Страница:
На смену черным стенам ущелья пришли другие, более высокие, в серых и белых разводах. Она попыталась разглядывать их, чтобы преодолеть нарастающую панику, но страх — жаркий, острый, требовательный — брал свое. Что собирается сделать с ними Принц теперь, когда ему удалось взять их в плен? Каждая новая мысль выглядела еще более страшной, чем предыдущая. Ясно было, что необходимо как-то вырваться из плена, но как? Один раз перед ней на миг вспыхнуло Сияние — и она попыталась использовать его, как учила Хессет, чтобы разорвать сковывающие священника цепи, — но или у нее не хватило силы, или она что-то неправильно сделала. Или дело заключалось в том, что, как объяснила ей Хессет, Сияние умеет управляться с умами и с душами, а применительно к неодушевленным предметам часто оказывается бессильным. Неудача раздосадовала и разозлила ее. Таррант говорил, что Сияние — это разновидность определенной силы, но какой прок от этой силы, если Йенсени не может ею воспользоваться?
Река, петляя и забирая все круче на запад, уверенно пересекала пустыню. Стены ущелья были так высоки, что за ними Йенсени — даже в свете луны — не могла различить верхушки деревьев. А потом Домина — если большая луна, до сих пор сиявшая прямо над головой, действительно была Доминой — начала закатываться, и ее свет затерялся в глубинах пропасти. И стало очень страшно в полной темноте, если не считать больших фонарей, горевших по одному на носу каждой из трех лодок. Йенсени показалось в эти минуты, что за бортом в воде вьются какие-то твари; порой те походили на белые деревья, порой — на каких-то животных, а порой — на Терата. Может быть, это снова те устрашающие чудовища, которых создали Терата? Или они порождены страхом здешних жителей? Таррант объяснил ей однажды, что Фэа впитывает человеческие надежды и страхи и заставляет их жить отдельной жизнью. Означает ли это, что она когда-нибудь увидит отца, заново сотворенного из темного вещества Фэа? Девочка еще плотней прижалась к Дэмьену, испугавшись самой этой мысли. Таррант объяснил, что порождения Фэа питаются людьми, даже если они порой кажутся теми, кого ты любишь. Что за чудовищный факт — твои самые дорогие сны оборачиваются против тебя! Как же ей хотелось вновь очутиться у себя в покоях, где отцовская любовь и порядок, царящие в отцовском доме, защитили бы ото всех ночных кошмаров!
Каноэ монотонно, милю за милей, плыли вдоль стен, становящихся все ниже и ниже. И столь же постепенно русло реки становилось все шире и шире, пока наконец оба берега не потерялись во тьме. Разве что тот, ближе к которому они плыли, слабо поблескивал, как пригоршня драгоценных камней, когда-то высыпанная Таррантом на стол, — только здешние казались белыми, черными и серебряными, а никак не разноцветными. Она посмотрела на Дэмьена, чтобы проверить, видит ли и он эту красоту, но священник смотрел во тьму незрячими глазами, чело его избороздили морщины глубокой сосредоточенности.
— С вами все в порядке? — прошептала она.
Она произнесла это как можно тише, чтобы солдаты не услышали ее слов. На мгновение глаза священника повернулись в ее сторону, а затем приобрели прежний — незрячий — вид. Вроде бы ему хотелось заговорить, но какое-то время у него ничего не получалось.
— Не могу думать, — выдохнул он наконец. Было ясно, что и эти слова дались ему с превеликим трудом. — Зелье…
Но тут силы оставили его — или, возможно, даже эти слова оказались для него чрезмерной нагрузкой, потому что он вновь привалился к кожуху мотора и закрыл глаза. В холодной ночи его била дрожь.
— Все будет хорошо, — повторила она. Повторила его собственные слова, понадеявшись тем самым его утешить. — Мы пробьемся и через это.
«У тебя иссякли силы, значит, мне придется быть сильной за нас обоих», — подумала она.
Ее мучили голод и жажда, но приходилось волей-неволей терпеть. Солдаты забрали пожитки Дэмьена, среди которых находились и съестные припасы. Воду можно было зачерпнуть из реки — она вполне могла бы до нее дотянуться, но ей было страшно, что, если она выпьет, ей захочется по малой нужде. А это было бы бесконечно унизительно. До сих пор ей удавалось забежать за кустик или за камень, но в лодке-то ни кустов, ни камней, а солдаты наверняка разозлились бы, справь она нужду прямо в лодке. А как, интересно, с этим справляются они сами?
— Воды, — прошептал священник, и девочка, едва не свалившись при этом за борт, зачерпнула в сложенные ладони воду и поднесла ему к губам. Он отпил немного, затем кивком велел ей выплеснуть остальное. Судя по всему, ему тоже не хотелось перенапрягать мочевой пузырь.
И вот все три лодки развернулись, причем проделали этот маневр чрезвычайно четко. Они вплыли в пещеру по узкому протоку, сама река осталась позади. В свете фонарей Йенсени увидела кристаллические своды на высоте всего в какие-то десять футов у них над головами; любой из мужчин, встав и подняв руку, мог бы дотянуться до потолка. Девочка подумала о том, что произойдет, если в реке поднимется вода. Быть может, после сильного дождя этот проток и вовсе становится несудоходным.
Через какое-то время пещера кончилась. На смену сводам пришла полная тьма, а на смену тьме — звездное небо. Они плыли по озеру, воды которого были настолько черны, что практически сливались со столь же черными берегами. А прямо перед ними…
Они выросли на берегу внезапно, во всем своем великолепии, залитые лунными лучами и отражающие их великим множеством зеркальных поверхностей. Высокие хрустальные башни, достающие, казалось, до небес, шпили которых сияли в свете Домины особенно ослепительно. Некоторые из них были широки и массивны, как городские здания, другие представляли собой стройные вертикальные конструкции, слабо фосфоресцирующие, третьи торчали под самыми разнообразными углами к своим вертикальным и приземистым собратьям. Но везде — россыпи хрустального блеска, напоминающие россыпи алмазов; эти россыпи примыкали к зеркальным поверхностям или же заполняли собой пространство между двумя соседними башнями. Кое-где башни были надломлены каким-нибудь стихийным бедствием, и крошечные кристаллы скапливались в надломах, как кровь — в ранах. Хаос блеска, остроконечности, кромешно-черных граней, то вспыхивающих ярким светом, то вновь погружающихся во мрак, по мере того как лодки приближались к берегу; царство живого хрусталя — столь сложно организованное, столь взаимосвязанное и взаимопереплетенное, что ни на одной отдельно взятой форме сосредоточиться невозможно, ни одну отдельно взятую линию нельзя проследить до конца. При взгляде на все это хаотическое великолепие у Йенсени закружилась голова и перехватило дыхание, потом она почувствовала испуг и наконец отвернулась.
