бескорыстно. Так уж случилось... И если есть в этой истории чья-то
вина, то вина, бесспорно, моя.
...В тот вечер, когда я пришла впервые в мореходку на танцы, они
оба увидели меня, разыскали мою подругу Ольгу и упросили ее
представить их мне. Первым пригласил меня Решевский, он опередил
Олега, и тот стоял, насупившись, злился, и только, встречаясь со мной
глазами, натянуто улыбался.
Они провожали меня вдвоем. А когда вернулись в училище, Олег
потребовал, чтоб Стас ко мне больше не совался. Решевский заспорил, но
Волков не отступал, и Стас дался. Потом он говорил, как клял себя за
это, да было поздно...
На танцы в училище я больше не ходила и совсем забыла про этих
парней.
Наступил день моего рождения, но надвигалась и защита диплома. Мы
с Ольгой праздник решили отметить скромно: она, жених ее Петя и я.
Петя задержался, мы сидели вдвоем за накрытым столом, и тогда
пришел Волков.
Ему открыла Ольга и провела в комнату.
- Здравствуйте, - сказал Олег. - Пришел поздравить...
До сих пор не ведаю, как он узнал об этом.
Тогда мы и зажгли свечи, их принес Волков, по числу прожитых мною
лет.
Потом Волков сказал:
- Кончаю училище, девочки. Надо женою обзаводиться...
Ольга засмеялась:
- Чего-чего, а невест у нас в институте... Хоть завтра подберем.
- Нет, - сказал Волков, - уж если жениться, то на одной из вас.
Я спросила:
- А нельзя ли сразу на обеих?
Но Олег даже не посмотрел в мою сторону. Он достал из кармана
коробок со спичками и вытащил из него две штуки.
- Испытаем судьбу, - сказал Волков, - пусть жребий решит, кто из
вас будет моей женой.
С этими словами он спрятал руки со спичками под стол.
Ольга рассмеялась. Было смешно и мне, и только непонятный холодок
возник в груди, но быстро исчез.
- Которая вытащит спичку без головки - та и будет моей женой, -
сказал Волков и протянул кончики зажатых между пальцами спичек мне.
Я вытянула спичку без головки. Волков вскочил, позади упал стул,
Ольга захлопала в ладоши, а я...
Уже на второй день после свадьбы он рассказал мне, как обломил
обе спички и потому сам определил решение "судьбы".
- Делаю вам официальное предложение, - сказал Олег. - Свадьба
через полтора месяца, после "госов". Все детали предлагаю обговорить
наедине.
Тут Ольга надулась, но пришел Петя. О предложении Волкова не
вспоминали.
Он сам об этом напомнил.
- Вы слишком торопитесь, Олег. Нельзя же так, право...
- Хорошо. Я подожду. До завтра.
И завтра он действительно пришел. Стал снова меня уговаривать. Я
молчала, а он говорил, говорил, и слова его словно обволакивали,
дурманили голову... Никогда он больше не был таким красноречивым...
А ведь Волков мне совсем не нравился, правда, потом я, кажется,
даже любила его...
Потом, тогда... И все это в сочетании со словом "любовь", в
сочетании с личностью моего бывшего мужа, обнимающего меня сейчас на
правах всего лишь партнера по танцам...
А как я думаю о нем сейчас?
...Не могу сказать, что чувства никакого к Волкову у меня не
осталось. Да, в тот день, когда начинался последний рейс, я поняла,
что больше не люблю Олега. А может быть, и не любила вовсе... Кто
сумеет обозначить критерии любви?.. Немало было попыток, но общее
определение этого чувства осталось за пределами человеческих
возможностей.
Волков ушел в море, и я готовилась сказать ему все, когда он
вернется.
Нет, о Станиславе не могло быть и речи. Мне хотелось попросту
остаться одной и все переосмыслить, поглядев на нашу жизнь со стороны.
Но Волков вернулся иначе.
А потом я обязана была ждать его оттуда. Он продолжал быть моим
мужем и отцом моей дочери тоже. Я приготовилась ждать и не сумела
дождаться...
Разумом все оправдаешь... Ждать восемь лет, чтобы встретить у
тюремных ворот нелюбимого человека? Разумом все приемлешь, он
пересиливает, когда сердце уже замолчало. Только вот совесть человеку
трудно убить. Ведь я оставалась для Волкова очень близким и родным
существом, он верил мне, и вера эта поддерживала в нем волю...
"Казнись, казнись, милая, - подумала я, - заслужила, подружка...
Волкову потяжелее было... И подумай над тем, как будешь относиться к
нему теперь, ведь все равно не чужой он тебе человек".
Никому не говорила о том, что мучало меня все годы нашей жизни с
Олегом. Да никто бы этого и не понял.
Нет, не приняли бы моего смятения, осудили бы единогласно.
Пыталась намекнуть Олегу, но он намека не понял, а разъяснить ему не
решилась.
Уж очень он был неуязвимым, и часто мне казалось, будто может
Олег вполне обойтись и без меня.
Уже без него, перечитывая Льва Толстого, нашла такие слова:
"...Несмотря на все его старания быть постоянно наравне со мной,
я чувствовала, что за тем, что я понимала в нем, оставался еще целый
чужой мир, в который он не считал нужным впускать меня, и это-то
сильнее всего поддерживало во мне уважение и притягивало к нему".
Эти слова объяснили мне многое из того, что было раньше
непонятно. Да, у Олега был свой мир, большой и, видимо, интересный, у
него было море, которого я не знала, и оно заслоняло меня.
Этот мир был чужим для меня, он отнимал мужа, а мне Олег был
нужен. Мне хотелось опекать Волкова, заботиться о нем, нянчиться
наконец, что ли... Но он был слишком сильным, чтобы позволить мне это,
а я не могла примириться со второй ролью в семье.
Пока мы были вдвоем, это ощущение становилось все тягостнее и
тягостнее. Он уходил в рейс, а я оставалась одна. Знаю, что есть и
такие жены, которые не дождутся, когда корабли их мужей отдадут
швартовы.
Нет, я ждала его с моря. А ожидание - тягостное состояние для
человека. Считаешь дни, недели, потом снова дни и даже часы. Ждешь
радиограммы или письма с плавбазой, тщетно до самого утра призывая
сон. Потом короткий мир жизни вместе, и снова голос мужа: "Отдать
швартовы!" - и снова ожидание.
Дочка все изменила, и останься она жить, кто знает, может быть,
стала бы я примерной женой моряка, нашла бы счастье в детях, в
домашнем очаге. Но не дано мне было этого счастья...
Нельзя, чтоб муж все время уходил из дому. В море, в пустыню, в
тайгу - все равно куда; нельзя, чтоб жизнь прошла в разлуках, не
заполненных ничем, кроме ожидания.
