдруг он поперхнулся собственными словами. — Обычно мы читаем эту молитву, когда хороним кого-нибудь. Но бывает и так, что люди, которых мы любим, умирают вдали от нас или же что-нибудь случается с их телами… как это произошло с Хессет. Тогда мы просто читаем молитву там, где находимся, потому что Бог… Он может услышать ее отовсюду. — Дэмьен взял минутную паузу, давая ей возможность обдумать услышанное, а потом, тихо и нежно, попросил: — Мне бы хотелось, чтобы ты помолилась со мной.
   Она сперва помолчала. Потом хриплым шепотом спросила:
   — А как это?
   Он сделал глубокий вдох:
   — Мы расскажем Господу о том, как мы любили Хессет, о том, как нам жаль, что ее не стало. И потом расскажем ему обо всем хорошем, что она сделала, и о том, как она обо всех заботилась, а потом попросим Бога позаботиться о ней и проследить за тем, чтобы она воссоединилась со своим народом, воссоединилась бы с душами тех, кого она любила… И это все, — столь же хрипло, как девочка, закончил он. — Это всего лишь… своего рода прощанье. — Он подал ей руку. — Давай же. Я буду тебя направлять.
   Сперва она даже не шевельнулась. В глазах у нее стояло странное выражение, и поначалу Дэмьен приписал его страху перед Святой Церковью. На мгновение он испугался того, что принял неправильное решение, что, собравшись утешить ее, на самом деле только разбередил ее раны.
   Но тут Йенсени прошептала со слезами в голосе:
   — А после того, как мы это сделаем для Хессет… можно… мы сделаем то же самое для моего отца?
   — Ах ты Господи… — Он притянул ее к себе, нежно и в то же самое время настороженно, потому что боялся, что она оттолкнет его. Но она припала к нему сама, она обняла его, она снова принялась плакать, уткнувшись в лохмотья его рубахи, принялась лить слезы, которые сдерживала так долго, что они, должно быть, выжгли изнутри всю ее душу. — Разумеется, Йенсени. Разумеется. — Он поцеловал ее в темя. — Да простит меня Бог за то, что я сам до этого не додумался. Ну конечно же.
   И посреди пустыни при свете луны они принялись молиться за упокой души тех, кого любили.

12

   Реку захлестнуло весеннее половодье, и ее ледяные потоки с легкостью преодолевали многочисленные подводные камни, отмели и водовороты, которые могли бы представлять собой опасность в другое время года. Три лодки стремительно скользили по воде, весла слаженно опускались в волны, на которых плясали золотые блики Коры, весла опускались и поднимались, опускались и поднимались.
   Сегодня они решили не использовать пар. Ни пар, ни любой другой источник энергии, способный поднять хоть какой-нибудь шум. Если бы охота шла только на людей, капитан, возможно, и рискнул бы, но одной из беглянок была ракханка — а в здешних местах слух ракха может различить шум мотора за сотню миль. Особенно когда беглянка понимает, что для нее это вопрос жизни и смерти.
   Странно было охотиться на соплеменницу. Странно и… интересно.
   Они подплыли ко входу в ущелье, где он скомандовал вытащить лодки на берег. Его руки в тонких кожаных перчатках смахивали на человеческие, и он осознал комизм ситуации, подав команду жестом.
   Его подчиненные вытащили лодки повыше, чтобы их не смыло паводком, и встали в кружок около своего капитана. Экономя слова и жесты, он описал место, в котором они находятся, цель и задачу.
   — Живьем? — спросил один из них.
   — По возможности, — ответил капитан.
   Он откинул на плечи капюшон, защищавший его лицо и голову от солнечного света. Холодный бриз взметнул в воздух густую гриву. Он принюхался, выискивая какие-нибудь любопытные запахи. Но ничего полезного не учуял.
   — А вы уверены, что они высадятся именно здесь? — поинтересовался один из его людей. — Не выставить ли нам засаду в каком-нибудь другом месте?
   Капитан повернулся лицом к этому человеку. Ему не понадобилось даже предостерегающе зашипеть — хватило одной гримасы. И без того бледное лицо человека стало еще бледнее.
   — Его Высочество утверждает, что они высадятся здесь. — В голосе капитана прозвучало нескрываемое презрение и абсолютная уверенность в себе того, кто получил свой пост не только в результате цивилизованного человеческого общения, но по закону крови и благодаря собственным клыкам и когтям. — Какие-нибудь сомнения на этот счет?
   — Нет, сэр. — Человек подобострастно затряс головой. — Разумеется, нет, сэр.
   Капитан пренебрежительно отвернулся от него.
   — Ладно, — хмыкнул он. — План вам известен. Расходитесь по постам и будьте наготове. Не шумите. И помните: у них в запасе колдовство. Так что не слишком рискуйте.
   — Сэр?..
   Ох уж эти люди. Его всегда поражало, что им все приходится буквально разжевывать.
   — Как только увидите, что они собираются колдовать, — пояснил он, — сразу же убивайте. — И, понимая, что имеет дело с людьми, а следовательно — с глупцами, он добавил: — Какие-нибудь вопросы?
   На этот раз никаких вопросов не последовало.