— Страна ракхов, — прошептал священник.
И больше не сказал ничего. Вот оно, значит, как. Страна ракхов. Йенсени пожалела, что он слишком мало рассказывал о плане своего путешествия, так что сейчас она не вполне поняла, в чем тут смысл.
К востоку от них, над самым краем горизонта, уже забрезжило утро. Холодные искры заплясали по уступам остроконечных башен там, куда упали первые лучи зари, а одна зеркальная поверхность, очевидно обустроенная именно с таким расчетом, запламенела в рассветных лучах настолько яркой синевой, что стало больно глазам. Йенсени невольно подумала о том, как же этот город будет выглядеть в свете полуденного солнца. И тут же подумала о том, доживут ли они с Дэмьеном до полудня.
Лодки причалили к берегу. Было совершенно ясно, что и берег — или, вернее, пляж, — и само озеро были подвергнуты основательному рукотворному вмешательству; дикое сочетание застывшей лавы и кристаллических пород, характерное для здешних мест, едва ли обеспечило бы надежную природную гавань. Рядом, обратила внимание Йенсени, были причалены и другие лодки — как точно такие же каноэ, как те, на которых они прибыли, так и суда куда больших размеров и заметно более сложной конструкции. Хотя все они были очень низкими — потому, решила Йенсени, что сюда можно попасть только через заполненную водой пещеру.
Прибыв домой, солдаты быстро вышли на берег и заняли позиции, необходимые для того, чтобы конвоировать пленников. Хотя это и было явно лишней предосторожностью. Дэмьен и без того едва держался на ногах, и когда двое солдат подняли его, чтобы он вышел на берег, священник сразу же осел на колени, больно стукнувшись; было совершенно очевидно, что, если бы они не поддерживали его за плечи, он мешком повалился бы на дно лодки.
Девочка оставалась рядом со священником и все время старалась хоть как-то помочь. Один из воинов хотел было отшвырнуть ее, но она вцепилась священнику в рубаху, не желая расстаться с ним ни на мгновение. Стоявший на берегу ракх-капитан отдал отрывистую команду, и солдат отстал от Йенсени. С большим трудом Дэмьена вытащили на берег, с большим трудом удержали на коленях, не дав повалиться наземь.
— Эффект снадобья скоро кончится, — пообещал ему ракх.
Йенсени услышала, как у нее за спиной звякнула цепь, и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как священника заковывают в ножные кандалы. Цепь была такой длины, что идти он вполне сможет, а вот пуститься бегом — нет. Неужели они настолько боятся его? Девочка посмотрела на ракха в боевой раскраске и обнаружила, что его поблескивающие зеленые глаза внимательно разглядывают ее саму. Они не боятся священника, сообразила девочка. Совсем не боятся. Просто проявляют осторожность.
— Пошли, — скомандовал ракх, и солдаты поставили Дэмьена на ноги.
Они зашагали по своеобразной дороге — выровненному базальту, покрытому толченым хрусталем, в результате чего получилась черная дорожка, похожая на гаревую и подобно ей поскрипывающая под ногами. По мере того, как они приближались к башням, те, казалось, становились все выше и выше, а самая высокая из них и впрямь уходила под самое небо. Попадут ли они в какую-нибудь из башен, подумала Йенсени. Или их поджидает заточение где-нибудь между башнями? Когда они очутились в тени первой из высоких колонн, Йенсени увидела, что Дэмьен тоже посмотрел вверх — однако не на верхушку башни, а прямо в небо, — и, задрожав, девочка поняла, что он на всякий случай прощается с небом, с луной и со звездами.
Они прошли между двумя хрустальными шпилями и очутились во дворе, пластинчатые стены которого литым золотом засияли в свете фонарей, которые захватили с собой солдаты. Йенсени трудно было рассмотреть, где именно они идут, а Дэмьен то и дело спотыкался; многократно отраженный свет воздвигал наряду с подлинными стенами множество ложных, а пару раз настоящая стена оказывалась в такой глубокой тени, что девочка лишь чудом не натыкалась на нее. Солдаты вроде бы ориентировались здесь хорошо, но, разумеется, они попали сюда не впервые; Йенсени не сомневалась в том, что любой чужак, попав сюда в одиночестве, непременно заблудится и запутается, как муха, увязшая в паутине, и будет не способен пройти и десяти футов, ни обо что не ударившись.
Тем временем они пошли куда-то вниз. Вниз из хрустального мира, вниз под землю, по лестнице, грубые ступени которой были высечены в черной скале. Девочке и самой было трудно спускаться по такой лестнице, и она представляла себе, каково приходится Дэмьену, — в его нынешнем состоянии и в ножных кандалах. Казалось, этот спуск затянулся на целую вечность, и лишь потому, что Йенсени считала настенные фонари, которые зажигал, проходя мимо них, ракх-капитан, она представляла себе, на какую глубину они уже спустились. Она насчитала десять фонарей. Что было равнозначно десяти маршам чудовищной лестницы. Достаточно глубоко, чтобы она и думать забыла о том, чтобы отсюда выбраться.
У подножия лестницы их поджидала большая комната, у ближней стены которой стояло несколько ламп. Ракх зажег их, и во время вынужденной остановки Дэмьен несколько отдышался. По-прежнему ли воздействовало на него зелье или он просто ослаб, простудившись в промокшей одежде и находясь так долго на холоде? Девочка надеялась, что все дело в зелье. А ведь ракх сказал, что его воздействие скоро закончится!