Я хотела рожать детей, кормить их грудью, стирать пеленки и
готовить мужу обед, каждый день готовить, а не раз в полгода, когда он
возвращается с моря. "Отсталая баба, обывательница", - скажете. Ну и
пусть!
...Когда появилась дочка, я перенесла на нее все то, в чем не
нуждался, как мне казалось, Волков. Теперь, после встречи на нашей
улице, я засомневалась в своей правоте. Но сделанного не исправишь.
Это могла бы сделать Светка. Наша жизнь с ее рождением стала
иной. Пусть Олег по-прежнему уходил в море, пусть... Теперь я ждала
его не одна, со мной оставалась частица моего и его "я", и так было
легче.
...В любви каждой женщины есть что-то материнское. Но Олегу опека
была не нужна. А Станислав был слабее его. Об этом я знала давно и
знала, что он любит меня. Решевский молчал, и только глаза его
выдавали...
- О чем ты думаешь, Галка? - спросил вдруг Олег. - Если
что-нибудь по части угрызений, то совершенно напрасно: я освободил
тебя тем письмом.
Хотелось ответить ему резкостью, но нужные слова не приходили, и
я промолчала, лишь неопределенно повела плечом.
Когда его осудили, ко мне вышел адвокат и сказал, что муж
отказывается подавать кассационную жалобу в вышестоящую судебную
инстанцию.
- Просит свидания с вами. Уговорите его. Дело-то сложное. У нас
есть кое-какие шансы.
Волкова привели в комнату для свиданий. Он сел, поднял голову,
силился мне улыбнуться, но улыбка вышла кривая, скорее гримаса.
Выглядел Олег подавленным, но казался таким лишь мгновенье. Оно
прошло, и передо мной сидел тот же подтянутый и невозмутимый Волков.
Он заговорил глуховатым голосом, слегка покашливал:
- Не бери в голову, Галка. Восемь лет - не так уж много. Одна
десятая того, что собирался прожить. Скоро меня отправят. Передач не
надо. Оттуда напишу, сообщу новый адрес. Постарайся обо мне не думать.
Живи. Как жить - совета не даю, не имею права. Сейчас я ни на что не
имею права... Так уж получилось. Если в чем виноват - прости. Я этого
не хотел.
Я порывалась что-то сказать, слезы застилали глаза, но он сказал
еще несколько незначащих фраз и поднялся.
- Время не вышло, - сказал надзиратель.
- Нам больше не нужно, - ответил Волков, и надзиратель удивленно
поднял брови, с интересом посмотрел на него.
Олег шагнул вперед, обнял меня, осторожно поцеловал в лоб,
повернул и подтолкнул к двери.
- Иди, Галка, - негромко сказал он, - иди и попробуй обо мне
забыть...
Это были последние слова Волкова. Когда я обернулась, его уже не
было.
В тот же день ко мне снова пришел адвокат.
- Уговорили? - спросил он, и я вспомнила, что не успела ни о чем
таком Волкова расспросить.
- Я тоже не сумел. Уперся - и ни в какую. Характерец...
"О-хо-хо, мне ли не знать его, этот "характерец", - подумала я.
- Знаете, - продолжал адвокат, - ваш муж спросил меня: правда ли,
что после осуждения брак расторгается в упрощенном порядке?
- Ну и что?
- А то, что это действительно так. Я разъяснил Волкову
юридическое положение на этот счет. Больше он ни о чем меня не
спрашивал.
- Ну а мне-то зачем вы говорите это?
- У меня двадцать лет практики, Галина Ивановна, и я многое
повидал на свете.
- Поняла вас. Это не тот случай. Благодарю за помощь.
Потом, уже став женой Станислава, я встретила адвоката на улице.
Он вежливо поклонился мне, приветливо улыбнулся, и в глубине глаз
мелькнуло что-то неуловимое, но я поняла, что он все знает, помнит и
знает. Тогда я возненавидела себя, однако человек так уж устроен, что
вечно себя ненавидеть не может... А вот про угрызения совести этого не
скажешь.
Едва я проводила адвоката, пришел Юрий Федорович Мирончук,
секретарь парткома Тралфлота. Он не стал утешать меня, просто посидел
на кухне, выпил стакан чаю...
- Знаете, Галя, я уж так, по-домашнему, здесь посижу...
Волков его уважал, да и другие тоже... Я знала, что Мирончук
воевал вместе с отцом Олега и был с ним рядом в последнем бою под
Волоколамском. Юрий Федорович изредка бывал у нас. Мне казалось
иногда, что в его внимании к моему мужу чувствуется нечто отцовское...
Но сейчас я была уверена, что все предали, оставили в беде Олега, и
Мирончук тоже. Тогда мне и в голову не пришло, что главное
предательство я оставляю за собой.
Юрий Федорович уже уходил и, ступив ногой за порог, неожиданно
сказал:
- А я Волкову верю. Здесь что-то не так. Ничего не обещаю, но и
отчаиваться не следует. Попробуем разобраться до конца.
Потом протянул мне руку, больно стиснул ладонь и стал спускаться
по лестнице, а я смотрела ему вслед и с горечью думала о том, что вот
явился навестить, зарплату за это получает и "галочку", поди, сейчас
поставит в плане мероприятий.
Если б знать тогда, кто есть на самом деле этот человек.
В тот день мне везло на "гостей"...
Прибежала Ольга, потом кто-то из соседей, а поздним вечером
пришел Решевский. Он весь день бегал по городу, собирал подписи
известных капитанов под ходатайством в прокуратуру республики о новом
разбирательстве дела.
Подписей было немного, и Стас, расстроенный и поникший, сидел на
том же месте, где пил чай Мирончук, и сил, чтобы меня утешать, видно,
не было у Стаса. И слава богу.
Он сказал мне:
- Завтра снова всех обойду... Странное дело: вроде бы друзья
Олега, а подписаться боятся... А ведь письмо не оправдывает его. Там
содержится только просьба заново рассмотреть дело.
- Кто отказался? - спросила я.
- Павловский не стал и Рябов... А Женька Федоров сам меня
разыскал, спросил про бумагу и подписал. Хотя они с Олегом были на
ножах...
Вскоре он ушел. Я проводила Стаса до порога, заперла дверь и
осталась одна. Ждать...
В первом же письме оттуда Олег спокойным и деловым тоном сообщал
мне, что он обо всем подумал и принял решение. Мне не имеет смысла
ждать его восемь лет, а с его стороны бесчеловечно рассчитывать на
это. Посему он считает, что я абсолютно свободна в своих действиях и
вольна поступать в соответствии со своими желаниями и потребностями.
Пусть пойму его правильно. Это не значит, что он больше не хочет меня.
