Пупсик был таинственным и тайным ребенком, потому что товарищ Щукин презирал кукол. Они ему не нравились, зато нравились машины, особенно управляемые. Он покупал их дочери и сам тоже играл в них, когда никто не видел.
Несмотря на усилия товарища Щукина, Алла оставалась робкой маленькой девочкой, с обыкновенными мечтами о куклах и платьях, как у Лены Травкиной, а больше всего ей хотелось, чтобы не обращали на нее так много внимания. Мама, правда, не слишком много с ней возилась, занятая работой и диссертацией, которая у нее медленно подвигалась. А ей хотелось бы, чтобы мама побольше с ней была. Вот когда чего нет, так того только и хочется. Мама все на машинке печатает и очень мало разговаривает, а как поговорить с ней хочется! Зато она никогда не ругает ее – экономит силы для диссертации.
Вечером, гордый, товарищ Щукин рассказал про разговор с Натальей Савельевной, про то, как она приглашала его в школу, и как учительница понравилась ему и он чуть-чуть в нее влюбился. Мама оторвала взгляд от страницы и, посмотрев на него грустными глазами, стала слушать дальше, вообразив, что муж собирается ее бросать. До сих пор при ней он не упоминал ни одной женщины. Он любил говорить, что застрахован от женщин тем, что у него есть такая безмятежная и необыкновенно молчаливая жена.
– Не ходи к нам в школу! – требовательно сказала Алла. – Тебя все девочки испугаются и по домам разбегутся, и никто не будет со мной играть на переменках. Не буду я ничем заниматься, только в бассейн ходить буду!
– Вот тебе и раз! Начали про сено, кончили про мыло, – на ходу сочинил поговорку товарищ Щукин.
– Не буду! Ни за что не буду! Спать хочу, в куклы играть хочу, как лягу, так и не проснусь месяц, – горячо сказала Алла, быстро разделась и юркнула в кровать, прижав к щеке пупсика.
– Забастовка? – грозно спросил папочка. – Откуда это у тебя?
И услышал в ответ:
– ОТВЕРБЛЮДА!
Так сказала ему дочь. А его ученая жена, молчавшая много лет, задавленная его темпераментом и властью, подняла на него умные усталые глаза и добавила:
– Сдавайтесь, товарищ Щукин! Ваше время кончилось!
Не выдержал товарищ Щукин и захохотал во все горло. На этом царство и владычество его кончились. К власти пришли женщины, а он стал у них на посылках.
Жизнь шестая
Несмотря на усилия товарища Щукина, Алла оставалась робкой маленькой девочкой, с обыкновенными мечтами о куклах и платьях, как у Лены Травкиной, а больше всего ей хотелось, чтобы не обращали на нее так много внимания. Мама, правда, не слишком много с ней возилась, занятая работой и диссертацией, которая у нее медленно подвигалась. А ей хотелось бы, чтобы мама побольше с ней была. Вот когда чего нет, так того только и хочется. Мама все на машинке печатает и очень мало разговаривает, а как поговорить с ней хочется! Зато она никогда не ругает ее – экономит силы для диссертации.
Вечером, гордый, товарищ Щукин рассказал про разговор с Натальей Савельевной, про то, как она приглашала его в школу, и как учительница понравилась ему и он чуть-чуть в нее влюбился. Мама оторвала взгляд от страницы и, посмотрев на него грустными глазами, стала слушать дальше, вообразив, что муж собирается ее бросать. До сих пор при ней он не упоминал ни одной женщины. Он любил говорить, что застрахован от женщин тем, что у него есть такая безмятежная и необыкновенно молчаливая жена.
– Не ходи к нам в школу! – требовательно сказала Алла. – Тебя все девочки испугаются и по домам разбегутся, и никто не будет со мной играть на переменках. Не буду я ничем заниматься, только в бассейн ходить буду!
– Вот тебе и раз! Начали про сено, кончили про мыло, – на ходу сочинил поговорку товарищ Щукин.
– Не буду! Ни за что не буду! Спать хочу, в куклы играть хочу, как лягу, так и не проснусь месяц, – горячо сказала Алла, быстро разделась и юркнула в кровать, прижав к щеке пупсика.
– Забастовка? – грозно спросил папочка. – Откуда это у тебя?
И услышал в ответ:
– ОТВЕРБЛЮДА!
Так сказала ему дочь. А его ученая жена, молчавшая много лет, задавленная его темпераментом и властью, подняла на него умные усталые глаза и добавила:
– Сдавайтесь, товарищ Щукин! Ваше время кончилось!
Не выдержал товарищ Щукин и захохотал во все горло. На этом царство и владычество его кончились. К власти пришли женщины, а он стал у них на посылках.
Жизнь шестая
ЛЕНА ТРАВКИНА – ТЕОРЕТИК БЫТА
Алла Щукина в школе дружила с Мишей, но, когда он заболел, она нашла себе настоящую подругу, Лену Травкину, с которой ссорилась раз по двадцать в день, и все не по своей воле. Просто Лена иначе не умела дружить, как без конца ссорясь и обижаясь на всех, кто пытался на день или надолго быть ее подругой. Такой вздорный и обидчивый был у нее характер. Алле, помимо задач по математике, приходилось все время решать задачу – в каких отношениях она находится с Леной? – и спрашивать ее дрожащим голосом: "Ты со мной играешь, Лена?" Если Лена милостиво кивала головой, Алла чувствовала себя бодрой и готовой понимать все объяснения Натальи Савельевны. Если же нет, то настроение У нее падало, хотелось спать, и она мучилась, что навеки потеряла подругу. Мучительно было ходить одной на переменках и смотреть на Лену, окруженную девчонками, которым она что-то серьезно рассказывала.
Но иногда с Леной случались удивительные превращения. Она все перемены посвящала Алле и вводила ее во все подробности взрослой жизни, до которых сна была большая охотница и крупная специалистка. Когда Алла рассказала ей о своей несчастной жизни, Лена за минуту надавала ей такое множество советов, что, как мы уже видели, совершила переворот в доме Щукиных, приведя к власти женщин.
Так и не смог догадаться могущественный товарищ Щукин, откуда его дочь узнала таинственное слово "не буду".
Услышав от Аллы ее сонную повесть, Лена вмешалась в ее жизнь, потому что вообще во все вмешивалась, потому что любопытство, как чесотка, не давало ей покоя.