Прямо посреди комнаты, разделяя ее надвое, проходила железная решетка, настолько частая, что даже Йенсени не без труда могла заглянуть сквозь прутья. Внезапно — и с внезапным ужасом — она поняла, что их собираются запереть и оставить здесь. Интересно, надолго ли? Она бы наверняка принялась молить тюремщиков, чтобы они открыли ей это, не понимая на все сто процентов, что они ни за что не скажут. И сейчас ей не оставалось ничего другого, кроме как позволить завести себя сквозь узкую дверцу в темницу. Следом за ней туда же затолкнули Дэмьена. Ручные кандалы с него, правда, сняли. Что ж, хоть это принесло какое-то утешение.
— Его Высочество велели мне извиниться перед вами за характер оказанного приема, — напоследок обратился к Дэмьену ракх. Тяжелая железная дверца захлопнулась, затем ее заперли на замок. Йенсени почувствовала, что ее охватывает паника, надо было только не выказывать этого внешне. — Будучи колдуном, вы понимаете необходимость подобных мер. Мы не можем позволить вам свободный доступ к земной Фэа.
Почти ничего не видящими глазами Дэмьен осмотрелся в темнице. Гладкий пол, грубые каменные стены и практически ничего больше. Он уже собрался было сказать что-нибудь, но дар речи временно оставил его. Наконец Йенсени, разгадав его мысль, обратилась к тюремщикам сама:
— Нам понадобится вода.
Возникла пауза. Долгая пауза. Затем ракх-капитан лениво кивнул:
— Я распоряжусь.
— И еда, — расхрабрилась девочка. — Еда нам понадобится тоже.
Рядовые солдаты, казалось, обомлели от подобной наглости, но капитан остался невозмутим.
— И еда, — согласился он.
— И одеяла. Нам нужны одеяла. И может быть… какая-нибудь одежда. Все равно какая, лишь бы была сухой. Это нужно ему, — умоляюще закончила она.
Зеленые глаза неотрывно смотрели на нее — испытующие, оценивающие, предостерегающие.
— И это все? — холодно спросил ракх.
— Нет. — Умоляющий тон и в то же самое время навязчивость — все это было не по вкусу и самой Йенсени, но, с другой стороны, что еще ей оставалось делать? Сейчас ей надо было действовать за них обоих. — Нам нужно что-нибудь… по нужде, — неуклюже пояснила она. И добавила: — Не хотите же вы, чтобы мы делали это прямо на пол.
Ракх сначала промолчал. Потом на лице у него что-то дрогнуло. Пожалуй, это можно было назвать улыбкой.
— Не хочу, — спокойно подтвердил он. — Мы не хотим, чтобы вы делали это прямо на пол. Я распоряжусь, чтобы что-нибудь принесли.
Он приказал солдатам покинуть помещение. Йенсени показалось, что перспектива выбраться на самый верх, а потом вновь спуститься сюда, не очень их привлекала, однако возразить они не посмели. Когда последний из них вышел, ракх вновь посмотрел на девочку и кивнул на Дэмьена:
— Когда зелье выветрится, можешь сказать ему, что Принц разберется с ним завтра ночью. После того как встретится с другим гостем.
И вот он ушел, оставив их в сыром и холодном подземелье. Дэмьен без сил рухнул на гладкий каменный пол, а девочка присела рядом, отчаянно желая помочь ему и не зная как. Он тяжело и хрипло дышал, лоб у него был на ощупь горячим. Лампы у дальней стены кое-как освещали темницу, и Йенсени могла рассмотреть, как плохо он выглядит.
— Не волнуйся, — прошептала она. Ее маленькая рука, задрожав, погладила священника по волосам — точно так же, как ее саму гладила Хессет. — Мы справимся. Непременно. Обещаю тебе.
Река, петляя и забирая все круче на запад, уверенно пересекала пустыню. Стены ущелья были так высоки, что за ними Йенсени — даже в свете луны — не могла различить верхушки деревьев. А потом Домина — если большая луна, до сих пор сиявшая прямо над головой, действительно была Доминой — начала закатываться, и ее свет затерялся в глубинах пропасти. И стало очень страшно в полной темноте, если не считать больших фонарей, горевших по одному на носу каждой из трех лодок. Йенсени показалось в эти минуты, что за бортом в воде вьются какие-то твари; порой те походили на белые деревья, порой — на каких-то животных, а порой — на Терата. Может быть, это снова те устрашающие чудовища, которых создали Терата? Или они порождены страхом здешних жителей? Таррант объяснил ей однажды, что Фэа впитывает человеческие надежды и страхи и заставляет их жить отдельной жизнью. Означает ли это, что она когда-нибудь увидит отца, заново сотворенного из темного вещества Фэа? Девочка еще плотней прижалась к Дэмьену, испугавшись самой этой мысли. Таррант объяснил, что порождения Фэа питаются людьми, даже если они порой кажутся теми, кого ты любишь. Что за чудовищный факт — твои самые дорогие сны оборачиваются против тебя! Как же ей хотелось вновь очутиться у себя в покоях, где отцовская любовь и порядок, царящие в отцовском доме, защитили бы ото всех ночных кошмаров!
Каноэ монотонно, милю за милей, плыли вдоль стен, становящихся все ниже и ниже. И столь же постепенно русло реки становилось все шире и шире, пока наконец оба берега не потерялись во тьме. Разве что тот, ближе к которому они плыли, слабо поблескивал, как пригоршня драгоценных камней, когда-то высыпанная Таррантом на стол, — только здешние казались белыми, черными и серебряными, а никак не разноцветными. Она посмотрела на Дэмьена, чтобы проверить, видит ли и он эту красоту, но священник смотрел во тьму незрячими глазами, чело его избороздили морщины глубокой сосредоточенности.
— С вами все в порядке? — прошептала она.
Она произнесла это как можно тише, чтобы солдаты не услышали ее слов. На мгновение глаза священника повернулись в ее сторону, а затем приобрели прежний — незрячий — вид. Вроде бы ему хотелось заговорить, но какое-то время у него ничего не получалось.