Он просто не имеет на это желание права в силу, так сказать,
определенных обстоятельств. И я, мол, могу ему на это письмо не
отвечать. Мое молчание он воспримет как проявленное мною понимание
сложившейся ситуации.
Лихое письмо написал мне мой муж. В нем сказался он весь, эдакий
непробиваемый сверхчеловек. Конечно, я ответила, что он глупыш, если
мог обо мне такое подумать, а выходит, что Волков был прав...
И все-таки не верю я тебе, Олежек. Вот сейчас только и стала
понимать. Вовсе ты не такой... И думается мне, что легко ты ранимый, а
вот чтоб не увидели этого люди, напялил на себя кольчугу.
Внезапно оркестр оборвал мелодию, остановились и захлопали
музыкантам пары.
Волков вел меня по залу к столу, уверенно держал за локоть, и мне
вдруг подумалось, что теперь, после всего пережитого, он, вероятно,
стал мягче. А могла бы я начать с ним все сначала?
"Наверное, нет... Если б тогда, в самом начале, я была бы
уверена, что он действительно любит меня больше своего моря... Может,
и не было бы сейчас Стаса?.. Что это за мысли у меня шальные? А вдруг
это оттого, что нас разлучили надолго? Может, сейчас, когда после
двухлетней разлуки он появился, мне опять станет трудно без него? Так
ведь тоже может случиться... Боже, о чем я думаю!"
Волков придвинул мне стул, что-то сказал, кажется, он благодарил
меня, и это помогло мне справиться с внезапно нахлынувшими чувствами.
Мы сели за стол и увидели, как между столиков идет в нашу сторону
Стас.
Олег затеребил вдруг пачку с сигаретами, пытаясь выудить одну,
покосился на подходившего Стаса и спросил:
- К Светке на могилку сходим вместе?
- Итак, приступим. Я - следователь прокуратуры Прохазов. Мне
поручено вести ваше дело. Прошу отвечать на вопросы. Фамилия?
- Волков.
- Имя и отчество?
- Олег Васильевич.
- Год рожденья?
- Тысяча девятьсот тридцать пятый.
- Место рождения?
- Поселок Ильинка Московской области.
- Национальность.
- Русский.
- Образование?
- Среднее специальное. Мореходка...
- Партийность?
- Был...
- Ранее судим?
- Не доводилось.
- Домашний адрес?
- Ведь держите меня в КПЗ, зачем вам домашний адрес?
- Потрудитесь отвечать на вопросы, гражданин Волков.
- Уже "гражданин"... Ладно. Улица Северная, дом пятнадцать,
квартира пятьдесят четыре.
- Хорошо. Вам, очевидно, кажется, что все это - формалистика, но
здесь имеется особый смысл. Говорю вам об этом как интеллигентному
человеку, Олег Васильевич...
- Сермяжная правда...
- Вот-вот, - сказал следователь. - Надеюсь, мы найдем с вами
общий язык.
..."Найдем с вами общий язык"...
Непросто человеку, которого подозревают в совершении
преступления, найти общий язык с тем, кто обязан поддерживать
обвинение. Но, видимо, это необходимо - найти со следователем общий
язык...
Со времени гибели "Кальмара" прошло более двух месяцев, когда
меня доставили в родной порт.
О событиях, предшествовавших первому допросу у следователя
прокуратуры, я узнал позднее, когда вернулся из колонии. Под стражу
меня взяли уже в Москве. Самолет приземлился на Шереметьевском
аэродроме, вместе с сопровождающими нас с Денисовым товарищами мы
поехали в город. Моториста отвезли в больницу, а меня в номере
гостиницы ждали, чтоб предъявить ордер на арест согласно требованию
нашей областной прокуратуры. Затем доставили в родной порт...
К тому времени органы следствия собрали достаточно материалов,
дававших повод для моего ареста.
Когда в очередной сеанс связи "Кальмар" не отозвался, у
руководства Тралфлота все еще не было особых причин для волнений:
могло иметь место непрохождение радиоволн, магнитные бури,
неисправность радиопередатчика и прочее. Но мы не подошли и к
плавбазе, это уже настораживало, хотя могла быть, к примеру,
неисправность в машине.
Прошли сутки, вторые, а вестей с "Кальмара" не поступало. Тогда
забили тревогу. По всем судам пошли радиограммы с требованием сообщить
любые сведения об исчезнувшем траулере. Капитанам судов, ведущих
промысел в тех районах, где, по диспетчерским сводкам, находился в
последнее время "Кальмар", вменялось в обязанность принять все меры к
розыску последнего.
Поиски были тщетными. Управление тралового флота через
соответствующие инстанции попыталось навести справки у местных властей
на Фарлендских островах. Но мы с Денисовым все еще сидели на острове
Овечьем, и ответ местной администрации, естественно, был
отрицательным: нет, никаких следов кораблекрушения в районе островов
не обнаружено, сигналов бедствия никто не принимал.
Поиски продолжались. И тут иностранные информационные агентства
сообщили о кораблекрушении русского траулера в районе Фарлендских
островов, о нас с Денисовым. При этом никаких сведений о причинах
гибели судна не приводилось.
Тогда и была создана специальная экспертная комиссия, в которую
вошли лучшие капитаны бассейна и представители инспекции безопасности
мореплавания. Прокуратура выдвинула перед ними ряд вопросов, в том
числе и версию, о которой я впоследствии сказал следователю. Комиссия,
она собиралась потом не раз и не два, тщательно разбирала наш рейс, и
уже после моего приезда и во время суда она ответила на вопросы
прокуратуры так, что у последней были все основания взять меня по
прибытии в Москву под стражу. Это подкреплялось еще и рядом
затребованных из-за границы документов, о которых я узнаю сейчас, на
первом в жизни допросе, если не считать встречи с мистером Коллинзом в
порту Бриссен...
Итак, я в кабинете следователя, который надеется найти со мной
общий язык.
- Давайте к делу, - сказал он. - Обстоятельства вашего спасения
нам известны. Но вот предшествующие события: гибель судна, причины
гибели - увы! - тайна, покрытая мраком. А ведь погиб весь экипаж,
кроме вас и моториста Денисова. К сожалению, судебно-психиатрической
экспертизой Денисов признан невменяемым. Значит, единственный
свидетель - вы, капитан. Я склонен с большим доверием отнестись к
вашим показаниям, если б не одно обстоятельство...
- Какое?
- Вы не только свидетель. Вы - подозреваемый.
- Подозреваемый?
- Да. По указанию прокурора на основании статьи 3-й
Уголовно-процессуального кодекса я возбуждаю уголовное дело по
подозрению в совершении вами преступления, предусмотренного статьей
85-й Уголовного кодекса РСФСР - "нарушение работником
железнодорожного, водного, автомобильного, воздушного транспорта
правил безопасности движения и эксплуатации транспорта, повлекшее
несчастные случаи с людьми, крушение, аварию или иные тяжкие
последствия".