Жизнь у нее была беспокойная, так как знания свои она не умела скрывать и распространяла их среди детей и взрослых. Мама каждый день ее отчитывала за длинный язык и любопытный нос, а у Лены прямо холодело внутри, когда она слышала: "Уйди, это не детского ума дело!" Сначала холодело внутри от любопытства, а потом разгорался пожар – хотелось все узнать! И она узнавала.
Большое удовольствие ей доставляло слушать разговоры женщин. С отцом, военным, она много раз переезжала из города в городок, из Ленинграда на Север, и везде прислушивалась к женским разговорам. К семи годам она обладала таким солидным запасом сведений, что отлично знала, что сейчас модно, в каких городах что можно купить, что такое любовь, развод и алименты. Пробовала слушать и разговоры мужчин, но так ничего особенного не почерпнула: про хоккей – зимой, про футбол – летом и независимо от времени года – про "надо бы выпить".
В школе она продолжала развиваться в том же направлении. На переменках вертелась около старшеклассниц и выслушивала их разговоры. То, что ей удавалось услышать, она тотчас же несла в первый "А" своим подружкам.
– Я слышала, как десятиклассницы только что про любовь говорили. Под картиной "Три богатыря". Это у них место свиданий. Уже и замуж собираются, как школу окончат. Не все, правда…
– Ай-я-яй! – ответили девчонки-первоклассницы, далекие-далекие от тех мыслей.
– Уж лучше в кино сходить, на "Флиппера", – ответила за всех Жирафа, и первоклассницы тряхнули косичками-хвостиками, согласились с ней.
Тут и Миша подошел, ходил к школьному врачу за справкой. Девчонки на него накинулись, стали его трогать, словно он был елочной игрушкой, переживали, что его долго не было, хотя многие и не заметили, что его не было. Они еще не привыкли друг к другу и только впервые пережили возвращение своего товарища и нашли, что и правда Мишки не хватало.
Миша направился к Алле и сказал радостно:
– Здравствуй, Алла, вот я и вернулся!
Сказал так, будто возвратился из длительного похода, как солдат к своей солдатке. Никто не почувствовал его интонации, только Лена вздрогнула от его слов и задумалась. Она вспомнила, что отец так; говорит, когда возвращается после длительной отлучки.
Алле стало неудобно, что он только с ней поздоровался, и ока сказала:
– Ну поздоровайся, Миша, со всеми девочками, а то им обидно!
Девчонки зашумели, что им все равно, и Миша посмотрел на всех и сказал:
– Здравствуйте! – и покраснел почему-то.
Миша с Аллой пошли в класс, сели за свою парту и разговаривали всю перемену, а Лена, чувствуя, чтя теряет подругу, ходила взад-вперед около их парты и подслушивала, о чем они говорят.
Говорили они про пустяки: про музыку, про бассейн, но так рады они были оба при этом, что не замечали, как Лена, хлопая крышкой парты, мешала им слушать друг друга. Наконец ей стало обидно, и она сказала:
– А вы поцелуйтесь!
Миша подпрыгнул от неожиданности и ответил:
– Ну, Травкина, я теперь – за Гончарова! За все тебе попадет, когда он вернется. Мы вместе с ним тебя поколотим.
– Очень я боюсь! Лучше обними Щуку, а то она тут без тебя ревела – "скучаю"!
Алла широко открыла глаза, пораженная предательством, но тут в класс вошла Наталья Савельевна, и время пошло своим чередом.
Лена вынула из кармана передника зеркальце и принялась в него смотреться, сравнивать себя с Аллой – кто красивее. В зеркале она увидела девочку, словно не себя, – на ромашку похожа, а если губы накрасить, то и на красную розу. А лицо вопросительное, на нем вопрос указан – красивая я, правда?
Этот вопрос занимал Лену с двух лет, когда какая-то старушка, рассматривая ее, разодетую как кукла, сказала, ни к кому не обращаясь: "Какая хорошенькая девочка, просто красавица!"
Говорить Лена тогда еще плохо умела, но поняла, что сказала старушка, и повторила про себя ее слова. И с тех пор всех знакомых и незнакомых людей она спрашивала: "Правда, я красивая?" И они убедили ее. Когда же она научилась думать, то разделила все человечество на две половины: красивые и некрасивые.
Все красивые были добрыми, а некрасивые – наоборот. К красивым она отнесла себя, маму, когда она ее не ругала, папу, когда у него было хорошее настроение, Наталью Савельевну, когда она не ставила ей двоек, Жирафу, пока она не подружилась с Гончаровым, Аллу, пока не было Мишки, и всех остальных, кто к ней хорошо относился.
Но, странное дело, иногда все люди становились красивыми сами по себе. Впервые она обнаружила это в Сане Иванове. Когда однажды Наталья Савельевна вызвала его и он, раскрасневшись, стал читать, Лена с удивлением увидела, каким красивым стало у него лицо. И показалось ей, что Саня не книгу читает, а плывет по морю, а море то Черное, а Саня, загорелый, плывет, плывет…
– Тройка! – сказала Наталья Савельевна.
Саня превратился сам в себя.
Сколько раз, заглядываясь на лица своих товарищей, Лена хотела закричать: "Смотрите! Смотрите! Какие красивые!" Но видно, залюбовавшись, она упускала время, и только губы ее шептали обрывок предложения, а Наталья Савельевна, перебивая отвечавшего, обращалась к ней:
– Травкина, прекрати подсказывать! Если тебя сейчас вызову, то ведь не ответишь!
Очнувшись, Лена вздыхала, пробегала глазами по обыкновенным лицам и не находила в них чудесной красоты.
Красота для Лены сочеталась с красивой одеждой. Мама приучила ее с детства к нарядам и теперь с трудом могла удовлетворить ее прихотливые желания. Фасоны Лена изобретала сама, высматривая их на девушках. Мама говорила: "Еще не время, ты маленькая!" Но Лена упрямилась и настаивала на своем.
Придя в первый день в школу и окинув Наталью Савельевну острым своим глазом, она про себя, а потом при девчонках оценила, как та одета и какая у нее прическа. Наталья Савельевна услышала, как новая ученица разбирает ее по косточкам (такая малявка!), ко потом справилась с собственным раздражением и вынуждена была признать, что замечания были по существу, и удивилась остроте ее глаза. Подумала о себе, которой в семь лет надевать было нечего, вспомнила, как хотелось красиво одеваться в двадцать, да возможности не было, – видно, не научиться теперь уж!
Таким образом, Лена в глазах Натальи Савельевны стала выразительницей женского общественного мнения. И с этим она ничего поделать не могла, только подумала, как бы интерес, в общем-то здоровый интерес, девочки не перевесил более существенные заботы.