— Не могу думать, — выдохнул он наконец. Было ясно, что и эти слова дались ему с превеликим трудом. — Зелье…
Но тут силы оставили его — или, возможно, даже эти слова оказались для него чрезмерной нагрузкой, потому что он вновь привалился к кожуху мотора и закрыл глаза. В холодной ночи его била дрожь.
— Все будет хорошо, — повторила она. Повторила его собственные слова, понадеявшись тем самым его утешить. — Мы пробьемся и через это.
«У тебя иссякли силы, значит, мне придется быть сильной за нас обоих», — подумала она.
Ее мучили голод и жажда, но приходилось волей-неволей терпеть. Солдаты забрали пожитки Дэмьена, среди которых находились и съестные припасы. Воду можно было зачерпнуть из реки — она вполне могла бы до нее дотянуться, но ей было страшно, что, если она выпьет, ей захочется по малой нужде. А это было бы бесконечно унизительно. До сих пор ей удавалось забежать за кустик или за камень, но в лодке-то ни кустов, ни камней, а солдаты наверняка разозлились бы, справь она нужду прямо в лодке. А как, интересно, с этим справляются они сами?
— Воды, — прошептал священник, и девочка, едва не свалившись при этом за борт, зачерпнула в сложенные ладони воду и поднесла ему к губам. Он отпил немного, затем кивком велел ей выплеснуть остальное. Судя по всему, ему тоже не хотелось перенапрягать мочевой пузырь.
И вот все три лодки развернулись, причем проделали этот маневр чрезвычайно четко. Они вплыли в пещеру по узкому протоку, сама река осталась позади. В свете фонарей Йенсени увидела кристаллические своды на высоте всего в какие-то десять футов у них над головами; любой из мужчин, встав и подняв руку, мог бы дотянуться до потолка. Девочка подумала о том, что произойдет, если в реке поднимется вода. Быть может, после сильного дождя этот проток и вовсе становится несудоходным.
Через какое-то время пещера кончилась. На смену сводам пришла полная тьма, а на смену тьме — звездное небо. Они плыли по озеру, воды которого были настолько черны, что практически сливались со столь же черными берегами. А прямо перед ними…
Они выросли на берегу внезапно, во всем своем великолепии, залитые лунными лучами и отражающие их великим множеством зеркальных поверхностей. Высокие хрустальные башни, достающие, казалось, до небес, шпили которых сияли в свете Домины особенно ослепительно. Некоторые из них были широки и массивны, как городские здания, другие представляли собой стройные вертикальные конструкции, слабо фосфоресцирующие, третьи торчали под самыми разнообразными углами к своим вертикальным и приземистым собратьям. Но везде — россыпи хрустального блеска, напоминающие россыпи алмазов; эти россыпи примыкали к зеркальным поверхностям или же заполняли собой пространство между двумя соседними башнями. Кое-где башни были надломлены каким-нибудь стихийным бедствием, и крошечные кристаллы скапливались в надломах, как кровь — в ранах. Хаос блеска, остроконечности, кромешно-черных граней, то вспыхивающих ярким светом, то вновь погружающихся во мрак, по мере того как лодки приближались к берегу; царство живого хрусталя — столь сложно организованное, столь взаимосвязанное и взаимопереплетенное, что ни на одной отдельно взятой форме сосредоточиться невозможно, ни одну отдельно взятую линию нельзя проследить до конца. При взгляде на все это хаотическое великолепие у Йенсени закружилась голова и перехватило дыхание, потом она почувствовала испуг и наконец отвернулась.
— Страна ракхов, — прошептал священник.
И больше не сказал ничего. Вот оно, значит, как. Страна ракхов. Йенсени пожалела, что он слишком мало рассказывал о плане своего путешествия, так что сейчас она не вполне поняла, в чем тут смысл.
К востоку от них, над самым краем горизонта, уже забрезжило утро. Холодные искры заплясали по уступам остроконечных башен там, куда упали первые лучи зари, а одна зеркальная поверхность, очевидно обустроенная именно с таким расчетом, запламенела в рассветных лучах настолько яркой синевой, что стало больно глазам. Йенсени невольно подумала о том, как же этот город будет выглядеть в свете полуденного солнца. И тут же подумала о том, доживут ли они с Дэмьеном до полудня.
Лодки причалили к берегу. Было совершенно ясно, что и берег — или, вернее, пляж, — и само озеро были подвергнуты основательному рукотворному вмешательству; дикое сочетание застывшей лавы и кристаллических пород, характерное для здешних мест, едва ли обеспечило бы надежную природную гавань. Рядом, обратила внимание Йенсени, были причалены и другие лодки — как точно такие же каноэ, как те, на которых они прибыли, так и суда куда больших размеров и заметно более сложной конструкции. Хотя все они были очень низкими — потому, решила Йенсени, что сюда можно попасть только через заполненную водой пещеру.
Прибыв домой, солдаты быстро вышли на берег и заняли позиции, необходимые для того, чтобы конвоировать пленников. Хотя это и было явно лишней предосторожностью. Дэмьен и без того едва держался на ногах, и когда двое солдат подняли его, чтобы он вышел на берег, священник сразу же осел на колени, больно стукнувшись; было совершенно очевидно, что, если бы они не поддерживали его за плечи, он мешком повалился бы на дно лодки.
Девочка оставалась рядом со священником и все время старалась хоть как-то помочь. Один из воинов хотел было отшвырнуть ее, но она вцепилась священнику в рубаху, не желая расстаться с ним ни на мгновение. Стоявший на берегу ракх-капитан отдал отрывистую команду, и солдат отстал от Йенсени. С большим трудом Дэмьена вытащили на берег, с большим трудом удержали на коленях, не дав повалиться наземь.
— Эффект снадобья скоро кончится, — пообещал ему ракх.