- И сколько за это полагается?
- Лишение свободы на срок от трех до пятнадцати лет. Но для
вынесения обвинительного и оправдательного приговора существует суд.
Наша с вами задача в деталях разобраться, как все это произошло.
Слушаю вас, гражданин Волков...
...Как все это произошло...
Скитаясь по необитаемому острову, я мучительно думал о
происшедшем и поначалу приходил к тому же выводу, к которому пришли
мои коллеги из экспертной комиссии, к которому пришли следователи и
судьи. Но двойственное чувство не оставляло меня. Я верил тому, что
курс был проложен правильно, мог со всей ответственностью отстаивать
истинность карандашной линии на карте и всех к ней поправок, которые в
моем присутствии и под моим контролем рассчитал штурман. И, конечно, в
думах своих я старался склониться к действию непреодолимой силы,
которая освобождает капитана от ответственности.
- Но разве не мог ты ошибиться? - говорил я себе. Это случается и
с куда более опытными судоводителями... И тогда вся вина ложится на
тебя, и нет тебе прощения, ведь по твоей вине ушли из жизни двадцать
ребят. Почему ты не остался с ними? Ты хочешь установить истину? Что
ж, устанавливай, только для этого может быть предоставлена тебе
отсрочка..."
А потом была палата в портовом госпитале Бриссена, и мистер
Коллинз, и рапорт смотрителя маяка на мысе Норд-Унст, о котором
сообщил мне Коллинз. Именно с этого надо было начать свой рассказ у
следователя, но... не хватило решимости. Мне не хватило решимости
сразу и обо всем рассказать, и только уверенность, что меня поймет,
мне поверит Юрий Федорович Мирончук, привела к истине всех, кто
занимался моим делом и кого я, вольно или невольно, запутал своим
умолчанием. Не будь Юрия Федоровича с его энергией и одержимостью, так
и осталась бы эта история в категории таинственных случаев, и я
расплачивался бы за эту таинственность один, если не считать тех
двадцати моих товарищей, что навсегда остались в море у Фарлендских
островов.
Судьи же вынесли мне приговор, располагая заключением
авторитетной комиссии капитанов-экспертов, считавших, что гибель судна
могла произойти в результате сильного удара корпусом о подводные
камни.
Основанием для приговора послужило то обстоятельство, что пройти
через Фарлендские острова к ожидавшей нас плавбазе можно было двумя
путями: южным проливом, который был безопасней северного, но удлинял
рейс на сутки, и через острова Кардиган, где были и мели, и сильные
течения, и подводные камни, способные распороть днище натолкнувшегося
на них судна. И лоция не рекомендовала ночное плаванье в районе
островов Кардиган. Нет, не запрещала, только не рекомендовала, но
капитан обязан учитывать все рекомендации навигационных пособий. Он
может не учитывать их в своих расчетах, полагаясь на свой опыт, на
мастерство помощников и на иные привходящие моменты. Может... И до той
поры, пока не случится непоправимое, никакого с капитана спроса.
А непоправимое случилось.
...Тем, кто работает на море, известна его однообразность.
Видевшему море с палубы пассажирского корабля слова эти могут
показаться кощунственными, но для них море - праздник, а для нас -
будни.
И все-таки каждый рейс, хотя бы в один и тот же район промысла,
отличается от предыдущего. Всегда обозначится деталь - отметина, по
ней и запоминается очередной отрезок времени, проведенный в море.
Однажды мы встретили на переходе брошенный командой голландский
рудовоз. Он получил пробоину, вода стала поступать в машинное
отделение. Команда спустила шлюпки и отбыла к берегу. А течь-то и
прекратилась. Вот и болтался у Ютландского полуострова этот "Летучий
голландец".
Пока мое начальство судило да рядило, куда его отвести, подскочил
рижский спасатель "Голиаф", подхватил "голландца" на буксир и отвел в
Берген. Премию, конечно, получили рижане. Ну и бог с ними. Спасать -
это их главная забота, за это они и жалованье получают...
Потом команда говорила: "Это было в том рейсе, когда
пароход-сироту повстречали..."
Во время осенних штормов шестьдесят третьего года за борт смыло
судового повара: за каким-то чертом подался из кормовой надстройки на
полубак и не привязался при этом. Повара, правда, выловили - заметил
вовремя вахтенный штурман, а боцман, обвязанный тросом, прыгнул за
борт, но тем не менее неприятностей я имел по горло. Конечно, такой
рейс запомнится надолго.
Или был еще случай. Мы ушли от норд-оста к норвежскому берегу, а
нас заподозрили в дурных намерениях: мол, селедку хотите в рыболовной
зоне таскать. Подскочили катера береговой охраны, подняли было шум, но
до скандала не дошло - отпустили с миром.
Нет, в море двух одинаковых рейсов не бывает.
А вот чем отличался последний?.. Суматошным отходом, пожалуй.
На "Кальмаре" я делал уже третий рейс. Два подряд, потом встал на
ремонт и остался на судне, чтоб самому за всем проследить да и дома
побыть немного. В последнее время я все чаще замечал, как тяжко
переносит Галка каждый мой выход на промысел, и решил побыть с ней те
два месяца, что отвели по плану на ремонт "Кальмара".
Из ремонта судно должно было выйти в начале июня. Но весной стал
гореть план добычи рыбы, "сверху" надавили на ремонтников, ремонтники
заавралили и вытолкнули нас на две недели раньше.
Такое случается редко, скорее бывает наоборот, но вот же
случилось...
Едва мы встали после ремонта в рыбном порту, на судно стало
поступать снабжение и повалили инспектора от разных отделов. Приходили
моряки с направлениями из кадров, плановики строчили нам рейсовое
задание, словом, вся контора лихорадочно снаряжала нас в море. Правда,
не только "Кальмар" удостоился такой чести. Вместе с ним еще десяток
траулеров в спешном порядке готовился к выходу на промысел.
В эти дни я постоянно был на судне. Хотя у меня и трое
помощников, а все же свой глаз - это свой глаз. Потом, в море, если
чего не хватит, придется кусать локти.
В последние два дня суматоха достигла апогея. Вручив старпому
направления, двое матросов с ходу напились и завалились в каютах в
лежку. А тут каждый человек на счету, команда принимает сетеснасти,
продукты, робу, тросы, идет погрузка, всевозможные доделки после
ремонта...
Пьяниц я выгнал. Этих двух да еще по линии стармеха тоже одного
алкаша...
Жду замену из отдела кадров. Вместо замены приходит самый главный
кадровик.
- Олег Васильевич, возьми обратно. Они больше не будут.
Ну прямо детский сад, честное слово!
- Пьяниц, Иван Кириллыч, на судне не держу, ты меня знаешь...
