– Наталья Савельевна! Подождите, пожалуйста, не делайте этого! Мы с Вадиком в больнице и русским, и чтением занимаемся, он подтянется, вот увидите!
Димина горячая защита произвела на Наталью Савельевну впечатление, никогда мать Вадика так страстно не защищала сына. Нонка ждала удара заслуженно, но Наталья Савельевна, словно уловила ее состояние, ничего про нее не сказала, подумала: "Пришла все-таки на собрание, лед тронулся".
– У кого ко мне есть вопросы, подходите, а собрание на этом заканчивается! Что хотела – сказала, а что забыла – в другой раз, не последняя наша встреча. Будьте здоровы и счастливы.
Облегченно вздохнули родители. Женщины кинулись к Наталье Савельевне про своих детей расспрашивать, про многих она и словом не обмолвилась, оставив возможность узнать про них в личной беседе.
Товарищ Щукин кинул клич: "Мужчины, за мной!" Окружили его мужчины, и пошли они к ларьку с пивом.
Наталья Савельевна видела, как шла мужская гвардия по школьному двору, и подумала: "Красавцы все, как на подбор, с ними дядька Черномор – товарищ Щукин!"
И дальше все свое внимание сосредоточила она на дамах, которым было интересно узнать про своих детей, и как можно подробнее. Наталья Савельевна старалась удовлетворить их законный интерес, вспоминала мельчайшие подробности, смешные и серьезные случаи и ни одну маму не оставила без внимания: она почувствовала себя всеобщей матерью.
Когда отцы, папочки и папаши первоклассников шли по улице, они еще помнили про школу, про родительское собрание, про своих детей, но стоило им чисто мужской компанией влиться в очередь за пивом, как начались у них разговоры, далекие от всего предыдущего, и малое знакомство не было тут помехой.
Дима долго сомневался – идти ли ему, в форме все-таки, но Щукин сказал:
– Ты, товарищ милиционер, не покидай нашей компании. Будешь за общественным порядком наблюдать. Кто нарушит, ты того раз в мешок, а мы тебе поможем, верно, ребята?
И "ребята" загалдели и стали перебрасываться новостями. Их интересовали футбол и хоккей. Отец Феди и товарищ Щукин заговорили про "Жигули" и стали оценивать, сравнивать с другими машинами, Максим Петрович и Дима Ярославцев говорили про свое. Неожиданно для себя Дима стал пересказывать содержание своей повести. Таким образом, Максим Петрович узнал про Невесту, про Кота и про Тимофея Павловича. И про Вадика стал Дима рассказывать, а вскоре, когда выпил кружку пива, потом другую, третью, добрался и до Нонки, которая, как он ни сопротивлялся, внедрилась в его сознание.
– Уж не любовь ли это? – подсказал Диме Максим Петрович.
И вдрогнул Дима и ударил себя в грудь:
– Да я всего две недели назад потерял девушку, которую любил долгие два года!
А сам в это время думал: "А не влюбился ли я и в самом деле? Ведь нейдет она у меня из головы!"
Товарищ Щукин кричал:
– Пей, гуляй, веселись, первоклассники! Плачу за всех, заверните нам все оставшееся пиво!
И жаловался Фединому отцу – не знает он, что теперь делать будет, ведь привык учиться, отвечать у доски. Шутка ли – тринадцать лет, срок немалый, из головы и из сердца не выкинешь! Стал раздумывать, куда же идти учиться, а Федин отец ему так, смехом, возьми и скажи:
– Иди на курсы шоферов-автолюбителей!
– Вот это дело! – закричал товарищ Щукин. – Не беда, что машины нет! Хоть при деле буду, как беременная женщина!
Дима уже пятую кружку пил, на спор с Максимом Петровичем, и ругал себя, зачем стал первому встречному плакаться, а Максим Петрович ему на это про себя рассказал, как работает на заводе – слесарь-инструментальщик он высшего разряда, блоху подковать может! Потом Максим Петрович рассказал, что пишет, что он не бытописатель, а фантаст, вроде Лема, но рассказ у него всего один, и тот незаконченный, жена мешает, гоняет по магазинам, а по ночам писать – спать хочется.