Йенсени услышала, как у нее за спиной звякнула цепь, и обернулась как раз вовремя, чтобы увидеть, как священника заковывают в ножные кандалы. Цепь была такой длины, что идти он вполне сможет, а вот пуститься бегом — нет. Неужели они настолько боятся его? Девочка посмотрела на ракха в боевой раскраске и обнаружила, что его поблескивающие зеленые глаза внимательно разглядывают ее саму. Они не боятся священника, сообразила девочка. Совсем не боятся. Просто проявляют осторожность.
— Пошли, — скомандовал ракх, и солдаты поставили Дэмьена на ноги.
Они зашагали по своеобразной дороге — выровненному базальту, покрытому толченым хрусталем, в результате чего получилась черная дорожка, похожая на гаревую и подобно ей поскрипывающая под ногами. По мере того, как они приближались к башням, те, казалось, становились все выше и выше, а самая высокая из них и впрямь уходила под самое небо. Попадут ли они в какую-нибудь из башен, подумала Йенсени. Или их поджидает заточение где-нибудь между башнями? Когда они очутились в тени первой из высоких колонн, Йенсени увидела, что Дэмьен тоже посмотрел вверх — однако не на верхушку башни, а прямо в небо, — и, задрожав, девочка поняла, что он на всякий случай прощается с небом, с луной и со звездами.
Они прошли между двумя хрустальными шпилями и очутились во дворе, пластинчатые стены которого литым золотом засияли в свете фонарей, которые захватили с собой солдаты. Йенсени трудно было рассмотреть, где именно они идут, а Дэмьен то и дело спотыкался; многократно отраженный свет воздвигал наряду с подлинными стенами множество ложных, а пару раз настоящая стена оказывалась в такой глубокой тени, что девочка лишь чудом не натыкалась на нее. Солдаты вроде бы ориентировались здесь хорошо, но, разумеется, они попали сюда не впервые; Йенсени не сомневалась в том, что любой чужак, попав сюда в одиночестве, непременно заблудится и запутается, как муха, увязшая в паутине, и будет не способен пройти и десяти футов, ни обо что не ударившись.
Тем временем они пошли куда-то вниз. Вниз из хрустального мира, вниз под землю, по лестнице, грубые ступени которой были высечены в черной скале. Девочке и самой было трудно спускаться по такой лестнице, и она представляла себе, каково приходится Дэмьену, — в его нынешнем состоянии и в ножных кандалах. Казалось, этот спуск затянулся на целую вечность, и лишь потому, что Йенсени считала настенные фонари, которые зажигал, проходя мимо них, ракх-капитан, она представляла себе, на какую глубину они уже спустились. Она насчитала десять фонарей. Что было равнозначно десяти маршам чудовищной лестницы. Достаточно глубоко, чтобы она и думать забыла о том, чтобы отсюда выбраться.
У подножия лестницы их поджидала большая комната, у ближней стены которой стояло несколько ламп. Ракх зажег их, и во время вынужденной остановки Дэмьен несколько отдышался. По-прежнему ли воздействовало на него зелье или он просто ослаб, простудившись в промокшей одежде и находясь так долго на холоде? Девочка надеялась, что все дело в зелье. А ведь ракх сказал, что его воздействие скоро закончится!
Прямо посреди комнаты, разделяя ее надвое, проходила железная решетка, настолько частая, что даже Йенсени не без труда могла заглянуть сквозь прутья. Внезапно — и с внезапным ужасом — она поняла, что их собираются запереть и оставить здесь. Интересно, надолго ли? Она бы наверняка принялась молить тюремщиков, чтобы они открыли ей это, не понимая на все сто процентов, что они ни за что не скажут. И сейчас ей не оставалось ничего другого, кроме как позволить завести себя сквозь узкую дверцу в темницу. Следом за ней туда же затолкнули Дэмьена. Ручные кандалы с него, правда, сняли. Что ж, хоть это принесло какое-то утешение.
— Его Высочество велели мне извиниться перед вами за характер оказанного приема, — напоследок обратился к Дэмьену ракх. Тяжелая железная дверца захлопнулась, затем ее заперли на замок. Йенсени почувствовала, что ее охватывает паника, надо было только не выказывать этого внешне. — Будучи колдуном, вы понимаете необходимость подобных мер. Мы не можем позволить вам свободный доступ к земной Фэа.
Почти ничего не видящими глазами Дэмьен осмотрелся в темнице. Гладкий пол, грубые каменные стены и практически ничего больше. Он уже собрался было сказать что-нибудь, но дар речи временно оставил его. Наконец Йенсени, разгадав его мысль, обратилась к тюремщикам сама:
— Нам понадобится вода.
Возникла пауза. Долгая пауза. Затем ракх-капитан лениво кивнул:
— Я распоряжусь.
— И еда, — расхрабрилась девочка. — Еда нам понадобится тоже.
Рядовые солдаты, казалось, обомлели от подобной наглости, но капитан остался невозмутим.
— И еда, — согласился он.
— И одеяла. Нам нужны одеяла. И может быть… какая-нибудь одежда. Все равно какая, лишь бы была сухой. Это нужно ему, — умоляюще закончила она.
Зеленые глаза неотрывно смотрели на нее — испытующие, оценивающие, предостерегающие.
— И это все? — холодно спросил ракх.
— Нет. — Умоляющий тон и в то же самое время навязчивость — все это было не по вкусу и самой Йенсени, но, с другой стороны, что еще ей оставалось делать? Сейчас ей надо было действовать за них обоих. — Нам нужно что-нибудь… по нужде, — неуклюже пояснила она. И добавила: — Не хотите же вы, чтобы мы делали это прямо на пол.
Ракх сначала промолчал. Потом на лице у него что-то дрогнуло. Пожалуй, это можно было назвать улыбкой.
— Не хочу, — спокойно подтвердил он. — Мы не хотим, чтобы вы делали это прямо на пол. Я распоряжусь, чтобы что-нибудь принесли.
Он приказал солдатам покинуть помещение. Йенсени показалось, что перспектива выбраться на самый верх, а потом вновь спуститься сюда, не очень их привлекала, однако возразить они не посмели. Когда последний из них вышел, ракх вновь посмотрел на девочку и кивнул на Дэмьена:
— Когда зелье выветрится, можешь сказать ему, что Принц разберется с ним завтра ночью. После того как встретится с другим гостем.