вина, то вина, бесспорно, моя.
...В тот вечер, когда я пришла впервые в мореходку на танцы, они
оба увидели меня, разыскали мою подругу Ольгу и упросили ее
представить их мне. Первым пригласил меня Решевский, он опередил
Олега, и тот стоял, насупившись, злился, и только, встречаясь со мной
глазами, натянуто улыбался.
Они провожали меня вдвоем. А когда вернулись в училище, Олег
потребовал, чтоб Стас ко мне больше не совался. Решевский заспорил, но
Волков не отступал, и Стас дался. Потом он говорил, как клял себя за
это, да было поздно...
На танцы в училище я больше не ходила и совсем забыла про этих
парней.
Наступил день моего рождения, но надвигалась и защита диплома. Мы
с Ольгой праздник решили отметить скромно: она, жених ее Петя и я.
Петя задержался, мы сидели вдвоем за накрытым столом, и тогда
пришел Волков.
Ему открыла Ольга и провела в комнату.
- Здравствуйте, - сказал Олег. - Пришел поздравить...
До сих пор не ведаю, как он узнал об этом.
Тогда мы и зажгли свечи, их принес Волков, по числу прожитых мною
лет.
Потом Волков сказал:
- Кончаю училище, девочки. Надо женою обзаводиться...
Ольга засмеялась:
- Чего-чего, а невест у нас в институте... Хоть завтра подберем.
- Нет, - сказал Волков, - уж если жениться, то на одной из вас.
Я спросила:
- А нельзя ли сразу на обеих?
Но Олег даже не посмотрел в мою сторону. Он достал из кармана
коробок со спичками и вытащил из него две штуки.
- Испытаем судьбу, - сказал Волков, - пусть жребий решит, кто из
вас будет моей женой.
С этими словами он спрятал руки со спичками под стол.
Ольга рассмеялась. Было смешно и мне, и только непонятный холодок
возник в груди, но быстро исчез.
- Которая вытащит спичку без головки - та и будет моей женой, -
сказал Волков и протянул кончики зажатых между пальцами спичек мне.
Я вытянула спичку без головки. Волков вскочил, позади упал стул,
Ольга захлопала в ладоши, а я...
Уже на второй день после свадьбы он рассказал мне, как обломил
обе спички и потому сам определил решение "судьбы".
- Делаю вам официальное предложение, - сказал Олег. - Свадьба
через полтора месяца, после "госов". Все детали предлагаю обговорить
наедине.
Тут Ольга надулась, но пришел Петя. О предложении Волкова не
вспоминали.
Он сам об этом напомнил.
- Вы слишком торопитесь, Олег. Нельзя же так, право...
- Хорошо. Я подожду. До завтра.
И завтра он действительно пришел. Стал снова меня уговаривать. Я
молчала, а он говорил, говорил, и слова его словно обволакивали,
дурманили голову... Никогда он больше не был таким красноречивым...
А ведь Волков мне совсем не нравился, правда, потом я, кажется,
даже любила его...
Потом, тогда... И все это в сочетании со словом "любовь", в
сочетании с личностью моего бывшего мужа, обнимающего меня сейчас на
правах всего лишь партнера по танцам...
А как я думаю о нем сейчас?
...Не могу сказать, что чувства никакого к Волкову у меня не
осталось. Да, в тот день, когда начинался последний рейс, я поняла,
что больше не люблю Олега. А может быть, и не любила вовсе... Кто
сумеет обозначить критерии любви?.. Немало было попыток, но общее
определение этого чувства осталось за пределами человеческих
возможностей.
Волков ушел в море, и я готовилась сказать ему все, когда он
вернется.
Нет, о Станиславе не могло быть и речи. Мне хотелось попросту
остаться одной и все переосмыслить, поглядев на нашу жизнь со стороны.
Но Волков вернулся иначе.
А потом я обязана была ждать его оттуда. Он продолжал быть моим
мужем и отцом моей дочери тоже. Я приготовилась ждать и не сумела
дождаться...
Разумом все оправдаешь... Ждать восемь лет, чтобы встретить у
тюремных ворот нелюбимого человека? Разумом все приемлешь, он
пересиливает, когда сердце уже замолчало. Только вот совесть человеку
трудно убить. Ведь я оставалась для Волкова очень близким и родным
существом, он верил мне, и вера эта поддерживала в нем волю...
"Казнись, казнись, милая, - подумала я, - заслужила, подружка...
Волкову потяжелее было... И подумай над тем, как будешь относиться к
нему теперь, ведь все равно не чужой он тебе человек".
Никому не говорила о том, что мучало меня все годы нашей жизни с
Олегом. Да никто бы этого и не понял.
Нет, не приняли бы моего смятения, осудили бы единогласно.
Пыталась намекнуть Олегу, но он намека не понял, а разъяснить ему не
решилась.
Уж очень он был неуязвимым, и часто мне казалось, будто может
Олег вполне обойтись и без меня.
Уже без него, перечитывая Льва Толстого, нашла такие слова:
"...Несмотря на все его старания быть постоянно наравне со мной,
я чувствовала, что за тем, что я понимала в нем, оставался еще целый
чужой мир, в который он не считал нужным впускать меня, и это-то
сильнее всего поддерживало во мне уважение и притягивало к нему".
Эти слова объяснили мне многое из того, что было раньше
непонятно. Да, у Олега был свой мир, большой и, видимо, интересный, у
него было море, которого я не знала, и оно заслоняло меня.
Этот мир был чужим для меня, он отнимал мужа, а мне Олег был
нужен. Мне хотелось опекать Волкова, заботиться о нем, нянчиться
наконец, что ли... Но он был слишком сильным, чтобы позволить мне это,
а я не могла примириться со второй ролью в семье.
Пока мы были вдвоем, это ощущение становилось все тягостнее и
тягостнее. Он уходил в рейс, а я оставалась одна. Знаю, что есть и
такие жены, которые не дождутся, когда корабли их мужей отдадут
швартовы.
Нет, я ждала его с моря. А ожидание - тягостное состояние для
человека. Считаешь дни, недели, потом снова дни и даже часы. Ждешь
радиограммы или письма с плавбазой, тщетно до самого утра призывая
сон. Потом короткий мир жизни вместе, и снова голос мужа: "Отдать
швартовы!" - и снова ожидание.
Дочка все изменила, и останься она жить, кто знает, может быть,
стала бы я примерной женой моряка, нашла бы счастье в детях, в
домашнем очаге. Но не дано мне было этого счастья...
Нельзя, чтоб муж все время уходил из дому. В море, в пустыню, в
тайгу - все равно куда; нельзя, чтоб жизнь прошла в разлуках, не
заполненных ничем, кроме ожидания.