Откинул Максим Петрович волосы, упавшие ему на глаза, огляделся по сторонам, увидел множество распускающихся деревьев, увидел множество детей, которых родители домой загоняли, а дети капризничали, домой идти не хотели, увидел Диму, стоящего против него с лучезарным лицом, и себя увидел со стороны, и сказал Максим Петрович:
– Друг ты мне, Дима, или не друг?
Дима подумал немного и ответил решительно:
– Друг!
И сказал тогда Максим Петрович:
– Странные наступили нынче времена: где росли деревья, снова они растут, дети не слушаются своих, родителей, и каждый хочет написать книгу, а мы с тобой – друзья!
– Это вы правильно заметили! – откликнулся тотчас Дима. – Как в воду глядели. У нас половина отделения больна этой болезнью! Я первый начал!
Товарищ Щукин стал ни с того ни с сего возражать, но тут пришла за ним его жена и повела его за руку домой, а он шел покорно и говорил:
– Ты прости меня, мать, мы немного того! Диплом мой обмыли, два баллона-галлона выпили!
Татьяна Соколова тоже извлекла Максима Петровича из честной компании. Максим Петрович сопротивлялся :
– Экие вы, женщины! Нам тоже, может быть, приятно без вас немного побыть и отдохнуть. Вот рекомендую тебе, Танюша, моего друга, Дмитрия Александровича Ярославцева, старшего лейтенанта милиции! Не бойся ее, Дима, она не опасная женщина, потому что меня очень любит, шагу без меня ступить не может, вот только дышать пока дышит без меня!
– Хватит, хватит! Идем домой! Машка нас заждалась, а ты вдобавок навеселе. Она ведь этого не переносит, совсем как ее любимые собаки!
– Я чаю пожую! Пошли к нам, Дима, познакомим тебя с нашей Машкой. А заодно я тебе почитать дам одну вещь! Свою!
– Как-нибудь в другой раз, Максим Петрович, зайду! А вы не пробовали написать пьесу?
– Пьесу? Не пробовал! А что?
– Мне кажется, что у вас получилось бы! До свиданья! Привет Маше!
Разошлись мужчины по своим домам, а Наталья Савельевна только-только освободилась. Последней, с кем говорила она, была Нонка. Все выложила ей Нонка как на духу и расплакалась к тому же, сказала, что ужасная она женщина, что хорошие люди от нее шарахаются, что характер у нее дурацкий, что сегодня, наверное, впервые поняла, как непросто быть матерью, а почему поняла именно сегодня – не объяснить даже себе.
Ушла Нонка. Осталась Наталья Савельевна одна.
В классе было темно и душно. Наталья Савельевна распахнула окно, а за окном стояли дома, было в тех домах много тайн и неразгаданных загадок. Не знала она, например, что семиклассники по вечерам не болтались по улицам, а сидели и строчили в толстые тетрадки описание своих жизней: мол, дадим мы этому Пине сто очков вперед, тоже писатель! Многого не знала Наталья Савельевна, да и невозможно было ей многое узнать, к тому же чувствовала она себя так, как будто поднялась на сушу со дна морского. Голова кружилась, стучало сердце. В душе своей она ощущала пустоту, ненаполненность, точно себя всю растратила и ничего в ней не осталось, кроме усталости и Удивления.
Но виделось ей, что пройдет немного времени – и снова она заполнится вся, как колодец заполняется водой. И вода эта отразит в недалеком завтра лица ее первоклассников – дневных и вечерних звезд, и не только отразит, но и снова будет той живой водой, которая невидимо проникает всюду, во всю нашу жизнь на земле. А на небе – разбросанная в облаках, в мея ких каплях и брызгах, солнцем пронизанная, – она, та вода, образует радугу. Радугу детских жизней!