Свое наблюдение она решила изложить Травкиной-старшей при случае. Случай скоро представился. Ольга Сергеевна была недовольна отметками дочери: двойки чередовались с тройками, как лебеда с крапивой.
– У Лены очень мало хороших отметок, – сказала она, – на мой взгляд, девочка неглупая и могла бы лучше учиться, если бы ей не предъявлялись чересчур завышенные требования.
Наталье Савельевне не понравился тон разговора, который предложила Ольга Сергеевна, но она умела сдерживать себя. Она знала, что с некоторыми родителями гораздо труднее найти контакт, чем с их детьми.
– Я с вами согласна. Лена – неглупая девочка, но неряшливая и невнимательная. И что странно, аккуратнее в отношении внешнего вида я не знаю девочки в нашей школе, даже среди старшеклассниц. Но по отношению к тетрадкам, к учебникам даже Пиня Глазов ей уступает. Подобного противоречия понять и объяснить не могу.
Ольга Сергеевна тоже затруднилась объяснить себе зто.
– Я с ней поговорю, но вы все же к Лене несправедливы. Вот ее тетрадь, а вот тетрадь Глазова. За одинаковые ошибки – разные отметки. – И Ольга Сергеевна протянула учительнице тетради.
Учительница, с чувством неловкости за мать Лены (никак ей не шло торговаться здесь из-за отметок!), развернула тетради и действительно увидела, что за одни и те же ошибки стояли разные отметки. Она представила себе Пиню, черноголового, непоседливого, для которого – тяжелый физический труд держать ручку и писать в тетради. А вот это упражнение он выполнил со всем, на какое был способен, старанием. И конечно, она поставила ему тройку.
– Знаете, Ольга Сергеевна, не нравится мне направление нашего разговора! У меня были основания сделать так, а не иначе. Нас с вами интересует Лена, давайте о ней и поговорим!
Ольга Сергеевна смутилась. Действительно, зачем она сгоряча сунулась с тетрадками, дело-то не в отметках. Как неудобно!
Поговорили они потом хорошо, с пользой. Разошлись довольные, что познакомились и понравились друг другу. Обеим на некоторое время стало легче жить. Лена начала следить за чистотой в тетрадях. Потянуло в них зимой, белым снегом, и буквы стали выходить на поле не как суматошные воробьи, а важно и чинно, как голуби.
И все же отметки мало волновали Лену, гораздо больше волновали ее вопросы общественные. В классе многие заболели гриппом, и она сама назначила себя разносчицей уроков для больных. Добровольную свою обязанность она исполняла с великим удовольствием. Смотрела, кто как живет, у кого какие родители. Выводов много сделала, знаний много набралась новых: и насчет того как готовить, и что в магазинах есть, какие туфли нынче в моде и какая мебель. Но, однако, когда она сама заболела тем же гриппом, к ней никто не пришел, и мама ее сказала: "Правильно сделали, это тебе грипп, а не аппендицит!" Но Лена все-таки подумала, что несправедливо с ней обошлись первоклассники, для которых она и гриппа не побоялась.
Гончаров болел дольше всех, и Лена, пока он болел, носила ему уроки, хотя его и не видела. Его мать, Любовь Ивановна, принимала от нее задания и копила их до Фединого выздоровления. Федя не знал, что Лена Носит ему уроки, потому что она просила Любовь Ивановну не говорить ему об этом. Любовь Ивановна в Лене души не чаяла, радуясь за сына: какая замечательная у него нашлась в классе подружка, первая девочка, входящая в его жизнь и в его дом!
Соколова, погрузившаяся в чтение книг, которые уносили ее в далекие дали, как будто и не замечала, что Гончарова нет, словно не с ним она сидела на одной парте, словно не ему первому она дала почитать любимую книгу "Военная тайна".
– А мне сегодня разрешат Федю увидеть, – сказала Лена, подходя к Жирафе и облокачиваясь на ее парту.
– Ну и что?
– Может, пойдешь со мной?
– Мне надо у мамы спроситься, – ответила Жирафа, отрываясь от "Мифов Древней Греции".
– Чего спрашивать, ведь он тебя не съест! Пойдем, он наш товарищ, и к тому же больной!
– Знаешь, он мне приснился сегодня, как будто он убил котят, помнишь?
– Что ты все про кошек, ведь он полезнее всяких кошек! Ну пойдешь?
– Кошки полезнее – они крыс ловят. Не пойду! Привет передавай от меня и от Сани. На, снеси ему книжку про самого сильного человека, про Геракла!
– Ему и не произнести такого слова. Зачем ты такие книжки читаешь?
– Травкина и Соколова, вы звонка не слышали разве?
– Не слышали они! – ответил за них Саня.
Наталья Савельевна пристально взглянула на Саню, а Саня смутился и уткнулся в тетрадку.
Лена весь урок переживала предстоящую встречу с Гончаровым. Хотела ему рассказать, как скучно без него и пусто стало, но знала, что как посмотрит он на нее свирепыми глазами, так пропадет у нее охота говорить ему хорошее. Придется написать на всякий случай и отдать ему письмо прямо в руки. Все-таки приятно ему будет получить письмо.
Весь урок она провозилась с письмом. Писала его одновременно с диктовкой. В диктовке она сделала много ошибок и вдобавок приписала: "Гончаров, поправляйся привет от Жирафы пойдем скоро в буфет за вотрушками уже есть 30 копеек, ну ладно".
Когда урок кончился, она забыла второпях про письмо, оно порхнуло и залетело под чью-то парту, и там его затоптали, а потом засунули в урну. А те предложения, что она по ошибке вставила в диктовку, попали на глаза Наталье Савельевне, когда она дома проверяла тетради.
Наталья Савельевна долго не могла сообразить, как попали сюда не по адресу замечательные эти слова. Но догадалась все-таки, вырвала листок и убрала на память – может, когда-нибудь пригодится адресату или отправительнице, а Лене пришлось на другой день переписывать диктовку, так как Наталья Савельевна сказала, что нечаянно потеряла ее тетрадь.
Выйдя из школы, Лена хватилась письма, вспоминала, где она могла его оставить, да так и не вспомнила, а потом и совсем забыла о нем. Шагая с Аллой и ее бабушкой, она без умолку болтала, что моды в этом году переменились, будут носить длинные платья, а плащи "болонья" немодны и пальто джерси совсем из моды вышли.