Я хотела рожать детей, кормить их грудью, стирать пеленки и
готовить мужу обед, каждый день готовить, а не раз в полгода, когда он
возвращается с моря. "Отсталая баба, обывательница", - скажете. Ну и
пусть!
...Когда появилась дочка, я перенесла на нее все то, в чем не
нуждался, как мне казалось, Волков. Теперь, после встречи на нашей
улице, я засомневалась в своей правоте. Но сделанного не исправишь.
Это могла бы сделать Светка. Наша жизнь с ее рождением стала
иной. Пусть Олег по-прежнему уходил в море, пусть... Теперь я ждала
его не одна, со мной оставалась частица моего и его "я", и так было
легче.
...В любви каждой женщины есть что-то материнское. Но Олегу опека
была не нужна. А Станислав был слабее его. Об этом я знала давно и
знала, что он любит меня. Решевский молчал, и только глаза его
выдавали...
- О чем ты думаешь, Галка? - спросил вдруг Олег. - Если
что-нибудь по части угрызений, то совершенно напрасно: я освободил
тебя тем письмом.
Хотелось ответить ему резкостью, но нужные слова не приходили, и
я промолчала, лишь неопределенно повела плечом.
Когда его осудили, ко мне вышел адвокат и сказал, что муж
отказывается подавать кассационную жалобу в вышестоящую судебную
инстанцию.
- Просит свидания с вами. Уговорите его. Дело-то сложное. У нас
есть кое-какие шансы.
Волкова привели в комнату для свиданий. Он сел, поднял голову,
силился мне улыбнуться, но улыбка вышла кривая, скорее гримаса.
Выглядел Олег подавленным, но казался таким лишь мгновенье. Оно
прошло, и передо мной сидел тот же подтянутый и невозмутимый Волков.
Он заговорил глуховатым голосом, слегка покашливал:
- Не бери в голову, Галка. Восемь лет - не так уж много. Одна
десятая того, что собирался прожить. Скоро меня отправят. Передач не
надо. Оттуда напишу, сообщу новый адрес. Постарайся обо мне не думать.
Живи. Как жить - совета не даю, не имею права. Сейчас я ни на что не
имею права... Так уж получилось. Если в чем виноват - прости. Я этого
не хотел.
Я порывалась что-то сказать, слезы застилали глаза, но он сказал
еще несколько незначащих фраз и поднялся.
- Время не вышло, - сказал надзиратель.
- Нам больше не нужно, - ответил Волков, и надзиратель удивленно
поднял брови, с интересом посмотрел на него.
Олег шагнул вперед, обнял меня, осторожно поцеловал в лоб,
повернул и подтолкнул к двери.
- Иди, Галка, - негромко сказал он, - иди и попробуй обо мне
забыть...
Это были последние слова Волкова. Когда я обернулась, его уже не
было.
В тот же день ко мне снова пришел адвокат.
- Уговорили? - спросил он, и я вспомнила, что не успела ни о чем
таком Волкова расспросить.
- Я тоже не сумел. Уперся - и ни в какую. Характерец...
"О-хо-хо, мне ли не знать его, этот "характерец", - подумала я.
- Знаете, - продолжал адвокат, - ваш муж спросил меня: правда ли,
что после осуждения брак расторгается в упрощенном порядке?
- Ну и что?
- А то, что это действительно так. Я разъяснил Волкову
юридическое положение на этот счет. Больше он ни о чем меня не
спрашивал.
- Ну а мне-то зачем вы говорите это?
- У меня двадцать лет практики, Галина Ивановна, и я многое
повидал на свете.
- Поняла вас. Это не тот случай. Благодарю за помощь.
Потом, уже став женой Станислава, я встретила адвоката на улице.
Он вежливо поклонился мне, приветливо улыбнулся, и в глубине глаз
мелькнуло что-то неуловимое, но я поняла, что он все знает, помнит и
знает. Тогда я возненавидела себя, однако человек так уж устроен, что
вечно себя ненавидеть не может... А вот про угрызения совести этого не
скажешь.
Едва я проводила адвоката, пришел Юрий Федорович Мирончук,
секретарь парткома Тралфлота. Он не стал утешать меня, просто посидел
на кухне, выпил стакан чаю...
- Знаете, Галя, я уж так, по-домашнему, здесь посижу...
Волков его уважал, да и другие тоже... Я знала, что Мирончук
воевал вместе с отцом Олега и был с ним рядом в последнем бою под
Волоколамском. Юрий Федорович изредка бывал у нас. Мне казалось
иногда, что в его внимании к моему мужу чувствуется нечто отцовское...
Но сейчас я была уверена, что все предали, оставили в беде Олега, и
Мирончук тоже. Тогда мне и в голову не пришло, что главное
предательство я оставляю за собой.
Юрий Федорович уже уходил и, ступив ногой за порог, неожиданно
сказал:
- А я Волкову верю. Здесь что-то не так. Ничего не обещаю, но и
отчаиваться не следует. Попробуем разобраться до конца.
Потом протянул мне руку, больно стиснул ладонь и стал спускаться
по лестнице, а я смотрела ему вслед и с горечью думала о том, что вот
явился навестить, зарплату за это получает и "галочку", поди, сейчас
поставит в плане мероприятий.
Если б знать тогда, кто есть на самом деле этот человек.
В тот день мне везло на "гостей"...
Прибежала Ольга, потом кто-то из соседей, а поздним вечером
пришел Решевский. Он весь день бегал по городу, собирал подписи
известных капитанов под ходатайством в прокуратуру республики о новом
разбирательстве дела.
Подписей было немного, и Стас, расстроенный и поникший, сидел на
том же месте, где пил чай Мирончук, и сил, чтобы меня утешать, видно,
не было у Стаса. И слава богу.
Он сказал мне:
- Завтра снова всех обойду... Странное дело: вроде бы друзья
Олега, а подписаться боятся... А ведь письмо не оправдывает его. Там
содержится только просьба заново рассмотреть дело.
- Кто отказался? - спросила я.
- Павловский не стал и Рябов... А Женька Федоров сам меня
разыскал, спросил про бумагу и подписал. Хотя они с Олегом были на
ножах...
Вскоре он ушел. Я проводила Стаса до порога, заперла дверь и
осталась одна. Ждать...
В первом же письме оттуда Олег спокойным и деловым тоном сообщал
мне, что он обо всем подумал и принял решение. Мне не имеет смысла
ждать его восемь лет, а с его стороны бесчеловечно рассчитывать на
это. Посему он считает, что я абсолютно свободна в своих действиях и
вольна поступать в соответствии со своими желаниями и потребностями.
Пусть пойму его правильно. Это не значит, что он больше не хочет меня.
Он просто не имеет на это желание права в силу, так сказать,
определенных обстоятельств. И я, мол, могу ему на это письмо не
отвечать. Мое молчание он воспримет как проявленное мною понимание
сложившейся ситуации.