Ленинград, Гражданка, 31 июля 1970 года
А мужчины все еще у ларька стояли, и я с ними была, пиво пила, по губам текло, а в рот не попало.
Димина горячая защита произвела на Наталью Савельевну впечатление, никогда мать Вадика так страстно не защищала сына. Нонка ждала удара заслуженно, но Наталья Савельевна, словно уловила ее состояние, ничего про нее не сказала, подумала: "Пришла все-таки на собрание, лед тронулся".
– У кого ко мне есть вопросы, подходите, а собрание на этом заканчивается! Что хотела – сказала, а что забыла – в другой раз, не последняя наша встреча. Будьте здоровы и счастливы.
Облегченно вздохнули родители. Женщины кинулись к Наталье Савельевне про своих детей расспрашивать, про многих она и словом не обмолвилась, оставив возможность узнать про них в личной беседе.
Товарищ Щукин кинул клич: "Мужчины, за мной!" Окружили его мужчины, и пошли они к ларьку с пивом.
Наталья Савельевна видела, как шла мужская гвардия по школьному двору, и подумала: "Красавцы все, как на подбор, с ними дядька Черномор – товарищ Щукин!"
И дальше все свое внимание сосредоточила она на дамах, которым было интересно узнать про своих детей, и как можно подробнее. Наталья Савельевна старалась удовлетворить их законный интерес, вспоминала мельчайшие подробности, смешные и серьезные случаи и ни одну маму не оставила без внимания: она почувствовала себя всеобщей матерью.
Когда отцы, папочки и папаши первоклассников шли по улице, они еще помнили про школу, про родительское собрание, про своих детей, но стоило им чисто мужской компанией влиться в очередь за пивом, как начались у них разговоры, далекие от всего предыдущего, и малое знакомство не было тут помехой.
Дима долго сомневался – идти ли ему, в форме все-таки, но Щукин сказал:
– Ты, товарищ милиционер, не покидай нашей компании. Будешь за общественным порядком наблюдать. Кто нарушит, ты того раз в мешок, а мы тебе поможем, верно, ребята?
И "ребята" загалдели и стали перебрасываться новостями. Их интересовали футбол и хоккей. Отец Феди и товарищ Щукин заговорили про "Жигули" и стали оценивать, сравнивать с другими машинами, Максим Петрович и Дима Ярославцев говорили про свое. Неожиданно для себя Дима стал пересказывать содержание своей повести. Таким образом, Максим Петрович узнал про Невесту, про Кота и про Тимофея Павловича. И про Вадика стал Дима рассказывать, а вскоре, когда выпил кружку пива, потом другую, третью, добрался и до Нонки, которая, как он ни сопротивлялся, внедрилась в его сознание.
– Уж не любовь ли это? – подсказал Диме Максим Петрович.
И вдрогнул Дима и ударил себя в грудь:
– Да я всего две недели назад потерял девушку, которую любил долгие два года!
А сам в это время думал: "А не влюбился ли я и в самом деле? Ведь нейдет она у меня из головы!"
Товарищ Щукин кричал:
– Пей, гуляй, веселись, первоклассники! Плачу за всех, заверните нам все оставшееся пиво!
И жаловался Фединому отцу – не знает он, что теперь делать будет, ведь привык учиться, отвечать у доски. Шутка ли – тринадцать лет, срок немалый, из головы и из сердца не выкинешь! Стал раздумывать, куда же идти учиться, а Федин отец ему так, смехом, возьми и скажи:
– Иди на курсы шоферов-автолюбителей!
– Вот это дело! – закричал товарищ Щукин. – Не беда, что машины нет! Хоть при деле буду, как беременная женщина!
Дима уже пятую кружку пил, на спор с Максимом Петровичем, и ругал себя, зачем стал первому встречному плакаться, а Максим Петрович ему на это про себя рассказал, как работает на заводе – слесарь-инструментальщик он высшего разряда, блоху подковать может! Потом Максим Петрович рассказал, что пишет, что он не бытописатель, а фантаст, вроде Лема, но рассказ у него всего один, и тот незаконченный, жена мешает, гоняет по магазинам, а по ночам писать – спать хочется.