13

   Вскоре после заката случилось землетрясение. В неярком свете Коры путники увидели, как вздымается земля, по которой одна за другой пробегают ударные волны, — и вскоре вся черная пустыня превратилась, казалось, в одно охваченное бурей море. Но в конце концов все стихло. Новые трещины пролегли по земле возле их островка, но ни одна из них не оказалась настолько широкой, чтобы они не смогли через нее перебраться.
   — Скоро он появится? — спросила девочка.
   Таррант.
   Теперь, когда не стало Хессет, он превратился для них в спасительный ключ, в спасительный якорь. Творения, предпринимаемые самим Дэмьеном, могли помочь разобраться с их непосредственным окружением, но теперь им нужны были мощь и опыт Тарранта: сверхъестественные познания о стране, которую собственными глазами видели из людей лишь немногие, средства безопасного общения с племенем, откровенно враждебным человеческому. После гибели Хессет он остался для них единственной надеждой.
   — Скоро, — ответил священник.
   Местные порождения Фэа уже начали собираться вокруг площадки, на которой они находились, но твари были немногочисленны и слабы; судя по всему, более могущественные демоны получили памятный урок прошлой ночью. Будучи не способен Изгнать их, потому что Фэа после землетрясения было слишком раскалено, Дэмьен старался держать девочку поближе к себе, не упуская из виду и жадных тварей. Призрачные, алчущие крови, но немногочисленные. Пару секунд он следил за суккубом, невольно удивляясь тому, как тот или, вернее, та, или, еще вернее, то реагирует на проявленное к нему внимание. Призрачный и туманный, образ суккуба постепенно принял форму, соответствующую всему, что считал желанным в женщинах Дэмьен, и стоило бы ему принять это хоть на мгновение близко к сердцу, как суккуб принял бы это за признак интереса и молниеносно набросился на него. Но Дэмьен слишком хорошо знал, что это такое и на что оно способно, и, не проявив сексуального интереса, отпугнул суккуба так основательно, что тот в обиде отпрянул в ночь и растворился в ней, вне всякого сомнения, отправившись на поиски более податливой жертвы. Остальные демонята держались на расстоянии, настороженно кружа над площадкой. Дэмьен держал руку на рукояти меча, готовый вступить в схватку с более основательными порождениями ночи и молясь о том, чтобы они ничего не предприняли, пока не остынет Фэа. Ведь какой насмешкой судьбы было бы пройти весь этот путь и преодолеть столько препятствий только затем, чтобы в одно нелепое мгновение дать застигнуть себя врасплох ничтожным порождениям Фэа!
   О Господи…
   На мгновение Дэмьен оцепенел и практически лишился дара речи; если бы демонята набросились на него именно в этот миг, он стал бы для них легкой добычей. Потому что мысль, только что пришедшая ему в голову, оказалась настолько ужасной, настолько чудовищной, особенно в связи с предполагаемыми последствиями, что его мозг смог отреагировать на нее только внезапной и предельной паникой.
   Таррант.
   Вот он проснулся на закате…
   И перевоплотился, собираясь вернуться к ним…
   Неужели произвел Творение?
   Священник вспомнил землетрясение, только что потрясшее их гранитный островок, мелкие камешки тогда посыпались на них градом, а земля вокруг заходила ходуном от одной линии горизонта до другой. И все же это явление природы представляло собой сущее ничто по сравнению с тем, что ему предшествовало. По сравнению с выплеском земной Фэа прямо перед ними, прокатившейся волной, сметая на своем пути все и вся.
   Достаточно ли внимателен оказался Охотник, едва проснувшись? Достаточно ли осторожен? Достаточно ли быстро схлынул с него сходный со смертью транс, в котором он пребывал до заката, пришел ли он в состояние полного бодрствования сразу же после пробуждения? Или, подобно нормальным людям, ему пришлось пройти через короткий период, когда мозг с откровенной неохотой выскальзывает из царства сна и погружается в царство яви? Можно ли быть уверенным в том, что эта в высшей степени дисциплинированная душа не подумает о превращении плоти, не проверив предварительно Фэа на предмет предупредительных сигналов о землетрясении? Или он уже настолько привык подвергать Творению свою плоть, настолько взял себе это за правило, что на сей раз удостоил Фэа лишь мимолетным взглядом? Чисто формальным взглядом без реальной сосредоточенности, в подобных случаях просто необходимой…
   — В чем дело? — тревожно спросила Йенсени. — Что стряслось?
   По-прежнему пребывая в смятении, Дэмьен скрестил руки на груди и принялся внушать себе, будто все в порядке. Потому что гибель Тарранта означала бы неминуемый провал всего предприятия. Конечно, они смогли бы выбраться из пустыни — и смогли бы обзавестись парочкой сторонников среди ракхов, но в отсутствие могучей поддержки Тарранта им ни за что не справиться с Принцем. С колдуном, пустившим здесь такие корни, что даже местные растения выполняют его требования.
   «О Господи, — трепеща подумал Дэмьен. — Только бы с ним ничего не стряслось. Прошу Тебя».
   — Ничего, — еле-еле выдавил он из себя в ответ на вопрос девочки.
   Но детская восприимчивость наверняка дала ей почувствовать, что он лжет, и все же, проявив неожиданную взрослость, она сделала вид, будто поверила его словам, и не стала наседать. Может, из страха перед правдой. А может, после гибели Хессет она боялась новых потрясений.