И вот он ушел, оставив их в сыром и холодном подземелье. Дэмьен без сил рухнул на гладкий каменный пол, а девочка присела рядом, отчаянно желая помочь ему и не зная как. Он тяжело и хрипло дышал, лоб у него был на ощупь горячим. Лампы у дальней стены кое-как освещали темницу, и Йенсени могла рассмотреть, как плохо он выглядит.
— Не волнуйся, — прошептала она. Ее маленькая рука, задрожав, погладила священника по волосам — точно так же, как ее саму гладила Хессет. — Мы справимся. Непременно. Обещаю тебе.
15
Закат. Полосы красного света мелькают между хрустальными шпилями, пурпурные облака, подобно порождениям Фэа, скользят вдоль стеклянных стен; и по мере того, как темнеет, звезды тысячекратно загораются на всех зеркальных гранях. Свет Коры, лишь наполовину скрытой за дальними горами, добавляет свою порцию золотого сияния, преломляющегося в стеклах и призмах, как если бы разом зажгли тысячу хрустальных свечей. И все это с каждым новым мгновением меняется. Тьма наступает там, где только что все сверкало. Кроваво-красное сияние вспыхивает там, где только что царила тьма. Небесный свет отражается, преломляется, делится, фильтруется. Симфония огня, постепенно замирающая в раскрывающихся объятиях ночи.
Таррант долгое время любовался этим великолепием, хотя от солнечного блеска у него разболелись глаза. Странно, что даже после заката это оказывает на него такое воздействие. Должно быть, здешний хрусталь обладает какими-то особыми свойствами, позволяющими солнечному Фэа сохраняться в нем еще долго после того, как источник света исчез. Очень интересно. Сам Таррант никогда не экспериментировал с хрусталем, предпочитая использовать в качестве сберегающих емкостей лед, серебро и хорошо закаленную сталь, но знавал он и истинных хрусталепоклонников. Даже первопоселенцы на планете Эрна использовали обломки хрусталя для выработки какой-то энергии… по крайней мере, так рассказывают. Хотя, конечно, кто может сказать наверняка?
Когда последнее золото потускнело и исчезло, когда хрустальным башням нечего стало отражать, кроме звезд и единственной повисшей в небе луны, Владетель Меренты отправился в сторону цитадели. Хотя он не мог ориентироваться ни по каким указателям и не было слуг, способных проводить его, он без малейшего труда прошел сквозь лес ложных стен и мозаичных иллюзий, посреди которых затерялся вход во дворец Принца. Он ориентировался на свет земной Фэа, а эта сила не реагирует на мнимости, поэтому ложные стены казались ему не более чем призраками, что же касается колонн и шпилей, которые могли бы в иной ситуации привлечь к себе его внимание, то он отмахивался от них как от какого-нибудь нелепого демоненка. В какой-то миг он решил было Изгнать их — из чистого любопытства и ради тренировки, — но затем счел подобное нарушение этикета неподобающим для почетного гостя, каковым он здесь и являлся.
Цитадель охраняли стражи, но они без единого звука пропустили Тарранта. Имелись здесь и слуги — и, возможно, они выполнили бы его повеления, буде такие возникли бы, но он предпочел вместо этого выставить вокруг себя Отвлечение, чтобы никто даже не заметил, как он идет. В хрустальных залах звучали голоса, разносясь по устроенным наподобие лабиринта коридорам, время от времени раздавался человеческий смех, но никаких людей он здесь так и не увидел. В соответствии с его собственным пожеланием или с волей Принца (или и то и другое сразу), но иллюзорные стены весьма эффективно изолировали Тарранта ото всех обитателей этой странной цитадели.
Вот так, в полном одиночестве и без объявления о собственном приходе, Таррант в конце концов добрался до помещения, которое согласно его предположению было залом для аудиенций. Огромный, богато убранный, он искрился и сверкал иллюзиями и мнимостями в их вечно изменчивой череде; пока он шел вдоль стен, перед ним то вырастали, то вновь исчезали призрачные колонны. Пол был устлан коврами — и это, пожалуй, было единственной реальностью в мире мнимостей; поглядев на ближайший ковер, Таррант увидел, что он расшит золотом, серебром и десятком других драгоценных металлов, опыленных алмазной крошкой. А может быть, то, что показалось ему алмазной крошкой, было на самом деле хрусталем, структура которого оказалась специально перестроена с таким расчетом, чтобы по нему мог ходить человек. Но когда он поставил ногу на край ковра, все иллюзии разом исчезли и он смог воспринять зал таким, каков он был на самом деле: с мебелью темного дерева, инкрустированной золотыми и слоновой кости медальонами, с обивкой, отороченной золотою же бахромой. Шелковые подушки цвета заката. Златотканая скатерть на столе, кубки полированного серебра на скатерти.
И двое за столом.
Один из них — ракх, хотя и не похожий ни на одного из ракхов, которых Тарранту доводилось видеть ранее. Судя по форме и манере держаться, офицер лейб-гвардии, и Таррант решил не обращать на него внимания. Второй — человек, и человек, знакомый самому Тарранту. Он выглядел сейчас старше, чем в собственном Послании, но, возможно, разница объяснялась искажениями потоков Фэа; даже посвященному трудно передать свой точный образ на значительное расстояние.
— Владетель Меренты! — Таррант обратил внимание на то, что глаза у Принца голубые и холодные, выражение настороженное, но вовсе не враждебное. — Какая редкая честь принять такого гостя! Ваша слава долетела до нас раньше вас самих.
Таррант обозначил легкий поклон, демонстрируя и учтивость, и настороженность. Прекрасно понимая, что малейший его жест интерпретируют в ту или другую сторону, каждое движение лица оценивают и изучают.
— Это и для меня, Ваше Высочество, великая честь.
— Сожалею, что ваше путешествие не оказалось настолько приятным, насколько могло бы. — Принц подошел к столу, усыпанные перстнями пальцы обхватили ножку бокала. — Могу ли я предложить вам бокал вина после столь долгой и трудной дороги?