– Немодны, немодны, – заворчала бабушка, слова-то какие недетские. И где вы, окаянные, таких слов понаслушиваетесь, скоро вашим родителям горе с вами будет! Что есть, то носить надо!.. А разбираться много будете, натянут на вас мешки, и будете в мешках как миленькие ходить.
Девчонки засмеялись, представив себя в мешках.
– Это же замечательно. Так еще никто не ходил!
– Чего раскудахтались?! – сказала бабушка. – Вот пустосмешки. Некогда смеяться – опаздываем в бассейн.
Дорога в школу занимала у нее пять минут, зато на обратный путь Лена тратила несколько часов. Иногда она являлась домой под вечер, занятая своими делами, усталая, но наполненная новыми впечатлениями которые она тут же передавала маме, за что тут же получала нагоняй. Ежедневно она сообщала маме о Феде, о его здоровье, не забыв прибавить, какой он красивый мальчик, хоть и хулиган, от которого все учителя отказались.
Мама, выслушивая ее рассказы, однажды не вытерпела и сказала:
– Почему у тебя на языке только одна фамилия?
Не хватает, чтобы в семь лет ты влюбилась в этого
Гончарова.
Лена покраснела.
– Я в него не влюбилась, он мне просто нравится.
Отец, услышавший ее последние слова, отвлекся от книги и, в свою очередь, заметил:
– Елена! У тебя плохая наследственность. Скажи спасибо своей маме. Она дня не может прожить, что бы в кого-нибудь не влюбиться!
И в семье полковника Травкина началась традиционная перепалка двух взрослых людей.
Полковник был настолько ревнивым, что ревновал жену даже к вещам, не говоря о людях. В свою очередь, Ольга Сергеевна давала ему массу поводов для ревности. Она вечно была кем-то увлечена, кем-то взволнована, в кого-то влюблена. Ольга Сергеевна работала врачом "Скорой помощи", и объектов для любви у нее было сколько угодно: старики, старушки, мужчины, женщины, молодые люди и девушки. Помогая людям, она впускала их к себе на заселение сердца и потом целыми днями ходила под впечатлением тех встреч. Она заметила, что когда человеку плохо, он становится прозрачным и открытым для доброго глаза и насквозь просматривается, и если кто взглянет на него в ту минуту, увидит обычно скрытое. Ольга Сергеевна жаждала таких встреч и получала особую радость, оттого что в трудную минуту приходила к людям на помощь.
Лена, направляясь к Сане, припомнила почему-то домашние сцены, и совсем ей расхотелось возвращаться домой. Дома стало очень неспокойно, перепалки перешли в скандалы, а скандалы доходили чуть ли не до драки, когда отец, предварительно выпив, начинал приставать к маме с угрозами. Однажды, когда отец замахнулся на маму, она, Лена, бросилась сама на него, а по дороге ударилась об угол стола и расшибла себе щеку. Она пришла тогда с синяком в класс, и все на нее уставились, а Гончаров пожалел, что не он ей такой красивый синяк поставил. А ей было стыдно, что синяк из-за отца и что он стал домой приходить пьяный, и дома стало неуютно и скучно, каждый стал жить сам по себе.
Никому она про нелады в семье не рассказывала, она уже знала, что никто им не поможет, а только осудят отца и маму. Бабки во дворе стали у нее выпытывать про отца – вроде пьяный приходит, про маму – вроде заплаканная ходит, но Лена, верная подслушанным у них же советам, не поддавалась на расспросы.
– У нас всё в порядке, как всегда.
Последнее время она засиживалась у Феди, вернее у его мамы. Там она чувствовала себя уютно и хорошо, как никогда не чувствовала себя дома, где не было уюта и домашности. Мебель красивая была, холодильник – полный продуктов – был, а вот как у Феди у них не было, потому что мама редко бывала дома. А когда бывала, то готовила как-то нехотя обед или не готовила вовсе, и они втроем шли в столовую или в ресторан и обедали там, а уюта, оказывается, у них не было. Мама для работы вся живет, а не для них с папой, как Федина мама, которая не работает, и всегда она дома, и всегда она ласковая и домашняя, и спросишь ты ее о чем, она тут же тебе и ответит, не то что ее мама – ей надо сто раз повторить, прежде чем она вопрос поймет: все о чем-то она думает, все время она не с папой и не с ней, Леной.
Шла Лена к Сане, думала про себя и жалела папу с мамой.
Саня заметил Лену и закричал ей из окна:
– Заходи, Ленка!
Когда Саня помогал ей раздеваться, она, удивленная его вежливостью, сказала:
– В школе тебя и Жирафа одевает, и Наталья Савельевна, и твоя мама, а дома ты мне раздеваться помогаешь! Вот смешно!
Саня шмыгнул носом и сказал:
– А дома-то все по-другому!
И действительно, дома он был другой, свободный какой-то, улыбался чего-то, а в классе всегда серьезный, насупленный.
Лена вошла в комнату и огляделась:
– А у вас ничего, хорошая обстановка. Я думала – хуже живете!
– А чего нам хуже жить, мамка хорошо получает, хоть и дворником. Она еще мусоропровод чистит, и за это получает прилично, – сказал Саня без тени смущения, глядя прямо на Лену.
Он так смотрел ей прямо в глаза, что ей стало тяжело на него в ответ смотреть. Она отвела глаза в сторону, подумав про себя: надо же, какой все-таки Санька молодец! Ему ни капельки не стыдно, что его мать дворником работает. А ее мама пугает: "Будешь плохо учиться – пойдешь в дворники или пивом торговать в ларек". А его, интересно, кем пугает мама? Хотела она его об этом спросить, да он опередил ее:
– Не хотела мамка учиться, когда маленькая была, все на двойки да на двойки. Еле шесть классов кончила. Вот и стала дворником. А я ей говорю: "Иди сейчас учиться", – а она говорит, что ум слаб. Меня изо всех сил заставляет учиться, иначе, говорит, будешь дворником, или пивом в ларьке напротив торговать, или коров пасти. А насчет коров я не против. Ты когда-нибудь пасла коров?
Лена никогда не занималась удивительным этим делом, поэтому сказала с сожалением:
– Нет, не приходилось!
– А я вот пас с дедом Игнатом! Знаешь, лежим на траве, трава густая, земля теплая-теплая и пахнет травой. Коровы траву хрупают. Ой как хорошо они хрупают! Над нами жаворонки – дед расскажет сказку про жаворонка, над нами самолет – дед про самолет какую-нибудь историю расскажет. Он на трех войнах воевал. А ветер подует, он – про ветер. Коровы его слушаются. Он их всех знает, какой характер у каждой, а они ходят вокруг и на него посматривают; которая непослушная – ту ругает, да так смешно ругает ее, что корова прямо иногда обидится и замычит. Ну как мы иногда. А теленки-то какие хорошенькие!