Лихое письмо написал мне мой муж. В нем сказался он весь, эдакий
непробиваемый сверхчеловек. Конечно, я ответила, что он глупыш, если
мог обо мне такое подумать, а выходит, что Волков был прав...
И все-таки не верю я тебе, Олежек. Вот сейчас только и стала
понимать. Вовсе ты не такой... И думается мне, что легко ты ранимый, а
вот чтоб не увидели этого люди, напялил на себя кольчугу.
Внезапно оркестр оборвал мелодию, остановились и захлопали
музыкантам пары.
Волков вел меня по залу к столу, уверенно держал за локоть, и мне
вдруг подумалось, что теперь, после всего пережитого, он, вероятно,
стал мягче. А могла бы я начать с ним все сначала?
"Наверное, нет... Если б тогда, в самом начале, я была бы
уверена, что он действительно любит меня больше своего моря... Может,
и не было бы сейчас Стаса?.. Что это за мысли у меня шальные? А вдруг
это оттого, что нас разлучили надолго? Может, сейчас, когда после
двухлетней разлуки он появился, мне опять станет трудно без него? Так
ведь тоже может случиться... Боже, о чем я думаю!"
Волков придвинул мне стул, что-то сказал, кажется, он благодарил
меня, и это помогло мне справиться с внезапно нахлынувшими чувствами.
Мы сели за стол и увидели, как между столиков идет в нашу сторону
Стас.
Олег затеребил вдруг пачку с сигаретами, пытаясь выудить одну,
покосился на подходившего Стаса и спросил:
- К Светке на могилку сходим вместе?
- Итак, приступим. Я - следователь прокуратуры Прохазов. Мне
поручено вести ваше дело. Прошу отвечать на вопросы. Фамилия?
- Волков.
- Имя и отчество?
- Олег Васильевич.
- Год рожденья?
- Тысяча девятьсот тридцать пятый.
- Место рождения?
- Поселок Ильинка Московской области.
- Национальность.
- Русский.
- Образование?
- Среднее специальное. Мореходка...
- Партийность?
- Был...
- Ранее судим?
- Не доводилось.
- Домашний адрес?
- Ведь держите меня в КПЗ, зачем вам домашний адрес?
- Потрудитесь отвечать на вопросы, гражданин Волков.
- Уже "гражданин"... Ладно. Улица Северная, дом пятнадцать,
квартира пятьдесят четыре.
- Хорошо. Вам, очевидно, кажется, что все это - формалистика, но
здесь имеется особый смысл. Говорю вам об этом как интеллигентному
человеку, Олег Васильевич...
- Сермяжная правда...
- Вот-вот, - сказал следователь. - Надеюсь, мы найдем с вами
общий язык.
..."Найдем с вами общий язык"...
Непросто человеку, которого подозревают в совершении
преступления, найти общий язык с тем, кто обязан поддерживать
обвинение. Но, видимо, это необходимо - найти со следователем общий
язык...
Со времени гибели "Кальмара" прошло более двух месяцев, когда
меня доставили в родной порт.
О событиях, предшествовавших первому допросу у следователя
прокуратуры, я узнал позднее, когда вернулся из колонии. Под стражу
меня взяли уже в Москве. Самолет приземлился на Шереметьевском
аэродроме, вместе с сопровождающими нас с Денисовым товарищами мы
поехали в город. Моториста отвезли в больницу, а меня в номере
гостиницы ждали, чтоб предъявить ордер на арест согласно требованию
нашей областной прокуратуры. Затем доставили в родной порт...
К тому времени органы следствия собрали достаточно материалов,
дававших повод для моего ареста.
Когда в очередной сеанс связи "Кальмар" не отозвался, у
руководства Тралфлота все еще не было особых причин для волнений:
могло иметь место непрохождение радиоволн, магнитные бури,
неисправность радиопередатчика и прочее. Но мы не подошли и к
плавбазе, это уже настораживало, хотя могла быть, к примеру,
неисправность в машине.
Прошли сутки, вторые, а вестей с "Кальмара" не поступало. Тогда
забили тревогу. По всем судам пошли радиограммы с требованием сообщить
любые сведения об исчезнувшем траулере. Капитанам судов, ведущих
промысел в тех районах, где, по диспетчерским сводкам, находился в
последнее время "Кальмар", вменялось в обязанность принять все меры к
розыску последнего.
Поиски были тщетными. Управление тралового флота через
соответствующие инстанции попыталось навести справки у местных властей
на Фарлендских островах. Но мы с Денисовым все еще сидели на острове
Овечьем, и ответ местной администрации, естественно, был
отрицательным: нет, никаких следов кораблекрушения в районе островов
не обнаружено, сигналов бедствия никто не принимал.
Поиски продолжались. И тут иностранные информационные агентства
сообщили о кораблекрушении русского траулера в районе Фарлендских
островов, о нас с Денисовым. При этом никаких сведений о причинах
гибели судна не приводилось.
Тогда и была создана специальная экспертная комиссия, в которую
вошли лучшие капитаны бассейна и представители инспекции безопасности
мореплавания. Прокуратура выдвинула перед ними ряд вопросов, в том
числе и версию, о которой я впоследствии сказал следователю. Комиссия,
она собиралась потом не раз и не два, тщательно разбирала наш рейс, и
уже после моего приезда и во время суда она ответила на вопросы
прокуратуры так, что у последней были все основания взять меня по
прибытии в Москву под стражу. Это подкреплялось еще и рядом
затребованных из-за границы документов, о которых я узнаю сейчас, на
первом в жизни допросе, если не считать встречи с мистером Коллинзом в
порту Бриссен...
Итак, я в кабинете следователя, который надеется найти со мной
общий язык.
- Давайте к делу, - сказал он. - Обстоятельства вашего спасения
нам известны. Но вот предшествующие события: гибель судна, причины
гибели - увы! - тайна, покрытая мраком. А ведь погиб весь экипаж,
кроме вас и моториста Денисова. К сожалению, судебно-психиатрической
экспертизой Денисов признан невменяемым. Значит, единственный
свидетель - вы, капитан. Я склонен с большим доверием отнестись к
вашим показаниям, если б не одно обстоятельство...
- Какое?
- Вы не только свидетель. Вы - подозреваемый.
- Подозреваемый?
- Да. По указанию прокурора на основании статьи 3-й
Уголовно-процессуального кодекса я возбуждаю уголовное дело по
подозрению в совершении вами преступления, предусмотренного статьей
85-й Уголовного кодекса РСФСР - "нарушение работником
железнодорожного, водного, автомобильного, воздушного транспорта
правил безопасности движения и эксплуатации транспорта, повлекшее
несчастные случаи с людьми, крушение, аварию или иные тяжкие
последствия".