И он протянул бокал Тарранту.
Тот подошел уже достаточно близко, чтобы почувствовать аромат, струящийся из бокала, и с благодарностью принял его. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и хотя колдун не слишком крупного формата наверняка использовал бы этот контакт, чтобы заручиться информацией о подлинных намерениях противника, прикосновение Принца оказалось в высшей степени нейтральным. Как и прикосновение самого Тарранта, разумеется. Они оба вели себя с чрезвычайной осмотрительностью.
Таррант поднес бокал к губам и вдохнул букет вина. Сладкий, свежий и теплый; неужели вино здесь подают в подогретом виде? Он сделал ритуальный пробный глоток, почувствовал страшный голод и преодолел его, а затем оставил кубок практически нетронутым. Сохраняя внешнее спокойствие, более того, напускное безразличие.
— Не понравилось? — едва заметно улыбнувшись, поинтересовался Неумирающий Принц.
Таррант с деланной небрежностью пожал плечами:
— Пить человеческую кровь для меня не удовольствие, а естественная потребность. Даже необходимость. Но благодарю вас за то, что вы об этом позаботились.
— Мне показалось, что после дней, проведенных в моей пустыне, вы должны проголодаться. Но, разумеется, мне вы в этом ни за что не признаетесь. Даже если будете умирать с голоду, не так ли?
— А вы бы признались, окажись вы у меня в гостях?
— Вряд ли. — Принц хмыкнул. — Мы с вами похожи друг на друга, не правда ли? Если мы научимся доверять друг другу настолько, чтобы затеять что-нибудь вдвоем, то союз окажется более чем удивительным.
— Должен признаться, что такая возможность интригует и меня самого.
— А обещание обожествления, а? Хорошенькое вознаграждение за самую заурядную измену!
— Если вы находите ее столь заурядной, — спокойно возразил Охотник, — то, возможно, вы понимаете меня не так хорошо, как вам кажется.
Голубые глаза холодно сверкнули.
— Вам известно, что священника и девочку я взял в заложники?
Таррант пожал плечами.
— Или вы хотите сказать, что их судьба вам безразлична?
— Вы знаете, почему я здесь. И вы знаете, что мне нужно.
Принц помолчал. Потом равнодушно произнес:
— Вам нужен Калеста.
— Калеста.
Лицо Принца напряглось.
— Калеста служит мне верой и правдой долгие годы. Он помог мне создать это королевство и оказал содействие в разработке плана вторжения в земли, принадлежащие Истинной Церкви…
— Вторжения, сопряженного со смертью в мучениях нескольких сотен человек.
— А это вас волнует?
— Я презираю бессмысленную жестокость.
— Йезу отличаются от остальных демонов. Лучше всего они сотрудничают с тобою, когда ты держишь их на длинном поводке. Да и имею ли я право осуждать его методы, если с их помощью он добивается для меня таких выгод? Точно так же имеете ли вы право осуждать их?
— Следовательно, вы собираетесь взять его под защиту?
— Я собираюсь принять вас в качестве почетного гостя. Погостите в моих владениях, посмотрите собственными глазами, какую роль он играет в происходящем. И, полагаю, ваше отношение к нему после этого переменится.
— А если не переменится?
Принц пристально посмотрел на Охотника:
— Согласно поговорке: что ни час, то новый Йезу родился. А такие люди, как вы… один раз в сто лет. Если уж на то пошло, я сделал свой выбор, пригласив вас сюда. — Повернувшись к ракху, он распорядился: — Пойди приведи ее.
С армейской исполнительностью тот поклонился и вышел. Дверь была где-то за спиной у Принца, но Таррант даже не успел заметить ее: только что ракх был здесь, и вот он уже исчез, как будто провалившись куда-нибудь в другое измерение.
Таррант долгое время любовался этим великолепием, хотя от солнечного блеска у него разболелись глаза. Странно, что даже после заката это оказывает на него такое воздействие. Должно быть, здешний хрусталь обладает какими-то особыми свойствами, позволяющими солнечному Фэа сохраняться в нем еще долго после того, как источник света исчез. Очень интересно. Сам Таррант никогда не экспериментировал с хрусталем, предпочитая использовать в качестве сберегающих емкостей лед, серебро и хорошо закаленную сталь, но знавал он и истинных хрусталепоклонников. Даже первопоселенцы на планете Эрна использовали обломки хрусталя для выработки какой-то энергии… по крайней мере, так рассказывают. Хотя, конечно, кто может сказать наверняка?
Когда последнее золото потускнело и исчезло, когда хрустальным башням нечего стало отражать, кроме звезд и единственной повисшей в небе луны, Владетель Меренты отправился в сторону цитадели. Хотя он не мог ориентироваться ни по каким указателям и не было слуг, способных проводить его, он без малейшего труда прошел сквозь лес ложных стен и мозаичных иллюзий, посреди которых затерялся вход во дворец Принца. Он ориентировался на свет земной Фэа, а эта сила не реагирует на мнимости, поэтому ложные стены казались ему не более чем призраками, что же касается колонн и шпилей, которые могли бы в иной ситуации привлечь к себе его внимание, то он отмахивался от них как от какого-нибудь нелепого демоненка. В какой-то миг он решил было Изгнать их — из чистого любопытства и ради тренировки, — но затем счел подобное нарушение этикета неподобающим для почетного гостя, каковым он здесь и являлся.
Цитадель охраняли стражи, но они без единого звука пропустили Тарранта. Имелись здесь и слуги — и, возможно, они выполнили бы его повеления, буде такие возникли бы, но он предпочел вместо этого выставить вокруг себя Отвлечение, чтобы никто даже не заметил, как он идет. В хрустальных залах звучали голоса, разносясь по устроенным наподобие лабиринта коридорам, время от времени раздавался человеческий смех, но никаких людей он здесь так и не увидел. В соответствии с его собственным пожеланием или с волей Принца (или и то и другое сразу), но иллюзорные стены весьма эффективно изолировали Тарранта ото всех обитателей этой странной цитадели.