Саня весь растворился в воспоминаниях. Лене надоело его слушать, и она стала оглядываться по сторонам, рассматривать комнату повнимательнее. И обнаружила в той комнате нехватку, недостачу некоторых предметов, которые обязательно должны были быть. И оттого комната имела все-таки грустный вид, и женщина жила в ней грустная, и мальчик был тоже грустный.
– Саня, а у тебя папа где? – перебила она Саню, и уставилась на него, и ждала ответа, и долго ждала ответа, пока Саня вернулся из жаркого лета.
– Вот я и сам думаю – где? Понимаешь, он солдатом был. Мамка говорит – хороший был!
– А куда он делся?
– К другой ушел!
– Ничего себе хороший, такого ребенка бросить! – Лена любовно, как старшая сестра, оглядела Саню.
Вспомнился ей один смешной случай, скорее – некрасивый случай и совсем не смешной. Встал посреди урока Саня, как ребеночек, и со штанишек у него капало. Отпираться он не стал, на Лену не стал сваливать, а мог бы со стыда на Лену свалить, у нее тоже колготки были мокрые – лужа-то по сиденью растеклась.
Лена тогда еле из класса вышла, и плакала, и Саню упрекала: "Я с тобой не буду больше сидеть. Опозорил ты меня на всю школу; видишь, на меня пальцами показывают!" – "А ты не бойся, это ведь я, а не ты!"
И он тогда закричал девчонкам из первого "Б": "Это не она, а я! Она просто со мной на одной парте сидела!" Затем повернулся к Лене и сказал как ни в чем не бывало: "Все в жизни случается. Еще хорошо, ничего такого не получилось, могло и хуже быть!"
Отвлеклась Лена от воспоминаний, потому что зазвонил кто-то. Саня распахнул дверь и сказал:
– Нет, здесь такие не живут! – И захлопнул дверь снова.
– Ты чего не спросил, кто там?
– А зачем? – удивился Саня.
– Ну мало ли, бандиты или пьяный дядька! Сколько случаев, ужас! Недавно я слышала, забыла, но помню, что ужас, – ответила ему Лена.
– Не боюсь я никого. Да никто и не придет, а случаи те навыдумывали, наверно!
– Не веришь, что бандиты есть, что они прийти могут?! – со страхом сказала Лена, оглядываясь на дверь, где не висело много хитрых замков, а один, одинокий, висел.
– Не знаю, – ответил Саня. – Мы с мамкой не боимся!
Но иногда с Леной случались удивительные превращения. Она все перемены посвящала Алле и вводила ее во все подробности взрослой жизни, до которых сна была большая охотница и крупная специалистка. Когда Алла рассказала ей о своей несчастной жизни, Лена за минуту надавала ей такое множество советов, что, как мы уже видели, совершила переворот в доме Щукиных, приведя к власти женщин.
Так и не смог догадаться могущественный товарищ Щукин, откуда его дочь узнала таинственное слово "не буду".
Услышав от Аллы ее сонную повесть, Лена вмешалась в ее жизнь, потому что вообще во все вмешивалась, потому что любопытство, как чесотка, не давало ей покоя.
Жизнь у нее была беспокойная, так как знания свои она не умела скрывать и распространяла их среди детей и взрослых. Мама каждый день ее отчитывала за длинный язык и любопытный нос, а у Лены прямо холодело внутри, когда она слышала: "Уйди, это не детского ума дело!" Сначала холодело внутри от любопытства, а потом разгорался пожар – хотелось все узнать! И она узнавала.
Большое удовольствие ей доставляло слушать разговоры женщин. С отцом, военным, она много раз переезжала из города в городок, из Ленинграда на Север, и везде прислушивалась к женским разговорам. К семи годам она обладала таким солидным запасом сведений, что отлично знала, что сейчас модно, в каких городах что можно купить, что такое любовь, развод и алименты. Пробовала слушать и разговоры мужчин, но так ничего особенного не почерпнула: про хоккей – зимой, про футбол – летом и независимо от времени года – про "надо бы выпить".
В школе она продолжала развиваться в том же направлении. На переменках вертелась около старшеклассниц и выслушивала их разговоры. То, что ей удавалось услышать, она тотчас же несла в первый "А" своим подружкам.
– Я слышала, как десятиклассницы только что про любовь говорили. Под картиной "Три богатыря". Это у них место свиданий. Уже и замуж собираются, как школу окончат. Не все, правда…
– Ай-я-яй! – ответили девчонки-первоклассницы, далекие-далекие от тех мыслей.
– Уж лучше в кино сходить, на "Флиппера", – ответила за всех Жирафа, и первоклассницы тряхнули косичками-хвостиками, согласились с ней.
Тут и Миша подошел, ходил к школьному врачу за справкой. Девчонки на него накинулись, стали его трогать, словно он был елочной игрушкой, переживали, что его долго не было, хотя многие и не заметили, что его не было. Они еще не привыкли друг к другу и только впервые пережили возвращение своего товарища и нашли, что и правда Мишки не хватало.
Миша направился к Алле и сказал радостно:
– Здравствуй, Алла, вот я и вернулся!
Сказал так, будто возвратился из длительного похода, как солдат к своей солдатке. Никто не почувствовал его интонации, только Лена вздрогнула от его слов и задумалась. Она вспомнила, что отец так; говорит, когда возвращается после длительной отлучки.
Алле стало неудобно, что он только с ней поздоровался, и ока сказала:
– Ну поздоровайся, Миша, со всеми девочками, а то им обидно!
Девчонки зашумели, что им все равно, и Миша посмотрел на всех и сказал:
– Здравствуйте! – и покраснел почему-то.
Миша с Аллой пошли в класс, сели за свою парту и разговаривали всю перемену, а Лена, чувствуя, чтя теряет подругу, ходила взад-вперед около их парты и подслушивала, о чем они говорят.
Говорили они про пустяки: про музыку, про бассейн, но так рады они были оба при этом, что не замечали, как Лена, хлопая крышкой парты, мешала им слушать друг друга. Наконец ей стало обидно, и она сказала:
– А вы поцелуйтесь!
Миша подпрыгнул от неожиданности и ответил:
– Ну, Травкина, я теперь – за Гончарова! За все тебе попадет, когда он вернется. Мы вместе с ним тебя поколотим.