- И сколько за это полагается?
- Лишение свободы на срок от трех до пятнадцати лет. Но для
вынесения обвинительного и оправдательного приговора существует суд.
Наша с вами задача в деталях разобраться, как все это произошло.
Слушаю вас, гражданин Волков...
...Как все это произошло...
Скитаясь по необитаемому острову, я мучительно думал о
происшедшем и поначалу приходил к тому же выводу, к которому пришли
мои коллеги из экспертной комиссии, к которому пришли следователи и
судьи. Но двойственное чувство не оставляло меня. Я верил тому, что
курс был проложен правильно, мог со всей ответственностью отстаивать
истинность карандашной линии на карте и всех к ней поправок, которые в
моем присутствии и под моим контролем рассчитал штурман. И, конечно, в
думах своих я старался склониться к действию непреодолимой силы,
которая освобождает капитана от ответственности.
- Но разве не мог ты ошибиться? - говорил я себе. Это случается и
с куда более опытными судоводителями... И тогда вся вина ложится на
тебя, и нет тебе прощения, ведь по твоей вине ушли из жизни двадцать
ребят. Почему ты не остался с ними? Ты хочешь установить истину? Что
ж, устанавливай, только для этого может быть предоставлена тебе
отсрочка..."
А потом была палата в портовом госпитале Бриссена, и мистер
Коллинз, и рапорт смотрителя маяка на мысе Норд-Унст, о котором
сообщил мне Коллинз. Именно с этого надо было начать свой рассказ у
следователя, но... не хватило решимости. Мне не хватило решимости
сразу и обо всем рассказать, и только уверенность, что меня поймет,
мне поверит Юрий Федорович Мирончук, привела к истине всех, кто
занимался моим делом и кого я, вольно или невольно, запутал своим
умолчанием. Не будь Юрия Федоровича с его энергией и одержимостью, так
и осталась бы эта история в категории таинственных случаев, и я
расплачивался бы за эту таинственность один, если не считать тех
двадцати моих товарищей, что навсегда остались в море у Фарлендских
островов.
Судьи же вынесли мне приговор, располагая заключением
авторитетной комиссии капитанов-экспертов, считавших, что гибель судна
могла произойти в результате сильного удара корпусом о подводные
камни.
Основанием для приговора послужило то обстоятельство, что пройти
через Фарлендские острова к ожидавшей нас плавбазе можно было двумя
путями: южным проливом, который был безопасней северного, но удлинял
рейс на сутки, и через острова Кардиган, где были и мели, и сильные
течения, и подводные камни, способные распороть днище натолкнувшегося
на них судна. И лоция не рекомендовала ночное плаванье в районе
островов Кардиган. Нет, не запрещала, только не рекомендовала, но
капитан обязан учитывать все рекомендации навигационных пособий. Он
может не учитывать их в своих расчетах, полагаясь на свой опыт, на
мастерство помощников и на иные привходящие моменты. Может... И до той
поры, пока не случится непоправимое, никакого с капитана спроса.
А непоправимое случилось.
...Тем, кто работает на море, известна его однообразность.
Видевшему море с палубы пассажирского корабля слова эти могут
показаться кощунственными, но для них море - праздник, а для нас -
будни.
И все-таки каждый рейс, хотя бы в один и тот же район промысла,
отличается от предыдущего. Всегда обозначится деталь - отметина, по
ней и запоминается очередной отрезок времени, проведенный в море.
Однажды мы встретили на переходе брошенный командой голландский
рудовоз. Он получил пробоину, вода стала поступать в машинное
отделение. Команда спустила шлюпки и отбыла к берегу. А течь-то и
прекратилась. Вот и болтался у Ютландского полуострова этот "Летучий
голландец".
Пока мое начальство судило да рядило, куда его отвести, подскочил
рижский спасатель "Голиаф", подхватил "голландца" на буксир и отвел в
Берген. Премию, конечно, получили рижане. Ну и бог с ними. Спасать -
это их главная забота, за это они и жалованье получают...
Потом команда говорила: "Это было в том рейсе, когда
пароход-сироту повстречали..."
Во время осенних штормов шестьдесят третьего года за борт смыло
судового повара: за каким-то чертом подался из кормовой надстройки на
полубак и не привязался при этом. Повара, правда, выловили - заметил
вовремя вахтенный штурман, а боцман, обвязанный тросом, прыгнул за
борт, но тем не менее неприятностей я имел по горло. Конечно, такой
рейс запомнится надолго.
Или был еще случай. Мы ушли от норд-оста к норвежскому берегу, а
нас заподозрили в дурных намерениях: мол, селедку хотите в рыболовной
зоне таскать. Подскочили катера береговой охраны, подняли было шум, но
до скандала не дошло - отпустили с миром.
Нет, в море двух одинаковых рейсов не бывает.
А вот чем отличался последний?.. Суматошным отходом, пожалуй.
На "Кальмаре" я делал уже третий рейс. Два подряд, потом встал на
ремонт и остался на судне, чтоб самому за всем проследить да и дома
побыть немного. В последнее время я все чаще замечал, как тяжко
переносит Галка каждый мой выход на промысел, и решил побыть с ней те
два месяца, что отвели по плану на ремонт "Кальмара".
Из ремонта судно должно было выйти в начале июня. Но весной стал
гореть план добычи рыбы, "сверху" надавили на ремонтников, ремонтники
заавралили и вытолкнули нас на две недели раньше.
Такое случается редко, скорее бывает наоборот, но вот же
случилось...
Едва мы встали после ремонта в рыбном порту, на судно стало
поступать снабжение и повалили инспектора от разных отделов. Приходили
моряки с направлениями из кадров, плановики строчили нам рейсовое
задание, словом, вся контора лихорадочно снаряжала нас в море. Правда,
не только "Кальмар" удостоился такой чести. Вместе с ним еще десяток
траулеров в спешном порядке готовился к выходу на промысел.
В эти дни я постоянно был на судне. Хотя у меня и трое
помощников, а все же свой глаз - это свой глаз. Потом, в море, если
чего не хватит, придется кусать локти.
В последние два дня суматоха достигла апогея. Вручив старпому
направления, двое матросов с ходу напились и завалились в каютах в
лежку. А тут каждый человек на счету, команда принимает сетеснасти,
продукты, робу, тросы, идет погрузка, всевозможные доделки после
ремонта...
Пьяниц я выгнал. Этих двух да еще по линии стармеха тоже одного
алкаша...
Жду замену из отдела кадров. Вместо замены приходит самый главный
кадровик.
- Олег Васильевич, возьми обратно. Они больше не будут.
Ну прямо детский сад, честное слово!
- Пьяниц, Иван Кириллыч, на судне не держу, ты меня знаешь...