Вот так, в полном одиночестве и без объявления о собственном приходе, Таррант в конце концов добрался до помещения, которое согласно его предположению было залом для аудиенций. Огромный, богато убранный, он искрился и сверкал иллюзиями и мнимостями в их вечно изменчивой череде; пока он шел вдоль стен, перед ним то вырастали, то вновь исчезали призрачные колонны. Пол был устлан коврами — и это, пожалуй, было единственной реальностью в мире мнимостей; поглядев на ближайший ковер, Таррант увидел, что он расшит золотом, серебром и десятком других драгоценных металлов, опыленных алмазной крошкой. А может быть, то, что показалось ему алмазной крошкой, было на самом деле хрусталем, структура которого оказалась специально перестроена с таким расчетом, чтобы по нему мог ходить человек. Но когда он поставил ногу на край ковра, все иллюзии разом исчезли и он смог воспринять зал таким, каков он был на самом деле: с мебелью темного дерева, инкрустированной золотыми и слоновой кости медальонами, с обивкой, отороченной золотою же бахромой. Шелковые подушки цвета заката. Златотканая скатерть на столе, кубки полированного серебра на скатерти.
И двое за столом.
Один из них — ракх, хотя и не похожий ни на одного из ракхов, которых Тарранту доводилось видеть ранее. Судя по форме и манере держаться, офицер лейб-гвардии, и Таррант решил не обращать на него внимания. Второй — человек, и человек, знакомый самому Тарранту. Он выглядел сейчас старше, чем в собственном Послании, но, возможно, разница объяснялась искажениями потоков Фэа; даже посвященному трудно передать свой точный образ на значительное расстояние.
— Владетель Меренты! — Таррант обратил внимание на то, что глаза у Принца голубые и холодные, выражение настороженное, но вовсе не враждебное. — Какая редкая честь принять такого гостя! Ваша слава долетела до нас раньше вас самих.
Таррант обозначил легкий поклон, демонстрируя и учтивость, и настороженность. Прекрасно понимая, что малейший его жест интерпретируют в ту или другую сторону, каждое движение лица оценивают и изучают.
— Это и для меня, Ваше Высочество, великая честь.
— Сожалею, что ваше путешествие не оказалось настолько приятным, насколько могло бы. — Принц подошел к столу, усыпанные перстнями пальцы обхватили ножку бокала. — Могу ли я предложить вам бокал вина после столь долгой и трудной дороги?
И он протянул бокал Тарранту.
Тот подошел уже достаточно близко, чтобы почувствовать аромат, струящийся из бокала, и с благодарностью принял его. На мгновение их пальцы соприкоснулись, и хотя колдун не слишком крупного формата наверняка использовал бы этот контакт, чтобы заручиться информацией о подлинных намерениях противника, прикосновение Принца оказалось в высшей степени нейтральным. Как и прикосновение самого Тарранта, разумеется. Они оба вели себя с чрезвычайной осмотрительностью.
Таррант поднес бокал к губам и вдохнул букет вина. Сладкий, свежий и теплый; неужели вино здесь подают в подогретом виде? Он сделал ритуальный пробный глоток, почувствовал страшный голод и преодолел его, а затем оставил кубок практически нетронутым. Сохраняя внешнее спокойствие, более того, напускное безразличие.
— Не понравилось? — едва заметно улыбнувшись, поинтересовался Неумирающий Принц.
Таррант с деланной небрежностью пожал плечами:
— Пить человеческую кровь для меня не удовольствие, а естественная потребность. Даже необходимость. Но благодарю вас за то, что вы об этом позаботились.
— Мне показалось, что после дней, проведенных в моей пустыне, вы должны проголодаться. Но, разумеется, мне вы в этом ни за что не признаетесь. Даже если будете умирать с голоду, не так ли?
— А вы бы признались, окажись вы у меня в гостях?
— Вряд ли. — Принц хмыкнул. — Мы с вами похожи друг на друга, не правда ли? Если мы научимся доверять друг другу настолько, чтобы затеять что-нибудь вдвоем, то союз окажется более чем удивительным.
— Должен признаться, что такая возможность интригует и меня самого.
— А обещание обожествления, а? Хорошенькое вознаграждение за самую заурядную измену!
— Если вы находите ее столь заурядной, — спокойно возразил Охотник, — то, возможно, вы понимаете меня не так хорошо, как вам кажется.
Голубые глаза холодно сверкнули.
— Вам известно, что священника и девочку я взял в заложники?
Таррант пожал плечами.
— Или вы хотите сказать, что их судьба вам безразлична?
— Вы знаете, почему я здесь. И вы знаете, что мне нужно.
Принц помолчал. Потом равнодушно произнес:
— Вам нужен Калеста.
— Калеста.
Лицо Принца напряглось.
— Калеста служит мне верой и правдой долгие годы. Он помог мне создать это королевство и оказал содействие в разработке плана вторжения в земли, принадлежащие Истинной Церкви…
— Вторжения, сопряженного со смертью в мучениях нескольких сотен человек.
— А это вас волнует?
— Я презираю бессмысленную жестокость.
— Йезу отличаются от остальных демонов. Лучше всего они сотрудничают с тобою, когда ты держишь их на длинном поводке. Да и имею ли я право осуждать его методы, если с их помощью он добивается для меня таких выгод? Точно так же имеете ли вы право осуждать их?
— Следовательно, вы собираетесь взять его под защиту?
— Я собираюсь принять вас в качестве почетного гостя. Погостите в моих владениях, посмотрите собственными глазами, какую роль он играет в происходящем. И, полагаю, ваше отношение к нему после этого переменится.
— А если не переменится?
Принц пристально посмотрел на Охотника:
— Согласно поговорке: что ни час, то новый Йезу родился. А такие люди, как вы… один раз в сто лет. Если уж на то пошло, я сделал свой выбор, пригласив вас сюда. — Повернувшись к ракху, он распорядился: — Пойди приведи ее.
С армейской исполнительностью тот поклонился и вышел. Дверь была где-то за спиной у Принца, но Таррант даже не успел заметить ее: только что ракх был здесь, и вот он уже исчез, как будто провалившись куда-нибудь в другое измерение.