– Очень я боюсь! Лучше обними Щуку, а то она тут без тебя ревела – "скучаю"!
Алла широко открыла глаза, пораженная предательством, но тут в класс вошла Наталья Савельевна, и время пошло своим чередом.
Лена вынула из кармана передника зеркальце и принялась в него смотреться, сравнивать себя с Аллой – кто красивее. В зеркале она увидела девочку, словно не себя, – на ромашку похожа, а если губы накрасить, то и на красную розу. А лицо вопросительное, на нем вопрос указан – красивая я, правда?
Этот вопрос занимал Лену с двух лет, когда какая-то старушка, рассматривая ее, разодетую как кукла, сказала, ни к кому не обращаясь: "Какая хорошенькая девочка, просто красавица!"
Говорить Лена тогда еще плохо умела, но поняла, что сказала старушка, и повторила про себя ее слова. И с тех пор всех знакомых и незнакомых людей она спрашивала: "Правда, я красивая?" И они убедили ее. Когда же она научилась думать, то разделила все человечество на две половины: красивые и некрасивые.
Все красивые были добрыми, а некрасивые – наоборот. К красивым она отнесла себя, маму, когда она ее не ругала, папу, когда у него было хорошее настроение, Наталью Савельевну, когда она не ставила ей двоек, Жирафу, пока она не подружилась с Гончаровым, Аллу, пока не было Мишки, и всех остальных, кто к ней хорошо относился.
Но, странное дело, иногда все люди становились красивыми сами по себе. Впервые она обнаружила это в Сане Иванове. Когда однажды Наталья Савельевна вызвала его и он, раскрасневшись, стал читать, Лена с удивлением увидела, каким красивым стало у него лицо. И показалось ей, что Саня не книгу читает, а плывет по морю, а море то Черное, а Саня, загорелый, плывет, плывет…
– Тройка! – сказала Наталья Савельевна.
Саня превратился сам в себя.
Сколько раз, заглядываясь на лица своих товарищей, Лена хотела закричать: "Смотрите! Смотрите! Какие красивые!" Но видно, залюбовавшись, она упускала время, и только губы ее шептали обрывок предложения, а Наталья Савельевна, перебивая отвечавшего, обращалась к ней:
– Травкина, прекрати подсказывать! Если тебя сейчас вызову, то ведь не ответишь!
Очнувшись, Лена вздыхала, пробегала глазами по обыкновенным лицам и не находила в них чудесной красоты.
Красота для Лены сочеталась с красивой одеждой. Мама приучила ее с детства к нарядам и теперь с трудом могла удовлетворить ее прихотливые желания. Фасоны Лена изобретала сама, высматривая их на девушках. Мама говорила: "Еще не время, ты маленькая!" Но Лена упрямилась и настаивала на своем.
Придя в первый день в школу и окинув Наталью Савельевну острым своим глазом, она про себя, а потом при девчонках оценила, как та одета и какая у нее прическа. Наталья Савельевна услышала, как новая ученица разбирает ее по косточкам (такая малявка!), ко потом справилась с собственным раздражением и вынуждена была признать, что замечания были по существу, и удивилась остроте ее глаза. Подумала о себе, которой в семь лет надевать было нечего, вспомнила, как хотелось красиво одеваться в двадцать, да возможности не было, – видно, не научиться теперь уж!
Таким образом, Лена в глазах Натальи Савельевны стала выразительницей женского общественного мнения. И с этим она ничего поделать не могла, только подумала, как бы интерес, в общем-то здоровый интерес, девочки не перевесил более существенные заботы.
Свое наблюдение она решила изложить Травкиной-старшей при случае. Случай скоро представился. Ольга Сергеевна была недовольна отметками дочери: двойки чередовались с тройками, как лебеда с крапивой.
– У Лены очень мало хороших отметок, – сказала она, – на мой взгляд, девочка неглупая и могла бы лучше учиться, если бы ей не предъявлялись чересчур завышенные требования.
Наталье Савельевне не понравился тон разговора, который предложила Ольга Сергеевна, но она умела сдерживать себя. Она знала, что с некоторыми родителями гораздо труднее найти контакт, чем с их детьми.
– Я с вами согласна. Лена – неглупая девочка, но неряшливая и невнимательная. И что странно, аккуратнее в отношении внешнего вида я не знаю девочки в нашей школе, даже среди старшеклассниц. Но по отношению к тетрадкам, к учебникам даже Пиня Глазов ей уступает. Подобного противоречия понять и объяснить не могу.
Ольга Сергеевна тоже затруднилась объяснить себе зто.
– Я с ней поговорю, но вы все же к Лене несправедливы. Вот ее тетрадь, а вот тетрадь Глазова. За одинаковые ошибки – разные отметки. – И Ольга Сергеевна протянула учительнице тетради.
Учительница, с чувством неловкости за мать Лены (никак ей не шло торговаться здесь из-за отметок!), развернула тетради и действительно увидела, что за одни и те же ошибки стояли разные отметки. Она представила себе Пиню, черноголового, непоседливого, для которого – тяжелый физический труд держать ручку и писать в тетради. А вот это упражнение он выполнил со всем, на какое был способен, старанием. И конечно, она поставила ему тройку.
– Знаете, Ольга Сергеевна, не нравится мне направление нашего разговора! У меня были основания сделать так, а не иначе. Нас с вами интересует Лена, давайте о ней и поговорим!
Ольга Сергеевна смутилась. Действительно, зачем она сгоряча сунулась с тетрадками, дело-то не в отметках. Как неудобно!
Поговорили они потом хорошо, с пользой. Разошлись довольные, что познакомились и понравились друг другу. Обеим на некоторое время стало легче жить. Лена начала следить за чистотой в тетрадях. Потянуло в них зимой, белым снегом, и буквы стали выходить на поле не как суматошные воробьи, а важно и чинно, как голуби.
И все же отметки мало волновали Лену, гораздо больше волновали ее вопросы общественные. В классе многие заболели гриппом, и она сама назначила себя разносчицей уроков для больных. Добровольную свою обязанность она исполняла с великим удовольствием. Смотрела, кто как живет, у кого какие родители. Выводов много сделала, знаний много набралась новых: и насчет того как готовить, и что в магазинах есть, какие туфли нынче в моде и какая мебель. Но, однако, когда она сама заболела тем же гриппом, к ней никто не пришел, и мама ее сказала: "Правильно сделали, это тебе грипп, а не аппендицит!" Но Лена все-таки подумала, что несправедливо с ней обошлись первоклассники, для которых она и гриппа не побоялась.