Откинул Максим Петрович волосы, упавшие ему на глаза, огляделся по сторонам, увидел множество распускающихся деревьев, увидел множество детей, которых родители домой загоняли, а дети капризничали, домой идти не хотели, увидел Диму, стоящего против него с лучезарным лицом, и себя увидел со стороны, и сказал Максим Петрович:
– Друг ты мне, Дима, или не друг?
Дима подумал немного и ответил решительно:
– Друг!
И сказал тогда Максим Петрович:
– Странные наступили нынче времена: где росли деревья, снова они растут, дети не слушаются своих, родителей, и каждый хочет написать книгу, а мы с тобой – друзья!
– Это вы правильно заметили! – откликнулся тотчас Дима. – Как в воду глядели. У нас половина отделения больна этой болезнью! Я первый начал!
Товарищ Щукин стал ни с того ни с сего возражать, но тут пришла за ним его жена и повела его за руку домой, а он шел покорно и говорил:
– Ты прости меня, мать, мы немного того! Диплом мой обмыли, два баллона-галлона выпили!
Татьяна Соколова тоже извлекла Максима Петровича из честной компании. Максим Петрович сопротивлялся :
– Экие вы, женщины! Нам тоже, может быть, приятно без вас немного побыть и отдохнуть. Вот рекомендую тебе, Танюша, моего друга, Дмитрия Александровича Ярославцева, старшего лейтенанта милиции! Не бойся ее, Дима, она не опасная женщина, потому что меня очень любит, шагу без меня ступить не может, вот только дышать пока дышит без меня!
– Хватит, хватит! Идем домой! Машка нас заждалась, а ты вдобавок навеселе. Она ведь этого не переносит, совсем как ее любимые собаки!
– Я чаю пожую! Пошли к нам, Дима, познакомим тебя с нашей Машкой. А заодно я тебе почитать дам одну вещь! Свою!
– Как-нибудь в другой раз, Максим Петрович, зайду! А вы не пробовали написать пьесу?
– Пьесу? Не пробовал! А что?
– Мне кажется, что у вас получилось бы! До свиданья! Привет Маше!
Разошлись мужчины по своим домам, а Наталья Савельевна только-только освободилась. Последней, с кем говорила она, была Нонка. Все выложила ей Нонка как на духу и расплакалась к тому же, сказала, что ужасная она женщина, что хорошие люди от нее шарахаются, что характер у нее дурацкий, что сегодня, наверное, впервые поняла, как непросто быть матерью, а почему поняла именно сегодня – не объяснить даже себе.
Ушла Нонка. Осталась Наталья Савельевна одна.
В классе было темно и душно. Наталья Савельевна распахнула окно, а за окном стояли дома, было в тех домах много тайн и неразгаданных загадок. Не знала она, например, что семиклассники по вечерам не болтались по улицам, а сидели и строчили в толстые тетрадки описание своих жизней: мол, дадим мы этому Пине сто очков вперед, тоже писатель! Многого не знала Наталья Савельевна, да и невозможно было ей многое узнать, к тому же чувствовала она себя так, как будто поднялась на сушу со дна морского. Голова кружилась, стучало сердце. В душе своей она ощущала пустоту, ненаполненность, точно себя всю растратила и ничего в ней не осталось, кроме усталости и Удивления.
Но виделось ей, что пройдет немного времени – и снова она заполнится вся, как колодец заполняется водой. И вода эта отразит в недалеком завтра лица ее первоклассников – дневных и вечерних звезд, и не только отразит, но и снова будет той живой водой, которая невидимо проникает всюду, во всю нашу жизнь на земле. А на небе – разбросанная в облаках, в мея ких каплях и брызгах, солнцем пронизанная, – она, та вода, образует радугу. Радугу детских жизней!
Ленинград, Гражданка, 31 июля 1970 года
А мужчины все еще у ларька стояли, и я с ними была, пиво пила, по губам текло, а в рот не попало.