Гончаров болел дольше всех, и Лена, пока он болел, носила ему уроки, хотя его и не видела. Его мать, Любовь Ивановна, принимала от нее задания и копила их до Фединого выздоровления. Федя не знал, что Лена Носит ему уроки, потому что она просила Любовь Ивановну не говорить ему об этом. Любовь Ивановна в Лене души не чаяла, радуясь за сына: какая замечательная у него нашлась в классе подружка, первая девочка, входящая в его жизнь и в его дом!
Соколова, погрузившаяся в чтение книг, которые уносили ее в далекие дали, как будто и не замечала, что Гончарова нет, словно не с ним она сидела на одной парте, словно не ему первому она дала почитать любимую книгу "Военная тайна".
– А мне сегодня разрешат Федю увидеть, – сказала Лена, подходя к Жирафе и облокачиваясь на ее парту.
– Ну и что?
– Может, пойдешь со мной?
– Мне надо у мамы спроситься, – ответила Жирафа, отрываясь от "Мифов Древней Греции".
– Чего спрашивать, ведь он тебя не съест! Пойдем, он наш товарищ, и к тому же больной!
– Знаешь, он мне приснился сегодня, как будто он убил котят, помнишь?
– Что ты все про кошек, ведь он полезнее всяких кошек! Ну пойдешь?
– Кошки полезнее – они крыс ловят. Не пойду! Привет передавай от меня и от Сани. На, снеси ему книжку про самого сильного человека, про Геракла!
– Ему и не произнести такого слова. Зачем ты такие книжки читаешь?
– Травкина и Соколова, вы звонка не слышали разве?
– Не слышали они! – ответил за них Саня.
Наталья Савельевна пристально взглянула на Саню, а Саня смутился и уткнулся в тетрадку.
Лена весь урок переживала предстоящую встречу с Гончаровым. Хотела ему рассказать, как скучно без него и пусто стало, но знала, что как посмотрит он на нее свирепыми глазами, так пропадет у нее охота говорить ему хорошее. Придется написать на всякий случай и отдать ему письмо прямо в руки. Все-таки приятно ему будет получить письмо.
Весь урок она провозилась с письмом. Писала его одновременно с диктовкой. В диктовке она сделала много ошибок и вдобавок приписала: "Гончаров, поправляйся привет от Жирафы пойдем скоро в буфет за вотрушками уже есть 30 копеек, ну ладно".
Когда урок кончился, она забыла второпях про письмо, оно порхнуло и залетело под чью-то парту, и там его затоптали, а потом засунули в урну. А те предложения, что она по ошибке вставила в диктовку, попали на глаза Наталье Савельевне, когда она дома проверяла тетради.
Наталья Савельевна долго не могла сообразить, как попали сюда не по адресу замечательные эти слова. Но догадалась все-таки, вырвала листок и убрала на память – может, когда-нибудь пригодится адресату или отправительнице, а Лене пришлось на другой день переписывать диктовку, так как Наталья Савельевна сказала, что нечаянно потеряла ее тетрадь.
Выйдя из школы, Лена хватилась письма, вспоминала, где она могла его оставить, да так и не вспомнила, а потом и совсем забыла о нем. Шагая с Аллой и ее бабушкой, она без умолку болтала, что моды в этом году переменились, будут носить длинные платья, а плащи "болонья" немодны и пальто джерси совсем из моды вышли.
– Немодны, немодны, – заворчала бабушка, слова-то какие недетские. И где вы, окаянные, таких слов понаслушиваетесь, скоро вашим родителям горе с вами будет! Что есть, то носить надо!.. А разбираться много будете, натянут на вас мешки, и будете в мешках как миленькие ходить.
Девчонки засмеялись, представив себя в мешках.
– Это же замечательно. Так еще никто не ходил!
– Чего раскудахтались?! – сказала бабушка. – Вот пустосмешки. Некогда смеяться – опаздываем в бассейн.
НЕКРАСИВЫЙ И КРАСИВЫЙ
Лена осталась на дороге одна. Идти к Гончарову расхотелось, и она, взглянув по сторонам, Увидела дом-мухомор. "Ладно, – решила она, – забегу к Сане, я у него еще не была, хотя он меня звал несколько раз. Все равно мама сегодня поздно придет, а дома одной скучно".Дорога в школу занимала у нее пять минут, зато на обратный путь Лена тратила несколько часов. Иногда она являлась домой под вечер, занятая своими делами, усталая, но наполненная новыми впечатлениями которые она тут же передавала маме, за что тут же получала нагоняй. Ежедневно она сообщала маме о Феде, о его здоровье, не забыв прибавить, какой он красивый мальчик, хоть и хулиган, от которого все учителя отказались.
Мама, выслушивая ее рассказы, однажды не вытерпела и сказала:
– Почему у тебя на языке только одна фамилия?
Не хватает, чтобы в семь лет ты влюбилась в этого
Гончарова.
Лена покраснела.
– Я в него не влюбилась, он мне просто нравится.
Отец, услышавший ее последние слова, отвлекся от книги и, в свою очередь, заметил:
– Елена! У тебя плохая наследственность. Скажи спасибо своей маме. Она дня не может прожить, что бы в кого-нибудь не влюбиться!
И в семье полковника Травкина началась традиционная перепалка двух взрослых людей.
Полковник был настолько ревнивым, что ревновал жену даже к вещам, не говоря о людях. В свою очередь, Ольга Сергеевна давала ему массу поводов для ревности. Она вечно была кем-то увлечена, кем-то взволнована, в кого-то влюблена. Ольга Сергеевна работала врачом "Скорой помощи", и объектов для любви у нее было сколько угодно: старики, старушки, мужчины, женщины, молодые люди и девушки. Помогая людям, она впускала их к себе на заселение сердца и потом целыми днями ходила под впечатлением тех встреч. Она заметила, что когда человеку плохо, он становится прозрачным и открытым для доброго глаза и насквозь просматривается, и если кто взглянет на него в ту минуту, увидит обычно скрытое. Ольга Сергеевна жаждала таких встреч и получала особую радость, оттого что в трудную минуту приходила к людям на помощь.
Лена, направляясь к Сане, припомнила почему-то домашние сцены, и совсем ей расхотелось возвращаться домой. Дома стало очень неспокойно, перепалки перешли в скандалы, а скандалы доходили чуть ли не до драки, когда отец, предварительно выпив, начинал приставать к маме с угрозами. Однажды, когда отец замахнулся на маму, она, Лена, бросилась сама на него, а по дороге ударилась об угол стола и расшибла себе щеку. Она пришла тогда с синяком в класс, и все на нее уставились, а Гончаров пожалел, что не он ей такой красивый синяк поставил. А ей было стыдно, что синяк из-за отца и что он стал домой приходить пьяный, и дома стало неуютно и скучно, каждый стал жить сам по себе.
Никому она про нелады в семье не рассказывала, она уже знала, что никто им не поможет, а только осудят отца и маму. Бабки во дворе стали у нее выпытывать про отца – вроде пьяный приходит, про маму – вроде заплаканная ходит, но Лена, верная подслушанным у них же советам, не поддавалась на расспросы.
– У нас всё в порядке, как всегда.
Последнее время она засиживалась у Феди, вернее у его мамы. Там она чувствовала себя уютно и хорошо, как никогда не чувствовала себя дома, где не было уюта и домашности. Мебель красивая была, холодильник – полный продуктов – был, а вот как у Феди у них не было, потому что мама редко бывала дома. А когда бывала, то готовила как-то нехотя обед или не готовила вовсе, и они втроем шли в столовую или в ресторан и обедали там, а уюта, оказывается, у них не было. Мама для работы вся живет, а не для них с папой, как Федина мама, которая не работает, и всегда она дома, и всегда она ласковая и домашняя, и спросишь ты ее о чем, она тут же тебе и ответит, не то что ее мама – ей надо сто раз повторить, прежде чем она вопрос поймет: все о чем-то она думает, все время она не с папой и не с ней, Леной.
Шла Лена к Сане, думала про себя и жалела папу с мамой.
Саня заметил Лену и закричал ей из окна:
– Заходи, Ленка!
Когда Саня помогал ей раздеваться, она, удивленная его вежливостью, сказала:
– В школе тебя и Жирафа одевает, и Наталья Савельевна, и твоя мама, а дома ты мне раздеваться помогаешь! Вот смешно!
Саня шмыгнул носом и сказал:
– А дома-то все по-другому!
И действительно, дома он был другой, свободный какой-то, улыбался чего-то, а в классе всегда серьезный, насупленный.
Лена вошла в комнату и огляделась:
– А у вас ничего, хорошая обстановка. Я думала – хуже живете!
– А чего нам хуже жить, мамка хорошо получает, хоть и дворником. Она еще мусоропровод чистит, и за это получает прилично, – сказал Саня без тени смущения, глядя прямо на Лену.
Он так смотрел ей прямо в глаза, что ей стало тяжело на него в ответ смотреть. Она отвела глаза в сторону, подумав про себя: надо же, какой все-таки Санька молодец! Ему ни капельки не стыдно, что его мать дворником работает. А ее мама пугает: "Будешь плохо учиться – пойдешь в дворники или пивом торговать в ларек". А его, интересно, кем пугает мама? Хотела она его об этом спросить, да он опередил ее:
– Не хотела мамка учиться, когда маленькая была, все на двойки да на двойки. Еле шесть классов кончила. Вот и стала дворником. А я ей говорю: "Иди сейчас учиться", – а она говорит, что ум слаб. Меня изо всех сил заставляет учиться, иначе, говорит, будешь дворником, или пивом в ларьке напротив торговать, или коров пасти. А насчет коров я не против. Ты когда-нибудь пасла коров?
Лена никогда не занималась удивительным этим делом, поэтому сказала с сожалением:
– Нет, не приходилось!
– А я вот пас с дедом Игнатом! Знаешь, лежим на траве, трава густая, земля теплая-теплая и пахнет травой. Коровы траву хрупают. Ой как хорошо они хрупают! Над нами жаворонки – дед расскажет сказку про жаворонка, над нами самолет – дед про самолет какую-нибудь историю расскажет. Он на трех войнах воевал. А ветер подует, он – про ветер. Коровы его слушаются. Он их всех знает, какой характер у каждой, а они ходят вокруг и на него посматривают; которая непослушная – ту ругает, да так смешно ругает ее, что корова прямо иногда обидится и замычит. Ну как мы иногда. А теленки-то какие хорошенькие!
Саня весь растворился в воспоминаниях. Лене надоело его слушать, и она стала оглядываться по сторонам, рассматривать комнату повнимательнее. И обнаружила в той комнате нехватку, недостачу некоторых предметов, которые обязательно должны были быть. И оттого комната имела все-таки грустный вид, и женщина жила в ней грустная, и мальчик был тоже грустный.
– Саня, а у тебя папа где? – перебила она Саню, и уставилась на него, и ждала ответа, и долго ждала ответа, пока Саня вернулся из жаркого лета.
– Вот я и сам думаю – где? Понимаешь, он солдатом был. Мамка говорит – хороший был!
– А куда он делся?
– К другой ушел!
– Ничего себе хороший, такого ребенка бросить! – Лена любовно, как старшая сестра, оглядела Саню.
Вспомнился ей один смешной случай, скорее – некрасивый случай и совсем не смешной. Встал посреди урока Саня, как ребеночек, и со штанишек у него капало. Отпираться он не стал, на Лену не стал сваливать, а мог бы со стыда на Лену свалить, у нее тоже колготки были мокрые – лужа-то по сиденью растеклась.
Лена тогда еле из класса вышла, и плакала, и Саню упрекала: "Я с тобой не буду больше сидеть. Опозорил ты меня на всю школу; видишь, на меня пальцами показывают!" – "А ты не бойся, это ведь я, а не ты!"
И он тогда закричал девчонкам из первого "Б": "Это не она, а я! Она просто со мной на одной парте сидела!" Затем повернулся к Лене и сказал как ни в чем не бывало: "Все в жизни случается. Еще хорошо, ничего такого не получилось, могло и хуже быть!"
Отвлеклась Лена от воспоминаний, потому что зазвонил кто-то. Саня распахнул дверь и сказал:
– Нет, здесь такие не живут! – И захлопнул дверь снова.
– Ты чего не спросил, кто там?
– А зачем? – удивился Саня.
– Ну мало ли, бандиты или пьяный дядька! Сколько случаев, ужас! Недавно я слышала, забыла, но помню, что ужас, – ответила ему Лена.
– Не боюсь я никого. Да никто и не придет, а случаи те навыдумывали, наверно!
– Не веришь, что бандиты есть, что они прийти могут?! – со страхом сказала Лена, оглядываясь на дверь, где не висело много хитрых замков, а один, одинокий, висел.
– Не знаю, – ответил Саня. – Мы с мамкой не боимся!